Александр Крылов-ТОЛСТИКОВИЧ
Последний лейб-медик
Книга «Последний лейб-медик» позволяет современному читателю не только познакомиться с несколькими представителями замечательной династии Боткиных, но и стать свидетелем драматических событий отечественной истории, приведших Россию к страшным дням революции, красного террора. Судьбы главных героев книги замечательных русских врачей Сергея Петровича Боткина и его сына Евгения Сергеевича оказались тесно связаны с судьбами двух российских императоров - Александра II и Николая II.
Книга снабжена подробными научными комментариями. В приложение к данному изданию вошли архивные документы, большая часть которых публикуется впервые.
Издание рассчитано на широкую читательскую аудиторию.
ОТ АВТОРА
Может, оттого и почиталась Русь святой, что испокон веку обитали на ней люди, чья жизнь навсегда определила нравственный портрет всего русского народа. Не любители красного словца, вальяжной позы, они творили великие и малые дела, согласуя свои поступки и мысли с судьей более строгим, нежели все человеческие суды, - с собственной совестью. А совестливый человек на Руси всегда был Божьим человеком. Даже сейчас, в век смуты и безбожия, многие еще верят, что совесть есть псевдоним Бога.
Так уж повелось в нашей с вами стране, что за убеждения, идеалы, за само право оставаться порядочным человеком приходилось платить дорогой ценой: когда кнутом или каторгой, а когда и самым дорогим - жизнью. Так слову «совестливый» созвучным и родным становилось другое - «страдалец».
Но страдать не значит терпеть, унижаться: в этом понятии сокрыта несокрушимая сила духа. Иван Грозный кланялся своим войскам после взятия Казани: «Я же вас за все сия храбрая страдания благодарю и похваляю»...
Есть что-то очень знакомое, чеховское в облике двух русских интеллигентов - отца и сына - Боткиных. Им выпал непростой жизненный путь, на котором им пришлось пройти войны, испытания, известность. Но всегда они оставались верными своему слову, долгу, чести - тем достоинствам истинного русского интеллигента, которые остаются с ним до последнего вздоха.
Александр Крылов-Толстикович.
ДИНАСТИЯ
Глубоко в русскую почву уходит корнями родословное древо семьи Боткиных. Впервые фамилия Боткиных появляется в переписных книгах города Торопца в 1646 году. Тогда в этом важном торговом центре, лежавшем на дороге из Новгорода и Пскова, жили посадские люди братья Георгий, Ларион , Федор и Лаврентий Боткины. Федор стал родоначальником династии Боткиных, чью поименную роспись можно проследить на протяжение веков. Первоначально Боткины значатся в сохранившихся документах в числе “посадских людей” и “купецких”. Из переписных книг видно, что уже тогда представители рода занимали видное положение и не раз избирались на выборные административные должности. В переписной книге Торопца 1723-1724 годов упоминается бургомистр Боткин: “По присланной памяти к бурмистру Боткину по челобитью его”. (Боткин С. Дела давно минувших дней. Бежин луг. М.,1995. № 2. С.163)
Постепенно росло благосостояние семьи и Боткины строят новые дома, приобретают имущество. Однако к середине XVIII века, в связи со строительством Петербурга, торговой значение Торопца значительно снижается и Боткины подумывают о том, чтобы перебраться в более оживленные города.
В 1791 году Петр Кононович Боткин, крестьянин Псковской губернии, перебрался в Первопрестольную и затеял здесь собственное дело: начал торговать колониальным товаром - чаеМ., Предприимчивому, оборотистому Петру Боткину удалось-таки ухватить свою судьбу за хвост: сколотил капитал, вышел к началу XIX века в первую гильдию. Как свидетельствует справка Московского биржевого комитета, 9 ноября 1802 года Боткины становятся полноправными московскими жителями. (Там же. С. 164)
Основу благосостояния семьи составили средства, полученные в результате меновой торговли с Китаем. На восток везли сукно, производившееся на собственной фабрике, а в Россию, караваном через Ханькоу и всю Сибирь, доставляли чай. В первой четверти XIX века Петр Кононович Боткин стал одним из лидеров чаеторгового бизнеса. Он организовал агентства в Кяхте, а на Нижегородской ярмарке у Боткиных имелся склад и магазин, где шла бойкая торговля колониальным товаром. Торговая фирма “Петр Боткин и сыновья” торговала без посредников, что обеспечивало высокие доходы и гарантировало качество товара. В дальнейшем обороты фирмы достигали нескольких миллионов рублей, а Боткины входили в число крупнейших чаеторговцев России, таких как Перлов, Расторгуев, Высоцкий.
После изгнания Наполеона из Москвы Петр Кононович отстроил две городские усадьбы - на Воронцовом поле и в Козьмодемьянском переулке, близ Маросейки, в котором и обитало все обширное семейство чаеторговца. В двух браках родил аж двадцать пять детей. От первой жены, урожденной Барановой - три сына: Василий, Николай, Иван и дочери - Варвара и Александра. От второй - Анны Ивановны Постниковой родились шесть сыновей - Павел, Дмитрий, Петр, Сергей, Владимир, Михаил и дочери Екатерина, Мария и Анна.
Строг, набожен купец Боткин, даже внешне похож на персонаж пьес Островского. Домашняя обстановка, особенно в отношении детей, строга. В сущности, будучи добрым человеком, он никогда не баловал детей, почитая подобное воспитание вредным. Испытавший на своей шкуре немало лиха, он хотел, чтобы они добились своего места в жизни только благодаря своим силам. В представлении купца Боткина необязательный или легкомысленный человек непременно должен был быть бесчестным, пропащим, на которого незачем тратить деньги, слова и время. От детей он требовал не только трудолюбия, но и уважения к чужому труду, и беспрекословного соблюдения строгой домашней дисциплины.
На склоне лет его старший сын - Василий Петрович вспоминал в письме к брату Михаилу, который был на 28 лет моложе, о своем непростом детстве: “Из моего детского возраста - нет отрадных воспоминаний: добрая, простая мать, которая кончила тем, что беспрестанно напивалась допьяна, - и грубый, суровый отец. И какая дикая обстановка кругом. Но, несмотря на суровость, - отец, при всем невежестве, был очень неглуп и в сущности добр. Поверишь ли, что память моя сохранила из моей ранней молодости, исполнено такой грязи и гадости, - что даже отвратительно вспоминать себя”. (Рукописный отдел Института русской литературы Академии наук (ИРЛИ) ф.365, оп.1, д. 8, л.38 )
Время показало, что педагогическая система чаеторговца имела свои плюсы. Дети выросли, стали уважаемыми людьми. Да и торговые дела Петр Кононович оставил после себя в отменном порядке, а управлять фирмой завещал только четырем сыновьям: двум от первого брака и двум от второго.
Фактическое руководство делами семейной фирмы перешло к старшему из братьев - Василию Петровичу. Но не кружилась голова от блеска богатств, не лежала душа к тайнописи бухгалтерских счетов: с детства Василия тянуло к книгам, искусству, музыке. В его кабинете чаще встречаются писатели и художники, чем купцы. Здесь бывают Аксаков, Фет, Тургенев, Толстой. П.А. Бурышкин писал в книге “Москва купеческая” о Василии Боткине: “Трудно объяснить себе, как мог этот московский купеческий сын, предназначавшийся для торговли за прилавком в амбаре своего отца, не прошедший школу, так образовать себя, что не достигнув еще тридцатилетнего возраста, сделался одним из деятельных членов того небольшого кружка передовых мыслителей и литераторов начала сороковых годов, к которому принадлежали и Белинский, и Грановский, и Герцен, и Степанов, и Огарев. В этой блестящей плеяде он пользовался репутацией одного из лучших знатоков и ценителей Гегеля, притягивающего в то время эти молодые умы, искавшие света. Помимо его гегелианства, он славился, как знаток классической литературы по всем отраслям искусств”. ( Бурышкин П.А. Москва купеческая. М.,1990. С. 161).
С большим трудом Василию Петровичу удалось убедить отца отпустить его в заграничную поездку. Только увязав ее с торговыми делами фирмы в Англии, Боткин в 1835 году отправляется в Европу. Путь молодого купца лежит через Германию, Францию, Италию. Путешествие растягивается на год, Боткин с жадностью впитывает в себя новые впечатления, знакомится с шедеврами изобразительного искусства, совершенствует знание языков. “Искусства я тогда не понимал, - признавался он впоследствии, - а впервые лишь почувствовал его в Италии, особенно в Риме” (Песков О.В. По вечерам у Боткина. М., 1996.С. 29)
В дальнейшем, отойдя от торговых дел, Боткин совершит много путешествий по всей Европе, пешком обойдет всю Италию, посетит Марокко и Испанию. Полученные впечатления становятся основой путевых очерков; его “Письма об Испании” вошли в золотой фонд русской литературы.
П.В. Анненков оставил портрет Василия Петровича: “Я нашел в Боткине молодого человека в красивом парике, с чрезвычайно умными и выразительными глазами, в которых меланхолический оттенок постоянно сменялся огоньками и вспышками, свидетельствовавших о физических силах, далеко не покоренных умственными занятиями. Он был бледен, очень строен, и на губах его мелькала добродушная, но какая-то осторожная улыбка - словно врожденный его скептицизм по отношению к людям сохранил над ним свои права и в области безграничного идеализма, в котором он тогда находился”. (цит. по кн.: Нилов Е. Боткин. М., 1966. С. 8.)
Личная жизнь Василия Петровича складывалась не слишком удачно. Летом 1839 года начинается его роман с Александрой Александровной Бакуниной, младшей сестрой Михаила Бакунина . Однако аристократические родители девушки были не в восторге от предполагаемого брака их дочери на купце. Помолвку под разными предлогами оттягивали, а потом чувства молодых людей окончательно остыли.
В этот время Боткин неожиданно пылко влюбился в модистку с Кузнецкого моста француженку Арманс Рульер. Арманс и не помышляла о законном браке, рассматривая их связь как обычную интригу с состоятельным солидным человеком. Но влюбленный Василий Петрович неожиданно делает официальное предложение. Однако теперь уже отец жениха - старик Петр Кононович решительно воспротивился браку сына “на католичке, на нищей, на француженке”, да к тому же еще с Кузнецкого моста, что само по себе, служило в глазах купца, не лучшей рекомендацией для девицы. Словесные доводы были подкреплены угрозой лишить непослушного сына материальной поддержкой, что повергло Василия Петровича в полное уныние.
Для соблюдения тайны решено было венчаться в селе Покровском, где летом жил Герцен. Назначенный день истек, а влюбленные не появлялись. Поздно ночью наконец подъехал тарантас, и из него вылез Василий Петрович, а за ним - вместо невесты появился Белинский. По его совету Боткин написал девушке письмо с изложением своих сомнений. Арманс ответила на такое письмо, как и следовало ожидать, отказом в своей руке. “Я вас буду помнить с благодарностью и нисколько не виню вас: я знаю, вы чрезвычайно добры, но еще слабы. Прощайте же и будьте счастливы”.
Боткин продолжал колебаться, но в конце концов все-таки принял мужественное решение. “Я боролся с собою из всех сил, - признавался он,- подал просьбу о выдаче мне заграничного паспорта, гнал всякую мысль, всякое желание увидеть ее. Две недели почти продолжалась эта борьба, и я, утомленный, измученный, расслабленный, с мучительной болью в груди просил свидания и сказал, что я не могу, не имею сил уехать от нее”.
1 сентября 1843 года Василий Петрович обвенчался с Арманс в Казанском соборе в Петербурге. (Молодцова Т. Исторический очерк о Боткиных. Русский архив. М., 1993. №3 С.224). После свадьбы молодые сразу уехали в заграничное путешествие. “Судьба послала, наконец, то, о чем я и думать давно перестал”, - писал Боткин Белинскому. (Гавлин М.Л. Из истории российского предпринимательства: династия Боткиных. М., 1999. С. 22)
Увы, радость молодожена была преждевременной. Уже на пароходе, они поссорились из-за разногласий о герое одного из романов Жорж Санд. В письмах из Неаполя и Парижа Боткин описывал историю своего неудачливой женитьбы, продолжавшейся всего месяц. “Если я не застрелился, - писал он Белинскому, - то это потому, что мне вдруг блеснула мысль - расстаться”. У самого Боткина, по его словам, “не было претензий на счастье, но только на искренние дружеские отношения и спокойствие”. ( там же. С. 22). В Гамбурге между супругами произошло решительное выяснение отношений и они приняли решение расстаться. Боткин назначил Арманс ежегодный пенсион в размере 273 рублей, а в завещании выделили 20 тысяч франков.
Любовные неудачи повлияли на характер Боткина. “Василий Петрович очень изменился, - писал в то время Огарев. - Его характер принял странный оттенок желчности и лучшая его натура только изредка пробивается симптоматически”. (Там же. С. 23)
Но время - хороший доктор. Постепенно неприятные воспоминания все реже бередили душу Василия Петровича; он с прежней страстью интересуется искусством, коллекционирует живопись и скульптуры, старается найти радости бытия в хорошей кухне, редких деликатесах. Отныне Белинский - “неистовый Виссарион”, все чаще обвиняет старого знакомого в эпикурействе и сибаритстве.
Сам Василий Петрович слабо оправдывался: “ Вы уже ради Бога не очень меня ругайте: что делать! Доброго-то желания у меня много, да воли и терпения нет выполнять его... перед тобою проходит некоторая, так сказать, сладость жизни, то есть и порядочный обед, и бургильон, и шампаньон, и добрые приятели...” (Песков О.В. По вечерам у Боткиных. С. 40).
И хотя Боткину хотелось казаться английским джентельменом, на деле, он был типичным русским барином., Русский барин прошлого времени - определение особого рода, характеризующее не только и не столько социальную физиономию персонажа, как особый стиль жизни, подразумевающий эдакий благородный сплав элегантной флегмы и чисто русского несуетливого благодушия.
При этом вовсе необязательно, чтобы носитель этого титула являлся представителем старинной аристократии или был обладателем огромного состояния: "Не богат, да славен - тот же барин". Замечательный писатель и знакомый Василия Петровича Боткина, Иван Александрович Гончаров, литературный родитель идеального образа русского барина - Ильи Обломова, сам, несомненно, барин, также происходил из купеческой семьи.
В отличие от своего британского коллеги-джентельмена, отечественному барину не возбранялось при случае плюнуть или смачно выругаться, а уж на приятельской пирушке или охоте надменному бритту следовало бы держаться от него подалее во избежание международного скандала. При том, барин неизменно оставался доброжелателен и покоен. Суетливый, желчный человек, будь он разодет даже в самый наимодный фрак, - всего лишь жалкая карикатура на настоящего русского барина.
О пристрастии Василия Петровича к изысканной кухне в Москве ходили легенды. Если повар угождал ему, то Боткин требовал его к себе, чтобы “поплакать у него на жилетке”. Он частенько посещал аристократический Английский клуб, членом которого состоял, и с особым восхищением отзывался об обедах, даваемых здесь. Герцен писал в “Былом и думах”: “Так и вижу теперь всю застольную беседу где-нибудь на Маросейке или Трубе, Боткина, щурящего свои и без того китайские глазки и философски толкующего о пантеистическом наслаждении есть индейку с трюфелями и слушать Бетховена”. (Герцен А.И.Былое и думы .М., 1978. С. 324)
С годами Василий Петрович почти полностью отошел от деловой жизни, предпочитая старокупеческой Москве жизнь заграницей или в Петербурге. Он много болел и по роскошной столичной квартире, обставленной с необычной роскошью, Боткина, словно римского патриция, носили в кожаном кресле, изготовленном по его рисунку. Относясь к вопросам жизни и смерти с равнодушием философа, он стремился пережить “еще побольше художественных впечатлений и наслаждений” (Лазурский В.Ф. Василий Петрович Боткин. Артист. М.,1894. №43. С. 97).
Незадолго до смерти, полуслепой Боткин проводил целые дни за изучением каких-то индусских рукописей. Даже уход из жизни он обставил с эпикурейской изощренностью. За три дня до кончины, “он как бы на прощальный пир пригласил обедать старых друзей своих... Самого его принесли на руках и поместили на хозяйском месте; он не владел руками и печать смерти, видимо, уже лежала на нем, но глаза блистали огнем полного и живого сознания. Ел он мало, но с видимым удовольствием. В середине обеда он опустил голову и лег ею на свою тарелку, на которую тотчас же положили маленькую кожаную подушку... А вокруг него шел все тот же веселый и живой разговор, который так любим был им и в котором он чувствовал необходимость до самых предсмертных своих минут. К десерту он велел вновь приподнять себе голову, съел какой-то фрукт, потом перенесли его на диван, и гости его продолжали вокруг него смеяться и болтать” (Гавлин М.,Л. Из истории российского предпринимательства: династия Боткиных. С.28)
Накануне своего последнего дня Боткин потребовал к себе утром квартет и долго обсуждал произведения, которые должны были прозвучать: “Музыку надо выбрать пояснее, я ведь слаб, сложное утомит меня”.
Он тихо ушел из этого мира, который любил за красоту и гармонию. В 10 часов утра 10 октября 1869 года старый слуга Боткина навсегда закрыл ему глаза...
