Васильки

Наталья Смирнова 6
Сказ про то, как Ванятка Василька полюбил.

Глава 1.
Иван приехал в родную деревню отдохнуть душой. Он слишком устал от бешеного пыльного мегаполиса, где каждый живёт сам по себе в своей клетушке, соседей знает только по звукам из-за стен, которые не славятся своей звукоизоляцией. Высотки подпирают собой небо, чью синеву разрезают безжалостно белыми полосами самолёты, словно хотят покромсать его на лоскутки. Асфальт летом нагревается и чуть ли не дымит. Машины стоят в заторах, наполняя тяжёлый душный воздух ароматами выхлопных газов. Кондиционеры в общественных местах часто ломаются, либо работают с такой мощью, то не дай Бог попасть под его прохладные струи. Вмиг простудишься. А болеть в жару противно, и совершенно не вовремя. Особенно одному в большой квартире с высокими потолками одного из домов сталинского времени. Дом был хоть и старый, но крепкий. О таких говорят, что строили на века. Это не нынешние новостройки, которые, кажется, тронь и рассыпятся как карточный домик. Все эти жилищные коробки одинаковы как близнецы. Квартиры с пластиковыми окнами и виниловыми обоями. Хотите помереть от удушья? Ваша мечта стоит от полутора миллионов и выше. Естественно, рублей. Грезите накинуть на себя ярмо долговой ямы? Возьмите эту мечту в ипотеку, и у вас на шее на долгие годы затянется петля.
К счастью Иван купил квартиру без оформления кредита. За это он должен был благодарить своего работодателя, углядевшего в столяре-краснодеревщике золотое дно. Клиентов было хоть отбавляй. Ваня брался за всё. Мебель у него была эксклюзивная, стилизованная под старину: рококо, барокко, прованс. Что душеньке клиентской угодно. Сделает так, что и не отличишь. Михалыч, хозяин, не нарадовался на своё сокровище в виде Ивана Хохлова, видного деревенского парня, чьи руки он называл бриллиантовыми. Глядя на Ванятку (так называл его Михалыч), хотелось пафосно воскликнуть: «Не перевелись ещё на Руси богатыри русские!». Высокий рост, косая сажень в плечах, темные кудри, при взгляде на которые вспоминалась песня – «Кудри вьются до лица, люблю Ваню-молодца». Заглядывая же в чёрные глаза Ивана, клиенты тут же вспоминали «Очи чёрные, очи страстные». В общем, Ванятка состоял из сплошных песен и цитат, последняя из которых была «Гей, славяне». Редко сейчас встретишь такое славянское лицо – курносый нос, густые ровные брови, квадратный подбородок с ****ской ямочкой, бесхитростный открытый взгляд в обрамлении густых длинных ресниц.
Характером Иван вышел ровным и спокойным. Вывести из себя его было очень сложно. А точнее, невозможно. Любой клиентский каприз воспринимался им как должное. Ваня никогда не спорил, делал своё дело и, казалось, что может даже угодить чёрту лысому. Михалыч даже не знал, какому Богу молиться и благодарить за такой подарок свыше. Фирма его процветала, а молва о чудо-плотнике катилась по городу, словно снежный ком. Клиентов пруд пруди. Никогда не было дня пустого и неприбыльного.
А ещё Ваня пел. Да так складно и звонко, что около его мастерской очередь из слушателей собиралась. Как заведёт он «Раскинулось море широко», так в груди щемит, сердце жмётся, да слёзы глаза щиплют. Уборщица тётя Клава встанет со шваброй в коридоре, вытрет слёзы с морщинистых щёк и всхлипнет: «Наш как затянет, затянет, а батька причитает: « Куда ж я вас сирых да убогих девать буду?»
В свою деревню Ваня ездил ежегодно, да по два раза. В Рождество сам Бог велел. Иван был человеком религиозным, с детства ходил в местную старую покосившуюся церквушку. Да летом, к земле родимой, душистой пряным запахом перепревшей листвы и удобренной навозом. Любил Иван в огороде копаться, вдыхать неповторимый аромат, брать в ладони рассыпающийся чернозём, от которого энергия текла по жилам, и подносить к лицу. Накопавшись в огороде, захаживал Иван в кузницу. Дед Кузьмич отдавал парню молот и садился на берёзовый пенёк, балакая про здешние новости. При этом скатывал папироску-самокрутку грубыми пальцами, закуривал и поглядывал на молодца, ловко орудующего за наковальней. Зрелище было захватывающим. Блестящий от жара печи голый скульптурный торс, перекатывающиеся мышцы под кожей, сильные руки, мокрые кудрявые пряди, падающие на лоб.
- Возвертайся обратно, - просил Кузьмич своего ученика. – Помру, и загнётся кузница.
- А смысл? – Ваня споро колдовал над подковой. – Самокрутки крутить и самогон хлестать? Три лошади осталось, два коня да мерин. Загибается деревня.
Кузьмич со смаком затягивался, сплёвывал на землю через расщелину между жёлтыми зубами и матерился. Истину Ванятка говорил. Половина домов в деревне пустовало. Молодёжь бежала в город, старики уходили вперёд ногами на кладбище, мужики запивались. Скоро и кузница не понадобится.
И вдруг подкатила кузнецу работка. Раскинул свои палатки недалеко от деревеньки разношёрстый шумный цыганский табор. Лошади да кони у них на загляденье. И Ваня как раз приехал отдохнуть от городской суеты, за верстаком в своё удовольствие постоять и запахи родные вдохнуть.
Шёл Иван по улице широкой и чувствовал себя счастливым человеком. Нет ничего лучше покосившихся тёмных заборов, куриц, бегающих по двору, коровушек-кормилиц и лая сторожевых собак. По дороге зашёл он по старой памяти в конюшню. Прошёлся по небольшому ряду, поглаживая тянувшиеся к нему морды. Лошади Ванятку знали. Голоса его не пугались, не шарахались как от чумного, руки его любили и спокойно давали себя подковать. С пустыми руками Иван никогда в конюшню не приходил. Вот и сейчас он прихватил с собой буханку свежего хлеба. Разломил на куски и угощал щедро, подставляя под шершавые губы угощение на широкой ладони.
- Степан, я возьму Звёздочку? Хочу до поля прокатиться.
- А что же не взять? Бери, - откликнулся Степан, конюх здешний.
Звёздочка обрадовалась, что уж в стойле то весь день торчать? Поскакала бодро. Вынесла на поле луговое. Ваня спешился и побрёл неторопливо, держа поводья в руке. Трава луговая по пояс, колышется под лёгким ветерком. Бросишь взор, и объять не сможешь травяное море. Уже и донник цветет, репей около дорог цепляется, ромашки тянутся белыми головками к солнышку. И васильки. Васильки Ванюшка любил больше всех остальных цветов. Цвет у них необыкновенный.
Нырнул Иван в траву, лёг на спину и в небо уставился. Трава тёплая, щекочется приятно и васильки небо загораживают. Смотрит Ваня и видит перед собою глаза, а цвет у них чисто васильки. Почудилось, что ли? Приподнялся парень, глаза испуганно моргнули и в траве исчезли.
- Кто ты? – Вгляделся Ванятка, в длинных травинках мальчонка прячется. Смуглый, кожа под солнышком золотится, волосы словно шоколад. Сам пацанёнок тоненький, как тростинка.
