Возвращение

 Сергей Васильев

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Глава 1

Мой рабочий день в районной поликлинике, где я по четвергам консультировал, заканчивался. Всех пациентов уже приняли, и мы с медсестрой оформляли медкарты. Зазвонил телефон, я взял трубку и услышал заведующую:
– Николай Сергеевич, примите, пожалуйста, еще пациента, случай серьезный. Проходил мужчина медкомиссию для ГАИ, терапевт направил на рентген. Давно не делал, ну и... Словом, сами увидите.
– Хорошо, хорошо, Алла Константиновна. Присылайте больного.
Через минуту я уже смотрел карту пациента: Мишин Александр Иванович, 52 года, село Соколово. Предприниматель.
На нескольких листочках были записи специалистов: невролог, хирург, ЛОР, окулист. Заключения: здоров, годен. У терапевта тоже все в норме, давление 120/80, пульс 64. Направлен на рентген легких.
Читаю заключение рентгенолога: «По всем легочным полям обоих легких определяются множественные округлые образования с четкими ровными контурами в диаметре около одного см. Необходимо провести дифференциальный диагноз между метастатическим поражением легких и диссеминированным туберкулезом».
– Верочка, попроси в рентгенкабинете снимки Мишина.
Медсестра вышла, а я принялся думать о диагнозе: туберкулезом, пожалуй, тут и не пахнет, а вот метастазы рака в легкие вероятнее всего. Посмотрев снимки, я утвердился в своем мнении. Рентгенологическая картина была типичная, случай, можно сказать,  студенческий. Задача состояла в выявлении первичного опухолевого поражения, источника метастазов.
– Вера, зовите пациента, – попросил я и отложил подальше снимки и медкарту.
– Здравствуйте.
В дверях появился мужчина среднего роста, крепкого телосложения. Выглядел он по крайней мере не старше своих пятидесяти с небольшим лет. Правильные черты лица. Выразительные серые глаза. Четко очерченные подбородок и скулы, короткие, аккуратно уложенные волосы – все это указывало на твердость, уверенность в себе, решительность. Одет он был весьма прилично. Темный костюм, голубая рубашка, дорогие, хорошо начищенные ботинки подчеркивали организованность и аккуратность нашего пациента. Да и слово «пациент» никак не вязалось с этим человеком. Скорее уж посетитель.
– Проходите, Александр Иванович, садитесь, – пригласил я Мишина к своему столу и приступил к опросу: – Какие у вас проблемы со здоровьем? На что жалуетесь, что беспокоит?
– Проблем нет, все в порядке, – коротко по-военному ответил Мишин.
Я начал подробно расспрашивать, задавать уточняющие вопросы в надежде ухватиться за какую-нибудь ниточку. Чем болел за свою жизнь? Как аппетит, не похудел ли за последнее время? Нет ли слабости, одышки? Какую нагрузку может вынести? Характер стула? Нет ли затруднений при мочеиспускании? Болит ли в спине? Ну и так далее. Александр Иванович ни на что не жаловался.
Завершая расспрос, я почувствовал не то что бы испуг, растерянность Мишина, скорее некий дискомфорт, недоумение. Похоже, за последние годы никто столь тщательно не интересовался его здоровьем, да и, вообще, он привык больше задавать вопросы, нежели отвечать.
– Доктор, – мой пациент наконец решил выяснить для себя цели столь подробного обследования, – что за проблемы у меня со здоровьем, что на снимках?
– Проблемы есть. Но давайте, я сначала вас осмотрю. Нужно раздеться.
Внимательно обследовав Мишина, я не выявил никаких отклонений. Если бы не данные рентгена, следовало бы написать: практически здоров.
Пациент быстро оделся, не давая мне времени на обдумывание тех нужных слов, той дозы информации, которую в подобных случаях следует выдавать больному.
– Александр Иванович, у вас серьезное заболевание. На снимках выявлены изменения. Но они носят вторичный характер. Какой орган поражен, неясно. Нужно обследоваться.
– Николай Сергеевич, мне вас рекомендовали как хорошего, опытного врача. Скажите прямо, что у меня предполагаете. Я не барышня, в обморок не упаду.
Для меня не было сомнений: нужно говорить правду, не скрывать, не увиливать, не перекладывать ответственность на других. Как сказать – это другой вопрос. Я положился на свой опыт, начиная этот непростой для нас обоих разговор:
– У вас в легких метастазы. Где находится сама опухоль, их источник, я пытаюсь выяснить.
– То есть у меня рак?
– Чтобы сказать точно, нужно исследовать ткань опухоли или метастаза, найти атипичные, раковые клетки. Повторяю, необходимо дополнительное обследование.
– Почему именно метастазы в легких, а не где-то еще? Вы уверены?
– Слишком типичная картина на снимках. Туберкулез, альвеолит имеют характерные симптомы. У вас их нет.
– Неужели болезнь так запущена? Неужели это нельзя лечить?
– К сожалению, речь идет о четвертой стадии, когда опухоль распространяется по всему организму. Операция здесь не поможет. Необходима мощная химиотерапия. К тому же нужно найти первичный очаг, а это не всегда удается.
– Как я понял, метастазы могут быть у меня не только в легких?
– Нужно обследоваться, – снова повторил я. – Неужели сейчас, когда вы знаете, что с вами, вы не припомните никаких перемен в своем здоровье?
– Наверное, стал больше уставать, не высыпаюсь, меньше успеваю сделать, чем раньше. Но это я списывал на большие нагрузки на работе. Плюс два года без отпуска, да и лет мне немало.
– Вам нужно срочно ехать в областной онкодиспансер, проходить обследование и решать вопрос о химиотерапии.
– Погодите, погодите, доктор, мне надо закончить прежде важные дела.
– Какие дела! Нельзя терять время. Болезнь развивается.
– Николай Сергеевич, я вам верю. Будьте откровенны до конца. Мне всю правду вряд ли кто скажет. Сколько мне осталось?
– Вы военный?
– Да, ракетчик, подполковник РВСН, демобилизовался в 2002 году. Десять лет назад была нештатная ситуация. Подвергся радиационному воздействию. Трое из моих сослуживцев уже умерли от рака. Дело связано с раздолбайством руководства. Но имеется гриф секретности, вот мы и молчим.
– Если не лечиться, то четыре – шесть месяцев, до майских праздников можете не дожить. А если химиотерапия пойдет хорошо, то дольше, насколько, не могу сказать. Если же в результате лечения возникнут осложнения, то и этих месяцев может не быть. Тут, как говорится, палка о двух концах. Чтобы подавить рост опухоли и ее распространение, нужна химиотерапия, но при этом значительно увеличивается риск осложнений.
Во время нашего разговора я не отводил глаз от Мишина. Надо сказать, самообладание его не покинуло ни на секунду. Александр Иванович оставался спокойным, ни один мускул не дрогнул на его лице, не изменился цвет кожи, только капельки пота проступили на лбу и висках.
Какие эмоции бушевали внутри моего собеседника, что пришлось пережить ему в эти минуты, стоит ли объяснять. Еще полчаса назад это был другой человек, нет, вернее, у этого человека была другая жизнь. Как бы то ни было, именно я подвел под ней черту.
– Александр Иванович, не опускайте руки, нужно верить, бороться, надеяться... – пытался я ободрить Мишина дежурными фразами, но сказанными искренне, от души.
– Надеяться на что, на чудо? – прервал меня пациент.
– На себя, на медицину, на друзей, близких, на Бога, наконец. И не от такого рака люди поправляются. Вы сильный, вы мужчина.
– Да, меня голыми руками не возьмешь. Мы еще повоюем, – попытался пошутить Мишин.
– Это правильно. Александр Иванович, возьмите направление в областной онкодиспансер. И ради Бога, не тяните. – Я передал пациенту направление. – Здесь на обратной стороне мой телефон, как поедете, позвоните. В онкодиспансере работает мой знакомый, я попрошу, он поможет вам. Удачи.
– Спасибо, доктор.
Мы пожали друг другу руки, попрощались. Мишин ушел, ушла медсестра, а я еще минут двадцать сидел, пытался привести мысли в порядок. Не подвела ли меня самоуверенность, не много ли я взял на себя? Может, проще было бы отделаться общими словами, пусть разбираются онкологи? Да нет, картина очевидная. Мой принцип: если можно сказать правду – говори. В общем-то, за двадцать пять лет врачебной практики каких только случаев у меня не было, и экстраординарным данный не назовешь. Конечно, по-человечески было жаль Александра Ивановича.
Эти мысли не покидали меня весь вечер. За столько лет работы, наверное, сотни людей слышали от меня подобные заключения, и я не задумывался над этим, как сейчас, разве что в начале моей врачебной практики. Конечно, на моем месте мог оказаться другой врач, и он поступил бы так же. Но это мало успокаивало, к тому же у меня возникло чувство, которому я не мог дать объяснение. Такое ощущение, что и Мишин для меня станет тем человеком, который изменит мою жизнь, привнесет в нее то, о чем я тогда даже не помышлял.
Мы сообщили в сельскую амбулаторию в Соколово о  Мишине. Я сам говорил с терапевтом, она обещала взять под контроль. Неделю-другую я ожидал звонка от Александра Ивановича, но он не звонил, может быть, не хотел доставлять лишних хлопот.
Работа накрыла меня с головой, и я несколько месяцев находился в состоянии хронического цейтнота. Терапевтическое отделение в ЦРБ повисло практически целиком на моей шее, тридцать – сорок больных почти постоянно, консультации в больнице, поликлинике, дежурства. Слава Богу, в марте вышла из декретного отпуска доктор, которую я замещал. Так что я о себе забывал, куда там помнить о Мишине, да и сколько у меня их было – Петровых, Ивановых, Сидоровых. При наших нагрузках врачебный цинизм – элемент самосохранения. Не в оправдание нашей черствости говорю, а просто привожу факт.
О Мишине пришлось вспомнить через полгода.

Глава 2

В середине апреля по «скорой» к нам поступил тяжелый пациент, Митин Андрей Иванович, пятидесяти двух лет, из деревни Митки, что примерно сорок километрах от города. Проведенное обследование выявило множественные метастазы рака по всему организму. Судя по всему, жить ему оставалось совсем немного.
– Как же вы, Андрей Иванович, так себя запустили? – больше с сожалением, чем с укоризной спросил я больного.
– Да-к, все думал, пройдет, полегчат. Скотину опять-таки не бросишь. А уж совсем лихо стало недели две как.
; Оставили б скотину. Не на край же света ехать. Что тянуть?
– Да-к фершал посылала. Аккурат перед ноябрьскими приезжали в поликлинику вашу, рентген делал. Сказали ничего нет.
Я отправил сестру за картой и снимками Митина в поликлинику.
Читаю заключение рентгенолога: в легких и сердце изменений не выявлено. Смотрю снимки: так и есть. Подпись лаборанта: 3/11-09г. Мишин А.И. 52 года. Меня бросило в пот.
– Вера, – прошу я медсестру принести снимки Мишина Александра Ивановича, – срочно. Верочка, умоляю!
У меня колотилось сердце в ожидании. Мои предположения подтвердились. На снимках, подписанных Митин А.И. 52 года 3/11-09, отмечались метастатические очаги в легких.
Сравниваю две подписи: Митин А.И. и Мишин А.И. Написаны так, что не разобрать, где Мишин, а где Митин. Тут еще и инициалы совпали, и возраст, и дата. Вот такое трагическое, нелепое стечение обстоятельств, вдобавок невнимательность, неаккуратность рентгенологов и медсестер. Это еще нужно выяснять.
Со снимками и картами я пошел к заведующей поликлиникой.
– Алла Константиновна, помогите разобраться, где чьи снимки, – попросил я, объяснив ситуацию.
Заведующая несколько минут изучала надписи на снимках. Затем неуверенно, но все-таки согласилась со мной.
– Наверное, вы правы. Нужно вызвать Федотова, зав. рентгенологическим отделением, пусть дает объяснения.
– Алла Константиновна, пострадали два пациента, моя репутация. Как я оправдаюсь перед больными? Простите, перепутали снимки? Сколько раз я говорил: пронумеруйте истории болезни!
– Николай Сергеевич, вы правы на все сто процентов. Но вы видели наши коридоры, забитые народом, не хватает врачей, сестер, лаборантов, они на две-три ставки пашут. Ну, выгоню я рентгенолога, кто работать будет? Пушкин?
– Все так, Алла Константиновна, у меня в отделении те же проблемы. Народ наш безграмотный, а так, по судам замучались бы ходить.
– Да, народ у нас простой. Не столица.
Мне не раз указывали на мои московские корни, и в зависимости от ситуации ставили это в упрек или в похвалу. Я переехал из Москвы восемь месяцев назад. Но это отдельная история.
– Уж вы разберитесь, пожалуйста, я же не главному врачу пришел жаловаться.
– Хорошо, Николай Сергеевич, разберемся. Порядок наводить надо в конце концов.
– А с Мишиным я сам объяснюсь, извинюсь, если надо. Может, я сам не проследил, не перепроверил. Если бы знать...
– Да ладно на себя-то наговаривать, есть в вас это, Николай...
Мы распрощались с заведующей поликлиникой. У нас с ней складывались неплохие служебные и человеческие отношения. Эти отношения мы не форсировали, соблюдали по негласной договоренности некую дистанцию, которая постепенно, естественным образом, сокращалась. Я был уверен, что Алла Константиновна эту непростую ситуацию решит так, как положено.
Было уже поздно, и насчет Мишина я решил звонить на следующий день, прямо с утра. Звонок в Соколово меня озадачил. Мягко сказать, озадачил.
– Алло, Соколово, амбулатория? – на удивление быстро дозвонился я.
– Да.
– Мне доктора Матвееву.
– Я слушаю.
– Это из ЦРБ. Хотели бы узнать, как там Мишин Александр Иванович.
– Похоронили два дня назад.
– А что случилось?
– Ничего не случилось. Рак у него.
Я чуть не выкрикнул в трубку: «Да нет у него никакого рака!»
– Извините, он обследовался, проходил лечение в онкодиспансере?
– Нет, не поехал. И от лечения отказался.
– Спасибо.
Я положил трубку. Нужно было привести мысли в порядок, с трудом соображалось. Ничего не сходилось. По крайней мере, один из двух должен был жить, а по факту Мишин уже умер, а Митин «дышит на ладан».
Я позвонил в поликлинику:
– Алла Константиновна, вы еще головы не сносите по поводу снимков?
– Нет, руки пока не дошли. На два часа пригласила всех заинтересованных лиц.
– Погодите, я звонил в Соколово по поводу Мишина. Так вот на днях он умер, говорят от рака.
– Ничего не понимаю. А Митин?
– У Митина точно рак. Думаю, он и недели не протянет.
– Мистика какая-то.
– Я, пожалуй, поеду в Соколово, разберусь на месте. Чертовщина какая-то.
– Смотрите, Николай Сергеевич, считаешь нужным, езжай. Я главному сама доложу, а то пойдут слухи.