Похоронили Василия Петровича Боткина в Москве на кладбище Покровского монастыря. Согласно его завещанию 70 тысяч рублей было оставлено на благотворительные цели. В Московский университет перечислялось 15 тысяч рублей, из которых пять тысяч предназначалось бедным студентам; на премии за лучшие сочинения по классическим древностям - пять тысяч. По 15 тысяч рублей было завещано Московской и Петербургской консерваториям, пять тысяч рублей передавалось в Санкт-Петербургское общество поощрения художников, столько же в Московское художественно-промышленный музей, Московское мещанское училище на воспитание двух мальчиков и в училище глухонемых.
х х х
Следующим по возрасту из сыновей Петра Кононовича Боткина был Николай Петрович, родившийся 1 февраля 1831 года. В отличие от старшего брата он не блистал литературными талантами, но был в высшей степени одарен художественным вкусом, позволившим ему стать известным меценатом и коллекционером. Торговыми делами семейной фирмы он откровенно пренебрегал, и большую часть свободного времени проводил в зарубежных путешествиях. Он побывал в Египте, Малой Азии, имел постоянную квартиру в Париже, месяцами жил в Риме.
Везде, где бы он ни появлялся, вокруг него формировался кружок молодых и чаще всего бедных художников, которым Николай Боткин всячески старался облегчить жизнь. Авдотья Панаева писала о Николае Боткине: “Он много помогал за границей русским художникам и учащимся там молодым людям, да вообще всем беднякам, если узнавал, что кто-нибудь из них нуждается в деньгах. Он это делал так деликатно, втихомолку, что если и узнавалось об этом, то от самих лиц, кому он оказывал денежную помощь”. (Панаева А.Я. Воспоминания. М., 1986. С. 214)
Начиная с 50-х годов Николай Петрович начал страдать тем же психическим недугом, что и его близкий приятель Николай Васильевич Гоголь. Все чаще он находится в угнетенном состоянии, его беспокоит бред преследования. Периоды депрессии сменяются фазами психического возбуждения, эмоциональной эйфории - обычными циклами маниакально-депрессивного состояния.
В один из приступов болезни он и покончил с собой, выбросившись из окна гостиницы, в мае 1869 года в Будапеште, возвращаясь из Сирии и Египта на родину. “Редко встретишь людей с таким истинно добрым сердцем, как покойный Н.П. Боткин, - вспоминал один из его современников. - Он был добр не по принятому правилу, но по непреодолимому влечению души. Его тянуло на добро. Он был счастлив, когда мог оказать кому-нибудь полезную услугу”. (Гавлин М.,Л. Указ. соч. С.31)
Павел Петрович Боткин (1827-1885), старший сын Петра Кононовича от второго брака, приобрел известность как авторитетный юрист, представляющий в Петербурге интересы торговой фирмы “Боткина Петра сыновья” - так стала называться кампания после смерти своего основателя.
Дмитрий Петрович Боткин (1829-1889) стал одним из тех московских купцов, жизнь которых определяла страсть к коллекционированию. Именно благодаря Третьяковым, Бахрушиным, Боткиным, Морозовым - в России появились великолепные частные собрания произведений мировой живописи, ставшие частью национального культурного достояния. “В собирательстве и в составлении коллекций в семье Боткиных была особенность, которую нельзя обойти молчанием: все симпатии и стремления были космополитичны и общеевропейски и не заключали в себе ничего народнического, никакого стремления к отечественному, - писал П.А. Бурышкин. - Все картины, собираемые и Василием Петровичем, и Дмитрием Петровичем Боткиными, были всегда иностранные, так что даже при распродаже этюдов и картин Александра Иванова, после его смерти, В.П. Боткин купил только итальянский пейзаж - “Понтийские болота” и копию Иванова, карандашом, с Сикстинской Мадонны Рафаэля. Д.П. Боткин имел в своей галерее только такие картины, которые носили характер вполне иностранный”. ( Бурышкин П.А.Москва купеческая. С. 165.)
“Идеалы искусства, в своем высшем развитии, всегда переходят за черты, разделяющие национальности и становятся общими идеалами духа человеческого”, - так объяснял свой взгляд на искусство В.П. Боткин (там же с. 165)
Продолжателем фамильного торгового дела стал Петр Петрович Боткин (1831-1907), превративший фирму в крупнейшее коммерческое предприятие. В отличие от братьев он почти не выезжал за границу и редко бывал в обществе. Зато его можно было часто увидеть в храме - он был церковным старостой в церкви Успения на Покровке и Архангельском соборе, жертвовал большие суммы на строительство храма Христа- Спасителя.
Тайный советник Михаил Петрович Боткин (1839-1914) закончил Академию художеств в Петербурге и посвятил свою жизнь истории искусств. Он был членом Совета Академии художеств, директором музея Общества поощрения художеств, членом Археологической комиссии. В его доме на Васильевском острове хранилась уникальная коллекция терракотовых статуэток, масок, итальянских майолик и художественной резьбы по дереву. Коллекционеры считали его признанным авторитетом в изобразительном искусстве эпохи Возрождения.
Одна из дочерей Петра Кононовича - Мария - вышла замуж за поэта Афанасия Афанасьевича Фета, другая - Екатерина - за профессора-медика Московского университета Павла Лукича Пикулина.
Не титулами и чинами, а здравым смыслом, талантами славен род Боткиных, немало дали они России замечательных людей, но самым известным стал Сергей Петрович Боткин, основатель русской клинической школы, лейб-медик императоров Александра II и Александра III.
ХМУРОЕ УТРО
- Скорее бы весна, что ли, наступила. Вся эта мерзость под ногами уже изрядно наскучила, - ворчал в хмурое утро 1 марта 1881 года профессор Медико-хирургической академии и лейб-медик императора Александра II Сергей Петрович Боткин, переворачивая листок календаря на своем письменном столе. Хотя был воскресный день, он приехал в клинику осмотреть тяжелого больного с сахарным диабетом, у которого началось воспаление легких. Боткин еще накануне объявил о своем неурочном визите, и в коридоре с утра толпились с десяток ассистентов и самых прилежных студентов.
Сергей Петрович только что возвратился из палаты, где он по обыкновению устроил страшный разнос своим ассистентам. Этот мягкий, обходительный в обычной жизни человек, становился настоящим тираном, переступив порог клиники. Здесь для него существовали только интересы больных, во имя которых он считал необходимым жертвовать всем: свободным временем, деньгами, собственным здоровьем. К лечащим врачам предъявлялись просто драконовские требования и ординатор должен был знать о больном едва ли не больше, чем о себе. За каждый недосмотр профессор, не щадя самолюбия подчиненных, жестко, если не сказать жестоко, распекал нерадивого врача. Доставалось всем, не взирая на прежние заслуги. Сегодня жертвой профессорского гнева стал доктор Радкович. На вопрос, нашел ли он бациллы в мокроте у больного, тот ответил отрицательно.
- А сколько раз вы исследовали мокроту, голубчик? - с подчеркнутым радушием осведомился профессор.
- Два раза, Сергей Петрович.
- Господа, если нам нужно решать такой важный вопрос, болен ли пациент туберкулезом, то ограничиваться двумя исследованиями нельзя, надо проверить раз двадцать. Это - или нерадивость или глупость. Неизвестно, что хуже. Если вы, голубчик, будете так относиться к своему делу, я буду вынужден отказать вам от клиники.
Он отвернулся и с величественным видом прошествовал в следующую палату. Впрочем, несмотря на гневливость за врачебные промахи, в жизни Боткин слыл за человека хоть и горячего, но доброго и отходчивого, всегда готового помочь словом и делом, а в случае нужды, и деньгами, что, согласитесь, случается гораздо реже. Студенты боготворили его, и вряд ли во всей тогдашней столице был врач, который бы не стремился посоветоваться в затруднительном случае со своим именитым коллегой.
Сергей Петрович с наслаждением потянулся и снял очки: кабинет сразу куда-то поплыл и мир сделался неопределенно-размытым - профессор страдал сильнейшей близорукостью, предопределившей выбор его медицинской специальности. Он хотел быть хирургом, но слабое зрение не позволило осуществить студенческую мечту. "Что Бог ни делает - все к лучшему", - не раз вспоминал он незатейливую житейскую мудрость.
х х х
Действительно, можно только гадать, каким хирургом стал бы Боткин, а в терапии ему было суждено засверкать звездой первой величины. Вряд ли был тогда в России хотя бы один серьезный практикующий врач, который бы не знал его знаменитых “Клинических лекций”. (1)
Аудитория, где читал Боткин, рассчитанная на пятьсот человек, всегда была переполнена. Приходили студенты с других курсов, которым тот же предмет преподавали другие профессора, среди слушателей можно было увидеть известных столичных медиков и провинциальных врачей, специально приехавших в Петербург послушать лекции знаменитого профессора.
Сергей Петрович говорил четким, размеренным голосом, хорошо слышным даже на последних рядах зала. “Боткин имел обыкновение, - вспоминал один из его учеников А. Сталь, - во время клинических разборов ставить ногу на стул, упереться локтем о свое согнутое колено и в течение всей устной беседы пощупывать свою реденькую клином бородку... Никогда лекции Боткина не отдавали книжным духом. В них трудно было слушателям заметить что-либо вычитанное, выученное и придуманное с предвзятой мыслью. Напротив того, нам казалось, что мысли лектора творятся здесь же, перед глазами слушателей. Его словесные образы выливались в соответствующую форму самовольно, по мере их создания в мозгу”. (Нилов Е. Боткин. С. 62).
Хотя он не был блестящим оратором, и нередко он с трудом подыскивал подходящие выражения, слушатели всегда видели как перед ними создается стройная, логически законченная картина заболевания, которым страдал пациент, демонстрируемый профессором на лекции.
Боткина обладал удивительным талантом диагноста. “И это ли не был клиницист, поражавший способностью разгадывать болезни и находить против них наилучшие средства”, - с восхищением писал И.П. Павлов (Там же. С. 54).
Другой знаменитый профессор-физиолог И.М. Сеченов говорил о подлинном артистизме, с которым Боткин занимался диагностикой: “Тонкая диагностика была страстью Боткина, и в приобретении способов к ней он упражнялся столько же, как артисты, вроде Антона Рубинштейна, упражняются в своем искусстве перед концертами. Раз, в начале своей профессорской карьеры, он взял меня оценщиком его умения различать звуки молоточка по плессиметру. Становясь, посредине большой комнаты с зажмуренными глазами, он велел поворачивать себя вокруг продольной оси несколько раз, чтобы не знать положения, в котором остановился, и затем, стуча молоточком по плессиметру, узнавал, обращен ли плессиметр к сплошной стене, к стене с окнами, к открытой двери в другую комнату или даже к печке с открытой заслонкой”. (Сеченов И.М. Автобиографические записки. М., 1907.С.65).
Некоторые диагнозы, которые поставил Боткин, вошли в историю медицины. Ему принадлежит первенство в прижизненном определении тромбоза воротной вены. Один из современников вспоминал, что никто из коллег не верил в правильность клинического вывода профессора. Больной прожил еще несколько недель, “теша злорадство недоброжелателей Боткина”, рассчитывающих, что вскрытие окончательно докажет “шарлатанскую заносчивость” профессора.
После смерти больного, в прозекторской набилось невероятное количество людей. Вскрытие производил известный патологоанатом профессор Ильинский. Он выделил воротную вену, вскрыл ее, и молча указал присутствующим на большой тромб...
Работа, занятия со студентами, чтение лекций, прием больных занимали все время Сергея Петровича, он сетовал, на то что “день сделан не из 40 часов”. Жена профессора жаловалась его другу доктору Белоголовому: “Он, право, сумасшедший, Белоголовый. Вы на него взыщите, вообразите себе, что он и во сне бредит медициной. На днях я бужу, говоря, что пора вставать, а он отвечает: “А, пора, а я думал, что как теперь военное время, то взять бы одну ногу французскую, другую русскую ногу и попробовать над ними мой электрический аппарат”. И такого рода благоразумные ответы мне часто приходится слушать”. (Нилов Е. С.68).
Популярность Боткина росла, попасть к нему на прием стремился весь Петербург. Он стал знаменит, появились средства, позволяющие безбедно жить в столице, рос авторитет среди коллег, слава о замечательном профессоре перешагнула границы России.
х х х
Впрочем, к славе, как и к деньгам, Сергей Петрович относился совершенно спокойно, и сегодня его значительно более занимали мысли о предстоящем нынче домашнем музыкальном вечере, на котором он в составе струнного квартета, должен был играть на виолончели.
Вечера у Боткиных пользовались в Петербурге немалой славой, попасть на них было делом непростым; среди приглашенных, в основном профессора университета, музыканты, известные художники, литераторы. Кроме замечательных музыкальных номеров, здесь говорилось немало умных речей, услышать которые в других местах было просто невозможно по причине отсутствия там тех сливок интеллектуальной элиты, что посещали дом Боткиных. К чести присутствующих следует заметить, что политических диспутов на вечерах не велось, и если неожиданно кто-то, впервые попавший на вечер, начинал обсуждать правительство или вспоминать о политических партиях и грядущей революции, то остальные гости знали, что видят неосторожного новичка в последний раз.
Сергей Петрович в разговорах принимал мало участия, предоставляя занимать гостей супруге. Сам он был преданным слугой только одной музы, и в этом отношении всецело пользовался своим правом хозяина: каждый раз он непременно участвовал в концерте, хотя в исполнительском искусстве знаменитый медик явно не достиг сколько-нибудь заметных успехов.
Профессионалы тонко улыбались, слушая сложные пьесы в исполнении дилетанта, однако ирония тотчас исчезала, как только требовался совет Боткина-терапевта.
Сергей Петрович, обремененный изрядным брюшком, по-медвежьи, обнимал старинную виолончель, и любо-дорого было посмотреть, как он самозабвенно музицировал, то, низко наклоняясь к пюпитру, то, откидываясь и прикрывая глаза.
Любовь к музыке подчас подвигала его на довольно эксцентричные поступки: он до седых волос продолжал регулярно брать уроки и трижды едва не оказался на студенческой скамье в консерватории, благо от сей напасти почтенного профессора удержала жена и близкие люди. Но даже их совместные увещевания не смогли предотвратить покупку старинной виолончели, работы самого Амати. Амати, конечно, есть Амати, но дорогостоящее приобретение пробило значительную брешь в семейном бюджете Боткиных.
Свою партию в предстоящем концерте он тщательно выучил, но волнения не оставляли Сергея Петровича и, отдав необходимые распоряжения по клинике, он отправился домой, чтобы перед приездом гостей еще раз взять в руки смычок.
х х х
В минувшем 1880 году исполнилось уже десять лет, как Боткин был назначен лейб-медиком императорской семьи. Он стал первым русским врачом, получившим это ответственное звание - до сих пор подобной чести удостаивались лишь иностранные врачи. В штате лейб-медиков состояло несколько врачей, разных специальностей - от дантиста до хирургов и акушеров. Несмотря на генеральские чины и привилегированное положение далеко не все придворные эскулапы соответствовали современному уровню медицины.
Одним из них был Густав Иванович Гирш, знаменитый не столько врачебной эрудицией, сколько склонностью к афористичным высказываниям типа: “ Никотин - это яд медленного действия. Я его принимаю пятьдесят лет подряд, и он ничего со мной не делает”. Надо заметить, что свою должность Гирш получил исключительно благодаря протекции родственника - старого лейб-медика Ф. Я. Карелля, желавшего устроить ему блестящую карьеру и хорошее положение в свете.
Князь В.П. Мещерский, близко наблюдавший нравы и обычаи императорского двора, с возмущением писал в дневнике о Гирше: “Он был добряк, как человек, но как доктор он не мог внушать особенного доверия.
Вопрос о докторах при Дворе, с тех пор, как я видел близко придворное житье-бытье, меня всегда удивлял своей странностью, как явление, которое ни в каком частном доме немыслимо. Везде ищут доктора, составившего себе имя и, хотя бы по молве, заслуживающего доверия. При Дворе издавна, по-видимому, практиковалось совсем иное отношение к врачу. Там какой-нибудь родной человек добивался поместить при царственной особе или своего родственника или своего протеже на должность врача, не столько для того, чтобы этой особе было от такого врача хорошо, сколько для того, чтобы врачу было хорошо и удобно...
По этому поводу мне припоминаются приблизительно следующие слова одного очень умного и авторитетного врача: “Грешно, - говорил он, - назначать к таким лицам, как Государь или как Наследник престола, такого врача, который должен на них учиться. К таким лицам, как бы они здоровы ни были, непременно надо выбирать во врачи такого, у которого кроме ума и знаний есть большая практика, то-есть то, что для врача есть его главный талисман, - практический опыт, дабы, в случае болезни его царственного пациента, он не мог оказаться неопытным в расследовании и в понимании признаков болезни” (Мещерский В.П. Мои воспоминания. М., 2001. С. 540-541)
Боткин с большой ответственностью подошел к новой, непривычной для него, деятельности. Лейб-медики всегда высоко стояли на иерархической придворной лестнице благодаря из близости к царствующим персонам. Однако, кроме профессиональных вопросов, связанных с лечением членов императорской семьи, кроме большой ответственности, и постоянного психологического напряжения, служба отнимала много времени, отрывая врача от науки, исследований, его любимой клиники, которую Боткин считал лучшим местом в мире.
