История Санзо
Силы небесные…
Человеку не дают спокойно жить, лишают логики и не позволяют ходить, куда глаза глядят. Это лишний раз доказывает существование богов.
Не то, правда, чтобы я сильно нуждался в дополнительных доказательствах их бытия. Я, вообще, предпочитаю не иметь с богами никаких дел. С людьми, правда, тоже. Легче всего вести дела с ёкаями. Это получается у меня на счёт «раз, два, три, четыре, пять, перезарядка».
Короче, я жил в одиночестве и жаждал оставаться в нём как можно дольше. Но мнением моим, несмотря на высокое звание санзо, никто не интересовался. Три говорящие, неадекватные в своей бестелесности головы решили поставить на мне антинаучный эксперимент. С этого самого момента размеренная монастырская жизнь, отягощённая разве что заботой о трудновоспитуемом подростке, была грубо прервана. Пришлось идти в гости к богам. Три лика, поговорив для порядка о высоком, послали меня на поиски сутры учителя, но, подозреваю, сутра служила лишь поводом. Меня просто решили уморить!
Я параноик? Нет!
Итак, несколько слов о предстоящей авантюре.
Почему бы, основательно подготовившись, не отправиться с группой крепких проверенных монахов в путешествие? Я не против. Если не сутру найти, так передавить по ходу дела убийц единственного для меня родного человека. До сих пор, как вспомню ту ночь, когда его убили, слёзы наворачиваются. Хорошо, хоть эти не видят. Кто «эти»? Правильный вопрос. «Эти» - навязанные ликами попутчики. Сейчас о них расскажу.
Во-первых, джип. Проклятая машина имеет обыкновение, когда врагов много и они слишком опасны, превращаться в миниатюрного дракона, оставляя поле сражения нам. Да и черт бы с ним, но во время превращения я каждый раз пребольно стукаюсь копчиком об дорогу. Сигналил бы как-нибудь для предупреждения! По вечерам пакостный дракончик норовит сунуть свой нос во все тарелки, а потом выхватывает кусок еды прямо из пальцев. Увернуться от этого летающего степлера нет никакой возможности. Прибил бы, но Хаккай так внимательно следит за своим любимцем, что хочется отдать прожорливой крысе последнюю булочку, лишь бы не натолкнуться на доброжелательный блеск хаккаевского монокля. Но Хакурю, пожалуй, самый безвредный член нашей компании.
Во-вторых, Хаккай – водитель джипа. Он находит с дьявольской четырёхколёсной тварью общий язык, но беда в том, что я со своим водителем общего языка не нахожу. Нет, внешне всё выглядит благопристойно. Хаккай, как правило, улыбчив и безукоризненно вежлив, он никогда мне не противоречит. Знаете, почему? Потому что я наизнанку выворачиваюсь, чтобы не отдать ему неправильного приказа. Два раза за время нашего знакомства Хаккай снимал лимитеры. В присутствии Гоку и Годжо. Оба не пострадали. Но боюсь, со мной такое не прокатит. Я, в отличие от этих двух дурачков, боюсь Хаккая до трясучки, он это знает и в состоянии ёкайского безумия может не справиться с охотничьим инстинктом. Поможет ли мне тогда сутра – большой вопрос!
В третьих, Годжо. Никчемный полукровка увязался в путешествие за Хаккаем и постепенно занял в моей команде едва ли не ведущую роль. Ещё бы, заботливый муж и развесёлый старший братец! А я кто? Нудный троюродный дядя, отъезда которого с нетерпением ожидает вся семья?! Я их тоже не люблю. Их вид, образ жизни и мыслей. Больше всего на свете не люблю их запахи. От Хаккая всегда воняет лекарствами и мёрзлой землёй, а от Годжо – болотом и дешевым одеколоном. Только от обезьяныша пахнет приятно – тёплым сухим мехом, ванилью и фруктами.
Кстати, в четвёртых, Гоку. Вроде бы обезьяныш предан мне, слушается, защищает, норовит подластиться. Это раздражает, но, откровенно говоря, скрашивает жизнь. Не знаю, что бы я делал без него. Сдох бы от раздражения и одиночества. Годжо плетёт вокруг уклончивого Хаккая паутину дружбы, тепла, секса, а путаюсь в этих нитях я. Обидно вязнуть в чужих страстях, отлично понимая, что ты для охотника – пустое место.
