На свидание к ним пошли Студент, Слон и Чёрный с Гузей. Вся зона знала о том, что сейчас на свидании решается судьба крытников. Последние дни я стал замечать, что некоторые стали сторониться меня. Вот так, наверное и в годы войны, если ты был замешан в связях с партизанами, то твой дом обходили десятой дорогой.
Хотя до войны все жили одной большой дружной семьей. Вот так и меня уже начинали обходить стороной, так как я с пацанами был в одной лодке. И поддерживать со мной отношения многие уже не видели смысла, для них я был битой картой.В тот день я был совершенно спокоен. Не знаю почему, но я даже не думал о каких-то последствиях. На свидании они пробыли целый день.
Уже перед вечерней проверкой, ко мне прибежал шнырь Студента и сообщил, что в восемь вечера на пятом будет сходняк, где будет обьявлено решение по крытникам. Вот тут я немного напрягся. Рёбра болели еще после спецназа, а тут еще существовала вероятность, что вечером свои же могут отбить рёбра ногами.
Я заставил себя сесть поужинать, хотя кусок не лез в горло. Ровно в восемь я был на пятом.Вся братва была в сборе. Я пытался определить по лицам Гузи и Чёрного каково, все-таки, решение. Но они были мрачнее тучи. Вот тут-то и у меня появились сомнения в существовании справедливости. Как обычно Студент вышел в центр круга и начал свою тихую и неторопливую речь:
-Братва, вы все знаете о том конфликте, который произошел между Гузей и Чёрным с авторитетами на «крытой». Было много споров. В курс были поставлены многие серьезные люди на воле. Решение далось нам всем не просто. Но оно правильное и бесповоротное. Авторитеты приняли решение, постараюсь дословно донести его до ваших ушей.
С этого дня Гузя и Чёрный уже не живут под вопросом. С этого дня они такая же братва, как и мы с вами. Те гадские поступки, которые им пытались приписать, не получили своего подтверждения. Люди специально ездили на «крытую» и все сами тщательно проверяли. Я очень рад за своих двух братьев. Мне нелегко пришлось, отстаивая их позицию. Но что было, то было. У кого есть какие вопросы?
Среди присутствующих не нашлось того, у кого бы возникли вопросы. Наступила гробовая тишина. Студент первый подошел поочередно к Чёрному и Гузе и обнял их. Дальше каждый стал подходить по очереди и проделывать одинаковые процедуры.
Четкий круг сбился в бесформенную толпу. Я постоял минут пятнадцать, так и не найдя возможности подойти к ним, развернулся и пошел на барак.
В отличие от остальных обнимающихся, я уже достаточно показал свое отношение к ним. А заниматься обезьянничеством мне не хотелось. Приблизительно через час ко мне пришли Гузя, Чёрный, Студент и Слон. Мы просидели часа три, разговор вообще не касался произошедшего, все и так всё прекрасно понимали.
Выпроводив всех,когда было довольно-таки поздно, я еще долго не мог заснуть. Я думал о том, что последние года три вся моя жизнь была на грани фола. Я хожу постоянно по очень узкой тропе, и сорваться в пропасть гораздо больше шансев, чем остаться на земле. Но во всех своих поступках я неосознанно подчинялся внутреннему состоянию. Это состояние не давало мне опускаться до того уровня, на какой опустилась практически вся зона в истории с крытниками.
Через неделю зону буквально ошеломила весть о том, что Студента увозят на другую зону. Всякая эпоха рано или поздно заканчивается. И его правлению наступил конец. Верхушка администрации изменилась коренным образом и у всех офицеров оставалась в памяти история со Слуцким. Ведь Студент невольно стал именно тем человеком, который поставил крест на его карьере.
Эта новость ошеломила Студента ничуть не меньше, чем всю колонию. Срочно был создан сходняк, так как надо было выбирать нового смотрящего. Студент на сходняке перешел с места в карьер. Он четко обозначил свою позицию, заявив, что видит смотрящим за зоной только Чёрного.
После того, как уважаемые люди сняли все обвинения с Чёрного и Гузи, вряд ли кто-то решился бы возразить против этой кандидатуры. За весь срок он ни разу себя не запятнал каким-либо грязным поступком.
Сходняк получился коротким и для многих неожиданным. За долгие месяцы у меня наконец-то появилось чувство морального удовлетворения. Ведь приятно, когда ты не пошел за стадом, а развернулся и пошел в другую сторону, но в итоге первым оказался у цели. Цель то была – правда. Вечером того же дня ко мне зашел Чёрный и мы с ним долго гуляли по локальному сектору. Он многим со мной делился и советовался.