Иногда Сергей Петрович не мог сдержать раздражение: “Мои нервы слишком натянулись за это время, чтобы сносить долее мое тяжелое положение лейб-медика, - жаловался он жене. - Обязанность врача мне никогда не может быть тяжела, но она иногда делалась невыносимой в моем положении. В 45 лет лишиться самостоятельности, свободы действий, отчасти свободы мнений, слушать все, видеть все и молчать - все это не только бесполезно, но и вредно не для одного меня, но и в отношении моего медицинского дела” (Боткин С.П. Письма С.П. Боткина из Болгарии. Спб 1894 с. 370)
Граф С.Д. Шереметев, не относящийся к друзьям Боткина, и бывший в лагере его оппонентов, тем не менее, дал довольно объективную характеристику Сергею Петровичу: “Появление С.П. Боткина при дворе было крупным событием и, так сказать, знамением времени. Назначение это состоялось при содействии А.Н. Мальцовой, у которой он лечил сына Ивана, и успешно незадолго перед тем. Это также личность сложная. Это - Милютин медицины. Я не буду касаться его медицинских познаний, его репутация слишком известна и вполне заслужена. Назначение Боткина состоять при Государе было, конечно, торжеством партии русских врачей, и с этой точки зрения назначение его было утешительно. Присутствие Боткина было успокоительно и желательно Императрице, до того довольствовавшейся советами своего лейб-медика Гартмана, который всего менее похож был на врача. Кроме того, Боткин был лично человек обаятельный и необыкновенно умный. Он сразу занял при дворе сильное положение, которое и удержал до конца. Все это за ним остается, и при всем этом назначение Боткина отозвалось на мне... Я должен признаться, несколько тревожно - и не лично из-за него, а ради его положения в медицинском мире как человека партии и борьбы, как человека с большим влиянием и большими связями в известном мире, правительственно ненадежном; как человека, у которого было множество горячих поклонников им руководимых - целая школа Боткинская, быть может, весьма почтенная в смысле медицинском, но уже никак не в смысле политическом., Нельзя, конечно, считать Боткина ответственным за всех своих последователей и учеников, но, поддерживая или рекомендуя того или другого, он руководствовался своею специальностью, не обращая внимания, случайно или нет - не знаю, на их внутренние качества как людей, которым оказывали доверие... Для Боткина, конечно, не могло быть тайн во дворце”. ( Шереметев С.Д.Мемуары М., 2001 с.151-152)
Первоначально основной пациенткой Сергея Петровича стала жена Александра II императрица Мария Александровна, с детства не отличавшаяся крепким здоровьем. Частые роды, семейные неурядицы с годами усугубляли недуги, вызывали длительные приступы депрессии, во время которых императрица неделями не выходила из своей спальни.
Весной 1872 года Боткин сопровождал Марию Александровну в Ливадию. Затем несколько зим он провел с императрицей на итальянском курорте Сан-Ремо.
Александр II с искренней симпатией относился к Боткину, ценя его человеческие качества едва ли не более профессионального мастерства именитого профессора. Особенно сблизились они за семь месяцев пребывания на театре военных действий во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов.
Это была уже вторая война, на которой оказался Сергей Петрович. Еще во время Севастопольской кампании ему, тогда молодому врачу, довелось поработать под руководством самого Н.И. Пирогова. Тогда он был полон юношеской влюбленности в знаменитого хирурга, с обидой переживал свою неспособность из-за плохого зрения встать к операционному столу, мечтал о большом, значительном деле.
С тех пор миновало почти четверть века. Теперь Боткин ехал в действующую армию в свите Александра II, обязанный в качестве лейб-медика безотлучно находится при императорской главной квартире, ежедневно - утром и вечером - осматривать государя, давать медицинское советы, назначать в случае необходимости лечение. Сам император находился в действующей армии, как он говорил, в качестве “брата-милосердия”, главнокомандующим русскими войсками был назначен его младший брат великий князь Николай Николаевич.
Сергей Петрович нелегко переносил условия бивуачной жизни. Особенно он страдал от изнуряющей летней жары. Днем его мучила сильная жажда, он выпивал несчетное количество стаканов крепкого холодного чая, а по ночам не давала спать боль в печени.
Конечно, в царской ставке была не только колодезная вода и прекрасные коллекционные вина, но доктор Боткин ежедневно, после визита к императору, садился на лошадь и в сопровождение ординарца отправлялся в полевые госпиталя или эвакуационные пункты. “Я не обхожу госпиталя как генерал от медицины, а обхожу как опытный врач, предлагающий свои услуги товарищам в случаях, где они затрудняются”, - признавался он.
Война оказалась совсем не похожей на увеселительную прогулку, какой она виделась некоторым стратегам в Петербурге. Потери русской армии только во время двух неудачных штурмов Плевны превысили 15 тыс. человек, в то время как турки потеряли всего 3,5 тыс. человек. Неудачи посеяли неуверенность в командовании, решившим, во избежание поражения, перейти к обороне.
Первый энтузиазм, с которым добровольцы отправлялись на помощь братьям-славянам, исчез. Вместе с лишениями, кровью и страданиями, пришло понимание, что воевать приходится с умным, хорошо вооруженным противником. Да и поведение местного населения далеко не всегда оправдывало изначальный оптимизм русских спасителей Болгарии...
“Не знаю, что будет дальше, но до сих пор болгары не вызывают моей симпатии: что за глупые физиономии с черепами редькой кверху, - сокрушался Сергей Петрович. - Сегодня были мы все в церкви, - служили наши придворные певчие и поп; много собралось болгар, и все-таки я не видел таких лиц, которые примирили бы меня с этой нацией; кроме этого нужно признаться, что большой радости и гостеприимства русским они не показывают”. ( Боткин С.П. “Письма из Болгарии” СПБ 1893. С. 82) Зато плененные враги вызывали симпатию русского доктора: “Турки народ крепкий и много у них красивых; без всякого сомнения, они смотрятся гораздо интеллигентнее и даже добродушнее наших братушек” (Там же. С. 107).
Но, как гласит русская пословица: “Коли взялся за гуж - не говори, что не дюж!” Русская армия мужественно сносила лишения и сдерживала наступление противника, но потери солдат и офицеров увеличивались с каждым днем.
Боткин, все чаще находится в мрачном состоянии духа, его угнетает окружающая обстановка, атмосфера показухи и штабной многозначительности, сложившаяся в штабе главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. В письмах к жене, он откровенно пишет о том, что его возмущает: “До сих пор нет человека, который бы сумел все дело взять в руки и повести с большим талантом, чем это ведется до сих пор: несостоятельность административной стороны армии, кажется, превосходит все; пути сообщения, почта, интендантская часть - все это в младенческом состоянии...” “Крымская война нас недостаточно выучила, - пишет он в другом письме. - Воровство идет если не такое же, то сильнее прежнего, по крайней мере более гарантирующее воров, чем прежде...” (Там же С. 368)
Крымская война вспомнилась ему еще раз, когда Боткин встретил своего бывшего кумира - Н.И. Пирогова. Увы, в старом, брюзжащем человеке теперь трудно было узнать энергичного севастопольского хирурга.
С разочарованием Боткин пишет в одном из писем жене: “Пирогов, очевидно, решился все хвалить, говоря, что война - такое бедствие, которое ничем не поправляется, а то, что сделано, то прекрасно. По-видимому, Пирогов действительно так благодушно настроен... Боюсь только, чтобы Пирогов не освятил таким образом целую кучу вздора и вреда...”
В следующем письме он выражается еще резче: “... Пирогов мне показался как-то сконфуженным, мне кажется, он сам чувствует декоративность своего положения, не знаю, насколько он решится продолжать петь дифирамбы медицинской администрации, жаль будет, если он бросит тень на свое порядочное имя, может быть, незадолго до своей смерти... Мне интересны подробности, как попал Пирогов в это путешествие, что могли ожидать от человека в 74 года? Кого должно было прикрыть имя, которое все привыкли уважать?” (Нилов Е. Указ. соч. С.114).
Но чем сильнее было разочарование Боткина в генералах, с тем большей теплотой он относится к Александру II, может быть, впервые узнав и оценив его как человека. “По манере себя держать, по серьезности и честности отношения к делу, самыми симпатичными личностями для меня остаются Государь и Милютин, - писал Боткин домой в Россию. - Только глядя на них, ты не встречаешь этого “Я”, которое так и пробивается в большей части других выступающих деятелей”. (Боткин С.П. Письма иэ Болгарии С. 121)
Пережитые волнения сказались на здоровье Александра II. После возвращения императора из Болгарии все были потрясены произошедшими в нем переменами. Когда Александр уезжал на войну, это был высокий и красивый генерал, подтянутый, хотя и склонный к полноте. Он вернулся дряхлым, с померкшими глазами, согбенный и такой худой, что, казалось, его кости обтянуты кожей. В несколько месяцев он превратился в старика.
После курса лечения, назначенного Боткиным, состояние императора постепенно начало улучшаться.
х х х
Домой Боткин приехал уже после полудня. Не торопясь, разделся и поднялся на второй этаж. Младшие дети с женой и служанкой ушли гулять, в гостиной находились только три старших сына от первого брака. Гимназисты Сергей и Женя играли в шахматы, младший - двенадцатилетний Саша, сосредоточено вырезал из “Нивы” картинку с каким-то крейсером.
При виде отца, они встали и поздоровались. Сергей Петрович поцеловал каждого и потрепал по волосам младшего - он напоминал ему умершую первую жену Анастасию Александровну, мать мальчиков(2).
- Опять корабли вырезаешь, Саша? Видно быть тебе моряком... Впрочем, всему свое время, играй пока на здоровье. Но, помни, делу время, а потехе час... А как у вас, друзья мои, дела в гимназии? - обратился он к старшим сыновьям.
Сергей и Женя - светловолосые, крепкие мальчики, учились во 2-ой Петербургской гимназии. Учеба давалась им легко. Сергей, кроме гимназических занятий, много времени уделял урокам живописи и музыки. Евгений - более задумчивый и сдержанный, любил математику, много читал серьезные исторические книги.
- Все хорошо, папа. Ты обещал взять нас с Сергеем в клинику, показать хирургические операции, - попросил Женя.
- Обязательно возьму. На этой неделе накопилось много дел в клинике, а завтра я должен быть у государя. Надеюсь, после Пасхи, будет посвободнее, и мы пойдем в хирургическую клинику. Только вести себя попрошу спокойно и обморок при виде крови не падать. Вы все-таки - не девицы, а лекарские дети, может, Бог даст, сами докторами станете. А что нынче читают будущие доктора? - поинтересовался Сергей Петрович, всегда внимательно следивший за кругом чтения сыновей.
Евгений показал на лежащий на столе томик Достоевского.
- Вот Сережа уже прочитал, а я только начал читать “Бесов”. А тебе, папа, понравилась эта книга?
- Даже не знаю, как ответить. Огромный талант наблюдателя, его бы провести через хорошую медицинскую школу, а то жаль, много болтает лишнего и совсем не умеет писать, - довольно неожиданно заявил Боткин. - Я, пожалуй, пойду немного отдохну перед обедом, а потом еще разок прорепетирую перед концертом.
х х х
Несмотря на то, что излишние нежности и сантименты в семье Боткиных не поощрялись, дети обожали отца, который был для них непререкаемым авторитетом.
Иногда Боткин со сложными чувствами вспоминал собственное детство, тяжелый характер отца - Петра Кононовича, которому к моменту рождения его одиннадцатого сына шел уже шестой десяток. Старик держал Сергея в черном теле, раздосадованный слабыми успехами мальчика в школьной премудрости - тот до девяти лет едва мог читать по складам, он частенько грозил: “Что с этим дураком делать? Разве, что одно остается - сдать его в солдаты!» (Нилов Е. Указ соч. С. 10)
Вместе с братьями Петром и Дмитрием он спал на жестком диване в тесной и душной комнатке на антресолях боткинского особняка около Маросейки, напоминавшего большой комод с бесчисленными ящиками и отделениями. Нередко, за какую-нибудь шалость, ему приходилось оставаться без обеда или часами выстаивать в углу на коленях...
Испытав на себе крутые методы домостроевского воспитания, Боткин постоянно старался создать детям атмосферу любви и заботы.
Первая жена Боткина - Анастасия Александровна умерла от острого малокровия совсем молодой, весной 1873 года, в то время, когда Сергей Петрович находился с больной государыней в Сан-Ремо.
Анастасия Александровна, сестра известного в свое время драматурга Виктора Крылова (3), была удивительной женщиной. Доктор Белоголовый вспоминал: «Что ее делало лучше всякой красавицы - это тонкое изящество и удивительная тактичность, разлитые во всем ее существе и бывшие следствием той солидной школы благовоспитания, через которую она прошла. А воспитана она была замечательно многосторонне и основательно: она была отличная музыкантша и тонко понимала музыку, имела выработанный вкус и к произведениям русской, французской и немецкой литератур и всеми этими языками владела в совершенстве. В довершение всего, она была очень умна, остроумна, жива и чутка ко всему хорошему и доброму... И матерью она была самою образцовой в том отношении, что, страстно любя своих детей, умела сохранить необходимое педагогическое самообладание, внимательно и умно следила за их воспитанием, вовремя искореняла зарождающиеся в них недостатки». (Белоголовый Н.А. С.П. Боткин, его жизнь и врачебная деятельность. СПб. 1892. С. 78)
Анастасия Александровна неизменно вносила в существование Боткина тот мягкий женственный элемент, который при его напряженном трудовом ритме жизни делал семейный очаг особенно привлекательным. После ее смерти на руках у Сергея Петровича осталось шесть сыновей и дочь. Боткин тяжело пережидал потерю близкого человека, но жизнь берет свое, и спустя полтора года, он женился на молодой вдове Екатерине Алексеевне Мордвиновой, урожденной княжне Оболенской (4).
Новая избранница во многом была полной противоположностью Анастасии Александровне, в ее поведении некоторые усматривали эксцентричность и нигилизм, доставшиеся ей в наследство от матери княгини Зои Сергеевне Оболенской, бросившей в свое время мужа и уехавшей за границу, где она стала участницей не одного светского скандала. По словам графа С.Д. Шереметева: “Пример матери повлиял на детей. Старшая дочь совершенно сбилась и уже на закате вышла замуж за известного Боткина...” (Шереметев С.Д. Мемуары С. 92).
Вероятно, мнение графа Шереметева достаточно пристрастно: Мордвиной было всего 25 лет; их брак с Сергеем Петровичем, который был на 18 лет старше супруги, оказался достаточно счастливым и долгим, за годы совместной жизни у них родилось шесть дочерей и сын. К чести Екатерины Алексеевны, она, воспитывая своих малышей, с тактом и нежностью относилась к детям мужа, пытаясь заменить им мать.
К неизбежно возникающим, как и в любой другой семье, проблемам, Сергей Петрович всегда относился с юмором и здравым смыслом.
“Как все люди сильные, он был нрава мягкого и уживчивого и, весь поглощенный делом, не любил праздных споров, - вспоминал Белоголовый. - Он, как малый ребенок, не знал цены деньгам; зарабатывая очень много своим трудом... он проживал почти все, тратя большие суммы на содержание семьи, на образцовое воспитание детей, на свою обширную библиотеку; жил просто, без излишеств, но хорошо, дом его всегда был открыт для близких знакомых, которых у него было не мало”. (Белоголовый Н.А. Указ соч. С. 115).
х х х
В кабинете Боткин первым делом посмотрел расписание на следующий день. К девяти часам он должен был быть в Зимнем дворце, чтобы осмотреть и прослушать сердце своего августейшего пациента.
В последние месяцы император Александр II стал выглядеть намного бодрее и спокойнее, чем год назад. Боткин с удовлетворением отметил, что тот заметно похудел, подтянулся; да и тоны сердца были ясны, исчезло сильное сердцебиение, казалось, император помолодел лет на восемь-десять. Сергей Петрович - мудрый врач, не первый год, вращавшийся при дворе, лучше других догадывался об истинных причинах подобных перемен.
Первые слухи о связи императора с молоденькой фрейлиной Кати Долгорукой поползли при Дворе почти пятнадцать лет назад. Тогда, на одном из балов Александр обратил внимание на молоденькую девушку, только что выпущенную из Смольного института.
Про новое увлечение императора Боткину говорили разное: кто-то восхищался красотой и тонким, ироничным умом княжны; другие были более осторожны в своих оценках. Но фактор всепобеждающей молодости, пленивший стареющего Александра - император был на тридцать лет старше Долгорукой, отрицать было невозможно, а если к этому прибавить пылкую влюбленность юной смолянки, то исход их встречи был предрешен...
