Лена Боброва, как обычно, в девятом часу вечера вывела своего «волкодава» — курчавую болонку Жульку — на прогулку. Именно, как обычно. Какой-то толчок, какое-то отступление от привычности — и она, наверное, закричала бы, заорала дико и растерянно...
Жулька, вылетев из подъезда, слету бросилась на стайку голубей у мусорных ящиков — фр-р! — взлетели сизые — и тут же с яростным лаем понеслась за проходившим мимо мужчиной с тростью.
— Нельзя, Жуля, нельзя! — закричала Лена, успев бросить взгляд на скверик напротив дома. Риты не было...
Мужчина грозно замахнулся тростью, но Жулька уже отбежала в сторону и, мирно присев, начала справлять свои обычные прогулочные дела.
— Извините, пожалуйста, — опередила Лена возмущения прохожего. — Извините.
Мужчина взглянул на хозяйку собаки — что взять с девчонки? — и пошел прочь.
— Ах ты, нехорошая, — Лена тряхнула кожаным поводком. — Сейчас посажу тебя на цепь.
Она следовала за Жулькой, которая, убегая вперед шагов на десять-пятнадцать, обнюхивала травку, кустики и, оглядываясь — идут ли за ней, продолжала прогулку давно приученным маршрутом.
Лена опять посмотрела на кусты отцветшей сирени... и замерла: показалось, что мелькнула сиреневая шапочка и шарф Риты...
Никого. Вот уже дней пять после их последнего разговора Рита не появлялась. И Лена не могла понять своего состояния: радуется или плачет. Если радуется, то чему? Если плачет, то зачем?
Догоняя Жульку, когда та задерживалась по своей надобности у того или иного кустика, Лена начинала учить ее уму-разуму:
— Нехорошая, непослушная. Разве можно набрасываться на людей?
Но мелькала и горделивая мысль: «Защитница!», и от этого на душе становилось легче. На «цепь» решила ее не садить — пусть погуляет на свободе.
Это выражение — «посадить на цепь» — Лена впервые услышала года два назад от дяди Гены, то есть Геннадия Мисниковского, одного из самых близких друзей отца Лены, когда тот, будучи в командировке, гостил у них. Отец с Мисниковским весь вечер вспоминали свои студенческие годы, весело провозглашая тосты за своих друзей и, как поняла Лена, за бывших подруг. Дядя Гена, смеясь, рассказывал, что у них в общаге было правило «садить на цепь» себя и других парней, если какая-нибудь знакомая девушка приходила к ним в гости с подружкой и кто-то из ребят начинал первым «клеить» незнакомку. Тогда остальные должны были «сидеть на цепи», то есть быть паиньками — тихими, смирными, не мешать своему другу, не отвлекать, не завлекать, не делать намеки, не строить глазки — словом, не отбивать и, главное, вовремя удалиться. Особенно восторженно вспоминал об этом дядя Гена. И даже интересовался: «Леночка, а ты свою Жульку на цепь садишь?.. Нет? А зря. Иногда нужно садить на цепь. И не только мальчиков», — и громко смеялся. Отец Лены тоже смеялся. И поддакивал: «Что было, то было». А мама Лены спрашивала: «С цепи-то, поди, срывались?» — «Ну что ты! — хором отвечали друзья. — Мы были смирными». Мисниковский опять громко хохотал.
Лена помнит, что в тот вечер мама тоже охотно рассказывала, как она охмурила (так и сказала: охмурила) «своего красавчика», то есть отца Лены. И, высоко обнажая десны, улыбалась: «Только вот долго охмуряла!» И вспоминала молодость.