- Васенькой кличут. А ты кто?
- Иван. Ты что здесь делаешь?
- К своим иду, – махнул пацан рукой куда-то в сторону.
- Шустро же ты идёшь, - усмехнулся Ваня.
- Как могу, - Вася губки поджал и от обиды захлопал ресницами длинными. Повернулся и пошёл, прихрамывая. Присмотрелся Ваня, а у мальчонки-то одна ножка короче другой. Стыдно ему стало, что ляпнул такие слова, не подумав.
- Подожди, Василёк! Садись, я тебя подвезу.
Подсадил он парнишку на Звёздочку, а сам сзади пристроился. Тронул лошадку, поехали они медленно и плавно.
- Ну, и где твои-то?
- Во-о-он там.
Глядит Иван и видит палатки разноцветные. Цыгане. Как есть цыгане.
- Так ты цыганёнок?
- Типа того, - смеётся пацан. Повернул к Ванятке голову и смотрит своими глазищами васильковыми. А у Вани голова кругом идёт от глаз этих бездонных и аромата лугового. Млеет он от тепла хрупкого тела, прильнувшего к нему, да от золотой кожи.
- Васенька, приходи сегодня на речку вечером купаться.
- Приду. Туда, где мостик.
Довёз Иван мальчонку до палаток, спустил на землю и ускакал поскорее, пока цыганки его не углядели, да не принялись его охмурять и завораживать. Слышал Иван байки, что обведут они вокруг пальца, даже не заметишь. И погадают, и коня выманят.
Ехал Ванятка и вспоминал глаза удивительные. Васильковые. Скорей бы уж вечер. Увидеть Васеньку, парнишку чернявенького, который вдруг с маху запал ему в душу.

Глава 2.
Отдыхать Ваня по общепринятым городским меркам не умел. Валяние на пляже, чтение книжек и просмотр телевизора считал пустой тратой времени. Отдых, по мнению Ивана, состоял в хлопотах по дому, огороду и саду. Бабка Матрёна на внука нарадоваться не могла. С утра и в сенях подметёт, и воду из колодца натаскает и кашу в печь поставит. А потом сидит во дворе да молоточком постукивает, либо ножиком детворе игрушки вырезает, а сам в это время с домашней живностью разговаривает. Считал Иван, что твари божьи язык человеческий понимают. Любил он Шакалу, псу сторожевому, истории разные рассказывать. Сколько побасенок Шакал от Вани за свою жизнь собачью переслушал, так и не счесть. Слушал пёс всегда внимательно. Сядет, морду набок склонит, язык розовый вывалит из пасти, и в нужном месте даже поддакнет. Гавкнет тихонько, типа соглашается. От Ваниного голоса даже куры в трансе сидели. Гусак соседский козни свои бесовские забывал. Когда Ваня в деревне был, люди спокойно по его улице ходили. Пернатая злыдня из-за угла ни на кого не нападала и за ноги не щипала. Ходил гусь важно, глазом косил в сторону Ванятки, а как тот оказывался на расстоянии вытянутой руки, бочком, бочком, да за забор. Уважал гусак соседа своего. После того, как Иван, глядя ему в глаза, тихо сказал, что пустит его вместо индейки на Рождественский стол, если тот свои козни не прекратит. Обладал, значит, Ванятка даром убеждения. Ребятню уличную вмиг мирил. Достаточно было ему только по носу легонько обидчику щёлкнуть, и тот сразу вину свою понимал. И дуться то на Ваню долго не получалось. Заботливый он был. Кровь, из носу пущенную по нечаянности своей, остановит, в бочке умоет и подарком одарит, машинкой или корабликом из дерева вырезанным, и обидчика, и пострадавшего. Чтобы никого вниманием не обойти.
А уж песни Ванины послушать девки с дальнего конца деревни прибегали. Ванятка песен-то много знал, даже романсы и арии пел.
- Ванечка, спой «Соловья», - просят иной раз девицы. – А мы тебе подпоём.
Никогда Иван не ломался, цену себе не набивал. Хотите «Соловья»? Будет вам «Соловей».
- Соловей мой, соловей,
Голосистый соловей!
Ты куда, куда летишь,
Где всю ночку пропоешь?
Зазвенит Ванюшкин голос, полетит ввысь, трелями переливается, девчата и думать забудут подпевать. Замрут, заслушаются, замечтаются.
Сам же Ванятка песню одну очень уж с детства любил. Когда пел он её, сердце заходилось. Пел он её редко, только под настроение. Говорил, что спеть её получиться идеально только тогда, когда влюбится. Девушки всё ждали, кого же Ванечка выберет, да не выбирал он никого. Так и не прозвучала пока ни для кого «Ах ты, душечка, красна девица».

Вечер. Натянул Ванюшка льняные штаны и на бережок отправился. Идет и гадает, пришёл мальчонка али нет. Смотрит, а на мостике фигурка тоненькая сидит и ножками в воде болтает. Подошёл Иван к Васильку тихонечко и рядом сел.
- Ты давно тут?
- Только пришёл.
- Скупнёмся?
Пацанёнок плечиками пожал:
- Я не умею плавать. Разве только окунуться.
- Скидывай штаны, я тебя научу.
Васенька долго думать не стал, штанишки стащил и к бережку поскакал. Ваня только стоял и умилялся на острые крылья по-детски выпирающих лопаток, на круглую попку и длинные худые ноги. Очнулся он от того, что цыганёнок водой на него брызнул:
- Ну, что застыл?
- Иду.
Вошёл Ваня в воду и руку Васеньке подал.
- Давай, - говорит, - ложись на живот. Я тебя поддержу. А ты руками греби и ногами дрыгай.
Васятка то и так, как пушинка, а в воде и вообще невесомый. Держит его Ванечка одной рукой под живот, другой под грудь, и фыркает. Вася так руками по воде колотит, что брызги во все стороны летят. И ещё хохочет озорник. Глазки горят, цветут в них васильки буйным цветом.
- Смешной ты, – загляделся на мальчонку Ваня. – Ты так никогда не научишься плавать. Руками грести надо, а не колотить.
- А мне так нравится! – Васенька разошёлся, всё не угомонится. Иван плюнул и решил, пусть дитё тешится. Самому весело стало.
Минут через пяток устал Васенька. Ручки ножки раскинул и в воде покачивается. Ваня его держит, и отпускать не хочет. И вдруг смотрит, а у Васи зуб на зуб не попадает и губы синие.
- Ты замёрз что ли?
- Немного.
- Слабенький ты. В кого такой?
- Не знаю.
Потащил Ваня паренька на берег, под лучи солнышка вечернего. Выбрал место, где пригревает, штаны свои на травку положил, чтобы не кололась, и усадил ребятёнка непослушного. Рубашонку на него натянул, прижал к себе, согревая.
- Мамка, папка есть у тебя?
- Нету, - молвил печально Васятка. – Не нужен я был им такой хворый, вот и выкинули на улицу. Хорошо, тётка Лилит подобрала.
- И давно подобрала?
- Давно. Говорит, что в колясочке лежал. Тощенький, как из Освенцима.
- Тебе годков то сколько будет?
- Пятнадцать.
Удивился Иван, мальчонка лет на двенадцать тянул. Ну, может, чуть побольше.
- А что хворый такой?
- Боженька так решил.
