Статья из сборника материалов научно-практической конференции "Правда и вымысел в произведениях Вячеслава Дёгтева":
Вячеслав Дёгтев: Верую и уповаю... Ч.1, Воронеж, Центрально-Чернозёмное книжное издательство, 2009, стр. 15-22.
Екатерина Мосина (Воронеж)
Вячеслав Дёгтев – писатель, которого нет с нами уже четвёртый год, но страсти по нему до сих пор не утихают в его родном городе Воронеже. Предлагаемые читателям следующие строки – это дневниковые записи его землячки, редактора по профессии. Они очень далеки от сложившегося стереотипного восприятия этого неоднозначного, но бесспорно, талантливого русского писателя. Глубоко личные строки были сделаны в разное время, а потому не носят конъюктурного характера: что было, то было.
Дневник женщины, которую он не ждал
В жизни этого видного современного писателя я не играла никакой роли. И присваивать себе какие-то особые знаки внимания от него я не собираюсь. И называть себя его первым редактором тоже не могу. Но всё же у нас были с ним некоторые пересечения: ведь жили мы в одном городе, ходили по одним и тем же улицам, посещали одни и те же редакции и издательства. Да, я начинала редактировать его первую толстую книгу «Викинг», но потом передала рукопись своей коллеге.
Когда 18 апреля 2005 года областное телевидение в дневном выпуске передало сообщение о его смерти, более нелепой и чудовищной информации на тот момент придумать было нельзя. Я кинулась звонить знакомым. Меня стали уличать в том, что я что-то перепутала, ведь он «только ещё вчера был»: там, тут, где-то выступал, с кем-то спорил…
Я достала дневник и сделала ещё одну запись…
«Слава России. 19.04.05.
Умер Вячеслав Дёгтев. Померкла Слава России. На вид здоров, как бык, и мощен, как Илья Муромец. Русский богатырь. Слава России. А придёт смерть, и никто от неё не уйдет, не перепросится в другую очередь. Всего 45 лет, а может, и 46 уже минуло.
И как спешил! Как торопился книги свои писать и издавать! Конечно, надо было жить на что-то – а это основной его доход был, как он сам не раз говорил мне. Даже в последнюю с ним беседу по телефону он, в ответ на приглашение заходить в гости в редакцию моей газеты, так без обиняков и сказал:
– А что к тебе заходить? Всё равно моих рассказов печатать не будешь. Да, к сожалению, наше издание рассказов не печатает. Трудился он похлеще всякого трудоголика. Вот и скосил его недуг. Говорят, инсульт. Умер русский писатель Дёгтев. Об этом торопливо сообщило вчера без четверти пять по полудни местное телевидение. Завтра ожидается прощание в Доме офицеров. На которое я нашла предлог не пойти. Очень мне не хотелось бы видеть его безжизненное тело. А так сохраняется иллюзия, что он уехал далеко-далеко, как все сейчас уезжают...»
По прошествии времени я много раз встречала его на улицах Воронежа: то он торопится куда-то, то просто стоит на остановке, то шуршит листвой, вышагивая не спеша по осеннему парку. И в такие моменты я забываю о его смерти: кто-то, очень на него похожий внешне, прошёл мимо, а у меня в памяти всплыло: «Дёгтев!» И поскольку мы совсем не были с ним накоротке, я его не окликаю... Потом вспоминаю, что Слава от нас ушёл...
«21.04.05.
Смею себя тешить мыслью, что я была его первым литературным редактором, в подготовке первой книги в печать. Это было так давно, лет 12-13 назад. Я уже многое не помню. Только вот знаю, что рукопись его первой книги мне особенно талантливой не показалась. Были у меня и более интересные авторы, которых приходилось открывать для массового читателя».
Это было не в Воронеже, а в Казахстане, в республиканском издательстве «Жазушы», где я проработала семь лет, прежде чем судьба забросила меня в этот славный город, столицу Центрального Черноземья. И понятно, что, имея столь приличную практику, я была строга в отношении каждого нового автора. А Слава в те времена, в начале 90-х годов, ещё только-только вступал на свой трудный и громкий путь.
«...Некоторые рассказы мне вообще не понравились. Я теперь точно не могу сказать, какие именно. И особых потрясений не произошло. Осталось ощущение вторичности сюжетов, будто бы я это где-то когда-то у кого-то читала. И предложила автору небольшую доработку рукописи. Думаю, что оценка моя не была восторженной. В то время все издатели искали нечто необыкновенное, никогда не издававшееся, но чтобы убивало читателя сразу и наповал.