Учились они с Валентином в одной школе, но в разных классах. Все десять лет. Когда это было? Давным-давно и вроде совсем недавно. Вначале-то учились — и всё, но где-то в классе шестом-седьмом — да, когда ей, Люсе-голубусе, как ее в школе ребята звали за голубые глаза, было, наверное, столько же, сколько сейчас Лене, — на «красавчика» стала посматривать, как и многие девчонки. Он не курил, не ругался, не то что некоторые мальчишки. Правда, «красавчиком» Валентина никто не называл, это только она его так, за глаза, «обзывала», видать, от зависти: шевелюра у него была кудрявая, а у нее — ни одной завитушки. А потом в «красавчика» и втрескалась. Еще бы! Он был настоящим кавалером: в дверях девчонок вперед пропускал, не стеснялся пальто подать в раздевалке. И ей, Люсе, тоже несколько раз подавал. А она старалась повесить свое пальто рядом с его одежкой.
Дружил-то он с Катькой из своего же класса. Ох, как Катька плакала, когда ей рассказывали, что он опять кому-то пальто подал. Сейчас смех, а тогда многие девчонки считали это страшной изменой. И Люся тоже переживала: нравился ей «красавчик». Но вида особого не подавала, хотя на переменках старалась поглазеть на него, пусть даже издали, а на школьных вечерах, пересиливая стеснительность, на дамское танго приглашала. Здесь смелость была по праву: девчонки парадом командовали. Редко, правда. Но и он на нее поглядывал, только, видать, стеснялся почаще подходить.
«Так уж и стеснялся», — скалился в тот вечер Валентин. «Да, нравилась я тебе, — задиристо упорствовала Люся. — А с Катькой ты так дружил, по обязанности: соседями и по дому, и по парте были, вот и таскал ее портфель чуть ли не с первого класса». — «Молодец! — хвалил ее Валентин. — Настоящий психолог и сексопатолог!» — «Ладно, ладно, — наступала Люся, — а почему тогда не женился на ней?» — «Тебя, дорогуша, ждал, — Валентин обнимал жену за плечи. — Разве не так?»
Лена с радостью вслушивалась в слова родителей и понимала без всяких там наигранных слов и улыбочек: конечно, так, именно так — любили друг друга, но стеснялись и могли даже вообще расстаться. Но, видать, сердце им подсказывало, что они обязательно должны быть вместе, и теперь с удовольствием вспоминают об этом.
После школы Валентин уехал в Н-ск поступать в институт и разошлись его стежки-дорожки и с соседкой Катей, и с Люсей, Лениной мамой. С Катей-то навсегда: отец ее был военным, и его перевели служить в другой город — и вся семья переехала. А мать Лены в родном городе в институт поступила, после окончания осталась на кафедре, кандидатскую защитила. А вот влюбиться так и не влюбилась. О своем «красавчике» вспоминала, но так, иногда, как о первой детской любви — наивной и потому прекрасной.
«Время было другое, — сказала она и почему-то с тревогой посмотрела на Лену. — Жизнь была поспокойней».
Лена уловила ее взгляд и поняла: волнуется за нее, чтоб долго не гуляла на улице, сейчас столько разных происшествий. А мать Лены продолжала рассказывать, что у нее не сложились отношения в отцовской семье: почти всю жизнь прожила с мачехой (мама ее, то есть бабушка Лены, умерла рано) и постоянно чувствовала, что мешает. И однажды решила уехать подальше из этого непутевого города. Взяла карту и водила по ней пальцем, пока не наткнулась на город Н-ск, — аж сердце екнуло: о своем «красавчике» вспомнила. Знала, что он туда учиться уезжал. И однажды выведала, что он, окончив институт, работать в Н-ске остался, не женился еще. Адрес-то она постеснялась спросить, да и парень, с которым они, встретившись случайно, вспоминали школьные годы, о Валентине по слухам рассказывал, наверняка не знал его адрес.