Притянул Иван это чудо чудное к себе крепче. Захотелось ему вдруг заплакать. За что ребятёнка так Боженька наказал? Уткнулся он носом в шоколадную макушку, дыхание затаил от аромата сладкого и волос шёлковых.
- Согрелся? – Смотрит Ванятка, что разомлел Васенька. Не дрожит уже тельце, глаза васильковые закрылись, а носик тихо посапывает. Спит маленький.
Замер Ваня, чтобы сон Васенькин не тревожить. Сидит и думает. Жаль ему Васеньку. С таким-то здоровьем жизнь кочевую вести, да в палатке ночевать. Сколько мальчонка так протянет?
Не заметил Иван, что любуется уже на нежный мальчишеский профиль. Брови ровные, будто нарисованы, ресницы девичьи, чёрные, длинные и пушистые, губы пухлые и такие чувственные, так и тянет поцеловать. Хочется коснуться пальцами подбородка, провести по точёным скулам, очертить овал лица, разгладить недовольную морщинку между бровей, и закрыть от всего нехорошего.
Встал Ваня, потихоньку штаны подобрал, чтобы не разбудить Васю, и понёс мальчишку аккуратно в избу. Калитку ногой отворил, дверь плечом толкнул, уложил ношу свою драгоценную в кровать, одеялом укрыл, а сам на печь залез. Бабке Матрёне только шикнул тихонько, чтобы мальчонку не будила.
- Ты где это диво подобрал?
- У цыган.
- Свят, свят, - бабка креститься начала. – Не дай Боже с цыганами связываться.
- Хворый он, да слабый.
- Тем паче. Зачем себе на шею обузу садить?
- Бабусь, ты сама меня учила людям помогать.
- Учила. Да научила на свою голову, - проворчала Матрёна. – Ладно. Давай ужо спать. Утро вечера мудренее.
Лежал Ванятка и смотрел на Васеньку спящего. «Не отдам его обратно. Не хочу, чтобы из него попрошайку делали, по улицам таскали. Что я цыган не знаю?»
Так Ваня и решил. Повернулся на бок и заснул со спокойной душой. Не знал он ещё, что всё так просто в жизни не решается.

Глава 3.
Проснулся Ваня по своему обыкновению засветло, ещё и петухи не прокричали. Сполз тихонько с печи и во двор по нужде побежал. Возвращаясь назад, в бочке умылся, из ведра облился, крякнул от холодной водицы и, сдёрнув с крючка полотенце, стал растираться.
Стояла на крылечке Матрёна, да на внука любовалась. Парень складный, хозяйственный, в самой поре, чтобы жёнушкой да детками обзаводиться. Считай, на днях двадцать четыре годка стукнет. И мужчина хоть куда. Ой, и повезёт же кому-то! Вздохнула она, молодость свою вспоминая. Всё перед глазами мигом пролетело. И муж, ревнивый да горячий. Поколачивал он Матрёну на пьяну руку, самогон-то голову, ох как, дурит! И дочери-красавицы. Никак не могла она супружнику своему наследника родить. И судьба её горемычная. Сначала мужа в поножовщине дрянной да хмельной зарезали. Потом Ирка в подоле Ванятку принесла. Нагуляла девка, а сама на заработки уехала, да так и сгинула. Ни слуху, ни духу. Вторая дочь, Света, в Москву подалась. Писала, что в прислугах у бизнесмена одного служит. Вроде от него пацанёнка родила. Не приезжает. Последнее письмо, наверное, лет пять назад Матрёна получила. Одна у неё радость – Ванечка. Вырастила, выкормила, воспитала, как смогла. Не зря старалась. Вона, какой красавец! Все девки о нём мечтают. А он всё бобылём ходит. Окрутит его, не дай Бог, какая-нибудь городская краля. Видели, знаем, что из себя представляют. Тощие, длинные, волосы крашены, глаза размалёваны, когти, страшно посмотреть. Ходют на каблучищах, платочком надушенным носы прикрывают, да ворчат, что говном несёт. Тьфу. Не говном, а навозом. Разница есть. Ехала как-то через их деревню компашка, завязла на дороге. Парни матерились, машину вытаскивали. А девицы кругами ходили, носы морщили, да деревню дырой называли. Нарвётся Иван на такую, так сгубит парня. Надо бы его тута пристроить. Соседская Катька всё про Ванятку спрашивает, во двор часто захаживает. Намекнуть что ли о девице-то? Не косая, не рябая, справная, видно, что крепкая, детишек нарожает.
- Ба! Чего стоишь? Штаны бы кинула.
Очнулась Матрёна, метнулась в сенки, схватила портки чистые и зафинтилила в Ванюшкину сторону. Словил штанцы Ванятка ловко, натянул на попу ладную, загорелую, замотал головой, капли с волос разбрызгивая. Даже петух на заборе засмотрелся. Кукарекнул слабо, поморгал глазами, удивляясь своей несуразности, кхекнул и заорал вдруг во всё горло. Собрат его с другого двора отозвался. И полетел крик петушиный по деревне. Солнце встало, заиграло лучами, неся тепло и пробуждая всё вокруг. Зорька замычала из коровника, Шакал гавкнул, выскочил из будки, цепью загремев, куры во двор высыпали. Начался новый день.
Ваня печь затопил, в подпол спустился, картошки набрал, крынку со сметаной достал, бабке всё отдал и пошёл Зорьку выводить. Пастушок уже по улице идёт, скот собирает.
Вернулся Ванятка в избу, глядит, а Василёк на кровати сел, ноги под себя поджал и по сторонам оглядывается. Волосы всколочены, глаза заспанные, не проснулись ещё васильки-то. Видать, что спросонья мальчонка мягонький, тёплый и домашний.
- Это твоя хата?
- Наша с бабкой. Только у нас избой зовётся. Заснул ты вчера на бережку-то. Вот я тебя сюда и принёс.
- А штанишки мои где?
Ваня в затылке почесал. Забыл он Васины штаны на мостике.
- Ты пока иди, умывайся, а я тебе из сундука штаны подберу.
Соскочил Вася с кровати и побежал, как оленёнок подскакивая, во двор. Ванятка засмеялся, наблюдая за чудушком. Рубашонка короткая, еле попку прикрывает. Коленки остренькие, писун из-под рубашечки болтается. Сил нет, какой смешной!
- Вот чего ты гогочешь, как конь? – у Васеньки слёзы на глаза навернулись. – Грешно над калекой смеяться и подсматривать нехорошо.
- Дурень ты, дурень, - Иван подошёл к мальчишке и обнял ласково. – И не калека ты вовсе. Славный и милый. Давай, тебе на руки полью.
Помог Ваня пареньку умыться, потом штаны из сундука выкопал, суконные, отдал широким жестом.
- Носи, тебе подойти должны. Я в них лет в двенадцать ходил в церковь по воскресеньям.
Васенька их в руках повертел, примерил. Как раз штанцы-то.
- А попа в них не сопреет?
- Было бы чему преть, - смеётся Ванька, а сам взглядом ласкает.
А тут Матрёна за стол позвала, кашу есть.

А потом они сидели за столом, и Ванятка удивлялся, что день сегодня ярче и солнечней обычного. Каша была пшённой да воздушной на тыкве. Ваня подкладывал Васеньке добавки и поливал щедро маслом.
