Глаза закрываются не оттого, что хочется спать. Тяжелые веки смыкаются, потому что гораздо проще нырнуть в самое жерло невыплеснувшейся темноты и слиться с другими непроявленными силуэтами, чем смотреть на то, что лениво рисует снаружи свет от ночной лампы.На часах почти одиннадцать ночи. Я погружаюсь в условную тьму, задергивая полупрозрачные шторы собственных век, собираюсь внутри и все-таки пробую уговорить сон пообщаться со мною.
Стоило придти теплу и расслаблению, как зазвонил телефон. Я уже знала, кто звонит. Это был мой Друг.
Последний раз он позвонил двадцать дней назад. Двадцать лет назад – столько всего произошло, а у него не нашлось времени набрать мой номер. Хотя уезжал он со словами о скорой встрече. Но кто же поверит занятому человеку? Не первый раз в течение этих лет, пока мы встречаемся, слова оставались только словами, а встреч можно было насчитать пять-семь в год. По два-три дня, не больше.
Так мы жили очень долго. Так долго ничего не менялось, что все пространство снаружи и внутри просто содрогнулось от возмущения: волны накатывали одна за одной, пока не вынесли на мой берег совершенно сумасшедшую ситуацию.
Я намертво влюбилась в молодого человека, бредила им, искала встреч, говорила много и разное, не боясь оказаться в дураках, потому что чувствовала себя полной дурой уже от одной только мысли, что могла в силу разумности и требуемой от возраста мудрости отказаться от этого дивного безумия.
За годы моей верности Другу у меня было много увлечений. Он выслушивал каждый раз мои откровения, вместе со мною восхищался новыми открытиями, но ни разу ни о ком из них не спросил, не задал ни одного вопроса. Все эти люди были ему неинтересны. Его уверенность во мне дарила душе даже некоторую приятность.
Теперь же все обстояло иначе.
– Сколько раз вы виделись? – спросил он неожиданно, прервав свои рассказы о даче и машине, которая уже вышла из ремонта.
– Два, – ответила я, лежа на его руке. – Нет, постой! Три раза. Да, три. Один раз я сама подошла к нему на улице, у меня тогда почти галлюцинации начались – должна же я была хоть что-то сделать. Он проводил меня до дому, и я с перепугу пригласила его к себе в гости, даже не сказав номера квартиры и телефона! Потом у театра, он спешил домой. А в третий раз я ехала на вокзал за билетом, а ему нужно было в ту же сторону. Целую остановку мы разговаривали обо всем на свете.
Пока я рассказывала, мой Друг почти не дышал. Он гладил меня по руке, а я чувствовала то напряжение, которое пряталось за внешним спокойствием. Именно в эти мгновения я все и решила для себя.
И вот он позвонил. Я сняла трубку.
– Привет тебе!
– Привет, – ровно, без обычных восторгов ответила я.
Сразу же уловив перемены в моей интонации, он от неожиданности замолчал и какое-то время подыскивал слова.
– Как самочувствие?
– Вертикально.
Опять воцарилось молчание.
– А ты как? Баню построил?
– Да вот, стоит, как и стояла. Может, за лето подниму фундамент. С дачи и звоню. Скучаю, вот! – голос его стал детским, приглашающем в игру.
А я не приняла этой роли.
– Почему скучаешь? Привез бы жену, собаку!
– Да вот, привез, – вздохнул он. – Сегодня день рождения у Андрюхи. Стою здесь у костра, темно, дождик накрапывает, звоню тебе. Вон, за мною уже идут, зовут.
Я увидела, как он ногой сдвигает догорающие ветки к сердцу умирающего костра, как оглядывается на дом. Увидела по-дачному одетую в брюки и куртку Наташу, которая вечно бодрым шагом, улыбаясь, спешила к нему, старясь ступать по траве, а не по мокрым от дождя дорожкам.
– А что ты звонишь? Меня все равно нет дома.