И пусть бы себе взрослые развлекались, это им только на пользу: Хаккай реже цепенел бы в своей смертельной вежливости, а развратный Годжо не таскался неизвестно где по ночам. Тем более, они и до путешествия премило жили вдвоём. Беда в том, что с недавнего времени Гоку начал копировать их замашки. Вчера он притащил в трясущихся лапках чашку кофе, поставил её передо мной на стол и поинтересовался, хорошо ли мне спалось. Пока я открывал и закрывал рот, проклятый обезьяныш улыбнулся совершенно по-годжовски и добавил, что бессонницу лучше делить на двоих. Разрази меня гром, если Гоку сам придумал эти слова!
Я не мог ругаться на него под ехидными взглядами двух великовозрастных провокаторов. Пришлось потрепать мартышкины волосы и сказать «спасибо». Гоку страшно обрадовался и немедленно уселся ко мне на колени. Годжо забулькал чаем, пытаясь пошутить на тему пубертатного возраста, но не осилил сложное слово. Хаккай с ловкостью фокусника вытащил у меня кредитку, подхватил своего рыжего любовника под локоток и унёсся завтракать в кафе. Гоку, нежно вздохнув, обнял меня обеими руками за шею. В этой позе мы просидели с ним до самого отъезда – полтора часа. Кофе остыл, ноги затекли так, что я не мог потом нормально идти, только ковылял по-гусиному. Это очень веселило Годжо.
В следующий раз я сам сяду мартышке на колени и просижу там два часа. Пусть поймет, как это тяжело, неудобно и глупо.
Но, если говорить правду, пока мы жили в монастыре, я ничего не мог дать несчастному ребёнку. Все призывы о порядке и правилах поведения отлетали в небеса, не оставляя на наивной физиономии и следа осмысления. Теперь же, всего за несколько месяцев, два моих попутчика весьма успешно слепили из Гоку настоящего монстра: взрослого, хозяйственного и чувственного. Всё чаще я ощущаю себя самым младшим и не приспособленным к жизни членом команды. Гоку научился удивлённо пожимать плечами «я поступаю рационально, вы против?» и вздёргивать иронично бровь «что не так, наивный монашек?». Я наивный? Начинаю в это верить.
Силы небесные, что я несу?!
История Гоку
Я проснулся. Я, правда, проснулся! Чуть-чуть я уж точно проснулся. А зачем? Зачем я это сделал? За окном совсем ещё темно, по стеклу стучит дождь. Судя по всему, он не сейчас начался и не скоро закончится. Санзо будет весь день горевать. Плохо дело.
А почему у меня такая странная подушка? Ребристая какая-то, кожистая и липкая? Ой, подушка-то дышит!
- Санзо?!
- Спи, мартышка!
Санзо положил мне руку на плечо и сделал вид, что заснул. Но он не спал, он просто не хотел со мной разговаривать – боялся. А я – с ним – не боялся никогда и ничего! Ещё чего доброго моё солнышко попробует сделать вид, что ночь мы провели за молитвами. Ну, уж нет!
- Когда наше путешествие окончится, мы не вернёмся в монастырь, мы будем жить, как живут Годжо и Хаккай. А то монахи станут стесняться или, чего доброго, завидовать нам.
Санзо судорожно вздохнул и со свистом выдавил: «а-ся-ся». Я от смеха чуть простынёй не подавился, так она в глотку втянулась, что чуть дыхалку не перекрыла!
После этого наступило затишье. Мы молчали, потом я попросил:
– Расскажи про нашу жизнь после… когда всё кончится.
– Чего именно рассказать? – оторопело спросил Санзо.
– Чего-нибудь веселое.
До Санзо, наконец, дошло: отступать поздно и смешно.
– Что-то ничего не лезет в голову.
– Тогда я сам расскажу. Когда мы победим всех врагов и отыщем сутру твоего учителя, то купим дом в деревне или на окраине маленького городка. Чтоб далеко от дороги, чтоб речка и лес.
- Почему далеко? – насторожился Санзо.