Первое время роман императора воспринимался окружающими без восторга, но и не вызывал серьезных опасений. О связи иронизировали придворные острословы, светские дамы слегка прищуривали глаза, здороваясь при встрече с Екатериной Михайловной, но 30 апреля 1872 года произошло событие, заставившее взглянуть на происходившее другими глазами. После тяжелых родов, княжна разрешилась рождением сына. Именно в тот день Боткина неожиданно вызвали в Зимний дворец.
В комнате, обитой синим репсом, на просторном диване корчилась в родовых муках молодая женщина. Александр II, бледный от волнения, держал ее за руки, пытаясь как-то ободрить. Царь, обернувшись к врачу, приказал:
- Если необходимо, пожертвуйте ребенком, но ее спасите, во что бы то ни стало.
Роды тянулись мучительно долго. Боткин вместе с акушером Крассовским и повивальной бабкой испробовали все доступные способы, чтобы облегчить страдания роженицы. Только к половине десятого утра Екатерина Михайловна родила сына Георгия.
Несмотря на принятые меры предосторожности, тайна очень скоро вышла за пределы царского дворца. В аристократических салонах Петербурга и Москвы в выражениях не стеснялись: император подавал пример личной непорядочности, открыто пренебрегал церковными обычаями и принятыми правилами тогдашней морали.
х х х
Между тем, заболевание легких, которым страдала императрица Мария Александровна прогрессировала, ее постоянно мучили приступы удушья, истощение достигло крайних пределов. Последний месяц она уже не вставала, и ночь на 22 мая 1880 года стала последней в жизни Марии Александровны (5).
Эта смерть точно прорвала тот нарыв, что годами не давал покоя императору. Он помнил дни их юности, свою влюбленность в юную принцессу Мари, помнил день, когда впервые увидал ее, случайно заехав в Дармштадт, путешествую по Европе. Но судьба делает причудливые ходы, и если правда, что браки заключаются на небесах, то живут, любят, изменяют и умирают люди, все-таки на этой грешной земле. Так случилось, что в свою последнюю любовь к Екатерине Долгорукой, Александр II - отец шести детей, завзятый сердцеед, вложил оставшиеся душевные силы, тепло и нежность - все, чего многие годы была лишена законная супруга.
Теперь он мог выполнить давнее обещание, когда-то данное Долгорукой: “При первой возможности я женюсь на тебе, ибо навеки считаю тебя женой своей перед Богом”.
Они оба знали, что такая возможность означает только смерть Марии Александровны. Вероятно, эти слова могли показаться кощунственными, но они были продиктованы любовью - самым эгоистичным чувством, из тех, что дано испытать людям.
Месяц спустя после кончины жены, 6 июля 1880 года, не дожидаясь окончания траура, в походной церкви Царскосельского дворца Александр II вступил в морганатический брак с княжной Екатериной Долгорукой.
Накануне вечером, после того как Боткин внимательно выслушал сердце своего пациента, император задержал доктора и, стараясь скрыть легкой иронией смущение, спросил:
- Что, доктор, сердечко совсем скверное?
- В целом, я доволен, ваше величество. При соблюдении разумного режима, вы вполне сможете присутствовать на крестинах ваших правнуков.
- Надо сказать, я не отказался бы еще стать и отцом, - пошутил Александр. Затем, серьезно взглянув в глаза Боткина, он задумчиво произнес:
- Признаюсь, Сергей Петрович, теперь мое самое заветное желание умереть честным человеком и я должен спешить, потому что меня преследуют убийцы. Завтра я венчаюсь с княжной Долгорукой.
х х х
... Начало Великого поста в 1881 году пришлось на вторую половину февраля. По обыкновению, вся царская семья соблюдала пост, прилежно исполняла строгие предписания православной церкви, обязательные для верующих в течение сорока дней перед Пасхой. Императорская фамилия Романовых, также как каждая крестьянская семья, говела и в полном составе посещала церковь.
Поздно вечером в субботу министр внутренних дел граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов порадовал императора радостным известием: арестованы несколько опасных террористов, в том числе один из главнейших террористов “Народной воли” Андрей Желябов.
Император давно не спал так хорошо как в эту ночь. 1 марта 1881 года государь проснулся в девятом часу в прекрасном настроении. Он прошелся по пустынным в это время залам, поиграл с маленьким сыном Гогой, затем отстоял воскресную службу в церкви. После обедни император обедал со свитой. Княгини Юрьевской не было; справа от Александра сидела графиня Антонина Блудова, а слева - Александра Толстая - фрейлины покойной императрицы. Государь был любезен, делал комплименты дамам, шутил. Обед затянулся дольше обычного.
Спустя полчаса с докладом явился граф Лорис-Меликов. Император не смог сдержать улыбки, вспомнив характеристику, которую дала министру фрейлина Александра Толстая, сказавшая за обедом, что “своей худобой, чрезвычайной бледностью и носом с горбинкой он напоминал больного грифа”. (Толстая А.А. “Записки фрейлины” М., 1996. С. 45)
Министр доложил о проекте государственной реформы. Он предполагал создать из выборных земских представителей специальную комиссию по рассмотрению законопроектов. Члены этой комиссии, выказавшие “особенные познания, опытность и выдающиеся способности”, могли войти в Государственный Совет. Таким образом, по мнению Лорис-Меликова, закладывались основы представительных органов власти и возможность перехода к конституционной монархии.
Александр II одобрил проект графа Лорис-Меликова, но, повернувшись к присутствующим великим князьям, с грустной улыбкой сказал:
- Даю свое согласие на это представление, хотя и не скрываю от себя, что мы идем по пути к конституции.
Перед окончанием аудиенции Лорис-Меликов обратился к императору с неожиданной просьбой не покидать днем дворец и отложить еженедельный развод войск в Манеже.
- Ваше величество, я прошу всего два- три дня для окончания операции по розыску и аресту оставшихся на свободе сообщников Желябова. По информации полиции они готовятся совершить новое преступление.
После некоторых колебаний, Александр был готов уступить доводам министра внутренних дел, которые горячо поддержала княгиня Юрьевская.
- Ее высочество, великая княгиня Александра Иосифовна просит вас принять, - доложил дежурный адъютант.
- Конечно, пусть войдет!
Едва поздоровавшись, великая княгиня Александра Иосифовна, жена младшего брата императора Константина Николаевича, обратилась к государю:
- Ваше Величество, вы поедете сегодня на развод?
- Не припомню, чтобы вас это когда-нибудь интересовало
-- Для нас с сыном сегодня особенный день. Дмитрий назначен от полка в ординарцы к вам. Мальчик всю ночь не спал, с утра умчался в полк, чтобы все проверить. Вы знаете, какой он обязательный, сейчас это большая редкость у молодых людей.
Материнские чувства переполняли душу великой княгини, могло показаться, будто почтенная дама сама готовится сесть на боевого коня.
- Если признаться, мне вчера нездоровилось, Боткин рекомендовал сегодня не выходить на улицу, - слукавил Александр, взглянув на встревоженное лицо жены.
Александра Иосифовна артистически изобразила глубокое разочарование. Глядя на ее недовольное лицо, было нетрудно представить, какие разговоры пойдут по Петербургу по поводу отмены торжественного военного развода, заведенного еще Павлом I. Обвинений в малодушии или трусости Александр II не терпел...
- Н мой долг обязывает присутствовать на разводе. Я не люблю отменять раз отданное приказание, придется ехать. Рад буду видеть вашего молодца, а как он лихо ездит, я уже видел.
Уходя из дворца, император, желая успокоить жену, с улыбкой заметил, что гадалка предсказала ему смерть при седьмом покушении, а теперь если и будет, то только шестое.
х х х
Учитывая опасность террористических актов, двухместный императорский экипаж был укреплен изнутри стальными щитами, предохраняющими от пуль. Четыре мощные “лежачие” рессоры обеспечивали плавный ход даже при быстрой езде, которой немало способствовали толстые гуттаперчевые шины. Шесть казаков лейб-гвардии Тверского казачьего эскадрона скакали рядом с каретой. Следом ехали трое саней, в которых разместились полицмейстер полковник А.И. Дворжицкий, жандармский капитан Кох и ротмистр Кулебякин.
В час дня в Михайловском манеже, как и намечалось, начался развод лейб-гвардии Саперного батальона. Из манежа император по Инженерной улице поехал в Михайловский дворец, где посетил великую княгиню Екатерину Михайловну. После краткого визита, император вышел из дворца и приказал: “Той же дорогой - домой”. Дорога до Зимнего дворца занимала не более двадцати минут...
Лучшие в России рысаки понесли карету по Инженерной улицы, затем свернули на набережную Екатерининского канала. Здесь было малолюдно, лишь несколько прохожих, идущих вдоль чугунной ограды. Внезапно один из них бросился в сторону приближающегося конвоя и метнул под колеса царской кареты белый сверток. Спустя мгновение раздался оглушительный взрыв. Было 14 часов 15 минут.
Изуродованную карету царя отбросило на обочину, ее задняя стенка оказалась полностью разбита. В момент взрыва погиб казак конвоя и четырнадцатилетний мальчик, проходивший мимо. Несколько человек было ранено, однако царь остался невредимым. Сильно оглушенный, он самостоятельно выбрался из кареты, рукой смахнул снег с пол шинели.
Покушавшийся пытался спастись бегством, но был задержан городовым и дорожным рабочим, скалывающим лед. Он бросил лом под ноги убегавшему преступнику, и когда тот упал, то был тут же схвачен. Вокруг немедленно образовалась толпа. Задержанный террорист успел крикнуть кому-то: “Скажите отцу, что меня схватили!” Эти слова являлись сигналом сообщникам, что покушение не удалось.
Полковник Дворжицкий вытащил из-за пазухи у преступника шестизарядный револьвер и кинжал с обоюдоострым узким лезвием.
- Ваше Величество, умоляю вас, - сказал он, - садитесь в сани, едем во дворец. Император, спокойно посмотрел на полковника.
- Погоди!
Александр подошел к пойманному террористу и, оглядев его с голову до ног, произнес: “Хорош! Что тебе нужно от меня, безбожник?”
Ротмистр Кулебякин, с изуродованным лицом, без папахи, подбежал к ним.
- Что с государем? Он ранен?
- Слава Богу, я уцелел, но они... - император указал на раненых, лежащих в луже крови. Услышав эти слова, террорист выкрикнул:
- Еще рано благодарить Бога!
В этот момент неизвестный, до того незаметно стоявший прислоняясь к решетке, отгораживающей канал, резко повернулся и бросил в сторону императора какой-то предмет. Он упал у левой ноги государя. Вновь раздался взрыв, вверх взметнулся столб снега, щебня, мусора. Когда дым рассеялся, открылась картина, напоминающая поле сражения.
Государь полусидел, опираясь спиной о решетку ограды. Его ноги были обнажены, левая стопа оказалась почти оторвана, снег был залит кровью. Напротив императора без сознания лежал убийца. Сбылось предсказание гадалки: фатальным для Александра II стало седьмое покушение.
- Помогите, - простонал смертельно раненый император. - Мне холодно, очень холодно... Скорее во дворец. Там умереть...
Государь закрыл глаза и больше не произнес ни слова. Его положили в сани и через несколько минут они подъехали к дворцу по Миллионной улице, со стороны Мошкова переулка. Раненного на руках отнесли в кабинет на втором этаже и положили на старую походную кровать.
х хх
Боткин разложил ноты, и с благоговением обтер мягкой тряпицей футляр любимой виолончели. От прикосновения к лакированной поверхности, покрытой паутинкой едва заметных крокелюров, он испытывал ни с чем не сравнимое удовольствие.
- Как хорошо, что следы великой культуры утраченного прошлого могут столетия спустя так живо угадываться в старинных вещах, - подумал Сергей Петрович, с нежностью извлекая инструмент из бархатного ложа футляра. Из особой серебряной коробки он достал кусок канифоли и принялся аккуратно натирать пожелтевшие волосы длинного, слегка изогнутого смычка.
Внезапно тишина, царившая в доме, взорвалась каким-то шумом, громкими голосами в прихожей, по лестнице загремели шпоры. Дверь настежь распахнулась и в кабинет ворвался смертельно бледный уланский ротмистр, за ним теснились напуганные Екатерина Алексеевна и прислуга.
- Ваше превосходительство, скорее в Зимний. Государь тяжело ранен!
По дороге с Галерной до дворца ротмистр успел рассказать Боткину о совершенном преступление.
Войдя в подъезд, Боткин сбросил свою генеральскую шинель на руки подбежавшего лакея и бегом поднялся на второй этаж. Поручик, дежуривший перед царским кабинетом, шагнул навстречу, но, узнав доктора, молча отворил дверь.
В кабинете столпилось несколько человек. Наследник престола Александр Александрович с женой Дагмар молча стояли у постели умирающего государя; княгиня Юрьевская, несвязно шептала что-то брату императора великому князю Михаилу Николаевичу. Сын царя великий князь Владимир Александрович в отчаянии закрыл лицо руками. Рядом с раненным стоял старый камердинер Подтягин, державший таз с водой, около стены замерли министр двора граф Александр Адлерберг и обер-гофмаршал Константин Грот. В углу жалобно повизгивал шотландский сеттер Милорд, любимец царя.
Сам государь, бледный до синевы, лежал на узкой походной кровати, которую он брал с собой на турецкую войну, теперь была выдвинута из алькова и поставлена посредине кабинета, рядом с письменным столом. Александр был в рубашке без галстука, на шее висел какой-то прусский орден. Его ноги были прикрыты шинелью. На полу были разбросаны окровавленные тряпки, кусок голенища черного кавалерийского сапога. Александр уже агонизировал, его дыхание становилось то редким, то учащалось с всхлипами и стонами. Длинные, красивые пальцы, теперь испачканные кровью, бессознательно перебирали край шинели.
Около государя суетились дежурный медик Федор Маркус с фельдшером., Увидав вошедшего Боткина, Маркус с явным облегчением тихо сказал ему:
- Он умирает. Я только успел наложить жгуты, но пульс уже не определяется.
Боткин подошел к раненному. Первое, что бросилось врачу в глаза, были обезображенные ноги. Левая, ниже колена, представляла бесформенное, раздробленное кровяное месиво; правая нога пострадала меньше. Обе ноги были холодные на ощупь, слабый, нитевидный пульс ощущался только на сонных артериях, зрачки едва реагировали на свет. Боткин повернулся к наследнику:
- Мы можем попробовать продлить страдания государя от силы на час, если будем поддерживать сердце впрыскиванием камфары.
- Сергей Петрович, неужели нет никакой надежды?
- Никакой, ваше высочество...
- Сколько проживет государь?
- Не более четверти часа, - едва слышно произнес Боткин.
Цесаревич отвернулся, обнял брата и дядю, и сказал прерывающимся голосом:
- Вот до чего мы дожили!
Дыхание Александра II становилось все тише. Протоиереи Бажанов и Рождественский причастили умирающего. В полной тишине вслед за “Верую, Господи” зазвучал древний канон при разлучении души от тела:
- Святых ангел священным и честным рукам преложи мя, Владычице, яко да тех крилы покрывся, не вижу бесчестного и смрадного и мрачного бесов образа...
Боткин, державший руку государя, медленно опустил ее, прикрыл полуоткрытые веки и, ни к кому не обращаясь, произнес:
- Государь император скончался.
Часы в кабинете показывали 15 часов 35 минут 1 марта 1881 года. Дворцовый комендант приказал приспустить императорский штандарт на середину мачты.
х х х
В тот же день, поздно вечером состоялось патологоанатомическое исследование тела погибшего императора. Министр двора граф А.В. Адлерберг во главе большой группы ведущих медиков присутствовал при вскрытии. Процедура заняла немало времени, потом врачи, тщательно взвешивая каждое слово, составили, окончательный вариант результата вскрытия.
- Разрешите, коллеги, еще раз зачитать заключительную часть протокола вскрытия тела государя, - Боткин, время от времени протирая вспотевшие очки носовым платком, и покашливая от волнения, медленно читал документ: “Основываясь на результатах наружного осмотра, при котором найдены обширные и глубокие разрушения на нижних конечностях с разрывом крупных кровеносных сосудов, и результатах внутреннего исследования, показывающего высокую степень бескровия всех внутренних органов, причем даже в сердце найдено самое незначительное количество жидкости крови, мы заключаем, что смерть Его Императорского Величества произошла от быстрой и обильной потери крови (острое малокровие) через разрушенные артерии нижних конечностей.
Отечное состояние нижних долей обоих легких есть результат предсмертного падения сердечной деятельности.
Что же касается других вышеописанных изменений внутренних органов, каковы: воздушная опухоль легких (emphysema pulmonum), сращение левого легкого с грудной стенкой, расширение просвета и изменение стенок аорты (атероматозный процесс) и гипертрофия левой половины сердца, то эти изменения объясняют собой те болезненные явления, которыми уже давно страдал Его Величество, но прямого отношения к быстрому смертельному исходу описанного повреждения не имеют”. (6).
В зале повисла гнетущая тишина, прерываемая лишь тиканьем часов. Граф Адлерберг поискал глазами икону на стене, мелко, по-стариковски, перекрестился и произнес:
- Господи, на все воля твоя! Прошу, господа, поставить свои подписи под документом.,
Сергей Петрович медленно обмакнул перо в чернильницу и первым расписался: “Лейб-медик Сергей Боткин”. За ним автографы поставили остальные профессора, участвовавшие в печальном исследовании - Ф. Цыцурин, Ф. Каррель, В. Грубер Е. Богдановский, П. Лесгафт.
