Обычно, Поттер вставал рано. В шесть. И нельзя сказать, чтобы он причислял себя к «жаворонкам». Нет, просто с годами в нём укоренилась эта привычка, а ранние прогулки были в удовольствие. Режим раннего пробуждения распространялся на все дни, кроме выходного. В выходной он позволял себе вставать в семь.
Сегодня был выходной. Можно делать что угодно, а можно и ничего не делать. Поваляться, понежиться до семи, если встал раньше ….
Дэвид стремительно сел на кровати. Висевший на стене кабинета великолепный хронометр Graham, доставшийся ему от отца, показывал восемь тринадцать, что было абсолютно невозможным для Поттера.
– Да, как же это я – расстроено произнёс он, нахмурясь. Почувствовав взгляд, оглянулся. Анна лежала под одеялом и с улыбкой глядела на него.
Дэвид откинулся назад, на кровать. Перевернувшись, стал целовать лоб, глаза, щеки, ищущие его губы. Измяв её губы своими, стал гладить соски, мгновенно ставшие твёрдыми, а затем ласкать их губами. Он чувствовал, как напряглось её тело и потянулось к нему. Целуя его, он вдыхал этот будоражащий запах её кожи, духов, их близости. Наконец, не выдержав, они сошлись в каком-то безумном соитии, как будто не этим занимались всю ночь.
– Дэйв. Ты знаешь…. Меня две недели не было. Еду вчера домой, а в душе плачу. За что мне такая судьба, спрашивается? Возвращаться одной в пустую квартиру? А ниже этажом – человек, которого я впервые увидела в Саутгемптоне и поняла – он мой мужчина. А я хочу быть его женщиной, спать с ним, вставать утром, готовить ему завтрак, смотреть, как он ест, любоваться им. – Она молчала где-то с минуту, молчал и Дэвид.
– Но мы с тобой, Дэйв, в таком серпентарии, что даже виду нельзя показать, что у тебя больше нет яда, и ты кого-то любишь. Здесь это слово табу. Иначе съедят. Даже в таких отношениях здесь приветствуется прагматичность.
А дождь всё льёт и льёт. Русские говорят – как из ведра. Я пока дошла до извозчика – промокла, замерзла, как бездомная собака. Еду и думаю: «Ну, что я буду дома делать? Пока натоплю титан – околею, да и дров-то нет». Когда уезжала, отопление ещё не работало. Подъехала, позвала дворника: «Ананий, ты у кого-нибудь титан топил»? У доктора, говорит, я топил. Ага. Пойду-ка, думаю, к Дэйву. Помоюсь, отогреюсь.
Вот, иду, вся промокшая, плачу и боюсь. Ты думаешь, чего? Боюсь, не будет ли Дэйв считать меня девицей лёгкого поведения? Он же не знает, что уже год, как он мне ночами снится. – Её голос, который в обычное время магнетически воздействовал на Дэвида, сейчас звучал тоскливо….
Он не отвечал. Он глядел на её лицо, будто бы боялся не наглядеться. На изгиб бровей, на пушистые ресницы, на длинные волосы, каштанового цвета, рассыпавшиеся по подушке, на крохотную родинку на правом плече.
– Господи – пронеслось у него в голове – и эта женщина была моей! Что я сделал для этого? Ни-че-го. Целый год пытался спрятать от неё, что она мне нравится. И боялся дискредитировать.
– Аня. Как такие слова ты смогла произнести? Какой девицей я тебя могу считать? Ты – женщина. И ты давно знала, что я к тебе неравнодушен. Знала! С первых минут нашего знакомства. Не отрицай. Ну, хорошо, догадывалась. Ты же видела, как я на тебя глядел, когда мы оставались одни. Это сам Бог послал искру, которая нас зажгла и сблизила. Теперь мне видно, как мы с тобой жаждали этой близости. Но мне сейчас стыдно, что не я, а ты сломала стену условностей.
– Хорошо, Дэйв. – Она прикрыла его рот ладонью. – Ничего больше не говори. Давай встанем и позавтракаем. Я два дня ничего не ела. Ты чувствуешь, как пахнет жареной картошкой?
В будние дни они обедали в посольстве. В воскресенье, рано утром, к Поттеру и Мосли приходила нанятая кухарка – готовила обеды и ужины. Но если кто-то желал позавтракать, то пекла что-нибудь к чаю. Сегодня, по просьбе Арчибальда, она натёрла картофель и нажарила целую гору драников. Естественно, в кухне стоял запах жареной картошки.