Глава 3

Решение ехать в Соколово я принял быстро, да и раздумывать особо не было времени.  Сначала надо было покончить с срочными делами в отделении... Как ни старался, но раньше двух часов освободиться не получилось. Я рассчитывал, что до трех все равно успею. Работают врачи как минимум до трех, а сейчас по весне больных много, так что задерживаются и на час, и больше. Езды было всего ничего – каких-то сорок пять километров, благо моя старенькая «Нива» стояла внизу под окнами отделения.
По дороге я обдумывал разговор с заведующей амбулаторией. Решил так повести себя: «Я тут по своим делам, ну и попутно зашел познакомиться лично, заодно спросить про Мишина». О снимках говорить ничего не буду, ну а дальше – по ситуации.
Я не проехал и половину пути, как начались проблемы. Как всегда не вовремя взялись ремонтировать дорогу. Несколько километров пришлось буквально ползти, объезжая кучи щебня и гравия. Наконец выбрался на нормальную дорогу, но тут двигатель стал терять мощность, а вскоре совсем заглох. Мои неумелые попытки завести мотор ничем хорошим не кончились, вдобавок я посадил аккумулятор.
Как назло, и машин не было, чтобы остановить, попросить помощи. До Соколово оставалось рукой подать, до крайних домов метров пятьсот, не больше. Обидно...
Все-таки есть Бог на земле. Остановился «уазик», из машины вышел парень лет тридцати:
– Что случилось, командир?
Я объяснил как мог проблемы с машиной, заодно поинтересовался, где можно отремонтировать мою старушку.
– Это тебе к Митричу надо, – доставая буксировочный трос, посоветовал шофер.
– Ну, к Митричу так к Митричу. Деваться некуда.
Мою бедную «Ниву» отбуксировали почти через все село к большому бревенчатому дому, во дворе которого стояло несколько разобранных и полуразобранных машин. Между ними деловито, по-хозяйски ходили жирные утки.
– Да, – многозначительно произнес парень, снимая буксир, – все, кранты, теперь до утра.
– Как до утра? – Такая перспектива меня не устраивала.
– Посмотри на часы, полпятого. Он уже бухой.
– Как, бухой?
– Так, элементарно. Ну ладно, мне ехать надо.
– Спасибо. – Я протянул водителю сотню.
Он повертел ее в руках, как будто давно не видел денег и не знал, что с ними делают. Затем забрался в кабину.
– Ну, бывай. – Он хлопнул дверью «уазика» и дал по газам.
На мой стук вышел пацан лет тринадцати-четырнадцати.
– Мне Митрича, – попросил я.
– Отец спит, завтра с утра приходите, – похоже, привычно ответил парень.
– Разбуди, очень нужно. Скажи, работа срочная.
– Пьяный он. Завтра с утра. Не бойтесь, машину никто не тронет.
Я соображал, что мне делать. Искать другого мастера, или попытаться застать кого-нибудь в амбулатории. Остановился на последнем:
– Слушай, амбулатория ваша далеко?
– Да нет, рядом. Вон за тем столбом повернете направо и прямо по дороге минут десять, там увидите.
В амбулатории я застал санитарку, которая мыла пол. Она сообщила, что врачи сегодня работали в первую смену. Завтра Людмила Алексеевна будет с десяти часов.
Не везет так не везет. Я уже смирился с ситуацией, нечего дергаться, останусь до утра, к тому же на последний автобус в город уже не успевал. Санитарка оказалась словоохотливой, рассказала про расписание автобусов, про жизнь в Соколово, про амбулаторию.
Оказывается, Соколово очень старое село, зажиточное в царское время, и при советской власти тут жизнь кипела. Богатый совхоз, маслосырзавод, льнокомбинат. Все работало. Население было около семи тысяч. То рабочим поселком называли, то райцентром хотели сделать. Благоустраивали, развивали – стадион, дом культуры, даже музыкальная школа была. Сейчас только агрофирма еле выживает и несколько фермерских хозяйств. Развивается одна лесопилка. Много народу, особенно молодежь, поуезжало. Мужчины пьют. Денег нет.
– Правда, пару месяцев назад зашевелились, начали производство восстанавливать, дома для переселенцев строить взялись, дорогу ремонтируют. Говорят, всем работа будет. Посмотрим. Мужики наши к стакану привыкли, а не к работе, – делилась со мной Анна Сергеевна.
Сама она по образованию была инженер-технолог льнопроизводства, пять лет как на пенсии. Муж умер два года назад. Дети устроены в городе. Слава Богу, хоть какую-никакую приработку к пенсии нашла, а многие и этого не имеют, своего хозяйства не привыкла держать.
Я нашел момент и, объяснив мою ситуацию, спросил у Анны Сергеевны, есть ли в селе гостиница, общежитие или гостевой дом какой-нибудь. Короче, где можно переночевать.
– Ну что вы, какая гостиница. Общежитие при льнокомбинате раньше было, а сейчас вряд ли, комбинат ведь не работает. Но вы узнайте, это по нашей улице до конца, там увидите. А не получится, у меня переночуете. Советская, девять.
Я не удержался, спросил про Мишина.
– Народ разное говорит. Вроде рак у него был. Рак или нет, врачам виднее. А вот с головой у него точно нелады. Бизнес свой наладил и отдал, от лечения отказался, замкнулся в себя, в свой дом переселенцев пустил. Странным каким-то стал, блаженным, что ли. То не замечал никого раньше, начальник, одно слово, а в последнее время сам подойдет, поздоровается. Да и умер странно. Вроде как и не болел особо, все время на ногах. За несколько дней до смерти его видела. А тут говорят, помер. Раковые больные уж как мучаются, сколько лежат. Он лишь похудел немного, так иные до глубокой старости одни кости носят.
– Вы были с ним знакомы?
– Да как знакома, на одной улице живем, через пять домов. Почитай, соседи. Каждый день на работу мимо его дома хожу.
Я поблагодарил Анну Сергеевну за информацию, за предложение остаться у нее на ночь. Решил все-таки дойти до льнокомбината. Прогулялся, как и предполагалось, напрасно. Впрочем, мысли мои были заняты не проблемой размещения на ночь, а Мишиным. Рассказ санитарки поставил много вопросов. Хотя, всерьез их вряд ли стоило воспринимать, но все-таки. Я раз за разом возвращался к той единственной встрече с Александром Ивановичем. Мишин не показался мне человеком, которого можно легко сломить. Впечатлительным, ранимым, внушаемым он явно не был.
Конечно, внушить человеку можно многое, но внушить рак? Да и вообще, от рака ли он умер? В словах санитарки была доля правды. А если не от рака, то от чего? Впору хоть проводить эксгумацию. Поймал себя на мысли, что меня интересует больше причина смерти Мишина, чем сам Александр Иванович, и я его жизнь воспринимаю в свете его болезни. А ведь он работал, любил, страдал, радовался, к чему-то стремился, ради чего-то жил, что-то оставил в этой жизни. Неужели врачебный цинизм так деформировал мою душу, что я перестал воспринимать больного человека как личность, как создание Творца, а вижу в нем лишь носителя болезней?
Для меня вдруг стало ясно, что загадка смерти и загадка жизни Мишина – одно целое. И еще моя личная причастность к судьбе этого человека. Конечно, можно было прикрыться ошибкой медсестер, рентгенлаборантов, но диагноз поставил я, я объявил его Александру Ивановичу, с моим диагнозом он вернулся в Соколово.
С такими мыслями я бродил по улочкам. Делать было нечего, податься особо некуда, да и думалось на ходу как-то лучше.
Незаметно я оказался на одном из холмов, на которых расположено село, самом высоком, там, где стоит церковь с колокольней. Храм выглядел довольно старым. Его ремонтировали, строительные леса на половину окружали здание. Шла служба.
Какой замечательный вид открывался с этого холма – такой простор, такая ширь! Внизу поля, обрамленные лесами, озера, перелески, мирно раскинулось село Соколово. Я оторвался от своих размышлений, любуясь этой красотой. Солнце опускалось в темную гладь далекого озера. Был конец апреля. Только-только проклюнулись зеленые листочки на деревьях, юная, нежная зелень. Торжество рождения жизни, торжество возрождения. Как хорошо, что я бросил все дела, приехал сюда, что у меня сломалась машина, что судьба забросила меня в этот уголок. Иначе я бы не увидел этого великолепия, не дышал бы этой свежестью, не слышал бы хрустального звона колокола.
Я вспомнил, что с утра ничего не ел. Откровенно говоря, было не до этого.
Следовало купить чего-нибудь на ужин, каких-нибудь конфет к чаю, ведь я рассчитывал быть в гостях. Продавщица уже закрывала магазин. Я уговорил ее отпустить мне кое-что из еды, напугав, что, если умру с голоду, она будет виновата.
Смеркалось, нужно было торопиться к Анне Сергеевне. В Соколово я уже ориентировался и быстро вышел к Советской. Мое внимание привлек добротный кирпичный дом, он выделялся среди деревянной деревенской застройки. Глухой основательный забор, большой участок, ворота и дверь освещались фонарями. Надо сказать, что на Советской, в отличие от других улиц в Соколово, фонари горели на всем ее протяжении. Я остановился, рассматривая дом, потом заметил номер и понял, что это дом Мишина.
Конечно же я должен был сюда прийти. К двери подошла миловидная женщина лет тридцати пяти – сорока. Света было достаточно, и мне удалось ее рассмотреть. В выразительных больших глазах на худом, тонком лице отражались усталость и грусть. Роста она была небольшого и одета довольно просто. В темной куртке размера на два больше, чем нужно, женщина казалась особенно хрупкой.
Я заговорил первым:
– Простите, это дом Александра Ивановича Мишина?
– Да, это его дом.
– А я старый друг Александра Ивановича, мне поздно сообщили о его смерти. Но я не мог не приехать, он очень много для меня сделал.
Я сходу придумывал историю знакомства с Мишиным. Главное, думал, не сболтнуть лишнего.
Женщина посмотрела на меня изучающим взглядом. Вид интеллигентного человека, к тому же вежливое обращение вызвало у нее доверие:
– Добрый вечер. Пройдемте в дом.
Я понял, что эта женщина из тех переселенцев, которых пустил к себе Мишин. Мы прошли в дом через просторную веранду. В прихожей разделись, хозяйка предложила тапочки и пригласила на кухню.
– Как узнал о смерти Александра Ивановича, так решил обязательно приехать, сходить на его могилу, пообщаться с людьми, с которыми он в последнее время был близок. К сожалению, несколько лет мы практически не имели вестей друг о друге. Так получилось. Да, извините, я не представился. Николай Сергеевич.
– Валентина Петровна.
Прибежали две девочки, одной лет десять-одиннадцать, другая на год-два постарше
– Привет, мамочка. Мы уроки уже сделали, – доложила младшая.
– Поздоровайтесь, это Николай Сергеевич, друг Александра Ивановича.
– Здравствуйте, – поприветствовали меня дети.
– Здравствуйте, добрый вечер.
– Ну ладно, бегите, займитесь своими делами. Потом приду, проверю уроки, – дала указания мать и представила своих детей: – Постарше Маринка, маленькая Ира и еще Антон, он уже большой, ему шестнадцать. Скоро придет. Да вы, наверное, голодный с дороги. Сейчас я вас ужином накормлю.
– Спасибо, не откажусь. Это вам к чаю. – Я достал конфеты, печенье из своей сумки и продолжил разговор: – Вас не удивляет, что я вот так заявился к вам? К тому же время позднее...
– Нет, я уже перестала чему-либо удивляться в этой жизни. А вас не смущает, что я тут хозяйничаю, в чужом, собственно, доме? – в свою очередь спросила Валентина Петровна. – Ведь Александр Иванович мне, по сути, никто. Четыре месяца назад я его вообще не знала.
– Нет, ведь вас здесь поселил Александр Иванович. Я и сам его знаю совсем немного.
Хозяйка достала горячий плов из микроволновки. Быстро наладила закуску, поставила початую бутылку водки и две стопки.
– Давайте помянем.
Я стал разливать водку.
– Мне хватит, – остановила меня Валентина Петровна.
– Светлая память.
Мы выпили. Как положено, не чокаясь.
– Вы кушайте, кушайте и водки наливайте себе, не стесняйтесь.
Я налил себе стопку и отдал бутылку хозяйке:
– Спасибо большое, очень вкусно.
– На здоровье. А теперь давайте чай пить.
Валентина Петровна сидела напротив меня, устало подперев голову руками, так по-свойски, так доверчиво, как будто к ней в гости зашел хороший знакомый или родственник. И я чувствовал себя на редкость уютно и спокойно. Намотавшись за день, после двух стопок водки и хорошего ужина за чаем я так расслабился, что никуда не хотелось уходить.

Глава 4

Валентина Петровна подлила мне и себе чаю и начала свой рассказ:
– Мы с семьей приехали сюда пять лет назад как вынужденные переселенцы из Таджикистана. Юра, муж мой, уже тогда болел. Сколько всего претерпели, не приведи Господь никому. Муж инженер-энергетик, я учитель математики. Думали, здесь обустроимся понемногу, начнем жизнь заново – молодые еще. Обещали субсидии, работу, жилье нормальное. Мы понимали, что на многое не стоит рассчитывать, главное из того ада вырвались. Руки есть, дети уже подрастать стали. Думали, вытянем. Поселили нас и еще три семьи в барак, старое общежитие льнокомбината, удобств никаких. С работой тоже проблемы. Муж то на одной, то на другой, то вовсе без работы. Я в садик няней устроилась – копейки, но какая-никакая работа. Детей в школу определили, худо-бедно приспособились, огород завели – все подмога.
А тут у мужа обострился туберкулез, работа тяжелая, холода, а у нас одежды теплой нет, детям кое-как выкроили. Юра – он совестливый, лишний кусок не съест, ходил в куртчонке, все где какую копейку заработать старался. Вот и надорвался. Полгода болел уже сильно, то дома, то в больнице. Уж год как похоронили. Тяжело было так, что жить не хотелось, а куда деваться – дети. Антон стал помогать, да и девочки. Утешим друг друга, поплачем – все легче.
В середине декабря, в самые морозы загорелся наш барак. Проводка где-то замкнула, дом-то ветхий. Выскочили с детьми, в чем были, только документы успела схватить, все остальное сгорело. Слава богу, сами уцелели. На работе помогли и из школы – кто чем мог, кто деньгами, кто вещами. А жить-то негде. Девочек на первое время заведующая в детском саду разрешила пристроить. Нашли комнатку, приспособили, да еще и подкармливать стали на кухне. Ну а мы с сыном в бане у знакомой разместились. И на том спасибо. С неделю так прожили. Я между детьми разрывалась, хлопотать пыталась на счет жилья – бесполезно. Вечером как-то часов, наверное, в семь-восемь заходит к нам в баню Александр Иванович. Я его и не знала, слышала, есть такой бизнесмен, предприниматель, Юра одно время у него подрабатывал. Поздоровался, представился, так, мол, и так, я за вами, собирайте вещи, какие есть, поедем ко мне, дом пустой стоит, а вы бедствуете. Я ничего сказать не могу, слезы ручьем, стою как дура. Александр Иванович с Антоном уже вещи складывает. Машина у него была большая, джип. Сели, поехали за девочками. А я, грешным делом, думаю, не замыслил ли чего дурного. Говорил народ, что он мужик жесткий, свою линию гнет. Чем платить буду, как рассчитываться придется? Приехали в дом, я понемногу пришла в себя, говорю:
– Нет у нас денег платить вам. Могу только круглые сутки работать на вас, на любую работу согласна.
– Ну что вы, какие деньги, на чужой беде грех наживаться. Сын с семьей живет далеко, жена тоже, да и я здесь редко бываю. Располагайтесь, хозяйничайте, места всем хватит, девочкам отдельная комната, сыну. Вот ключи. Это визитка моя с телефонами, если что – звоните, не стесняйтесь. Пользуйтесь всем, что здесь есть. В холодильнике на первое время продукты.
– Как же нам вас благодарить, дорогой Александр Иванович. Всю жизнь на вас молиться будем, – казалось, из самого сердца у меня эти слова вылились.
– Господу Богу молитесь, Его благодарите. Прошу только, постарайтесь ни с кем об этом не говорить. Берегите себя. Спаси Господи.
И так сердечно, так искренне он сказал это, что не удержалась, как отца родного, как спасителя обняла.
Засмущался он, поцеловал в лоб, как дите малое, погладил меня по голове. Дочек поцеловал, с Антоном по-мужски за руку попрощался. На душе так тепло стало, так хорошо, не помню, когда уже так радовалась. Слезы льются. Дети тоже плачут.
Александр Иванович вернулся через пять минут.
– Совсем забыл, извините, – говорит, – это вам на нужды. Одежду купите, к школе что нужно. – И положил на стол деньги.
Я потом, как он ушел, посчитала – двадцать тысяч! Вот так мы здесь оказались. Поначалу думала, что это сон, вот проснусь и снова наш барак, наша баня. Постепенно привыкли, освоились. Порядок поддерживаем, чистоту. К деньгам я даже не прикоснулась, совестно как-то было, человек и так большое благо для нас сделал.
Александр Иванович, как я поняла, был человек занятой, все время в делах, разъездах, но зайдет вечером на минуту-другую, справиться, как жизнь, нет ли в чем нужды. Дня, наверное, через три-четыре после нашего переселения заглянул, как обычно, увидел, что деньги лежат нетронутые, и с обидой так высказал:
– Что это вы, Валентина Петровна, от денег отказываетесь. Я могу себе это позволить, есть у меня такая возможность.
– Александр Иванович, дорогой, я себе позволить не могу. Не нищие же мы, в конце концов, я работаю. Вы и так столько добра сделали.
Забрал он деньги, ушел. Чувствую, обиделся человек. Думаю нужно позвонить, извиниться, ситуация не очень хорошая.
Сутки спустя так же вечером приезжает он, аккурат за день до Нового года. Заносит елку живую, а следом подарки — детям куртки зимние теплые, красивые, добротные. Продуктов всяких к новогоднему столу.
– Извините, – говорит, – обидел я вас с этими деньгами в прошлый раз.
– Вы меня простите, не думала, что так получится. А за подарки спасибо огромное.
Я чмокнула его в щеку, и дети кинулись благодарить, расцеловали его. Александр Иванович засмущался, но было видно, что доволен.
Хотели его на Новый год пригласить, но как-то не решились. А он, оказывается, уехал куда-то далеко, неделю примерно его не было. Приехал перед Рождеством, заглянул на несколько минут. Опять привез продуктов, девочкам пригласительные билеты на рождественский праздник в городской театр. А мне подарил пуховый платок.
– Вы простите, Валентина Петровна, я вас  тогда без подарка оставил, ей-богу, не знал, как вам угодить. А это моя мама посоветовала, гостил у нее.
– Александр Иванович, голубчик, мы-то ведь в ответ не можем вас достойно отблагодарить.
– Господа Бога нашего благодарите. Сегодня такой праздник. Приходите в церковь.
Так мы в первый раз пришли в храм. По сути, нас туда Александр Иванович привел. Вскоре и крестились мы. А на рождественский праздник в город он сам девочек свозил. Так дети радовались: на горке накатались, в кафе пирожные ели, приехали с гостинцами. Весь день потратил на них.
Уже после Рождества стала замечать, что вечером в летнем домике горит свет. Летний домик расположен в глубине двора, там, где сад и баня. Решила пойти посмотреть, мало ли что. Постучалась в дверь, никто не отозвался. Я вошла. В небольшой комнатке, стоя на коленях, спиной ко мне, лицом к иконам молился Александр Иванович. Проходить, прерывать молитву было неудобно. Окинув комнату взглядом, я тихонечко вышла, осторожно прикрыв дверь. В комнате успела увидеть обычную кровать, стол, печь типа буржуйки, небольшой шкаф для одежды и посудный шкаф. На столе несколько книг и исписанных листов. Все просто и аккуратно. Понятно было, что здесь жил и молился Александр Иванович.
Представьте, как мне стало не по себе. Живем в свое удовольствие, не замечаем ничего вокруг. Я отправила сообщение: «Александр Иванович, очень прошу зайти, Валентина Петровна».
Через полчаса он пришел. Я предложила чаю, усадила его, заранее продумала весь разговор и обратилась к нашему благодетелю, стараясь его не обидеть:
– Александр Иванович, вы ставите меня в неловкое положение. Поселили нас в хоромы, а сами ютитесь в летнем домике, удобств никаких, холодно. Нехорошо как-то. Здесь же достаточно места для всех.
– Валентина Петровна, примите нынешнее положение, как волю Божью, как промысел Божий. А что касается меня, мне очень удобно: ничто не отвлекает от молитв, а для меня это очень важно – столько зла, столько грехов за мной осталось. Так что я не благодетель ваш, в этом деле моя корысть – о своем спасении беспокоюсь.
Я слушала как завороженная и не знала, что сказать, а он продолжал:
– У вас семья, свой уклад. Зачем я буду вас стеснять, я ведь к тому же женатый. Только, прошу, не говорите об этом никому.
Вот так и поговорили. Теперь по свету в летнем домике я знала о присутствии Александра Ивановича, представляла себе, как он молится, сама стала читать вечернее правило. Александр Иванович частенько уезжал. А в те дни, когда был здесь, заходил к нам. То продукты передаст, то просто поздоровается, от чая не отказывался, но и не засиживался. Так прошла зима.
Народ, конечно, быстро разузнал, где мы обитаем. Говорили всякое, да и сейчас все обсуждают. Одни, что, мол, надоело мужику бобылем жить, а тут готовая семья. Другие – что на почве веры умом тронулся. Третьи – что у него на все свой расчет, выгода имеется. Ко мне с расспросами приставали, кто вокруг да около, а кто прямо в лоб. А я молчу как партизан.
Дети мои привязались к Александру Ивановичу, полюбили его. С Антоном у них дружба сложилась, настоящая, мужская. На работу его к себе устроил, по вечерам на три часа – привести цех в порядок, стружки, опилки убрать. Стал он понемногу станки осваивать. Зарплату приносит, как положено. На охоту парня брал...
Я слушал Валентину Петровну, смотрел на ее лицо, светящееся теплотой и благодарностью, на ее глаза, в которых стояли слезы, и понял, что живой пример христианской любви, которую явил покойный Александр Иванович, согревает ее сердце и лежит в основе ее веры.
Скрипнула входная дверь. Валентина Петровна всполошилась:
– Это наши с работы пришли, Антон и Владимир, брат Александра Ивановича. Заговорились мы с вами, время уже полдесятого. Нужно кормить мужчин. Давайте вам приготовлю постель, пока работники переоденутся, руки вымоют.
– Нет-нет, сначала накормите. Еще рано спать.
– Здрасьте.
На кухню заглянул Антон, смуглый, спортивного сложения юноша с живыми глазами. За ним мужчина невысокого роста, довольно крепкий, лет сорока – сорока пяти.
– Добрый вечер. – Я поднялся из-за стола, протянул руку для знакомства.
– Это друг Александра Ивановича, – представила меня хозяйка. – Николай Се...
– Просто Николай.
– Владимир.
– Антон.
– Ребята, мойте руки и за стол. – Валентина Петровна уже расставляла тарелки.
Пока мужчины ужинали, я, с ведома хозяйки, осматривал дом.
Зал с камином, спальня, две комнаты, одна для девочек, другая Антона – это первый этаж. Из прихожей лестница вела на второй этаж, подниматься наверх я постеснялся. Дом был отделан со вкусом, чувствовался достаток. Мебель, видимо, изготовлялась на заказ. Около камина мягкое кресло, над ним волчья голова с хищным оскалом, рядом голова оленя с ветвистыми рогами. Вокруг трофеев  фотографии с охоты: Александр Иванович с друзьями, с трофеями, просто красивые пейзажи. На овальном столе большая официальная фотография Мишина с траурной полосой. Примерно так он выглядел тогда, на нашей единственной встрече: серьезный, сосредоточенный.
Валентина Петровна постелила мне наверху, в гостевой комнате. Сон сморил меня почти сразу. Пока не уснул, пытался привести мысли в порядок, подытожить день, наметить план на завтра. Тщетно. В голове мелькали эпизоды прошедшего дня. Мишин – Митин – Митки – Митрич. Мишин – Митин – Митки – Митрич...
Я провалился в сон.

