Роль высшего образования в институционализации российского "привилегированного класса"
Л.Н. КУРБАТОВА
Казалось бы, в эпоху наукоемких, информационно-компьютерных технологий, когда модернизация всех сфер жизни общества требует высококвалифицированных работников, и следовательно, наращивание образовательной мощи государства, у нас в стране образование стало «яблоком раздора». При очевидности факта необходимости всеобщего повышения уровня образования, расширения образовательного пространства, российское образование превратилось в шагреневую кожу.
Не у кого не вызывает сомнение, что выбор модели образования – это выбор стратегического пути развития общества и государственности. В связи с этим возникает вопрос: почему современная российская элита сделала ставку на прозападную модель образования? Попытаемся разобраться в этой ситуации.
Министерство образование и науки, как основной официальный орган реформирования образования, ссылался на необходимость интегрироваться в образовательное пространство Европы, для того чтобы наш российский диплом котировался на их рынке труда. На самом ли деле это так? Кому там нужен наш среднестатистический работник? Там своих безработных хватает. Тогда зачем нам их модель образования?
Пьер Бурдье, после посещения СССР, отметил приоритетность советской школы как школы будущего. Высокая оценка качества советского образования не только нами самими, но и европейским сообществом, при выборе модели российского образования реформаторами не рассматривалась. Ориентированные на западное образование, они воздвигли «китайскую стену» между этой моделью и советским образованием.
Немного истории. Вначале 90-х в журнале «Высшее образование в Европе» шла дискуссия по проблемам европейского образования. Парадокс заключался в том, что на тот момент проблемы, которые волновали образовательное сообщество Европы, в СССР были решены (!). Приход в 90-е годы в Россию капитализма предопределил возникновение в нашем образовании схожих проблем, что является объективным результатом, обусловленным самой природой капитализма.
Болонское соглашение, по мнению ряда министерств образования европейских стран, должно было разрешить назревший кризис в высшем образовании. Поиск европейцами приемлемых моделей выхода высшего образования из кризиса предопределил лояльное отношение к России как партнеру по Болонскому соглашению. Однако, вступив в ряды «Болонского договора», российское образование было обречено на «разрушение до основания» и попытку создать симбиоз из кризисного западноевропейского образования и потребностью общества в инновационном развитии. Именно в таких условиях образование продемонстрировало себя как институциональное средство формирования стратификационных различий между социальными группами и классами.
В работах Торстейна Веблена «Теория праздного класса» и Пьера Бурдье «Государственная знать» раскрывается сущность образования как институционального признака, символизирующего элитарные группы капиталистического общества. Образование выступает «волшебной палочкой», с помощью которой регулируются и закрепляются социальные статусы в обществе. П. Бурдье отмечает, что «школа, самый мощный проводник и слуга государства», а «инструменты знания и конструирования социальной реальности распространяются и насаждаются школой. Они неизбежно становятся инструментами символического насилия». «Из этого следует, что формирование государства идет вместе с формированием поля власти, понимаемого как пространство игры, внутри которого владельцы капитала (разных его видов) борются именно за власть над государством, т. е. над государственным капиталом, дающим власть над различными видами капитала и над их воспроизводством (главным образом, через систему образования)».
Российская элита не могла избежать этой же участи. Она тоже выделила образование в качестве инструмента социального расслоения и закрепления своего привилегированного статуса. Сопоставляя процессы институционализации западноевропейского «праздного класса» и «государственной знати» с российской элитой при помощи «образования», обращает на себя внимание тот факт, что при выборе адекватных методов институционализации, российская элита принимает несколько другие социальные очертания, другой тип элиты.
Появление праздного класса Веблен связывает с воникновением частной собственности: «В процессе эволюции культуры возникновение праздного класса совпадает с зарождением собственности. Это непременно так, ибо эти два института являются результатом действия одних и тех же экономических сил». Веблен исходит из того, что «праздный класс в целом включает в себя представителей знати и священнослужителей вместе с многочисленным их окружением. Соответственно разнообразны и занятия среди этого класса, но они имеют общую экономическую черту – непроизводительный характер деятельности. Эти непроизводительные виды деятельности высшего класса можно грубо разделить на следующие сферы: управление, военное дело, религия, спорт и развлечения», поэтому «идеология культа праздности, которую сеют господствующие классы, нужна им для оправдания собственной праздности».
Пьер Бурдье рассматривает «господствующую знать» как «модели общественного разделения труда в сфере господства, применяемой в передовых обществах, где разнообразные формы власти сосуществуют и соперничают за верховенство». Он подчеркивает что, «эта скрытая структура противостояния принимает феноменально различные формы в разных странах в зависимости от ряда пересекающихся факторов, включая историческую траекторию формирования (высшего) класса, структур государства и контуров системы образования в обществе в изучаемое время».
