Написано в соавторстве с Юлией (Julcherry)
ВНИМАНИЕ! СОДЕРЖИТ ОПИСАНИЕ НЕТРАДИЦИОННЫХ ОТНОШЕНИЙ!
У Юнниэля волосы цвета кленовой листвы осенью, этот золотисто-рыжий плащ ниспадает до самой земли. У Юнниэля глаза - цвета воды в чистейших горных озерах, отражающих небо, а еще у него звание советника короля, бездна высокомерия во взгляде, и язык, по сравнению с которым яд неприметной, но смертельно-опасной лесной гадюки кажется не более, чем сиропом.
У Неаранни нет за душой ничего, кроме лютни и старого плаща, подаренного отцу королем эльдар со своего плеча за песню, толстой русой косы да лиственно-зеленых глаз, которые он не поднимает от мозаичного пола, проходя мимо советника. Очень хочет - но не поднимает. Стыдно. За что стыдно - ему и самому не понять. Наверно, за то, что постоянно думает о Юнниэле. А разве можно думать о другом такие вещи, особенно если тот не знает. "Нет-нет-нет! - мысленно заклинает Нер неизвестно кого. - Пусть он никогда этого не узнает!"
Ему даже не хочется, чтобы советник его заметил. Пусть уж лучше так. Ведь много раз Неаранни слышал, как разговаривает Юнниэль с другими. Не повышая голоса, создавая ледяную стену между собой и собеседником, разбивая её одним метким словом. Только с королем он почтителен. А Неаранни далеко не король, даже не дворянин, даже не приближенный. Он всего лишь менестрель. Певец, прибывший на праздник Первых Плодов, как и еще сотни других эльдар со всего королевства.
Король эльдар мудр и великодушен, тем, у кого не было денег заплатить за постоялый двор, он позволил поселиться во дворце. Не в главном крыле, конечно же, и даже не в Посольском Дворике. На уровне дворни, рядом с кухнями и мастерскими. Но оттуда ближе добираться до кухни, а кормят во дворце великолепно. Еще разрешают бродить по Малым Галереям. Вот по Восточной из них он и бредет, обнимая лютню. Сидел там на окне, сочинял балладу, да замолк, едва услышав голос советника. Тот и не видел менестреля, стоя за колоннами и разговаривая с кем-то по магическому кристаллу. Как всегда - тихо и холодно.
- Да сколько можно, Киреаниэль... Может, ты все же научишься к своим сединам разговаривать четко и внятно?
Нер быстро проскальзывает мимо советника, к выходу из галереи, запинается о край какой-то выщербившейся плитки, с ужасом понимая, что падает. И надо либо выпустить лютню из рук, либо...
- Подожди немного, Киреан. На меня тут свалилось что-то... Откройте глаза, юноша. Если вы будете продолжать и дальше ходить с закрытыми глазами, то придется эвакуировать весь дворец.
- Простите, - почти шепчет Неаранни, крепче прижимая драгоценный инструмент к груди. У него на предплечье сжимаются сильные, но такие холодные пальцы, почти до боли. И советник ставит его на ноги. Отпускает и тут же забывает о досадном инциденте, возвращаясь к прерванному разговору. А Нер едва находит силы, чтобы двигаться. Боги! Как же стыдно... Неуклюжий тролль, а не эльдар!
Он выходит, наконец, преодолев последние пару шагов к спасительной двери, прислоняется к холодному мрамору стены пылающим лбом и стоит так минуту, пока сердце не начинает биться ровно, не прыгая от горла к паху. Теперь у него есть То Прикосновение. Можно теперь сколько угодно мечтать о том, как он прижался бы щекой и согрел ту сильную руку. Всего одно лишь движение, но он его не сделал. У него нет права вернуться и сесть у ног. Вот у пса, который носится вокруг советника и прыгает на него, это право есть. А у неуклюжего музыканта нет. И можно сколько угодно твердить себе: "Забудь, Нер, забудь!" Но забыть он не в силах, да и не желает. Словно брошенный ребенок, снова и снова вспоминает этот момент, будто перебирает оставшиеся от родных вещи. У эльдар горячая кровь. У эльдар теплая кожа. Почему же советник так холоден, будто рожден не эльдар, а нюктри, темным? Почему?