Попросту говоря, мой директор хотел издать коммерческую вещь. Но какая могла быть коммерция от рассказов никому тогда неизвестного Славы Дёгтева? Думаю, что в моём редакторском заключении это и было отмечено. Хотя и плохого о его рассказах мне тоже нечего было сказать.
То, что я не участвовала после в выпуске его книги в издательстве «Факт», не явилось следствием моей сдержанной оценки рукописи. Кажется, книга вообще не была издана, потому что у нашего директора что-то «не срослось» в плане финансирования. А если и издал он её, то без моего участия, потому что я вскоре уволилась из фирмы «Квадрат», частью которой было и названое издательство».
Впоследствии, как-то беседуя в сентябре 2005 года с моей коллегой, тоже с книжным редактором, Раисой Андреевой, вдовой поэта Алексея Прасолова, мы вспомнили Славу с горечью и наконец-то установили истину, что не я его первый редактор, а Инна Сафонова поскольку у него до того уже выходила тоненькая книжечка в Центрально-Чернозёмном издательстве. И Раиса Васильевна добавила:
– Ты была редактором его первой толстой книги.
Я вспомнила, что рукопись я не «зарубила», а передала её именно Раечке, которую специально и нашла для этого, а сама уволилась по причинам, не относящимся к изданию этой книги. Мои замечания Слава учёл, сдал доработанную рукопись в издательство, и весь последующий цикл по выпуску его книги «Викинг» делала Раиса Андреева.
«Отношения после этого с Вячеславом Дёгтевым у нас остались дружеские. Я его немного остерегалась во всех отношениях: ни деловых, ни амурных связей не было. Так, если встречались мы с ним в редакции какой-нибудь газеты (он часто публиковался в рекламной «Ярмарке» у Ю. Дедова), то мы с ним раскланивались, я задавала ему пару вопросов, он подробно отвечал и в конце обязательно сожалел, что я не печатаю рассказов. На том мы и расставались».
«01.05.05.
Но всё же ему удалось «спровоцировать» меня на публикацию его эссе в нашей узкоспециализированной газете. Это был 1999 год, 200-летие со дня рождения Пушкина. Здесь я не стану ничего пересказывать, надо взять подшивку газеты и воспроизвести всё, что было написано. Газету я нашла, вот, какой материал я в ней дала:
«Час-пик
Сегодня мой час-пик нельзя не посвятить ему, Великому Пушкину, юбилей которого на днях будем отмечать. Ну, как я могу умолчать о предмете моего давнего – с юности еще – увлечения! Ведь быть увлеченной – это такое прекрасное ощущение в жизни!..
...Сегодня я вам, мои дорогие читатели, могу представить только одно предложение. Но какое! Целое эссе написал воронежский хороший русский писатель Вячеслав Дёгтев. Он тоже увлечен! Мне кажется, что больше – языком, на котором поэт писал, пишет сам Вячеслав Иванович и пытаемся говорить мы сами. Именно пытаемся, ведь иногда послушать нас, как мы говорим, какие употребляем «эти самые», «ну как их», «ой, блин, не помню», – так животики надорвёшь со смеху. Если вас, дорогие читатели, заденет за душу эссе, звоните в наш «Час-пик» мне... или самому писателю Вячеславу Дёгтеву...»
Далее идут телефоны. Это выпуск-вкладка от 2-8 июня 1999, №2 (20) газеты «Работа. Бизнес. Учёба. Дело». Тут же, рядом с передовицей эссе Вячеслава Дёгтева «Язык и Пушкин»:
«Пушкина будут читать и почитать вовеки потому, что именно он создал тот язык, до сих пор современный, на котором мы говорим и пишем, - язык, изумительно чистый и невинный, как утренняя роса, как слеза ребенка, язык, переливающийся всеми цветами радуги, меняющий очертания и акценты, подобно калейдоскопу, твёрдый и прозрачный, гранённый, как алмаз-бриллиант, сверкающий червонным золотом высочайшей пробы, бедный временными формами в отличие, скажем, от английского, но богатый синонимами, эпитетами, нюансами и понятиями, жёсткий и жестокий в гневе и при отдаче воинских команд и нежный в любовном шёпоте-лепете, едкий безжалостно-несмываемый в насмешке и задушевный в материнской колыбельной, язык, слова которого иногда грохочут, подобно каменным глыбам, а иногда жалят, как встревоженный пчелинный рой, иногда шелестят, как изумрудная шелковистая листва майским розовым утром, а иногда рокочут грозовой тучей, или режут по живому, подобно остро отточенной бритве, язык простонародья, с грубыми, порой звериными звуками...»