Я позволю себе назвать этот социальный слой «привилегированным классом». Именно классом, а не «социальным пространством», так как они отвечают всем признакам классового деления в соответствии с классовой теорией. Определение «привилегированный» отражает институциональный признак политической и экономической элиты, их место в общественной иерархии. Особенностью этой группы является то, что им свойственны как специфические черты «праздного класса», так и «государственной знати», в соответствии с теми характеристиками, которые дали этим группам Т. Веблен и П. Бурдье.
Как известно социальных пустот не бывает. Освободившееся социальное поле должно обязательно чем-то быть засеяно, что-то, но должно произрасти. Так наш «привилегированный класс» сформировался в «социальной пустоте». Он занял, освободившееся после социального цунами начала 90-х годов, свободное социальное пространство, предназначенное для элиты. Советская элита не передавала своих властных полномочий «новому зарождающемуся классу», у нее не было политических наследников, она просто была смыта волной политических потрясений, которые за считанные дни стерли с лица Земли целое государство. Новая политическая элита возникла из хаоса социальной турбулентности. Не возможно не задаться вопросом, из чего выродилась эта новоиспеченная элита? На чем замешана ее социальная природа? Что за социальные группы взяли на себя роль вершить судьбами миллионов людей, которые так и не поняли, что конкретно произошло со страной, еще недавно будоражащей весь Мир?
Российский «привилегированный класс» представляет собой в некотором роде уникальное явление, хотя вписывается во все законы формирования элитарных групп.
Во-первых, это сплав политической номенклатуры и бизнеса. Политическая и экономическая элита в современной России – это в некотором роде «государственная знать». Как точно подмечает Бурдье: «…руководящие сегодня капиталистическими фирмами и правительственными офисами, распоряжаются арсеналом невиданных в истории полномочий и титулов: собственности, образования, наследования. Им не надо выбирать между рождением и заслугами, аскрипцией и достижительностью, наследством и усилиями, аурой традиции и эффективностью модерна, - они могут распоряжаться всем этим. Таким образом, новоиспеченная российская элита, присвоила себе всю ширь властных полномочий, наделив себя правом «миловать и наказывать» по своему усмотрению и настроению, в соответствии со своими интересами и потребностями. Примером вседозволенности выступает непримиримая позиция власти в отношении образования. Никакие научные и общественные дискуссии не смогла убедить власть в не эффективности предложенной модели образования, ее устаревшей конструкции.
Во-вторых, Вебер отмечал, что в каждой структуре господства "привилегированные благодаря наличным политическим, социальным и экономическим порядкам" никогда не довольствуются неприкрытым исполнением своей власти и голым навязыванием своих привилегий. Они скорее хотели бы "видеть свое положение преобразованным из фактических отношений чистой власти в упорядоченную систему приобретенных прав, хотели бы знать, что этим они освящены". Для этого власть необходимо не только приобрести, ее надо еще и удержать. Чтобы удержать, надо создать такие условия, которые закрепят право безграничной власти. Это не просто свод законов. Это закрепление за каждым объектом государственного управления своего стратификационного статуса. «Основательная переделка личности входит в изготовление габитуса доминирования и раскрывает то, как власть исподволь формирует умы и желания изнутри, не меньше, чем путем "грубого принуждения" внешними материальными условиями (П.Бурдье)». И здесь не обойтись без управления формальным образованием в интересах сохранения власти «привилегированным классом». В любой предвыборной дискуссии основным аргументом всегда выступает – реформа образования.
В-третьих, по типу отношения к собственности, выбору сфер экономического влияния, образу жизни, российский «привилегированный класс» демонстрирует культуру крепостного крестьянина, для которого «праздность» воспринималась как образ жизни барина. Вхождение представителей этой группы на политический Олимп и присвоение природных ресурсов в эпоху хаоса, напоминает времена крестьянских бунтов, восстание Емельяна Пугачева. Жажда облачится в придворные одежды, примерить на себя «корону российской империи», сверкать самоцветами, «гулять, так гулять», «купаться в брызгах шампанского» – вот тот предел мечтаний, который постоянно присутствует на экранах ТВ, в Интернете на протяжении всего нового времени России. Недаром сегодня активно обсуждается вопрос о пересмотре итогов приватизации и введении налога на роскошь.