А вот о Н-ске она кое-что знала: слышала о нем и по телевизору видела — город большой, довольно красивый и, главное, есть там много институтов и заводов, без работы не останешься. Человек она решительный и смелый: съездила туда, когда была в отпуске, по улицам походила, по магазинам и театрам — понравилось. И сразу повезло: новый НИИ как раз организовывался, и ее тут же пригласили, гарантировали кооперативную однокомнатную квартиру. Отец деньгами помог, и у самой тоже кое-что было — вот и махнула покорять просторы родины. И покорила... своего «красавчика». Без справочного бюро обошлась: сами встретились. Случайно, в театре. Хотя она уверена: случайного ничего в жизни нет, значит, было предначертано рано или поздно им встретиться.
И еще кое-что запомнилось Лене с того вечера. Они сидели с мамой, как обычно, рядышком, в обнимочку, и мама тихо говорила: «Вообще-то судьбу надо еще и самим выстраивать, помогать тому, что предначертано». И улыбалась друзьям-собутыльникам, рассказывая, как она «помогала-выстраивала». Встретиться-то они с Валентином встретились, только он оказался неподдающимся: еще года два его охмуряла. В конце концов, видать, понял, что лучше ее не найти. Словом, охмурила.
И Лене было радостно за родителей: столько лет дружили, испытание разлукой прошли, а все равно вместе оказались. И вот уже столько лет живут хорошо и счастливо. И, конечно, не случайно они встретились.
А дядя Гена почему-то смеялся: «Вот и тебя, Люсичка, надо было на цепь посадить!» А мама сказала, что судьба — это и есть цепь, и у каждого своя, человека всю жизнь на привязи держит, ведь все равно дальше своей «цепочки» судьба не пустит. И тоже смеялась: «Так надо ли было «красавчика» охмурять, калории тратить? Никуда бы не делся». А дядя Гена: «Если цепочка длинная, я готов на ней всю жизнь сидеть», — и опять громко и долго хохотал. И папа тоже смеялся. Но как-то не так весело, как дядя Гена. Лена это сразу заметила. А дядя Гена опять ей советовал: «Так что, Леночка, сади свою Жулю на цепь. Иногда и девиц на цепи держать надо». А мама вдруг перебила его: мол, рано еще с ней на эти темы говорить.
Лене почему-то запомнился весь этот разговор. Видно, потому, что была в нем какая-то тайна. А какая, она в тот вечер так и не поняла. В самом деле, каких это девиц на цепи держать надо? И о чем с ней рано говорить? Но с некоторых пор поумнела и весь тот разговор хорошо поняла, в том числе и про «девиц»: выводя Жульку два раза в день на прогулку, уже дома стала сразу садить ее на «цепь». Нет, дело не в том, что Жулька, став взрослой, превратилась в злую и агрессивную собаку. Как раз наоборот, мирная, ласковая, послушная, хотя иногда и с заскоками, как, видимо, все собаки — не любит, например, прохожих с палками, тростями. А иногда может кинуться за человеком, несущим полную авоську, словно вора учуяла. Правда, это в основном вот так, слету из подъезда, еще не разобравшись что к чему, радуясь свободе и изнемогая от накопившейся энергии: посиди-ка взаперти с утра до вечера. Словом, Лена оправдывала свою Жульку и считала ее «самой-самой лапочкой».
А поводок появился по-иному поводу. Дело в том, что прошлым летом ее любимая Жулька вот так же на прогулке, беззаботно для себя и для своей хозяйки встречаясь с такими же болонками, пекинесами и прочими моськами, а то и с настоящими волкодавами, мордастыми бульдогами и другими великанами, которых выгуливали жители квартала, вдруг убежала с каким-то приблудным псом — грязным, нечесаным, и никакие крики «Ко мне!», «Нельзя!», «Домой!» не помогали. Лена еле успевала за убегающими собаками. И самое обидное, что пес бежал с поджатым хвостом — все же, наверное, понимал, что за ними гонится хозяйка Жульки, — а сама Жулька играла с ним, совершенно забыв обо всем на свете. Прыгала, вертелась, наскакивала на него, тыкаясь мордой в его лохмы, явно влюбившись в этого бродягу. Так они и скрылись где-то за домами и кустами. Лена бегала по кварталу, плакала и звала свою любимицу. Знала, чем может закончиться для бедной Жулички эта прогулка: и собачники могли поймать как беспризорную, и кто-нибудь себе взять, и — все внутри холодело — говорили, что есть люди, которые собачек на шапки отлавливают. Да и кое-что другое... Она не закричит, как соседский сопляк с дачи: «Папа, папа! Наша Кнопа и Чарли хвостиками запутались!»
