- Постой, куда ты собрался, Себастиан?
- Ах, это ты!? Не думал, что когда либо увижу тебя снова.
- Ты мне не рад?
- Рад или нет, не очень важно, но каждый раз, когда ты появляешься я теряю свое время и приходиться от тебя откупаться.
- Ты молил об оружии, я дал тебе его и даже больше, я дал тебе смысл. В соединении с бесстрастной железкой это почти несокрушимая сила, неостановимая, как сама судьба.
- Судьба. Такое странное слово. Что же оно означает?
- Для тебя, лично для тебя, оно означает неминуемую гибель, если ты не перестанешь задавать мне свои глупые вопросы. Есть сотни книг с ответом на твое последний вопрос, но спешу тебя расстроить, ответы настолько разнятся, что прочитав все их и сложив, ты получишь только пустоту и прежнее непонимание.
Я расскажу тебе одну историю, раз уж ты снова меня нашел и без очередного откупа мне от тебя не отделаться. Ты знаешь, мой промысел не самое приятное дело, но по ходу моих трудовых будней я встречаю разных людей. Хотя нет, правильнее будет сказать я их провожаю. За все время я встречал только три реакции на мой приход.
Первая звучит как-то "Нет! Оставь меня! Я еще слишком молод, у меня столько планов...", после чего хочется спросить только одно, - "Почему я пришел за тобой к твоей постели, не забрал тебя, пусть и с пол пути, но к своей мечте?". Я задаю ему три вопроса: "Был ли ты счастлив в этой жизни? Есть ли те, у которых ты хочешь попросить прощения? И готов ли ты добровольно отправиться со мной, потому, как твое время пришло?". Люди этой категории полны оправданий, полны жалости и нелепых, пусть и громких, стенаний. Еще ни разу я не услышал за всхлипыванием и мольбами пощады, словно я палач какой-то, ответа хотя бы на один из моих вопросов. Знаешь бюрократии хватает везде, и серый вощеный формуляр отличает только имя и серебряная гильза моего вердикта, приведенного в исполнение.
Вторая реакция это полное смирение. Иногда я встречаю такое спокойствие, что начинаю думать, а не опоздал ли я? Или не наняли еще кого либо исполнять мое ремесло. Таким смирением могут обладать только счастливые люди или бараны на заклании. Приходя в их дома, становясь у изголовий кроватей, я слышу "Ну наконец-то. Я уже начал думать не забыли и про меня". Меня всегда удивляло смирение, наверное потому, что сам им никогда не обладал, но вот они три вопроса... "Был ли ты счастлив? Есть кто-то перед кем есть вина твоя? И готов ли ты идти со мной?". Сейчас я стал опытней, и задаю их в обратном порядке, поскольку вопрос счастья откидывает их так далеко в прошлое, что времени на обратную дорогу нужно столько же, сколько и для того, чтобы проводить их.
Я по инструкции не имею права прерывать их, пока они не ответ на вопрос готовы или нет. Их участи это все равно не изменит, а мне может сэкономить несколько минут земного времени. В общем я конечно может и должен их дослушать, но, я зачитываю свой приговор, взвожу револьвер и нежно спускаю курок. Работа выполнена.
Третьему типу я уделю чуть больше времени. Наверное это моя награда за две трети рутины. Это малая часть населения этой планеты не признающая ничего и никого. Бескопромисные и прямолинейные люди. Я ни разу не видел, чтобы они плакали или пугались, завидев меня. Однажды мне предстояло забрать одного рыбака, я только потом понял почему все так загадочно улыбались, когда я взялся за формуляр и принял эту работу.
