46
Он приехал в Эйдельштедт раньше Лоры и не нашёл ключей: видимо, захлопнул их утром в квартире. Без ключей от машины он потерял обычный инстинкт. Прежде такое не могло случиться. Сейчас он сидел на ступеньках лестницы и здоровался с невозмутимо-приветливыми соседями. Только соседские дети, проходя мимо, с опасливым любопытством дотрагивались до него. Почти все. А потом с готовностью отвечали на его улыбку.
Наконец она приехала.
- О, Лора!
Она молча прижалась к нему. И они замерли так у лифта, пока тот не привёз кого-то ещё. Тогда они поздоровались и пошли к себе.
- Ложись, я раздену тебя. Ты вся дрожишь. Хочешь, я наполню ванну?
- Нет. Полежи со мной. Я хочу чувствовать тебя.
- Ты устала. Бедная моя. Хочешь есть?
- Нет. Я там поела. Странный обычай: есть после похорон. Странный, но это помогает. Становится легче. Это очень мудро. Не зря такая традиция.
- Что это за дикая смерть? Тебе, наверное, больно говорить об этом. Не рассказывай...
- Наоборот. Мне нужно об этом говорить. Я только об этом и могу говорить. Это ещё более дико, чем ты думаешь. Она повесилась в свой день рождения. У соседей в ванной. На чужих колготках.
- О, Боже мой. Как это возможно?
- В этом нет ничего случайного. В другой день она всё смогла бы перенести. В другой день ничего бы не было. Она была очень сильная. Это могло случиться только в её праздник. Потому что она расслабилась и не ждала... Не ждала ничего плохого. Самое страшное, если тебя бьют, когда ждёшь радость...
- Да.
- Она нашла у Лазаря письмо. Ещё утром, наверное, нашла. Меня ещё не было там. Я пришла около одиннадцати. После того, как Анке меня выставила. Какая она уродина, Анке... Сумасшедшая. Ведь с Фишером мы так хорошо поговорили. Он мне всё объяснил. Знаешь, он мне за всё заплатил. Даже смешно. Всё по разным расценкам. Концепция, дизайн, графика, фотографии, вёрстка... За вёрстку - только сверхурочные... Скрупулёзный старик, но нежадный. А Анке... Она ненормальная. Хайнц, она ненавидит тебя. Это она не со мною делала. Будь с нею осторожен. Просто что-то звериное. Не пустила меня проститься с ребятами. Ждала у двери офиса, пока я закончила с Фишером. А потом потащила меня в приёмную. Я думала, что Гюльпери там умрёт. Бедная, не могла сказать ни слова. Сидела с открытым ртом, молча. Ральф в глубине, в коридоре, что-то кричал. Анке мне сумку вышвырнула... Никто больше не вышел. Как они там останутся?
- Там всё будет в порядке. Вебер всё будет об этом знать. Он у нас теперь главный. Фишер уходит. Он болен.
- Я знаю. Он сказал мне. Он не боится умереть. Но он не мог оставить фирму в развале. Ведь это - итог его жизни. Он очень мудрый.
- Я давно заметил, что умные люди в старости становятся мудрее и добрее, а глупые - злей и ещё глупее. Да... Расскажи мне дальше о Ханне. Тебе не слишком больно?
- Я расскажу. Я хочу рассказать... Ты не заметил, что Лазарь моложе её? Да? На пять лет. У него была женщина. Еще моложе, лет на десять или больше. В Харькове. Много лет. Я ведь знала об этом. Кто-то говорил мне. Давно. Это длилось много лет. Все знали. Ханна знала, конечно, тоже. Доброжелатели всегда найдутся... Но я об этом забыла. Ханна была очень гордая, никогда не подавала виду. У них в доме нельзя было этого заметить. Главное, что ведь и по Лазарю тоже... Хайнц, а ты такой же? Все мужчины такие? Как это возможно?
- Лора, когда чувство не заполняет полностью, это так просто! Нет ничего легче. Как будто живёшь в разных слоях. Они не перемешиваются. Эмоционально не перемешиваются. Я мог прийти от одной женщины к другой безо всяких угрызений совести. Малейших. И быть таким же внимательным...
