Словно на город упал громадный металлический колокол и накрыл собой всё живое – ни солнца, ни неба, ни света. Только жуткое эхо, запах меди и, как ни странно, идёт дождь. И жутко хочется просто выйти на улицу, вдохнуть этот отвратительный запах металла, смешанного с ливнем, и, упав на тротуар, кричать во всё горло. Или же стоять на крыше, сплошь покрытой мхом, и смотреть на утонувший в тумане город.
И ты опять сидишь в своей квартире в поисках смысла твоего существования, в поисках хоть малейшей зацепки. Ты думаешь: «Дайте мне хоть чуть-чуть воздуха, да в конце-то концов! Я живу – и такова ли цена за эту боль?»
Ты смотришь на остальных – таких похожих друг на друга, с одинаковыми серыми осунувшимися лицами, плывущих по течению, как они её называют, «жизни». Но разве они не понимают, что это – не жизнь, а лишь поголовное подчинение окружающему миру? А они идут, такие уставшие, злые, идут прямо вдоль моего окна, идут, опустив голову и убрав руки в карманы, идут, серые маленькие существа, идут, с мыслями о своих проблемах, словно вокруг ничего и не существует важнее. А я бросаю им под ноги всю свою грусть, они спотыкаются, и решив, что это что-то очень ценное, забирают её себе.
Посмотри в окно, видишь прекрасный сад? Там сейчас опять цветут кусты белых роз. Это твои любимые, я помню. Они ярче всех, они словно освещают весь этот сад. Сад, который не увидит никто, кроме нас. Вдохни аромат ландышей, растворись в нём. И если б я только могла раствориться в этих божественных запахах… Самая нежная смерть, известная человечеству. Но, увы, это только мираж, видение. И это моё сладкое безумие, утешительное сумасшествие. Но рано или поздно оно исчезает. Рано или поздно исчезает абсолютно всё. И вот тогда боль возвращается и накрывает меня с ещё большей силой, да так, что застилает глаза, всё меркнет, и на мгновенье я перестаю дышать.
Удар! Тишина. Снова удар! Да сколько можно, Господи, остановись ты, наконец, я же не сдамся! Это болото, в котором мне не суждено утонуть, это поезд, который никогда не сойдёт с рельсов, это птица, которая никогда не сможет летать, это жизнь, где я – неизлечимо жива, неизбежно жива, неминуемо жива.