– Ешьте, ешьте, доктор, ешь, Анечка – подбадривала набросившихся на драники едоков кухарка. – Кладите сметану. Сметана же своя, от моей коровы. А хотите, вот, творог я принесла. – Сама же она, не переставая говорить, клала из большого эмалированного тазика тёртую картошку на три чугунные сковородки, затем переворачивала, и на большом блюде появлялась новая горка драников.
– А что это варится, Ирма? – Вопросы задавала Анна. Поттер, согласно договорённости, ещё плохо знал русский язык. Кухарка Ирма была из народности ижора, которая, как и водь, издавна проживала здесь, южнее Финского залива.
– Клюквенный морс. Надо же всех на ноги поднимать. Мы ваших пилюль не знаем, а наши знахари всегда простуду морсом с мёдом лечили. Сначала выпарят больного в бане, завернут в тулуп, и на печь. А на печи – пей морс с мёдом да потей. С потом вся хворь и выйдет.
– Где ты клюкву берёшь?
– Так вокруг нас болот полно. В сентябре собираем и для себя, и на продажу. И бруснику, и чернику в лесу берём. Грибы в туесах солим. Так и водь живёт, и чудь, и эсты. Хлеб у нас плохо родится. Наш хлеб – это рыба.
– Слушай, как хорошо ты по-русски говоришь. Без акцента.
– Время идёт. В нашем роду уже несколько новгородских мужиков есть. А когда начинали строить Питер, то ещё не было. Наших мужиков нанимали грузы возить. Уважали сильно. Никогда ижорца пьяным не увидишь. Лошади сильные, телеги исправные. Вот, через мужьёв, отцов, братьёв, да и от наших баб, что прачками, кухарками работали, мы и научились языку.
– Спасибо, Ирма. Мне к мистеру Мосли надо идти. Давай, я заодно ему и завтрак отнесу. Но здесь очень много. Может, лорд Лофтус захочет драников? Можно положить в эту корзинку? Можно? Ну, хорошо.
– Дэйв. Ты пойдёшь проведать лорда Лофтуса? – спросила Анна по-английски. – Дэвид кивнул головой, взял корзинку с едой и морсом и вышел.
Поттер нашёл лорда Лофтуса выздоравливающим. Вчерашние горчичники и горячее питьё преобразили больного. У него был весёлый вид и отличное настроение.
– Здравствуйте, мистер Поттер. Как вам петербургская погода? Я уже и не верил, что кончится вчерашний дождь. Какой-то всемирный потоп. За восемь лет моей жизни здесь, я не припомню такого ливня. А что это у вас в руках? Вы меня в лес приглашаете? А иначе, зачем бы вы явились ко мне с грибной корзиной? Они оба засмеялись.
Поттер выставил на стол содержание корзины и сказал:
– Милорд. Вот что сегодня утром послал нам Бог и кухарка Ирма. Прошу вас, эти оладьи из тёртого картофеля ешьте, пока они горячие. Потом попьёте морс, и я вас послушаю – и Поттер вынул из кармана стетоскоп.
– А вы, Дэвид, как насчёт еды?
– Благодарю вас, милорд, я уже завтракал. Позвольте, пока вы завтракаете, я посмотрю ваши картины. Судя по подписям, вижу они русских авторов.
– Да, Дэвид. Признаюсь, я уже несколько лет посещаю выставки художников и обязательно что-то покупаю. Не системно, нет, но, что понравится, беру. Говорят, у меня есть две, три приличные работы.
– Милорд, прошу вас, завтракайте – остынет и будет невкусно.
Поттер не относил себя к знатокам живописи, хотя ему удалось побывать на ряде петербуржских выставок и иметь начальное, дилетантское представление о российских художниках. Но, к чести его, он это хорошо понимал!
– Что я могу сказать, милорд, о работах? Пожалуй, только то, что я, к сожалению, профан в живописи. Но это чистая правда, милорд. Извините, позвольте я вас послушаю. Спасибо. Дышите. Лучше, чем я ожидал! Я считаю, что вы завтра можете работать, но сегодня надо бы ещё повыгонять простуду. Через пот. Нет, если морс поднадоел, то у вас есть малина, что я вчера занёс. Попейте с ней чаю, попотейте. К утру будете здоровым окончательно.
Сейчас пойду, проведаю мистера Мосли. Ему завтрак понесла госпожа Полежаева. Да, она вернулась поздно вечером. Мы завтракали вместе, милорд. Поправляйтесь.
Поттер вернулся к себе. – К Арчибальду пойду позже, с прогулки – произнёс он вслух. Оделся и ушел гулять, пока нет дождя. Ветер дул с залива, несильный, но постоянный и потому, кажущийся пронизывающим. Чтобы не замёрзнуть, Дэвид двинулся бодрым шагом, изредка опираясь на свою мощную трость.
