1.
С завода я была уволена на учёбу. В ФЗО меня взяли из восьмого класса, но мои одноклассники проучились почти весь 1942-1943 учебный год, а я пропустила всё, что они успели пройти. Мы узнали, что есть такие школы, где можно заниматься экстерном, туда меня и приняли. Я должна была готовиться самостоятельно, а потом сдавать зачёты и экзамены. Время от времени проводились консультации. Я всегда училась легко, была отличницей, и здесь тоже быстро подготовилась.
Только одна физика меня смутила. Я посмотрела учебник и испугалась, что мне самостоятельно с этим предметом не справиться. Сказала об этом маме. Тогда она пошла в школу и договорилась с учителем физики, что он будет заниматься со мной отдельно за плату. Я приходила к нему в школу на занятия и он мне рассказывал по программе то, что я должна была узнать и запомнить.
Учитель был очень нуждающийся, жил вдвоём с больной матерью, ему был необходим дополнительный заработок. Всё это мне рассказала моя мама, а она узнала в школе, когда устраивала меня в экстернат.
До сих пор я с иронией вспоминаю эти занятия. Самое печальное было то, что сам учитель, очень молодой, наверное, только что окончил институт, ужасно стеснялся. Он абсолютно не владел умением вести занятия с начинающими впервые изучать новый предмет. Занятия проходили так: быстро рассказывал материал по очередной теме, показывал схемы, диктовал определения. Отбарабанив всё положенное на сегодня, спрашивал меня: «Понятно?» Я отвечала: «Да» Он быстро уходил. Я же ничего не понимала. Приходила домой и начинала читать учебник. Самое забавное, что, если чего-то не понимала в учебнике, то не спрашивала своего учителя, а пыталась разобраться сама, так как очень его стеснялась. А если и спрашивала, на мой вопрос он так же быстро и непонятно отвечал. И тоже мучительно стеснялся, скорее не меня, а того, что я приносила ему в конверте деньги. Для нас обоих это был самый мучительный момент. Так дело и шло. Я изучала физику самостоятельно, он по-прежнему не знал, что я ничего у него не понимала, и не умел выяснить, что же я уразумела.
Тем не менее все экзамены, в том числе и физику, я сдала на «отлично». И мы с физиком были счастливы, что избавились от этого неловкого положения и друг от друга.
Я закончила восьмой класс и теперь могла идти учиться в обычную школу. Начинался новый, 1943-1944 учебный год.
В той школе, где я училась с братьями перед войной, был госпиталь. Стали думать – в какую школу идти. А как раз с 1943-1944 учебного года школы разделили на мужские и женские. Ближайшей к нам женской школой оказалась школа № 328 в Лялином переулке. Туда меня и направили. Я проучилась в этой школе два года, закончила десятый класс. Конечно у меня много воспоминаний и впечатлений об этой школе, но, по правде говоря, я не могу назвать её своей. Большинство девочек учились там с давних пор, может быть, с младших классов. А мы – «пришлые», нас было всего несколько человек, мы были для них чужими, и они для нас оставались чужими.
2.
Начали учиться. У меня были свои трудности: я отвыкла от регулярных учебных занятий и надо было привыкнуть к новому коллективу. Сближение с одноклассницами шло медленно.
В конце класса стояли вешалки, заменяющие нам гардероб. Мы вешали пальто, шубы, переобувались и ещё прятались за ними, когда прогуливали невыученный урок. Раньше я такого никогда себе не позволяла, а теперь – то и дело, запросто, пряталась от контрольной.
Каждый день нам выдавали по одной конфете и одному печенью. К маминому дню рождения, к пятому ноября, я стала откладывать конфеты, пряча их в найденною в кладовке красивую коробку, которую и подарила маме.
У нас в школе были хорошие учителя. Помню учителя литературы, страстно любившего Маяковского. Иногда он приходил на урок и сразу начинал читать его стихи. Он был удивительный преподаватель, очень свободный, не связанный какими-то догмами программы, со своей методикой, строгий в оценках. К сожалению, он был тяжко болен, сильно кашлял, вскоре ему пришлось уйти из школы.
Была очень хорошая, удивительная учительница по математике. Если бы она у нас осталась, я занялась бы математикой всерьёз, но, к сожалению, её перевели от нас, т. к. надо было пристроить одного неудачника, которого выгнали из какого-то ВУЗа. Он был зол на всех, а нас, детей, просто ненавидел.
Учительница географии разрешала нам вязать на уроке, говорила, что мы лучше слушаем и запоминаем. Учительница французского – безликая, безразличная к нам, пришедшим из других школ, ни трудности, ни успехи – ничто нас с ней не связывало.
Учитель черчения самый удивительный человек из наших учителей, художник, музыкант. С детства я любила рисовать, чертить. Занятия черчением в школе мне много дали, тем более, что Модест Григорьевич Новицкий сам по себе был человек интересный, одарённый, долго жил заграницей, занимался там живописью, музыкой. В Москве жил в небольшой комнате коммунальной квартиры, куда мы ходили к нему в гости слушать его рассказы, рассматривать его картины, ноты с его музыкальными произведениями, изданными в Италии, удивляться его мастерству по изготовлению разных поделок.