Сперва ничто не предвещало беды, я вошел сквозь низкий проем двери старого портового здания, убогая лачуга с одной единственной свечей, окно было открыто, но вместо занавески ветер играл со старой сетью, повешенной словно для просушки, а может так и было. Человек, лежавший в кровати по самую шею покрытый грубым одеялом, был спокоен и вроде даже спал. Именно так я подумал, принимая его за очередного смиренца... Это чуть не стало моей роковой ошибкой. Повернувшись к нему спиной я решил осмотреться и спасло меня только странное ощущения опустошения. Боковым зрением я увидел мелькнувшую тень и инстинктивно отклонился, выхватив свой револьвер сделал в ту сторону выстрел. Это спасло меня , старые ржавый гарпун гулко прохрипел, разрывая воздух, и вонзился в стену. Старый морской волк уже ждал меня, ангел безумия пришедший на смену его лихорадке, завидев свое бессилие, лишь пригрозил ему моим именем, но в ответ был осыпан такими проклятиями и морскими приправами, что пунцовый удалился прочь.
Я огляделся, после моего выстрела старик захрипел и стал опускаться вниз.
Ну как же так? Я ведь не успел задать тебе свои вопросы, прецедентов не было до этого случая, но кто его знает что в результате?
- Старик, ты слышишь меня? - спросил я его, склонившись, и это стало еще одной ошибкой.
Тяжелый морской тесак просвистел в сантиметре от моего горла.
- Да что с тобой не так!? - возопил я, - я принес тебе покой, я несу мир и облегчение посреди отчаяния, ты посмотри в какой дыре ты находишься, ты умираешь и ты умрешь. У тебя никого нет, все твои друзья сторонятся твоего жилища, опасаясь подхватить лихорадку, но больше чем болезни они ужасаются твоему нраву. Поверь мне старик, я и есть твое облегчение.
- Глупый щенок! Разве я просил тебя об облегчении? Я думал, что гарпун даст тебе понять, что мое время еще не пришло? Лишь чутье твое спасло тебя в первые раз и осторожность во второй раз. Добыть бы твою шкуру и после можно было бы уйти с миром.
- Как тебя зовут, старик. Я чувствую нам предстоит серьезный долгий разговор, а после всего произошедшего, язык не поворачивается звать тебя Старик.
- Зови меня Ласло, - прохрипел он.
Я подобрал нож, который чуть не сделал мне вторую улыбку чуть ниже первой. Старый рыбацкий инструмент, способный пронзить что угодно насквозь, способный отделить шкуру тигровой акулы от ее белого мяса, ну и конечно же стать весомым аргументов в любом портовом споре.Почерневшая от времени и воды рукоять еще хранила тепло шершавой руки самого Ласло. Я убрал нож подальше. Помог ему сесть, подложив под руку, сжимающую кровоточащую рану, свой платок.
- Есть определенный порядок, Ласло, можешь называть его ритуалом, это ничего не меняет. Когда мы закончим этот разговор - ты умрешь. Я последним буду видеть тебя живым, только я услышу, как твое тело покинет последнее твое дыхание и это никто не сможет изменить. Шуты, приходившие до меня, были всего лишь предвестниками. Как и любому, к которому я приходил, задам тебе три вопроса, но о них чуть позже. Как к первому, кто встретил меня таким образом, я проявлю уважение и исполню одну твою просьбу или поручение, назови как хочешь, но только после того как ты станешь прошлым.
Поскольку ты первый кто заставил меня нарушить порядок исполнения мое работы я в некоей растерянности. На еще не заданный вопрос готов ли ты идти со мной, ты ответил сперва гарпуном и потом, словно я первый раз не расслышал, повторил все, но уже ножом. Как я понимаю это твое "нет". Я тоже хорош, не успев задать тебе два оставшихся вопроса, я закончил твою жизнь, выстрелив, не соблюдая всех формальностей.
- Мой второй вопрос всегда звучит о том был ли ты счастлив?
- А что есть счастье, Себастиан? Я прожил долгую жизнь. Я никогда не склонял голову перед силой и это причина всех ран на моем теле, вся моя спина в шрамах, а кожа рук от соленой воды и грубых канатов больше не способна чувствовать боли. А был ли я счастлив? Ответь ты мне.