Конечно, Лена всегда зорко оберегала свою Жулю от дачного приставалы Чарли, бегавшего по всему кооперативу вольготно и беззаботно. А вот у Кнопы появились три чудесных «кнопика» — премиленькие рыжеватые щеночки, и Лена очень хотела, чтоб и у них дома были такие же. Правда, она что-то засомневалась: может, в «кнопиках» не Чарли был виноват — он совсем не рыжий, как и сама Кнопа. Допустить подобную «безотцовщину» она не могла, а как это делается «официально» — не знала. Не спрашивать же у родителей. И вообще ей было не понятно, почему она, как и другие хозяева, у которых были собачки-«девочки», должны оберегать своих любимиц, не выпускать их из дома или держать на «цепи», а эти «мальчики» бегают в свое удовольствие, где хотят. Почему? Что за порядки такие? Кто их придумал? Кому пожаловаться? С кого спросить? Сплошное беззаконие!
А в тот раз Жулька сама прибежала, и Лена с волнением и страхом, но и с любопытством, ждала «жульчиков». (А иногда она называла будущих щенят «жуликами» — все же они не так родятся, как надо бы, как-то незаконно, что ли). Но они не появились. И все же с тех пор Лена стала выводить Жульку на поводке, а потом, правда, перестала, надеясь на ее послушание. Да и разобрались они с девчонками в школе что к чему: в какие дни у собачек-«девочек» бывают такие заскоки, когда они могут убежать с кем угодно. А «мальчики» всегда нахальные: ко всем лезут и всех обнюхивают. И теперь, выходя с Жулькой гулять, Лена всегда брала с собой поводок, так как иногда все же приходилось Жульку «садить на цепь».
Но вскоре она не только в собачках разобралась: понимать стала, что значит «девиц на цепи держать надо». И они с девчонками теперь уже все, все знают: не просто откуда дети берутся, а про безопасный секс и прочее. Мама тоже на эти темы с ней разговаривает, рассказывает, как раньше с этим строго было. Говорит, что до замужества надо девочкой оставаться, мол, мужчины ревнивые, не все понять тебя смогут, даже если «это» и случайно вышло. Дураками, конечно, люди были, Лена теперь это тоже понимает. Кто любит, тот ни на что не посмотрит. Сколько всяких запретов и условностей напридумывали: то нельзя, то неудобно, то «нехорошо». Лена знает — читала и историчка рассказывала, — как раньше было: за анекдот могли в тюрьму посадить и даже расстрелять. А секса в кино вообще не было. И, наверное, не только в кино. Вернее, секс был, но так, для деторождения. А что — сразу детей рожать? Вот дураки. И с модой боролись: с узкими брюками и короткими юбками. Ужас какой-то. И еще Лена знает, что раньше на строгие собрания людей вызывали и там их пропесочивали. Настоящие дураки. Хорошо, что сейчас время свободное. Нет, она не о проститутках, хотя это их дело. Девчонки говорят, что проститутки здорово зарабатывают, причем долларами. Она о другом. Что плохого, если люди любят друг друга и спят вместе? И не обязательно сразу семью заводить, свобода важней. Ради нее сейчас все и живут. Многие девчонки рассказывают, что уже давно с мальчишками целуются. И не только это. Вон Наташка из параллельного класса уже аборт делала — Лена точно знает. И не одна Наташка такая. Дуры, конечно. Ей, Лене, этого не надо. Еще чего не хватало! Вовка, один из ее близких друзей, кассету приносил, у старшего брата стащил. Дома побоялся смотреть, вот они и зырили у нее, пока родичи на работе были. Ничего особенного: это и по телеку иногда показывают. На кассете, правда, все смачней. Втроем, а то и вчетвером... Нет, ей это не надо. И вообще ей «это» не надо. Не обязательно спать, можно просто целоваться. Конечно!