х х х
Боткин вернулся домой далеко за полночь. Окна везде были темные, только в дворницкой теплился свет. Старый дворник Харитон, услышав конский топот у подъезда, открыл дверь. Молчаливый, громадный мужик, которого доктор за угрюмый нрав звал Хароном, говоря, что он за гривенник кого хочешь в рай направит, был чуть пьян.
- Господи, какой государь помер... Освободитель! Как же не уберегли его генералы? Эх, растерзать бы все чертово отродье разбойничье, - бормотал Харитон, помогая Боткину раздеться и снять галоши.
- Не помер - убили его, Харитон, - ответил Боткин. - Сами не разбойниками себя считают - революционерами... За твою свободу, мол, на государя руку подняли. Христа, тоже, за то, что освободил людей от смерти, распяли.
- Растерзал бы подлюг, - повторил Харитон с мрачной убежденностью. - Вам кушать подать? На кухне оставили - барыня распорядилась. Они ждали вас, но потом заснули. Очень переживают...
- Никого не буди и принеси мне самовар в кабинет, - попросил Сергей Петрович.
Поднявшись к себе в кабинет, доктор, подошел к секретеру, достал бутылку с коньяком, налил рюмку и задумчиво посмотрел ее на свет.
- Почему так повелось, что в России порядок и мир можно навести только кнутом и силой? Чем добрее, мягче государь, - тем вернее ему достанется мученический венец; тем скорее оболгут, оклевещут, убьют...
Харитон принес дышащий жаром самовар. Боткин вылил коньяк из рюмки в стакан с чаем и сделал глоток. Он очень устал, ныл затылок, хотелось забыть о прошедшей трагедии, но картины минувшего дня продолжали бередить душу. Он снова и снова возвращался мыслями к постели умирающего императора. Все ли было сделано, нельзя ли было как-то помочь раненному - ампутировать ноги, перелить кровь... Нет, все, что было возможно - сделали. Слишком тяжелы оказались раны, с подобной кровопотерей бороться невозможно.
- Папа, можно войти? - в дверях стоял Женя. - Я все равно не могу заснуть. Государь сильно страдал?
- Заходи, милый, - Сергей Петрович был рад, что может поговорить с родным человеком. - Нет, государь уже не мог чувствовать боли, он скоро потерял сознание от потери крови и ран.
- За что же убили царя, ведь он освободил крестьян; ты говорил, что он добрый и хочет всем помочь? Кто эти люди?
Боткин задумался: по-детски простой вопрос ввел его в замешательство - как объяснить сыну, что происходит в России, кто сеет смуту, несет смерть и разрушение.
- Я думаю, это вовсе не люди... Они - бесы-разрушители, сегодня они убили царя-Освободителя, завтра - растерзают Россию.
Государь, действительно, был очень добрым человеком, любящим свой народ и многое сделавший для него. Но ведь и Христа, освободившего людей от смерти - распяли. Чем больше делал он добра, чем милостивее правил, тем озлобленнее становились эти бесы.
Но даже не тем они страшны, что постоянно убивают, взрывают, поносят праведников, а тем, что развращают умы людей, отвергают их от Бога и правды.
Боткин встал и заходил по кабинету, он забыл, что разговаривает с шестнадцатилетним мальчиком; он, может быть, впервые отвечал самому себе на те вопросы, что постоянно исподволь вставали перед ним.
- Скажу тебе откровенно, многого я сам не понимаю и теряюсь в верном ответе, но все-таки попробую ответить, как врач, с медицинских позиций. Ведь врач, несмотря на неполноту анализа и полученных фактов, обязан поставить диагноз, сделать гипотезы, насколько они вероятны, и как бы ни было мало данных, он не может отложить заключения до более благоприятного момента.
Мы, русские, странные люди. Постоянно стремимся создать себе кумиров, живем нереальной жизнью, играем в каких-то выдуманных героев - то в Онегиных да Печориных, то черт дернет вытащить Базаровых да Рахметьевых. Вот и живет, наша интеллигенция каким-то своим надуманным мирком, ничего не имеющего общего с действительностью. От того среди молодежи и появляются духовные уроды, которые вместо того, чтобы учиться, воспитываться на примере старших, читают "Что делать?", а рецепт на сей вопрос ищут в прокламациях недоумков-революционеров. Отсюда и, так называемый, надрыв, о котором так любят ныне говорить. И слово-то - мерзкое, точно отрыжка. От него за версту несет каким-то лакейством. Специально Даля перелистал - нет у него такого слова; есть только "надрывать" - почать рыть яму. Вот эта яма и станет нашей братской могилой. А первыми копать ее начали, к сожалению, Чернышевский, Писарев и твой любимый Достоевский.
- Он вовсе не мой любимый писатель, папа. Я люблю Пушкина и хочу стать врачом, как ты.
Евгений присел на ручку кресла и не отрывал глаз от отца.
- Знаешь, Женя, мне сегодня вспомнилось удивительное прозрение Александра Сергеевича. Как-то государь, еще, будучи наследником престола, подарил своему воспитателю поэту Жуковскому свой мраморный бюст. Пушкин, увидав скульптуру, закрыл лицо руками и сказал: “Какая чудная, любящая душа! Какие благородные стремления! Вижу славное царствование, великие дела, и ужасный конец! По колено в крови!” и несколько раз повторил эти слова, будто был сегодня рядом со мной в кабинете государя в Зимнем дворце...
- Скажи, папа, а революция будет?
- Не знаю. Но блага от нее для России очевидно не будет. Когда я был в Германии, то от кого-то слышал очень умные слова, что только дурные и пошлые натуры выигрывают от революции. Удалась революция или потерпела поражение - не столь уж и важно, - люди с большим и добрым сердцем всегда будут ее жертвами...
Но, друг мой, пора идти поспать, скоро утро. Ступай, отдохни, хотя бы немного, да и мне предстоит очень непростой день.
х х х
Прав был доктор Сергей Петрович Боткин: судьба Романовых трагична на протяжении поколений. Двенадцатилетним мальчишкой , будущий император Николай II стоял подле смертного ложа своего деда; спустя тридцать три года он признался: «До сих пор слышу в ушах оба эти ужасные взрыва». (Дневники императора Николая II. М., 1991. С.450).
Вспоминал об этих событиях и Евгений Боткин, ставший, так же как и отец, лейб-медиком императора Николая II.
Убийство Александра II - царя, освободившего крестьян от крепостной зависимости, великого реформатора на российском престоле, стало первым звеном тяжелой, длинной цепи, навеки приковавшей русский народ к безумным революциям, братоубийственным гражданским войнам, преступлениям коммунистической власти.
За несколько часов до покушения, 1 марта 1881 года, Александр II одобрил проект графа Лорис-Меликова о преобразовании Государственного совета, участия в нем народных представителей. Проект также предусматривал упразднение III отделения, ограничение административного и цензурного произвола, расширение прав органов земского и городского самоуправления.
Согласно проекту конституции Лорис-Меликова, России предстояло стать буржуазно-демократической страной с институтом конституционной монархии. Абсолютизм добровольно ограничивал предел своей власти. Подобного эволюционного изменения политической системы власти не знала ни одна страна в мире.
Со свойственным лукавством и цинизмом этот факт впоследствии был вынужден признать даже Владимир Ленин: «Осуществление лорис-меликовского проекта могло бы при известных условиях быть шагом к конституции, но могло бы и не быть таковым: все зависело от того, что пересилит - давление ли революционной партий и либерального общества или противодействие очень могущественной, сплоченной и неразборчивой в средствах партии непреклонных сторонников самодержавия». (Ленин В.И. ПСС. изд.5. Т.5. С.43).
Проект должен был обсуждаться в Совете министров 4 марта. Но взрывы на набережной Екатерининского канала поставили точку на этих либеральных планах. Государь-Освободитель, смертельно раненный бомбой террориста, скончался спустя три с половиной часа после покушения.
Его убийц оправдывали словами, что покушение совершено для всеобщего блага и процветания. Лев Толстой написал Александру III пространное письмо, в котором просил помиловать убийц. Он цитировал Евангелие, упрашивая молодого императора вспомнить о христианском всепрощении врагам своим.(7) Письмо графа-богоискателя к православному царю, одного христианина другому христианину, через великого князя Сергея Александровича попало на стол императора, однако письменного ответа на него не последовало. По свидетельству жены писателя С. А. Толстой, государь "велел сказать графу Льву Николаевичу Толстому, что, если б покушение было на него самого, он мог бы помиловать, но убийц отца он не имеет права простить". (Лев Толстой и русские цари.М., 1995. С.182)
Все предложения Льва Толстого можно свести к следующему: простить убийц императора, дать им деньги, паспорта и отправить на жительство в Америку. “Спасайся сам, и вокруг тебя спасутся тысячи!” - говорил святой Серафим Саровский. Со Львом Толстым произошло все в точности до наоборот.
Ослепленный гордыней, уверовав, что именно ему суждено реформировать всю христианскую религию, весь христианский мир, он искренно считал свою душу ареной титанической борьбы между силами добра и зла. Гениальный писатель неистово проповедует, подлаживая заповеди Евангелия под свои догмы. Лев Толстой сумел стать в глазах нескольких поколений русских интеллигентов пророком, изрекающим вечные истины. Но именно этому пророку удалось нанести один из самых страшных ударов по всему институту русской православной церкви, веками врачевавшей душу русского человека, укреплявшей волю нации, объединявший русский народ во времена бедствий и смут. Именно графу Льву Толстому было предназначено стать предтечей тех потрясений и бед, которые ждали Россию.
“Толстой оригинален, ибо совокупность его взглядов, взятых как целое, выражает как раз особенности нашей революции...”, - признавал В.И.Ленин, приклеивший Толстому несмываемый ярлык “зеркала русской революции”. Отдавая должное Толстому-писателю, Н.А. Бердяев писал о роли Толстого-философа: “...русская революция являет собой торжество толстовства. На ней отпечатался и русский толстовский морализм, и русская аморальность. Толстой сумел привить русской интеллигенции ненависть ко всему исторически-индивидуальному и исторически-разностороннему. Он был выразителем той стороны русской природы, которая питала отвращение к исторической силе и исторической славе... Он морально уготовлял историческое самоубийство русского народа. Толстовская мораль обезоружила Россию и отдала ее в руки врагов”. (Н.Бердяев. Л.Толстой в русской революции.- В кн:. Духовная трагедия Льва Толстого. М.,1995. С.281).
Слово изреченное становится силой, способной в равной степени и к созиданию, и к разрушению. Может, от всех бесконечных разговоров, споров, деклараций, Россия и поныне плетется в хвосте стран, далеко обогнавших ее на дороге прогресса...
ОШИБКА ПРОФЕССОРА БОТКИНА
Замечательный врачебный талант, целая школа учеников, общественная деятельность в эпоху великих реформ 60-х годов сделали имя Боткина популярным в самых разных слоях русского общества, но сам Сергей Петрович похвастаться отменным здоровьем не мог. В 25 лет Боткин впервые перенес приступ печеночной колики, вызванной желчнокаменной болезнью. С тех пор боли в правом подреберье беспокоили его постоянно. Он садился на диету, ежегодно в течение 15 лет ездил на курортное лечение в Карлсбад, но болезнь не покидала врача, более того, со временем Боткина стали беспокоить и камни в почках. В 1878 году во время морских купаний у него после тяжелейшего приступа колики вышел большой камень из почечной лоханки.
Хорошо известна древняя медицинская заповедь, рекомендующая врачу, прежде всего, исцелиться самому. Увы, на деле медики далеко не самые здоровые люди на свете. Постоянные нервные нагрузки, ответственность за жизнь пациентов, бессонные дежурства, еда от случая к случаю, неизбежные контакты с инфекционными больными - не позволяют большинству врачей стать долгожителями, недаром по смертности от сердечно-сосудистых заболеваний многие врачебные специальности упорно держат печальное лидерство...
Чаще всего опытного врача ошибки подстерегают тогда, когда он начинает лечить себя или своих близких. Вероятно, в таких случаях, что-то не "срабатывает" в сложном механизме установления диагноза, подводит годами накопленный опыт, клиническое мышление, критическое отношение к своему состоянию. Может быть мозг включает защитные функции психики, пытаясь обмануть самое себя, ставя более снисходительный диагноз недугу, нежели есть на самом деле?
Зимой 1882 года пятидесятилетний Боткин впервые переносит сильнейший приступ сердечных болей. Его лечащий врач Н.И. Соколов писал: "Чувствуя себя совершенно здоровым, проведя все утро за работой в своем рабочем кабинете, он - уже совсем одетый, чтобы выехать из дому, - вдруг почувствовал такое жесткое стеснение в груди и удушье, что, едва переведя дыхание, только с помощью окружающих добрался из передней до кабинета. При объективном исследовании, которое нам пришлось сделать спустя час после начала приступа, ничего ненормального со стороны сердца, а равно бронхов и легких не было найдено, только пульс был несколько учащен. Припадок этот с колебаниями длился дня три, которые Сергей Петрович и провел, сидя все время в кресле. К концу приступа при обычном ежедневном исследовании мы заметили резкий перикардиальный шум, продолжавшийся дня два". ( Коган Б.Б. Чем же болел и отчего умер С.П. Боткин? Клиническая медицина 1964 № 2 С.149)
Вряд ли у кого из нынешних коллег доктора Соколова вызовет сомнение, что в то зимнее утро у профессора Боткина случился острый обширный инфаркт миокарда. Однако сам больной пытался успокоить себя и близких: он считал, что случившееся, всего лишь проявление камней в желчном пузыре или почках. Своему близкому другу Н.А.Белоголовому Боткин как-то признался: "Ведь это моя единственная зацепка: если у меня самостоятельная болезнь сердца, то я ведь пропал; если оно функциональное отражение от желчного пузыря, то я могу еще выкарабкаться". (Там же. С. 151)
Однажды Боткин взял стетоскоп, чтобы самому выслушать свое сердце. Врач, исследовавший тысячи больных, определивший одну из точек аускультации сердца, тотчас вернул инструмент ординатору со словами: "Да, шумок довольно резкий".
Постепенно состояние улучшалось, Боткин продолжал читать лекции, работает в качестве гласного петербургской городской думы, выполняет нелегкие обязанности лейб-медика нового императора - Александра III. Казалось, что недуг отступил.
Летом 1886 года в семью Боткиных пришла беда: неожиданно умер пятилетний сын Олег. Боткин от двух браков имел 12 детей, но, как часто бывает у пожилых родителей, младший ребенок был любимцем в семье: "Мы с женой чуяли беду; не высказывая друг другу своих опасений, мы все более и более привязывались к этому гостю между нами... Всю зиму он провел в нашей спальне и при первом его движении ночью то я, то мать были около него - и сколько любви, сколько сердца давал он нам за это внимание! И от всего этого остались одни только воспоминания!" (Нилов Е. С.149)
Трагедия не замедлила отразиться на здоровье Боткина. Через несколько дней после похорон началось сильнейшее удушье, боли в сердце. Появилась тоска, страх смерти, мысли о детях, незаконченных работах. Приехавшие доктора предписали профессору полный покой, но Боткин возразил, что он сам опытный клиницист, а случившееся - всего лишь очередной приступ печеночных колик, на фоне сильного нервного потрясения.
Он приметно постарел; несмотря на самообладание, затаенное горе, постоянно выдавало себя то дрогнувшим голосом, то мимолетным выражением тоски на лице. В семье стали замечать раздражительность, вспыльчивость, столь не свойственные его ровному, миролюбивому характеру.
В марте 1887 года у Боткина открылось кровохаркание. Друзья уговорили его выехать на лечение во Францию. Нередко сердечные приступы заставляли его проводить бессонные ночи в кресле - в кровати он не мог лежать. Но затем состояние несколько улучшилось, и Боткин едет в Париж, где вновь включается в привычный ритм жизни: знакомится с медицинскими светилами - Пастером, Шарко, посещает клиники, интересуется новыми методами лечения и исследования больных. О своей болезни он молчит, и никто из французских коллег даже не заподозрил, что Боткин тяжело болен.
Болезнь продолжала свое губительное действие. При осмотре весной 1888 года Н.И. Соколов обнаружил у Боткина "перебои при учащенном пульсе, сердечный толчок слаб, размеры сердца увеличены, резкая аритмия в сердце, длинный систолический шум у верхушки при крайне слабом первом тоне; печень увеличена и очень болезненна, мышца сердечная уже настолько ослабла, что давала относительную недостаточность митрального клапана". (Коган Б.Б. С.149). Но профессор продолжал читать лекции, заниматься клиникой, частной практикой, вести научную работу и заниматься делами призрения стариков в богоугодных заведениях.
В ноябре 1889 года находясь на французском курорте Ментон, Боткин попробовал модное лечение молоком, принесшее некоторое облегчение. По словам лечащих врачей, у больного появился сон, удушье отпустило, количество мочи увеличилось, но эффект оказался непродолжительным.