- Все, кого я встречал, чтобы проводить, все как один, лепетали про семьи, про детей, про добрые пожертвования бедным, но к моменту своей кончины все они были полны отчаяния и глаза их напоминали мутные глаза мертвых рыб на городском рынке. Я слушал их слова. Я слышал, как дрожали их голоса и пот, покрывавший их тела не источал ничего, кроме страха. Я терпеливо выводил их признания в счастье, но ни один из них не заставил меня поверить в то, что это правда. Но сейчас я вижу тебя. Ты истекаешь кровью, ты практически у самой черты настолько близок, что лишь мое присутствие не пускает тебя сделать этот последний, хотя он уже сделан. Ты не боишься меня и я чувствую, что будь у тебя один лишь шанс, третий, ты непременно бы воспользовался им и отправил меня в прошлое. Ты счастливый человек, Ласло, пройдя свой путь твои глаза блестят, , ты единственный, кто принял свою жизнь, как дар и как нечто свое, что сейчас ты не готов отдать это без боя. Ты единственный человек, о смерти которого я буду сожалеть, но не исполнить свою работу я не могу.
- Твое ремесло ничуть не лучше того, что мы делали в море. Мы бросали сети, но нас никогда не интересовало что именно чувствуют рыбы понимая, что больше не будет ничего, к чему они так привыкли. Мы ловили их сотнями тысяч, лишь для того, чтобы заработать немного денег, на которые покупали вино и женщин. Порой я задумывался, а этого ли я хотел. когда был совсем ребенком? Но так устроена жизнь. Если ты много думаешь, то времени на жизнь уже не остается. Мой отец был рыбаком, как и я, отправляясь в море, он каждый раз смотрел мне прямо в глаза, словно пытаясь запомнить, и в тот момент в его глазах я читал только один вопрос "Для чего все это?". Каждый раз он уходил и возвращался, когда с уловом, когда без. Бывали месяца, когда из за штормов вся рыба уходила в спокойные воды. В такие дни он уходил куда-то, лишь только стемнело и возвращался молчаливый и грустный. Я никогда не знал куда именно он ходил, но после этого мать покупала продукты и мы могли ждать, когда в море снова вернется рыба. Его нож, которые ты уже видел, всегда был при нем до самого того дня, когда я видел его в последний раз. Он разбудил меня среди ночи, крепко обнял и попросил жить дальше и не задавать много вопросов. Тогда я так и не понял что именно он хотел мне сказать, но утро на бочке рядом с моей кроватью, служившей мне столиком я увидел завернутый в плотную ткань нож. С тех пор отца не видел. Приходили люди, сперва те, кто пытались найти Ласло старшего, потом те, кто хотели помочь в обмен на благосклонность матери, называя ее вдовой, но она так ни кого не приняла, храня верность. Потом мы переехали в другой портовый городок, продав все, что у нас было. И дом и лодку отца. Слухи ползли самые разные и на вырученные деньги в результате мы смогли себе позволить только покосившуюся хибару в пяти милях от самого города. Каждый день мать уходила, возвращаясь сильна за полночь, обнимала меня, и говорила со мной пока я не засыпал, а потом плакала. Ее сил хватило на один год, не больше. Ее не стало в один из дней в середине зимы. Я проснулся, когда солнце уже вовсю играло морозными узорами стекол, сперва я даже не мог понять, что ее больше нет. Сонный я пришел в ее комнату, обрадовавшись, что она осталась дома. Только я вошел мне стало страшно. Я звал ее, но она не отзывалась. Я плакал, но она больше не успокаивала меня, а на лице, впервые за долгие дни и даже годы, была мирная безмятежность. Я сидел так достаточно долго, но потом пришли люди, был даже священник, к которому меня и передали для опеки, но я сбежал. Слишком многое из того, что он говорил шло вразрез с тем, что я узнал. В день, когда ушел отец я стал взрослее, а когда не стало матери мое детство закончилось. Я вернулся в город, которые мы покинули и стал работать в порту, пока мне не стукнуло восемнадцать, а после подался на службу на одно английское судно. Эта служба и стала моей школой, там я научился читать и писать, исполнять приказы и убивать не задумываясь. Во имя королевы матери мы творили жестокие вещи, вершили суд на теми, кто был уличен в разбое или оклеветан молвой, наказание было одно. Тогда то я и понял отсутствие разницы в том творишь ли ты зло сам или в умах сварливых горожан.
