Открываю глаза и осматриваюсь. Душно, но не жарко, даже ветерок откуда-то веет. Пахнет раскаленным железом, дымом и мазутом.
Я лежу на спине около железной дороги, смотрю в черное, будто бы ночное небо. Но нет, оно просто затянуто тяжелыми асфальтовыми облаками. Облака клубятся, как дым из трубы паровоза, а под ними мечутся какие-то белые точки – птицы или обрывки легкой ткани, не разобрать.
Сажусь и протираю глаза. Нет, это не необходимо, ведь здесь мне совершенно не требуется сон – просто дурная привычка.
Железная дорога уходит куда-то в темноту, ее пересекает еще одна, потом еще. Целая сеть железных дорог покрывает вересковую пустошь. Трава жухлая, чахнет во влажной земле без единого лучика солнца. Глаза привыкают к синевато-стальному полумраку, и я вижу вдалеке лес, в котором скрывается железная дорога.
Откуда-то издалека слышится стук колес. Он все приближается, а потом мимо меня проносится легкая вагонетка. Она обдает меня потоком теплого воздуха, наполненного брызгами воды, издает протяжный свист и уносится вдаль, теряясь в тени леса. Ветер еще некоторое время треплет мои волосы, а потом стихает, будто и не было его вовсе.
- Грозянки летают, - тут сообщает мне чей-то утробный голос. – Будет дождь.
Я оборачиваюсь, гадая, чего мне ждать, но уже понимаю, что меня встречает мой проводник.
И этот огромный, ростом гораздо больше меня, паук совсем меня не пугает. Хотя нет, наверное, я все-таки вру. Он бы испугал меня, если бы был реальностью. Но я не могу вписать себя в этот мир, как бы ни старалась; я для него лишь тень, случайный знакомый.
Паук смотрит на небо темными матовыми глазами. Смотрю туда же, на белые стремительные точки. Это действительно птицы, только теперь мне слышится их далекий клекот из-под облаков. Он растворяется в пространстве где-то чуть выше леса в крохотных, повисших в воздухе каплях.
- Это грозянки? – спрашиваю его лишь затем, чтобы не молчать.
- Тише, - снова слышится звучный голос паука. – Иначе ее разбудишь.
Только сейчас замечаю, что на спине паука лежит тоненькая фигурка ребенка.
Но предупреждение запоздало: девочка просыпается и смотрит на меня огромными темно-серыми глазами. Какая же она бледная! Будто ни разу в жизни на нее не падали лучи солнца. И волосы точно снег, струятся по тонким плечам. В белом легком платьице она похожа на привидение.
- Идем, - ее голос тонкий и тихий. Может, это и не голос вовсе, а далекий шум порыва ветра в лесу?
Иду за ними, ведь они не могут прогнать случайно встретившуюся ночную тень. Да они и не стараются, наоборот ждут меня, если я притормаживаю, чтобы осмотреться.
Мы идем вдоль железной дороги к лесу. По сторонам тянется бескрайний пустырь, насквозь промокший от дождей и пропахший железом. Изредка вдалеке слышится стук колес проносящихся вагонеток, да птичьи голоса то и дело звучат будто бы ближе.
Около самого леса поворачиваем к показавшемуся боковому отростку железной дороги. Он весь проржавел от постоянной близости воды, шпалы покорежены и расщепились. Пути поворачивают за лес, и мы наконец останавливаемся.
Перед нами на путях разлегся темный паровоз, весь в копоти и разлившемся мазуте. Внутри этого мертвого механического монстра горит слабый свет - ни то керосиновая лампа, ни то пара свечей. Но этот свет виден издалека, ведь нигде вокруг больше не видно ни огня, ни даже крохотной искры.
Девочка легко соскальзывает со спины паука и, нисколько не боясь травинок, щекочущих голые пятки, несется к паровозу.
Я замечаю, что в темном боку паровоза прорезана дверь, только когда девочка дергает за ручку, и теплый свет вырезает прямоугольный проем во мраке.
Вслед за девочкой в импровизированную дверь протискивается паук, а следом за ним – я.
Внутри паровоза обустроена небольшая комната. В черной пасти топки разведен огонь, но он уже не способен вдохнуть жизнь в стальную машину. Нет в ней больше былой силы – все съела вездесущая ржавчина.
Посреди «комнаты» стоит стол и пара стульев. Замечаю, что у стола нет одной ножки, заменой ей служит высокая стопка старых, пожелтевших от времени книг.
- Как тебя зовут? – вдруг спрашивает девочка, усаживаясь на стул, поджав под себя ногу и глядя прямо на меня.
Мешкаю, думая, как же мне назваться. Ведь я всего лишь тень.