Это только треть, если не четверть, одного предложения о Пушкине, а более о нашем языке.
Тогда, в июне 1999 года, как-то могло начаться наше духовное сближение. Слава оставил мне несколько рассказов, даже дискету дал, чтобы в компьютере были. Дал мне почитать своё произведение, оригинально использующее пушкинское стихотворение «Я вас любил...». Я весьма прониклась этим его экспериментом, хотя, как мне кажется, не он первооткрыватель.
…А потом я прочла его рассказ «Па-де-де» в газете «Ярмарка» про то, как он приглашал к себе женщину и съел её. Вот это насилие и кощунство в отношении женского образа в его работах меня в нём и страшило иногда. Я абсолютно не приемлю его рассказ «Копьё летящее», где он проклинает свою бывшую возлюбленную. За такие вещи я не могла его уважать. В нём я не видела благодушия и душевной щедрости. Многие его рассказы мне просто неприятно было читать. Отнюдь не от отсутствия мастерства, а как раз из-за такого грубого, ничем не прикрытого натурализма, от которого и так в жизни плохо, а тут ещё и в его литературе...
У меня есть четыре его книги, две – потолще – их я купила сама, две – потоньше – он мне подарил. С дарственными надписями три, одну я почему-то не стала просить подписать. Перечитываю книги снова. Вот он, рассказ про съеденную женщину – «Па-де-де», который по-прежнему вызывает сильнейший протест, просто омерзение. Впрочем, как и по-прежнему не приемлем рассказ «Копьё летящее». И я из-за этого рассказа относилась к его автору с неким презрением: как можно мужчине быть таким бестактным. Не столько лирическому герою – с него взятки гладки: даже если это сам автор с себя всё до последнего штриха списал, всегда можно перевести стрелки на «лирического героя», – а ему, «большому русскому писателю», Славе Дёгтеву. Надо так низко опуститься до страшной мести – проклятия женщины. Чего стоит такая, например, фраза по отношению к некогда любимой женщине: «И кто тебе сказал, что ты д о л ж н а быть счастливой? – с такой же закономерностью, как вкручивание болта в гайку? Эх ты, конвейерная!» Или: «Я слагал о тебе, невзрачной, восторженные песни, воспевал тебя, нескладную, в торжественных гимнах, посвящал тебе, некрасивой, возвышенные оды». И т. д.
Тут, на мой взгляд, автор промах сделал в творческом приёме. Если бы не от первого лица, а о третьем речь шла, то получилось бы прекрасное произведение о любви поэта к недостойной женщине, о том, как он её боготворил. И было бы оно очень и очень впечатляющим. Но в данном случае рассказ от первого лица. Особенность читательского восприятия в том, что уже это первое лицо ассоциируется с самим автором, и тут хочется сравнить Славу с мусорщиком – это, мягко говоря: коль некрасивая, невзрачная, то зачем же ты ей голову-то дурил, что ты пытался в этом мусоре найти? Ну, нельзя же утолять жажду из первого попавшегося под руку сосуда, далеко не чистого. Нет, нет, жестокий он был человек и неразборчивый. Судя и по другим его рассказам. Боюсь, что буду истолкована неправильно. Словно на свой счет принимаю его грубость и ненависть к женскому полу.
Уже после его смерти я спросила известную в Воронеже радиожурналистку, не доводилось ли ей общаться с Дёгтевым.
– Нет, я только раз его видела, и хорошего мало.
Она мне рассказала, как ей однажды пришлось быть бессловесной свидетельницей его далеко не благодушных отзывов о женщинах вообще. Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть её, поскольку в круге наших общений с Вячеславом не было даже таких поводов. Думаю, что это была бравада неудачника плей-боя. Мне кажется, что во внимании женщин он недостатка не чувствовал. А что с этим делать – он, если и знал, то как себя вести с женщинами, очевидно, имел своё, не всем дамам понятное и приятное представление. Отсюда и такие о нём толки.