Проводили Студента. Чёрный, не долго думая, начал производить в зоне перестановки. Ведь еще две недели тому назад многие из тех, кто сейчас преданно заглядывали ему в глаза, хотели бить его смертным боем. Конечно же, рубить шашкой с плеча никто не собирался. Но многим в свободной форме было разьяснено, какое они теперь занимают положение в колонии.
Хотя существует, проверенная практика, которая приходит к нам из прошлых веков. Когда еретики каялись и говорили, что заблудились, один мудрый человек высказал свою точку зрения, что их не надо прощать, а надо казнить. И аргументировал это тем, что каяться надо не тогда, когда пришел час расплаты, а чуть раньше.
Многие этот момент упускали, впоследствии чего целые государства приходили в упадок. Есть люди, которым надо давать шанс. Но существует особая людская порода, которую надо отодвигать, такие добра не помнят. И высидев в засаде, через время придут за твоей головой.
Мои отношения с завхозом подходили к финишной прямой. Видя, что я особо не форсирую события, он все больше набирал обороты. После того, как Чёрный стал смотрящим за зоной, у него состоялся разговор с начальником колонии. В процессе этого разговора, «хозяин» очень четко дал понять, что не позволит, чтобы блатные физически расправлялись с завхозами и прочим активом колонии. Этот фактор во многом сдерживал и меня. Видно завхоз отряда знал об этом не хуже меня. И уже не стесняясь, в открытую, противопоставлял себя мне.
Но всему когда-то приходит конец. Существовала такая практика, что когда на отряд поднимались этапники, то главные вводные для них поступали от смотрящего. И смотрящий решал, какую нару определить вновь прибывшим.
Однажды я пришел на барак зная, что сегодня был этап, и попросил шнырей позвать мне этапников. Через минуту мне рассказали, что завхоз уже переговорил с этапниками и сам указал им спальные места. Я молча встал и пошел в каптерку. Зайдя в вещевую каптерку, основное место обитания завхоза, я еще не принял решения, как поступлю. Но то, что этот разговор будет последним, это я знал точно. Завхоз обедал со своими двумя дневальными.
-Поднялись обое и вышли! А ты, «коза» тупорылая, можешь продолжать кушать и внимательно слушать меня.
Дневальные исчезли, как привидения. Я закрыл за собой дверь на замок и подошел к обеденному столу.
-Ты, животное милицейское, совсем «рамсы» потерял? Или ты думаешь, если я глаза закрываю на некоторые вещи, то ты принимаешь это как мою слабость? Придурок, время в колонии не то, чтобы таким как ты мозги вправлять. Или тебя опера зарядили смелостью под завязку?
Завхоз сидел с невозмутимым видом и продолжал хлебать из миски какую-то похлебку. Я почувствовал, что начинаю заводиться. Подойдя к столу, я рукой ударил по миске с баландой так, что миска опрокинулась на одежду завхоза. Он вскочил и кинулся на меня.
Каптерка представляла собой маленькую комнату, которая практически вся была заставлена стелажами, на которых хранились личные вещи осужденных. Между стелажами был длинный, узкий проход. В этом проходе особо не размахнешься. Завхоз был ниже меня ростом и меньше в комплекции. Это давало ему преимущество в ближнем бою.
Я знал, что он неплохой боец. Моя задача была не подпустить его к себе на расстояние шага. Уступая мне в физической силе, он мог рассчитывать только на хорошо поставленный удар. В принципе, так и получилось.
Я пропустил первым. Он очень быстро сблизился со мной и нанес довольно-таки сильный удар в челюсть. Но проиграть в этой схватке означало, что все мои отсиженные года пошли бы коту под хвост. Если тебя посадил на задницу «козел», то авторитет твой будет практически уничтожен. Дальше было все как в тумане. Впервые за долгие годы я потерял контроль над собой. Фактически, меньше чем за минуту, я выбил из него всю его дурь, но остановиться уже не мог. Психика была уже не та.
Спас меня от нового срока Моряк. Он прибежал и, услышав, что в каптерке началась разборка, стал дергать дверь. Когда он понял, что она закрыта на ключ, то выбил маленькое стеклянное окошечко, просунул руку и открыл дверь изнутри. Я был в состоянии аффекта. Когда Моряк ворвался в комнату, завхоз уже не мог подняться с пола, а я все бил и бил его. Он тронул меня сзади за плечо и сказал:
-Брат, все нормально, он своё получил.