В-четвертых, «не коронованным королям» Америки Ротшильду, Рокфеллеру, Форду приписывают два известных высказывания: «Я могу отчитаться за каждый заработанный цент, кроме первого миллиона» и «Любой крупный капитал основан на криминале». Вначале 90-х в одном из своих интервью экономист П.Г. Бунич, перефразировал Маркса, сказал, что «первичное накопление капитала всегда криминально». История накопления первичного капитала в России в 90-е годы овеяна криминальными сводками, малиновыми пиджаками, золотыми цепями, делением сфер экономического влияния, слияние криминала с бизнесом. Чего только стоит приватизация, залоговые аукционы, ваучеризация?
Особое место в этой вакханалии, занимала интеллектуальная поросль молодой российской интеллигенции с экономическим и юридическим образованием. В криминальной среде – это уважаемые люди, так как они выполняли роли финансистов и адвокатов, без них криминал просто не смог бы всплыть на вершину политической пирамиды и легализовать свое имя и свои капиталы. Такая спаянность этих противоположных по культуре, но близких по морали социальных групп, позволила молодым реформаторам занять места в политической и экономической иерархии, и стать не просто идеологами этого процесса, они выступила кукловодами и регулировщиками по формированию «привилегированного класса» в России.
Их имена всем известны, по сей день они активно управляют этим турбулентным вихрем, подбрасывая в огонь смирения масс реформы социальной сферы. Особенно активно они разыгрывают карту образования как социального джокера. Иметь не только высшее образование, но и желательно к нему еще присоединить ученую степень, вот тот социальный минимум, который позволит любому смертному добиться успеха в политики и в бизнесе. Воздвигнув образование на пьедестал общественного почета, реформа образования, по западному образцу, создала только иллюзию социально-экономической достижительности. Подготовка в массовом порядке бакалавров – это одно из самых ярких социальных ограничений современного образования.
В-четвертых, нашему «привилегированному классу» свойственны качества «придворных факторов», обильно пропитанных российской спецификой. В научном мире и документах «придворным факторам» в XIX и XX веках называли поставщиков и финансистов. Как отмечает Генрих Шнее, в Европе и США «большая часть «придворных факторов» возвысилась до старой или новой аристократии или приблизилась к тем кругам, которые в XIX и XX веках стали представлять имущие классы и образование». Для России это явление стало новым в эпоху становления капитализма в конце XX и начале XXI веков. «Как специфическое явление истории Центральной Европы, институт придворных факторов сыграл важную экономическую, общественную и культурную роль в период между Новым временем и временем высокоразвитого капитализма».
Пребывая в роли «придворного фактора» при политической элите, зарождающаяся в России буржуазия, сориентировала свои экономические и культурные интересы вне России, ее не только породившей, но вскормившей. Сегодня крупный капитал России представляет ТЭК, финансовый сектор и сферу торговли, она выполнила и продолжает выполнять роли «поставщиков и финансистов». Как и положено, по статусу «придворного фактора», эта социальная группа оказалась очень мобильной, однако эта мобильность распространилась не на развитие российской экономики, культуры, образования, как это было в Европе, а на: вывоз капитала, наличие двойного гражданства, проживание семьи за пределами России, обучение детей в зарубежных учебных заведениях и т.д. За 20 лет она смогла создать вокруг себя замкнутое социальное поле. Чтобы оградить себя от случайных «придворных факторов», она создает заградительный барьер, используя образование как социальный регулятор.
Следует также учитывать, что сегодня, в условиях сформировавшейся политической и экономической элиты, которая «позволяет» своим детям, родственникам «наследовать» не только экономический капитал, но и государственную власть, закрепление неравенства в образовании становиться необходимым и важным звеном устойчивых классовых позиций. «Когда увеличилась сумма систематизированных знаний, тут же возникло разделение, которое прослеживается с самого начала истории образования (Т. Веблен)».
Как и в случаи с европейским «праздным классом», начальный процесс выделения российской элиты из общей социальной среды с помощью формального образования, начинается с принятия ритуальных форм. Более 100 лет назад Веблен выделил ритуальные преклонения как одну из характеристик «праздного класса»: «Каждый, кто поразмыслит над историей образования, заметит, с какой цепкостью удерживаются эти ритуальные атрибуты в ходе развития цивилизации. Даже в наши дни встречаются такие вещи, как шапочка и мантия, матрикуляция (Матрикуляция – официальная церемония зачисления в университет. – Прим. перев.), обряд посвящения и церемония вручения дипломов, а также при¬суждение ученых степеней, званий и отличий, производи¬мое таким образом, что наводит на мысль о чем-то вроде передачи апостольской благодати». Справедливо здесь заметить, насколько странным кажется для нашей культуры это обрядовое подражание. Создается впечатления не просто театрализации ситуации, это больше похоже на ярмарку тщеславия. Однако это требование к элитарной символике, на которую «молится» современная российская «государственная знать».