Дэвид попал уже в тот Санкт-Петербург, который сформировал и во многом отстроил свои основные улицы, площади, набережные, мосты. Некогда болотистое устье Невы, которое казалось непригодным для строительства города, тем более, столицы, благодаря упорству и воли императора Петра Первого, искусству лучших архитекторов, тяжелейшему труду рабочих, было превращено в уникальный город, с прекрасными городскими и загородными парковыми ансамблями.
Сейчас Поттер шёл своим привычным круговым маршрутом – дойдя до набережной Мойки, двигался по ней до Храповицкого моста, переходил его и шёл дальше вдоль Ново-Адмиралтейского канала до Невы, где сворачивал на Английскую набережную, которая на протяжении почти всего 19 века являлась душой аристократического Петербурга. Здесь проходили светские гуляния и праздники, давались пышные балы и званые обеды, проводились литературные и музыкальные вечера. В 18 веке владельцами шикарных особняков были члены царской фамилии и представители именитого русского дворянства, но уже во второй половине 19 века их сменили банкиры и промышленные магнаты. Среди жителей набережной было немало очень известных художников, ученых, литераторов.
На набережной Поттер чувствовал себя как дома, в своеобразной британской колонии – Английская церковь, посольский дом, Английский клуб. Он любил здесь гулять и разглядывать разнообразие и отделки фасадов.
Пройдя по набережной ярдов шестьсот, Поттер всегда останавливался у Николаевского моста полюбоваться его решёткой, выполненной по рисунку Брюллова, а также газовыми фонарями античной формы, православной часовней. Дойдя до Сенатской площади, поворачивал направо к зданиям Сената и Синода, соединённых аркой. Первоначально, когда начинал здесь прогулки, он всегда подходил к памятнику Петру Первому, позже, просто созерцал символ города. Но надо заметить, что Дэвид читал на русском языке пушкинскую поэму и знал, откуда появилось название «Медный всадник».
Иногда он позволял себе дальнейшую прогулку по Александровскому саду, но редко, обычно же, шёл дальше, к Исаакиевской площади, где останавливался всегда.
К Исааковскому собору Дэвид относился благоговейно. Ранее он считал, что ничего более величественного, чем лондонский собор Святого Павла на свете не существует. Произведение Огюста Монферрана сильно поколебало его уверенность. Во время гуляний он всегда подходил к собору, дотрагивался до него пальцами, как бы говоря – я здесь был.
Постояв, всегда двигался к памятнику Николаю Первому через Исаакиевский сквер, затем переходил Синий мост и сворачивал направо, на набережную реки Мойки. Здесь шёл уже медленно, что было для него необычно, потому что шёл, оглядывая дома.
Набережная Мойки тоже была гранитной. Чудесными были и ограждающие решётки. Иметь дом на Мойке считалось престижным, и Дэвид находил, что внешне, многие дома на Мойке не уступали домам на Английской набережной.
Так он шёл до Поцелуева моста, пересекал Крюков канал, шёл дальше, рассматривая, открывавшиеся справа строения на острове Новая Голландия, и по набережной доходил до Английского проспекта.
Сегодня он прогулку завершил чуть быстрее, чем обычно. Последние ярды почти бежал – замёрз. Зайдя домой, увидел сидящую в кабинете на диване Анну. Она что-то читала.
–Я пойду, обмоюсь, Аня. Гулял, стараюсь не пропускать. Как, Арчибальд?
– Иди в ванную, после расскажу.
Дэвид обмылся холодной водой по пояс, растёрся докрасна полотенцем и вернулся в кабинет. Анна стояла у его письменного стола и жевала яблоко, которое нашла на его столе.
– Дэйв. Я нашла Арчибальда абсолютно здоровым. Рассказала ему о моей поездке, это заняло немало времени. Он долго меня расспрашивал, уточнял детали. Потом говорит – когда вернулась? – Ну, я сказала, что вчера, поздним вечером. Рассказала, что ночевала у Дэвида и заявила, что теперь, вообще, буду жить у тебя!
– Ты ему так сказала? А он что?
– Он опешил, хотел что-то сказать, поперхнувшись, закашлялся. Закурил и попросил зайти нас вдвоём к нему, когда ты вернёшься с прогулки. Что ты на это скажешь?
– На что?
– На то, что я высказалась о нашей дальнейшей совместной жизни?
– Если ты, Аня, за меня уже всё решила, глупо бы было мне возражать. Но откуда ты узнала, что я буду согласен?