- Чтобы никто проехать не мог, даже джип. Они ведь к нам пешком могут прийти. Да?
- Кто «они»?
- Годжо и Хаккай. А Хакурю может долететь. Правда?
- Правда, - согласился Санзо.
- А в лесу чтоббыло много грибов, которые можно сушить, и ягод. Я люблю собирать грибы и ягоды. Идешь – никого, только птицы с ветки на ветку, с ветки на ветку.
- Какие птицы?
- Пёстрые, с маленькими синенькими пёрышками.
- Колибри? – не поверил сам себе Санзо.
- Сойки. Мне Хаккай рассказывал. Они красивые. И удоды. Их ещё северными попугаями называют. С хохолками. Здорово?
- Здорово.
- А дом чтоб стоял на краю и за ним сразу лес. Я бы его окопал по периметру – я про дом. Сделал бы широкую канаву, и она бы заполнилась водой.
- Почему?
- От дождя и вообще…
Идея канавы Санзо неожиданно понравилась.
- И лотосы в неё посадить. Розовые такие, листья блюдцами.
- Зачем нам лотосы? Там бы караси развелись, и их можно было бы ловить.
Санзо попытался представить процесс ловли, но у него ничего не получилось.
- Как ловить?
- Бреднем. Раздеваешься, заходишь в прохладную воду, заводишь бреденьи потом вытягиваешь его.А в нем караси.Их еще жарить хорошо.
- Надо сначала в молоке вымочить…
- Правильно. А дом двухэтажный.
- Зачем? Нас же двое всего.
- На втором этаже надо сделать окна в крыше. Тогда будет падать свет сверху. Я видел. Это очень красиво.
- Я тоже видел. Действительно, красиво.
- Можно летом жить на втором этаже, а зимой – на первом. И гостей будет, где селить. К нам гости часто станут приходить.
- Осенью тропинки развезёт… И вокруг дома, не выйдешь.
- Дорожки надо выложить плитками. А в лесу не бывает грязно, там листья везде сухие валяются.
- Я не умею дорожки выкладывать, - растерялся Санзо.
- Я умею! Монахи выкладывали. Это несложно. Песок, цемент, а сверху плитки. Я сам сделаю. Это будет классный дом.
- Боюсь, ничего не выйдет, это же жилье, и о нем надо заботиться.
- Всё равно делать нечего будет. Никаких ёкаев.
- Цветы надо посадить и деревья какие-нибудь вырастить. Люблю яблоки, зелёные, кисленькие такие.
- Я бы и картошку выращивал. Ее же тоже надо любить. Картошку. О ней надо думать, и тогда она вырастает до невероятных размеров. У нас, вообще, всё своё будет: картошка, грибы, огурцы, помидоры. Чеснок и укроп.
- Ты слишком мясо любишь и сладости, чтобы укропом питаться, - ухмыльнулся Санзо, но Гоку трудно было сбить с курса.
- Потом разведём кур. У нас будут свежие яйца. Молоко. Можно корову завести.
- Лучше – козу.
- Да, ей еды надо меньше, корову мы не прокормим.
- А лучше – пчел.
- Пробьём скважину для воды – когда надо - накачал и всё. Баню построим.
- Зимой холодно будет.
- Стены в доме утеплим. На кухне сделаем печку, а в комнате - камин. Зимой натопил – дров полно. Лес же рядом. Дрова будем заготавливать. Ну, это я сам, не тебе же топором махать.
- А под крышей свили бы гнездо ласточки. Или стрижи. Перед дождем они здорово свиристят. Я бы по ним угадывал дождь.
- Зачем?
- Чтобы ставни вовремя закрывать.
Гоку резво вскочил, набросил лишнюю простыню на плачущее дождём окно и скользнул обратно под одеяло к Санзо.
История Годжо
Девочки?..