Вместе с европейской обрядностью в российское образование постепенно проникла образовательная структура, характерная для Европы. Наше «образование» стало дифференцироваться по элитарным признакам, таким как: а) территориальная принадлежность вуза: центр и периферия; б) качество подготовки: московские и провинциальные вузы; в) востребованные элитарными сегментами рынка труда специальности и массовые профессии; г) диплом о высшем образовании: государственного и негосударственного образца; российского и западноевропейского вуза; д) образование на бюджетной и контрактной основе; е) институциональная структура: школа, техникум, институт и лицей, гимназия, колледж, академия, университет. В новой редакции: федеральные вузы, национально исследовательские университеты, институты; ж) государственные и негосударственные вузы; з) ступенчатая подготовка профессионалов с высшим образованием: бакалавр, специалист, магистр. Это не полный перечень, но он отражает те специфические эффекты, которые выступают атрибутами привилегированности одних социальных групп над другими, с помощью которых, рекрутируется российский элитный слой.
Для того чтобы не позволить расширение элитного слоя за счет низших социальных слоев, представители которых могут обладать качественным образованием, хорошо развитыми мобильными способностями, установками на социальную и профессиональную карьеру, формальное образование наделяется жестко ограниченными требованиями в виде «компетентностного ценза». Метод аттестационного контроля принимает форму ЕГЭ и других видов тестирования, которые лишают личность реализовать свои творческие способности. Формируется «зомби-личность», с заранее заданными социальными и профессиональными параметрами. Для устойчивости сформированной социальной структуры разрабатывается соответствующий Закон «Об Образовании».
В соответствии с характером социальной сущности «привилегированного класса» можно выделить три типа образованных конструкций, которые институционализируют элитарность в обществе.
Элитарное образование – оно характеризуется наличием диплома о высшем образовании элитного Европейского или Американского вуза, специализация значения не имеет. Хотя представители этой группы для себя и своих детей чаще всего выбирают экономику и юриспруденцию, бизнес и менеджмент. Как это созвучно с Вебленом: «Наиболее частые экскур¬сы в области, отличные от классической, совершаются чле¬нами праздного класса в предмет юриспруденции, а также политических наук, особенно же управленческих». И насколько точно определяет роль элитного диплома Бурдье: «получение элитного диплома является не столько "ритуалом допуска", по Ван Геннепу, столько ритуалом института: оно не столько отделяет "прежде" от "потом", сколько поднимает вверх тех, кому назначено занимать видные общественные позиции, и отделяет их от тех, кем они будут править». Как созвучно с выделением элитарного образования мнение Бурдье: «Именно здесь и нужно рассмотреть систему элитных учреждений высшего образования. В обществах, характеризуемых соприсутствием и соперничеством разных форм власти, во все большей мере, полагающихся на конвертирование в "верительные грамоты" как средство увековечить себя, эта система не только гарантирует предпочтительный и быстрый допуск к командным позициям сыновьям предков».
Обслуживающее образование – на него ориентируются те члены российского общества, которые хотели бы приобщиться к «лику святых российской политики и экономики», здесь предпочтения отдаются высшему образованию в сфере экономики, права, менеджмента и, выделенное в «особое производство» - государственно муниципальное управление. Из них пополняются ряды «придворных слуг». В определенной степени они могут выполнять функции «придворных факторов», но эти функции не могут превышать допустимого предела социального статуса личности «исполнителя», закрепленного сложившейся элитарной структурой. В то же время именно из этой группы могут выделяться фавориты власти, на которых делает ставку «привилегированный класс». Так формируется резерв управленцев, которые наделяются полномочиями государственных служащих. Однако максимум вертикальной карьеры личности с таким образованием – это средний уровень менеджмента организации.
Прикладное образование – на рынке «образовательных услуг» для массового потребителя представляется перечнем направлений и специальностей, которые позволяют «привилегированному классу» за счет этой рабочей силы обеспечить себе условия выживания. Это та рабочая сила, которая требуются «привилегированному классу» для реализации их экономических интересов, включая и те области наук, которые легче всего поддаются коммерционализации. Для более успешного функционирования таких вузов и научных центров подбор руководителей приобретает специфический характер, что в свое время отмечал Веблен: «Наибольшим одобрением пользуются те руководители, которые сочетают в себе выполнение священнической функции с проявлением больших способностей на денежном поприще. Подобная, но менее ярко выраженная тенденция – вверять дело высшего образования людям какой-нибудь денежной профессии». В российском случае, например, управление инновационным центром Сколково отчужденно в пользу В. Вексельберга, Госкорпорацией РОСНАНО (в настоящее время ОАО) – А. Чубайса, НИУ ВШЭ – Е.Г. Ясину (в 1994 г. - Министр экономики РФ, с 1998 г. - научный руководитель ВШЭ).