Глава 5

Проснулся я около семи. Чувствовал, что хорошо выспался, отдохнул. В голове выстроился план: сначала к Митричу по поводу моей «Нивы», затем в амбулаторию, ну а дальше попрощаюсь с хозяйкой – и домой. Вчера позвонил на работу, предупредил, что задержусь, буду ближе к обеду. Ничего переживут. Главное, чтобы моя старушка, моя «Нива» была на ходу.
Валентина Петровна хлопотала на кухне, дети собирались в школу.
Хозяйка усадила меня завтракать.
– Николай Сергеевич, Володя остается дома, еще спит. Он может вас проводить на кладбище.
– Мне нужно с утра пораньше к Митричу, пока он не пьяный. Машина у него во дворе. Ну а потом – на кладбище.
Мне стало неловко, вспомнил вчерашний вечер, теплую домашнюю обстановку, сердечную беседу. Конечно, нужно съездить на кладбище, попрощаться с Александром Ивановичем по-человечески.
Митрич оказался угрюмым, ворчливым мужиком лет сорока. К моему приходу он уже возился с машиной, что-то бурча себе под нос. Вылетали одни матерки, остальное понять было нельзя. Наклонившись над двигателем, мастер не видел меня. Я стоял и наблюдал, наконец он поднял голову:
– Твоя хреновина?
– Моя. Почему хреновина? Нормальная машина.
– Ладно, через час подваливай.
– Как рассчитаемся?
– Пузырь и двести рэ. Идет?
– Идет.
С Людмилой Алексеевной Матвеевой, заведующей амбулаторией, мы весьма любезно пообщались. На плечи этой хрупкой, уже немолодой женщины легло столько проблем и забот, связанных с обеспечением медицинской помощи в Соколово, что остается только посочувствовать. Нагрузка запредельная, да к тому же и в законные выходные, и днем и ночью люди находят, обращаются, просят.
В конце нашего короткого разговора я спросил о Мишине: почему он не поехал в область и как умер.
Выяснилось, что Людмила Алексеевна несколько раз сама звонила ему, поручала  медсестре, но застать его не получалось, оставляли записки. Весь ноябрь и декабрь он был в каких-то делах, разъездах. Удалось переговорить только в середине января. Мишин просил ее не беспокоиться, сказал, что чувствует себя неплохо, от химиотерапии и обследования отказался наотрез.
Вообще Мишин за весь период жизни в Соколово обращался в амбулаторию пару раз, не больше. Один раз с радикулитом, другой – с гриппом. Считал себя здоровым. Мы просмотрели его амбулаторную карту, в ней всего было пять листочков.
В начале марта пришла Валентина Петровна с просьбой посетить Александра Ивановича, рассказала, что он начал слабеть, похудел, но идти в амбулаторию не хочет, говорит, там без него больных много. Очень просила не говорить, что это она доктора пригласила. Людмила Алексеевна была у Мишина на следующий день, объяснила свой визит, как активное посещение, мол, так принято.
Александр Иванович смутился, зная, насколько загружена доктор. Действительно, он заметно похудел, стал отмечать слабость. Но в целом, учитывая свой диагноз, ничего страшного в этом не видел и благодарил Бога, что у него ничего не болит и он достаточно активен. Врач внимательно осмотрела его, признаков тяжелого онкологического заболевания не отметила. Опыту и профессионализму Людмилы Алексеевны можно было доверять. Ни увеличенных лимфатических узлов, ни бледно-желтой окраски кожи, ни отеков, ни каких-либо трофических изменений – ничего подобного не было. К тому же, как выяснилось, Александр Иванович постился. Доктор настоятельно рекомендовала ему все же съездить на обследование в область, просила с учетом своей болезни сделать послабление в посту.
Недели через две, две с половиной Людмила Алексеевна сама заглянула к Мишину. Он похудел еще больше, слабость усилилась, кроме того Мишин отмечал периодически легкое головокружение, ощущение какой-то невесомости. Опять-таки никаких изменений осмотр больного не выявил, разве что чуть пониженное артериальное давление.
– У меня возникло странное впечатление, – рассказывала Людмила Алексеевна. – Видно было, что человек угасает, как свеча догорает, вот такое сравнение, наверное, больше всего подходит. В то же время не было ощущения немощи, дряхлости, присутствия страха смерти, растерянности. Наоборот, весь вид Александра Ивановича, его большие глаза на похудевшем лице внушали спокойствие, уверенность. Обычно стараешься поддержать, утешить тяжелобольных, их родственников. А здесь я почувствовала, что от Мишина исходит такая доброта и сердечность, такая сила, что мне стало спокойно на душе.
– Простите меня, дорогая Людмила Алексеевна, что вам пришлось меня разыскивать, – сказал мне Александр Иванович. – Спасибо вам за доброту, отзывчивость, за вашу заботу, внимание. Вы уж не сердитесь, что я никуда не поехал. Мне немного осталось, вы понимаете, я умру совсем скоро. Мне кажется, я поборол страх. Людмила Алексеевна, вы счастливый человек, вы столько сделали добра, не по долгу – по велению сердца. Храни вас Господь, я за вас молиться буду.
Доктор засмущалась, почувствовала себя неловко.
– Вы извините, Николай Сергеевич, наверное, это я уже лишнее вам выдаю. Получается, себя нахваливаю, даже неудобно как-то.
– Людмила Алексеевна, Господь с вами, я же сам попросил вас рассказать о Мишине. Говорил он искренне, от души, говорил, что чувствовал. На вас действительно люди молиться должны. Как вы со всем справляетесь? Знаете, после единственной нашей встречи с Александром Ивановичем, когда он узнал о своей болезни, у меня в душе что-то такое произошло, я сам для себя еще не могу определить, тем более выразить словами.
– Как я поняла, Мишин вас заинтересовал не только как больной, но и как человек.
– Вы правы. Через меня прошли сотни, тысячи пациентов, многих ли я, воспринимал как личность, со своим внутренним миром, со своим взглядом на жизнь. Наверное, единицы.
– Согласна с вами. Но, Николай Сергеевич, есть ли у вас, у меня, у других докторов такая возможность, такие условия? О себе порой забываешь.
– Я думаю, главное не в этом.
– А в чем?
– В том, чтобы в этом была потребность, наша потребность.
Разговор у нас быстро достиг такого уровня доверия, какой бывает между близкими людьми.
Людмила Алексеевна продолжила:
– Я вышла тогда от Александра Ивановича и расплакалась. Как-то все вместе на меня нахлынуло: эта бесконечная работа, личные проблемы, накопившаяся усталость и, наконец, этот источник добра, любви, который вот-вот угаснет, но за какие-то минуты сумевший согреть меня. Все смешалось в моей душе. Слезы лились ручьем, давно я так не плакала. Но эти слезы, как будто очистили мою душу, мне стало так легко, так радостно. Я раньше не испытывала ничего подобного.
На следующий день я позвонила Александру Ивановичу, мы очень хорошо поговорили, я справилась о его здоровье, но он как-то постепенно, тактично перевел разговор на меня, на мои проблемы, успокоил, поддержал. Снова каких-то несколько минут общения, не назидательного, не нравоучительного, а дружеского, доверительного – и на весь день у меня было обеспечено хорошее настроение. Мне говорили, что Мишин – человек твердый, волевой, свою линию гнет, всего добивается, в нашей дыре поднять бизнес – сколько сил нужно! А в последние месяцы ушел в веру, изменился, стал странным. Не знала его раньше, судить не берусь. Я каждый день звонила Александру Ивановичу, такая внутренняя потребность в общении с ним возникла, несколько раз он мне сам позвонил.
Неделю или больше так продолжалось. Последний наш разговор ничем меня не насторожил, мы общались как обычно. Пожелали друг другу всего хорошего, я обещала зайти. На следующий день, накануне Пасхи, позвонила Александру Ивановичу, он не ответил. Через полчаса прибежала в слезах Валентина Петровна. Я все поняла...
По шуму в коридоре было понятно, что народу к Людмиле Алексеевне накопилось прилично. Было неудобно дальше занимать ее время, заставлять ждать больных.
Я поблагодарил доктора, попрощался:
– Будете в городе, обязательно заходите.
– Спасибо вам, Николай Сергеевич. И вы приезжайте, просто в гости приезжайте. Мне ведь и пообщаться с коллегами нет возможности, варюсь в собственном соку. Звоните.
В голове царил полный разброд мыслей. Я никак не мог сопоставить факты, прийти к какому-то выводу, уяснить для себя, что же произошло с Мишиным. Я шел от амбулатории за своей машиной, как на автомате, полностью погруженный в себя. То, что Мишин умер – это факт, то, что перепутали снимки или фамилии – тоже факт. То, что Мишин умер не от рака – факт на девяносто процентов. Но отчего же тогда? Угас, закончились батарейки у здорового пятидесятилетнего мужика? Довел себя постами? Абсурд. Умер по моей установке, в результате внушения или самовнушения? Вследствие глубокой депрессии? Бред какой-то. Мишин был не тот человек, которого можно запрограммировать на смерть. Это не чувствительный нытик, не впечатлительная, ранимая особа. Этот человек до конца своей жизни и в своей немощи был сильным.
Смерть остается загадкой, а жизнь? Такое духовное преображение, такой внутренний перелом, искреннее обращение к вере... Близкая смерть явилась следствием или причиной этого преобразования? Хваткий, практичный, расчетливый человек стал добрым, бескорыстным, искренним. Какой тяжкий грех заставил перед лицом смерти так его измениться? А может, и не было никакого греха? И вообще, зачем я пристаю к людям, выясняю, как он умер, от чего? Прикрыть свою задницу приехал. Люди со мной искренни, делятся сокровенным, а я вру им. Они рассказывают, как жил Александр Иванович, а меня интересует, как он умер. Да я с Мишиным знаком-то по большому счету не был и общался всего полчаса. Умер человек. Все. Его уже не вернуть! Он ведь даже не позвонил мне, не вспомнил. Столько дел в больнице, а я второй день торчу здесь, непонятно зачем.
Я ехал от Митрича, продолжая ломать голову. Никак не получалось привести в порядок мысли, определить, что делать дальше. Наконец я уперся в перекресток: прямо – выезд на трассу в город, направо – к дому Мишина. Остановив машину на обочине, я заглушил двигатель. Что мне делать: ехать домой или все-таки повернуть к дому Александра Ивановича, съездить на кладбище, попрощаться с Валентиной Петровной? Я понимал, что этим все не закончится. Чем больше буду узнавать, тем глубже будет затягивать меня история жизни и смерти Мишина.
Я вышел из машины, окинул взглядом деревянные дома, улочки – с этого места был хороший обзор. Село, разбросанное по холмам, было как на ладони: вон вчерашняя церквушка, дальше озеро, с другой стороны Дом культуры, парк. Я вдруг почувствовал, что если сейчас уеду, то не пойму что-то важное, может быть, самое главное в этой жизни. То, что, вероятно, нашел для себя Александр Иванович Мишин. В свои неполные пятьдесят лет я так и не понял в жизни по сути ничего. Занимаясь людьми, их болезнями, судьбами, я в своей не разобрался. Может, вот она – причина этих метаний, поисков, попыток как-то изменить свою жизнь. Все ближе и роднее мне становился Александр Иванович. Ведь история его жизни стала и моей историей... Так или иначе, но судьба нас связала. Крепко связала. И уж если я встал на этот путь, нужно пройти его до конца.
Я повернул направо.