Меня тут недавно девочка хорошенькая спросила: «Куда вы едете и зачем?» Героический ответ «мы едем спасать мир» застрял у меня поперёк горла, потому что в этот самый момент простуженный вдрызг монашек хлюпнул носом и рукавом своего платьица неизящно утёр пыльные сопли. Я решил приберечь красивые слова для более удобного случая и ответил, что мы – геологи, ищем запасы латуни. Хаккай, должно быть, сильно устал за последнее время и тоже простудился: он закашлялся, бросил все наши пожитки, схватил ключи и очень быстро ушёл наверх. Мартышка утащил Санзо в ресторан, а мне пришлось одному носить багаж в наши комнаты. Положив тючок Хаккая ему на кровать, я с удовольствием огляделся. Последняя в коридоре комната, соседствовала с моей – очень удобно. Надо будет попозже Хаккая навестить. В ванной продолжал шуметь душ, но дверь приоткрылась, в щель протиснулся мокрый Хакурю. Благоухая дорогим шампунем, он душераздирающе зевнул и выразительно щелкнул зубами. Пришлось закрыть дверь снаружи.
Мне, конечно, в ресторане еды не заказали. Я дико обиделся и устроил такое драматическое выступление, что усталый монах расщедрился на карточку. В результате я накупил впрок много мелких полезных предметов, а потом решил посетить приятное заведение с негромкой музыкой и симпатичными девушками. Редкие невзрачные парни были чинны, напыщенны и скучны. Вероятно, я попал в заведение, облюбованное студентами очень серьезного колледжа. Сквозь музыку и тихий говор пролезали фразы: «нравственность», «святая святых», «долг», «честь», «интересы государства». Судя по всему, молодёжь готовилась в недалёком будущем всем тут руководить. А пока они играли, как маленькие волчата играют в настоящую взрослую охоту. Странные все такие, как манекены на витрине. Я, честно говоря, съел закуску и выпил две бутылки пива, прежде чем придумывал правильный подход к здешним девицам. Они же привыкли к фанерным мальчикам, а не к живым парням. Ещё в обморок попадают от простых человеческих слов.
А, кстати, знаете, когда человек впервые утерял естественность и задумался об «интересах государства»? Когда обмотал свои муди тряпочкой и покрепче привязал их к бренному тельцу. Тут у него и появилось обманчивое ощущение своей невъеблённой значимости. Причём у многих – совершенно на пустом месте. Вот у меня, например, значимость никак не может между ног вырасти. Место это занято бойкими подвижными девайсами. От того я и веду себя почти всегда неприлично, естественно и иначе поступать просто не в состоянии. Легко вести себя прилично, если самый близкий приятель заснул и не просыпается даже при виде вон той, например, роскошной брюнетки. Поневоле будешь рассказывать ей о «планах подъёма экономического потенциала…» Нужна мне такая жизнь? Ха, лучше из джипа в лужу выпасть!
Итак, вернёмся к естественности. Как вы думаете, что будет, если с нашего многомудрого и важного монаха внезапно сдёрнуть штаны вместе с трусами и юбкой, оставив на нём верхнюю часть рясы? Свитер, там, сутру и корону. Тогда всем, а в первую очередь, самому Санзо станет ясна абсурдность его повышенной агрессивности. Не берусь представить себе, что в подобной пикантной ситуации монашек, мотая из стороны в сторону тем бледно-розовым, что свисает у него из светленькой растительности, схватит веер и начнёт гоняться за Гоку.
Вот Гоку – другое дело. Если он внезапно останется без трусов… Особенно, если все внезапно останутся без трусов, мартышка, конечно, удивится, но совершенно не изменится. О чём это говорит? О том, что мальчика правильно воспитывают: его не закармливают иллюзиями. Немного строгости Санзо, немного моей сексуальности и здравого смысла, немного ума и рациональности Хаккая.
Кстати, Хаккай. Что будет, если снять с Хаккая штаны? Нет, уши у меня не краснеют! Они у меня никогда не краснеют при упоминании о Хаккае. Потому что кровь приливает совсем к другому месту. Вы спросите, почему тогда я сижу здесь и пялюсь на фигуристую брюнетку? За несколько лет жизни я научился очень хорошо понимать Хаккая. Сегодня ему надо побыть в одиночестве. Дождя нет, никто не погиб, не пострадал, не поцарапался даже, но, тем не менее, пусть сегодня Хаккай побудет в одиночестве. С ним останется Хакурю, и завтра кровь исчезнет с белой рубашки, заживет рубленая рана на животе, а очки опять окажутся целыми. И весь день от Хаккая будет разить табаком. Курят они, что ли, всю ночь на пару с белой крысой? Кроме, конечно, всего прочего.