- Думаю про вину перед кем либо спрашивать глупо?
- Нет, я сделал за свою жизнь много сомнительного, понимать это стал только сейчас, но действительно жаль мне только одного. Это было уже давно, я больше пяти лет служил на одном из фрегатов, сопровождавших флот ее Величества по неспокойным водам. Однажды мы напали на след корабля, пустившего на дно не одно торговое судно. Выждав день, мы тихим ходом подошли вплотную к его бортам, дозорный был пьян и подобно крабу устроился в банке дозорной мачты. Когда они поняли, что произошло было уже поздно. Капитан был схвачен, часть матросов на палубе, оказавших сопротивление сломлена. Мне отдали приказ осмотреть трюмы и жилые помещения внизу судна. Оставив свой мушкет одному из матросов, я спустился вниз. Крики раненых сверху сюда не проникали, я медленно продвигался вдоль пороховых бочек, прислушиваясь к каждому шороху, как вдруг из темного проема справа на меня бросилась чья-то тень. Стрелять было уже поздно, я бы не успел. Бросив пистолет, я выхватил отцовский нож и кинулся навстречу тени со звериным криком. Возни и борьбы не было, я оказался опытнее и быстрее. Когда подоспела подмога, в свете лампы я увидел лицо и серые глаза нападавшего. На вид ему не было и двадцати лет, кожа его лица и в былые времена была светлой, а сейчас лишь приобрела серый оттенок. Лицо ребенка, которого не касалась ни разу сталь острой бритвы цирюльника, губы еще не вкусившие женской плоти, становились оттенка спелой сливы, а на груди красным цветком распускался кровавый цветок. Дыхание было отрывистым, пока не прекратилось вовсе, в последнем выдохе прохрипев "Мама...". В тот день я взглянул в глаза, как мне показалось самому себе, тому, душа которого не загрубела. А вернувшись в порт я топил себя в потоках рома, прятал свою боль в объятиях распутниц, но это не помогло. Его взгляд отпечатался в моем сознании, а его последнее слово так и звучит в моих ушах, стоит мне остаться в тишине. Изменило ли меня это? Конечно да. Стал ли я другим? И тоже да. Я так и не смог простить себе это, но никогда и никому об этом не говорил. Все, что я сделал до того и все что я сделал после было ужасно, но сожалею я только об этом. Достойная расплата, как тот мальчик тогда, сейчас я лежу один и истекаю кровью. И я готов идти с тобой сейчас, но у меня к тебе только одна просьба. Исправь то, что я сделал. Верни его к жизни и забирай меня хоть в самое пекло ада.
- Нам пора. Отпусти свою руку.
Это было утро. Крики роженицы утихли. Толстая повитуха хлопотала у кровати, вытирая новорожденного. Мальчик был здоров, но дышал с такой жадностью, чередуя отрывистые вдохи и младенческие крики, пока его не передали в руки обессилевшей матери.
Какой красивый мальчик, бездонные серые глаза и светлое родимое пятно на груди в форме клина.
- Ох и и разобьются же сотни женских сердец, когда он вырастет. - причитала повитуха.
А малыш затих, уютно устроившись на руках счастливой матери. Все то, что было так останется для него страшным сном, а все что будет до самого настоящего момента останется тайной.
- Спи малыш. Спи мой родной. Я назову тебя Ласло.