Этот писатель, которого многие считают великим, некоторые – умелым ремесленником, комбинатором чужих текстов, собиравшим свои вещи из деталей, как в детском конструкторе, или из фрагментов, как мозаику, родился в самом конце девятнадцатого века – в 1899 году. Говорят, что на английском языке он заговорил раньше, чем на родном. Наверняка, это шутливая легенда, но то, что английский он знал не хуже родного наречия и что этот язык очень много дал ему и как писателю, и как читателю, не вызывает ни малейших сомнений даже у самых предвзятых и недоброжелательных критиков. Достоверно известно, что читать он начал именно по-английски и только в школе познакомился с родным алфавитом. Забегая вперёд, можно добавить, что в годы лишений и стеснения в средствах, когда литературные заработки не могли его прокормить, ему приходилось даже преподавать англо-американскую литературу, и делал он это не без удовольствия, чего не скажешь о его студентах.
Энергия детства.
Счастливое детство в родительской усадьбе, в своём доме, в любимом родном городе. «Ощущение предельной беззаботности, благоденствия, густого летнего тепла». Очень близкие, товарищеские отношения с отцом, талантливым, общительным человеком, владеющим даром дружбы. «От бесед с отцом, от мечтаний в его отсутствие, от соседства тысячи книг, полных рисунков животных, от драгоценных отливов коллекций, от карт, от всей этой геральдики природы и каббалистики латинских имен жизнь обретала такую колдовскую лёгкость». Друзья, навещавшие отца, многие из которых сыграли важную роль в жизни его отсталой страны на окраине материка, стали его друзьями и наставниками его юности. Безвременная гибель отца вызвала у него тяжёлый эмоциональный кризис.
С ранних лет он был слишком поглощён окружающим миром и его отражением внутри своей души, чтобы на равных участвовать в мальчишеских проказах и играх. Его застенчивость сверстниками расценивалась как снобизм или гордыня, поэтому в детстве у него не было близких друзей. Он был одинок, погружен в свои мысли и в книги. Плохое зрение заставило его больше доверять слуху, который у него развился и обогатился феноменально: буквы и звуки в его сознании имели свою окраску, своего двойника в палитре цветов. Этому же уникальному дару, очевидно, он был обязан и своей почти безграничной памятью. Слабое зрение концентрировало его внимание на ярких насыщенных красках, с этим, возможно, связана его страсть к ловле бабочек и собиранию коллекций этих многоцветных созданий. Его отстраненность от сверстников, неучастие в ребячьих играх имели печальным следствием его неспортивность, неуклюжесть, неловкость в движениях, что наряду с плохим зрением и рассеянностью, внезапными уходами в свои мысли, приводило к нелепым падениям и травмам. Не раз, витая в своих мыслях, он возвращался к реальности, больно наткнувшись на колонну, дверь, стул, зеркало, или услышав предостерегающий крик идущего навстречу человека. Однако когда он видел порхающую бабочку, которой ещё не было в его коллекции, он преображался, и буквально летел вслед за ней со своим сачком, поразительным образом не попадая в канавы и благополучно минуя колючие кусты и стволы деревьев.
Добровольная эмиграция.
Первая мировая война и вызванные ею катаклизмы привели к тому, что юность ему пришлось провести вне родины, в Европе. Возможно, в те годы у него и появилась любовь к тихой и спокойной Швейцарии. Очевидно, он предчувствовал или предполагал именно в Швейцарии обрести и вечный покой – здесь он умер и здесь был похоронен.
Жизнь его не была богата событиями, если не считать частые вынужденные и невынужденные перемещения из страны в страну, из Америки в Европу, из Европы в Америку, и проходила в кругу семьи – матери, позднее жены. Он был неприхотлив в быту, почти не пил спиртного, не курил. Настоящая его жизнь начиналась за письменным столом, заваленным томами энциклопедий, словарей и справочников, в круге света любимой настольной лампы. В эту невидимую страну он рано и навсегда эмигрировал из своей раздираемой переворотами и заливаемой кровью родины.