А все незаданные вопросы выплескиваются из менестреля музыкой. Его единственная подруга, его леди-странница, лютня поет серебряными струнами, вопрошая: почему вы словно сотканы из инея и высечены изо льда, мейр Юнниэль?
Каково это, знает ли кто? Каково решать вопросы страны, когда кажется, что все в этой стране любимы и счастливы, кроме тебя? Когда тот, с которым связывает Время, всё дальше и дальше. Недалеко тот час, когда Кереан не будет утомлять себя отговорками, а просто оборвет все нити. А остаться одному - это страшно. Даже второму лицу государства. Особенно ему.
Страшно оставаться одному в покоях. Страшно одному ложиться в постель. Страшно засыпать. Поэтому всё, что осталось - это бродить по ночному парку, слушать далекие наигрыши чьей-то лютни и думать. Мечтать о том, что когда-нибудь встретится тот, с кем соединит не Время, не Разум, а Любовь... Хотя - неужели еще есть в наш век те, кто верит в эту сказку? Просто хочется рядом понимания и тепла.
Тепла... Вспоминается мальчик, который сегодня рухнул рядом, едва не прибив своим футляром. Он был теплый. Юный, неловкий и почти горячий на ощупь. Даже руки не хотелось отнимать...
Неаранни слышит чьи-то шаги почти под окнами и замирает. Ну, как накричат сейчас, что тревожит чужой покой? Но есть нечто, чему он подвластен больше, чем себе. Это - Музыка. Когда Она врывается в его разум и душу, овладевает каждой частичкой его тела, Нер перестает принадлежать себе и растворяется в Ней. И порыв вдохновения, пришедший так некстати, заставляет его снова взять лютню поудобнее, положить пальцы на струны и... Все исчезает в вихре мелодии. А к ней сами собой рождаются слова, и Нер поет, тихо, едва сдерживая свой голос, способный перекрыть шум бури на побережье Великого Океана:
- Если ты слышишь, если ты знаешь,
Если ты дышишь, если страдаешь,
Ты позови, я услышу твой зов,
И приду сквозь столетья миров.
Каждый наш шаг расцветает звездой.
Капля росы моей станет слезой,
На ресницах твоих станет болью мечты.
Я зову, но услышишь ли ты?
На рассвете румянец зажгу у зари.
У окна твоего пролетят снегири.
Я в открытую дверь тихой тенью войду,
Через сотни преград и беду.
Если ты слышишь, если ты знаешь,
Если ты помнишь, если мечтаешь,
Ты позови, я услышу твой зов,
И приду сквозь созвездия снов.
Кому он поет, этот музыкант, откуда берет слова? Юнниэль останавливается, не шевелясь, скрытый цветущей жимолостью. И этот запах, и мелодия, и тихий голос сливаются в одно. Зов, которому хочется поверить. За которым хочется следовать, оставив все, чего добивался. Которому хочется ответить: "Я зову тебя! Не уходи!" Хорошо, что нет сил сдвинуться, что рука сжала цветущую ветку. Иначе выдал бы себя советник, опозорился - стоит под чужими окнами, слушает серенаду, предназначенную какому-то счастливчику, и завидует. Духи Леса и Гор, как он завидует!
Нер выплескивает из себя последние слова и обессиленно поникает головой на гриф лютни. Ее величество Музыка уходит, отступает, как прибой, оставляя его, как пустую раковину, в которой лишь эхо волн. Менестрель едва находит силы сползти с высокого подоконника и упасть, не раздеваясь, на грубое полотно простыней. Но сон не идет, бежит прочь, как горные духи при свете зари, стоит лишь смежить ресницы. Возвращается волнение, не оставлявшее его весь день: завтра начинается праздник. И ему предстоит выступать перед всей столицей на главной площади города. Что же спеть?! Что?
Юнниэль дожидается, когда стихнет последний звук и отступает снова вглубь парка. Он бы все отдал, чтобы хоть кто-нибудь сказал, спел, написал ему такое. Но у каждого - своя судьба. Видно, слышали Духи, как смеялся Юнниэль, будучи юным и дерзким, над своими влюбленными друзьями, как гордился своей неуязвимостью - и наказали. Так тому и быть. Советник возвращается тайными путями в свои покои, будто какой-то паж со свидания, и, не раздеваясь, падает в пух перин. Ничего, пройдет праздник, и всё встанет на свои места.