28 ноября 1889 года во время обеда Боткин почувствовал резкую слабость. С этого дня он слег окончательно. В Ментон срочно приехали родные. Незадолго до финала Боткин попросил, чтобы ему сыграли несколько его любимых музыкальных произведений. В некрологе было написано: "Ухудшение шло так быстро, что даже задержать смертельный исход не представлялось никакой возможности, и он наступил 12 декабря 1889 года в 12 с половиной часов дня... Смерть унесла с земли своего непримиримого врага".
18 декабря 1889 года в Петербурге состоялись похороны великого врача. За гробом шло более 10 тысяч человек - врачи, студенты, профессора, его бывшие пациенты.
При патологанатомическом вскрытии тела умершего были найдены убедительные данные, свидетельствующие о тяжелом сердечно-сосудистом заболевании, ставшего причиной смерти Боткина: стенка сердца местами оказалась не толще листка бумаги; миокард, после перенесенных инфарктов, был весь в рубцах. Само сердце оказалось резко увеличено во всех размерах; в аорте, сосудах врачи обнаружили большие атеросклеротические бляшки известковой плотности, которые с трудом поддавались секционному ножу. Обращала внимание огромная печень - свидетельство декомпенсированной сердечно-сосудистой недостаточности. В такой запущенной стадии болезни, спасти больного в то время было невозможно.
А в желчном пузыре действительно нашли массу мелких камней, но в трагическом исходе недуга С.П. Боткина они, по мнению докторов, "не имели существенного, первенствующего значения в конечных фазисах болезни"... Лечащие врачи пришли к выводу, "что сущность болезни Сергея Петровича и непосредственная причина его смерти лежала в перерождении сердечной мышцы... Первый жестокий приступ грудной жабы в 1882 г. был вызван, вероятно, закупоркой одной из ветвей венечной артерии, и развившийся в конце этого припадка перикардит, который и найден на вскрытии, был явлением реактивного воспаления на месте инфаркта". (Коган Б.Б. С. 150).
Этот диагноз полностью подтверждают и современные врачи, считающие, что после перенесенного инфаркта миокарда С.П.Боткин страдал атеросклерозом венечных сосудов, диффузным и очаговым кардиосклерозом с хронической недостаточностью коронарного кровообращения, повторными инфарктами легких, что явилось основным заболеванием и причиной смерти основателя русской клинической школы.
В годы советской власти о врачебной ошибке Сергея Петровича Боткина, поставившего самому себе неправильный диагноз, говорить было не принято. По мнению тогдашних руководителей отечественного здравоохранения и академиков от медицины, корифей, имя которого носили больницы, журналы, престижные премии, не имел права ошибаться. Была даже предложена новая классификационная единица: "Холецистокоронарный синдром Боткина", который должен был оправдать знаменитого врача, доказав справедливость его клинических выводов.
К сожалению, приходится признать: врач, как и каждый человек, может заблуждаться. Профессор Боткин не смог верно диагностировать свой недуг, но его заслуги перед медициной от этого ничуть не становятся меньше - ведь отдавая всего себя больным, врач с каждым из них оставляет частицу своей души, здоровья, жизни. Может быть поэтому, так сложно бывает настоящим Врачам исцелить самих себя?
НА СОПКАХ
МАНЬЧЖУРИИ
Так уж повелось в нашей истории: война, несмотря на то что ее давно ждали, нагрянула неожиданно. В ночь на 27 января 1904 года японские миноносцы ворвались на рейд Порт-Артура, где мирно покачивалась на тихой волне русская эскадра, и произвели минную атаку.
Ночь разорвали вспышки взрывов, стук пулеметов, раздирающие вопли сирен. Два русских броненосца - «Цесаревич», «Ретвизан» и бронепалубный крейсер «Паллада» были выведены из строя.
На следующий день в далеком корейском порте Чемульпо после неравного боя с японской эскадрой погибли крейсер «Варяг» и канонерка «Кореец».
Этот способ подловатого, без объявления войны, начала боевых действий, Япония применила с еще более эффективным результатом в Перл-Хаборе, напав на американский флот. Но в 1904 году американцы были в восторге от предприимчивых самураев.
В Петербурге, после первого шока, вызыванного известием о нападении, начался шквал официозного патриотизма - газеты пестрели заголовками типа: "Мир будет заключен Токио", но некоторые уже мрачновато шутили, что для того, чтобы выиграть войну, мы, русские, должны вначале ее хорошенько проиграть. С большой помпой в столице встретили моряков с "Варяга" и "Корейца", вернувшихся в Россию. Все они были награждены георгиевскими крестами и особой медалью. По всему миру прославился экипаж миноносца "Стерегущий", моряки которого открыли кингстоны, и погибли вместе с кораблем, не пожелав сдаться в плен. А 30 июля 1904 года произошло важнейшее государственное событие - у императора Николая II родился наследник престола - цесаревич Алексей Николаевич. В день крещения сына, 11 августа, император направил главнокомандующему русской армией генералу А.Н. Куропаткину телеграмму: "Сегодня, во время совершения таинства священного Крещения Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича, Ее Величество и Я, в душевном помышлении о наших доблестных войсках и моряках на Дальнем Востоке, в сердце молитвенно призывали их быть восприемниками новокрещенного Цесаревича. Да сохранится у Него на всю жизнь особая духовная связь со всеми теми дорогими для Нас и для всей России от высших начальников до солдата и матроса, которые свою горячую любовь к Родине и Государю выразили самоотверженным подвигом, полным лишений, страданий и смертелых опасностей. Николай".
Начавшаяся война стала первым серьезным испытанием для царствовавшего уже десять лет Николая II. Первые годы его правления прошли довольно спокойно и вселяли надежды на дальнейшее процветание страны. Благодаря политике Александра III международный авторитет России оставался чрезвычайно высоким. Николай II, продолжая мирную дипломатию отца, выступил инициатором созыва международной конференции по ограничению вооружений, развитию института международного контроля военных конфликтов, упорядочению законов и обычаев войны, определению положения нейтральных стран. По этим вопросам была проведена Гаагская мирная конференция 1899 года, ставшая эпохой в развитии международных отношений.
Рос экономический потенциал страны: Россия уверенно входила в число наиболее развитых промышленных держав мира. Финансовая политика Российской империи строилась на бездефицитном бюджете и накоплении золотого запаса.
Еще не были забыты замечательные подвиги и победы русской армии в Балканской войне. Но что-то уже начало расстраиваться в сложном многовековом механизме русской монархической государственности. Русско-японская война стала первой ступенью, ведущей Россию к катастрофе.
С каждым днем становилось все очевиднее, что война, начавшаяся на окраине огромной империи, будет тяжелой. Связанный с Россией одноколейной Транссибирской магистралью Дальний Восток не обладал резервами для проведения длительной военной кампании. Через всю Россию потянулись эшелоны с мобилизованными солдатами, снаряжением, снарядами. Шли и поезда с эмблемами Красного Креста на вагонах.
Среди преподавателей Военно-медицинской академии существовала святая традиция: во время войны находиться там, где они нужнее всего - на полях сражений, подле раненых. Так было при Бородино, в Севастополе и на Шипке. Так поступили приват-доцент кафедры внутренних болезней академии Евгений Сергеевич Боткин: после первых сообщений о начале войны они направляются в действующую армию на Дальний Восток, где становится заведующим медицинской частью Красного Креста в Маньчжурской армии.
х х х
Евгений Сергеевич Боткин родился 27 мая 1865 года в Царском Селе. Домашнее воспитание, полученное под руководством матери Анастасии Александровны, позволило ему поступить сразу в пятый класс 2-й Петербургской гимназии. Учеба, чтение любимых книг, занятия музыкой, живописью - обычное детство ребенка из обеспеченной столичной семьи.
После окончания гимназии Евгений поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, но, отучившись год и сдав экзамены, переходит на подготовительный курс Военно-медицинской академии. В 1889 году, в год смерти отца, он ее заканчивает третьим в выпуске, получив звание лекаря с отличием и именную Пальцевскую премию, которую присуждали «третьему по старшинству баллов в своем курсе... Премия может быть выдана только лицам православного вероисповедания и предпочтительно из детей духовного звания или русских врачей».
Молодой врач начинает работать в Мариинской больнице для бедных, здесь он познает в полной мере цену человеческой боли и страданиям. Затем - заграничные командировки, стажировка в лучших европейских клиниках. Вернувшись домой, в 1893 году Боткин защищает докторскую диссертацию «К вопросу о влиянии альбумоз и пентонов на некоторые функции животного организма», посвятив ее отцу. Официальным оппонентом на защите был великий Павлов. Темой научного поиска Боткина были вопросы иммунологии, сущности процесса лейкоцитоза, защитных свойств форменных элементов крови.
В мае 1897 года Боткин становится приват-доцентом Военно-медицинской академии «по внутренним болезням с клиникой».
Своим студентам на первой лекции он говорит: «Раз приобретенное вами доверие больных переходит в искреннюю привязанность к вам, когда вы входите в палату, вас встречает радостное и приветливое настроение - драгоценное и сильное лекарство, которым вы нередко гораздо больше поможете, чем микстурами и порошками... Только сердце для этого нужно, только искреннее сердечное участие к больному человеку. Так не скупитесь же, приучайтесь щедрой рукой давать его тому, кому оно нужно...» (Боткин Е.С. Больные в больнице. Вступительная лекция,читанная в Военно-медицинской академии студентам III курса 18 октября 1897 г. СПБ. 1889 ).
х х х
Каждый врач - немного писатель. Свидетельством тому служат многотомные собрания историй болезни, или, как именовали сей документ прежде, скорбный лист. Отдал дань сочинительству и Евгений Сергеевич Боткин, выпустивший после окончания войны книжку «Свет и тени русско-японской войны». Небольшая брошюра - всего в 94 страницы - составлена из писем к жене и дневниковых записей очевидца проигранной войны. «Решаясь напечатать отрывки из своих писем с театра войны, я, как само собою разумеется, отнюдь не думал, что собрал в них лучи света, мощными снопами повсюду прорывавшегося сквозь безнадежный мрак нашей минувшей несчастной кампании, или что со сколько-нибудь исчерпывающей полнотой настлал те тени, из которых образовался этот мрак»,- писал автор в предисловии.
Действительно, книга Боткина - довольно объективный исторический документ, хотя тотчас возникает вопрос: насколько вообще может быть объективным непосредственный участник исторического события? Более того, возьмем смелость утверждать, что подобные свидетельства заведомо субъективны. Но разве не за эту человеческую слабость умный читатель предпочитает мемуары детективам.
Только в них, дневниках и воспоминаниях, можно встретить людей, живших на этой земле много поколений назад. Вновь они, бесплотные тени, вызванные из небытия, обретают плоть и страсти, становясь веселыми или грустными, добрыми или коварными. Благодаря таланту, наблюдательности рассказчика история перестает быть столбцом скучных дат и клише официозно подобранных документов, а оживает перед потомками глазами, слухом, обонянием очевидца - в стоне толпы на Ходынке, свисте картечи и храпе раненных лошадей на Бородинском поле, в победном гуле колоколов Ивана Великого.
Перелистав книгу Боткина, можно убедиться, как бравурное ожидание скорой победы переходит в мрачное предчувствие поражения в войне, неизбежных социальных катаклизм.
Предоставим слово самому Евгению Боткину.
24 февраля 1904 г.
... Станция Середина - большой деревянный барак, снутри обитый волоком и отлично отопленный. По стенам стоят длинные столы и скамейки. Закуска предлагается даром. Здесь мы встретили ряд обитателей Владивостока, покинувших его еще до бомбардировки...
Оставшиеся двадцать две версты пролетели еще незаметнее; мы обгоняли войска, не иззябшие, а шедшие бодро и весело. Ближе к берегу, к пристани Танхой, мы стали встречать обозы Красного Креста, сперва Евгениевской Общины, а потом и нашей, Георгиевской.
Следующие два дня, как я уже писал, прошли значительно вялее, но о голоде, все-таки, и речи быть не могло, так как каждый день были станции с недурными буфетами для завтраков и обедов. Поезд стоял всегда достаточно, чтобы все могли насытиться, и цены совсем обычные, но каждую порцию приходится добывать с боя, с постоянным риском или облить кого-нибудь щами, или самому быть облитым. «Услужающие» проявляли чудеса своего искусства: только что ты уберегся от фазана, который пронесли над твоей головой, как чувствуешь, что кто-то толкает тебя в ноги, и замечаешь, что между ними мальчишка проносит тарелку супа.
Сегодня утром мы приехали в Маньчжурию.
13-ое марта 1904 г.
...В Новом Харбине Красным Крестом нанят большой трехэтажный дом. Здесь помещается управление главноуполномоченного, будем жить все мы и сестры. Фельдшерскую школу в Харбине отдали нам под склад, а большие казармы барачной системы - под госпиталь. В каждом таком бараке могут помещаться по двести человек, и таких у нас будет шесть или семь. Теперь идет там ремонт, приспособление - с быстротой просто лихорадочной.
22 марта 1904 г.
... Я очень спешил с открытием 1-го Георгиевского госпиталя и не спешить не мог, так как Александровский бомбардировал меня ежедневными телеграммами на эту тему, а военно-медицинский инспектор умолял скорее освободить переполненный военный госпиталь.
Усадьба инженера Шидловского, Паю-Верн, отданная нам под госпиталь, пресимпатичный и преуютный уголок, который летом будет, вероятно, обворожительно мил и красив, да и теперь даже красив. Во внутреннем дворе, в глубине - флигель для офицеров с внутренними болезнями; налево покоеобразное здание (вчера открытое) хирургическое отделение; направо - домик сестер (с большим балконом) и аптека. В первом дворе направо - терапевтический флигель (тоже еще отделывается), а налево - наш домик, окруженный садиком...
18 апреля 1904 года.
... Встаем мы рано: около восьми часов утра по всей усадьбе раздается гонг... Я выкуриваю папиросу, чтобы проснуться, и тоже встаю. Теплый весенний воздух оживляет меня, и я с неизменным удовлетворением наблюдаю типичные утренние сцены. Чай дается только до 9 1/2 часов утра. Сейчас же начинаются бесконечные переговоры с С.В. Александровским, писание телеграмм, распределение отрядов и проч. ежедневно прерываемые разными лицами с самыми разнообразными вопросами. Днем после обеда (в 1 1/2 ч.) продолжается то же, но к помехам присоединяются частые посетители, иногда несомненно интересные; в 8 1/2 ч. - ужин, телеграммы и сон. В промежутках забегаешь в больницу, что удается далеко не каждый день, бегаешь по постройкам, подгоняешь работу...
27 апреля 1904 года.
Я нахожусь, наконец, действительно на войне, а не на задворках ее: в трех верстах от лагеря, которым раскинулся летучий наш отряд, находятся самые наши передовые позиции (Фенчулинский перевал). Я сижу на нераскупоренных мешках нашего вьючного отряда; с ящиков слабо светит мне фонарь с красным крестом; слева деловито и спешно жуют голодные лошади, шурша ногами в соломе и время от времени с удовольствием пофыркивая. Справа постепенно вянет и замирает предсонная беседа в палатках. Тьму, окружающую меня, прорезывает догорающий костер и два движущихся фонаря дежурных санитаров, освещающие их ноги, хвосты и морды лошадей. Спустилась тихая, мягкая, теплая ночь, будто оттого, что небо прикрыло землю куполом из темно-синей стали. Небо кажется здесь ближе к земле, чем у нас, и звезды бледнее и мельче...
Накануне здесь уже прошла первая партия раненных под Тюренченом (163 человека), перевязанных в Евгеньевском госпитале Красного Креста (8). Я осмотрел этот госпиталь, только еще начавшийся устраиваться, осмотрел и военный госпиталь, и мы сообща приготовились принять на следующий день 490 раненных.
Они пришли, эти несчастные, но ни стонов, ни жалоб, ни ужасов не принесли с собой. Пришли, в значительной мере пешком, даже раненные в ноги ( чтобы только не ехать в двуколке по этим ужасным дорогам), терпеливые русские люди, готовые сейчас опять идти в бой, чтобы отомстить за себя и товарищей...
3 мая 1904 г. Ляоян.
... сегодня 3-е мая, и мы уже отправляем все, без чего можно обойтись, в Харбин. То, что недель пять, шесть тому назад казалось невозможным, - теперь почти стучится в дверь. Тяжело это ужасно. Больно расстраивать то, что создавалось с такими трудами и любовью...
Теперь война чувствуется около нас, как чувствуется смерть в доме безнадежно больного. Каждая мысль твоя связана с войною, каждое действие должно с нею сообразовываться. Я был только что в лагере на передовых позициях, где ждали врага со дня на день, где неделю перед тем отступали наши и провезли тысячу раненных, но там война, где все для нее приспособлено, меньше ощущается, чем здесь, на фоне обычной комфортабельной жизни: ты хочешь отдать белье в стирку, - говорят, прачка (китаец) не берет, значит ожидают скорого приближения японцев; то ты слышишь, что такой-то госпиталь свернулся, то такая-то канцелярия выезжает, и т.д.
