Глава 1. Повитуха.
- Каготы! Круглоухие! – босоногий мальчишка вбежал в деревушку Сент-Мари-Жоффруа. Привлечённые криком, из окон стали выглядывать женщины в белоснежных чепцах, любопытные ребятишки и пара беззубых старух. Мужчин видно не было. Шёл сбор урожая, и все мужчины, а также большая часть женщин была в полях.
У первого дома в конце длинной улицы показались двое – невысокая молодая женщина в аккуратном коричневом платье и сером плаще, и девочка лет девяти, в белой блузке и полосатой юбке, какие обычно носили в этих местах Бретани. Обе светловолосые, они поражали необычным, ярко-синим цветом глаз. Но главное, обе имели необычной формы уши, лишённые мочек, прямо указывающие на принадлежность их к презираемому народу каготов. Сами они называли себя христианами и мало отличались от остальных жителей французского королевства, но остальные французы ненавидели их, и старались как можно меньше общаться с каготами.
Женщина подошла к дому Жана Лувье, где уже трое суток мучилась и не могла разродиться жена Лувье, Мадлон. Дверь распахнулась, и сам Жан, всклокоченный, небритый, вышел на крыльцо. Оглядев улицу, он заметил любопытных соседок, поморщился и поспешил провести каготок в дом. Спустя пять минут из дверей дома выскочила местная повитуха, мадам Жубер, отплёвываясь и крестясь, и поспешила прочь от дома.
Тётущка Мишо, вдова скорняка, известная на всю округу неуёмным любопытством, высунулась из окна так, что чуть не вывалилась, и окликнула мадам Жубер.
- Зайдите ко мне, Бабетта, мне есть чем угостить вас.
Мадам Жубер не преминула воспользоваться приглашением, и женщины уселись за столом в опрятной комнатке тётушки Мишо. Последняя извлекла бутылочку вишнёвой наливки, мадам Жубер опрокинула рюмочку, отёрла губы, и выпалила:
- Этот Лувье совсем разум потерял! Это надо же, пригласить эту коготку, Жозефину Дюфрен, принять роды у жены!
- У Мадлон так плохи дела? – тётушка Мишо налила повитухе ещё рюмочку, и та опустошила её с не меньшей быстротой.
- Ребёнок лежит поперёк. Я уж мяла, мяла живот, а он ни в какую.
И обе женщины принялись смаковать подробности происходящих родов.
Тем временем Жозефина Дюфрен уже прошла в комнату, где Мадлон Лувье, совершенно обессиленная, на несколько минут забылась сном. Совершенно потерявший голову Жан бестолково топтался в дверях комнаты. Высокий, сильный мужчина чувствовал себя совершенно беспомощным. Крики жены, неудачные попытки мадам Жубер совершенно выбили его из колеи, и в полном отчаянии он решился пригласить в свой дом каготку. Он слышал, что каготы искусны во врачевании, и хотя большая часть жителей деревни скорее умерла бы от своих хворей, чем обратилась бы к каготу за помощью, Жан знал, что некоторые из его соседей тайком бегали в Вальберский лес, где жили три семьи этих изгоев. Ему пришлось долго уговаривать соседского мальчишку, прежде, чем сорванец согласился сбегать в лес и привести Жозефину Дюфрен.
И вот она быстро осмотрела Мадлон и негромко сказала что-то дочери, незаметно проскользнувшей вслед за матерью. Девочка тут же принялась вытаскивать из небольшого мешка, висевшего до этого у неё на плече, пучки каких-то трав. Жозефина откинула простыню, которой мадам Жубер прикрыла тело роженицы до половины, и принялась ощупывать живот Мадлон. Та очнулась от своего короткого сна и глухо застонала. Приоткрыв глаза, она увидела незнакомое лицо, и невольно отпрянула.
- Не бойся, дитя, я не причиню тебе вреда, - негромко сказала Жозефина и, обернувшись к Жану, решительно проговорила:
- Мне нужна помощь.
- Говорите, что делать, - хрипло выговорил Жан.
- Прежде всего, переложите жену на стол.
- На стол? – мужчина удивлённо взглянул на каготку.
- Вы обещали помогать, - твёрдо сказала Жозефина. Под её руководством Жан вместе со своим работником перетащили в комнату стол, который женщина застелила чистой простынёй. Затем по её приказанию на кухне вскипятили воду, и она сварила в маленьком котелке какой-то отвар, бросая в котелок травы, которые подавала ей её дочь. Затем Жозефина напоила роженицу отваром, и Жан перенёс жену на стол. Мадлон, испуганная, молила оставить её в покое, но каготка не обращала внимания ни на слова обессиленной женщины, ни на молчаливый упрёк во взгляде её мужа.