Давая свободу выбора образования, «привилегированный класс» оставляет за собой право управлять прикладным знанием, формой обучения, стратегией воспитания.
В «Юном принце» Антуан де Сент-Экзюпери в диалоге героев раскрывает сущность мнимой свободы:
"- Страна свободна, и ты ни у кого не в рабстве, - заметил юный Король.
- На войне, - отвечал ткач, - сильные делают слабых рабами, а в мирное время богатые порабощают бедных. Мы должны трудиться, чтобы жить, а они дают нам такую ничтожную плату, что мы умираем. Мы работаем на них целый день – они копят золото в своих сундуках, а наши дети преждевременно блекнут, и лица тех, кого мы любим, становятся суровыми и злыми. Мы выжимаем виноград, а другой пьет вино. Мы сеем хлеб, а наше собственное поле пусто. На нас цепи, хотя ни один глаз не видит их, и мы рабы, хотя люди называют нас свободными".
Российский «привилегированный класс», так же как его соратники из «праздного класса» и «государственной знати», пытаются сгладить антагонистические противоречия классов, выбрав в качестве «подушки безопасности» - средний класс. Именно средний класс наделяется неким ореолом значимости, где одним из важных показателей принадлежности к этой группе, является наличие высшего образования. Диплом представляет собой «визитную карточку» или, как подметил Р. Коллинз – «верительную грамоту», не только на рынке труда, но и в других областях жизни человека: социальной иерархии, семейном положении, выборе образования для детей.
Вузовские дипломы «помогают определять современный общественный строй, в средневековом смысле слова ордо, как набор различий - временных и вечных, мирских и небесных, дающих несопоставимые степени благ женщинам и мужчинам не только путем размещения по разным позициям, которые и создают социальную структуру, но также, что еще важнее, изображая существующие неравенства между ними как неизбежные необходимости, порожденные талантом, настойчивостью и желаниями индивидов». Бурдье, рассматривая не одну, «а две разновидности капитала - капитал экономический и капитал культурный», считает, что они «дают доступ к позициям власти, определяют структуру социального пространства и управляют жизненными шансами и траекториями групп и индивидов. Это, в определенной мере, справедливо в условиях стабильности и относительного социального равновесия. Однако в условиях кризиса, даже "благополучные" государства демонстрируют не устойчивость положения среднего класса, который, как не покажется парадоксальным, первый попадает в жернова кризиса, пополняя ряды безработных.
Выделяя в социально стратификационной структуре средний класс, идеологи капитализма тем самым пытаются перенести конфликт классов в область конфликта статусов. Именно об этом говорит Веблен: «Образ мысли, характеризующий жизнь праздного класса, постоянно вращается вокруг личного господства и завистнического представления о чести, достоинстве, заслугах, статусе и обо всем, что с ним связано».
На первый взгляд, парадокс сегодняшнего дня заключается в том, что «привилегированный класс» в России за короткий, по историческим нормам институционализации, промежуток времени сформировался. Однако «институты – это результат процессов, происходивших в прошлом, они приспособлены к обстоятельствам прошлого и, следовательно, не находятся в полном согласии с требованиями настоящего времени (Т. Веблен)».
В реальности современный российский «привилегирован класс» прошел длительный путь институционализации, который отразил в себя: а) барскую праздную культуру через сознание крепостного крестьянина; б) «становление института частной собственности: «начальную стадию собственности», связанную с «приобретением путем захвата и обращения в свою пользу»; в) организацию «современного правящего класса, опыт исторического состояния разделения труда между материальным (экономическим) и символическим (культурным) капиталом, его наложение на поле элитных школ, разъединяющее и переплетающее обоих, что характерно для всех передовых обществ»; г) сложившиеся в России типы межличностных отношений как по социальной горизонтали, так и по вертикали власти, т.е. «взаимосвязь между двором, государством и факторами покоилась на разветвленной сети личных отношений, но не представляет собой ни государственную, ни экономическую систему».
Таким образом, российский «привилегированный класс» впитал в себя признаки «праздного класса», обеспеченные статусом «государственной знати», закрепленные образованием, достойным «придворных факторов».