Ляоян, 16 мая 1904 года, воскресенье.
...Под Тюренченом мы потеряли батареи, и сражение, которое по геройству 11-го и 12-го полков и большинства батарей, костьми легших за свое святое дело, должно бы остаться в истории, как геройский подвиг и, может быть, блестящая победа. Взята у нас под Артуром позиция, которая считалась неприступной. Вчера узнали мы об этой потере, и я весь день был сам не свой, да и сегодня я еще не отошел от этого впечатления, и потому, вероятно, я пишу в таком мрачном тоне, - ты уж прости меня. Не знаю, как бы я пережил все эти события в Петербурге, ковыряясь в обыденных мрачных делах. Только и спасает хоть некоторая непосредственная прикосновенность к этому великому испытанию, ниспосланному бедной России.
Вандзялин, 25-ое мая 1904 года.
...Много делается теперь для наших солдат, но они еще не развернулись во всю родную мощь. Послушав рассказов Г. о русско-турецкой кампании, я как-то успокоился в исходе и настоящей, снова укрепив веру в наше воинство. Мы просто еще не разошлись, а разойдемся - так покажем себя снова и добьемся своего. Трудно это будет, мы много потеряем, но восстановим нашу репутацию славных и несокрушимых. Что пока настоящая война в сравнении с русско-турецкой, с переходом через Балканы, когда пушки тащили люди одним колесом по уступу скалы, другим по воздуху над пропастью, когда единицы наших сражались против сотен и тысяч врага, когда люди месяцами не имели крова и зябли в снегу, согреваясь лишь у костров?
Дашичао, 15-ое июня 1904 года.
... Дело было, как ты знаешь, под Вафангоу (9)... Первая шрапнель разорвалась очень далеко впереди нас, вторая - поближе, третья уже показала, что стреляют по нас. Снаряды свистели уже надо мной и со злобой ударяли в близ лежащую гору, разрываясь совсем близко от всей удалявшейся по лощинке группы людей.
Я собирался тоже спускаться, когда ко мне подошел солдат и сказал, что он ранен. Я перевязал его и хотел приказать нести его на носилках ( он был ранен шрапнельной пулей в ногу), но он решительно отказался, заявляя, что носилки могут понадобиться более тяжелораненым. Однако, он смущался, как он оставит батарею: он - единственный фельдшер, и без него некому будет перевязывать раненных. Это был перст Божий, который и решил мой день.
- Иди спокойно, - сказал я ему, - я остаюсь за тебя.
Я взял его санитарную сумку и пошел дальше на гору, где на склоне ее и сел около носилок.
Снаряды продолжали свистеть надо мной, разрываясь на клочки, а иные, кроме того, выбрасывали множество пуль, большею частью далеко за нами. Другие падали на соседнюю горку, где стояла 4-ая, почему-то особенно ненавистная японцам, батарея. Они осыпали ее с остервенением, и часто я с ужасом думал, что, когда дым рассеется, я увижу разбитые орудия и всех людей ее убитыми. И этот страх за других, ужас перед разрушительным действием этой подлой шрапнели составлял действительную тяжесть моего сидения. За себя я не боялся: никогда в жизни еще я не ощущал в такой мере силу своей веры. Я был совершенно убежден, что, как ни велик риск, которому я подвергался, я не буду убит, если Бог того не пожелает; а если пожелает - на то Его святая воля... Я не дразнил судьбы, не стоял около орудий, чтобы не мешать стреляющим и чтобы не делать ненужного, но сознавал, что я нужен, и это сознание делало мое положение приятным.
Когда сверху раздавался зов: «Носилки!» - я бежал наверх с фельдшерской сумкой и двумя санитарами, несшими носилки; я бежал, чтобы посмотреть нет ли такого кровотечения, которое требует немедленной остановки, но перевязку мы делали пониже, у себя на склоне.
Санитары, разбежавшиеся было по нижним склонам горы, видя меня на их месте, все подобрались ко мне и расположились около носилок. Между ними был и казак Семен Гакинаев, сопровождавший меня в поездке в Ляншань-гуань и с тех пор считающийся моим казаком. Гакинаев потом много рассказывал про мою «храбрость», особенно поразившую его потому, что, по его мнению, все врачи должны быть почему-то трусами.
- Сидит, - говорил он про меня, - курит и смеется.
Смеяться, положим, было нечему, но я улыбался им, когда они «петрушками» снизу посматривали на меня.
х х х
Но что-то уже начало расстраиваться в сложном многовековом механизме русской монархической государственности. Несмотря на героизм русской армии и флота, в силу объективных причин и стратегических ошибок командования, русских преследовали неудачи.
Сражение под Мукденом, длившееся с 6 по 25 февраля 1905 года, из-за ошибок главнокомандующего генерала Куропаткина, закончилось поражением русских войск.
Боткин писал в те дни домой: "Мукден. 9-ое октября 1904 г.
Да, я устал, я невыразимо устал, но устал только душой. Она, кажется, вся выболела у меня. Капля по капле истекало сердце мое, и скоро у меня его не будет: я буду равнодушно проходить мимо искалеченных, израненных, голодных, иззябших братьев моих, как мимо намозолившего глаза гаоляна; буду считать привычным и правильным то, что еще вчера переворачивало всю душу мою. Чувствую, как она постепенно умирает во мне. На днях я уже пережил дни какого-то полного безразличия ко всему, что совершается. Аx, бьют? - ну, и пусть бьют! Бегут? - пускай бегут! Страдают? - ну, и пусть страдают! Позор пережит, страдания перенесены - не все ли теперь безразлично?!..
Чита. 1-ое марта 1905 г.
Сейчас прочел все последние телеграммы о падении Мукдена (10) и об ужасном отступлении нашем к Тельину. Не могу передать тебе своих ощущений... Просто стон, громкий стон вырвался у меня из груди, и отчаяние охватывает меня. Нет, решительно чего-то нам не хватает, чего-то у нас недостает: у японцев, оказывается, и планы лучше, и силы больше, и стойкость - тоже. Отчаяние и безнадежность охватывают душу... Что-то будет у нас в России...
Бедная, бедная родина!
Не исчерпав свсех ресурсов для обороны генералом Стесселем был сдан Порт-Артур. Но самой серьезной потерей стала гибель русского флота в Цусимском сражении. Боевой поход русской эскадры адмирала З.П. Рожественского из Кронштадта до Цусимского пролива Желтого моря является беспрецедентным в истории морского дела. Вступив на исходе маршрута в неравный бой с японской армадой, русские моряки сражались до последней возможности, большинство из них предпочло гибель сдаче в плен. Нетрудно предположить, что подобный поход японской эскадры в Балтийское море, также неизбежно окончился бы ее гибелью...
Когда в Петербург пришло известие о поражении под Цусимой, великая княгиня Ольга Александровна находилась в кабинете Николая II. Она вспоминала: "Он стал пепельно-бледен, задрожал и схватился за стул, чтобы не упасть. Алики не выдержала и зарыдала. В тот день весь дворец погрузился в траур". (Воррес Иен Последняя великая княгиня. М.,1998. С.272)
В письме к брату Эрнсту Людвигу императрица Александра Федоровна пишет: "Мы сделали все, чтобы предотвратить эту войну, но, видимо, так должно было быть, - и она полезна для нашей страны: она облагораживает людей".(Гереш Э. Александра. Ростов-на-Дону.1998. 202)
Как бывало почти всегда в суждениях императрицы Александры Федоровны о России и русских - она ошибалась...
Война - не институт благородных девиц. Любая война - убивает, калечит души; и у любого человека на войне - от солдата до генерала - есть только одна мечта: дожить до дня, когда бойня закончится, когда он наконец сможет вернуться домой. В окопах солдатам не шли в головы мысли о благородных помыслах: "Это господская война, - говорят, будто, солдаты, - писал доктор Е.С. Боткин. -Различные сектантские и политические агитаторы тоже посеяли свое семя. Наконец, и огромный процент запасных в войсках является большим злом. Все эти люди, отставшие от своего дела, часто уже пожилые и болезненные, окончательно осевшие на земле или занимающиеся каким-нибудь промыслом, привыкшие к покойной семейной жизни и постоянно, разумеется, о ней мечтающие.
Немало может быть среди них и недовольных, и обиженных. Постоянные голодовки последних лет и обеднение мужика не могли не отразиться и на силе, и на здоровье, и на выносливости солдата".
х х х
Это была не первая в истории России война, в которой русским армиям не удалось разгромит противника. Но исторические стереотипы чрезвычайно живучи: с заслуженной гордостью мы вспоминаем оборону Севастополя в 1855 году, матроса Кошку и адмирала Нахимова, хотя и тогда, несмотря на доблесть русских солдат и офицеров, процветали казнокрадство, формализм и глупость. Крымская война оказалась бездарно проиграна, черноморский флот затоплен, Севастополь оказался сданным противнику, а условия заключенного мира на долгие годы поставили Россию в унизительное положение. Но Крымская война осталась героической страницей отечественной истории, в то время как война на Дальнем Востоке, по мнению советских историков, оказалось результатом "бессмысленных авантюр правительства Николая II на Дальнем Востоке". До сих пор чаще принято говорить о просчетах русского командования во время русско-японской войны, чем о стойкости и героизме офицеров и солдат, выдержавших все невзгоды. Мужество защитников Порт-Артура, моряков эскадры адмирала Рожественского осталось в забвении. А ведь еще были крейсер “Варяг”, миноносец “Стерегущий”, адмирал С.О. Макаров и тысячи кавалеров солдатского георгиевского креста, совершивших героические подвиги.
Не следует забывать, что за время военного конфликта на Дальнем Востоке в 1904-1905 годах потери японской армии (86 тыс чел. погибших) значительно превышали потери наших войск (50 тыс чел.).
Связанный с Россией одноколейной Транссибирской магистралью, Дальний Восток не обладал резервами для проведения длительной военной кампании. Оторванность арены военных действий от метрополии, сложности транспортировки и снабжения войск необходимым, внезапность нанесения первого удара позволили Японии, пользовавшейся военно-технической и финансовой поддержкой Англии и США, добиться значительных успехов. Но война не была проиграна - скорее можно говорить о патовая ситуация: Япония не могла победить Россию на суше, а Россия не могла одержать победу над островным государством без мощного флота. В мае 1905 года Николай II согласился с предложением американского президента Теодора Рузвельта о дипломатическом посредничестве между воюющими державами. Главой русской дипломатической делегации стал бывший министр финансов С.Ю. Витте.
На переговорах в Портсмуте был заключен почетной мир, согласно которому Россия лишь уступала Японии арендные права на территории в Южной Маньчжурии, половину "острова каторжников" Сахалина и признавала Корею сферой японских интересов. По словам историка А.Н. Боханова портсмутские договоренности "походили на соглашение равноправных партнеров, а не на договор, заключенный после неудачной войны". За блестяще выигранное дипломатическое сражение в Портсмуте. С. Ю. Витте получил графскую корону на герб. Впрочем, петербургские острослову немедленно наградили его другим титулом - граф Витте- Полусахалинский...
х х х
Война оставила тяжелое впечатление в душе Боткина. Его храбрость, замечательное самообладание под огнем противника было отмечено боевым офицерским орденом - святым Владимиром третьей и второй степени с мечами. Он видел самоотверженность русских солдат, но, пожалуй, впервые вблизи увидел и других людей - тех, кто не мог представить себе мирную Россию, кто мыслил штампами революционных прокламаций, лозунгами о классовой борьбе.
Еще невозможно было представить, во что превратятся в дальнейшем робкие симптомы будущей смуты, уже тогда приметные внимательному глазу. Но неудачная война и щедрые субсидии японской разведки придали импульс радикальным революционным партиям, незамедлившим выбраться из глубокого подполья, куда их безжалостно загнал Александр III. Правительству бросил вызов враг значительно более опасный, чем японские самураи. В городах сиплые заводские гудки все чаще выхаркивали странное слово "стачка". Алыми розами пожаров вспыхивали дворянские гнезда. Портреты в золоченых рамах - на холстах - очаровательные тургеневские барышни, скептичные Печорины в густых эполетах - чернели, съеживались, превращались в прах. Нежные волны Черного моря, привычно ласкавшие смуглые тела купальщиц, неожиданно приобрели свинцовый блеск Цусимы, и призраками эскадры адмирала Рожественского темнели силуэты «Потемкина» и «Очакова». Храмы стояли еще не оскверненные, но уже полупустые...
Политический террор вновь становится привычным методом революционной борьбы: убивают губернаторов, министров, простых жандармов. 15 июля 1904 года взрывом бомбы был убит министр внутренних дел В.К. Плеве. Вместе с министром от бомбы террориста были убиты и ранены одиннадцать ни в чем ни повинных человек, в том числе трехлетняя девочка.
В очередной раз было совершено покушение на члена императорского дома - полубезумным эсером-боевиком был убит великий князь Сергей Александрович. Россия стояла на пороге своей первой в двадцатом веке революции.
х х х
Осенью 1905 года Боткин возвращается в Петербург. Среди многочисленных наград и памятных сувениров, привезенных Боткиным с русско-японской войны, была и скромная папка-адрес, подаренная на прощание военному врачу его подчиненными - медицинскими сестрами, прошедшими с ним по фронтовым дорогам:
«Глубокоуважаемый Евгений Сергеевич!
За то недолгое, но тяжелое время, которое Вы провели вместе с нами, мы видели от Вас столько доброго, хорошего, что при разлуке с Вами хотим высказать наши глубокие, искренние чувства. В Вас мы видели не сурового, сухого начальника, а глубоко преданного своему делу, искреннего, отзывчивого, чуткого человека, скорее, родного отца, готового в тяжелую минуту помочь и оказать участие, сочувствие, которые так дороги здесь, вдали от родных, особенно для женщины, часто неопытной, непрактичной и юной.
Примите же, дорогой Евгений Сергеевич, нашу глубокую, искреннюю благодарность. Да благословит Вас Господь во всех Ваших делах и начинаниях и пошлет Вам здоровья на многия, многия лета. Верьте, что благодарные наши чувства никогда не изгладятся из сердец наших».
Постепенно налаживалась привычная городская жизнь. Преподавание в Военно-медицинской академии, обширная практика - имя доктора Евгения Сергеевича Боткина становится все более популярным в столичных кругах. Признанием его заслуг как первоклассного врача стало назначение в апреле 1908 года лейб-медиком Николая II. В заведенном порядке приходят награды, чины, звания. Действительный статский советник Евгений Сергеевич Боткин становится членом Военно-Санитарного Ученого Комитета, членом главного управления Российского общества Красного Креста, кроме боевых крестов, его мундир украшают ордена Анны и Станислава; награды Сербии и Болгарии. Но не мишура придворного быта привлекает Боткина в его новой службе.
Евгений Боткин был предан царской семье, как человек, искренне любивший этих людей, восхищавшийся их талантами и достоинствами; понявший, а потому простивший недостатки. Не всегда все складывалось гладко в отношениях врача и августейших пациентов, но в июльскую ночь 1918 года свой выбор доктор Боткин сделал не колеблясь. Спускаясь с семьей Николая II в подвал Ипатьевского дома, он один знал - их ведут на казнь...
ПОСЛЕДНИЙ
ЛЕЙБ-МЕДИК
Вечером 10 февраля 1916 года, когда Боткин уже собирался уезжать из дворца домой, его неожиданно тронула за локоть Анна Вырубова, фрейлина и единственный близкий друг императрицы. Вполголоса, с доверительной интонацией, она попросила его тотчас же заглянуть в апартаменты Александры Федоровны.
Императрица стояла возле ломберного столика у окна, перебирая крупные гранатовые четки. По ее напряженному взгляду, чуть подрагивающим пальцам Боткин сразу понял, что царица взволнована.
- Евгений Сергеевич, у меня просьба: мне сообщили, что Григорий Ефимович, наш друг, заболел. Ему необходима врачебная консультация. Можете ли вы принять его утром или, лучше, нынче вечером?
Она замолчала, ожидая ответа. Боткин почувствовал, как тяжело застучало в висках, непослушной рукой он поправил очки.
- Ваше Величество, я - врач, и в медицинской помощи отказать никому не в праве. Однако видеть у себя дома господина Распутина не хочу. Если будет угодно Вашему Величеству, я готов навестить больного сам.
Императрица медленно повернулась к темному окну.
- Я вас не задерживаю.
Выйдя в коридор, Боткин вновь столкнулся с Вырубовой.
- Как вы могли отказать государыне, это же неслыхано!
- Выпейте бром на ночь, Анна Александровна, он неплохо успокаивает нервы. Всего наилучшего...
Дома Боткина ждали встревоженные его долгим отсутствием младшие дети - Татьяна (11) и Глеб (12). После развода с женой, Ольгой Владимировной Боткиной(13), ушедшей к молодому, почти на двадцать лет моложе ее студенту Рижского политехникума, четверо детей остались с ним. Но старший, Юрий(14), женившись, жил самостоятельно, а в начале декабря 1914 года Евгения Сергеевича настигло новое горе. Сын Дмитрий (15), хорунжий лейб-гвардии Казачьего полка, с разъездом казаков выехал на разведку. Углубившись в тыл противника, они натолкнулись на крупный отряд немцев. Дмитрий приказал казакам отступать, прикрывая их отход. Раненный, он отказался сдаваться в плен и был убит в упор. Подвиг сына был удостоен Георгиевского креста, а отец надолго слег с сердечным приступом.