- Кашу маслом не испортишь, - внушал он пареньку. – Ешь. Ты такой худосочный. Я пока тебя нёс до дому, все рёбра пересчитал.
Вася кушал аккуратно, держа деревянную ложку тремя пальцами. Чисто прынц! Губки маслены полотенчиком вытирал. А у Вани тарелка почти полная стояла. Забыл Ванятка, глядючи на мальчонку, что кушать надобно. Умиротворение гуляло по его лицу. Солнечные блики сквозь окошко касались шоколадной макушки, и эта картина заставляла Ванюшкино сердце биться чаще. Тоненькие Васины пальчики вызывали желание прижаться к ним губами и тихонько млеть от счастья.
Каша на Васиной тарелке к печали Ваниной закончилась. А это значило только одно: завтрак не может длиться вечно. Ваня вздохнул. Чем бы ещё угостить этот цветочек? Положение спасла бабуся, поставив на скатерть блюдо с малиной.
- Ягоду будешь?
Васенька кивнул и взял ягодку.
- Не так. – Иван насыпал малину в тарелку, налил туда молока. – Теперь ешь.
Вася сунул ложку в рот и зажмурился в блаженстве:
- Вкусно…
Подчистив тарелку, Васенька встал из-за стола, поблагодарил вежливо, наклонив голову, и немного погодя, попросил Ваню довезти его до табора.
- Вася, оставайся с нами, - предложил Ванятка. – Что тебе в таборе делать? Будешь у меня сподручным.
- Не могу. Тётя Лилит меня ждать будет. Я к речке снова вечером приду, - добавил вдруг мальчонка. – Плавать-то дальше будешь учить?
- Буду, - твёрдо ответил Иван, чувствуя, как загораются у него уши. Он ярко ощутил тот момент, когда держал Васеньку под живот. Вспомнив гладкость золотистой кожи, парень сглотнул слюну. Вася тем временем уже в сенях на ведро напоролся. Загремел им, аж испужался.
- Так мы идём? – кричит, а сам ведро на место пристраивает.
Ванюшка стряхнул с себя оцепенение и пошёл вслед за пареньком. В ведро несчастное ногой попал. Чуть на полу не растянулся. Вот увалень, никогда таким неуклюжим не был. Пришла пора Васятке над ним смеяться. А Ване и не обидно даже. Слушал бы он смех этот колокольчиковый вечно и не отпускал никуда его хозяина.
Вёл Ваня своего гостя по деревне окольными путями, время растягивая. Не хотел он так быстро с мальчонкой расставаться. Васятка притомился по дороге, слабые ножки у него. Заметил Иван, что замучил парнишку, прихоти своей потакая. Стыдно ему стало. Привёл он Васеньку на конюшню, оседлал Звёздочку и повёз васильковое чудушко к табору.
- Подумай, нужна ли тебе жизнь кочевая? – тихо молвил он, спуская парнишку на землю. – Так бы жил бы у бабки Матрёны, а опосля бы я тебя в город перевёз.
Наклонил Вася голову, улыбнулся слегка краешками губ и ответил:
- До вечера.
И побежал к кибиткам.
Шумно днём в цыганском таборе. Ребятишки бегают, младенцы плачут, бабы кричат, каждая перекричать другую старается. Пестрят одежды цыганские, мелькают длинные юбки, костры горят, в воздухе пахнет каким-то варевом.
Не успел Ванюшка отъехать, а ему уже старая цыганка дорогу перегородила.
- Куда убегаешь? Дай погадаю.
- Нет у меня ничего.
- Совсем?
- Совсем.
Посмотрела старуха на Ванятку, глаза её странно блеснули.
- Я тебе задаром про твою судьбу расскажу.
- Ну, расскажи.
Протянул Ваня руку цыганке.
- Я тебе так всё скажу. По глазам. Любовь уже у тебя в сердце засела. Как заноза. И не вытащишь. Будешь ты за неё бороться. Всё у тебя будет, и разлука долгая, и печаль, и радость. – Повернулась старая и пошла.
- Погоди! Кто она? Так мы будем вместе-то?
- А то мне неведомо. Как сам жизнь скроешь, так она и покатится.

Глава 4.
Повелось у Ванятки с Васенькой видеться каждый день по вечерам. Мостик заветный у речки только их был. Приятно сидеть на прогретых за день досках, болтать ногами в быстрой воде и беседы тихие вести. Солнце в небе растопленное словно масло, листва зелёная, буйная, птицы певучие. Одним словом, лето. Ветер гуляет в густых кронах деревьев, запахи лесные приносит: аромат ягодный, грибной, можжевельный. Только нет для Вани лучше запаха мальчонки синеокого. Солнышком он пахнет. И сам как солнышко. Улыбнётся и так на душе легко становится, что петь хочется.
Взял в свои ладони Ваня ручонку мальчишечью да запел:
- Ах ты, душечка, красна девица,
Мы пойдём с тобой, разгуляемся.
Мы пойдем с тобой, разгуляемся
Вдоль по бережку Волги-матушки.
Замер паренёк, слушает и всё в груди у него волнуется от голоса высокого, проникновенного, что душу рвёт.
- Там скажу тебе про любовь свою,
Что томит мое ретиво сердце.
Что томит мое ретиво сердце,
Что пылает в нем жарче пламени.
Подобрался мягко Ванятка к ноте высокой, зазвучал голос мощно, звук по речке покатился. Птицы замолкли, ветер затих. Чувствует он, что глаза у него на мокром месте не понятно от чего. Душа поёт, в сине небо летит, звенит как струна. Сердце томится, просит чего-то. Страшно стало парню от чувств таких неведомых. Подскочил он на ноги и побежал, не оглядываясь. А Васенька от потрясения замер, руки к груди прижал. Кажется ему, что сейчас внутри всё разорвётся.
Прибежал Ванечка в избу, кинулся ничком на кровать и понять не может, от чего подушка такая мокрая и сердце дрожит.
- Что с тобой, Ванятка? – Бабка Матрёна рядом сидит, по тёмным кудрям рукой гладит.
- Кажется, получилось у меня песню идеально спеть, - прошептал Ванечка. Не понять ему, что ж так жмёт в груди и не проходит?
- А пел кому?
- Васеньке.
Задумалась Матрёна. Странно всё это. Не может она в толк взять, как такую песню мальчишке можно спеть.
С того вечера боялись парни друг другу в глаза посмотреть. Сидят рядышком и вроде не знают о чём говорить, лишь вздыхают и за руки держатся. Только им даже молчать вместе было хорошо. Но в молчание это в скором времени печаль закралась. Отпуск у Вани заканчивался, и табор сворачиваться на днях собирался.
- Васенька, может, останешься? – спросил Ваня перед отъездом в город. – Я приеду на выходных, тебя к себе заберу.
- Не отпустят меня. Да и не хочу я вам обузой быть. Что я умею? Только подаяние просить.
Поднял Васенька взгляд на Ваню, впервые за последние дни ему в глаза посмотрел. Да так, что все чувства парня на васильках сосредоточились, привязались. Понял он, что не разорвать эту связь никогда.
- Я в табор пойду. Поговорю с твоими.
- Пустое это дело, - Вася глаз не отводит, в омуты свои затягивает. Тонет в них Иван с тихой радостью. Хочет там остаться на веки вечные. – Через год мы сюда вернёмся. Вот и встретимся.