- О, Хайнц. Нет.
- Только, когда чувство не заполняет полностью. Но если это случается... Оно переполнило, вышло за меня. Ты - это тоже я. Я не могу без тебя жить. Я физически не могу. Я разрезан пополам, когда тебя нет. У меня всё болит, я - половина. Но должен быть целым. Я не могу без тебя жить... Помнишь в Любеке, в отеле, мы смеялись: Франция, тесты на скрипучесть? Я тогда пытался вспомнить. Хотя бы одну из прежних женщин вспомнить. Я не смог. Я их забыл. Помню только тебя. Твои позы. Ты такая смешная, когда отвалишься потом с подвёрнутой ногой или рукой. Я тебя складываю вместе, как тряпичную куклу. А рожи твои! Если бы ты себя видела! Какие у тебя мины, когда ты кончаешь, - он засмеялся. - Я тебя поверну когда-нибудь к зеркалу, к шкафу...
- Ещё не хватало. Не хватало мне думать, как я выгляжу.
Они тихонько засмеялись.
- Бедная Ханна.
- Бедная Ханна. Она, наверное, думала, что в Германии этого больше не будет. И ведь старые уже. Но мне Лазарь когда-то сказал, уже здесь: молодые думают, что с годами угасают желания. Но угасают только силы. Желания остаются. В этом - трагедия старости.
- Как это страшно. Неужели правда? Я не думал об этом.
- Лазарь переписывался с той женщиной. И утром Ханна нашла письмо. Я не поняла, что с ней, когда пришла. Я сама была не совсем... Ты понимаешь. Хотя всё прошло легче, чем можно было ожидать. После Анке... Я испытывала скорее любопытство. Не боль, не обиду. Мне было интересно, что она за зверь? И страшно за тебя. Но с тобой она не справится.
Лора помолчала. Потом продолжила:
- Мы начали готовить праздничный обед. Это всегда большое событие. Не сам обед, а приготовление. Ханне уже тяжело всё делать самой, но руководит она всегда. А в среду у неё не было настроения. Она не хотела готовить. И прямо посредине положила селёдку на стол - даже руки не помыла, а только вытерла о фартук - и пошла лечь. Руки так и пахли селёдкой. И письмо, что в фартуке было; фартук не захотела снять перед гостями... А руки даже у мёртвой так и пахли селёдкой; она помыла потом, перед гостями, но нетщательно. И они так и остались...
- Лора. Я не могу слышать. Я не могу это слышать.
- Хайнц, прости. Я должна рассказать. Я просто сойду с ума, если не расскажу. Прости.
Она дрожала, и он гладил её, перенимая её дрожь.
- А потом. Потом пришли только старшие дети. Только сыновья. Алла с Людмилой и детвора не пришли. Теперь волосы рвут. Рыдают. Хором. Что делать с той ненавистью? Как это пережить? Что я могу посоветовать? Я не знаю. Придётся им это пережить самим.
Хайнц пошёл и пустил в ванну горячую воду, и они забрались туда вдвоём, пытаясь унять озноб.
- Мы сидели за столом и не знали, о чём говорить. Как на похоронах. Впрочем, нет. Там тема была... А потом Ханна встала и пошла к соседям. Они ей оставили ключи, что-то должны были доставить. Соседи уехали, а что-то должны были доставить. Мебель? Я не знаю. Ханна сказала, чтобы подержали собаку, чтобы Мальва не шла за ней. Мальва всегда за нею ходила. Это как бы её работа была. Видно, как ей было трудно вставать, но она всегда ходила за Ханной следом по квартире. Ханна пошла к соседям и там повесилась в ванной, на чужих колготках. На чужих колготках. В чужой квартире...
- Это она ушла от собаки. Собака не дала бы это сделать дома.