Классная руководительница преподавала физику, очень добрая, всё видела, всё знала, но не сердилась, её любимое присловьем было «стало быть», звучало как-то умиротворяющее.
Каждый месяц и к праздникам в классе выпускалась стенная газета. Тогда это было принято. Стенгазеты выпускались и в школах, и в учреждениях. Мы соревновались с параллельным классом: кто лучше оформит газету. Писались статьи, критические заметки, шутки и карикатуры к праздникам, к Новому году – шутливые пожелания, забавные стишки и картинки.
В девятом классе нам предложили записаться в гимнастическую секцию. Странно, но из нашего класса пришли две-три девочки. Я же ринулась, так соскучилась по физкультуре. Раньше, и в школе, и в пионерском лагере, и летом на дачах, физкультура была главным занятием. Всё это было прервано войной. В период войны я ни разу не встала на лыжи, на коньки. Работа в колхозе, на заводе, уборка снега – вот наша гимнастика. А тут зовут в секцию. Нам выдали форму из толстой байки коричневого цвета, немного потренировали и сразу отправили на какие-то межрайонные соревнования. Секция у наших соперниц была уже давно, девочки там знали друг друга, пришло много болельщиц посмотреть соревнования. Конечно, я, которая перед войной занимала в школе второе место по гимнастике, особенно брусья мне удавались, надеялась на что-то. Но оказалось – представляю жалкое зрелище. По результатам меня дальше не выпустили, на этом мои занятия в секции закончились.
Зато мы танцевали. В школе устраивали вечера по большим праздникам. Приглашали мальчиков из мужской школы в Казённом переулке. Она была по соседству с нашей, но очень пижонистой. Эти мальчишки чувствовали себя какими-то особенными. Там то ли учился сын Чкалова Игорь, то ли его двоюродный брат, который был знаком с одной девочкой Аллой из другой школы, я давно её знала. Алла мне и рассказала, что этим мальчишкам девочки из нашей школы были неинтересны, они к нам на праздник просто не пришли. Но мы не огорчились. Нам разрешали танцевать вальсы. И ещё учили бальным танцам, например, pas de grace (падеграс), pas d'Еspane (падеспань) и тому подобным. Нам это очень нравилось. А уж вальс в огромном зале танцевать было наслаждением. Я танцевала с Тамарой Макаровой. И ещё я приглашала свою подругу Галину, с которой мы подружились на консультационном пункте. Мы кружились, носились по залу и были очень довольны. В школе не разрешались ни фокстрот, ни танго, это мы танцевали дома, когда устраивали вечеринки. У девочек был любимый танец «Линда», меня ему научила Алла, а её, наверное, эти пижоны из мужской школы.
3.
Ну а в школе, нас, девчонок-учениц волновало, что в десятом классе мы будем сдавать экзамены на «аттестат зрелости». Это в Москве было впервые. Экзамены будет у нас принимать комиссия, куда войдут учителя, представители администрации из района и других учреждений. Вводятся золотые и серебряные медали за успеваемость. Думаю, что учителя тоже были слегка обалдевшие от этих неожиданных и новых правил. Конечно, всё это разъяснялось по радио и в печати, но я не очень вникала в задачи воспитания нового поколения: девочек более женственными, мальчиков более мужественными. Чувствовалось, что все эти новые правила как-то связывались с тем, что было нового в Армии и вообще – в стране.
В 1943 году были введены погоны и появилось звание офицер. А ведь мы, дети, чуть ли не с младенческого возраста знали, что «офицер» – это враг. «Блеснули погоны, это – беляки, враги.» Мы это знали из советской революционной истории, литературы. Стали привыкать и даже понравилось. Теперь воспринимаем всё по-другому. Мой брат приехал с фронта, он – офицер. Я получила денежный аттестат от брата-офицера… Хорошо!
Ну, а школы… Это дело другое. Всегда, сколько я помню, критиковали царские гимназии, разделённые на мужские и женские. И вдруг такой порядок ввели в советских школах! Я была бы рада, если бы ввели форму, мне совершенно не в чего было прилично одеться, да и не только мне. Одной девочке родителями из заграницы привозили шикарные вещи. На переменах девчонки заставляли её снимать платье и показывать – какое бывает бельё, особенно потрясали комбинации. Вот тут-то мы оценили, что школа стала только женской.
Между прочим, для взрослых тоже ввели некоторые строгости, невиданные ранее. Например, в театр не разрешали женщинам приходить без чулок, а в партер – и в носках. Женщины не одевали чулок из-за их отсутствия. Массового производства капроновых чулок ещё не было. Доставали из сундуков старые чулки, шёлковые, фильдеперсовые, поднимали петли, штопали. Выручали чулки «со стрелками», мода прошедших времён. Женщины рисовали «стрелку» на ноге, а старые капельдинеры, дежурившие у входа в партер, не могли разглядеть – что там на дамской ножке…
Солдат в солдатской форме не пускали в партер и ложи. В рестораны нельзя было ходить женщинам одним, без сопровождения мужчин.