Но в горячке на любое прикосновение я реагировал, как на нападение. Неожиданно развернувшись Моряк сам попал под «раздачу». Поднявшись с пола, он обхватил меня двумя руками и вытащил в коридор. Там я уже стал приходить в себя.
Завхоз лежал на полу и не поднимался. У Моряка полностью заплыл левый глаз. Через пять минут на отряде был войсковой наряд. Контролеры не решились подойти ко мне, а стояли в стороне и ждали, пока я сам подойду. Когда я уже успокоился, Моряк быстро собрал мне пакет со сменным бельем и я направился в сторону ШИЗо.
Шагая по стометровке, меня не покидала мысль, только бы завхоз не умер. Чувство досады и непоправимости случившегося, буквально разьедало меня изнутри, как соляная кислота. Придя в ШИЗо, мне почему-то надели наручники. Для меня это стало неожиданностью, раньше такое не практиковалось.
Меня отвели в пустую камеру, и сказали, что через час соберется весь офицерский состав. Минут через двадцать с грохотом открылась «кормушка» и в ней появился запыханный Чёрный.
-Братан, что ты натворил! Я же только с «хозяином» договорился. И с братвой поговорили, решили, что для выравнивания положения в зоне чуточку потерпим. Ты знаешь, что он до сих пор без сознания?
Короче, давай так. На твое наказание в ШИЗо я вряд ли уже повлияю, но сейчас побегу, буду платить деньги, чтобы этого героя вывезли на вольную и лечили, как в кремлевской больнице. Лишь бы не «крякнул» (умер), а то от срока я тебя уже точно не отмажу.
Зная организаторские способности Чёрного, я не сомневался, что он сделает все по максимуму. Прибежав в штаб, он полчаса просидел у майора Беспалого. Не знаю, какими способами, но он договорился с ним, что против меня не будут возбуждать уголовного дела. Потом метнулся в санчасть, и раздавая деньги налево и направо, быстро организовал приезд скорой помощи в колонию.
Травмы у завхоза были серьезные. Была поломана челюсть и скуловая кость, не считая множества рассечений. Находясь в камере, я молил Господа дать мне последний шанс. Я просил, чтобы Он сохранил жизнь завхозу и отчаянно каялся. Я слово дал, что больше никогда в жизни не потеряю контроль над собой.
Через час меня вызвали на «крестины». Беспалов с Ивановым были не в себе от злости. Беспалов, хоть и получил приличную сумму денег, все равно орал, как боевой слон. В итоге последовало наказание, которому не подвергался ни один из зеков на моей памяти за мое время пребывания в колонии.
Мне дали шесть месяцев ПКТ, в одиночке, которая располагалась в глухом коридоре. То есть по соседству в камерах никто не сидел. После «крестин» меня провели в каптерку, где хранились матрасы и холщовая роба. Я снял всю одежду, взамен которой
получил черную робу. На её спине хлоркой были вытравленны большие буквы ПКТ. На ноги я надел холодные керзовые ботинки. Смущало то, что на дворе был декабрь месяц. А на мне трусы, носки и тонкая роба.
Когда за мною в камере захлопнулась железная дверь, я понял, что мое положение гораздо хуже, чем мне представлялось, так как этот коридор находился в самом углу ШИЗо. Соответственно, отопительная система здесь делала разворот. И поэтому радиаторы отопления свои функции исполняли процентов на двадцать.
Это было настоящее ПКТ. Лампочка в тридцать шесть ватт. Нары пристегиваются к стенке. В восемь часов вечера отбой. Контролеры заходят на шмон, ты в это время идешь получать скатку (матрас). Пока они перерывают камеру в поисках чего-нибудь запретного, ты в сопровождении двух контролеров приносишь матрас из вещевой каптерки. Матрас на деревянную нару, и мгновенно засыпаешь.
В шесть часов подьем, та же процедура. Берешь «скатку» и идешь в каптерку. Когда возвращаешься, нара уже пристёгнута. Четырнадцать часов мне предстоит ходить взад и вперед. На лавочку могу присесть только три раза за день: во время завтрака, обеда и ужина. Хотя перечисленные приемы пищи всего лишь слова.
Существовала негласное наказание, которое касалось приема пищи. Среди зеков это называлось «день летный, день пролетный». А конкретней баланду мне давали через день. Когда был день пролетный, мне приносили только три раза хлеб. За день выматывался так, что когда ложился на нару, это было высшим счастьем, верхом блаженства. Ведь за день приходилось несколько сотен раз отжаться от пола и столько же сделать приседаний, дабы не замерзнуть.