Не утерпел Ваня, потянулся к своему Васильку, обнял, и совсем голову потерял. Сам не понял, как прильнул к губам сладким, вишнёвым. Языком погладил, приласкал. Васенька затих в его руках, глаза закрыл, навстречу подался. Медово-то как! Во рту, словно патока растекается.
- Вася, Васенька, ждать тебя буду. Всё сделаю, что в моих силах, лишь бы был ты со мною рядом.
Только разочарование горькое ждало Ивана. Запросили в таборе выкуп за Васю большой.
- Заплатишь через год, отдадим Васю. А на нет так и суда нет.
Васятка в Ваню при расставании вцепился как клещ. Откуда только у мальчонки силы взялись? На вид-то совсем дохленький. Два мужика его от Ивана отдирали. А мальчишка молчал и всем телом дрожал. Ваня только уговаривал своего Василька:
- Выкуплю тебя через год, Христом Богом клянусь. Ты только помни меня.
Так и вернулся Иван в город один. Тоска на него напала, не знает, куда от неё деваться. Загрузил себя работой по самую макушку. Работает с утра до позднего вечера, выкуп за Васятку копит. А сердце его любит и страдает. Хочется выплеснуть парню всё наружу, только некому.
- Что-то грустит наш Ванятка, - по фирме слухи поползли. – Не поёт он песен радостных.
Уборщица тётя Клава мыла как-то вечером пол и слушала Ванины страдания.
– Что стоишь, качаясь, тонкая рябина,
Головой склоняясь, до самого тына?
Так парень слёзно пел, что клиент, старичок-интеллигент, который заказ приехал сделать, под дверью так и замер. Дышать забыл. Клавдии рукой махнул, и палец к губам приложил, типа, тише. По окончании дверь открыл и с порога в дифирамбы ударился.
- Юноша, вы знаете, что у вас талант? Вам необходимо учиться.
- Зачем? – Иван поморгал. Петь он и так умеет.
- Вам на сцене надо выступать. Такой тенор. Такой тенор! – от переизбытка чувств мужчина перешёл на фальцет, закашлялся и полез в карман за платком.
Что такое «тенор» Ваня не знал.
- Юноша, в консерваторию вам надо. Я могу вам устроить протеже. – Старичок протёр очки и водрузил их себе на нос.
Что такое «протеже» Ваня и подавно не слыхивал. Он смотрел на клиента и хлопал ресницами.
- Вы что-нибудь заказать хотите?
Дядька махнул рукой. Какой там заказ, если перед ним настоящий самородок стоит?
- В опере хотите петь?
Ваня на миг задумался. Отчего же не спеть? Он в театр ходит каждую неделю, где оперу дают. Столько партий уже наизусть знает. Особенно ему итальянские оперы нравятся.
- Хочу.
- Я завтра за вами заеду, у хозяина отпрошу. Сейчас последние дни набора в консерваторию идут. Быть вам, юноша, певцом.
Ваня-то ломаться не привык. Спел комиссии всё, что просили. А просили много и долго. Слушали с удовольствием, каждую ноту смаковали. Талантище! И приняли Ваню вне конкурса. Глаза закрыли на то, что нотную грамоту не знает. Наверстает, выучит. Главное, вот он, голос золотой. Уникальный. Такой раз в сто лет рождается.
Так Иван в консерваторию поступил.

Глава 5.
Началась для Вани учёба. Многое он узнал: и про гаммы, и про ноты, и про распевание, про звук открытый и закрытый, и про дыхание особое. Приходилось ему нудные ноты тянуть старательно, нотную грамоту учить, а потом и с листа петь. Не так-то легко стать певцом, как кажется на первый взгляд.
Старичок-интеллигент, что Ване протеже устроил, профессором оказался, музыковедом. Взялся за Ванино воспитание и обучение с рвением. Вцепился в парня мёртвой хваткой. Консерваторию он храмом музыки называл. Требовал особого к ней поклонения.
- Что есть музыка? – вопрошал он у Ивана. И, не дождавшись ответа, сам отвечал на свой вопрос. – Вы думаете, Ваня, это набор нот? Нет, юноша, это далеко не так. Это квинтэссенция души человеческой. – Ванечка пробовал запомнить мудрёные слова. - Все чувства и эмоции мы выражаем мелодией, - продолжал вдохновенно тем временем музыковед, захлёбываясь в восторге от своей проникновенной речи. - Любовь, ненависть, радость, гнев. Мы даже провожаем людей на тот свет под музыку, которая выражает нашу скорбь. Вот вы, Ваня. О чём вы думаете, когда поёте? – Профессор многозначительно поднимал указательный палец, тыча в потолок.
Ваня вздыхал. Ничего такого глубокомысленного не приходило ему на ум. Если честно, то думал он о Васильке.
- О любви, - отвечал он таинственным голосом и опускал глаза.
- Высокое чувство! – восклицал профессор. – Вы знаете несравненную Галину Павловну*? Я всю жизнь в неё влюблён. Как она пела! Всю душу вынимала за один только раз. Слушайте музыку, юноша.
И Ваня слушал. Слушал всё, что приносил ему Давид Моисеевич.
- Знаете ли вы, Ваня, что красота внутренняя должна подкрепляться внешне? – продолжал интеллигент. – Пойдёмте на днях в универмаг. Надо вам костюм купить.
Ваня сдался на милость Давида Моисеевича и позволил себя облачить в брюки и пиджак. Поворачиваясь перед зеркалом и придирчиво себя оглядывая, Ванятка был вынужден признать, что вид ему костюм придавал солидный.
- Читайте, юноша, читайте! – внушал ему профессор. – Чтение – это образование. Но не покупайте бульварных книжиц. Классика, вот основа правильного развития личности.
Ваня удивлялся, что его называют личностью, но на счёт классики соглашался. Он даже начал читать незабвенного Александра Сергеевича, который Пушкин.
- Поэзия! – Давид Моисеевич благоговейно возводил к небу глаза. – О сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух! Просвещайтесь, юноша. Всё в ваших руках.
Ванечка просвещался изо всех сил, посещая с профессором музеи и картинные галереи.
- Что вы знаете о любви? – Старичок вдруг впадал в прострацию, сидел, глядя в одну точку, видимо, вспоминая своих возлюбленных. Иван терпеливо ждал, когда Давид Моисеевич выберет лучший пример. – Есть любовь низменная, а есть платоническая. Так вот, юноша. Платоническая любовь толкает на подвиги, на создание шедэ-э-эвров! Вы слышите меня?
Ваня вздрагивал от резкого голоса своего наставника. Он не мог решить, какая у него любовь к Васеньке. Ради Васи он готов был на любой подвиг и шедевр. И в то же время, когда он вспоминал его сладкие губы, то низ живота наливался свинцовой тяжестью.
- Мироздание одарило нас чувствами и разумом. Любовь есть высшая точка человеческих привязанностей и ощущений! – Давид Моисеевич на этом месте всегда распалялся, доставал платок и вытирал взмокший лоб.
Здесь Ваня поддерживал его целиком и полностью, чувствуя, что без Васи жизнь тусклая. И он ждал, когда пройдет год.
Учился Иван прилежно, получал повышенную стипендию для особо одарённых студентов и работал по вечерам.