– Как – нет! А с кем же я разговариваю? – он весело расхохотался.
У него всегда был задорный ребячий смех. Но я решила не выходить из зоны покоя.
– Ты разговариваешь со мною, но с Другой мною. Я теперь Другая. Понимаешь?
– Догадываюсь, – чуть помедлив, ответил он. – Ну, ты не переживай, у нас с тобой ничего не изменится.
– У нас с тобою уже все изменилось. Мы больше не будем встречаться. Если все-таки приедешь, спать придется на другом диване.
Он немного помолчал и сказал, словно не слыша моих слов:
– Ладно, там видно будет.
– Уже все видно. Спасибо тебе, ты был надежным другом.
– Я знаю, – вздохнул он.
Я повесила трубку. Конечно, я солгала. Мы с Ним даже не поцеловались. Но было ощущение, что пришло время перемен. Возможно, это ошибка. Зато мой Друг теперь может со знанием дела повторять за своим старым знакомым Сережей, которого оставила жена: «Все бабы – стервы!». И еще, главное. Он теперь самому себе может сказать: «Я же говорил, что ты меня бросишь!».
Да. Я его бросила. Мне это тоже стоило усилий. Я шагнула в никуда. Вернее, в известную Пустоту: ничего лучшего у меня не будет, но и топтаться на месте я не могу. Хотя мне понятно, что это просто попытка утешить себя. А на самом деле ведь такое не записано в моем кодексе – предавать друзей! Так резко изменять своим принципам вообще не в моем стиле.
Вместо постели, я пошла в ванную. Налила воды, забралась под теплое душистое покрывало пены, расслабилась, зарыла глаза и стала искать в мирах и временах, что могло подтолкнуть меня к такому поступку. Уж конечно не обаяние юного фаворита, который обо мне через неделю и не вспомнит. Что-то иное, лежащее гораздо глубже поверхностных пластов сиюминутных отношений, привело меня к этому предательству.
Я погрузилась в прошлое.
… Наш дом представлял собою нечто среднее между огромным деревянным некрашеным амбаром, складом и магазином одновременно. Двери скорее были похожи на огромные ворота, перед которыми находилась длинная коновязь. Гости обычно оставляли своих лошадей на улице, отец не впускал их во двор.
Да и двора-то по сути не было: несколько соединенных между собой комнат представляли жилое помещение, а между ними и воротами находилось нечто вроде гостиной на земляном полу. Здесь стоял длинный деревянный стол, вкопанный в землю и весь изрезанный ножом: каждый приезжающий оставлял после себя надпись. По обе стороны стола – лавки. Справа нагромождались сундуки, коробки, различные ящики.
Вообще-то мой отец был уважаемым человеком в нашем небольшом городишке. Я бы даже сказала, что кое-кто его побаивался и считался с ним. Во всяком случае, ко мне никто никогда не приставал, а ведь многие парни давно уже ходили кругами и капали слюной. Тетушка всегда смеялась, что по их слюне можно найти все дорожки, по которым я прошла за день.
Конечно, были и злые языки. Однажды я слышала, как двое в салуне говорили о том, что им нужно оружие. Они назвали наш адрес и упомянули имя одного индейца, который недавно гостил у нас, поэтому я и прислушалась к разговору. Но я никогда не замечала, что отец торгует еще и оружием, помимо галантереи и продуктов.
И вот однажды, когда я заканчивала развешивать на крючках связки лука и собиралась заняться травами, которые мы с Эми набрали в прошлый вторник, послышался шум и мужские голоса. Через пару минут отец вошел во внутренний дворик с каким-то странным типом.
Он был худощав, с покатыми, словно у мальчика, плечами. На нем была надета обычная ковбойская одежда. Только темно-синяя широкополая шляпа, низко надвинутая на глаза, привлекала к себе внимание. При виде меня он остановился, постоял несколько секунд, постукивая хлыстом о сапог, потом кивнул.