Глава 6

– Ну чо, командир, сделали тебе кобылу? – по-свойски встретил меня Владимир.
Он сидел на скамейке перед домом и курил, как кот, наслаждался весенним солнышком, щурился, улыбался.
– Да вроде едет.
Я вышел из машины. Тоже потянулся по примеру Мишина под припекающими лучами солнца.
– Давай поздоровкаемся, что ли.
Я пожал его жилистую в наколках руку.
– Присядь-ка, покурим. – Володя протянул пачку.
– Спасибо, не курю.
Я сел рядом, хотя его фамильярность не очень мне нравилась. Общаться-то нам, в общем-то, и не пришлось. Младший Мишин оказался разговорчивым, всю дорогу до кладбища и обратно болтал без умолку. Может быть, Валентина Петровна попросила его рассказать о брате. Так что, я слушал, изредка вставляя вопросы для уточнения в монолог Владимира.
– Да-а, Саня-Саня, и на тот свет прибрался первым, везде хотел быть впереди всех. Братан на пять лет меня старше, еще с детства в вожаках, в лидерах ходил. Никого не боялся, дрался отчаянно.
Пацаны постарше на два-три года не хотели с ним связываться. Морду в кровь ему разобьют, а он все лезет, не орал, не блажил... Упорный. В старшем классе уже мазу держал. В авторитете был. Сам не любил задираться, все разборки разруливал. Меня никто не трогал, боялись братана. А я через это борзел, хулиганистым рос. Дома-то Санька мне поддавал, за дело в основном.
Батя наш рано помер, и старший брат за хозяина, за мужика в доме с пятнадцати лет был, так что деловая жилка, практичность с детства у него, жизнь заставила. Учился он неплохо, не то что я, разгильдяй. После школы он поступил в военное училище – что в деревне парню делать? Училище с электроникой связано, техническое. На полном обеспечении, мамка-то, чем поможет. Так решил: мол, не понравится в армии – инженерская специальность будет, в городе пристроиться можно. Вот, почитай, мы с ним почти тридцать пять лет порознь и жили.
Ну да, мне было двенадцать, а Санька из дома в семнадцать уехал. Приезжал, конечно, домой то на каникулы, то в отпуск. Все меня воспитывал, учил жизни. Мать нажалуется – он и отхерачит. За все сразу и наперед. Хрена-ли – воин-спортсмен... Не столько больно было, сколько унизительно. Мать все сравнивала: «Вот, Шура-то наш учится, офицер, в люди выбился, а ты, бестолочь...» А как приедет, так она ему: «Ты бы поговорил с Вовкой-то, совсем парень от рук отбился».
Как-то вышло у нас не по-людски. Уже перед армией подрались мы с ним, послал я Саню на три буквы, ну и пошло-поехало. Мать выскочила, разнимать стала, плакала, не то поубивали б друг друга. Так и затаилась во мне обида, злоба на него. Ушел я в армию. Мои думали, одумаюсь, остепенюсь. Ни хрена. Санька уже семью завел, капитана получил. Домой редко заезжал. Да и я в город подался, а там компании, пьянки... Кино, вино и домино. Кончилось тем, что загремел я на семь лет. Так что с братаном мы, посчитай, в то время лет десять не виделись. А встретились бы – и говорить не о чем. Я на зоне аккурат от звонка до звонка все семь годочков отмотал. Крысятничать, стучать не стал, вот тебе и полный срок.
Мать на свиданку приезжала, как положено, и посылочки, все чики-чики. А братан за все время раза три написал, мать передавала письма. Дескать, не одумаешься, не перестанешь мать изводить – придушу. А чтобы спросить, мол, как ты, брательник, лямку тянешь, как здоровье, сильно прессуют, нет ли – ни слова. Ну, думаю, и хрен с тобой. Мамаша-то мне как-то пересказала, что Санька сильно через меня пострадал, в академию не взяли. Секретные войска, ракетчик он, а брат – уголовник. Вот так мы и жили, два заклятых брата.
Вышел, мне уже за тридцатник. Помыкался в городе. Шоферить пытался – где подколымлю, где приворую. Опять пьянки, старые друганы, бабу себе завел. Мужик он и есть мужик. И снова все по-старому. Но повезло мне, дружбанов замели: магазин подломили, а смыться не успели. Я шухерить должен был, а накануне со своей лярвой прокуролесили, потом поддал еще, так что трупом лежал. Как узнал, что наших замели, к мамке в деревню подался, залег на дно. Вроде пронесло.
С матерью тяжело мы жили. Работы нет, то на ее пенсию, то я где какую копейку добуду. Брат матери деньги присылал, все бы ничего, если б я не пил. Санька тогда редко приезжал, все по гарнизонам дальним мотался, а в отпуск с семьей – то к ее родителям, то на юга. Хрен ли у нас в деревне делать. За все время я его жену и племяша раз всего и видел-то. Приехали на три дня. Сидим за одним столом и молчим, что у него, что у меня злоба кипит – так бы и вцепились друг другу в глотку, как собаки. Сдержались, как-никак, семья, ребенок. А мать плакала по ночам: «Что ж вы ироды такие, что ж вы за люди такие, братья, а хуже врагов. Перед соседями стыдно, перед отцом, перед Богом». А другие разы, как Санька приедет, я смотаюсь то в город, вроде как халтура подвернулась, то на рыбалку, то еще что придумаю. От греха подальше. Вот так мы и жили.
Года два назад, Саня уже дембельнулся, бизнес свой начал раскручивать. В очередной приезд заскочил, как всегда на пару дней, начал уговаривать мать перебраться к нему: мол, восьмой десяток, силы не те, болезни. Опять-таки, изба заваливается. Ухаживать за тобой скоро некому будет, а я дом большой достраиваю. Жена к матери уехала, у сына своя семья, далеко, так что я один. На Вовку, мол, надежды мало. Помирать будешь – могу и не успеть, добираться долго. И похоронить-то некому будет. Хоть к концу жизни поживешь нормально... Ну и в этом роде.
Мамаша никак: спасибо, сынок на добром слове. Не обессудь, но уж дай помереть в своем доме, косточки свои сложить рядом с отцом, в своей земле. Уж как Бог даст, поживем еще, не одна ж, с Володей... А брат, значит: с Вовкой со своим поезжай, места хватит и работа будет. Передай ему.
На следующий день, как уезжать, встретил он меня. Так, мол, и так, мать тебе все обсказала, давайте переезжайте. Ну а я ему: «Это че, приказ, сколько сроку даешь на сборы? Батраков не хватает?» Вот так и поговорили.
Мать-то потом не раз вспоминала: «Может, поедем? Один ведь он. Мы ж таки семья, одна кровь. Помирать буду спокойно, может, все ж таки помиритесь. Черти вы окаянные...»
Ну, я, понятное дело, ни в какую.
Через полгода приехал Саня, опять наскоком, двух дней не прожил, напомнил о переезде. Оставил деньги – крышу залатать. Понял, наверное, что мать так и не решится ехать. А я, сволочь такая, деньги почти все пропил, крышу кое-как заделал, чтоб не текло ручьем...
Володя говорил, не обращаясь ко мне, как будто ему просто нужно было высказаться, и неважно кому, выложить все, что накопилось в душе.
Кладбище находилось рядом с селом, на небольшом холме. С одной стороны довольно большое озеро, с другой – лес. Перед Пасхой на кладбище было прибрано, но бедность бросалась в глаза. Ни гранита, ни мрамора, ни аккуратных чугунных оградок. Унылые кресты, кое-где покосившиеся от времени. Могила Александра Ивановича находилась на самой вершине холма. Большой, темный, покрытый лаком крест возвышался надо всем кладбищем. Фотография у основания креста. Могильный холмик завален многочисленными венками и цветами. Я прочитал надписи на ленточках: «От коллег», «От администрации», «От друзей», «Дорогому папе и дедушке».
Мы постояли молча несколько минут, и я подумал, что, наверное, неспроста Александр Иванович лежит здесь на вершине, под этим тяжелым крестом – в искуплении своих грехов он возвысился, духовно преобразился. И смерть подняла его на такую высоту, которая нам, живущим, недоступна. Каждый из нас смертен. И мы знаем, что умереть можем, не через шесть месяцев, как было объявлено Мишину, а в любое время, в любую минуту. Вот такие мысли пришли ко мне в голову.
Живем так, будто у нас не одна жизнь, а десять. Чего не сделали в этой жизни, что нагрешили – исправим в следующей; не получилось в следующей – есть еще жизнь про запас и так далее. Вроде понимаем, что смерть подведет итог – как экзамен. Но мы, будто нерадивые студенты, думаем, что экзамен еще не скоро, наверстаем, успеем. Вместо того чтобы готовиться, совершенствоваться – пропускаем занятия, не усваиваем уроки, которые преподносит нам жизнь. И вот, в один прекрасный момент: «Готовься, Иван Иваныч, на завтра. Твоя очередь». Иван Иваныч в панике: «Нет-нет, ты погоди-погоди. Неужели так скоро? Да я ведь ничего не успел, да я ведь толком и не жил!» А смерть ему: «Послушай, Иван Иваныч, тебе дана была целая жизнь подготовиться. Ну, дам я тебе еще немного времени. А смысл?»
А вот по-другому, приходит смерть и говорит: «Ну, что, Петрович, твое время пришло. Готов, нет? Может, какую отсрочку попросишь?» Петрович отвечает: «Вся жизнь готовился в меру своих сил, с Божьей помощью что-то сделал, конечно, не все задуманное исполнил. Господь рассудит. Дай только день – исповедаться, причаститься, проститься с родными». Вот так. Чтобы прожить жизнь свою со смыслом, необходимо ощущать дыхание смерти, ее неизбежную близость. «Чтобы научиться жить, нужно умереть» – прочитал я когда-то в одной известной книге и сейчас вспомнил об этом. Абстрактное рассуждение на эту тему наполнилось реальным содержанием. Самой жизнью и смертью Александра Ивановича...
– Сергеич, садись-ка, покурим, – прервал мои размышления Владимир, предложив мне сесть на пенек.
Он уже сидел на корточках по-зэковски и смолил сигарету. Докурив, Володя покрутил в руках бычок, бросить не решился и, положив его в распечатанную пачку сигарет, продолжил рассказ:
– Последний раз Саня приехал к нам почти четыре месяца назад, аккурат перед Новым годом. Я удивился – чего бы вдруг? Неспроста это. Нутром почувствовал, что-то с братом происходит.
– Здравствуйте, – говорит, – мои дорогие, хочу с вами Новый год встретить, помните, как в детстве, все вместе. Уж не прогоните.
Я молчу. Мать засуетилась, забегала: «Ой, батюшки-светы. Саша наш приехал!» Расплакалась. Брат обнял ее, поцеловал. Мне руку протянул – поздоровкались. Начал сумки разбирать – продукты к новогоднему столу, гостинцы разные, что-то говорит. А я молчу. Мать хлопочет вокруг брата.
– Пойдем, Володя, перекурим, – позвал Саня.
Вышли мы в сени, на улице-то мороз был. Он сразу в лоб:
– Я ведь брат приехал просить прощения у тебя и у матери. Во многом виноват я перед тобой: и унижал, и зло держал, и когда мог помочь, не помог, не поддержал в трудную минуту. Родного брата бросил, забыл. Я умру скоро, рак у меня. Но пока живу, хочу что-то доброе сделать – для тебя, для матери, для людей.
– Решил совесть свою успокоить, благостным стать? Чтобы тебя вдруг все полюбили и пожалели? И какую цену за это даешь? – так и сорвалось у меня с языка. А сам думаю: «Вот дурак, брат приехал, просит простить. А я в протянутую руку плюю. Сам-то я кто, ангел? Шваль подзаборная. Обидится ведь, бросит все и уедет».
А Саня как стоял передо мной, склонив голову, так и стоит, и в лице ничего не переменилось – какое-то тихое, мирное оно. Не знаю, как выразиться. Я его таким сроду не видел.
– Знаешь, Вова, я ведь понимаю, что поздно хватился, когда жизнь прижала, и прав ты: не достоин я прощения, не заслужил, не выстрадал, не вымолил. Так что, если развернешь, не обижусь, поделом мне. Перед мамой извинюсь, скажу, что срочно вызвали. Одно только еще скажу: страшно мне умирать с таким грузом в душе, в таких грехах. Ох, как страшно, брат. Изнутри, от самого сердца эти слова вырвались у него. И у меня такое ощущение возникло, будто тяжелая глыба льда в моей душе моментально растаяла, будто камень с души свалился:
– Братка, родной, и ты прости.
Обнялись мы. Крепко, по-братски. А потом мы просто молчали. Что слова, что они могут передать? Мы, наверное, с ним думали об одном и переживали одно. Слова не нужны были. Так и стояли, пока мать не забеспокоилась и не вышла.
Саня сразу взял ситуацию в свои руки:
– Давненько я в нашей баньке не парился. С Вовой пойдем, косточки пропарим. Аккурат перед Новым годом – самый раз в баньку-то, а, Вов?
– Смотри братан, ухайдокаю. Веники-то у нас духмяные, дюжие, есть чем разгуляться.
– Еще посмотрим, кто кого.
А мать-то, мать – так и светилась, так радовалась, счастью своему не верила.
Душевно мы с Саней попарились. Я, правда, спросил:
– Может, нельзя тебе сильно греться?
– Да нет, – успокоил он, – париться можно. Давай только матери пока ничего не говорить. Она вон как рада.
Из бани вышли – ощущение, что не только тело, душу очистили. Разговор откровенный за жизнь начали в бане и вот до последних дней почти и продолжали. С матерью-то мы делились и сошлись, что наша жизнь по другим рельсам покатила, будто стрелку переключили. Саня, конечно, все поменял. Из баньки мы за стол, мать уже накрыла. Брат-то постился, но ради семьи, ради такого случая выпили мы по три рюмочки водочки. Я после этого не пью совсем, обещал брату. Странное такое ощущение возникло, вроде я обрел брата, мы снова нашли друг друга, и вот он уже уходит. И радость на сердце, и тоска гложет.
Пять дней он прожил тогда с нами. Сколько мы с ним тем перетерли, за жизнь в основном, и ни в чем он меня не попрекнул, ни за пьянки, ни за разгулы, ни за жизнь мою непутевую. И не раз еще говорил, ты, мол, прости меня, брат. Я понял: и у него жизнь не сахар, больно он переживал за сына, за жену Ирину. Собирался после Нового года ехать к ним.
На охоту сходили, порыбачили с Саней-то. С матерью он уж очень был ласков и обходителен. А у нее вроде как и радость, а на душе покоя нет. Видать, чувствовала уже тогда, как говорят, материнское сердце-то не обманешь.
Владимир встал. Поправил венки на могиле, так, больше для порядку. Вздохнул:
– Ну, что, Сергеич, нужно ехать. На работу скоро.
Мы пошли вниз, к машине. Мишин продолжил свой рассказ:
– Убедил нас Саня перебраться к нему. Сказал, что пустил жить семью погорельцев и хотел бы, чтобы они остались, а мы бы в другой половине разместились. Дом большой, мол, с удобствами, делал специально на двух хозяев, рассчитывал, что, может, еще сын надумает, захочет с семьей переехать. Ну и, конечно, для меня работа на выбор – или водителем, или за станок. Одно условие поставил – не пить. Да я и сам себе зарок дал. Пил то я от безделья, от безысходности.
Как до дела дошло, тут уж мать затормозила. Сколько лет прожила в деревне, в своем доме, а тут под старость лет трогаться. Пусть дом старенький, развалюха, а бросать жалко. Хотя за копейки, а продать нужно. И со скотиной развязаться. Куры, поросенок да телочка.
Только-только управились, рассчитывали на майские все вместе втроем уже будем. Не думал я, что Саня так скоро уйдет – словно ждал его кто-то там, торопил.
Владимир поднял голову к небу. Я понял его.
– Знаешь, Сергеич, – Мишин, захотел услышать, что я думаю о волнующих его вопросах, – через Саньку я понял, что Бог есть и что такое вера. Так верить, как он, большую силу надо иметь, большую любовь в сердце... Страхом смерти, наверное, это не объяснить. Из страха ни сила, ни любовь не появится.
– Да, Володя... Он через свою веру так перепахал свою жизнь, что и в твоей, и в моей глубокий след оставил. Этого из нас уже не выкинешь.
Владимир на столь замечательной мысли завершил свой рассказ, и я понял, что в этом несчастном человеке, Володьке Мишине, забулдыге, бывшем зэке и алкаше, живет уже другой человек, который может чувствовать, мыслить и говорить по-иному. Это, наверное, и есть начало исцеления, возвращение к нормальной жизни Владимира Мишина, это то, о чем, наверное, так горячо молился и к чему приложил столько сил его брат Александр Иванович.