Утро по его обыкновению начиналось с распевки. Давид Моисеевич любезно транспортировал в Ванину квартиру старое пианино с надписью «Кёнигсберг» на бронзовой планке, прикреплённой под крышкой. На лицевой стороне инструмента симметрично по сторонам были вкручены шурупы, что наводило на мысль о безвозвратно утраченных бывшими хозяевами подсвечниках. Ваня задавал себе тон и мощно пел на всю свою жилплощадь:
- А-а-а-а!
Но даже сталинская звукоизоляция не могла полностью загасить уникальный тенор. Соседи начинали стучать по батарее, умоляя заткнуться хотя бы на час. В девять часов заходил Давид Моисеевич. Он строго контролировал Ванин рацион.
- Юноша, вы должны беречь свой голос. Не перетруждайте связки. Пейте тёплое молоко и никакого мороженого.
Ванюша горестно закатывал глаза. Городское лакомство он любил, хотя считал, что вкуснее мёда на свете ничего быть не может.
- Вы стажировку будете в Италии проходить, помяните моё слово. Ленского будете на сцене Большого Театра петь! Это я вам говорю, профессор Незнанский.– Под эти слова Ваня выпивал подогретое молоко.
- Учите итальянский!
Иногда Ивану хотелось закрыть глаза, заткнуть уши и ничего не видеть и не слышать.
Давид Моисеевич добился своего. Ваня стал ходить на курсы итальянского языка.
За всеми этими делами Иван даже не заметил, как пролетела осень, наступила зима, и Рождество как-то настало внезапно. Ванятка отбыл в деревню к бабке Матрёне. Без Давида Моисеевича стояла благословенная тишина. Ваня ловил счастливые мгновения и считал часы до сессии.
- Ну, бабусь, считай, половину выкупа я за Васеньку накопил, - по-деловому известил он Матрёну. – Ещё половина и будет Вася с нами. Если не доберу немного, кредит возьму.
- С ума спрыгнул? И что ты в голову себе вбил?
- Люблю я его, ба. Всем сердцем.
Охнула Матрёна. Бес попутал её внука. Где это видано, парня любить? Вокруг столько девок ходит.
- Ванятка, грех это. Господь баб для вас создал. Плодитесь и размножайтесь. Так и сказал.
- Знаю, не маленький. Только кроме Васеньки мне никто не нужен, - сказал, как отрезал. Матрёна язык и прикусила. Вырос парень. Поперёк уже слова не скажешь.

Сессия для Вани прошла удивительно легко. Все предметы сдал на отлично. Профессор от гордости аж раздулся. Его школа. Иван при костюме и городских манерах выглядел безупречно, блистал знаниями и подтвердил свою стипендию. Давид Моисеевич решил, что пора претворять в жизнь вторую часть плана по Ваниному воспитанию.
- Ваня, вот представьте, что после премьеры вас пригласили на банкет. Пришли вы в ресторан. Какой вилкой вы будете есть салат?
- Да, кто ж этот силос ест? – по незнанию заметил Иван.
- Юноша, - профессор Незнанский стал тщательно протирать свои очки, что было верным признаком его волнения. – Вас надо ознакомить с традиционным меню ресторана и полной сервировкой.
Ванечка уже и не вздыхал. За это время он привык к изощрённым издевательствам профессорскими манерами над собой. Надо, так надо.
Через две недели он сдавал ещё один экзамен в присутствии Давида Моисеевича. Был званый ужин в тесном кругу друзей неугомонного старика. Тесный круг включал в себя около пятидесяти человек. Ваня с честью выдержал испытание и даже танцевал вальс с примой местного оперного театра. Дама неестественно громко смеялась, поправляла колье с фальшивыми бриллиантами и так же фальшиво улыбалась. Иван готов был сбежать. Особенно его потянуло в бега после тихого заявления ему на ухо:
- Мы могли бы познакомиться поближе, Ваня.
Близости Ваня не хотел.
Потом по окончании ужина он жаловался Давиду Моисеевичу:
- Вы мне скажите, профессор, все ли дамы нынче такие активные?
- Юноша, запомните – если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе. Вам следует уже обзавестись девушкой.
- Не люблю я девушек, - Иван сначала сказал, а потом понял, что же он ляпнул.
- Ваня, вы меня поражаете! – воскликнул профессор. Ванечка покрылся красными пятнами. – В этом нет ничего предосудительного, юноша. У вас уже есть избранник?
- Есть, - Иван мило засмущался. – Только мы пока не вместе. Но это вопрос времени.
И Ваня всё рассказал своему учителю и другу. Давид Моисеевич искренне растрогался.
- Знаете, Ваня? Я вам помогу с выкупом. Накопил кое-что за свою жизнь.
- Давид Моисеевич, я не смогу у вас взять деньги.
Профессор рассердился.
- Не говорите глупостей, юноша! Кто вам сказал, что я вам их подарю? Отработаете потом в опере.
Иван улыбнулся и подумал, что не зря профессор возник в его жизни. Вообще, ничего зря не бывает.

________________________________
*Вишневская Г.П., оперная певица

Глава 6
В марте пригласили Ваню в студию звукозаписи. Принарядившись и закутав горло в длинный шарф под строгим взглядом Давида Моисеевича, тут же и внушение выслушивая о необходимости беречься по весне и уточняя, сколько порток нужно надевать в коварном месяце, Иван в сопровождении же профессора явился в студию, чтобы увековечить свой голос. Профессор заставил Ваню распеться, размотал многометровый шарф и с ним в руке переместился к звукорежиссёру. Ванятка всегда поражался как длинная и нескладная фигура старика способна мгновенно просачиваться на желаемую территорию. Энергия из сухопарого тела музыковеда била жизнеутверждающим ключом, доставая всех, кто находился в радиусе профессорского духа, который простирался на достаточно большое расстояние. Скрыться от него было невозможно. Звукорежиссёр, похоже, не раз сталкивался с этим вечным двигателем (как говорил профессор – «перпетуум мобиле»), который махал руками, поправлял в волнении седые волосы и прилипал к пульту, пытаясь научить профессионала как правильно настроить звук и микрофон.
Наконец, Ване дали отмашку и включили фонограмму. Иван пел про метелицу, которая по улице метёт, и про миленького, что за девицей идёт.
- Ты постой, постой, красавица моя,
Дозволь наглядеться, радость, на тебя-я-я…
Через стекло было видно, как Давид Моисеевич обнял звукорежиссёра, тот с неизбежностью происходящего покорно принял его объятия, похоже не впервые, и они на пару подозрительно шмыгали носами.
- Красота твоя с ума меня свела,
Иссушила добра-молодца меня-я-я…
Ваня заливался соловьём, вкладывая в слова и мелодию всю свою кручину по Васеньке.
- Ты постой, постой, красавица моя,
Дозволь наглядеться, радость, на тебя-я-я.
Фонограмма закончилась, Ваня снял наушники и вышел из кабины. Давид Моисеевич кинулся ему на встречу.
- Бриллиантовый вы мой! Ваня! – старик благодарно заплакал, вытирая бледно-голубые глаза морщинистыми руками. Ваня растерялся. – Почти… Почти идеально! – профессор вспомнил о платке, привёл в порядок очки и высморкался. – А теперь повторим. Юноша, во втором куплете больше звука и широты. Идите же. Будем работать.
И Ваня работал.