После того, как Мадлон уложили на стол, лекарка велела Жану крепко держать жену за плечи. Отвар уже начал действовать, и взгляд Мадлон стал бессмысленным. Казалось, она вот-вот заснёт. Тщательно вымыв руки, Жозефина снова обратилась к Жану.
- Что бы ни произошло, держите её и не выпускайте,- велела она, и, задрав рубашку Мадлон до пояса, повернулась к дочери. Девочка принялась лить на руки матери густо пахнущую жидкость из бутыли тёмного стекла. Затем девочка отошла в угол комнаты, где встала, отвернувшись к стене. Жозефина широко развела ноги Мадлон и просунула одну руку прямо вглубь роженицы. Несмотря на отвар, Мадлен дико закричала и забилась.
- Держи! – крикнула каготка, и Жан со всей силы прижал плечи жены к столу. Жезефина продолжала проталкивать руку всё глубже, Мадлон кричала так, что слышно было на улице, и к дому Жана стали собираться соседи. Жан в большим трудом удерживал жену, пот катился по его лицу.
- Вы убиваете её! – выдавил он, едва разжав сведённые судорогой челюсти. В этот самый миг Жозефина сделала внутри Мадлон какое-то движение, и та, испустив совершенно невероятный вопль, лишилась сознания. Каготка же принялась вытягивать руку, очень медленно, помогая себе второй рукой, надавливая на живот Мадлон и, наконец, Жан увидел, как между ногами жены показалась головка ребёнка. Ещё немного усилий – и лекарка вынула из утробы матери младенца. Руки женщины были все в крови, и такая же кровь хлынула из роженицы на стол, испачкав платье лекарки.
Жозефина Дюфрен звонко шлёпнула ребёнка по спинке, и изумлённый Жан услышал крик.
- Мальчик, - удовлетворённо произнесла каготка. Дочь её, услышав голос новорожденного, обернулась и поспешила помочь матери обмыть ребёнка.
После того, как младенец был завёрнув в чистую ткань, Жозефина отдала ребёнка отцу и велела ему выйти. Совершенно потерянный, Жан беспрекословно подчинился. Он вышел в соседнюю комнату, куда уже протиснулись тётушка Мишо и мадам Жубер. Женщины поспешили взять ребёнка из рук отца, а старик Фризон поднёс ему полную рюмку анисовой наливки.
Повитуха ревниво осмотрела ребёнка и нашла его совершенно здоровым. Ребёнка уложили в колыбель, и он уснул, не подозревая, как мало шансов было на его благополучное рождение. Кумушки поспешили разнести по селению новость о рождении малыша, заодно растрезвонив, что мать находится между жизнью и смертью.
Меж тем, Жозефина боролась за жизнь матери. Ей пришлось снова ввести руку вглубь истерзанного тела и ощупать там всё, чтобы извлечь малейший кусочек плоти плода. К счастью, Мадлон продолжала оставаться без сознания, и ничего не почувствовала. Затем, снова вымыв руки, женщина с помощью дочери перенесла роженицу обратно на постель. Ей пришлось потратить немало усилий, чтобы привести Мадлон в чувство и заставить выпить несколько различных настоек, извлечённых из той же сумки. Наконец, убедившись, что молодой матери ничего не угрожает, Жозефина перешла в соседнюю комнату, где Жан в полном одиночестве сидел перед колыбелью сына. Услышав шаги лекарки, он поднял на женщину полный отчаяния взгляд.
- С ней всё в порядке, - поспешила она успокоить мужчину, - и если вы будете ухаживать за ней, то Мадлон быстро поправится.
Мужчина поспешил заглянуть в соседнюю комнату и, убедившись, что жена крепко спит, принялся благодарить Жозефину. Вынув откуда-то золотой луидор, оп опустил его в кармашек платья женщины. Та оставила ему настойку и наказала поить ею жену ещё несколько дней.
Когда каготки покидали деревушку, солнце уже садилось за деревья Вальберского леса. Возвращавшиеся с полей селяне провожали взглядами странную пару.
- Скажи, мама, теперь, когда мы помогли родиться ребёнку, жители деревни будут любить нас?
- Нет, Мари, они никогда не полюбят нас, - губы Жозефины тронула горькая усмешка.
Глава 2. Каготы.
Мари расчесала и заплела в две косы длинные светлые волосы, надела изящный чепчик и новый передник поверх аккуратного платья.
- Ты твёрдо решила идти одна? – спросил её отец. Вот уже месяц, как Франсуа Дюфрен не покидал стен своего дома. После неудачного падения с лошади, несмотря на нежные заботы жены, он ещё не мог передвигаться самостоятельно. – Может, мать пойдёт с тобой?
- Не беспокойся, отец, у матушки и так много дел. Я могу сходить и одна.
