- Ну что, кайфанем? – в твоем голосе слышится напор и даже некоторый вызов. По-моему, ты в чем-то не уверен: как будто предлагаешь не кайфануть, а грохнуть пивной ларек. Странно. К чему бы это?
Разжимаешь кулак: к ладони прилипли непонятные закорючки.
Так вот они какие – псилоцибии. Они не похожи на моих старых сушеных знакомых – подосиновики, подберезовики, белые. На первый взгляд - почернелые поганки, которые бабки продают на ниточках у метро.
Клешня у тебя большая, и грибочки на ней, как чаинки.
Бегу за водкой. Ты сказал, что грибы обязательно нужно запивать водкой, а то не подействуют, и выкатил денег полный кошелек. Одну бумажку я скомкала и торопливо сунула в карман, а на другие стала собираться в магазин.
Окна чернеют румянцем кухонных испарений. Заматываюсь в шарф, натягиваю шапку с помпоном. После недолгих раздумий шапку снимаю: вдруг водку не продадут?
К счастью, магазин находится за углом, и водку продают всем. Пять минут - и вспотевшая бутылочка у тебя на столе. Достаешь стаканы, садишься в кресло - сейчас ты похож на ученого, отдыхающего после важных открытий – и делишь бурые загогулины на две равные кучки. Осторожно берем по грибу, внимательно изучаем. Кушать их не противно. Они пахнут сыростью: это запах осени. Ощущать у себя в желудке прелую осень более натурально, чем водку или, допустим, виски, когда весь организм брыкается и протестует - ему несъедобно, он подает сигналы sos, и т.д. Ты объясняешь, что индейцы были умнее белых, и грибы человеческой природе подходят больше, чем алкоголь или амфетамины. И вообще: изучать латиноамериканскую культуру, ни разу не закинувшись грибочками - отстой. Что ж, я не возражаю.
Съели каждый по дозе, выжрали водки, выкурили от волнения полпачки сигарет.
И понеслась звезда по кочкам. Мы листали твой старый учебник ботаники, но вместо тычинок и пестиков видели синие формулы космоса. Ты сказал, что это похоже на какое-то навороченное пособие по квантовой физике. Странные существа с индейскими лицами копошились на книжных полках, карабкались по стенам, выглядывали из приоткрывающихся окошек на потолке. Мы тыкали в них пальцами и ржали. Латиноамериканская культура нравилась мне все больше.
Вот бы понять, что это - свойства псилоцибиновых грибов или улыбчивая сущность вселенной? Но думать времени не оставалось: прямо посреди комнаты стояла радуга, а тьма за окном переливалась дискотечными огоньками.
Она дала мне имя «Коатль» и открыла тайну.
Я ходила туда-сюда по комнате и была счастлива. В мире не оставалось ни одного непрочитанного знака. Все предлагало себя с эротической готовностью. Каждая трещинка на штукатурке, каждое пятнышко на обоях норовили поболтать со мной. Я подумала: как же теперь жить дальше обычной бытовой жизнью? Но я надеялась: братья по разуму не бросят Коатль. Это было ясно, как день.
Я плакала от восторга и благодарности.
И вдруг ты позвал меня с дивана, где я когда-то очень давно тебя оставила ради межвидового общения с представителями смежных цивилизаций. Ты лежал неподвижно, вытянувшись. У тебя на лице свили гнезда какие-то шевелящиеся доколумбовые твари. Тарелочная белизна с уличными дождинками. Ты сказал: не давай мне уснуть, пожалуйста, милая. В тишине комнаты твой изменившийся голос был страшен. Милая, блин… Это на тебя не похоже. Я села рядом и начала, как могла, не давать тебе уснуть, тормоша.
Но ты все равно засыпал. Помнишь, зубчатые колеса Акутагавы - в конце? Начало мы с тобой явно проморгали… Твое осунувшееся лицо сделалось плоским, как из картона. Мне тебя стало не удержать: ты был слишком тяжелый. И тогда я принялась уже изо всех сил тебя удерживать. Я умоляла своих новых знакомых с индейскими именами и фамилиями. Я прочитала все молитвы, которые мне удалось вспомнить. Я показывала тебе журнал с порнографией. Я орала так, что соседи сверху стучали по трубе.
Я даже решила отказаться от нового имени «Коатль».
Лишь бы тебя не трогали: лишь бы оставили в покое.
Я была средневековым экзорцистом, Мухтаром на границе, воином цахала возле колючей проволоки арабских территорий, Орфеем, спасающим Эвридику (только наоборот), Царем Давидом, который мочит из пращи Голиафа - я была одновременно всеми, кому приходилось в жизни хоть раз не отдавать.
Что-то всхлипнуло и мелко задрожало - а может, это тьма внешняя и усилившаяся непогода сотрясали стекла. Внутри начался зыбучий инфернальный зуд. В этот миг от пляшущих человечков отделилась противная фигура с монгольскими глазами и устремилась ко мне.
Я подумала, что больше всего на свете мне жалко собаку, которая ждет меня дома.
Но я все равно тебя не отдавала.
Прошла тысяча световых лет или больше.
Но что-то переменилось. Предметы в комнате перестали шептаться друг с другом и вернулись в родные контуры. Черные стекла постепенно делались синими. Через улицу зажегся первый оранжевый квадратик. Воздух еще немного подвигался и застыл – на этот раз окончательно.
А потом ты прочухался. Ты сказал: Хорошо проколбасило! Встал с дивана, вошел в тапки, от души потянулся, хрустнув ядреными суставами, и поставил чайник. Я глазам своим не верила.
Где-то стыло сухое морозное море. Мы поели птичьего молока – жирные кусочки были питательны даже с виду, а мы – голодны, как Адам и Ева, которые спустились на землю и обнаружили в себе дикое влечение к ее нехитрым плодам.
В чашках спокойно купалась люстра. А дальше все было тихо, и ты ничего не помнил.
Но я помнила. Мне до сих пор иногда кажется, что ничего не изменилось с той ночи: ты лежишь на диване, дискотечная радуга опасно входит через окно, и я из последних сил пытаюсь тебя удержать, уже догадываясь, что это бесполезно.