- Проникайтесь, Ванечка! Проникайтесь!
Иван проникался всем своим сознанием и существом, чувствуя себя эфемерной субстанцией. Он растекался по кабинке и наполнял её своей музыкой. После пятого захода Ваня с трудом собрал дух и материю в кучу и шатающейся походкой направился к двери мимо профессора.
- Ванечка! Вы были прекрасны! – Давид Моисеевич по своему обыкновению неуловимо быстро возник прямо перед носом своего студента.
Ваня, не обращая внимания на хвалебную песнь музыковеда, аккуратно его поднял, переместил в сторону от двери, так же аккуратно поставил и исчез в коридоре.
Нагнал его Давид Моисеевич уже на улице. В молчании закутал Ванино драгоценное горло в шарф и проводил до дома.
- Вы уж простите меня, старика. Замучил я вас сегодня. Но помните, юноша. Выкладываться всегда нужно на сто процентов. И сегодня вы это сделали.
И Ваня понял, что всё в жизни нужно делать стопроцентно.

За мартом очень быстро пришёл апрель. Он нахально выпихнул первый весенний месяц на пенсию и занялся уборкой снега. Снег под его стараниями растаял скоро, всё вокруг подсохло, и проклюнулась первая травка. Оставшись довольным своих рук делами, апрель освободил место маю, который окутал зелёной дымкой проснувшиеся деревья. В лесу расцвела медуница. Ванятка чувствовал приближение лета. А это означало, что цыганский табор уже не за горами. Едет к нему Васенька. Иван сдавал сессию и считал дни, торопя их и ожидая встречу. Он с успехом перешёл на второй курс и с лёгким сердцем торопился в деревню.
- Ваня, позвольте, я поеду с вами? – заявил ему профессор. – Баньку истопим, и за вашим Васей вместе сходим.
Ваня согласился. Почему бы не уважить старика банькой и веничком? И в табор идти вдвоём безопаснее.
По приезду Ванечка сразу у бабуси спросил, нет ли табора?
- Нет пока. Не являлись. – Матрёна с интересом смотрела на бодрого старика, приехавшего вместе с её внуком.
- Это Давид Моисеевич, учитель мой.
Матрёна вдруг заволновалась, вытерла руки о фартук.
- Матрёна меня зовут.
- А отчество как ваше?
Бабуся заулыбалась:
- А зачем это вам?
- Уважение к вам хочу высказать. Такой внук у вас замечательный!
- Тимофеевна я. Получается, Матрёна Тимофеевна.
Давид Моисеевич вежливо расшаркался и к руке вдруг Матрёниной приложился губами. У бабуси с непривычки от такой почтительности голова кругом пошла.
- Что же мы стоим? В избу проходите. – Матрёна засуетилась, самовар поставила. – Ванятка! Баню топи. Попаритесь с дороги.
Ваня баньку истопил, веники запарил, травы заваренные из ковша на камни раскалённые плеснул, дух запашистый пустил. Стены веничком еловым побрызгал. Квасу в предбанник принёс. Всё для гостя дорогого сделал.
Давид Моисеевич потом от удовольствия кряхтел, кости свои старые прогревал. Просил всё жару добавить. А уж как его Ванятка вениками отходил, во всю силу, да на сто процентов. Профессор потом говорил, что переродился. Хвалил Ванечку за баньку славную.
Неделю прожили они в деревне, табор ожидая. Ваня уже извёлся весь. Если бы не профессор неугомонный, парень бы уже с ума сошёл в таком ожидании.
Давид Моисеевич наслаждался жизнью тихою, деревенской. На рыбалку с Ваней ходил на речку. Мостик заветный ему юноша показал и рассказывал про чудо своё васильковое. И на поле луговое привёл, васильки всё гладил и спрашивал у них, когда же Васенька приедет? Цветы качали головками из стороны в сторону под ветерком, словно отвечали: «Не знаем, не ведаем».
Вот уже и вторая неделя пошла. Душа у Вани истомилась. Давид Моисеевич всё делал, чтобы отвлечь парня.
- Юноша, вы не должны прекращать работу над голосом.
Ванятка всё так же распевался по утрам. Петух от зависти уверился в своём ничтожестве. Кукарекал в заутреню робко, на Ваню косясь и как бы спрашивая, правильно ли он ноту взял?
И вот в утро субботнее крик на Ваняткиной улице раздался:
- Приехали! Приехали!
Мальчишка босоногий бежал, весть нёс Ване радостную.
- Кто приехал-то? – у Ивана всё внутри задрожало.
- Табор!
Ваня с места подхватился, в избу забежал.
- Давид Моисеевич, я к Васе!
- Стой, нетерпеливый! Выкуп возьми, и пойдём вместе.
Добрались они до табора, Вася по дороге чуть ли не бежал, профессор еле за ним поспевал.
- Пожалей старика, никуда не денется твой Васенька.
Ванятка выкуп в руке зажал и к барону цыганскому пошёл. Поклонился ему и просит:
- Выкуп я за Васеньку накопил. Отпустите его со мной. Вот деньги.
Смерил его цыган грозным взглядом, да сказал:
- Помер твой Вася.
Потемнело всё в глазах Ивана, землю под ногами не чует.
- Врёте, - говорит. – Где Вася? Так не отдадите, силой возьму.
- Нет Васьки. Иди, проверь, коли не веришь.
Побежал Ваня, в кибитки заглядывает, в палатки, кричит:
- Васенька!! Где ты?
Вышла ему навстречу бабка, что ему прошлым летом гадала.
- Чего тебе? Нет. Васи. Помер он зимой.
- Неправда всё это!
- Я тётка его. Сама хоронила.
Рухнул Ваня на землю и заплакал. Не может он поверить, что нет его Василёчка, что не цветут глаза необыкновенные и не сверкают волосы шоколадные.
- Пойдём, Ваня, домой, - обнял его профессор. – Тут уже ничего не исправишь.
Не помнил Иван, как его Давид Моисеевич до избы довёл. Лёг он на кровать и замолчал на три дня. Не ест, не пьёт. Лежит и в одну точку смотрит. Матрёна не знает что делать. Видит, тает на глазах внучок, радость её.
- Ваня, нужно дальше жить, нельзя так. – Старик всё Ваню уговаривал. Придёт, сядет на постель и по спине его гладит. – Давайте, поднимайтесь.
- Оставьте меня. Может, я умереть хочу, - на четвёртый день у Ивана голос прорезался.
- Ваня, Ваня. Жизнь вам не просто так даётся. Это дар. Вам ещё в этот мир красоту нести голосом своим.
- Не буду я больше петь никогда. – Ваня от горя аж почернел. Глаза провалились, душа заледенела. Нет ему жизни без Василька. – Давид Моисеевич, не могу я поверить во всё это. Жив Васенька. Сердцем чую, что жив. Обманула меня старая ведьма.
- Ваня, но нет ведь здесь Васи твоего.
- Значит, где-то в другом месте есть.
- Нам про это уже никогда не узнать.
Ваня к старику прижался, плачет и слёзы не вытирает.
- Плачьте, Ваня, плачьте. Легче будет.
А слёзы льются и не кончаются. У Давида Моисеевича сердце от такой картины разрывается.
- Ваня, вы мне как сын. Не расстраивайте старика. А если жив Вася, так найдётся.