Как и большинство прозаиков, он начинал с поэзии, с создания массы красочных, богатых эпитетами и метафорами звучных и пустых строчек. Первой его публикацией были стихи, стихотворный сборник – первой книгой. Но по-настоящему он нашёл себя в прозе – в своих продуманных, философских, с двойным и тройным подтекстом новеллах и умело сконструированных романах, изобильных героями, мыслями, цитатами, скрытыми аллюзиями, украшенных отдельными словами и фразами на языках всего мира и всех эпох от древнегреческого до новорусского.
Зловещие зеркала.
Думающие критики утверждали, что всю свою жизнь он искал зримые метафоры реальности и человеческого в ней существования, отсюда его увлечение философией и теологией. Быть может, и его личные особенности и странные бытовые привычки серьезно влияли на выбор некоторых его часто и, можно сказать, мучительно повторяющихся тем. С детства он боялся подходить к зеркалам. Вероятно, эта фобия сформировалась у него после затяжной серии столкновений с этими коварными имитаторами реальности. Хотя сам писатель как-то признался, что стал бояться зеркал, после того как несколько раз не смог узнать свой облик с той стороны зеркальной амальгамы – на него, казалось, смотрел совсем другой человек, общим с которым у него было только ясно читаемое на лице удивление. Таинственное или роковое влияние зеркал – тема, которая мучила его долгие годы, найдя свое наиболее яркое проявление в лаконичной истории о Пророке Под Покрывалом. Не менее фатально появление зеркала и в сюжете наполненной трагическим агностицизмом новеллы «Поиски Аверроэса».
Загадочные сны.
Сны и явь, их переплетение и взаимодействие – другая навязчивая тема классика. Гениальный в своей простоте классический китайский рассказ о мотыльке был ему близок не только как энтомологу-любителю. Кто кому снится? Много лет он экспериментировал с различными версиями и вариантами этой классической загадки, такой же неразрешимой логически как апории Зенона или основной вопрос философии: что первично курица или яйцо. «Ты не представляешь, как важно выяснить один ли человек видит сон или двое снятся друг другу», – с таким вопросом старый писатель обращается к своему юному дубликату в рассказе «Другой». В других его фантазмах иногда действовал или размышлял человек, считавший себя отражением, или отражение, считавшее себя реальным.
Собственные странные сны зачастую использовались им для некоторых своих рассказов. В период работы над уже упомянутыми «Поисками Аверроэса» ему постоянно снился один и тот же сон. Ему снились бескрайние просторы, равнина без единого куста или дерева, без тропинки или дороги, покрытая ослепительно белым снегом, режущим глаза в лучах холодного солнца (степь? тундра? Гренландия?). По контрасту этот сон казался особенно диким, когда он в первый раз записал его жарким и душным днём, нисколько не облегчаемым журчащим в патио фонтаном. Другой неотвязный сон преследовал его в те годы, когда писал свою загадочную книгу «Бледное пламя». В это время ему часто снилось широкое раздолье луговых трав с бешено скачущими табунами лошадей и ловкими смуглыми наездниками, кричащими друг другу что-то на неизвестном ему – полиглоту – языке с большим количеством звуков «эс». Были и другие более редкие, но не менее странные ночные сюжеты. В детстве он даже молился о том, чтобы не увидеть во сне зеркало, этого он боялся больше всего. Этот нелепый страх и тщетные попытки разгадать зловещее значение других снов, заставили его подсознательно их избегать, для чего пришлось обзавестись бессонницей, которая поддавалась только таким сильным снотворным препаратам, которые начисто разрушали нежную ткань сновидений.
Мрачные фантазии умножения.
Иногда ему казалось, что в нём живут два разных человека, которые ведут между собою бесконечный диалог. Двойники, полные тёзки, близнецы – ещё одна навязчивая тема, достигающая в некоторых его вещах эпического размаха. Герой его романа «Смотри на арлекинов!» подозревает, «что вся моя жизнь – непохожий близнец, пародия, скверная версия жизни иного человека, где-то на этой или иной земле». Ощущение собственной двойственности или вторичности было, возможно, свойственно и самому писателю. Может быть, он, и в самом деле, не расшифрованным ещё в наше время шестым чувством ощущал, что у него есть двойник в какой-то другой стране или иной реальности.