Труднее всего было ночью, холод был дикий. Я закутывался в тонкое верблюжье одеяло. Это напоминало конструкцию чукотского чума или шатра. Я подтыкал под себя одеяло и с головой залазил в свое убежище. В течение часа меня трясло от холода, как в лихорадке. Потом тепло накапливалось и надо было проспать всю ночь не шелохнувшись, чтобы драгоценное тепло не улетучивалось. Порой приходилось терпеть и не ходить в туалет до самого утра, только ради того, чтобы не выпустить из созданного мной пространства столь драгоценное тепло.
День сменялся днем, ничего не менялось. Видно свыше была дана команда, чтоб со мной никто не разговаривал. Ни контролеры на обыске, ни баландеры, когда они привозили в лётные дни баланду,- молчали. Сначала я на это не обращал внимания.
Приблизительно через месяц полной тишины я осознал, что человеческий голос стал для меня чужд. Теперь часто свои мысли я произносил вслух и как бы слушал свой голос со стороны. Наверное, со стороны это выглядело забавно.
Администрация, видимо, всерьез взялась за меня, так как уже больше месяца мне не могли передать нормальной еды и теплые вещи. Но это лучше, чем новый срок. За первый месяц я потерял в весе порядка десяти килограмм. Больше всего напрягало то, что могу подхватить таберкулез. Условия для этого были созданы идеальные. Неполноценное питание плюс постоянная сырость.
Утешением стола помывка,раз в неделю. В субботу был банный день. Перед помывкой меня заводили в каптерку, где я брал мыло, одноразовый станок и шел в специально отведенную комнату. Раз в две недели приходил зек - парикмахер и без насадки обривал мою голову машинкой.
Вся зоновская суета начала отходить на задний план. В тишине и в некоем аскетизме голова стала гораздо ясней. Порой я ловил себя на мысли, что тишина и молчание действуют в этом мире подобно фильтру для мусора. Внутри меня все меньше возникало каких-то негативных эмоций. Все казалось ничтожным, в сравнении с всепоглощающей тишиной.
Видимо, тишина так же обладает высокой проводимостью для духовного потока, который находит тебя и постепенно начинает обвалакивать. Я с жадностью вспоминал те строки из духовной литературы, которые читал,но особо не вникал в их суть. Сейчас каждое слово для меня приобретало новый смысл.
Как-то я решился заговорить с контролером и попросил, чтобы ко мне пришел начальник отряда. Это было мое законное право. Отрядный появился как раз во время отбоя, когда я шел за скаткой. Он держался со мной, как ученик младших классов с десятиклассником. Такое чувство, что он чувствовал себя виноватым в том, что я нахожусь здесь. Хотя я не отрицаю тот факт, что косвенно он был замешен в этом проекте, который подразумевал переход власти на отряде в руки завхозам.
-Осужденный, вы хотели меня видеть?
-Как на отряде, все нормально? Нового завхоза не прислали?
-Да нет, думаю, больше пытаться не будут. Говорят Чёрный за тебя к хозяину ходил. Вроде бы «хозяин» дал слово, что поговорит с «кумовьями», чтобы они прекратили эти эксперименты с назначениями.
-Кстати, как здоровье завхоза?
-Неделю назад привезли из больницы. Вроде жить будет. Как он, вообще, остался жив! Я потом видел в каптерке, что в тех местах, где промахнувшись пару раз ты попал в уголки, из чего был сварен стеллаж,- уголок погнулся. Я представляю, что было-бы с его головой. Ну да ладно, все это прошлое. У тебя есть какая-то просьба ко мне?.
- Передай Моряку, что пусть соберет несколько книг, которые лежат у меня в вещевой каптерке и передаст. Он знает какие.
-Хорошо, я постараюсь, чтобы тебе все это передали. Кстати, Моряк в ближайшие месяцы отправиться на новую «крытую». Сейчас в нашей системе идут порой не очень продуманные реформы. Месяц назад вроде бы всех «крытников» отправляли назад в зоны, а сейчас кажется создают в каждой области, по одной «крытой», чтобы не возить далеко.
Через два дня завхоз ШИЗо просунул в кормушку пакет. В нем было несколько книг, два яблока и шерстяные носки. За все это удовольствие оперативникам заплатили больше ста долларов. И то Чёрный их еле уговорил.