Ах, как ярок и шумен Арсдаэрон в праздничный день! Как слепит глаза яркое солнце, отражаясь от чисто вымытых накануне окон и витражей, как гордо реют над уличной толпой разноцветные стяги, тут и родовые флаги, и просто отрезы шелка и полотна, и цеховые штандарты, и ленты! А народ, запрудивший улицы! Вот уж где не сыскать двух одинаковых нарядов! Сегодня все, даже самые бедные из жителей Арсдаэрона наряжаются в лучшие свои платья, на головах пришедших из окрестных деревень и городков послушать певцов и посмотреть выступления артистов - венки, их будут кидать под ноги победителям Состязания Менестрелей.
Нер уже не дрожит, стоя в толпе собратьев по ремеслу, губы его сжаты в линию на бледном лице, глаза чуть красны от бессонной ночи. Но в нем снова плещется Музыка, захлестывает, манит и требует. И он едва дожидается своей очереди, не слушая и не слыша других. Сегодня он будет петь Балладу о Чайке. Он уверен, что это самая лучшая его песня.
Но, когда он вступает на помост, откуда только что сошел предыдущий претендент на победу, и чуть растерянно озирается, поворачивается в сторону королевского дворца, где на балконе сидит сам государь с ближним окружением, глаза сами выхватывают изо всех лиц застывшее лицо советника. И Баллада умирает нерожденной. Вместо этого певец начинает иную мелодию. Она звучит и отчаянием, и надеждой, и безумной мечтой, а глубокий, красивый голос перекрывает шум толпы, вознося эту песню-мольбу к небу:
- Я тебя отлюблю,
Я тебя отмечтаю,
Я тебя в своем сердце
Навек сберегу.
Я всю жизнь от тебя
Одного убегаю,
Только все же никак
Убежать не могу.
Я тебя в небесах,
Среди звезд нарисую,
Пусть волшебною станет
В руке моей кисть!
Для меня ты один
На земле существуешь,
Ты мне в ночь одиночества
Снова явись!
Я тебя отлюблю,
Я тебя отмечтаю,
Я тебя в своем сердце
Навек сберегу.
Лишь тобою живу,
Ну а кто ты – не знаю,
И, наверное, в жизни
Узнать не смогу.
Я тебя отлюблю,
Я тебя не забуду.
Ледяною иглою
Ты в сердце моем.
И за гранью миров
Вспоминать тебя буду
Как безумную сказку,
Как сладостный сон.
Юнниэль, равнодушно взирающий на яркую толпу, не сразу слышит голос, который снился ему всю ночь. Но расслышав его, больше уже не слышит и не видит вокруг ничего. Это он - вчерашний мальчик со спасенной лютней. Это он - ночной соловей, взбудораживший голосом сердце. А теперь - это музыкант, гордо и чувственно исполняющий песню-признание над притихшею толпою. И кажется, что он смотрит издалека только на тебя, тебе поет, о тебе. Снова зовет, снова душу вынимает. Каждым словом и звенящей нотой.
И снова, как ночью, Музыка уходит, заставляя своего жреца и раба и возлюбленного растерянно прижимать к груди умолкшую лютню. Неаранни тушуется и быстро сбегает с помоста, исчезая в толпе, требующей вернуть музыканта. Но куда там! Юноши уже нет на площади. Он быстрым шагом, почти бегом, возвращается в ту каморку, где провел три дня перед праздником, собирает свои вещи - потрепанный плащ и узелок еды. Он уверен, что провалил выступление, что тот шум, который он, полуоглушенный бурей чувств, слышал, был свистками и насмешками. И Нер покидает дворец и столицу, пробираясь глухими переулками к городским воротам. Все дальше и дальше. Оставляя часть себя там, подле неприступного красавца-советника, а то и всего - всю душу.
Советник вздрогнул лишь тогда, когда в тишине раздались выкрики толпы, и вокруг пестро замелькало - это на помост летели венки. Вскочивший Юнниэль искал взглядом исчезнувшего певца - и не находил. Ему теперь хотелось, чтобы он не отказался сегодня утром от предложенного слугами венка. Он бы бросил этот венок на помост вместе со своим сердцем. Ведь сердце уже не его, оно принадлежит мальчику с поющей лютней.