Ещё одной характерной особенностью его книг было удвоение или умножение (иногда в геометрической прогрессии почти до бесконечности) не только персонажей, но и миров. С детства классик испытывал «ужас перед удвоением и умножением вещей, которое вызывали зеркала». Преодолевать этот ужас ему, возможно, помогали его истории, в которых он играл с идеями множественности и многослойности реальности и сновидения. Примером изобретения целого мира со своей географией, историей, религией, лингвистикой и литературой является по барочному избыточная новелла «Тлён, Укбар, Антитерра» с её угрожающим нашему миру финалом. Иногда и другие его фантастические измышления вместо избавления от ужаса могли даже усугубить кошмар существования: «меня нет – есть только тысячи зеркал, которые меня отражают».
Двойное фиаско.
Не исключено, что размышления на тему двойников повлияли на его решение публиковать свои рассказы и рецензии под одним псевдонимом, романы – под другим. Возможно, он планировал со временем раскрыть своим читателям, что за двумя писательскими именами скрывается только один человек. И даже заранее намекал на эту отгадку, например, в рассказе «Богословы»: «в раю Аврелиан узнал, что для непостижимого божества он и Иоанн Паннонский (ортодокс и еретик, ненавидящий и ненавидимый, обвинитель и жертва) были одной и той же личностью». Но поразительная слепота критиков и литературоведов, которые постоянно ставили в пример одной его маске другую, заставили этого деликатного человека отложить публичное раскрытие своей тайны. По-видимому, он предпочёл, чтобы попавшие впросак талантливые люди узнали об этом после его смерти. За своё писательское раздвоение он был наказан, лишившись несомненно заслуженной Нобелевской премии. За свою долгую жизнь он неоднократно выдвигался на премию в одной из двух своих ипостасей. Его шансы были как никогда высоки в год, когда обе его маски оказались среди соискателей Нобеля. Это-то и сыграло с ним дурную шутку: мнения членов комитета разделились почти пополам, у каждой из его личин нашлись свои фанатичные сторонники и ярые противники. В результате премия досталась компромиссной фигуре заведомо менее яркого писателя, который к тому же представлял весьма уважаемую демократическую страну, не отмеченную дотоле этой почётной наградой.
Меркнущий свет.
В своей короткой заметке о замечательном писателе прошлого века я не могу обойти и скандальную историю с его романом «Лолита», который сам автор в полемическом задоре называл «самым чистым своим сочинением». «Старение людей и упадок, сновидения и жизнь, бег времени и вода» – вот истинная тема этой книги, получившей незаслуженно скандальную известность «порнографического» романа. Вероятно, одной из причин такой оценки явился неудачный выбор автором издательства с душком, которому он неосторожно доверил первую публикацию своего романа. Резко обострившееся в наше время внимание общественности к проявлениям педофилии смещает «Лолиту» в ещё более одиозный контекст, затрудняя истинное понимание тех задач, которые ставил в этой книге перед собой автор. Безысходную историю о преждевременно взрослеющей юной Лолите и её стареющем поклоннике можно рассматривать как символ всепобеждающего времени, ведущего с неумолимостью античного рока к разрушению и смерти. Говоря о старении, нельзя не сказать, что с возрастом неуклонно ухудшалось зрение писателя, и последние десятилетия своей жизни он провёл почти полностью ослепшим. Не удивительно, что его размышления о надвигающейся слепоте привели к созданию такого пронзительного шедевра как «Камера обскура».
Двойная жизнь великого писателя закончилась двойственной смертью. В последние годы здоровье уже не позволяло ему браться за крупные вещи, вроде романов, и он официально похоронил в 1977 году свою более скандальную половину, смерть же общего вместилища двух замечательных писателей наступила девять лет спустя.
июль 2002.
Из цикла "Невыдуманные истории", опубликованного в книге "Истории моей глупости", М., 2007.