Два яблока, я растянул на неделю. А из шерстяных носков уже не вылазил.
Через два месяца тишина понемногу начала тяготить. Как только я окунулся в духовную литературу, в камере стали происходить порою необьяснимые вещи. Я явно чувствовал чье-то незримое присутствие. И от этого присутствия порой сковывало холодом все внутри.
Когда-то местные жители из числа контролеров рассказывали, что как раз на месте ШИЗо раньше было кладбище. И теперь эти мысли не выходили из головы. Ночами я ясно слышал, как кто-то ходит в коридоре и останавливается возле моей камеры. Страх сковывал до оцепенения.
Я спасался только читая «Отче наш». Я знал, что контролеры ночью не ходят в ту часть ШИЗо, где я находился. И вообще они сидят ночами, играют в нарды, или домино. Поделиться об этом с кем-либо я не мог физически, так как собеседников у меня не было. Приходилось только уповать на Господа.
Видно Господь попускал, чтобы нечисть проявлялась возле меня во всей своей «красе». Ведь это Божественная мудрость: все зло обращать в помощь нам,недостойным. Когда нам страшно, мы призываем на помощь Бога и всех святых.
Недели через две я привык ко всем этим шагам, шорохам, Но порой мне казалось, что даже слышу негромкие подвывания у себя под дверью.
Мне попалась небольшая брошюрка о житие Серафима Вырицкого. Не знаю почему, но я очень проникся к нему. Это был очень богатый человек, миллионер. В царские времена торговал пушниной в России, и за рубеж. Но потом, все свои активы распродал, деньги передал в Лавру и нуждающимся и принял постриг.
Один из эпизодов в его жизни основательно приблизил меня к пониманию того, что во всем надо уповать на Господа. Даже тогда, когда кажется, что все рухнуло.
Весьма бедный человек имел большое семейство. Год был неурожайный и они еле - еле сводили концы с концами. Детям грозила голодная смерть. Крестьянин взял свою лошадь, которая была единственной кормилицей в его многочисленной семье и пошел в Петербург, чтобы продать ее на рынке.
Но на рынке его обманули цыгане. В итоге он остался без лошади и без денег. Возвращаться домой без денег и без лошади и наблюдать, как дети будут умирать от голода было не в его силах. Будучи глубоко верующим человеком, но доведенный отчаяньем в безнадежной ситуации,принял решение покончить жизнь самоубийством.
Он пришел на один из мостов через Неву и остановился возле перил. В нем происходила борьба. Он знал, что суицид - это грех, за который не будет прощения от Господа. Он стоял и как заклинание шептал:
-Да будет на все воля Твоя, Господи, но не моя.
В это время мимо проходил будущий старец Серафим Вырицкий, а на то время - преуспевающий купец. Он остановился, так как подумал, что крестьянин обратился к нему. Разговорившись и поняв ситуацию, в которую попал этот несчастный, он отвел его на рынок и купил лошадь с телегой.
Телегу загрузил провизией и отправил обезумевшего от счастья крестьянина к голодным детям. Вера спасла этого человека в минуту безысходности. Он отдал свою судьбу в руки Господа, а Богу это мило. И в лице купца Он послал ему выход из этой ситуации.
Мне становилось всё ясней, что в таком обращении к Богу вся жизнь может измениться в одну секунду. И как важно в минуту отчаяния, даже стоя на краю пропасти, найти в себе силы и передать Ему решение своих проблем. Что может человек, по сравнению с возможностями Всевышнего.
Я приобретал бесценный духовный опыт.Начал понимать всю тщетность земной суеты в которой живем и думаем, что решаем какие-то глобальные проблемы. Так шли неделя за неделей, мой срок пребывания в ПКТ подходил к концу. За решеткой уже сияло летнее солнце.
Последний месяц администрация ослабила вожжи, и мне потихоньку начали передавать более сьедобные продукты. За полгода я потерял больее тридцати килограмм веса. Но по всем законам, если в одном месте убавилось, то в другом должно прибавиться. Это прибавление произошло в моем сознании. Из ПКТ я выходил другим человеком.
Я вышел в зону, как больной в первый раз после продолжительной болезни выходит во двор больницы. Пока шёл по стометровке, меня изрядно покачивало: то-ли от переизбытка кислорода, то-ли от слабости из-за большой потери веса. Но сознание моё было чисто и свежо, как никогда. Насколько ничтожными казались все лагерные разборки по сравнению с таинством тишины и молчания.
Душа искала Господа, а как раз в одиночной камере для этого были созданы все условия.