– Интересно, докину? – Инга взяла камешек.
Мы сидели на мостках и болтали ногами. Баржа стояла на том берегу. По палубе шныряла галка, чем-то похожая на Ингу: такая же шустрая и любопытная.
– Недолет, – сказал я.
Мой камень стукнул о ржавый борт.
– Подумаешь, – она фыркнула. – У тебя руки длиннее. А переплыть слабо?
– Легко, – ответил я.
– Подожди, – она задумалась, – а ты на баржах был? Внутри?
– Ползал как-то. Ничего интересного. Мусор, обломки всякие…
– А эта совсем недавно появилась. Нужно обследовать!
– Сандалии возьми, – проворчал я. – Или босиком по железкам пойдешь? Ничего там нет интересного. Это тебе не Белая Субмарина…
– А мы быстренько. Посмотрим и вернемся, – и она прыгнула в воду.
Воды в Шлиссельбурге – хоть залейся: тут тебе Ладога и Нева, канал и старые, еще петровских времен, шлюзы. С водой обычно и были связаны наши приключения.
Мы сбивали коленки на жестких ладожских берегах. Удочками, внахлест, ловили в Неве уклейку. Гоняли уток, на лодке рассекая гладь шлюзов. Кормили хлебом чаек. Вдоль и поперек изныряли канал.
Зимой катались на санках с откосов, торили по берегу лыжню, а однажды прошли по льду до самой крепости Орешек, к которой летом можно было добраться только на катере. Ох, и влетело нам от родителей!..
Канал переплыть было пустяковым делом.
Мы вышли на берег и вскарабкались по насыпи. Баржа осталась у нас за спиной. А впереди раскинулась Ладога. Массивные, как слоновьи ноги, башни Орешка стерегли невский исток.
Солнце спряталось. Налетел шквал и едва не сбросил нас вниз.
– Пойдем, – сказала Инга озабочено, – как бы дождь не пошел.
По деревянным сходням мы влезли на баржу.
В Ингу словно дух Веселого Роджера вселился, так она принялась орать и носиться.
– Вон туда песок загружают, да? А эта лестница для чего?
– Трап, а не лестница, – поправил я, – ведет в рубку.
– Свистать всех наверх! – завопила она, – по бим-бом брамселям!
– Раскомандовалась, – проворчал я. – Женщина на корабле – плохая примета. Вон как погода испортилась.
Слышно было, как шумит за насыпью озеро. Сейчас ему больше подходило старое грозное имя – Нево.
– А почему рубка сзади, а не спереди? – не унималась Инга.
– Не «сзади» а на корме. И не спереди, а на носу!
– А на твоем носу – сажа, – парировала она.
Мы полезли наверх. Трап проржавел, и руки моментально стали оранжевыми. Дверь в рубку оказалась запертой. А так хотелось крутануть штурвал!
– Можно, конечно, стекло разбить, – предложил я.
– Тебе лишь бы ломать!– вскинулась Инга. – Лучше внизу посмотрим.
– Давай, – я пожал плечами. – Поищем машинное отделение.
Тучи сгустились. Упали первые тяжелые капли. Молния вспыхнула прямо над головами, одновременно грохнул раскат.
Инга завизжала. Все-таки она была нормальной девчонкой.
Летняя гроза зачернила небо, прорезала всполохами зеленоватых зарниц. Над головой громыхало, будто в железные тазы стучал дубиной циклоп.
– Вспышка слева, – крикнул я, глядя на молнию.
– Вспышка справа, – подхватила Инга.
Гроза бушевала прямо над нами. Дождь был ледяным. Мы заметались в поисках укрытия. Я увидел железную дверь.
– Поднажали, – я вцепился в рычаг. Инга бросилась помогать.
– И – рраз, и – два!.. – дверь подалась, и мы ввалились внутрь.
– И – три, – закончил я.
Клац! Дверь захлопнулась.
Мы оказались в полной темноте. Шум остался снаружи. Мы навалились и толкали изо всех сил – уже в обратную сторону.
– Заклинило, – я стукнул дверь кулаком.
– Что же делать? – спросила Инга.
– Сейчас все равно наружу не сунуться. Подождем, пока ветер утихнет. Нужна палка… или железка, – я шарил в темноте, надеясь наткнуться на что-то подходящее.
Дренннь!.. раздался звук, будто рядом лопнула струна от гитары.
– Ой! – пискнула Инга, – Миша, что это?
– Не знаю, – я замер, где стоял.
– А вдруг веревка оборвалась, которой эта посудина к берегу привязана?
– Не веревка, а швартовый. Даже если так, куда нам отсюда деться? Поболтаемся по каналу туда-сюда. А вот если наводнение! – размечтался я. – Вода в Ладоге на десять метров вверх – раз! Через насыпь хлынула – два! Мы в открытом море… то есть, озере – три! В рубке стекло разбить, и к штурвалу…
– Ага, – сказала Инга. – Баржа-то старая. Может у нее в полу, то есть в трюме, дырка. То есть течь. И мы дружно идем на дно.
– Трусиха!
Ничто так не успокаивает нервы, как дрожащая от страха девчонка.
– Сам ты!.. – она обиделась.
– Ладно, не дуйся, – я сел рядом с ней на пол. – А звук этот… дед говорит, что на старых судах можно услышать скрипы, треск... умирает корабль, такое дело.
Ветер ватным кулаком бухал в дверь. Грохотало по-прежнему, только молний было не видно – нас обволакивала чернильная тьма.