О чём это я?
Короче, если с Хаккая неожиданно сдёрнуть штаны, то это будет последняя шутка сдёрнувшего.
А если штаны неожиданно сдёрнуть с меня? Сразу всех огорчу: неожиданно сдёрнуть их не получится. Я всегда готов остаться без штанов. Клянусь! Впрочем, если неожиданно сдёрнуть с меня штаны, эта постоянная готовность станет очевидной без всяких клятв. Однако я заболтался. Как хороша та брюнетка! Талия не слишком тонка, но – сиськи! Упругие дыньки с шелковистой шкуркой. Широкие бёдра, волосы, как черный атлас. Глаза такие тёмные, что зрачка не видно. И губы. Полные, вишнёвые.
Теперь надо встать и пойти познакомиться с тоненькой блондиночкой, чахнущей над чашкой с чаем. И нет, я ничего не перепутал. В данный момент у меня в душе и на лице написано, что блондинки - не самое интересное в жизни, а, значит, можно смело отправляться на охоту: жертва обречена.
И, кто бы сомневался, через полчаса блондинка уже вела меня к себе.
Приятно возвращаться утром домой, когда в активе у тебя шикарная, полная секса ночь. Умница-красавица, студентка факультета, название которого я не запомнил бы даже под страхом смерти, поначалу пыталась затеять разговор о проблемах упадка экономики в маленьких городках. Ух, и показал я ей «упадок»! Насколько удалось понять, здешние головастики только и умеют, что в течение двух минут перепиливать свою даму. После чего их настигает любовная судорога. Девочка даже не догадывалась, что она может кончить несколько раз за ночь, а её мальчик – не уснуть через пять минут, хрюкнув на прощанье: «рыбка, тебе хорошо?» Кстати, когда скромница узнала, что завтра я уезжаю и не собираюсь мозолить её нежный взор своим развратным присутствием, в ней проснулась сначала нежная лань, а потом и целый зоопарк замысловатых существ. Но я же каппа! Могу перетрахать и зоопарк.
Утром оказалось, что ей рано вставать на занятия, так что я получил на завтрак кофе, яичницу и бутерброд. Не надо будет напрягать Хаккая. Интересно, он уже проснулся? А, если проснулся, то в каком настроении? И что поделывает наша красноглазая кусачая зажигалка? Если опять замечу на шее Хаккая следы клыков – хвост кое-кому узлом завяжу!
А вы говорите девочки!
Истории Хаккая
Мне простили убийство тысячи ёкаев и позволили жить в человеческом обществе. Но я не должен больше убивать. Нет, не так. Я не должен проливать кровь. Вместо этого мне дана возможность управлять энергией. Я не убиваю, я просто отнимаю энергию жизни. Иногда всю. Но не убиваю. Я неисправимый лицемер.
Упадок. Гниение. Забвение. Вот чего бы мне хотелось. Но не всегда.
Попытаюсь объяснить.
В моей респектабельной оболочке существуют невидимые прорехи, и вот в них – то, о чём боятся говорить существа, считающие себя людьми. Это очень простая вещь, называется она «жажда жизни». Я охотно спросил бы у людей, только неожиданно, например, за мирным вечерним чаепитием: «Что такое жажда жизни?» Подозреваю, они бы только мычали в ответ, а я наслаждался бы этим мычанием. Почему? Потому, что вопрос задан с подвохом, он неполон. По-настоящему следовало бы спросить так: «Что такое жажда чужой жизни?»
Я порочен до мозга костей? Нет. Вот навскидку пороки, совершенно мне не присущие.
Алчность, страх, стыд, гнев и похоть. Да, и похоть. То, что порой приводит меня и Годжо в одну постель, не имеет к похоти никакого отношения. Это ритуал, который напоминает ёкаю, что раньше он был и, возможно, ещё будет человеком. Странно, да? Не просветленность великого Санзо, а огонь горячей души сумасшедшего полукровки не даёт мне забыть о человечности. Годжо так поразительно добр и ласков, что бешенство и безумие, растворяясь, исчезают из моей души, головы и сердца. И тогда хочется только шалить и смеяться.