Глава 7

Мы вернулись домой к обеду, Володя торопился. Никого не было – дети еще в школе, Валентина Петровна на работе. Пообедав на скорую руку, я вызвался проводить Мишина, заодно посмотреть детище Александра Ивановича, его предприятие. Через семь минут мы были на месте. Оставили машину на стоянке, кстати, наверное, единственной в Соколово.
Предприятие «Русь» занималось деревообработкой, производством стройматериалов из дерева, столярными работами, строительством. Территория предприятия была огорожена добротным забором. Проходная и ворота вполне отвечали современным требованиям. К проходной примыкал небольшой административный корпус, а дальше располагались склады, гараж, два небольших цеха: деревообработки – проще говоря, лесопилка, с нее и начиналось предприятие, и столярный цех. Достаточно места оставалось и для расширения производства. Везде кипела работа: в машину грузили готовый брус, в цехах шумели станки. До начала смены у Володи было еще минут десять. Он предложил:
– Пойдем с начальником познакомлю.
Кабинет нынешнего директора, Сергея Ивановича Клепикова, был небольшой, уютный, снабженный всем необходимым для проведения производственных планерок; на столе современный компьютер.
Сам Сергей Иванович, высокий белокурый голубоглазый мужчина лет тридцати пяти, встретил нас приветливо, поздоровались за руку. Володя представил меня, а сам пошел работать.
– Владимир Иванович, ты сегодня в столярке? – поинтересовался начальник.
– Да, Сергей Иванович.
– Не забудь, в понедельник с утра в город с доской едешь.
– Не волнуйтесь, Сергей Иванович, я помню.
Клепиков предложил чаю, я не отказался.
– Посмотрели наше производство? – поинтересовался руководитель.
– Да, впечатляет.
– А начинали с Александром Ивановичем пять с лишним лет назад практически с нуля.
Как Александр Иванович оказался в Соколово? Говорил, что места здесь очень красивые, ему понравилось. И охота, и рыбалка. В армии еще хотел обосноваться на земле, серьезно, основательно. Свое дело иметь, ни от кого не зависеть. Дом с большим участком взял почти задаром – у нас здесь все дешево. Привез жену. Начал о бизнесе думать. Фермерство – это не по его части, хотя сам в деревне вырос. А о лесопилке задумался. Как дом взял, так сразу проблема – крышу перекрыть, забор поправить. Элементарную доску негде взять. Была когда-то старая лесопилка – так ее давно растащили, а село-то большое.
Александр Иванович быстро сориентировался, вложил деньги в оборудование, кредит взял. Ну и начали мы работать. Я сам инженер-механик, местный, на льнокомбинате трудился, пока не закрыли. А тут Мишин предложил вместе работать, помощником. Человек он серьезный, основательный, так что я согласился не раздумывая. Ну и про меня ему люди рассказали. Я еще трех парней знакомых подобрал, надежных.
Вот мы впятером взялись за дело, параллельно предприятие открыли, все как полагается. Вкалывали как черти, много не зарабатывали, но стабильные деньги имели, большинство вообще без работы сидело, да и сейчас сидит. Зато через полтора года кредит погасили, еще через полгода столярку открыли, расширяться понемногу стали, человек десять – двенадцать у нас уже работало. В город пиломатериалы стали поставлять, на стройки. Без дерева ведь никуда. Тот же гроб, крест на могилу – все из дерева. Пластиковых гробов еще не придумали, слава Богу. А как дело пошло – кто-то завидовать стал, кто обиженный ходил. Хотя народ в селе незлобный, простой народ, но пару раз нас поджигали. Александру Ивановичу кирпичи в окно влетали. Дежурили по ночам одно время, теперь вот и забор, и ворота, и дежурный остается.
Наш директор раздражал некоторых. Порядок требовал, дисциплину – недаром полковник. Мы так его и называли. С разгильдяями не церемонился, пьяных выгонял. Больших денег не платил, но зарплату стабильно получали, и, по нашим-то меркам, неплохую. А народ наш и выпить любит, и погулять, расслабиться. Все у нас колхозное, все у нас мое – тащить привыкли. Ну а Александр Иванович не раздумывал, жесткий был, твердый, наверное, так и надо было. Одного ворюгу сдал в милицию, его посадили. А у мужика жена не работает, двое детей. Нашелся у нас деятель, подговорил работников, припомнил все, и что было, и чего не было, против Александра Ивановича. Требования выставили, типа забастовали: тут и заявление из суда забрать, и зарплату повысить, и в порядках послабления, и отчет перед коллективом, и все в этом роде. На работу не вышли две трети, тогда человек тридцать работало всего. Думали, выкрутить руки начальнику. А у него договора, сроки летят, штрафы на носу. Так Александр Иванович что сделал: привез из города десять таджиков. Организовал им жилье в общежитии, питание, разрешение на работу оформил, может, и на лапу кому в милиции дал, но предприятие продолжало работать на полную катушку.
Конечно, он таджикам платил мало, но тем, кто из своих остался, зарплату прибавил. Через пять дней забастовщики вышли на работу, а на их местах уже другие работают. А их приглашают взять расчет и трудовые книжки. Они к Мишину, тот их не принимает, даже разговаривать не хочет. Тогда забастовщики ко мне: так, мол, и так, перегнули палку, хотели по-хорошему договориться, не думали, что так получится, но чтоб у нас какие-то азиаты работали – это уж слишком, и все в таком роде.
Выслушал их, смотрю, а они уже сами между собой переругались. Сказал, что Александру Ивановичу передам, ему решать. Директор ничего отменять не стал, из пятнадцати уволенных разрешил вернуться только одному. Мне удалось уговорить оставить еще одного сотрудника, хорошего, работящего мужика, к тому же у того на руках были пять детей и жена больная.
Таджики отработали у нас две недели, как Мишин с ними договаривался. За это время мы приняли человек семь-восемь. Только оформлять теперь стали с испытательным сроком. С этого времени народ понял, что вещи вроде забастовок с Александром Ивановичем не пройдут. Он еще и в выигрыше остался, ну и предприятие, конечно. Порядок навел и дисциплину, и технику безопасности наладил. За пьянку выгонял нещадно.
Года два назад случай был: пришел на работу мужик в нетрезвом виде, Рыжов его фамилия. Александр Иванович увидел, дал указание отстранить от работы, отправить домой и на следующий день к нему за расчетом. Рыжов через полчаса вернулся и снова за станок. Кончилось тем, что бедолаге пилой руку по локоть отхватило. Тут, конечно, кровища, крики, «скорая». Отвезли в город, в больницу. Александр Иванович позвонил в приемное отделение, попросил, чтобы взяли анализ крови на алкоголь. Рыжов и родня его подняли шум, мол, производственная травма, положена компенсация. Но директор наш все правильно оформил: отстранение от работы, прогул, алкогольное опьянение подтверждено заключением врачей. Дело дошло до суда, но никакой компенсации Рыжов не получил. Правда, времени, нервов потрачено было немало. Уволил Александр Иванович еще и мастера смены, который недосмотрел, и правильно.
Да, Мишин знал людей, умел с начальством, с чиновниками разговаривать. Сколько комиссий, проверок пережили. Вообще, как руководителю, ему здесь равных не было. И с администрацией и с милицией наладил отношения. По большому счету, многие здесь, в селе, и считали Александра Ивановича за хозяина, за власть.
Вот вы, наверное, думаете, что может сказать о Мишине его бывший подчиненный, его коллега, преемник, тем более что человек только недавно умер. Одно только хорошее.
Сергей Иванович словно угадал мои мысли. Я действительно уже начал воспринимать его воспоминания с достаточной долей критики.
Но тут Клепиков продолжил:
– Александр Иванович был сложным, неоднозначным человеком, со своими достоинствами и недостатками. Я, конечно, многому обязан моему начальнику, многому у него научился. Но в некоторых вопросах я не соглашался с ним, не принимал его точку зрения. Правда, в силу моего характера это было в большей степени внутреннее несогласие. Александр Иванович был заядлым рыбаком, охотником. Время от времени он собирал компанию нужных людей порыбачить, поохотится. Как правило, это были глава администрации, прокурор района, заместитель начальника милиции, ну и мы с ним. Приглашали еще то налоговика, то главного редактора газеты, то еще кого. Обсуждали дела, принимали решения, выпивали, отдыхали, само собой. Я в этой компании чувствовал себя не в своей тарелке, выступал в роли помощника Мишина. Помню, как-то обсуждали серьезный вопрос – уговаривали Александра Ивановича выдвинуться кандидатом на пост главы администрации Соколово.
Он тогда так сказал: «Власть без денег ничто, деньги дают и власть, и свободу, но на деньги не купишь ни дружбу, ни любовь. Это то, чего у меня нет. Это теперь единственное, что мне нужно». Александр Иванович вызвал этим целую философскую дискуссию, конечно, на фоне алкоголя у всех развязались языки.
Своим заявлением Мишин тогда меня озадачил. В свою личную жизнь он особо никого не допускал, но я знал, что с женой у них сложные отношения. Александр Иванович, наконец отстроил себе дом, а жена уехала к матери. С сыном тоже взаимоотношения не сложились. Словом, в личной жизни у него серьезные проблемы были, чувствовалось, как он переживает. Прошлой осенью, в октябре, по-моему, поехали мы с Мишиным на охоту вдвоем. Никого он звать не стал, я еще удивился. День такой замечательный стоял, и охота удачная. Я уток настрелял много, как никогда,  полную сумку набил. А Александр Иванович подстрелил одного гуся – и все. Хотя по своей натуре Мишин добытчик был, трофеями своими, уловом всегда отличался. Я даже спросил:
– Иваныч, на охоту вроде приехали, а ты отдыхаешь.
– Надо когда-то и просто отдохнуть. Куда мне их, этих уток, я ж один, с меня одного гуся хватит.
И вообще какой-то он грустный был, задумчивый, весь в себе. Ощущение возникло, что в нем какой-то перелом зреет, что-то он для себя важное должен решить, определиться в чем-то...
– Погодите, – остановил я Сергея Ивановича. – Когда, вы говорите, были на охоте, в октябре?
– Ну да, наверное, в двадцатых числах, – удивился вопросу мой
собеседник.
– А когда он вам сказал, что болен, когда вы узнали об этом?
– Где-то в конце января у нас состоялся разговор о реорганизации предприятия. Месяца за два Александр Иванович меня постепенно начал вводить в курс дела, с тем расчетом, чтобы я мог его полностью заменить. Ну а когда зашел предметный разговор, я конечно же задал вопрос, к чему такие перестановки, тем более что он владелец предприятия. Мишин ответил, что тяжело болен, у него рак, но просил об этом не распространяться. Я почувствовал еще тогда, осенью, что у Александра Ивановича тяжелый период в жизни и вдобавок к этому проблемы со здоровьем. Но он был человеком скрытным, замкнутым, не любил ныть, жаловаться, показывать свои слабости. Одно слово, военный.
Помню, перед ноябрьскими праздниками он отправился в город по делам, после этого три дня его на работе не было. Когда Александр Иванович позвонил, чтобы дать указания, по голосу чувствовалось, что он нетрезв. Однако появился он на работе, как всегда аккуратный, подтянутый. Весь ноябрь и декабрь был загружен работой, мотался и в город, и в область, по разным инстанциям, по вечерам готовили документы, письма, согласовывания, бизнес-план, коммерческие предложения.
Удалось провернуть важное дело – мы выиграли тендер на строительство целого поселка по плану расселения вынужденных переселенцев. А до этого Александру Ивановичу удалось убедить областную думу и администрацию принять программу по развитию Соколово. Здесь будет запущен льнокомбинат, реконструкция уже началась, увеличат мощность маслосыркомбината, ну и агрокомплекс будет развиваться. Программа рассчитана на пять лет, главное, что уже начали выделяться средства. Это реальный импульс в развитии Соколово. Это рабочие места, это социальная сфера.
Мишин представил расчеты. Стоимость котеджей, построенных нашим предприятием, почти на сорок процентов дешевле, нежели у привлеченных сторонних строительных организаций. Ведь мы сами производим значительную часть строительных материалов и сами строим. Соответственно заказ большой, осваиваем новые мощности, принимаем людей. Вы ехали, видели, уже идет ремонт дороги. Так что в будущее Соколово, в его развитие Александр Иванович внес большой вклад. Сколько трудов, сколько сил, денег он на это потратил... Несколько раз был у губернатора. Все боялся, что не успеет, не получится. Но, слава Богу, получилось...
Сергей Иванович говорил об этом с гордостью, с воодушевлением, чувствовалось, что человек он неравнодушный и на общее дело работает засучив рукава. Неоднократно рассказ начальника прерывали звонки, заглядывали работники с разными вопросами. Он давал указания или просил перезвонить через полчаса, ссылаясь на занятость.
Наконец Сергей Иванович предложил:
– Николай Сергеевич, есть замечательное место, Александр Иванович его очень любил. Давайте съездим туда. Здесь нам не дадут поговорить.
– С удовольствием.
Я почувствовал, что этот разговор важен и для Клепикова.
Мы сели в «уазик» и через пятнадцать минут оказались у самого, наверное, высокого холма в округе.
– Это Попова-гора. Примерно недели за три до смерти Александра Ивановича мы с ним приезжали сюда. Я хотел отговорить, ему уже было тяжело, но он так просил, что я не решился ему отказать. Ничего, с передышкой, осилили подъем... – Сергей Иванович подходил в своем рассказе к последнему этапу жизни Мишина. Мы начали подниматься в гору. Клепиков продолжил.
- Перед Новым годом Александр Иванович детям наших работников купил подарки. Нина Петровна, наш бухгалтер, составила списки всех детей, и родителям вручила  подарки. Все удивились: с советских времен такого не было и вот, пожалуйста. А на каникулах Александр Иванович заказал автобус в город на рождественскую елку. Детей и родителей свозил в драмтеатр на праздничное представление. Мои тоже были, так понравилось, сколько разговоров потом было!
Александр Иванович сильно изменился, стал спокойным, обходительным, внимательным. На производстве не часто показывался, занимался больше организационными вопросами, но когда появлялся, заходил поговорить с мужиками, расспросить о работе, просто о жизни потолковать. Начальственные нотки, его командный тон стали меняться. Теперь он чаще просил или советовал. Люди это заметили. «Чудной какой-то у нас Иваныч», – говорили они между собой. Но на работе, на дисциплине это не отражалось. Им это даже нравилось: когда не приказывают, а просят – это ж совсем другое дело...
В последние дни своей работы Александр Иванович обошел все наши цеха, участки, пообщался, как сейчас говорят, вживую с людьми: так, мол, и так, спасибо вам за труд, за терпение, за понимание, по состоянию здоровья вынужден уйти. Сергей Иванович – ваш новый директор, предприятие реорганизовано в акционерное общество – словом, объяснил все простым языком. Попросил поддерживать меня как руководителя, сказал, что по возможности будет приходить, помогать новому директору. Если кого обидел, с кем был несправедлив – извините. Душевно так, по-свойски, поговорил с коллективом, с кем-то лично. Я поначалу предложил Александру Ивановичу устроить собрание, объявить о его уходе официально. Он решил обойтись без этого. Ему виднее, я не возражал.
В феврале – марте Александр Иванович приходил не раз на предприятие, ко мне обязательно зайдет, и не подумаешь, что он три месяца назад был здесь хозяин, что это его детище. Обращался очень тактично, как-то попросил за своего брата Володю – устроить его, и за Рыжова просил. Тот, который по пьяни полруки отпилил, я вам уже рассказывал. Приняли его сторожем и диспетчером.
Оказывается, Мишин был у них дома, посмотрел, как живут, тяжело, конечно, ну и решил помочь семье. Взял с него слово, что бросит пить, и тот с того раза, говорят, завязал. Да еще помог им деньгами, открыл на Рыжова счет и по пять тысяч в месяц на него кладет. Так и набирается: пять по инвалидности и на работе десять тысяч. Жить можно. Мы с Александром Ивановичем до последних дней общались: то я позвоню, то он, в совете никогда не отказывал. На двадцать третье февраля он спросил:
– Можно ли прийти на полчасика к вам домой?
– Какие вопросы, конечно, Александр Иванович, приходите, Татьяна будет рада.
Пришел Александр Иванович с гостинцами, причем для всех.
– Сергей, – сказал наш гость, – мы с тобой пять лет работали рука об руку, ты был мне помощником и опорой. И за эти пять лет я тебя не пригласил к себе в дом, сам ни разу не навестил твою семью. Не поинтересовался, как жена, дети. Я же был твоим начальником, что мне стоило это сделать. Ты прости меня...
Как мы хорошо, так душевно поговорили... Какая-то теплота от него, какая-то любовь исходила. Жена мне потом сказала: «Замечательный человек твой Мишин. Никаким сплетням про него я больше не верю». А говорили, да и сейчас продолжают языком молоть, что свихнулся мужик, в религию вдарился, наворотил дел, напился нашей кровушки, мироед, теперь грехи замаливает. А сколько людям он сделал добра, скольким помог, никто и не знает.
Ведь что получилось: когда сменился директор, в марте – апреле мы начали расширяться, увеличились заказы, соответственно и зарплата выросла. Некоторые это по-своему оценили: вот, мол, пришел новый директор – и дело пошло, Мишин-то Клепикову ходу не давал, все под себя греб, а наш родной Сергей Иванович, он для производства, для людей старается. Ведь не объяснишь каждому, что селу нашему на Александра Ивановича молиться нужно – сколько он всего сделал. Это я с вами откровенничаю,  вы не местный, никому рассказывать не станете. А с меня он слово взял, чтобы я про его хождения, про его роль в развитии предприятия и Соколово не распространялся. Дай Бог, чтоб это воплотилось.
И вот я авторитет свой чужим горбом, чужим здоровьем... что там здоровьем, чужой жизнью заработал. Сейчас для меня в этом сомнений нет. Если б Александр Иванович прошел обследование и лег в хорошую клинику – деньги у него на это были, мог себе позволить и за границу уехать, – ничего бы не получилось, каждый день был тогда дорог, все боялся не успеть, молил Бога. Вот как мне с этим жить?
«Да, – подумал я, – Александр Иванович круто обошелся не только со мной». Мы поднялись на вершину холма. Какие просторы, какая необъятная ширь! Это не горы, где покоряет неземная красота, это наш родной, близкий до боли русский пейзаж.
– Ну как? – спросил мой спутник.
– Потрясающе!
– Давайте присядем
Мы расположились на больших гладких валунах.
– Помните, в начале нашего разговора я давал характеристики Александру Ивановичу – твердый, жесткий, целеустремленный, принципиальный, замкнутый, практичный? Так вот, прихожу к выводу, что настоящего Мишина – доброго, чуткого, совестливого, сердечного – я и не знал почти пять лет, а многие до сих пор не знают и не узнают уже, – продолжал Сергей Иванович. – Я думаю, только серьезные испытания – война, тяжелая болезнь, невероятные трудности и лишения могут определить, как настоящий экзамен, кто мы есть и чего стоим. Помните, у Высоцкого: «Парня в горы бери... Там узнаешь, плох он или хорош». Почему я все время вспоминаю свои встречи с Александром Ивановичем, размышляю над его жизнью? Да чтобы разобраться в своей.
– А вы думаете, зачем я сюда приехал, – вырвалось у меня. – Прихожу к выводу, что я не знаю себя, кто я есть, чего от меня следует ждать, на что я способен. Для чего я живу, в конце концов.
– Мне кажется, Александр Иванович нашел ответы на эти вопросы. Но это знание стоило для него слишком дорого, он заплатил за нее очень высокую цену – саму жизнь.
– Вы думаете, что, если бы не болезнь, если бы Мишин не умирал, он бы не стал тем Мишиным, который так нас очаровал, который не дает покоя нашей совести?
Наверняка вам приходилось хоронить близких и знакомых, так же как и мне. Но согласитесь, многие ли переворотили, перепахали, как сказал брат Александра Ивановича Володя, вашу душу, вашу жизнь? Да, конечно, нам жаль людей, мы помним о них. Не знаю, как для вас, но для меня Александр Иванович – это знак, это сигнал, это колокол. Это глас Божий. Это открытая дверь в другую жизнь. И я в силу своей слабости, нерешительности, маловерия стою и раздумываю, войти в эту дверь или захлопнуть ее и пойти своей дорогой, как шел прежде, ничего не замечая вокруг. Вы извините, пафосно получается – ну уж как выходит...
– Бросьте извиняться, я ведь сам заговорил с вами о таких вещах, которые не с каждым можно обсудить, не каждому выложить. Это не бытовой, житейский вариант исповеди, типа купе-исповедальни: поговорили, излили душу, разошлись, через день забыли. Нет, это совсем другое.
– Согласен. Давайте все-таки перейдем на «ты», я не намного вас старше, и раз уж мы так доверительно говорим...
– Хорошо. Знаешь, я не воцерковленный человек, мне пока не дано верить. Но по Александру Ивановичу, по тому, как уверовал он, я понял, что это настоящее – это не лицемерие, не обман.
– Да, в этом отношении я недалек от тебя. Мне кажется, чтобы понять Александра Ивановича, нужно тоже уверовать в Бога. Ведь не может понять влюбленного человек, сам не любивший...
– Я думаю об этом. Александр Иванович молился за меня, за моих близких. Теперь мы все должны молиться за него, чтобы его душа обрела покой. А молиться без веры нельзя. Это обман.

Глава 8

Я вернулся в дом Александра Ивановича в пятом часу. Валентина Петровна проверяла школьные тетради, девочки делали уроки.
– Николай Сергеевич, вы обедали? – спросила хозяйка.
– Да, спасибо, мы с Володей поели.
– Если хотите прилечь – не стесняйтесь. Там, на диване, где вы спали, плед и подушка.
– Не беспокойтесь, я не привык днем отдыхать.
– Ну, тогда включайте телевизор, посмотрите книги, а я схожу на службу, в храм.
– Я, пожалуй, с вами, если вы не против.
– Нет конечно. Пойдемте, Николай Сергеевич.
Я предложил поехать на машине.
– Давайте пешком, погода такая хорошая, да и в наш храм все пешком ходят, – возразила Валентина Петровна.
«Пешком, значит, пешком, еще лучше», – подумал я.
– Вы вчера говорили, что работаете в детском саду няней, а школьные тетради? – решил я удовлетворить свое любопытство.
– Да, работала няней, в школе я только два месяца. Александр Иванович похлопотал, сама бы не решилась, веду алгебру и геометрию в старших классах.
По пути Валентина Петровна рассказала про храм, про священника. Службы возобновили года три-четыре назад, одновременно храм реставрируют, сколько средства позволяют. Александр Иванович очень помог. Священник, отец Владимир, с матушкой Мариной приехали из Москвы примерно в это же время. По сути, его трудами восстанавливается церковь, налаживается жизнь прихода...
Народу было довольно много: и пожилых, и людей среднего возраста, и молодежи. Я мало что смыслю в церковном богослужении, раньше заглядывал в храм ради любопытства – посмотреть на церковь, как на историческую достопримечательность, памятник архитектуры и искусства, не более того. В этот раз отчетливо осознавал, что я здесь не случайно, старался вникнуть в суть богослужения, в смысл евангельского чтения, церковных песнопений.
Но мои мысли постоянно путались, я не мог сосредоточиться, отвлечься от всего суетного, к тому же представлял, как подойду к отцу Владимиру со своими наболевшими вопросами.  Как выразить словами все мои сомнения? Одни вопросы казались мне простыми, на которые я сам уже дал себе ответы; другие очень сложные, на которые вряд ли кто ответит.
В самом конце службы меня вдруг посетило чувство необыкновенной радости, полноты жизни, защищенности... благодати... Подобное ощущение я испытывал в раннем, но уже сознательном детстве, когда можешь понимать и оценивать свои чувства. Эта детская радость, с которой ты открываешь для себя мир во всех красках, этот замечательный, добрый мир, в котором еще нет зла, жестокости, насилия, но есть сильный и надежный отец и ласковая любящая мама. И ты чувствуешь их заботу и любовь, и знаешь, что они не допустят ничего плохого, ты не ведаешь, что такое тревога, страх, отчаяние...
Служба закончилась. Народ расходился. Отец Владимир сам подошел к нам. Валентина Петровна представила меня как друга Александра Ивановича. Священник был высокого роста, статный. Густая аккуратная черная борода с легкой проседью, волнистые волосы, выразительные глаза, прямой тонкий нос создавали притягательный образ благородного и мужественного человека. Оценить возраст священника было трудно, но я полагаю, отцу Владимиру было примерно около пятидесяти, то есть как и нам с Александром Ивановичем.
Мы присели на скамью, стоявшую у стены. Я решил начать разговор:
– Отец Владимир, я человек невоцерковленный, как и Александр Иванович еще полгода назад. Я полагаю, что именно вера, обретение Бога наполнили жизнь нашего покойного друга истинным смыслом. За эти полгода он нашел то, что многим, мне в частности, не дано ощутить, нечто такое, что сделало его человеком духа. Может, я выражаюсь возвышенно, высокопарно, но судьба Мишина, его преображение – это как указатель, как направление для меня, человека запутавшегося, разочаровавшегося, загнанного в тупик. Но не слишком ли большую цену заплатил Александр Иванович, положив на алтарь веры жизнь? Я не хочу, наверное, и не могу жить по-прежнему, но у меня нет той веры,  силы духа, чтобы начать жить по-другому.
Священник очень внимательно слушал меня. Я закончил свой монолог. Отец Владимир выдержал паузу, подчеркивая уважение к собеседнику и одновременно придавая вес своим словам:
– Пути Господни неисповедимы, у каждого свой путь и опыт познания Бога. Кому-то Божественное откровение, вера открываются в скорбях, у кого-то ровный путь длинною во всю жизнь, кто-то вырастает в православной семье и приобретает свой опыт через родительскую христианскую любовь. Православная вера – это не вирус, которым люди заражаются и начинают болеть помимо своей воли и желания. Это духовный выбор и трудный путь. Тысячи людей, подобных Александру Ивановичу, тяжко, смертельно заболевают, претерпевают скорби и лишения, но так и умирают во тьме, не познав Божественного света, не испытав радости общения с Богом. Еще до того, как Александр Иванович узнал о своей смертельной болезни, он понял, что шел не туда, что те идеалы и цели, к которым он стремился всю жизнь, пустота и обман. Его душа находилась в поисках истины, в поисках Бога, в нем теплилась искра Божья. Потрясение, связанное с известием о близкой смерти, поставило его перед выбором: или – или.
Неужели он, Александр Иванович Мишин, внешне благополучный и правильный человек, так и уйдет в небытие, превратится в прах, оставив вокруг себя искалеченные судьбы людей? Так и не познает Бога, любви, истины? Александр Иванович нашел в себе силы, он захлопнул за собой дверь в прошлое и выбросил ключ, он встал на новый путь, понимая, что у него очень мало времени, и пошел вперед навстречу свету, навстречу Спасителю.
Вы не представляете, как тяжело ему было, сколько пришлось претерпеть в борьбе со своими страстями, искушениями. В один миг люди не меняются. Мы увидели другого Александра Ивановича, радовались, умилялись, но мало кто понимал, через что ему приходится пройти. Все пять месяцев – это непрерывный путь глубокого покаяния и искренней молитвы. От какой грязи и скверны в душе ему пришлось очищаться! Он мне однажды сказал: «В первые дни жизни с моим диагнозом на меня периодически находило страшное ожесточение, жуткая злоба на весь этот несправедливый мир, на всех окружающих людей. Даже последний-распоследний бомж и забулдыга счастливее меня, он живет, дышит, видит это солнце и небо. А я, со своим положением и весом в обществе, через каких-то шесть месяцев перестану существовать, меня просто не будет, и я это знаю и с каждым днем приближаюсь к своему концу. А они не знают, они счастливы. Зачем я жил, зачем сейчас живу? Почему такая несправедливость, я ведь столько сделал в жизни и сколько еще могу сделать, я молодой и сильный – и должен умереть. А какой-то негодяй будет жить и радоваться. И окажись у меня в минуты такого озлобления под рукой автомат, каких бы дел мог натворить...»
Представляете, через что ему пришлось пройти... Но он двигался вперед, спотыкался, падал, поднимался и снова шел. И та искра Божья, которая вначале едва теплилась в нем, разгоралась в настоящий огонь, в пламя, которое наполняло Божественным светом его душу, согревало и освещало ему и нам путь к Богу.
Прости Господи, не удержусь, чтобы не рассказать вам анекдот: «Поймал «новый русский» золотую рыбку, та ему: отпусти, выполню любое желание. Тот подумал, вроде все есть, чего желать? Ну и велит ей: «Хочу стать Героем России». И остался «новый русский» с одной гранатой против двух танков». Так и мы – жаждем глубокой веры, хотим ею обладать, а способны ли мы ее нести, быть верным ей? Господь мудр, избавляя нас в силу нашей слабости от тяжкого греха – предательства веры.
Ощущая свою духовную немощь, чувствуя в себе потребность стать сильнее, мы обращаемся к Богу, приходим к православной вере, открываем дверь в храм. И что же мы видим? Чтобы укрепить свой дух, свою веру люди в поте лица трудятся, прикладывают много сил, терпения. Вот мы стоим и думаем: зайти – не зайти, прикидываем, оцениваем, начинаем торговаться. Помимо духовного роста, а многие и вместо него, хотим заполучить конкретные земные блага – кто материальное благополучие, кто хорошую карьеру. А иные постоят-постоят да и закроют дверь, возвращаются к прежней жизни и совесть свою не мучают. И сколько у нас таких стоящих у двери или снующих туда-обратно. Многие так до конца жизни и простоят, не решатся войти.
Напрасно вы думаете, что Господь ждет от нас каких-то жертв, подвигов. Он уповает на нашу любовь к нему, на любовь к ближним, на следование Его заповедям, на избавление от страстей ради нашего же блага, ради нашего спасения. Начните с малого, сделайте первые шаги, не дайте успокоиться своей совести, сберегите в себе искру Божью. И вы почувствуете, как вам помогает Бог.
Александр Иванович, конечно, молился во имя спасения своей души. Но в последнее время он молился больше за своих близких, за нас с вами. Он полагал, что его грешная душа и так скоро предстанет перед Божьим Судом, а для нас, которым еще жить да жить, молитва нужнее. Весь остаток своей жизни, земной жизни он прожил исключительно ради людей и для людей. Он постоянно помогал кому-то, решал чьи-то проблемы. Чутким, внимательным отношением, добрым словом, советом Александр Иванович притягивал к себе людей, умел утешить, поддержать, наставить, и делал это тактично, мягко. Занимался своими родными, сослуживцами, знакомыми и совсем незнакомыми людьми. Всего себя он раздал людям, не только свои вещи, свою собственность – свою любовь, свою душу раздал нам, а значит, и Богу. Вот почему в вас это чувство, которое не дает вам покоя. Оно и во мне, и в Валентине Петровне, и во многих других, кто его знал.
Внешние признаки его умирания точно отражали его внутреннее состояние. Как угасает свеча, освещая нам жизнь, так и он, сгорел без остатка, подарив нам много света, любви, тепла. И в этом смысле для меня смерть Александра Ивановича носила не физический, вернее, не биологический характер, а стала явлением высокого духовного содержания. У меня такое безотчетное чувство, что это именно тот случай, когда смерть становится началом новой жизни, переходом в жизнь вечную...
Мне стало ясно, что с помощью отца Владимира я получу ответы на так волновавшие меня вопросы о жизни и смерти Мишина:
– Отец Владимир, правильно ли я вас понимаю... Александр Иванович потратил столько сил, душевных, физических, что в результате подорвал здоровье, подверг истощению свой организм, и это стало причиной смерти?
– Не совсем так, он был тяжело, смертельно болен. Если бы он занимался своим здоровьем, лечился, ограничивал бы себя в нагрузках, не соблюдал бы пост, то есть жил бы для себя, как сейчас модно, то, несомненно, прожил бы дольше, но это была бы уже не жизнь, а медленное умирание. Александр Иванович выбрал иной путь. Я, конечно, советовал ему делать послабления в соблюдении поста. Но мы прекрасно понимаем, что именно в глубоком, смиренном покаянии, строгом посте и сердечной молитве шло его духовное преображение, с этим прирастала его сила, любовь. Он выбрал этот путь спасения и прошел его до конца.
– Вы говорите, что он угас, сгорел без остатка... Но ведь духовно он прирастал и прирастал?
– В физическом смысле его тело мертво. Но душа его, наполненная любовью, светом уже при жизни не могла умещаться в бренном теле. И мы чувствуем, как нас греет его любовь, его забота, его молитвы за нас, его душа жива. А часто бывает наоборот: человек умирает при жизни, мертвеет душа – и это уже не человек, а фантом, существующий для удовлетворения своих низменных страстей и физиологических потребностей.
– Вы не задумывались о том, что одни и те же явления, процессы в биологическом, физическом и духовно-нравственном понимании имеют совершенно разные значения. Смерть в физическом, биологическом смысле не выделяет ни самоубийцу, ни героя, павшего за Родину. А причина смерти, например, одна: ранение в сердце. В одном случае это тяжкий грех, смерть души, в другом – нравственный, духовный подвиг. В одном случае смерть – это конец всего, мрак, тлен, в другом – рождение в новой жизни, встреча с Богом... А такой символ, как огонь и свет. Сгореть в огне своих страстей и гореть, освещая Божественным светом, светом любви наш мир... Извините, я вас заговорил, – спохватился вдруг священник.
– Ну что вы, отец Владимир! Вы не представляете, как этот разговор для меня важен.
– Спасибо, батюшка, – дала знать о себе Валентина Петровна. Во время нашего разговора она стояла рядом и внимательно слушала.
Мы распрощались с отцом Владимиром. Уже смеркалось. Валентина Петровна торопилась: нужно было встретить мужчин с работы, накормить, заняться девочками. Мы поужинали вчетвером. Владимир и Антон, усталые и довольные, за ужином обсуждали производственные вопросы. Мы с хозяйкой были под впечатлением беседы со священником. Я поблагодарил Валентину Петровну за вкусную еду, пожелав всем всего хорошего и пошел отдыхать. Было о чем подумать.