Обернувшись на своего короля, советник увидел понимающий взгляд и услышал лишь одно слово:"Ищи..." - и его сдуло ветром. Он искал один, потом со слугами, потом с гвардией. Но лишь поздно вечером стражники доложили, что юноша-лютнист покинул город.
Сердце осталось в груди, никому не нужное. Осталось болеть и воскрешать в памяти слова и мелодию. Это был тот, с кем могла бы соединить Любовь. Жестоко было не верить в Нее, еще хуже верить и терять.
Нер бродит по дорогам страны эльдар уже почти год. И почти год он может петь лишь старые свои песни. Музыка, словно обидевшись за то, что сбежал тогда с праздника, покинула его. Лютня звучит печально, серебряные струны на ней потускнели. Он потерянно идет за солнцем, не замечая, куда ведут его ноги. Закат застает его уже в прямой видимости от стен Арсдаэрона.
Музыкант вздыхает, все равно он не успеет добраться до города прежде, чем закроют ворота. И он сворачивает в первую попавшуюся таверну в предместьях. Хозяин ее добр, он позволяет юноше в потрепанном и пыльном плаще переночевать в общем зале на охапке соломы за то, что тот будет до закрытия развлекать народ песнями. Нер и этому рад. За год он так и не скопил ни гроша, тем более, без вдохновения.
Всколыхнувшиеся воспоминания заставляют его играть все больше печальные мелодии, а тоска, грызущая сердце - петь с надрывом.
- Эх, хорошо ты поешь, парень... - тянет в перерыве подвыпивший мастеровой. - Почти как тот менестрель...
И в таверне завязывается разговор, как и все разговоры на пьяную голову, переходящий в спор. А Неру осталось лишь слушать, недоуменно переводя взгляд с одного спорившего на другого.
Оказалось, в прошлом году еще какой-то менестрель так же сбежал после своего выступления, хотя его и забросали венками. Победу тогда никому не присудили, потому что все певцы единодушно согласились, что победил неизвестный. Что его искали везде и всюду, сам советник с гвардией метался, подобно гончей, по городу. Но никого не нашли. Может, это сам Дух Мелодий был. Иначе какой дурак откажется от королевской награды?
Нер несмело дергает за рукав того мастерового, и спрашивает с искренним любопытством:
- А что он пел, добрый человек? Наверное, что-то совершенно замечательное, раз так понравилось всем?
Тот, задумавшись, поднимает глаза к потолку, но видно, что в захмелевшую голову не приходит ни строчки. На помощь приходит сосед:
- Да вы б спросили Кью, она ведь помнит.
И на середину вытаскивают девушку в одной нижней юбке и корсете, сидевшую до этого на коленях заезжего торговца. Она, нисколько не тушуясь, улыбается:
- Да я же не помню, как там на самом деле было... уже и забыла... Слова свои повставляла... - И выводит тонким голоском, мгновенно меняясь на глазах всей таверны:
- Я тебя так люблю,
О тебе так мечтаю,
Я тебя в своем сердце
Всегда берегу.
Я всегда от тебя
Одного убегаю,
И никак от тебя убежать не могу…
Но все люди в таверне слушают, прекратив споры и отставив кружки, этот тонкий срывающийся голос, забывая на эти мгновения, что перед ними легкого поведения девка. И не сразу понимают, что мелодию уже ведет лютня в руках незнакомца.
Она пришла - его Госпожа и Повелительница. И не важно, что сбилось дыхание в груди, что сердце готово вырваться из клетки ребер. Он вспомнил, и слова сами полились, поддерживая и направляя голосок девушки:
- Я тебя в небесах,
Среди звезд нарисую,
Пусть волшебною станет
В руке моей кисть!
Для меня ты один
На земле существуешь,
Ты мне в ночь одиночества
Снова явись!
Я тебя отлюблю,
Я тебя не забуду.
Ледяною иглою
Ты в сердце моем.
И за гранью миров
Вспоминать тебя буду
Как безумную сказку,
Как сладостный сон.
