Ganz'ы. Огромные механические, железные монстры, черпающие песок времени и раздробленную, миллионы лет назад обратившуюся в гранит, лаву кашалотными челюстями с безбортных барж, приплывающих по желтому Иртышу-Стиксу. Этажи карандашей вековых сосен на пирсе. Угольные правильной формы черные горы окаменевшей смерти. Железные пустотелые змеи, стуча по стальным полозьям, растаскивающие в свои норы все припасенное на крутом берегу.
Ежедневно путь мой пролегал мимо этих сотрясающих воображение эманаций человека. Может быть, поэтому не сразу привлек меня, как показалось вначале тщедушный, непримечательный, безымянный, сломанный образ, возведенные проведением на Голгофу обочины дороги.
Прямо напротив ворот речного порта, на голой земляной лужайке выросло однажды нечто или не что. Двухметровая многоярусная конструкция, увешанная тюками, серыми лохмотьями, полиэтиленовыми мешками, смахивала на просторную гардеробную, аристократично прикрытую туманной чернотою угасающего дня. Рулевой, и по совместительству хозяин сей поклажи, изредка лишь показывался из-за массивного полусамоходного дома-на-колесах и, казалось, что двухэтажная телега сама ежедневно бредет в поисках пристанища, увлекая за собой беспечного комивояжора.
Воскресный день. Прощающаяся легким морозцем, прихватившим лужи и землю, сибирская осень. Солнце, скрашивающие отсутствие листвы красками, чуть угомонившегося термоядерного ада, разворотившего в белоснежную плазму вещество недр светила. Галимая чернота космоса, проникающая через розовые очки атмосферы приятным ультраантрацитовым цветом. Крошечная лужайка между оживленной серой-битумной дорожкой для Элли и раздвижным порталом речного порта. Табуретка, любезно подсевшая под жилистое, осанившееся тело.
Не думая о сути и деталях предстоящего, я открыл пачку сигар и неспешным шагом направился в его сторону. Небольшое деревцо. Тропинка. Перекопанная кем-то, смерзшаяся за ночь земля, воткнутая лопата, короткий отполированный черенок; семечки в черной, месяц не мытой ладоне; теплый коричневого цвета полушубок и непременная двухъярусная двухколесная бричка чуть позади.
- Здравствуйте! - сказал негромко я, протягивая сигары и тут же увидел как ладонь человека приоткрылась и чуть приподнялась черная не от загара кисть. Он ожидал не никотина - протянутой руки, рукопожатия - символа мира, добра и уважения, распахнутости сердца и помыслов, желания поговорить, а не посмеяться. Но в тот момент мне не хватило духу подать бездомному руку. Страх перед грязью телесной часто заканчивается грязью духовной — наверное, позабыл я тогда старую истину.
- Не курю, - довольно резко пробурчалось в ответ.
- Чем заняты? - слегка улыбнувшись, спросил я.
- Ем, - после небольшой паузы и отшелушивания пары черных семян, - не мешай! Не люблю!
От неожиданности я чуть попятился назад, одновременно подкуривая папироску.
- Не наступай! - повышая голос и указывая перстом мне под ногу, - это же хлеб!
- Извините, - промямлил я и, осторожно переступая через непонятные земляные холмики, пошел прочь.
- И курить бросай! Для здоровья вредно! - донесся, уже почти растворившийся в пространстве, голос атипичного странника.
Я было подумал, что не бомж это вовсе — художник, смачно бросающий краски на холст; барабанщик, колокольно бьющий на квартирниках в хэт; проворовавшийся мэр города; директор обанкротившегося речного порта; старый байкер; или Создатель, отдыхающий от реальных дел - самый крутой, независимый и уважающий себя пилигрим во Вселенной. Хорошо бы так и было...
На обочине дороги он высаживал картофель и, постепенно выкапывая, с августа по октябрь кормился. Копаясь в подмерзшей земле, самостийный дачник напоминал комбайнера, всаживающего семена в зиму — озимые. Озимыч - так мы его и прозвали.
Как его давно уже не погнали — загадка. Относительно серьезная цивильная конторка - речные ворота в мегаполис и такая картина средневекового голландского польдерства в полусотне метров от фасада. Наверное, Озимыча понимали и жалели. Видели на чем он приехал и сознавали, что занят сельским хозяйством явно не в коммерческих целях.
Не возникло у меня к Озимычу ни чувства жалости и сострадания, ни обиды и отвращения - только уважения и гордости за этого мощного, несгибаемого человека. Уважения за сильную доброту, молчаливую честность, ментальное равенство Создателю и святость - способность в любом образе, в любом состоянии нести людям свет, заряжать энергией, наполнять уверенностью и подпитывать стержень души своим собственным примером, но не словом, своей жизнью, но не смертью.