Глава 9

Я лежал с открытыми глазами, вспоминая прошедший день, строил планы на завтра. Ситуация с Александром Ивановичем прояснялась. Конечно, в своих мыслях я постоянно буду возвращаться в Соколово. Дай Бог, чтобы это стало новой точкой отсчета в моей жизни, ведь не из любопытства и не ради постановки диагноза я здесь прожил два дня. Нужно возвращаться, и возвращаться в новом качестве, в другом осмыслении себя, шаг за шагом изменять себя.
Впереди два выходных, завтра суббота, есть время все обдумать, начать готовиться к исповеди. Оставался другой, не менее важный для меня вопрос, который, как глубокая заноза, не давал мне покоя. Неужели я не скажу правду: кто я есть, зачем приехал и отчего умер Александр Иванович? Неужели обману этих уже близких мне людей, неужели снова сбегу, как сбежал из Москвы? Не открою всей правды этим людям, которые были так откровенны со мной?
Мне предложили стол, хорошую постель, я принял это как должное, решил свои вопросы, все что надо выяснил – и смотался... С другой стороны, какая им разница, друг я, приятель ли, или просто случайный товарищ? Нет конечно, они меня принимали как друга Александра Ивановича. А то, что я не сказал правды священнику, в храме перед Богом слукавил, это как?
Ну ладно, скажу, что я доктор, зачем приехал, расскажу. А дальше? Выложу, что у нашего дорогого Александра Ивановича не было никакого рака, что он умер из чувства глубокого раскаяния и огромной любви к вам всем? Бред какой-то. Да меня примут за ненормального. И что это изменит, воскресит Мишина?
Да, как всегда, я кинулся искать оправдание своей слабости, своей трусости. На все найдется свой довод. Только не надо было изображать небезразличного, ответственного, нравственного гражданина. Сидел бы дома. Нет, поехал, решил успокоить свою совесть, показать себе, какой я замечательный, чуткий. Вообще-то, я рассчитывал побывать только в амбулатории, обернуться туда и обратно за три часа. Никак не предполагал, что меня затянет эта история. Ну ладно, когда пришел в этот дом, мог же сказать всю правду? Мог, но не сказал.
Роль плачущего моралиста, интеллигента с фигой в кармане, со своим особым мнением и глубоким мировоззрением – очень удобная позиция, но подленькая. Из-за угла понаблюдать, как дело пойдет, там и сориентироваться. Главное – в душе какой я чистый, какие у меня высокие помыслы, как я тонко чувствую. А поступить по-мужски – кишка тонка. К чему эти долгие беседы, рассуждения о жизни и смерти, о назначении человека, если на первом не самом трудном испытании я оказался не на высоте? Столько пустых слов... Или ладно, пусть будет, как будет, потом покаюсь?
Нет, Господь мудр, он послал мне это испытание, знал, что я не подведу. К тому же лучше я сам расскажу всю правду, иначе слух дойдет до Людмилы Алексеевны, в качестве кого меня тут принимали два дня. Завтра откроюсь Валентине Петровне, Володе, извинюсь – думаю, поймут. Осудят – значит, так надо, заслужил. К отцу Владимиру заеду и ему все расскажу.
Понятное дело, я не мог уснуть. Наконец более-менее я определился в своем решении, но сон не приходил. Посмотрел на часы в телефоне – 23:40. Я натянул спортивный костюм – Валентина Петровна дала мне костюм Александра Ивановича – и пошел в туалет. На обратном пути заглянул на кухню – там горел свет. Решил, просто так горит, но за столом сидела Валентина Петровна, читала молитвослов.
– Извините, думал, никого нет, хотел выключить свет.
– Ничего-ничего. Я вижу, вам не спится. Садитесь, Николай Сергеевич. Давайте чай пить.
– От чая не откажусь. Правда, что-то не спится.
– Знаете, со смертью Александра Ивановича в душе какая-то пустота образовалась и одиночество навалилось. Еще две недели назад мы с ним пили чай, беседовали. А теперь вот... Как-то незаметно, естественно возникла наша духовная близость. Александр Иванович по обыкновению заходил вечером справиться о нашей жизни, чем помочь спрашивал, приносил продукты, гостинцы. Я, конечно, усаживала его за стол, пили чай, разговор о его переселении в дом уже не поднимала. Говорили о жизни, о семьях, о пути к Богу.
Александр Иванович к началу февраля закончил работать, поехал к сыну, дней десять, наверное, прогостил у него. Приехал такой счастливый, похвастался, что внуку уже шесть лет, а скоро еще и внучка родится. С работой как будто расстался, но заходил туда часто, постоянно был весь в делах, решал чьи-то проблемы, кому-то помогал. Что, кому и как, не говорил – отмолчится или отшутится. Так и мне работу выхлопотал, я и не знала. Объяснил, что не хотел раньше времени обнадеживать. «Получилось и, Слава Богу», – сказал. Как же я была счастлива, и вся семья наша тоже.
Много рассказывал Александр Иванович о своих неверных поступках, заблуждениях. Он, конечно, все это грехами называл. Говорил со смирением, но не жаловался, не плакался и не выставлял себя напоказ: вот, мол, какой я грешный. Цель он имел совсем другую: предостеречь меня, детей моих от подобных ошибок.
Мне запомнилось, Александр Иванович рассказывал, что раньше считал себя достойным гражданином. Двадцать пять лет безупречной службы в армии, как-никак. А затем взвалил на себя такой груз ответственности – развивал производство, обеспечивал людей работой, исправно платил налоги. Через сколько трудностей ему пришлось пройти: и непонимание семьи, и отсутствие надежных людей, разгильдяйство, пьянство работников. Но он не пал духом. Сказал себе: я сильный, я добьюсь всего, меня никто не остановит!
А когда его жизнь вышла на финишную прямую – понял, чего он добился, к чему пришел. Сам разрушил свою семью, порвал отношения с сыном, жену вынудил уехать к своей матери. Как выяснилось, он отказался принять свою тещу, ссылаясь на плохие жилищные условия, дом тогда еще строился. С родным братом жили как враги, к матери приезжал наскоком на день-два и то не каждый год, деньгами отделывался. А на работе его одни боялись, другие ненавидели, третьи ему завидовали, единицы, может, уважали. И никто не любил. А за что любить? Он-то любил кого? И для чего жил, что в этой жизни оставит, кроме этого дома и своего производства? Сколько горя он принес своим близким, сколько зла, как был далек от Бога...
Отец Владимир рассказывал нам, через что пришлось пройти Александру Ивановичу, что пережить. Не приведи, Господи.
Александр Иванович рассчитывал после возвращения от сына через неделю поехать к жене, но постоянные дела, решение чьих-то проблем, просьбы людей отодвигали отъезд. Здоровье ухудшалось, время шло, и в марте он уже не отважился ехать. Не захотел, чтобы жена видела его в столь неважном состоянии, чтобы жалела. Да и беспокоился, как бы не создать кому проблем: сегодня еще ходит, а завтра может оказаться беспомощным.
Александр Иванович, в конце концов, признался мне, что у него рак. Я его отругала за то, что не стал лечиться, и врача вызвала без его ведома. Очень сожалел Александр Иванович, что не смог поехать к жене Ирине и к теще попросить прощения. Больше двадцати пяти лет они прожили вместе, и только сейчас он понял, какого замечательного человека, какого жертвенного друга, какое любящее сердце потерял. Александр Иванович с большой теплотой рассказывал о жене.
Ирина окончила художественное училище, отделение прикладного искусства. Мастерица на все руки. Прекрасно рисует, шьет, владеет многими народными ремеслами. После училища вышла замуж за Александра Ивановича, вышла по любви. Помотала жизнь их семью по дальним гарнизонам, все армейские тяготы Ирина делила со своим мужем – какая там работа! Но при возможности она устраивалась то учителем труда и рисования, то руководила кружками. Старалась обустраивать дом – и шила, и вязала. На скромные деньги офицера содержала домашнее хозяйство.
Денис, их сын, рос болезненным, часто ни детских садов не было, ни врачей под боком. Случалось, весь день Ирина занималась сыном, домом, а по ночам подрабатывала шитьем. Было трудно, но было взаимопонимание и любовь. Проблемы возникли, когда подрос Денис. Отец рассчитывал, что сын пойдет по его стопам, как настоящий мужчина выберет профессию военного. Но женское воспитание, творческие наклонности определили его путь. Денис бросил военное училище, куда с большим трудом устроил его Александр Иванович, предпочел профессию модельера-дизайнера. Ирина металась между двух огней, пыталась примирить мужа с выбором сына. Тщетно.
Когда Мишин уволился из армии, Ирина надеялась, что они наконец обоснуются в городе, рядом с ее больной матерью, что она сможет по-настоящему заняться творчеством. Тем более, сам Александр Иванович имел специальность инженера-электронщика и неплохо мог устроиться в городе. Но вышло по-другому, они оказались в Соколово.
Опять жизнь с нуля, опять проблемы с жильем, с работой. Ирина рассчитывала, что после увольнения мужа она будет чаще его видеть, что они станут ближе друг к другу, что ей удастся растопить сердце Мишина, и он вновь обретет сына, а Денис – отца. Но Александр Иванович с головой погрузился в работу, семья для него отошла на второй план.
Мать Ирины тяжело болела и нуждалась в помощи, родственников не было, одна надежда на единственную дочь. Ирина предлагала мужу забрать мать к себе, Александр Иванович возражал, приводил свои доводы: «Вот отстроимся, тогда будет куда забрать, да и в городе есть все врачи, медпомощь налажена, а здесь что?» Стена непонимания, отчуждения все крепла и крепла. Когда у Ирининой матери случился инсульт, ее поместили в больницу, нужно было ухаживать за ней, а затем забирать домой совершенно беспомощную старуху. Ирина в один день собралась и уехала к матери.
Вот уже полтора года она живет с матерью, Александр Иванович, наконец, достроил дом и предложил Ирине вернуться вместе с матерью. Но, во-первых, та – лежачая больная и вряд ли смогла бы перенести переезд, во-вторых, сама Ирина не захотела возвращаться. В свободные часы, пока мать спала, она рисовала, шила. Что-то удавалось продавать. Помощи у Александра Ивановича не просила. Он, конечно, присылал поначалу деньги, но она отправляла их обратно. Александр Иванович, чувствуя свою вину, звонил, узнавал, как дела, снова предлагал помощь, но в том, что был неправ, он так и не признавался, пока не изменился сам.
Мишин говорил: «Я построил дом, вложил столько сил. Надеялся, что сын со своей семьей станет здесь гостить, внуки будут оставаться на лето. Специально делал дом на двух хозяев. Для жены выделил большую комнату под мастерскую. Думал, вот-вот заживем. А вышло как?.. С сыном ведь давно мог помириться, признать свои ошибки, так нет же, гордыня обуяла. А с женой, с Ирой? Она ведь всю свою жизнь мне посвятила, а я чем отблагодарил – в самом важном отказал ей, предал ее».
Такое впечатление у меня сложилось, что он намеренно бередит свои незаживающие душевные раны. Я пыталась успокоить его, говорила, что сын его понял и простил, и жена поймет и простит. «Они-то, может, и простят, но имею ли я право себя простить?» – на это отвечал Александр Иванович.
Очень привязались к Александру Ивановичу мои дети. «Дядя Саша, дядя Саша. А где дядя Саша? А когда придет дядя Саша?» – только я и слышала. Антон у меня покуривал. Александр Иванович поговорил с ним, как с другом. Я не просила его. Это Антон мне сказал потом: «Знаешь, мама, я никогда больше не закурю, я дядь Саше слово дал».
Александр Иванович готовился к смерти так, будто знал день и час своего ухода из этой жизни. Я-то и подумать не могла, что так быстро будет развиваться болезнь, что он так рано умрет.  Примерно за неделю до смерти он пришел ко мне. «Валентина Петровна, ради Бога, не беспокойтесь, когда я умру. Оставайтесь в нашем доме, одна половина ваша, в другой будет жить Володя, мой брат, и мама, они скоро приедут. Они в курсе и нисколько не против. Там и комната для Ирины, и мастерская ее – всем места хватит. Все это указано в завещании. «Господь с вами, Александр Иванович, зачем об этом говорить, да и какое мы право имеем на ваш дом. У вас ведь семья, брат, мама, сын», – пыталась я возражать. «Сын крепко стоит на ногах, у него свое дело, квартира, машина. Будет приезжать в гости, место найдется на Володиной половине».
Шла страстная неделя, Александру Ивановичу уже тяжело было ходить, он последний раз посетил храм, приехал на машине, до этого все время ходил пешком. Выглядел он таким спокойным, умиротворенным, просиявшим. Я не знала, как внешне это выглядит, а когда увидела Александра Ивановича, поняла.
Он тогда попросил отца Владимира прийти исповедовать его и причастить, пояснил, что потом отец Владимир будет занят – в канун Пасхи и на Пасху священнику не до него. Эту неделю Александр Иванович почти не общался ни с кем, много молился. Такую большую внутреннюю работу проводил, создавалось впечатление, что он готовится к торжественному, ответственному событию, главному экзамену. В таких случаях человека не беспокоят, не отвлекают.
Накануне вечером Александр Иванович позвал меня к себе. Попросил прощения, пожелал всего самого светлого в жизни, любви к Богу, друг к другу. Он не выглядел умирающим, да и говорил об этом как-то буднично, очень спокойно как-то. Я и не поняла, что он прощается с нами, поцеловала его в щеку. Это была наша последняя встреча. На следующий день Александра Ивановича не стало. Я заглянула к нему утром около десяти. Мне показалось странным, что в это время он еще спит, подошла поближе и поняла. Побежала к Людмиле Алексеевне. Александр Иванович, оказалось, обо всем позаботился, для похорон практически все было готово.
Я малоискушенный человек, многого не могу объяснить, делаю только первые шаги на пути к Богу, но мне кажется... да нет, я уверена, что Александру Ивановичу был дан знак. Естественно, нам он не мог этого сказать по понятным причинам, может быть, поведал отцу Владимиру. Господь призвал его к себе, иначе и быть не может.
Знаете, на следующий день у Александра Ивановича родилась внучка. Денис уже ехал на похороны, когда ему позвонили. Хорошая девочка, говорят, три сто. Сашенькой назвали. Теперь она уже дома, Денис потому сразу после похорон уехал, чтобы жену с дочкой из роддома забрать. Представляете, каково ему сейчас? И смерть, и рождение, вот так в жизни бывает... Он завтра приезжает на девять дней.
Мы выпили целый чайник чаю. Спать ушли, наверное, часа в два ночи, благо, следующий день был выходной.