- Жаль, что Жильбер уехал, - со вздохом проговорил мужчина, а Мари досадливо повела плечом. Она знала эту мечту её отца – выдать её замуж за Жильбера Шабю, но этот молодой человек никогда ей не нравился. К тому же, пару месяцев назад Жильбер сбежал в Америку, где, как слышала Мари, обосновалось немало их соплеменников, которым надоели притеснения на родине. Сама же девушка считала глупым бежать в малознакомую страну, постоянно раздираемую смутами. И хотя во Франции тоже стало неспокойно, она была уверена, что ни с ней, ни с её родными ничего не приключится.
Чмокнув отца в щёку, она ещё раз оглядела себя в зеркало и вышла из дома. Отец проводил её взглядом до поворота дорожки, что огибала эту часть Вальберского леса и вела к большой дороге на Сент-Мари-Жоффруа. Каждое воскресенье, с тех пор, как он не мог лично сопровождать дочь в церковь, стоящую недалеко от этого поселения, Франсуа Дюфрен, оставаясь дома, со страхом ждал, что Мари не вернётся. И вовсе не потому, что девушка была скверной дочерью и могла сбежать как Жильбер Шабю, вовсе нет. Франсуа ни на миг не забывал, как относятся к каготам остальные жители Бретани. Впрочем, здесь к ним относились гораздо терпимее, чем в других провинциях. В Шампани и Лангедоке им, например, и вовсе не дали бы войти в церковь. И всё же, за последние годы их небольшое поселение значительно уменьшилось. Уехали Вильеры и Моруа, у многих дети отправились искать лучшей доли в колониях, не желая мириться с ненавистью, какой встречали каготов остальные французы, как Жильбер. Кроме Дюфренов, остались лишь две семьи, да и там, в основном, старики.
Франсуа вздохнул. Он вспомнил, как сам в молодости мечтал найти место, где его не стали бы оскорблять за принадлежность к каготам. С возрастом он смирился со своим положением, к тому же, человеку обременённому семьёй гораздо труднее поломать привычный уклад, и теперь, когда он встречал горящий ненавистью взгляд бретонца, он спешил лишь отвести взгляд и пройти как можно незаметнее.
Тем временем, Мари быстро шагала по дороге к деревушке. Сердце девушки то и дело замирало от страха и сладостной надежды. Сегодня она снова увидит Марселя Бори, деревенского кузнеца. Мари знала, что нравится этому коренастому черноволосому крепышу. Она несколько раз ловила на себе его взгляд. А в прошлое воскресенье он даже подошёл к девушке после обедни и спросил, не может ли она приготовить ему мазь от ожогов. Мари понимала, что глупо надеяться на чудо, ведь она каготка, но сердцу так хотелось верить, что и для неё возможно счастье. И Мари верила. И несла в кармашке передника пузырёк с мазью.
Вот и церковь неподалёку от деревни. Служба уже началась, и в открытые двери слышен был хор юных голосов. Мари тихонько вошла в двери и скользнула за загородку в тёмный угол, отведённый каготам. Там, на скамьях, сидело всего шесть человек. Мадам Важу окинула девушку неодобрительным взглядом и затрясла чепцом. Мари быстро села на скамью и сделала вид, что истово молится. Прошло довольно много времени, прежде, чем девушка смогла слегка повернуть голову вправо. Она окинула взглядом церковь, и заметила Марселя Бори на третьей скамье. Губы девушки мгновенно пересохли, а сердце забилось где-то в горле. Она перехватила взгляд Марселя, и поспешила опустить голову. Украдкой девушка то и дело поглядывала на широкие плечи и могучие руки кузнеца.
Молодой человек тоже не упускал случая посмотреть на Мари. И ведь было, на что посмотреть! Девушка была красива той красотой, что отличала каготских женщин, и часто становилась причиной ненависти менее привлекательных представительниц коренной нации. Прекрасный цвет лица, голубые или тёмно-синие глаза, светлые густые волосы, нежная кожа – всё это, казалось, дано было каготкам в награду за муки, что претерпевал их народ на протяжении Бог знает скольких веков. Многие мужчины, несмотря на укоренившиеся предрассудки, начинали ухаживать за этими женщинами. Правда, чаще всего это кончалось скверно. Ни одна уважающая себя французская семья не потерпит в своей семье представительницы презираемого племени. Они годны лишь на роль любовниц.
Именно такую роль уготовил Марсель Бори девушке, что сидела сейчас на церковной скамье. Он даже поспорил на бочку вина со своим дружком, Проспером Кадю, сыном шорника, что соблазнит Мари в течение месяца, и теперь с удовольствием наблюдал за румянцем, то и дело проступавшим на щеках юной каготки.
