Василию Ситцеву видится: он в смотровой.
Здесь стол и два стула. Василий играет иглой.
И ртутными шариками, марлевым крепким тампоном
Он увлеченно воссоздает лошадей Филонова.
Напротив еще галлюцинация - санитар -
Читает литературный толстый журнал,
Положив ногу на ногу, в черных кюлотах,
Напоминает собой Гиппиус Бакста.
В воображении в миллионах киотов
Светятся образы, но все - копипаста.
Не найдя на столе ничего подходящего,
Чтобы писать, кроме ртути, разумеется,
Ситцев слюнявит спичку, сера вкрадчиво
Вшептывается в мел стен, сыпется, клеится.
Опять ушла электричка, то есть уехала крыша,
На этот раз он не коммивояжер, курит в тамбуре.
Санитар все читает. Стишки Ситцева еле дышат.
Время спрессовано и невкусно, как гамбургер.
Ситцев - решето, переносящее, сортирующее пустоту.
Идеальная система правления в частном дурдоме.
Мерзость, чужой, по-своему понимающий красоту.
Машина, одухотворяющая, воспевающая неживое.
Он пишет: поэзия - это отрубленная голова.
Представьте, выносишь такую на блюде,
Синий язык торчит, как из торта свеча,
Капает кровь с волос. И что же люди?
Кто-то отшатывается, кривясь брезгливо,
Кто-то принимается истошно кричать,
Кто-то судорожно начинает копировать,
Кто-то вовсе - синий язык целовать.
А на фоне - в коньках с тупыми лезвиями,
В желтом сюртуке из выкупной либертина,
Неописуема, как божество анестезии,
В нервных пятнах, - моя Клементина.
Муза Ваша или же alter ego? -
Неожиданно интересуется санитар.
Зинаида, любил Вас когда-то и где-то.
Но сейчас я бы об этом не стал.
Лучше послушайте, как бывало -
С близкими мне по духу людьми
Я устраивал пиры и карнавалы
По известным сюжетам ли-те-ра-ту-ры.
Хотя использовали что попало,
Все шло в дело; главное, чтобы
Захватывало, взвинчивало, увлекало,
Проняло до крика, до боли утробной.
Так вот, например, брали мы Куприна,
В тарелки сыпались зерна граната,
Салфетки в форме перчаток. И на
Лицах скорбные маски утраты.
Или же по Булгакову пили
Чистый спирт с приятными дамами.
Которые не летали, но были
Такими же, как Маргарита, странными.
Учеба закончилась, все позабылось,
Мы перестали дурить. Но судьба
Не поленилась, ох повозилась -
Продолжилась эта затея, игра.
Верочка, маленький виртуоз фортепиано, -
Теперь среди едоков картофеля.
Георгий - вечно веселый и пьяный,
С римской фамилией и таким же профилем, -
Как человек Хармса - вышел, исчез.
Никита, косая сажень в плечах,
Повеса, игрок, боксер-тяжеловес -
Идальго, странствующий в мечтах,
Сражающийся за какие-то идеалы,
Отрешен от мира, побывал в секте.
Всех перечислять, пожалуй, не стану.
Но никто не уцелел в этом проекте.
Что до покорнейшего слуги Вашего,
Госпожа, господин санитар, черт Вас знает,
То из поэта Бездомного вчерашнего
Вывернут пласт - Понырев прорастает.