Глава 10

Я встал около девяти с намерением объясниться – вчера вечером принял решение, нужно исполнять. Валентина Петровна уже хлопотала по дому. Поздоровалась, как всегда, сердечно, по-домашнему:
– Как спалось, Николай Сергеевич?
– Спасибо, хорошо.
– Замучила вас поздними разговорами.
– Вовсе нет. Мне было очень хорошо с вами. Я думаю, это разговор важен для нас обоих. Не с каждым можно обсудить такие темы.
– Конечно. Вы правы. Хочу вас попросить съездить с Володей в город. Завтра девять дней, у нас не все можно купить, да и на рынке дешевле получится. Заодно встретите Дениса. Будут близкие друзья, родственники – Александр Иванович просил скромно, но людям не откажешь. Человек на двадцать – двадцать пять нужно рассчитывать, а то и больше. Только поешьте сначала, Володя уже позавтракал.
Как я мог отказать, если ко мне уже относятся как к другу, обращаются вот так, по-свойски? Объяснение придется отложить.
– Привет, Сергеич, – зашел на кухню Володя. – Петровна списочек составила? Прикинула хрен к носу?
– Володь, ты брось свои лагерные выражения, шуточки-прибауточки. Кончай с ними. Тебе сорок лет с лишним, не мальчик. Да и дети в доме.
– Прости, Петровна, виноват.
– Вот деньги, список, что непонятно – звони.
Мы поехали на моей «Ниве». Володя был в своем репертуаре, не давал мне сосредоточиться на моих мыслях, впрочем, тема, которую он затронул, стоила того.
– Саша, когда гостевал у нас на Новый год, напомнил случай из детства. Мы пацанами ходили купаться на речку, мне, наверное... годков семь было, перед школой как раз. Брательник за мной присматривал, мать наказала, я тогда плавать не умел почти. Течением меня отнесло на глубину, в самый омут закрутило. Я кричу, уже нахлебался, тонуть начал, а Сашка с большими пацанами с мостика нырял, не слышал. Когда я уже на дно пошел, кто-то увидел, крикнул брату. Ну, Сашка спас меня. Я уже был в полной отключке, сознание потерял. Ну, все пацаны: «Сашка герой, брата спас». Я тоже, когда оклемался: «Брат мой герой». Гордые такие все. А Сашка: «Молчите, дураки, никому не говорите».
Куда там, малышня проболталась, соседки матери все передали. Ну, вечером братану досталось, отцовским ремнем по жопе. Я еще встрял: «За что, он герой!» А мать: «Разгильдяй он, не доглядел, оба могли утонуть. Поручили же, смотри за братом».
«Так вот, – сказал мне Саша, – и сейчас тоже, по своей гордыне, по своему эгоизму наворотил дел, сколько грехов совершил. А теперь кинулся спасаться, что-то исправлять. Люди уже толкуют: во какой герой, какой хороший, какой праведный! Не верь, брат, не хвалить и славить меня нужно, а пороть, как мать тогда. Вот, чего я достоин! Многого не исправишь, жизнь заново не проживешь. Героем был бы, если бы за чужие ошибки, чужие грехи отрабатывал. А я со своими не разберусь». Вот как мне братан растолковал. И вот я про себя сметкую, если Сашка такой грешный, то с меня надо по три шкуры сдирать кажный божий день.
– А кто не грешный, Вов? Найди! Думаешь, я такой белый и пушистый? Нас, таких серьезных, положительных, добропорядочных только копни, развороти, столько дерьма польется...
– Эт точно.
– Настоящий подвиг – жизнь без греха.
– Хорошо рассуждать, когда ты в шоколаде, бабки есть, квартира, работа, жена красивая, ребятишки вокруг бегают. Жизнь по накатанной колее. Живи, радуйся, люби всех и не греши – незачем. Все тики-тики, все о/кей. А возьми мужиков наших, которые хлебают по полной ложке, меня возьми... Да по нашей жизни без греха никуда, шага не пройдешь, не согрешивши. Не приворует мужичонка, семью голодной оставит. И во всем так. Я, может, Сергеич, нагрешил и за себя, и за еще пятерых, гладеньких и сытеньких от греха избавил, чтобы у них было все тип-топ, совесть чистая.
– У каждого есть возможность нагрешить, у каждого свои искушения и страсти. Грешить всегда проще, чем не грешить. И сытые благополучные люди в столичных городах грешат так, что бедному дяде Васе из деревни Гадюкино и не снилось. А то, что каждый за каждого в ответе, это ты прав, Достоевский с тобой согласен.
– Эт тебе не хрен собачий.
Мы не заметили, как доехали, быстро справились со своим заданием. Накупили продуктов.
Встретили Дениса. Он был не похож на отца. Стройного, почти хрупкого сложения. Правильные, утонченные черты лица, красиво уложенные длинные волосы. Пожалуй, лишь глаза отцовские. Одевался он просто и стильно, угадывался хороший вкус. Вообще, Денис был само обаяние:
– Здравствуй, дядь Володь.
Он обнялся с дядей. Со мной поздоровался за руку.
– Ну, здоров, племяш, как дочка? – по-родственному поприветствовал его Владимир.
– Класс! На меня похожа, фотки покажу, у меня в компе, – хлопнул Денис по своей дорожной сумке.
– Как жена, молока хватает?
– Да, слава Богу. Вам привет передает.
Мы сели в машину. Младший Мишин оказался общительным.
– Я не похож на папу, – начал свой рассказ Денис. – Сам в маму, только глаза отцовы. Да и по характеру тоже в маму. В детстве много болел, в детский сад не ходил, все рядом с ней. Отец был занят на службе постоянно, так что в маминой работе, ее увлечениях мое детство проходило. Она художник, хорошо шьет. Меня рисовать научила, я много по искусству книг прочел. Думал художником стать, а как попробовал шить с мамой, увлекся. Отец на это смотрел с раздражением: мол, что это за бабские штучки. Нормальный пацан должен заниматься спортом, техникой. Настоящую профессию нужно получить. А это так, баловство одно, для парня даже стыдно. По этому поводу мама с отцом постоянно спорили, до скандала доходило.
Когда я окончил школу, отец отправил меня в военное училище по радиоэлектронике. Экзамены я сдал, к здоровью там требований особых не предъявляли. Короче, приняли меня. Год я мучился – ну не мое это, какой из меня военный? Бросил в конце концов училище, не хотели отпускать. Отец узнал, очень разозлился. Ну, я домой и не поехал, остался в Питере, устроился в салон портным. Работал, учился, совершенствовался. Потом другой салон нашел, покруче. Стал специализироваться на вечернем и на свадебном платье.
Отец узнал о моей работе. Сколько мне пришлось выслушать: мужик я или баба? юбку еще не надел? да офицерам на службе стыдно в глаза смотреть и в этом роде. Чуть ли не «пидаром» обзывал. Ну, я и перестал с ним общаться. Мама мне говорила: «Ты не переживай, отец горячится, со временем все образуется».
Поступил я в институт на вечернее отделение, через год женился на Насте, еще через год родился Димка, ему сейчас шесть лет, скоро в школу. Года два жили сложно, снимали квартиру, работа, учеба. Денег не хватало. Ну, ничего, выдержали. С отцом так и не общались. Окончил институт, стало полегче. Поговорили с Настей, решили собственный салон открыть. Она – организатор, менеджер, бухгалтер. Цены ей нет. А на мне творческая работа, производство, вот такое у нас разделение труда. Свой бренд у нас, продвигают специалисты. Три коллекции уже создал! Первая, конечно, сыровата была, а за последнюю, ей-богу, не стыдно. Участвуем в показах второй год, в этом получили приглашение в Берлин и Прагу. Правда, три года не отдыхал, но ничего, мне нравится. Я этим живу. Творить, дарить людям радость – не каждому дано.
Я вел машину, краем глаза глядел на Владимира, он сидел рядом. Для него, как и для меня, жизнь Дениса и его семьи была неизвестна. От брата о своем племяннике он мало что слышал, так, в общих чертах. На похоронах, конечно, не до разговоров. А сейчас представилась возможность поговорить, рассказать друг другу о себе. Мир моды, о котором говорил Денис, для Владимира был другой планетой, он слушал раскрыв рот и наконец решился спросить:
– Денис, ты в этой каше варишься. Говорят, у вас там мужики сплошь петухи. – Понятия о такте старший Мишин явно не имел и ляпнул прямо в лоб.
– Что значит?
– Ну, голубые, по-вашему.
– А я с этой публикой не тусуюсь. Но, думаю, не больше, чем на зоне.
Владимир оценил ответ племянника:
– Ну, парень, тебе палец в рот не клади! Держи краба!
Я понял, что под внешней обаятельностью, открытостью Дениса, скрывается сильный характер, иначе в их жесткой конкурентной среде, не имея поддержки, он не смог бы реализовать себя. А ему едва ли есть тридцать, пожалуй, лет двадцать восемь. Так что, природа сполна наделила Дениса. От родителей он взял многое, целеустремленность, трудолюбие это, безусловно, от отца.
– Ну а как насчет бабок? В натуре реальные бабки забашляете? – Володя перевел расспросы в практическую плоскость.
– Когда имя себе сделал, бренд, тогда и деньги пошли. У меня одевается состоятельная публика, не каждому по карману. Но до этого пахать пришлось как проклятому.
– Ладно, племяш, я в этом не смыслю. Я человек конкретный. Не хочешь говорить, твое дело.
– Да нет, секрета никакого нет. У меня продаются платья по цене, скажем, этой машины, бывают и подороже.
– Сергеич, сколько твоя стоит?
– Ну, тысяч пятьдесят – семьдесят, наверное.
– Ни хрена себе! – вырвалось у Володи.
Минуту-другую ехали молча. Я решил разрядить ситуацию, направив разговор в более важное для всех русло:
– Денис, расскажите про приезд к вам Александра Ивановича. Вы предполагали, что он протянет вам руку?
К чести молодого человека сначала он коснулся предыдущей темы:
– Вы извините, меня иногда заносит, расхвастался. Николай Сергеевич, обращайтесь, пожалуйста, ко мне на «ты», неловко себя чувствую. Вы ведь ровесник, вернее, друг моего отца.
Я надеялся, что папа позвонит, пригласит в гости или сам приедет, что он наконец поймет меня. Обида как-то постепенно прошла. Я даже думаю, что, если бы у меня все шло гладко, ничего бы не получилось. А так приходилось все время доказывать, чего ты стоишь, в первую очередь, себе, во вторую – отцу, а в третью – всем остальным.
Я ждал отца, но его звонок оказался неожиданным. Он сказал всего несколько слов: «Денис, я хочу приехать к вам. Мне так много нужно сказать тебе. Ты не против?» Я ответил: «Приезжай, папа, конечно, приезжай». По интонации почувствовал, что это другой, не тот отец, вернее, это мой отец, но уже ставший другим человеком... Ну, вы понимаете. Какое-то волнение, беспокойство овладело мной – столько лет мы не виделись, лет восемь, наверное, не меньше. Как встретимся, как заговорим... Может, что-то случилось такое, что он мне должен сказать лично?
Я знал, конечно, что мама уже больше года живет с моей бабушкой. Возможно, то, что отец остался один, и заставило его по-другому посмотреть на жизнь, приехать ко мне. Вот как я тогда думал.
Папа позвонил за день до приезда, назвал номер поезда и вагон, спросил, могу ли подъехать. Поезд был вечерний, так что со встречей не возникло никаких проблем. На следующий день я отменил все важные дела, мысли уже были заняты предстоящей встречей. Приехал на вокзал с запасом. Папу, конечно, узнал, но не представлял, что он так сильно изменится. По своей конституции он должен был быть солидным, округлившимся, с брюшком. Однако  выглядел сухим, довольно стройным и каким-то просветленным. Благородная седина и теплый взгляд серых глаз – таким запечатлелся он в моей памяти. «Здравствуй, сын, – Отец обнял меня, глаза его увлажнились, но он быстро совладал с волнением и продолжил: – Денис, я очень виноват перед тобой, был несправедлив к тебе, жесток, не помогал тебе, не поддерживал ни тебя, ни твою семью, вел себя как последний эгоист. Я не достоин никакого прощения, и нет мне оправдания. Слишком поздно я понял это. Денис, ты можешь развернуть меня прямо сейчас и уйти. Я пойму – заслужил. Ты спросишь, зачем же я приехал, если готов ехать обратно? Мне очень нужно увидеть тебя, моего внука, мою невестку. Разрешишь?»
Он сказал это так искренне, с таким смирением – разве я мог ответить нет? Теперь уже я его обнял. Всю дорогу папа расспрашивал о сыне, о жене, о работе, здоровье. Настя нас уже ждала с ужином. Папа расцеловал Димку, Настю, с удовлетворением посмотрел на большой Настин живот. Сказал: «Молодцы, ребята. Дочка – это так здорово».
Мы с женой переглянулись, о результатах УЗИ мы никому не говорили. Папа достал подарки, всем угодил. Сели за стол. Выпили по рюмочке, продолжили разговор. В основном отец расспрашивал меня, Настю, Диму, причем с таким участием, тактом, так боялся обидеть неосторожным словом. Я обратил внимание, что отец верит в Бога, молится. Но вопросов на этот счет задавать не стал.
Неделю у нас гостил папа. Много времени провел с Димкой, с Настей. Утром отводил внука в детский сад. Затем помогал по дому невестке, ходил в магазин. Конечно, говорили на разные темы. Раньше обычного забирал из сада Диму, потом вел его гулять, кататься с горки, ездили на каток. Рассказывал про охоту, рыбалку, про тайгу, зверей. Димка буквально не отлипал от деда. Вечера уже мне посвящал. Работаю я обычно допоздна, часов до девяти, а то и позже, а тут, ясное дело, заканчивал пораньше.
Раз даже  отец приехал ко мне в салон – вот уж не ожидал! – под конец рабочего дня, чтобы сильно не отвлекать. Посмотрел, чем я занимаюсь, попросил показать что-нибудь из моей коллекции – хорошо, задержалась манекенщица. Сказал, что ему понравилось. С таким интересом рассматривал все, расспрашивал меня о работе, о салоне, о коллективе.
Ужинали все вместе, затем папа на ночь Диме охотничью историю рассказывал или про рыбалку. А потом уже мы с ним на кухне сидели, чай пили, общались до глубокой ночи. Отец говорил о своем деле, о Соколово. Очень сожалел, что оказался черствым, не забрал бабушку к себе, что к маме отнесся равнодушно. Папа даже выразился жестче: по-предательски. Она посвятила всю свою жизнь мужу, последние десять лет металась между ним и сыном, столько всего ей пришлось вынести, а он в важный для нее момент оказался эгоистом. Этого он себе простить не мог. Отец рассчитывал после возвращения домой через несколько дней поехать к маме. Нужно, мол, собирать осколки семьи в единое целое. Неважно, кто где находится, главное, чтобы все чувствовали духовную близость, поддержку, понимание своих родных.
Папа предложил всем вместе встретиться у мамы, спросил, могу ли я на день-два вырваться. Я сказал, что нужно спланировать время, договориться с тещей, чтобы она приехала на это время помочь Насте. Короче, ничего определенного не ответил.
От отца исходило такое тепло, сердечность, смирение, что в нашем доме стало уютнее. Не сказать, чтоб мы ссорились, но, как везде, наверное, какие-то небольшие стычки, обиды были – куда от них деваться, тем более когда в доме беременная женщина.
Настя меня как-то спросила:
– Какой у тебя хороший отец, добрый, с чего бы это?
– Изменился человек, в Бога поверил.
– Слушай, может, ему что-нибудь нужно? Наверное, он попал на большие деньги, а теперь посмотрел на наши возможности, вот и налаживает отношения, чтобы рассчитывать на тебя?
– Нет, Настя, не думаю. Успокойся.
А у самого червячок нехороший завелся в душе. Мы только-только, можно сказать, на ноги встали, вздохнули, квартиру купили, с кредитами  до конца не разобрались.
В субботу, в день отъезда отца, покрестили Димку. Мы вообще давно собирались, только откладывали раз за разом. Папа все организовал. Короче, в субботу у нас состоялся такой семейный праздник, отмечали крещение сына, и проводы отца. Вечером поехали на вокзал. Сели в наш «Форд», ехать минут около двадцати, без пробок и того меньше. Чувствую, отец не просто молчит, а собирается с мыслями, хочет сказать о чем-то важном, но не осмеливается начать.
– Папа, не томи, говори, – решил ему помочь.
– Да, сынок, ты знаешь, мы уже с тобой  больше не увидимся.
– Как не увидимся?
– У меня рак, и осталось жить мне от силы два месяца.
От неожиданности я дал по тормозам. Хорошо, что машин не было, иначе неприятностей было бы не избежать. Я прижался к обочине и остановился.
– Ты уверен? Ошибки быть не может?
– Нет.
– Почему ты сразу не сказал?
– Во-первых, эти счастливые для меня семь дней превратились бы в пытку для всех и последние воспоминания обо мне у тебя, Насти и Димы связывались бы с жалостью. Во-вторых, когда я решил повиниться перед тобой, то не хотел давить на сочувствие, ссылаться на болезнь, близкую смерть, и все в этом роде, ну ты понимаешь.
– Понимаю.
– Да это ведь не главное, сынок.
– А что главное, папа?
– А главное, что я снова обрел сына. Главное, что мы снова вместе. Вот что главное. Что твой блудный отец наконец вернулся. Понимаю, что недостоин прощения и не могу его заслужить, но милостью Божьей я снова почувствовал, какое это счастье быть отцом, и узнал, как здорово быть дедом. И еще, я горжусь тобой, Денис. Береги Настю. Не повторяй моих ошибок... Сын, да на тебе лица нет. Брось, не завтра же я помираю, еще поживем, еще наговоримся, звонить буду, обещаю. Да, обязательно приезжай в Соколово, с семьей приезжай. У нас такие просторы и рыбалка, и охота. В моем доме для вас всегда будет место.
Вот так мы расстались с отцом. Созванивались, общались, про то, что ухудшается здоровье, отец не говорил. На мои вопросы или отшучивался, или отвечал, что вполне терпимо. Накануне своей смерти папа позвонил сам, поговорили как обычно, он поинтересовался как дела, спросил про Настю, про Диму. Передал, что о Насте и о нашей девочке он молится ежедневно, что все будет хорошо.
– Денис, а мать твоя знала о его болезни? – поинтересовался Володя.
– Отец просил не говорить ей об этом – может, сам хотел сказать, но так и не сказал. Папа очень переживал, что у него не получилось приехать к маме. Ведь они так и не простились. Известие о смерти для мамы стало полной неожиданностью. За день отец ей позвонил, они долго говорили, он просил прощения за все, но она не думала, что этот разговор был прощанием. Когда от меня она узнала о смерти папы, собралась приехать на похороны, а вместо себя найти сиделку. Но маму вернули с вокзала. Когда она уже садилась в поезд, сиделка позвонила, что бабушка без сознания и, похоже, умирает. Вызвали «скорую». Вот уже неделю бабушка в коме, врачи говорят, она может умереть в любую минуту. Мама, понятное дело, от нее не отходит. Выходит, не простила бабушка своего зятя, не отпустила дочь попрощаться с мужем.
Эти объяснения о причинах отсутствия Ирины на похоронах мужа предназначались для меня. Володя конечно же знал об этом.
Да, красивой истории с красивым концом не получается. Как было бы здорово: кающийся грешник встал на праведный путь и перед смертью все его простили, простились с ним, и ушел он из этой жизни с миром и спокойствием в душе в окружении родных и близких!
Что чувствовал Мишин в последние часы своей земной жизни, о чем думал... Умер он в одиночестве. И никто его не поддержал, не выслушал, не закрыл ему глаза...
– Сергеич, притормози у чипка, сигареты забыл взять, – попросил Володя.
Мы уже въехали в Соколово. Со всеми делами обернулись аккурат к обеду.