– Ну, Годжо, – говорю я, улыбаясь, потому что без улыбки на него смотреть никак нельзя. – Угомонись. Кто завтра будет вести машину? Я? Нет. Я завтра буду лежать на заднем сидении и лелеять свою задницу. Джип поведёшь ты!
Годжо пытается дёргать руками и ногами, вспоминая педали газа, тормоза и последовательность переключения скоростей. На лице у него проступает отчаяние.
- Кю-кю-кю, - хихикает Хакурю, имитируя позу умирающего – его белую тушку хорошо видно в темноте комнаты.
В такие моменты за окном случаются омерзительнозанудливый дождь, или ветер, выматывающий душу жалобным свистом, или колючая шершавая позёмка, но их никто не замечает. Я, вырвавшись, наконец, из плена своей ёкайской сущности, дремлю на широкой груди Годжо. Полукровка, пока не заснёт, мурлычет прямо в зажатое лимитерами ухо наивные невнятные песенки.
Но бывают и другие ночи.
Мне не дано понять, что за чудовище вторгается в нашу привычную жизнь и подобно приливу меняет очертания давно известного берега. Хакурю первым чует приближение шторма. Как только я начинаю привыкать к тому, что ёкайская ипостась забыта навсегда, в глазах у белого бесёнка вспыхивает адское пламя. Он точно спорит с Санзо за мою душу, и не сказал бы, что безуспешно. Возможно, на свете существует некая драконья магия, подвластная Хакурю и действует она на всех. Само собой получается добыть в гостинице отдельные номера. Гоку перестает задирать дракончика. Санзо не комментирует мой стиль вождения. Годжо обращает свой жадный взор на местных красавиц.
Хакурю приходит ко мне вечером, прикусывает за ключицу, и я уплываю в мир яркий, как иллюстрация к детской сказке.
Наверно, это секс. Наверно, это самый странный секс в подлунном мире. Я вспоминаю что-то или представляю себе что-то помимо опьяняющего удовольствия. Сквозь прорехи в моей душе, доступные только ёкаю, я вижу ослепительно прекрасный сон. Невозможно пряную свободу, запах крови и послушный, бритвенно-острый клинок. Во сне нет ненависти и нет преград. Я с упоением сражаюсь, убирая с дороги лишних. Лишние –это все, кто подвернётся под руку. Боль только подгоняет, опыт подсказывает, что времени осталось не так много. Надо успеть. Всего несколько шагов, по коридору направо, дверь и свобода, но я уже топчу собственные, выпавшие на мраморный пол, кишки. Скользко, на ногах устоять невозможно. Белое становится красным, а красное – чёрным. Коридор исчезает, остаётся прохлада безлунной ночи, острые белые звёзды и тоска. Я никогда не успеваю, но Хакурю шепчет, что в следующий раз я обязательно успею. У Хакурю сильные руки, вовсе нет крыльев, шерсть привычная, нежная. Вот только лица его невозможно разглядеть, настолько оно близко. И это счастье – знать, что в следующий раз всё будет хорошо, потому что Хакурю никогда не врёт, а сейчас можно отдать все силы сексу, умереть, очнуться и покурить. В светлом дыме будут путаться розовые опадающие лепестки. А на прощание белый дракон прикажет: «Помни». «Буду помнить», - отвечу я.
Этой ночью не останется Чо Хаккая и Чо Гоно. Только существо, не знающее страха, горя и раскаяния. Вечное и всемогущее.
Но утром я всё забуду. Или почти всё. Это тоже счастье. Не знаю, почему, но твердо знаю, что счастье.
Истории Хакурю
Всё забыто до поры.
Не ищите в моих словах логики, уместности и смысла. Все эти приятные мелочи остались на небесах, они не нужны, даже вредны теперь. Отныне и до конца путешествия поступки мои будут лишены смысла, поведение – уместности, а из жизни напрочь изгнана логика.
К чему это порой приводит? Сейчас расскажу!
Итак, мы остановились в маленьком городке и отправились пообедать. Какая прелесть!