Лена обрадовалась такому открытию, словно никогда об этом не думала. Вспомнила, как в общем-то совсем недавно многое казалось ей фантастическим, непостижимым: как это женщина с мужчиной?!. И вообще все вокруг — страшная тайна. Только теперь-то она знает: человек не тайна. Что в нем таинственного? Голова, руки, ноги, половые органы. Она уже все видела и все хорошо знает. Правда, про мужчин — на картинках в школьной книжке и в разных журналах, да еще по телеку и видику. А живьем — на пляже. Ну, в купальниках, то есть в плавках, конечно. Раньше вообще не обращала на это внимание, а сейчас почему-то стало интересно. Так и хочется иногда... ну, дотронуться. Сердце в пятки уходит от одной мысли. А если по-настоящему, по-правдашнему быть вместе... Вот это тайна: не как все устроено или как все делается, а что в этот момент где-то внутри тебя, с душой твоей случается. До сих пор для нее это непостижимо, больше, чем фантастика. Ей кажется, что она умрет в эти мгновения...
Вот и не знает, с кем ей дружить — с Вовкой или Толькой? Уже несколько лет дружит с обоими, оба хорошие. А иногда хочется с кем-то одним остаться... Вот и не знает, как ей быть, что делать. Наверное, лучше с Вовкой, он такой сильный, всех ребят в классе перебарывает. Спортом занимается. И она замечает, что он на нее как-то не так смотрит. А однажды кто-то, видимо, случайно толкнул его, и он, пытаясь за что-то зацепиться, чтоб удержаться на ногах, обхватил ее — прямо за грудь. И как током его садануло — руку отдернул. Она даже испугаться не успела. Но сердечко заколотилось.
И Толька, как ей кажется, на нее не так смотреть начал. Все стихи учит и, когда они втроем гуляют, читает их. Хорошие стихи — о природе, о любви. И еще он, оказывается, сам стихи пишет. Все стеснялся об этом сказать. А недавно гуляли, и он прочитал. Тоже хорошие. В одном написал о какой–то девочке, которая ему нравится, но вот не может ей ничего сказать, стесняется. И о ком это он, интересно? Спросила его, он сказал, что просто придумал, что это не о нем, а о лирическом герое. Тоже мне, придумщик! И еще у Тольки руки холодные, иногда ей хочется их согреть...
Вот и не знает, с кем ей по-настоящему подружиться. А может, и не надо ничего делать, судьба сама решит. Как мама говорила? От судьбы не уйдешь. Но ее можно долго ждать, а хочется, чтоб она поскорей случилась. И сердце пока ничего не подсказывает. Вот и дружит с обоими. И ни с кем еще даже не целовалась. А с кем целоваться? Да и как? Вовка с Толькой — друзья неразлучные, всегда вместе с ней ходят. Тоже мне охранники! От чего охраняют? От судьбы? А что ее охранять? Мама правильно тогда говорила: судьбе помогать надо. Только вот как это делается?
...Но в этот вечер, как и все последние дни, Лену волновали не свои и не Жулькины «любовные» проблемы, и она, гуляя с ней, невольно бросала взгляд на то место в скверике, где обычно стояла Рита. Риты не было. И Лена опять не могла понять своего состояния: радуется или плачет. Если радуется, то чему? Если плачет, то зачем?..
(Продолжение следует.) - http://www.proza.ru/2012/11/05/483
НА ЦЕПИ. Повесть. — Новосибирск. «Литературный фонд», 2001 г.
С желающими почитать повесть в книжном издании могу поделиться из авторских запасов.