Глава 11

Мы с Володей заносили сумки с продуктами. Валентина Петровна расцеловала Дениса, сразу стала расспрашивать о Насте, о дочке, как мама, бабушка. Судя по всему, с Денисом у них сложились теплые, доверительные отношения. Прибежали девочки, чмокнули гостя в щеку, Антон по-мужски обменялся с Денисом рукопожатием. Тут же в доме были и Сергей Иванович с женой Татьяной, они тоже вышли поприветствовать Дениса. Женщины разбирали продукты. Сергей Иванович решал с Володей организационные вопросы, связанные с отведением девяти дней: кто будет, когда на кладбище, когда за стол, как заказать молебен. Словом, такая деловая суета.
У меня возник соблазн захватить сумку и сказать всем до свидания. Но не вышло.
Валентина Петровна, увидев меня с сумкой, спросила:
– Николай Сергеевич, куда это вы с вещами? Сейчас обедать будем.
– Я, собственно, хотел попрощаться, а перед этим прошу две минуты внимания.
Народ был рядом, кто на кухне, кто в коридоре, и слышали мое обращение. Разговоры прекратились, все взгляды устремились ко мне.
Я продолжил:
– Валентина Петровна, Сергей Иванович, Владимир Иванович, Денис, я виноват перед вами. Я обманывал вас, я не друг Александра Ивановича, а врач районной больницы, поставивший диагноз Мишину Александру Ивановичу. Я не был даже знаком с ним, один единственный раз он был у меня на консультации в начале ноября. А самое главное – у него не было никакого рака. Рентгенлаборанты или медсестры перепутали снимки двух пациентов. В поликлинике по этому поводу проводится служебное разбирательство. В результате этой ошибки у Мишина оказались снимки ракового больного Митина, а у Митина – совершенно нормальные снимки Александра Ивановича. Я дал направление Александру Ивановичу в областной онкодиспансер для дообследования и лечения и свой телефон, чтобы он мне позвонил, когда поедет на консультацию. У меня там знакомый, хороший врач, он всегда помогает, когда я прошу. Но, как вы знаете, Александр Иванович никуда не поехал, и эта ошибка не была исправлена. Здесь я затем, чтобы понять, что произошло с Александром Ивановичем, от чего он умер. Я проявил малодушие или трусость, как хотите называйте, с самого начала не сказав всю правду.
Решив поехать в Соколово, я рассчитывал уложиться в три часа – час сюда, час здесь, час обратно. А задержался на три дня, оставив отделение, бросив все свои дела. Поймите, не ради праздного любопытства выслушивал я ваши воспоминания об Александре Ивановиче. Он и для меня много значит. Я ни в коем случае не берусь оценивать, какой след в жизни каждого оставил этот замечательный человек. Но, как ни крути, сложилось так, что я оказался причастен к его смерти, и в этом тоже виноват – перед всеми вами, перед своей совестью.
Я закончил, воцарилась тишина. Представляю, что творилось в головах присутствующих – осмыслить сказанное мной вот так, сразу, было просто невозможно.
Тишина бывает разная. Есть зловещая, трагическая тишина, есть тишина ожидания, театральная тишина, тишина природы, космическая тишина и много других. Физическое явление одно, а его суть – совершенно иное. В настоящий момент воцарилась тишина, наполненная глубокой мыслью, важным содержанием, тишина с неким высоким философским звучанием. Все присутствующие уловили смысл этой тишины и старались соответствовать ее духу. Может быть, близость души самого Александра Ивановича придала моим словам тот характер, которого я не ожидал. Никто не накинулся на меня с вопросами, обвинениями, напротив – я ощутил понимание людей, ставшими за эти три дня мне близкими.
– Если не от рака, отчего же умер мой отец? – Денис, наконец, нарушил тишину, задав вопрос, который мучил сейчас каждого.
– Я делился по поводу смерти Александра Ивановича своими мыслями и сомнениями с отцом Владимиром. Он сказал, что воспринимает кончину Александра Ивановича как духовное явление, связанное с тем, что его душа обрела Бога. Валентина Петровна была свидетелем нашего разговора. Я не признался отцу Владимиру в том, что у Александра Ивановича не было рака или другой смертельной болезни. Мы никогда не познаем, как ощущал он свой уход из жизни. Его сокровенный опыт общения с Богом нам недоступен, это тайна. Но мне кажется, что Александр Иванович полностью прошел предназначенный Господом свой земной путь. Он отдал свою душу на Суд Божий, и Господь принял ее.
– Если бы я не знала Александра Ивановича, не видела его, не общалась с ним почти каждый день, наверное, не могла бы поверить, что такое возможно, – поддержала меня Валентина Петровна. – Это ведь, кроме того, и вопрос веры. Если мы верим в Бога, для нас не должно быть сомнений, что Господь призвал Александра Ивановича. Да что мы все встали, толчемся здесь, давайте пройдем в зал.
Все прошли в зал, сели на диван и кресла. У каждого в душе было то, что требовало выхода. Какая все-таки мудрая женщина Валентина Петровна!..
– Насколько мне известно, брат сам выбрал себе дорожку. Он мог поехать на обследование, сколько его посылали, и я, и из амбулатории врач. Он специально обрубил все пути к отступлению. Так что, Сергеич, не казни себя. По большому счету, все мы тут виноваты. Каждый за каждого в ответе, помнишь наш утрешний разговор. А то, что не сказал правду сразу, Бог тебе судья. Я на тебя зла не держу, – сказал Владимир.
– Николай Сергеич, если можете, конечно, оставайтесь на девять дней. Думаю, не нужно вам никуда сегодня ехать, – Валентина Петровна как хозяйка решила проявить настойчивость.
– Да, действительно, Николай Сергеевич, оставайтесь, – поддержал ее Сергей Иванович.
– Оценивать волю Господа Бога, судить Божий промысел нам не следует. Что мы можем знать, о чем рассуждать с высоты своей сиюминутной суеты, которую мы называем жизнью…   Мы зачастую и не ведаем, что нам во благо, а что во вред. Когда Господь спасает, вытаскивает буквально с того света, мы понимаем и принимаем, а когда по воле Божьей внезапно прерывается жизнь молодого человека, ребенка, мы отказываемся это допустить, примириться с этим. И наверное, Господь Бог дал шанс Александру Ивановичу спасти свою душу, послал на консультацию к вам, и Александр Иванович поверил вам, – продолжила Валентина Петровна.
– Я не могу себе представить, чтобы Александр Иванович узнал, что у него нет рака, что он не умрет. У меня в голове это не укладывается. Это примерно как жених готовится к свадьбе, ждет заветного часа, а ему накануне свадьбы сообщают, что ее не будет, и нет у него никакой невесты, он ее выдумал, – высказался Сергей Иванович.
– Господь позаботился об этом, не будет же он себе перечить, – согласился Владимир.
– Вы меня поражаете! Развели дискуссию... я сижу и удивляюсь, просто спектакль какой-то! Умер человек, который должен был жить, умер из-за нашего разгильдяйства, из-за нашего головотяпства, равнодушия. – Денис в порыве чувств вскочил с кресла. – Молодой еще, крепкий, активный мужик, отец, муж, дед, директор предприятия. Сколько он мог в жизни сделать, сколько всего совершить! Хорошо все вокруг него устроились, пригрелись, умер – похоронили. Теперь на него молиться будете, в святые определите. А мне нужен не святой, мне нужен живой, живой и грешный отец, моим детям дед! – Денис ходил по комнате, размахивая руками, покрасневший, с увлажнившимися глазами.
– Денис, опомнись! Что ты лепишь! Что  несешь?  Ты восемь лет жил без отца, а я почти тридцать без брата! И мы только сейчас нашли друг друга, поняли. Да мне эти три с половиной месяца с братом дороже всей моей жизни! Его нет, а он мне все ближе и дороже. – Володя сжал кулак около сердца. – Вот он где. Да, Сашка умер, чтобы человеком меня сделать. Я ему слово дал, да я грызть землю буду...
Он вдруг засмущался, застыдился своей импульсивности и опустился на свое место. Денис его уже не слышал, он выбежал из комнаты в порыве чувств, чтобы не расплакаться на людях. Хлопнула входная дверь. Валентина Петровна пошла за ним. Снова воцарилась тишина. Молчали долго.
Наконец появилась Валентина Петровна:
– Все нормально. Такое трудно пережить. Тяжело ему.
Следом появился Денис. Глаза его еще блестели от слез, но лицо уже было спокойно.
– Вы извините, извините, пожалуйста. – Он опустил голову, как школьник, встал посреди комнаты.
Володя быстро разобрался в ситуации, приобнял и буквально силой усадил парня на его место.
– Садись, садись, Денис. Видим, какой ты стильный. Кстати, наших женщин приодеть не слабо?
– Да не вопрос. Могу и на подиум вывести. Женщины видные.
Все сразу расслабились, Валентина Петровна засмущалась. А до этого момента молчавшая Татьяна, высокая, статная, слегка полноватая, с красивым лицом, русыми длинными волосами – само олицетворение русской женщины –  нашла достойный ответ:
– А я не против. Только, чур, подиум – в нашем дэка и девушки наши, соколовские, а не ваши селедки.
Все рассмеялись. Татьяна продолжила:
– Часто слышала, да и в фильмах видала, как на похороны, на девять дней, сорок дней собираются родственники – и начинают ненавидеть друг друга как конкурентов в борьбе за наследство. Нам Александр Иванович оставил самое дорогое – свою любовь, он согрел нас теплом своей души, мы действительно пригрелись около него. Всех нас и еще многих других он объединил своей любовью. И мы должны сохранить эту любовь, передать ее нашим детям, нашим близким, всем, кто нуждается. Все вы – дорогие и близкие для меня люди, давайте не будем стесняться нашей любви.
Валентина Петровна обняла Татьяну, поцеловала в щеку.
– Я бы тоже поцеловал, но боюсь начальника. Сергей Иванович – мужик строгий, – живо отреагировал Володя.
– Ты боишься, а я нет.
Татьяна подошла к Владимиру и чмокнула его в щеку. Это был невинный поцелуй сестры, однако Володя смутился, а лицо Татьяны слегка покраснело, отчего она стала еще красивее.
– Ох, смотри, Сергей Иванович, – шутливо подначила Валентина Петровна.
– А я не смотрю, Валентина Петровна. Я знаю, что лучше и вернее моей Татьяны нет.
Татьяна подошла к мужу. С любовью и нежностью они посмотрели друг на друга, затем она положила голову на плечо супругу. Все невольно ими залюбовались.
– Ну ладно, народ, давайте пообедаем и за дело, столько всего успеть нужно, – опустила всех на землю Валентина Петровна.

Глава 12

Мы пообедали, заодно обсудили планы на завтрашний день. Общее руководство на себя взяла Валентина Петровна, она распределяла обязанности. Задействовали и меня. Вопрос уезжать – не уезжать отпал сам собой. После такого разговора разве я мог уехать, да мне уже и не хотелось, теперь торопиться было некуда. Камень с души свалился, мне было так уютно и спокойно с этими людьми.
Я отпросился у Валентины Петровны на полчаса – час дойти до церкви, встретиться с отцом Владимиром. Антон и Володя начали готовить место во дворе, планировали установить стол, лавки, отвести обед решили на свежем воздухе. Погоду обещали хорошую, да и народу предполагалось много.
Я шел со спокойным сердцем к отцу Владимиру. До начала службы оставалось около часа, храм был открыт, да и священник как будто ждал меня.
– Отец Владимир, мне очень нужно с вами поговорить.
– Николай Сергеевич, я не ошибся, – учтиво спросил отец Владимир и предложил присесть на скамейку.
– Да, вы не ошиблись. Хочу извиниться перед вами. Я обманул вас, я не был другом Александра Ивановича. Я врач из города, который поставил диагноз Александру Ивановичу.
Я рассказал мою историю и сегодняшний разговор, стараясь не затягивать. Отец Владимир очень внимательно выслушал, кажется, он понял меня.
– Николай Сергеевич, в мудрости промысла Божьего сомневаться не приходится. Господь всеблаг, и ваша встреча с Александром Ивановичем была ниспослана во спасение вас обоих. Александр Иванович свой путь прошел до конца и подал вам пример. Дело за вами. Дай Бог вам успехов на этом трудном пути. Я буду молиться за вас.
Мы как-то спокойно стали относиться к тому, что ради нашего спасения Иисус Христос принял мученическую смерть и пошел на нее сознательно. Очерствели наши сердца, погруженные в себялюбие. Забываем, сколько людей ради нас положили голову, отдали свои жизни. Если мы будем помнить, что Александр Иванович жил для нас и умер для нас, то и сами будем творить добро и любовь. Как и он, мы будем идти по пути спасения.
И еще я хотел сказать... Господь послал нам в лице Александра Ивановича пример искреннего, глубокого, сердечного покаяния, деятельного покаяния. Александр Иванович все службы стоял на входе в храм, считал, что недостоин находиться близко к алтарю. Исповедовался часто, практически каждую неделю, а принял святое причастие только несколько раз, последний  перед смертью – считал себя недостойным священных даров.
В последние недели жизни Александра Ивановича мы много общались – и в процессе исповеди, и просто беседовали. Меня притягивала в нем та мудрость, смирение, та доброта и сердечность, что я стал его духовным чадом. Это я понял уже сейчас, после его смерти...
Под конец священник спросил меня:
– Вы, наверное, будете завтра на кладбище?
– Да, я остаюсь, поеду домой после девяти дней.
– Тогда мы не прощаемся.
– Отец Владимир, я бы хотел приехать к вам на исповедь.
– Конечно, конечно. Запишите мой телефон. Готовьтесь, мы выберем время.
Да, времени, действительно, потребуется много – есть в чем исповедоваться, в чем каяться. И о скандале в клинике и на кафедре, и о врачебной ошибке, прикрытой мной, и о моем сыне-наркомане, которого я упустил, и о распавшейся по моей вине семье. Все это вместе стало причиной моего бегства из Москвы – решил начать в провинции с чистого листа. Но от себя не убежишь. Вот такая штука. И сколько еще можно вспомнить и нужно вспомнить...

Глава 13

На девять дней действительно выдалась чудесная погода. Для конца апреля стоял удивительно теплый солнечный день. На кладбище побывала чуть ли не половина жителей Соколово. Я слышал, старики говорили, что давно такого не было. Не только во множестве народа было дело, но и в атмосфере. Люди рассказывали об Александре Ивановиче, вспоминали, сколько открылось его добрых дел, высказывали свою благодарность... Я не был на похоронах, но близкие рассказывали, что тогда люди оказались буквально задавлены горем, им не до воспоминаний было. А сейчас создавалось ощущение умиротворенности, покоя. Все понимали, что душа Александра Ивановича на пути к Богу.
Мы, конечно, решили не распространяться о том, что у Александра Ивановича не было рака. Слухи, домыслы могли быть совершенно непредсказуемы. И отец Владимир согласился с нами. Он совершил молебен, а затем сказал так сердечно и искренне об Александре Ивановиче, что многие всплакнули. И другие говорили – немного, но от души.
До самого вечера люди приходили к дому Александра Ивановича, всех усаживали за стол, помянуть по нашему православному обычаю.  Все было четко отлажено. Молодец Валентина Петровна, она трудилась без устали. Когда народ разошелся, мы тесным кругом уже таких близких и родных людей долго говорили об Александре Ивановиче, о судьбе человека, о смысле жизни, о Боге, о любви.
Какие другие могли быть разговоры, когда вспоминали Александра Ивановича. Позвонила Ирина, вдова Мишина, сообщила, что мать ее умерла и что после похорон и девяти дней она обязательно приедет в Соколово. Денис передал телефон Валентине Петровне. И Ирина сердечно поблагодарила всех за Александра Ивановича, за проведение похорон и девяти дней, сказала, что надеется скоро встретиться со всеми нами...
Я уезжал из Соколово ранним утром в понедельник. Только-только светало, легкий молочный туман опускался на землю, стояла удивительная тишина, прерываемая лишь щебетом птиц. Я вдохнул полной грудью свежий утренний воздух и сел в машину. Уезжал с миром в душе, понимая, что меня здесь ждут. Тут я оставил своих друзей, сюда должен приехать в ближайшее время к отцу Владимиру.
Меня не было в городе несколько дней, а казалось, прошла целая вечность. Может быть, от того, что уехал из города я одним человеком, а вернулся другим. Жизнь покажет...