- Если не хочешь, не отвечай, - девочка пожимает хрупкими плечиками и отворачивается. Смотрит в темный дверной проем, откуда слышится далекий стук колес вагонеток да плеск первых капель дождя.
Подхожу к столу, не ожидая приглашения, сажусь напротив девочки на второй стул. Паук расположился у топки за спиной своей хрупкой подруги, смотрит на дверь непроницаемыми темными глазами. Я не стремлюсь узнать, что скрывается за его молчанием, чем заняты его отрывистые, точно стук капель, мысли. В темной пелене его взгляда существует только вечный ливень, только невесомая, отзывающаяся эхом в сознании, пляска капель по крыше паровоза.
- Ты читаешь? – спрашиваю у девочки почти безразлично, указывая на стопку книг. Мне, правда, неинтересно, ведь ответ так очевиден…
- Что делаю? – ее глаза снова обращаются ко мне, смотрят с таким искренним непониманием, что мне становится страшно.
- Ну, - объясняю, перебирая в голове возможные варианты (еще не умеет читать? или здесь как-то по-другому дети учатся?), - У тебя здесь много книг, - снова указываю на стопку.
- А, это, - она жестом фокусника достает откуда-то из-под стола еще одну книгу. – Ими печку топят, они горят хорошо. Мы их нашли, когда перевозчик с мусором сошел с рельсов.
Смотрю на паука, ожидая хоть какого-нибудь объяснения. Тот все так же смотрит на косые струи дождя, разбивающиеся о темный бок паровоза. Наконец, поворачивается ко мне, перебирая всеми восемью мохнатыми ногами, и вздыхает.
- Людей больше нет, - его голос заставляет меня вздрогнуть. – Мы с ней – последние, кто остался. И никто больше не придет, никогда больше не пойдут поезда по этим путям. Мы выжили, но человечеству это уже никак не поможет. Наши жизни не бесконечны, скоро все закончится.
Он замолкает. Я тоже молчу, обдумывая сказанное и ища хоть какой-нибудь подвох в его словах.
- А как же вагонетки? – цепляюсь за это последнее свидетельство существования людей в сине-стальном мире железных дорог.
- Автоматические, - он больше не смотрит на меня, только девочка продолжает пожирать меня взглядом, будто надеется, что я могу помочь ей. – Когда-то давно, еще до войны, люди создали эти механизмы для упрощения связи между городами. Связи больше нет, она не нужна пустым руинам, но механизмы все еще исправны.
Смотрю в пол, боясь встретиться взглядом с девочкой. Я знаю, она ничего не будет просить, но ее глаза скажут мне все сами. Она все понимает - ей никогда больше не встретить здесь человека, ее тело некому будет похоронить, когда этот мир захлебнется в дождях, задохнется в горьком запахе мазута.
Поднимаюсь, забираю книгу у девочки. Читаю название – когда-то позолоченные аккуратные буквы. «Механика. Том 1». Пролистываю несколько страниц – карандашные пометки на полях, чудом сохранившиеся, какие-то записи… Кто-то, должно быть, учился по этой книге. Сто лет назад.
Резко захлопываю книгу, не заботясь о выпавших страницах, выбегаю на улицу, толкаю дверь, запирая внутри паровоза последний отблеск света в этом мире.
Ледяные струи дождя стучат по голове и по спине, волосы намокли и липнут на холодный лоб. Пальцы все еще сжимают книгу, смотрю на нее почти с ненавистью. Никогда больше твои страницы не будут прочитаны, никто больше не выделит карандашом нужный абзац. Роняю книгу в грязь – ведь она больше никому не понадобится, а для растопки печки найдутся другие книги.
Мир железных дорог, ведь ты умираешь, точно древний одинокий старик. И скоро от тебя останется лишь автоматическая техника, да воспоминание в моей голове.
А здесь не будет ничего – будут вечно и пусто громыхать железные дороги, поднимая мертвые порывы ветра. И лес погибнет без солнца, залитый бесконечными дождями, пахнущими железом и мазутом. Только грозянки будут неутомимо парить в вечно-черных небесах.
Смотрю на небо с мелькающими точками грозянок и улыбаюсь. А по щекам текут слезы и горькие на вкус ручейки воды, падают на мокрую, почти превратившуюся в болото землю. Скоро я исчезну и не вернусь к тебе больше никогда, растворюсь ночной тенью в беспросветной дождливой темноте.
Стальной мир, о чем только ты думал, когда методично истреблял свою собственную жизнь? И зачем ты позволил мне увидеть твой закат? Зачем я тебе, ведь я всего лишь тень?
Ведь ты еще слышишь меня, дитя железных дорог?