Все четыре имеющиеся у меня его книги, к сожалению, составлены из одних и тех же рассказов. Так что, нового ничего нет в них, хотя, правда, изданы они в конце прошлого века: Слава был ещё молод и не успел к их выходу достаточно нового написать. У книги «Копьё летящее» даже составитель есть. Рассказы, они, как и стихи, должны быть объединены не только одним именем автора, а ещё и какой-то общей гармонией. Здесь хорошо было бы сделать циклы рассказов. А так по композиции каждая из имеющихся у меня его книг – сплошная какофония. Это издержки торопливости, спешки: достал денег на книгу, срочно сдавай в производство.
Надписи дарственные на книгах сами по себе неплохие: если две можно счесть дежурными, то ещё одна – это только для меня. Она была первой, сделана в январе 1997 года. Я была в Литфонде, зашла в бухгалтерию по каким-то делам. Римма Викторовна, бухгалтер, предложила мне купить книги, в том числе и «Копьё летящее» Вячеслава Дёгтева. Я купила, а через некоторое время в кабинет зашел и сам Дёгтев. У нас с ним началась церемония приветствий: расспросы о делах вперемешку с кокетством, чуточку флирта. Я показала ему купленную книгу и попросила её подписать. Надпись была соответствующая нашему разговору:
«Свободной... Екатерине Мосиной – от автора, тоже свободного, с пожеланием всего самого-самого и много-много. Слава России! Воронеж, январь 97 г.»
Подпись и номер домашнего телефона.
Как-то он стал часто заходить ко мне в редакцию. Шёл мимо по «Бристолю», где в то время располагался и мой офис, был в каких-то других редакциях, ну и зашел. Подарил мне две свои брошюры.
«Падающие звезды» он подписал так: «Дорогой Екатерине Мосиной – от автора, с симпатией. 7.02.2000». «Ещё не вечер», другую книгу, подписал: «Дорогой Екатерине Мосиной – от автора, с тёплыми чувствами. 7.02.2000».
…Подолгу наши отношения никак не проявлялись. То есть, если я о нём забывала, он обо мне не вспоминал.
Года два-три назад, в Воронеже была писательница Вера Галактионова. Мы с ней в Алма-Ате работали в издательстве «Жазушы» в одной редакции, общались вполне для меня плодотворно, мне нравилось. Я услышала по радио передачу, где она излагала суть своего приезда в наш город. Вслед за её выступлением шёл эпизод о Вячеславе Дёгтеве. Всей передачи я не услышала, и мне очень захотелось связаться с Верой, ведь я почти на двадцать лет потеряла её из виду. Я позвонила на радио, никто мне толком ничего сказать не мог. Тогда я позвонила Славе и спросила, как хорошо он знает Веру Галактионову, достаточно ли, чтобы знать её телефон. Телефон её он мне дал. И сказал, что они общаются, когда он бывает в Москве.
Я дозвонилась Вере и расспросила о житье-бытье. Наша беседа была восторженной, как бывает, когда давние-предавние добрые знакомые, не общавшиеся лет двадцать, вдруг получают известие. Времени было мало, и из экономии, когда Вера начала меня расспрашивать, как я живу, я сделала ссылку на Славу: если она с ним часто видится, то может и обо мне у него что-нибудь узнать. Боюсь, что Вера не совсем правильно меня поняла. Потому что, спустя некоторое время она у меня спросила, а в каких же мы отношениях со Славой. Я ответила, что ни в каких, просто знакомы мы с ним и живём в одном городе. И это было правдой.
Незадолго до его смерти, примерно за месяц – теперь уже установить мне сложно, хотя можно, если полистать прессу – я ему позвонила, чтобы поздравить с премией. Я купила «ЛГ», увидела информацию о том, что писатель Дёгтев получил премию за свои рассказы. Я подумала, что мало кто из Воронежа мог его поздравить. Ведь у него здесь были сложные отношения со многими. А люди стараются не замечать достижений других, скупы на похвалы и завидущи другим удачам. Почему не поздравить моего бывшего автора, рукопись которого я читала ещё лет 13 назад, раньше всех, и который добился таких высоких результатов? Ну и что, что мне не очень нравятся его произведения? Это не мешает мне гордиться тем, что Слава Дёгтев умножил славу России, что он живёт и пишет в том же городе, где и я оказалась на длительном проживании, что наши пути с ним иногда перекрещиваются. Я набрала его телефон и сказала: «Поздравляю с премией!». Он выразил недоумение, о какой это премии я говорю. Я сказала, что прочла в газете и решила поздравить его. Он, по-моему, так и не понял ничего. Наверное, я была для него слишком неожиданной женщиной. Женщиной, которую не ждут, но беседовать не отказываются. Тут-то я его и пригласила заходить в редакцию, всё там же в «Бристоле».