Годжо в очередной раз пододвинул мне стакан с молоком. От напитка почему-то разило спиртом. Я в очередной раз доверчиво глотанул молочка, и в организме тут же появилось желание взлететь, как стая напильников. У Гоку от этого же «молочка» глаза выскочили и повисли, как у рака на стебельках. Санзо бросил газету, вытащил веер и побежал вокруг стола. Он орал и танцевал около нашего штатного придурка танец упорных японских сирот и при этом все пытался шмякнуть рослого и верткого Годжо по темечку. Хаккай вежливо улыбался. Слишком вежливо и обречённо. Придётся это поправить.
Но сначала несколько слов об этих существах, едущих в неведомую даль на моей спине.
У всех моих попутчиков мозги от непрерывного путешествия несколько повернуты вокруг своей оси, с наклоном у них мозги, мальца с креном. А вот угадать этот самый угол, так сказать, наклона, с которым они набекрень, тому несчастливому, что их везёт и везет на Запад, никогда не удается: он каждый раз новый, этот наклон. У всех, кроме Санзо, повязочки на лбу. Иногда мне кажется, что им удалили ум и завязали дырочки. Повязочки что-то очень напоминают и, знаете, иногда я вспоминаю, что.
Собственно, это даже интересно. В этом моя удача и единственно возможное условие путешествия. Не всё в нём просто. Что же не просто? Маршрут и некоторые особенности мировосприятия путешествующих. Кривоватое это их мировосприятие. Иначе кто-нибудь давно бы заметил, что солнце часто заходит не по курсу. Впрочем, к вечеру обычно компания начинает клевать носом, и мне не составляет труда повернуть боком к вечернему зареву. И пыльные городки, которые мы проезжаем, все на одно лицо. Неудивительно. Как ни коротка их память, я всё же стараюсь не проезжать более двух раз один и тот же населённый пункт.
Нам надо не доехать, а путешествовать. Таков приказ, смысл которого понятен мне абсолютно и с содержанием которого я полностью согласен: прежде, чем попасть в Шангри Ла, преступники должны пройти искупление. Это версия Небес. По мне же, они должны подготовиться, потренироваться, восстановить навыки божественных воинов и, что всего важнее, свои бессмертные души. Те самые.
Безусловно, я предвзят. Судьба Хаккая волнует меня куда сильнее судеб других. Он нужен мне прежним, и в этом я не уступлю небесам. Вода помнит всё, и я – её повелитель, ставший на время смешным наивным существом, когда придёт время, верну безумному Хаккаю то, что сделает его безумным Тенпо.
Вот и снова нас догнала дождливая ночь. По стеклам бежали струйки. Некоторые бежали быстро, резво, иные замедляли свое течение, и сразу же возникало ощущение чего-то анатомического: казалось, будто по темному стеклу стекает кровь. Ерунда, конечно. И мой Хаккай не мог всего этого не видеть, вернее все это он, наверное, видел, но никогда об этом не говорил. Да и видел ли он? Скорее, чувствовал. Как животное. Кожей. Холодно, по ногам дует, зябко, на улице дождь, а к стеклам липнет чахоточный рассвет. Воскресенье. Выходной день. Лужи. Грязь. Ветер.
- Чего там? - скрипнув, спрашивает кушетка в темном ещё углу.
- Дождь.
- Давай спать.
Сегодня мы никуда не поедем. У меня нет тента. Это наш первый выходной за три месяца. Хаккай, стоявший у окна, возвращается и втекает под одеяло. Постель уже успела остыть - влажная, противная, белье несвежее. Он накроется с головой, подышит, и тогда станет тепло. Сейчас семь утра, можно еще поспать часик, а потом, когда окончательно рассветет, нужно встать, потому что к Хаккаю с кушетки придёт Годжо. Они имеют право поваляться. У них сегодня выходной. Но сейчас можно лежать, не шевелясь, а сознание пусть бродит себе под закрытыми веками - и даже не бродит, а ворочается там розовыми комочком, а, возможно, сквозь закрытые веки так виден рассвет?
Может быть.
Сегодня отдых. А потом они встанут. Они сегодня ночуют вдвоем в этой комнате. Впервые за три месяца.
Пусть им будет тепло.
Всем.