Песня закончена, но лютня не умолкает, мелодия перетекает в иную, и уже другие слова слетают с губ юного менестреля:
- Я прошел по дорогам небес, собирая на плащ
Пыль распавшихся звезд и погасших когда-то комет.
Я искал тебя там, где тебя не бывало, и нет,
Сам себе был судья, приговор и суровый палач.
Я мечтал о тебе, вспоминал, Ледяная Звезда,
Снилась мне синева твоих глаз, как последний привет,
Как зажженный богами вовеки не гаснущий свет,
Снились руки твои, холоднее предвечного льда.
Я хотел бы согреть, растопить без следа этот лед.
Так желал бы припасть хоть на миг поцелуем к губам.
Я готов хоть в костер, хоть на плаху, тебе я отдам
Все, что есть - мою музыку, что о тебе лишь поет.
На следующий день весь город знает, что вернулся ТОТ САМЫЙ менестрель. Хотя тот еще и не дошел до городских ворот, а, проснувшись поутру, удивился, что в город шагает не один, что вчерашние слушатели превратились в его свиту. На вопрос музыканта мастеровой, считающий себя уже чуть ли не приятелем молодого таланта, хлопает его по плечу:
- Да ты что! Тебя же король награждать будет - вот повеселимся!
Нера это пугает и завораживает. Ему хочется остановиться и взять парня за грудки, встряхнуть и заорать, что все не так, и это чья-то глупая шутка. Но мастеровой выше Неаранни на голову и сильнее, а еще от него веет уверенностью в своей правоте. И певец идет, несмело улыбаясь, едва в силах не опускать каждую секунду глаза. В груди холодеет все больше с каждым шагом, и у главной площади, на которую выходит фасад дворца, он уже плетется нога за ногу, с чувством, что сейчас над ними посмеются стражники у ворот и скажут, что это вовсе не он. Мастеровой затаскивает менестреля на какую-то телегу и сует в руки лютню.
- Пой! Пой же! - понукает он.
Но не эти слова заставляют Нера вспомнить первые аккорды, а светлая вера в глазах Кью, которая сейчас стоит прилично одетая и даже прячет плечи в платок. Он улыбается ей и начинает перебирать струны. И толпа замирает.
На ум Неаранни приходят тысячи строк. А начинает петь он совсем не то, совсем не так и не тем, кому оно предназначено. Но голос, поначалу тихий, уже ко второй строфе звенит колоколом и зовет:
- Каждый наш шаг расцветает звездой.
Капля росы моей станет слезой,
На ресницах твоих станет болью мечты.
Я зову, но услышишь ли ты?
Если ты слышишь, если ты знаешь,
Если ты помнишь, если мечтаешь,
Ты позови, я услышу твой зов,
И приду сквозь созвездия снов.
В королевском кабинете идет ежедневное совещание. Советники, министры, казначеи - все ждут в коридоре под массивной дверью. Но тут мимо всех пролетает юная прекрасная королева, оставляя за собой открытыми двери. Она, ничего не объясняя, распахивает окно на главную площадь и оборачивается к супругу:
- Мой король!..
Но властелин эльдар уже рядом, и тоже слушает волшебный голос, из-за которого уже год страдают все придворные музыканты, считая себя ничтожествами. Все слушают, и никто не замечает, как, сломя голову, покидает королевский кабинет советник. Первый раз - без разрешения короля.
Неарани открывает глаза, когда смолкает последний отзвук дрожащей солнечным бликом струны. На его губах играет легкая улыбка, и он поднимает голову, чтобы посмотреть - отчего это вокруг стоит такая тишина? И - глаза в глаза - встречает взгляд Юнниэля, замечая вдруг в нем не ледяное высокомерие, а растерянность и даже мольбу, обращенную... Если бы советник не смотрел так прямо, Нер подумал бы, что за его спиной стоит кто-то, в чьих руках сейчас бьется сердце Юнниэля.
Советник короля стоит среди толпы и боится поверить в свершившееся. Но протягивает руку и одними губами произносит:
- Я звал тебя! Это я тебя звал!..
Менестрель, словно во сне, спускается с телеги, превращенной в концертный помост. Сам ли, или помогли - он не помнит и не понимает. И только когда его ладонь касается напряженной, ледяной ладони советника, так же беззвучно выговаривает:
- Я пришел...