Шалаш с видом на вселенную

Александр Матвеев Керлегеш
     1. А как же Ближний Восток?

     - Ну что, Сергеич, ты хоть обнадёжь: будет нынче погода или не будет, кончатся когда-нибудь эти дожди? Веришь, нет, спать ложусь с одной мыслью – о покосе; встаю, мозги уже работают: перезревает трава, а скосишь – сгниёт. Останутся нынче коровы без сена…

     Шашков житель сельский, а потому и голова у него болит неправильно и как-то уж шибко по-мужицки. Нет, чтобы за мировое сообщество посокрушаться, или там спросить, мол, не слыхал, как дела на Ближнем Востоке, закончат они, в конце концов, морды друг дружке бить; опять же рынок ценных бумаг: он устаканится или так и будет туды-сюды, не хуже того цветка в проруби, болтаться?

     Обидно, блин: синоптики божились, что будет страшная засуха, а он льёт и льёт, хлещет и хлещет – вот и накоси тут. И чего вечно брешут.

     Нострадамус тот похитрее нынешних госпредсказателей был: когда третья звезда ударит в восточный камень – будут воды собираться и свет прольётся из тверди. Понимай как хочешь, не придерёшься.

     В Керлегеше-деревне насчёт прогноза погоды особых проблем нет: если Толя Чувашов камаз угля пригнал сразу после вязки веников для бани – как пить дать, лютая зима будет; а если на крышу забрался и по мобильнику заказывает рулоны сена, то и другим надеяться на вёдро не стоит, сопреет и тимофеевка, и эспарцет, и клевер ещё в валках, даже скопнить не успеешь.

     2. Кантри-мэтл

     Моя мама, а по-уличному – Митревна, когда ещё была жива, признавалась на посёлке Маганак за народного агронома и за синоптика. По ней многие равнялись: когда сеять, когда помидоры от заморозков спасать, когда лук снимать.

     - Всё, Серёнька, - это она отца моего так дразнила, - бери в совхозе коня, езжай с ребятами, покажи им, где покос. Погода, кажись, дней на десять наладилась.

     В детстве нас крепко нагружали всякими крестьянскими повинностями: и дома вечно с тяпками-лопатами, и в соседнем совхозе, где работал бухгалтером батя, барщину за всякую ерунду отрабатывали. Не скажу, что возить в сорокаведёрных кадках воду для полива или копать картошку на безмерных сотках слишком большое удовольствие. Но вот покос – это статья особая, можно сказать отдохновение души.

     «Ну, всё, Серёнька, бери в совхозе коня…» Батя, полностью доверяя своей домашней метеослужбе, начинал собирать грабли, поправлять вилы, чтобы не болтались, и принимался отбивать косы. А надо сказать, что в такие ответственные дни он, даже если и бывал в глубоком запое, то выходил из него как-то сразу, без форсажа и традиционной похмёлочной схемы постепенного самоотрезвления. О срыве сенозаготовительной компании не могло быть и речи.

     И хотя был он инвалидом с детства, но литовку отбивал ловко: подхватывал её левой искалеченной культёй, ставил жалом на отбойник и дзынь-дзынь-дзынь… Такая музыкальная гамма получалась, с низкого и до самого высокого звука аж за пятую октаву. Я садился рядом и слушал этот кантри-мэтл, обхватив колени руками. Недавно попробовал отбить косу, понадеялся на генную крестьянскую память, а полотно всё синусоидой пошло: хоть сразу выкини, хоть - немного погодя.

     Слушаю, как звенит-оттягивается под молотком отца сталь, и вспоминаю свою поездку к родне в Брусенцево Алтайского края. Угодили мы тогда как раз к покосам. Утро, туман плывёт над Паразихой, немного сонно и прохладно. Ещё коров не выгнали на выпаса. Где-то в конце деревни за конюшней дзынькнуло, потом ещё раза четыре без всякого ритма – кто-то, похоже, пытался настроить литовку, а для этого пробовал молотком силу удара, захват, оттяжку, угол наклона и разворота полотна. Потом зазвенело уверенно, ровно и мелодично уже без пауз. А вот отозвались напротив Шалдыбиных. Потом у Пахомовых, Лютиковых, Маркиных, на другом конце деревни. Дядя Коля Рясков вынес из сарая сразу несколько кос…

     - Санька, а ты чего без дела сидишь? Ну-ка, сбегай, наломай корове кукурузы.