Я одной рукой поправила прическу, другой провела по оборкам (это бело-розовое в мелкий цветочек платье было мне очень к лицу) и сказала обычные слова: «Будьте как дома!».
Пока я шла в свою комнату, его взгляд буквально прожигал мне спину. Странно, но его глаз мне так и не удалось увидеть. Наверное, они карие, подумала я, иначе бы так не жгло. А еще мне пришло в голову, что слюны теперь накапает полный тазик. Я рассмеялась про себя. Работы было много.
Отец с гостем уселись за стол не напротив друг друга, как обычно, а рядом. Говорили они тихо, мне ничего не было слышно, тем более что я то шелестела травой, то гремела ящиками, перекладывая товар, как велел мне с утра отец, то занималась на кухне.
Через некоторое время отец заглянул ко мне и попросил накрыть на стол. Еще он сказал, что гость заночует, и чтобы я приготовила ему воды помыться. Я нагрела две огромных кастрюли и вылила воду чан для купания.
Когда я накрывала на стол, они уже ударили по рукам. Темный, как я его про себя назвала то ли из-за шляпы, то ли из-за взгляда, достал из-за пояса пистолет и положил на стол.
Отец с интересом повертел его в руках и вернул гостю.
Когда я домывала посуду, на кухню вошел отец. Он поправил очки, хмыкнул, улыбнулся мне, поиграл моими кудряшками на виске. Я улыбнулась в ответ.
– Пойди, отнеси гостю полотенце, он хочет помыться, – сказал он, доставая что-то из-за бочки.
– Какое ему? – спросила я.
– Побольше. Это важный для нас гость. Понимаешь?
– Хорошо, сейчас, – ответила я и продолжала расставлять тарелки.
Отец подошел ближе, развернул меня к себе. Глаза его сузились, какими они бывают, когда он чем-то недоволен.
– Немедленно! – тихо, но жестко сказал он.
Я кивнула и побежала за полотенцем к себе в комнату. Нужно было все приготовить для купания, а потом пригласить гостя. Но, когда я вошла к нему в комнату, он уже сидел в чане с водой и курил сигару. Она торчала в углу его рта, черная и угрожающая.
Я опешила, мне стало неловко, а он ухмыльнулся, оперся руками о края чана и встал во весь рост. Пресвятая Богородица! Этого только не хватало! Хорошо хоть отец не видит, подумала я, кинула ему полотенце прямо на пол и повернулась, чтобы выскочить за дверь.
За дверью, широко расставив ноги, стоял мой отец. Лысина его вспотела, глаза, колючие и недобрые, смотрели из-под очков на меня в упор. Я вскрикнула, а он толкнул меня внутрь и закрыл дверь. Он подпирал ее снаружи, поэтому я не могла выйти, как ни старалась.
Я оглянулась. Темный, выплюнув сигару, вылезал из чана. С него стекали струйки теплой воды и быстро исчезали, просачиваясь сквозь щели в досках пола.
Почему-то мне уже не было страшно. Наверное, невозможность отступить придала храбрости для наступления. Я схватила стоявшую у двери кочергу, размахнулась и кинула в него со всего размаху. Кочерга, слава богу, его не задела, но пока он уворачивался от нее, я уже добежала до окна и перевалилась через подоконник. Платье мое зацепилось за гвоздь, но медлить было нельзя.
Я бежала по улице, растрепанная, в разодранной юбке, но с улыбкой, чтобы зеваки не подумали, что произошло что-то из ряда вон. Джонни громко заржал, весело посвистел мне вслед, размахивая хлыстом, а я с готовностью изобразила гарцующую кобылку. Все посмеялись над нашей шуткой.
На следующий день тетушка, до которой я добралась вполне благополучно, дала мне денег, переодела меня в свое платье и утренним дилижансом отправила к своей подруге за восемьдесят миль отсюда. Там я должна буду сесть на пароход вниз по Миссисипи и добраться до Мемфиса. Не маленькая. Как-нибудь устроюсь.