…Облетаю, облетаю, и моя надежда тает;
одуванчиком на ветру, от отчаяния я умру...
И по ветру полетят семена моей любви,
семена моих надежд, пёрышки моих утрат.
В чьи-то души упадут семена моей любви,
семена моих надежд сквозь утраты прорастут…
Вера Матвеева
Темная безлюдная остановка.
Он устало опустился на скамью. Желтый узорчатый лист, спорхнув, игриво прилег на его колени. Взял в руку, задумчиво разглядывая – осень кленовым листом напомнила о себе, наполняя душу светлой грустью.
“Унылая пора, очей очарованье.”
Унылая… почему?
Подошел троллейбус, поспешил к нему, и уже на входе услышал:
– Машина следует в парк.
Вернулся на скамейку. Похоже, застрял, а все из-за того, что задержался на работе.
– Не дождешься теперь троллейбуса, в это время все едут в парк, – продолжил его мысли негромкий женский голос.
А может это шелест спадающей листвы?
Повернул голову, на краешке скамьи сидела женщина. В вечерних сумерках чуть обозначился нечеткий ее силуэт, а ведь секунду назад ее не было – не иначе опустилась с падающими листьями. Она обращалась не к нему, а как бы в пространство – к стылой зябкости осени:
– Даже троллейбусы спешат домой.
Он панически боялся уличных знакомств, особенно, когда инициатива исходила от женщин, впрочем, сам активности никогда не проявлял, почему таких знакомств у него, собственно, и не было.
– А мне торопиться некуда – дома никто не ждет, кроме кошки.
Промолчал, а ведь и у него та же картина – дома никто не ждал.
– Вы, по-видимому, с работы, а я уже год как не работаю, тридцать лет проработала на одном месте, не нужна стала, – женщина явно обращалась к нему, ожидая ответа.
Захотелось ответить резкостью, да что-то удержало, какой-то безысходностью веяло от ее голоса, от бесплотной фигуры.
Подъехал троллейбус, оба вскочили, он пропустил ее вперед – напрасно.
– В депо! – в голосе незнакомки почему-то не прозвучало недовольство.
Возвратились к скамейке.
– Еду от внучки, – не выдержала она молчания, – выросла уже, не очень жалует, не нужна ей, оживает лишь, когда принесу что-нибудь вкусненькое или деньжат подкину.
Подъехавший троллейбус прервал ее, поднялись со скамейки, но высмотрев на переднем стекле табличку: “В ДЕПО”, вновь сели.
– У вас есть внуки?
Не ответить было невозможно:
– Есть, живут с дочкой в другом городе, в другой стране. Зовут к себе, пожил у них, не смог прижиться.
Она невольно вовлекала его в разговор, хотя их беседа скорее была похожа на монолог. Он односложно отвечал, но уже не без интереса поглядывал на вынужденную собеседницу.
Стала рассказывать о себе, что не замужем, что муж поменял ее на более молодую, что дочку постигла та же участь.
Он не прерывал ее. Понимал – ей необходимо выговориться.
Она еще что-то говорила о дочке, важности ее работы, о внучке, которая чем только не занимается: и танцами, и музыкой, и живописью.
Троллейбусы, вереницей направлялись в парк, некоторые даже не останавливались, когда же, наконец, подошел их троллейбус, оба почувствовали чуть ли не досаду.
Галантно пропустил ее вперед, помог войти. Она села у окна, оставив свободным место рядом. Он замешкался, место заняли, устроился напротив. Общение стало невозможным. Зато получил возможность рассмотреть ее, и остался доволен – не расплылась еще, стройная, миловидная, чем-то напоминала покойную жену, но помоложе.
”Давно не был на кладбище”, – почему-то подумал. Устыдился, точно стал уже на путь измены.
Они украдкой обменивались взглядами – взгляд-вопрос, взгляд-ответ, чем не разговор?
– Почему одна? – спрашивали его глаза, – ведь не стара еще, привлекательна, а взгляд подраненной лани.
– Отчего один? Где жена? Ухожен, хорошо одет, но не скрыть – дома никто не ждет.
Грустные ее глаза струили мягкий свет. Заглядевшись в них, почему-то подумал о своем доме, где его ждал ужин, который предстояло еще приготовить, кресло у телевизора, в котором по обыкновению задремлет, чтобы, проснувшись среди ночи, перебраться в стылую постель. Сидевшая напротив женщина отвлекала его от привычного, обыденного, навевала иной ход мысли…
Его остановка. Встал, поднялась и она. Ужели живут рядом? Хорошо бы.
Вышел первым, дождался ее, помог выйти – легкая, почти невесомая. Слова благодарности, неловкая смущенная улыбка, опущенные ресницы. Похоже, ей не по себе, она уже корила себя за несвойственную ей навязчивость.
Наконец, подняла глаза, в них теплилась еще надежда:
– Доброго вам вечера.
Ответить не успел.
Развернулась, пошла неторопливо, ожидая, что остановит.
Он глядел вслед колеблющемуся ее стану, борясь с собой, да так и не решился. Нашел себе оправдание. Как к ней обратиться? Ведь они так и не познакомились.
Она уходила, оставив его один на один с одиночеством, унося свое.
Осень зашумела дождем в деревьях, стекая струйками слез, ей было невдомек, она не понимала людей, так легко теряющих...
Ночью к нему пришла жена, укоризненный взгляд:
– Какой же ты! Даже не представляешь, насколько мне стало бы легче, если б я знала, что ты не так одинок, что за тобой есть, кому присмотреть, ну, что тебе стоило?
– Не знаю, не готов… зачем мне это? Да что теперь говорить – я и имени-то ее не знаю.
– Узнаешь, коли захочешь!
Стала прозрачной, зыбкой, растаяла в ночи…
Проснулся окончательно, до боли в сердце ощущая свою одинокость. Отправился на кухню, принял лекарство.
Увы, нет лекарств от одиночества. Сел у окна, безуспешно сопротивляясь заполонившему сердце сплину – вчерашняя встреча выбила его из колеи, нарушила размеренный ход жизни неоправданными надеждами, ненужными переживаниями…
За окном осень умывалась дождем, прихорашивалась в ожидании скорого рассвета. Впереди ее ждало много дел: следовало унять дожди, очистить прозрачностью воздух, подобрать краски, подмешать в них багрянец, выпустить на волю ветра – конец октября, а деревья еще полны листвы…