     Воровать с совхозного поля мать никогда не считала за грех. Тут главное объездчику не попасть на глаза, ещё хуже – директору Михаларионычу Клименко, суровый был мужик. Я поднимаюсь, беру мешок и нехотя тащусь через речку на поле Зенковского совхоза, загодя намечая пути отступления на случай форс-мажорных обстоятельств. Ведь можно же было Валерку или Вовку послать – это мои братья по разуму – или, вон, Гальку, той давно пора с куклами распрощаться, так нет же, отвлекают того, кто больше других занят в подготовке инвентаря к сенозаготовке.

     3. Орлик

     Я в седьмой класс перешёл, Валерка – в восьмой, Вовка только-только из четвёртого выбрался, Галька вообще ещё мелюзга… Сейчас думаю, ну какие из такой пацанвы работники? А ведь мы тогда воспринимали себя вполне сложившимися самостоятельными людьми. И родители за нас почему-то не боялись: отец завёз нас на Орлике в тайгу, показал границы покоса, опробовал литовки и укатил назад, завтра ему на работу. Мать тоже осталась дома: надо хозяйство на кого-то определить. Через два дня, правда, народу много понаехало: мамка, тёть Нюра, соседские пацаны и девчонки. Сено уже подсохло, пора копнить.

     ... У моих старых друзей сегодня возраст, впору мхом обрастать. Все уже на пенсии. А когда собираемся вместе – впадаем в детство: вспоминаем ночёвки в тайге, покос, родник… И обязательно кто-нибудь вспомнит Орлика? Ведь дала же природа самому рядовому мерину такой интеллект. Мы на нём сволакивали копёшки к стогу. Вот начинаем грузить, а он головой крутит: как бы лишний навильник не положили. Если груз небольшой – волочёт. Чуть повыше закинешь – ни за что не сдвинется с места, хоть распонужайся, хоть разорись на него. Ты хитрый, да и мы не дураки, тоже приспособились. Как следует утопчем сено, пошире его лепёхой растащим. Орлик глаз на волокушу скосит: нормально. Прёт, только стерня заворачивается.

     4. Спать лучше в сейфе

     А вот как наша мамка погоды угадывала – до сих пор загадка. «Дак оно ж само чувствуется» - только и ответит, когда спрашивали насчёт примет.

     Как-то дали нам покос за посёлком Известково. Погода хорошая, ни облачка. Работа спорилась: накосили, провялили, проворошили, сгребли в валки. Ну, всё, подсохнет, завтра копнить. Полазили в лесочке – грибов море. Наварили супчику из подосиновиков и лисичек. Легли спать пораньше.

     Ага, выспались… Мать среди ночи будит:

     - Вставайте ребятки, дождь будет. Надо бы сено скопнить, ведь сгноим в валках-то.

     Мы переворачиваемся на другой бок: щас, бежим, аж спотыкаемся; надо же такое придумать, дня, что ли не будет. Хотя бы громыхнуло где, а то ведь тишина - уши закладывает. Минут пятнадцать полежали, думали - пронесло. Где там. Походила, походила и опять: дождь… жалко… пропадёт… потом выспитесь… Да: тиха украинская ночь, но спать ложиться лучше в сейфе.

     Куда денешься, пошли. Вовка, как спал в шубе, так в ней же и выполз из шалаша сгрeбatь сено, ворча насчёт неудавшейся жизни. К рассвету завершили последнюю копну, и тут как ливануло. Обида сразу же прошла: ах, какие мы молодцы…

     5. Ночь… Костёр… Шалаш…

     Как-то задумался, ну почему время, проведённое именно на покосе, вспоминается с такой благодарностью? Каждая деталь, в обычной жизни ничего не значащая, как говорится, плюнул и забыл, здесь приобретает какую-то ценность, откладывается, суммируется, нарастает в душе, переполняет её. И ведь ничего же не случилось, а такой восторг. И ты дуреешь, обнюхавшись горьким сеном, опившись до полного замораживания горла ключевой водой, оглохнув от птичьей болтовни.

     В городе зайдёшь в какой-нибудь супермаркет, всего делов – хлеба купить. И хватаешь, хватаешь, сметаешь всё подряд с прилавков. Брюхо набьёшь, а радости нет.

     Тут же: картошки с грибами на костре вечером натушишь, кипятком смородиновый лист и душицу заваришь, и будто никогда в жизни ничего вкуснее не ел, не пил.

     Ночь… Костёр на почти неразличимом чёрном фоне тайги… Дырявый шалаш с видом на вселенную… Хвойный лапник, мягче его нет ничего на свете… Старый тулуп… Пахнет дымом, пихтой, овчиной. И скошенной травой вперемешку с уже высохшим сеном…