Вздохнул Иван глубоко и решил, что стоит жить. Ведь сердце его говорит о том, что ходит по этой земле Васенька. И надо его искать.

Глава 7.
Полетели дни чёрные, беспросветные, в горе горьком, в тоске глубокой. Внешне держался Ваня. Обещал он Давиду Моисеевичу, что будет заниматься. Да и самому ему совесть не позволяла занятия бросать. Знал Ваня и благодарен был профессору за всё, что он для него сделал и душу в него свою вложил. Пробовал Ванечка Василька искать. Да как вести поиски, если ни фамилии он его не знал, ни отчества, никаких сведений о нём не было. Всё, что смогли сделать в полицейском участке, - фоторобот составить, да в розыск подать. Сначала Ваня надеялся, что найдётся скоро Василёк. Но в участке ему ничего нового не говорили, а потом и вообще объяснили, что дело это безнадёжное. В тот день у Вани в душе что-то умерло.
Постепенно душевная боль притупилась, но тянула грудь и ныла ежедневно. Соки жизненные высасывала. Так Иван от своего горя и не оправился полностью. Не мог забыть Васю. Ни на кого не глядел, на знаки внимания не отвечал, и через два года все его окрестили бессемейным.
Ваня за это время совсем обтесался, чисто городской стал. Но деревню свою не забывал. Так же приезжал к бабке Матрёне и помогал по хозяйству.
К пятому курсу Ваня уже возмужал, превратился в статного и видного мужчину, от которого взгляд было невозможно отвести. По окончании консерватории пригласили Ивана в местный театр оперы и балета служить. Премьера «Онегина» с Ваней в роли Ленского вышла триумфальной. Все газеты об этом писали. И решило руководство театра Ивана на стажировку в Италию послать. Ваня как один из претендентов в Москву на прослушивание поехал. Столицу посмотрел, комиссию поразил своим голосом и право стажироваться в «Ла Скала» получил.
В Милане группе из молодых певцов обрадовались. Приняли русских певцов и певиц хорошо. А Ваня так и сразу там приглянулся. Высокий, красивый, с золотым голосом и непонятной грустью в глубине чёрных глаз. Загадочная русская душа. Директор «Ла Скала» всё старался её разгадать. Слишком уж ему нравился молодой мужчина, от голоса которого всё замирало вокруг.
- Миа кяра, вы сегодня особо задумчивы. Как же вы графа Альмавива будете петь?
Ваню учили подавать образ, играть, не фальшивить душой. Итальянцы слыли требовательной публикой. Им нужен был напор, буря эмоций на сцене.
- Сеньор, - отвечал Ваня, - я сейчас настроюсь, и всё будет, как вы хотите.
- Этого не я хочу, - втолковывал ему директор, - этого зрители хотят. Помните, они в своё время даже освистали великого Марио Дель Монако. Вы должны быть искренни на сцене, никакой халтуры. Предельная самоотдача, вот, что от вас требуется. Люди приходят слушать оперу, наслаждаться великой музыкой, слушать вас. Они платят за это деньги. Уважайте своего зрителя.
Ваня не пропустил ни одного спектакля, что давали в «Ла Скала». На них стажёров пропускали бесплатно.
По окончании стажировки (а длилась она один театральный сезон) решил директор концерт дать, и чтобы в нём русские певцы участвовали. Ваня три арии пел. Блистал на сцене, срывая бурные аплодисменты зрителей. Он и граф Альмавива, и герцог Мантуанский, и Марио Каварадосси. Галёрка рыдала от восторга. Иван потом сидел в гримёрке и принимал цветы. Букеты несли, не переставая. И вдруг видит Ваня – васильки. Целая охапка. У него сердце из груди чуть не выпрыгнуло.
- Кто васильки передал?
В коридор выскочил, по сторонам оглядывается. Смотрит, стоит юноша. Худенький, стройный, гибкий как лоза. Волосы шоколадные. Подбежал к нему Ваня, в глаза заглядывает. А они чисто васильки. Молчит Иван, только слёзы по щекам текут.
- Васенька…
А юноша будто ждал, что имя его назовут. Прижался к Ване и всхлипывает.
- Ваня.
Иван руки и не размыкает. Обхватил своё видение и молится, чтобы всё это правдой оказалось. Гладит по волосам шёлковым и шепчет:
- Живой. Я знал, что ты живой.
Как их ноги донесли до гримёрки, так они и не поняли. Только очнулись на стуле. Ваня сидит и держит на коленях счастье своё васильковое.
- Как же так? Где ты был так долго?
- Родители мои нашлись. Выкупили за огромные деньги. Цыгане на такое богатство позарились. Меня в тот же день продали. А я тогда уже и ходить не мог. Думал, что последние дни доживаю.
- Где ж ты теперь живёшь?
- Здесь, в Риме. Вот прослышал о концерте с русскими артистами, афишу с твоим именем увидел и в Милан приехал.
Млеет Ваня от счастья необъятного, смотрит в глаза необыкновенные.
- А родители твои кто?
- Не скажу. А то ты меня любить не будешь.
- Глупый. Я тебя до боли люблю.
- А я думал, что ты меня давно забыл.
- Васенька, отлупил бы тебя, да рука не поднимется.
Хочет Иван поцеловать своего Василька ненаглядного, да робеет. Вон, какой большой стал. Такой юноша красивый, дух захватывает. Вася решил этот вопрос по-своему. Вплёл пальцы в тёмные кудри, заглянул в глаза бездонные и прильнул в поцелуе долгом к губам Ваниным. Иван чуть не задохнулся.
- Поехали ко мне в номер, - губы влажные шепчут тихо и всё манят, манят к себе.
А Ване всё кажется, что это сон. И пусть этот сон вечно длится.
Сон чудесный так и не заканчивался. И когда Ваня Васеньку раздевал, и когда целовал везде, и когда любил нежно и ласково до беспамятства. Шептал он ему слова о любви своей. И сходил с ума от восторга. Потому, что Вася отдавался ему со страстью, притягивал к себе в порыве безумном, был открыт для него и душой, и телом, ни о чём не жалел, наслаждался их близостью.
Так и уснули они, не размыкая рук. Словно боялись, что счастье их недолгое.

*****
Стоит в деревне терем резной. Двухэтажный. Живут в этом тереме бабка Матрёна и старичок неугомонный Давид Моисеевич. Улицы в деревне асфальтированы. Дома новые. Кузница своими изделиями славится. Конюшня лошадьми породистыми. Хозяйства частные процветают. Мёд с пасеки свежий, хлеб домашний, молоко парное – всё, что душе угодно. Покупатели каждый день съезжаются.
Летом, когда зацветают васильки, приезжают в деревню двое молодых людей. Высокий темноволосый мужчина и юноша, чьи васильковые глаза, если увидишь, на всю жизнь запомнишь.
Жители деревни знают, что приезжают они из самой Италии. Юноша-то из знатной итальянской семьи. Говорят, что совсем маленьким его цыгане украли. Чуть не сгубили мальчонку от своей жадности. Хорошо, что отыскали его родители по верным приметам: глаза-васильки и одна ножка короче другой. Хромота юноши незаметна. Вроде бы обувь у него особая.
И смотрят молодые люди друг на друга так, будто вокруг них больше нет никого. И держатся за руки, словно боятся спугнуть своё счастье нечаянное. Васильковое.