– Ты же сам сказал, что я – женщина, а женщины иногда не думают, а чувствуют. Вот и я, всей своей женской интуицией это почувствовала. Ну, скажи, неужели нам с тобой, людям уже, скажем, не юным, нужно где-то искать себе партнёра, когда рядом с тобой живёт человек, который давно неровно на тебя дышит. Пусть это звучит прагматично, но не лживо!
Теперь, дорогой мой, ты знаешь, что мы должны сказать Арчибальду!
....Кабинет Арчибальда за многие годы уютно пропах дорогим табаком. Причём, нежный медвяный запах шёл и от дубовых панелей и от мягкой кожи кресел и дивана.
Когда Дэвид и Анна зашли к Мосли, он сидел у письменного стола и просматривал какие-то бумаги. Из дымящейся трубки тянуло сладким ароматом. Увидя зашедших, встал, убрал бумаги в сейф. Аккуратно закрыл его на замок, а ключ положил в карман. Затем пригласил их сесть на диван, сам же, сел напротив, в кресло. Он молчал и долго рассматривал Дэвида и Анну, как будто впервые увидел. Молчание затягивалось, но Дэвид и Анна заранее договорились, что ни в коем случае не заговорят первыми. Заговорить первым с Арчибальдом, означало одно – проиграть!
Наконец Арчибальд не выдержал и разразился тирадой.
– Наверное, вы правы, разрешив таким вот образом деликатный вопрос, который, кстати, всегда стоит перед любым живым человеком. А на этом вопросе сгорело немало агентов многих стран.
Меня это известие сначала повергло в шок, говорю откровенно. Особенно, то спокойствие, та решимость Анны, когда она эту новость мне преподносила.
Потом, когда она ушла, я выпил виски, закурил, и стал размышлять: «Могли бы они жить, навещая, скажем так, друг друга, не заявляя о правах на совместную жизнь? Могли бы. В конечном счёте, все мы, в большей или меньшей степени, имеем право на личную жизнь. Даже если ты живёшь по легенде. Я, по статусу, как начальник департамента культурных связей, посещаю различные культурные мероприятия. И на этих премьерах, концертах, выставках, фестивалях имею массу знакомств, в том числе и с девицами, которые затем иногда приходят ко мне. Кто-то музицировать, а кто-то и поспать со мной. Не исключаю, что кто-нибудь из них может являться совсем не тем, за кого себя выдаёт. Как и я. Это риск? Да, риск здесь присутствует. Просто я не та натура, которую некая девица может завербовать.
Тогда что, в конечном счёте, произошло? Только то, что положение Дэвида и Анны, о котором мы могли бы сначала догадываться, а затем принять, как должное, озвучено прямо и честно. И в их отношениях меньше риска, чем у меня»!
– Вот такие интересные мысли прокрутились в моей голове. Обдумав ситуацию ещё раз, зашёл к лорду Лофтусу. Формально – проведать его, поинтересоваться здоровьем. Кратко доложить о результатах поездки Полежаевой. Он остался явно довольным, Анна, вашей работой, единственное, о чём попросил – ускорить появление письменного отчёта. После этого я, по возможности дословно, передал наш с вами разговор.
Надо сказать, он воспринял его очень спокойно: «Миссис Полежаева и мистер Поттер исполняют свои обязанности с превеликим усердием. Они прекрасно понимают, в чём особенность их пребывания здесь, в России, их служения Британии. Всё остальное – личная жизнь»!
Арчибальд налил на полпальца в три стакана виски и продолжил.
– Мне остаётся добавить, что та секретность, которая присутствует в нашей работе, остаётся. То-есть, вы, Дэвид, не должны интересоваться и знать, чем занимается Анна во время своих отлучек. Вам и так ясно, что она там не работает переводчицей. Но и предмета для ревности тоже нет. Также, и вам, Анна, не надо иметь лишней информации о месте нахождения Дэвида в случае его отъезда. Всё, что необходимо будет знать, спросите меня. Это, если хотите, для вашего же благополучия.
Дэвид, у вас трубка с собой? Набивайте, вот табак. Анна, прошу вас, пробуйте – папиросы «Ферезли» фабрики Лаферм. Производятся здесь, в России. Оказывается, их курят и дамы. Вы тоже их…? Ну, значит, угодил. Перед тем, как выпить за вашу совместную жизнь, есть у меня к вам, Дэвид, единственный вопрос, который меня мучает, Если сможете, ответьте. Так кто же, всё-таки, был инициатором вашей совместной жизни? Вы, или Анна?
Дэвид, улыбнувшись, посмотрел на Анну, затем на Арчибальда, поднял стакан и «залпом» выпил виски. Поставил стакан и, ещё раз улыбнувшись, сказал: «Дождь».
© Copyright: Владимир Голисаев, 2012