– А что заходить? Всё равно ты мои рассказы не напечатаешь, – сказал он. Для меня оказались эти его слова последними. Потом совсем нелепейшее извещение по телевидению, что писатель Вячеслав Дёгтев скоропостижно скончался».
Купила «Литературку», там сороковины по Дёгтеву. Листаю свой дневник, отчего-то мне захотелось повспоминать, как жила. Натыкаюсь на резкую запись о Дёгтеве, но вполне отражающую моё отношение к нему вообще:
«1997 год. 11 февраля. ...Он – не русский Джек Лондон – как его кто-то обозвал, он простой Джек-потрошитель. Так издеваться над натурой. Разве литература, это – когда только о насилии, о жестокости, о зле? В чём тут отдохновение души? Чему хорошему он может обучить? Если слово его «Копьё – разящее...»
Эти мои личные впечатления и мысли от встреч с писателем Вячеславом Дёгтевым ни в коей мере не направлены на умаление его таланта, его значения для современного литературного процесса.
Вячеслав Дёгтев сумел оставить свою страницу в русской литературе, а это далеко не каждому популярному писателю удаётся. Его рассказы – это хроника наших жёстких дней. Семьдесят лет мы были подконтрольны, а выход из этого состояния был и остаётся трагичным для многих людей. Дёгтев сумел показать это весьма запоминающимся своим пером. Возможно, то моё редакторское заключение, в котором был поставлен вопрос о коммерческой нецелесообразности издания книги в те дни, заставило его выбирать такие темы для творчества, которые могли бы соперничать с любым бестселлером нашего времени. И это горький факт в его творчестве: не о самовыражении он думал, а о самовыживании. И здесь, на мой взгляд, его успех и сокрыт. Он сумел гармонизировать «горячие» сюжеты, так желанные для потребы публикой, с твёрдым и уверенным почерком мастера.
«07.10.05
…В поисках чего-нибудь новенького я напала на дёгтевскую «Белую невесту».
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Это не только восторг от по-настоящему штучной ручной работы, это потрясение от его, как принято говорить, возмужания. Самая элегантная, самая тонкая, чем-то настойчиво мне напоминающая Куприна – хотя я не знаток творчества Александра Ивановича – литературная работа. Здесь каждое слово имеет свой вес… Пусть я не смогла найти более сильных слов, но эти – каждое – правда! Сразу же я, хоть и трудно это мне, прощаю ему его «Копьё летящее». Схожу в церковь и поставлю свечку за упокой его мятущейся грешной души.
И всё же он остался верен себе: «Ибо моя собственная жизнь – это выбор между ужасным и ужаснейшим, где верно действует лишь один закон – преумножения зла». Чем, я думаю, и прогневил Бога, да так, что Он у него эту жизнь отобрал. Вообще, творчество писателя, большого и русского, Дёгтева еще следует поразбирать и призадуматься над тем, как мы сами себя программируем. И он себя обрёк на смерть сам.
Тесно, очень тесно было ему в крохотном кружке, маленьком жизненном пятачке, коим есть Воронеж для многих. В силу разных причин и я перестала намечать себе «высокие» цели... так я, хоть и клаустрофоблю от Воронежа, но терплю – а куда деваться. А он от этого замкнутого пространства погиб.
И я не пошла к нему и не предложила ничего, чтобы могло его увлечь.
Я ведь была женщиной, которую он никогда не ждал...»
Вот эти фрагменты считаю возможным опубликовать. Но и за столь безобидные вещи подвергаюсь осуждению: от недоброжелателей Вячеслава – за то, что помню о нём; от его «друзей» – за столь нелестные о нём отклики. Но остаются где-то истинные почитатели дёгтевской прозы, которые смогут ознакомиться с ещё одним взглядом и на его литературу. Он сам её воздвигал в славном городе Воронеже, на неё и жизнь свою потратил. И только время покажет, примет ли Вячеслава Дёгтева в себя великая Русская литература, или фрагментарно оставит в поле зрения, доступном только лупе с большим эффектом увеличения.
Для текущего литературного процесса характерно по-разному оценивать усилия его творцов: здесь и преувеличение заслуг, и ложный пафос положения, и незаслуженное линчевание...