– Он много рассказывал. Знаешь, что раньше делали с ненужными кораблями? Их жгли. Дед во Владивостоке видел: со списанного корабля снимали такелаж, уносили все ценное. А потом, чтоб не разбирать переборки, отводили корабль подальше, обливали соляркой и поджигали. Это, говорит, было легче, чем разбирать. Представляешь? Море, а в нем корабль горит. Сутки, другие. Тоскливое зрелище. А когда все внутри сгорает, его тащат к причалу и режут на металлолом.
– Вот гады, – отозвалась Инга. – Он им служил, а его – на костер. Жалко.
Гулкий звук донесся из-за двери. Мы вслушивались. Жуткая картина пронеслась в голове: горящий корабль на рейде, пламя жадно лижет переборки, а удивленные волны стараются его потушить. Из огня выходят души погибших матросов. Сгорает их дом, они ищут новый приют. Бьет рында – судовой колокол, созывая их … на старую баржу!
Я покрылся холодным потом.
Что-то дробно застучало – словно за стенкой клевала зерно стая птиц с железными клювами.
– А если к нам молния залетит? – спросила Инга. – Шаровые в форточку могут пройти и горстку пепла от человека оставить.
Не взаправду спросила – я чувствовал. Поэтому ответил, как положено:
– Дура, – сказал я, – Если б тут была форточка, мы бы из нее уже вылезли. Куда прикажешь влетать? Все герметично.
– Сам дурак, – возмутилась она.
Герметично. Мне показалось вдруг, что стены придвинулись ближе. И потолок…
– А помнишь? Маятник и… что-то там? У Эдгара По. Читала? – я старался говорить небрежно, хотя было не по себе.
– Ага, – ответила Инга. – Жуть! Сижу это я вечером с книжкой, одна. А брат как подойдет сзади и скажет: «Они идут за тобой». Я думала, умру на месте!
– А меня отец пугал: как-то я, маленький, показал на щиток с нарисованной молнией, и спросил, что там? А он ответил: электрический человек внутри сидит. Если открыть, вылезет. До кого дотронется – током убьет.
– А Белая Дама? Еще с садика, помнишь: про то, как руки из окон растут и тебя душат. А в темноте я представляла, как из-под кровати выползают ножницы, чтоб отрезать мне ноги.
Послышалось гулкое «ух», словно в дверь с размаху врезалось что-то мягкое и тяжелое. Оно било крыльями и искало щель.
Мне показалось, что это они: Белая дама и Обезьяна с улицы Морг, Электрический человек и Нечто с Ножницами. Как не прогонял я их мысленно, они выходили и вставали рядами: Угомон и Осторожно-злая Собака, огромный, с ростральную колонну, стоматолог и Элла Людвиговна, которая обидно била по подбородку, если я плохо говорил «the». Их было много, а меня так мало... Я чувствовал, как приближается их король, Самый Главный Кошмар Кошмарыч. Его звали «Вдруг». Вдруг я испугаюсь? Вдруг разревусь? Вдруг не найду выход?
Темнота стала густой и жирной. Мне показалось, что когда я выйду, буду липкий и скользкий, словно после лужи мазута.
– А я позавчера, – сказала Инга, – смотрела подводную одиссею Кусто. На глубине тоже очень темно. А не страшно. И люди, когда плывут, будто летят.
– А я его книжку читал. «В мире безмолвия». Помнишь, как он амфору тысячелетнюю распечатал и попробовал, что внутри? – спросил я.
– Я б не рискнула, – ответила Инга.
– А прикинь, открывает он, а там джинн: чего, мол, изволите?
– А Кусто ему и говорит: ничего мне не надо, только горючего двенадцать баков да новый генератор…
– И батискаф покрепче, чтоб в Марианскую впадину нырнуть, – захохотал я.
– А у джинна инфаркт: тысячу лет сидел, репетировал, дворцы строил…
– Ага, лакомые блюда изобретал: вдруг новый хозяин захочет?..
– Или яды, чтоб травить его врагов, – подхватила Инга.
– А тут Кусто такой: дизель-генератор мне – раз, батискаф новый – два…
– …и чтобы того, кто синего кита хоть пальцем тронет, навсегда разбил паралич…
– Нет, эта… кессонная болезнь!
Мы смеялись, как сумасшедшие. Стучали себя по коленкам, хихикали и утирали слезы. Тьма съежилась и притихла. Попятилась Осторожно-злая Собака, скуксился Электрический человек, вредная англичанка села править чью-то тетрадь.
В темноте поплыли пучеглазые рыбы. Веселые люди в аквалангах махали нам: все нормально, ребята! Улыбался с борта «Калипсо» Кусто. Не дрейфить, говорил он нам по-французски, но мы понимали и отвечали: уи, монсеньор. Уи.
Я поднялся. За мной были матросы всех кораблей, синий кит и даже незадачливый джинн. А те, из темноты, отступили. Я чувствовал себя ростом до потолка.
Вытянув руки, я пошел вдоль стен. Запнулся о какую-то штуку. На ощупь она была как лыжа, только тяжелая.
Ржавчина царапала руки. Мы подперли этой лыжей дверь снизу. Я со всей силы налег на рычаг, а Инга толкала руками. Не с первого раза, но получилось. Дверь открылась!
Мы выбрались на палубу. Гроза кончилась. Похолодало, будто пока нас не было, в мире прошла метель. Нежданное солнце в прорехах туч высвечивало воду зеленым.
– Смотри, – сказал я. – Вот что стучало.
В ладони лежали градины. Инга хлопнула меня по руке, и они просыпались.
– Ты что?! – воскликнул я.
– Больше не смей называть меня дурой! – она развернулась и пошла прочь.
– Женщины… – я пожал плечами, как иногда делал папа. И прыгнул с баржи в канал. Солдатиком.
Мы возвращались, взрезая саженками неожиданно теплую воду. Баржа осталась за нашими спинами.
читать далее: http://www.proza.ru/2014/07/11/1230