Священник окончил проповедь, и началось таинство причастия. Жители деревни по одному подходили к отцу Вержи, получали облатку, выслушивали слова святого отца и отходили прочь. Каготы, держась особняком, дожидались, когда все прихожане закончат причащаться, затем, когда настала их очередь, служка при церкви подал им облатки на конце палки, а отец Вержи издали перекрестил, и каготы затоптались, ожидая, когда церковь опустеет.
Марсель поспешил выйти из церкви одним из первых. Он встал неподалёку от входа, под свисавшими до самой земли ветвями ивы и наблюдал, как прихожане покидают церковь. Каготы небольшой группкой вышли последними. Они держались особняком, да и житель деревни не горели желанием общаться с ними. Мари вышла последней и медленно, оглядываясь по сторонам, словно поджидая кого-то, пошла по дорожке, ведущей от церкви в сторону Вальберского леса. Так как остальные каготы шли довольно быстро, они скоро исчезли за поворотом. Мари же всё медлила, шла, срывая головки цветов, растущие вдоль дороги.
Марсель, самодовольно усмехнувшись, покинул своё убежище и быстро нагнал девушку у самого поворота.
- Мари! - окликнул он, и девушка быстро обернулась. Смущённая улыбка появилась на её губах. Она опустила затрепетавшие ресницы, и сквозь них следила за приближающимся кузнецом.
- Как поживаете, мадемуазель Дюфрен? – меж тем, спросил Марсель.
- Спасибо, хорошо, - она едва смела отвечать ему. – Я… принесла мазь, что вы просили. – Торопливо полезла в карман передника и вытащила пузырёк.
- О, вы не забыли! – воскликнул Марсель, будучи совершенно уверен, что девушки именно для этого и явилась в церковь. Он протянул руку, чтобы взять пузырёк, и пальцы его коснулись трепещущих пальцев девушки, задержались на них и слегка погладили. Мари отдёрнула руку, оставив пузырёк в ладони кузнеца, едва слышно охнула, и густой румянец окрасил её щёки. Молодой человек ухмыльнулся, шагнул ближе к девушке и собирался уже приступить к более решительным действиям, как вдруг позади него послышался громкий смех. Обернувшись, Марсель увидел Проспера Кадю с двумя признанными деревенскими красотками, Жаклин и Жаннет Вуази, отличавшимися миловидными личиками, но не слишком глубоким умом.
- Смотрите-ка, - заливаясь глуповатым смехом, воскликнула Жаклин, - наш кузнец ухаживает за ведьмой!
- Не болтай ерунды! - крикнул мгновенно рассвирепевший Марсель. Он догадался, что его дружок специально притащил этих девиц, чтобы выиграть спор.
- Ох, это же дочь Жозефины Дюфрен, Мари! – Жаннет дёрнула сестру за рукав. Ещё пару недоль назад Жаклин бегала к мадам Дюфрен за помощью. Девушка забеременела от случайного любовника, и хотела избавиться от плода прежде, чем об этом узнает её жених, Проспер. Мари тогда помогала матери, и могла выдать тайну Жаклин прямо сейчас. Но последнюю понесло. Она хохотала и выкрикивала:
- Марсель Бори бегает за круглоухой! – и так несколько раз подряд. Проспер поддерживал свою невесту, отпустив пару настолько неприличных замечаний, что у бедной Мари запылали не только щёки, но и уши. Она постепенно отступала к повороту, пятясь спиной от веселящейся троицы. Кузнец же, сжав кулаки, смотрел на своего дружка исподлобья. Тот, видимо, понял, что перегибает палку и решил не дразнить больше кузнеца. Подхватив под руки девиц, он буквально потащил их в сторону деревни. Марсель же, обернувшись, хотел сказать Мари несколько слов, но увидел, что девушка бежит к своему дому. Крепко выругавшись и пообещав себе, что сегодня же вечером излупит Проспера, кузнец зашвырнул пузырёк с мазью в кусты и зашагал к Сент-Мари-Жоффруа.
Мари бежала со всех ног. Солёные слёзы текли по её щекам, она на ходу утирала их ладонями. Она слишком хорошо поняла гнусные намёки этого Кадю. По его словам, ни один уважающий себя француз не свяжется с каготкой. Они годятся лишь для того, чтобы раздвигать ноги. Да-да, он именно так и сказал. А кузнец, которым она так восхищалась, стоял, и молча слушал, как его дружок со своими девицами насмехались над ней! А ведь она куда порядочнее этих девиц. Она столько могла бы порассказать о них! Но мать всегда запрещала ей распускать язык.
Она вбежала в дом и застала родителей за приготовлениями к обеду. Девушка была настолько возбуждена, что тут же выложила отцу и матери всё, что случилось с ней сегодня. Отец, конечно же, раскричался, и, в конце концов, запретил Мари покидать дом одной, а мать, обняв девушку, лишь гладила её по голове и приговаривала:
- Бедняжка Мари! Бедняжка Мари!