- Да. Она не дала бы. Она вырвалась у Дани. И стала выть у двери. Царапать её. А потом закричала. Как человек закричала. И сдохла. Тогда и побежали за Ханной. И сразу нашли. Она ничего не заперла. Старики так боятся умереть и остаться ненайденными. Я много раз слышала, как они это обсуждают. Смерти не боятся. Похороны свои готовят, как последнее шоу для подруг. Это даже комично, как они обсуждают. Когда мой папа умер, у нас сидели старушки целую ночь. Одна (они по очереди менялись) пела молитвы возле отца. Так красиво. Я их все помню... А другие на кухне с нами сидели и обсуждали свои похороны. Какую одежду приготовили, что в гроб положить. Не хотят лежать в гробу просто на голом покрывале: обязательно надо что-то мягкое положить под него. Представляешь? И так серьёзно и спокойно всё обсуждают. Деньги откладывают. Приданое. Как к свадьбе готовятся. Боятся только умереть и остаться лежать несколько дней. Единственное. Это катастрофа. Всегда ходят проведывать, звонят по утрам друг другу. Димка говорит: утренняя поверка личного состава... Но это не здесь. На Украине...
Она замолкала время от времени. Вода их согрела. Стало легче.
- Так и Ханна - не заперлась. Меня потом Даниил к своим отвёз. С полицией они сами разбирались. Нет Ханны. Как они это переживут?
- Лазарь женится.
- О, нет!
- Увидишь. У сыновей прекратятся дома ссоры.
- Хайнц.
- Увидишь. Я много работал с людьми. Это моя профессия. Иногда я ошибаюсь. Но только, когда очень близко от меня. Нечасто.
47
- Я улетаю в среду в Гонконг. На неделю.
- Он приезжает 19-го. Когда ты вернёшься, будет уже здесь...
- У нас есть ещё сто лет. До среды. Я возьму два дня отпуска. Для поездки у меня всё готово. Давно.
- Я так счастлива.
- Я тоже. У нас есть 100 часов, сто лет. Вдвоём.
Они использовали их полностью. В среду он улетел. Он звонил каждый день. Он звонил ей по пять-шесть раз в день, каждую свободную минуту. Просто, чтобы сказать "здравствуй", чтобы услышать "любимый".
После 19-го дома снимала трубку уже не она. Домой он больше не звонил. Оставался мобильник. Потом она отдала его сыну, боясь, что мальчик потеряется в чужом городе. Хайнц это сразу понял. Он бы тоже так сделал. Вернее, он купил бы другой телефон... После 22-го её голоса он больше не слышал.
Он вернулся в Гамбург, но её голоса больше не слышал.
Он ходил на работу. Жизнь на фирме вошла в колею. Вебер поговорил с Анке. Никто не знал о чём. Даже Гюльпери. Анке искала работу, она часто отлучалась на интервью. Ходила она, всё так же парадно одетая, каждый день меняя не только наряды, но даже серьги и кольца. На работе она привела в порядок каталог Лоры, доведя его до блеска со свойственной ей скрупулёзностью и быстротой. Каталог был отправлен в печать.
Джино был занят интервью с новыми графистами. Нужно было срочно набрать минимум двух или трёх. Анке могла уйти в любой день, Вебер разрешил ей уйти сразу, как только она найдёт место, не отрабатывая положенных трёх месяцев.
Ни Хайнц, ни Вебер не вмешивались в дела Джино, дав ему свободу выбрать, кого он хочет. Но та, кого он по-настоящему хотел, на объявление не откликнулась.
Впрочем, на фирме кое-что всё-таки случилось. Уволился Ральф. Приехав из командировки, Хайнц пришёл на фирму около обеда. Гюльпери не было на месте, а из кафетерия доносился громкий голос Ральфа. Хайнц подошёл ближе:
- Не могу их видеть! Я должен был вынести её компьютер! Кого они из меня делают! А Хайнц утёр плевок и живёт себе дальше... Здравствуйте, господин Эверс. Перерыв. Ещё пятнадцать минут.
- Десять. Здравствуйте. Здравствуй, Ральф. Я слышал, ты уходишь. Место нашёл? Нет? - Хайнц достал из бумажника визитную карточку знакомого с "Филипса", - Обратись к нему и сошлись на меня. Пусть позвонят за рекомендациями. Я пришлю. Идите работать. Здесь часы отстают.
Ральфу не нужно ничего понимать. В двадцать лет не нужно ничего понимать. Нужно быть чистым и смелым. Открытым, чистым и смелым. Хороший парень.