Обняв прильнувших к нему детей, Боткин отказался от ужина.
- Я себя плохо чувствую. Пойду прилягу в кабинете. Все расспросы завтра.
Он всегда любил свой кабинет - убежище от невзгод и тревог. Здесь он мог часами сидеть, записывая в дневник события минувшего дня; даже бесчисленные папиросы курились здесь приятнее, чем в любом другом месте. Обстановку кабинета составляли шкафы с книгами, большой письменный стол, кресла, диван и старинные, английской работы, часы, уже три поколения жившие у Боткиных. Со временем часы сделались непременным членом семьи. Через боковые стеклянные оконца было видно, как вращаются зубчатые колесики, как постепенно теряется их движение, чтобы вновь проявиться в ажурных стрелках, неспешно ползущих по бесконечному кругу циферблата.
Часы показывали уже двенадцатый час ночи. Боткин почти успокоился: решительный шаг был сделан и теперь оставалось лишь ждать, сохраняя спокойствие и достоинство.
Боткин мало интересовался политикой даже в студенческие годы, полагая, что для врача основным в жизни является его ремесло, а не досужие идеи немецких социалистов и вопли отечественных бомбистов. Он конечно же не смог бы назвать и двух имен деятелей революционных партий, зато Боткин очень хорошо понимал, что ненависть к царю, императорской фамилии, разжигаемая революционными агитаторами, выгодна лишь врагам России, той России, в которой жили его предки, за которую он сражался на сопках Маньчжурии. России, которая сейчас вела тяжелейшую войну.
Боткин презирал Распутина, но еще более он презирал людей, использовавших старца для достижения своих целей, кто сочинял о нем похабные газетные фельетоны.
- Не было бы Распутина, они принялись бы за меня, Вырубову, нашли кого-нибудь из великих князей. Им нужен символ зла, на котором можно сосредоточить ненависть общества к престолу, - не раз говорил Боткин своими близким.
Он заснул под утро, сидя в кресле.
х х х
Коляска уже с четверть часа ожидала у подъезда, когда Боткин вышел из дверей. Он тяжело сел, так что кузов жалобно крякнул и качнулся, а лошадь, выпуская пар из ноздрей и фыркая, с удивлением оглянулась на ездока. Боткин, вопреки обыкновению, не попрощался с детьми и, только мельком взглянув на окно второго этажа, увидел взволнованное лицо дочери.
- Тем лучше, пусть будет готова ко всему, - подумал он.- Трогай поживее, голубчик!
Колеса скрипели, снежные иголки кололи лицо. Боткин старался не вспоминать о цели своего визита, угрюмо рассматривая сутулую спину извозчика.
Не доезжая до Александровского дворца, он приказал остановить и не торопясь пошел к подъезду, в котором до начала войны располагалась канцелярия министерства императорского Двора.
- Граф Фредерикс болен, но Александр Александрович Мосолов вас сейчас примет,- пообещал знакомый адъютант, услышав просьбу Боткина.
Действительно, не прошло и нескольких минут, как в приемной показался полный Мосолов в конно-гвардейском вицмундире.
- Евгений Сергеевич, прошу проходить. Каюсь, сам хотел заглянуть к вам, пожаловаться на болячки, да все недосуг. А что вас привело? Что-то случилось? - осекся он, взглянув в лицо Боткина.
- Александр Александрович, я решил подать в отставку. Это решение давнее, не побоюсь сказать, выстраданное. И, надеюсь, вы понимаете, что иначе я поступить не могу. Вероятно, вы слышали о вчерашней истории, когда я был вынужден отказать в просьбе государыне.
Боткин сидел глубоко в кресле, втянув голову в плечи, сжимая руками колени, пытаясь унять дрожь. Его взгляд за стеклами очков был печален, и он почти не пытался скрыть волнение. Сейчас доктор совсем не походил на милого, доброго любимца великих княжон и цесаревича.
Мосолов, все время крутивший аксельбант, наконец оставил его в покое и, вздохнув, сел в кресло поближе к Боткину. Натура бравого кавалерийского офицера брала верх над светским тактом, а душевное расположение к Боткину заставляло Мосолова говорить откровенно.
- Милый Евгений Сергеевич, конечно мне сообщили о случившемся. Вы прекрасно знаете, что такие тайны не сохраняются долее часа...
Могу признаться: как честный человек, я в восторге от вашего поступка. Если бы все поступали так, я убежден, при Дворе не было бы столько сплетен, пошлости, грязи.
Но давайте будем практиками, тем паче, что вы, как доктор, лучше меня знаете человеческую натуру. Хотя и мне за годы службы немало довелось насмотреться... Право, не берите этот случай в голову. Государыня относится к вам с уважением, полностью доверяет и, я убежден, более не будет настаивать на своей просьбе. Тем более, что, судя по моим сведениям, Распутин был вчера мертвецки пьян, потому и сказался больным, а всю суету, как всегда, учинила Вырубова.
- Меня совершенно не интересует, был ли Распутин вчера пьян или нет и какие сплетни распространяют истеричные дамы, - взорвался Боткин.- Я действительно болен: у меня камни в почках, постоянно беспокоит сердце. Я очень-очень устал... Это одна из основных причин моей отставки. Я желаю по собственной воле, именно по собственной воле, выйти в отставку, заняться клиникой, получить кафедру. Я не могу так жить дальше, наконец.
Боткин встал и быстро заходил по кабинету, протирая очки носовым платком.
- Да, я люблю великих княжон, мне безумно жаль государыню, но им нужен другой врач, который был бы простой сиделкой с навыками фельдшера. Он должен выслушивать жалобы императрицы, исполнять ее пожелания и назначать калий иодати вместо строфанта. И не перечить, и не лечить!
- А как же наследник? - тихо спросил Мосолов. Он зажег спичку, чтобы прикурить папиросу, но остановился, и огонек с треском погас, опалив пальцы. В кабинете повисла тишина.
Боткин долго не отвечал, рассматривая что-то на стене, потом вытер лицо платком и вновь надел очки.
- Алексей Николаевич, государь-наследник, - повторил он.- Бедный, бедный мальчик! Но что я могу сделать, чтобы помочь ему? Есть в конце-концов другие врачи - Федоров, Деревенко. Пусть лечит Распутин! А я не могу - это не в моих силах. Может быть, от того, что слишком люблю его. Мне иногда кажется, что больше, чем собственных детей. Я запутался, не знаю, что делать, как поступить...
Мосолов наконец закурил и, спохватившись, протянул портсигар Боткину, но в этот момент в кабинет влетел адъютант и доложил:
- Его Величество!
Николай появился сразу за офицером. За последнее время он похудел, осунулся, но сегодня казался оживленным, в великолепном расположении духа.
- Курите, прошу вас, господа,- предупредительно сказал он, пожимая руки Мосолову и Боткину. - Ну, что наш почтенный граф Фредерикс, надолго покинул службу? Надеюсь, ничего серьезного? - обратился царь к Мосолову.
- Как всегда, Ваше Величество, мигрень, - развел руками Мосолов, - доктора считают, что неделю ему лучше провести в кровати. Вот и Евгений Сергеевич придерживается такого же мнения.
- Да, конечно, возраст графа требует уважения, пусть отдохнет. А вот нам, господа, отдыхать пока рано. Я сегодня уже принял двух министров Хвостовых, нашего посланника в Швеции. Так что до отъезда в Ставку останется несколько свободных минут. Кстати, Александр Александрович, что с поездом?
- В три часа все будет готово, Ваше Величество.
- Отлично. Евгений Сергеевич, а вы сейчас, кажется, идете на осмотр детей и жены? - обратился царь к Боткину. - Александра Федоровна очень хочет, чтобы вы обследовали меня - ее почему-то беспокоит мое здоровье. Но чрезвычайно сложно выкроить свободное время. Вы не будете возражать, если я попрошу приехать вас в Ставку, в Могилев?
Он взял Боткина за руку и пристально посмотрел ему в глаза. «Я все знаю, но ей очень тяжело сейчас, прошу вас забыть о случившемся. Я вас очень прошу», - прочитал Боткин в его взгляде.
- Ваше Величество, я готов выехать хоть сегодня.
- Я думаю, так спешить нет никакой необходимости. Буду ждать вас через неделю.
ххх
Николай II действительно с большой симпатией и доверием относился к своему доктору, стараясь доставлять ему как можно меньше хлопот. Он терпеливо выдерживал все лечебно-диагностические процедуры, назначаемые Боткиным. Но в эти февральские дни 1916 года график жизни Верховного главнокомандующего русской армии был расписан до предела.
Это был тот редкий исторический момент, когда по независящим от людей причинам приходят в действие некие космические часы, заставляющие генералов отдавать победные приказы, политиков принимать мудрые решения, художников творить шедевры. Но никто и никогда не сможет объяснить, почему прекрасно подготовленные войска терпят поражение, тщательно обдуманные реформы вызывают неудовольствие народа, а кучка авантюристов в считанные дни уничтожают веками существующие режимы. Ни один из предъявленных доводов, изобретенных материалистами, идеалистами, апологетами той или иной конфессии, не способен приблизить к раскрытию вечной тайны существования человеческого общества, равно как объяснить тайну прихода, бытия, смерти каждой его молекулы, каждого жившего в этом мире.
Казалось, начало 1916 года складывается для Николая II на редкость удачно и многие проблемы, неотступно преследовавшие его последние годы, начинают успешно разрешаться.
Основное внимание императора было отдано подготовке летней кампании. Еще в декабре начальник генерального штаба М.В. Алексеев разработал стратегический план, по которому союзники должны были в 1916 году провести совместное наступление на Венгрию, - русские в направлении Карпат, англичане и французы, при поддержке сербских частей - в направлении Салоник. Встретиться союзники должны были в Бухаресте. Успех операции оставлял Германию в одиночестве и лишал бы ее источников снабжения. Однако союзники не приняли предложение русской стороны, и, после долгих переговоров, решено было одновременно наступать каждой стороне, на своем фронте.
Немцы упредили операцию франко-британских частей, начав в феврале наступление под Верденом. Как и в начале войны, союзники обратились за помощью к России. Верные союзническому долгу, русские войска ранее намеченного срока пошли в наступление. Так, 22 мая 1916 года начался знаменитый Брусиловский прорыв. Были не только освобождены Галиция и Буковина, разбиты десятки вражеских дивизий, но и остановлено наступление германцев под Верденом. Это была первая большая победа союзных держав после долгой серии поражений.
С момента возложения на себя тяжелого бремени Верховного главнокомандующего Николай II уделял особое внимание улучшению снабжения армии снарядами, вооружением, продуктами. Уже в 1916 году войска были снабжены несравненно лучше, чем год назад. Разительные перемены произошли с военными заказами: производство винтовок выросло в два раза по сравнению с 1914 годом, достигнув 110 тысяч в месяц; пулеметов - в шесть раз; производство 3-х дюймовых снарядов возросло в сорок раз, достигнув двух миллионов в месяц. Ни о каком дефиците боеприпасов говорить не приходилось. Более того, последующая гражданская война долгие годы подпитывалась из арсеналов военного времени.
«Мало эпизодов Великой Войны, - писал Уинстон Черчилль, - более поразительных, нежели воскрешение, перевооружение и возобновленное усилие России в 1916 году. Это был последний славный вклад Царя и русского народа в дело победы... К лету 1916 года Россия, которая 18 месяцев перед тем была почти безоружной, которая в течение 1915 года пережила непрерывный ряд страшных поражений, действительно сумела собственными усилиями и путем использования средств союзников выставить в поле - организовать, вооружить, снабдить - 60 армейских корпусов вместо тех 35, с которыми она начала войну» ( Цит. по кн. Ольденбурга С.С. Царствование императора Николая II. М., 1992. С.582)
Военные неудачи 1915 года вызвали оживление политических оппонентов правительства не только со стороны крайне радикальных партий, но и многих членов Государственной Думы. Перед Николаем II стоял непростой выбор. Император имел полное моральное и юридическое право отложить созыв очередной Думы до окончания войны. Чрезвычайные обстоятельства, вызванные ею, полностью оправдывали такой решительный шаг. Однако Николай II решил погасить накал страстей и пойти на компромиссы.
20 января был отправлен в отставку престарелый председатель совета министров И.Л. Горемыкин, давно ставший мишенью для критики. Его преемником оказался Б.В. Штюрмер, человек всецело преданный царю. Смена премьера разрядила обстановку в Думе, незамедлительно приписавшей смещение Горемыкина своим действиям.
Но Николай пошел еще дальше. Он прибыл в столицу из Ставки к открытию думской сессии и 9 февраля обратился к депутатам с приветственной речью. Подобное было только однажды - при открытии первой Думы.
Успех выступления императора в Думе превзошел все ожидания, а пришедшее известие о падении турецкой крепости Эрзурума, окончательно склонили чашу политических весов в пользу правительства. Казалось, отныне можно было рассчитывать на объединение сил для победы над внешним врагом и стабильность внутри страны.
Николай записал в дневнике: «Оригинальный и удачный день!» (Дневники императора Николая II. C. 572).
х х х
Камердинер императрицы Алексей Волков принял шинель Боткина и проводил его к умывальнику. Доктор долго мылил большие, крепкие руки, словно готовился к хирургической операции. Разговор с Мосоловым и императором не шел у него из головы. Он вновь и вновь вспоминал слова Мосолова, интонации, с которыми говорил Николай и, главное, его прощальный взгляд.
Волков - умный, старый слуга, попавший в гвардейский Павловский полк из тамбовской глухой деревни, затем примеченный за сообразительность и исполнительность был оставлен на службу в царском дворце. Он с доброжелательным терпением ждал, пока Боткин не окончил мытье и, подавая голубое, с вензелем, полотенце, сказал:
- Государыня вас ожидает, уже два раза изволила спрашивать. Я сейчас доложу о вашем приходе.
Боткин в ожидании приглашения достал из кармана складной стетоскоп и собрал его. Он уже пережил свое волнение, и хотя принятое накануне решение казалось единственно верным, он прекрасно сознавал, что не может оставить свою непростую службу, уйти от этой семьи, не видеть каждый день детей, императора, государыню.
Как опытный клиницист, он давно поставил диагноз Александре Федоровне и в силу возможностей современной ему медицины старался помочь ей.
х х х
Маленькой девочкой Александра Федоровна перенесла дифтерию, унесшую из жизни ее мать - герцогиню Алису Дармштадтскую и младшую сестру - трехлетнюю Мэй. Приступы ревматизма постоянно беспокоили императрицу, вызывая боли и отеки в ногах, сердцебиение, аритмию. Пять беременностей ослабили и без того некрепкий организм.
Мало кто знал, что отеки вынуждали императрицу носить специальную обувь, отказаться от долгих прогулок, а приступы сердцебиения и головные боли неделями не позволяли ей вставать с постели. И все-таки, будучи волевой натурой, она могла если не победить, то подавить недуг, заставить себя вести достаточно активный образ жизни.
Каждую беременность Аликс ждала рождения сына - наследника престола. И каждый раз рождение дочери ставило под сомнение династическую стабильность царствующей фамилии. Тем временем, возраст и состояние здоровья императрицы внушали серьезные сомнения в ее способности подарить супругу и всем верноподданным законного престолонаследника.
В 1901 году во время визита во Францию царская чета познакомилась с неким Низьером Вашолем Филиппом, лечившим в то время сына великого князя Петра Николаевича от эпилепсии сеансами гипноза. Этот авантюрист сумел произвести впечатление на императрицу и был приглашен в Россию. Секретарь французского президента поражался: “У него нет никакого патента на занятия медициной, кроме какого-то американского диплома... Как может быть, что Николай II проявляет такой интерес к этому псевдоврачу, который в действительности является магнитезером и шарлатаном?”
Но Александра надеялась с помощью гипнотических сил Филиппа добиться исполнения своего заветного желания. Магнитезер начал проводить сеансы, и вскоре на официальных приемах императрица стала появляться в одеждах свободного покроя. Мать четырех дочерей, прожившая в браке почти восемь лет, на протяжение девяти месяцев считала себя беременной.
Когда весь Петербург ждал традиционного салюта по поводу рождения царского ребенка, для осмотра Александры был наконец допущен лейб-медик Отт, который тотчас заявил, что “беременности никакой нет”.
Филиппу выдали докторский диплом и выслали на родину. Скандал пытались замять, опубликовав в газетах официальный бюллетень, подписанный профессором Д.М. Оттом и лейб-хирургом Г. Гиршем: “ Несколько месяцев тому назад в состоянии Е.В. Государыни Императрицы Александры Федоровны произошли перемены, указывающие на беременность. В настоящее время, благодаря отклонению от нормального течения, прекратившаяся беременность окончилась выкидышем, совершившимся без всяких осложнений при нормальной температуре и пульсе. Петергоф, 20 августа 1902 г.” (Мейлунас А., Мироненко С. Николай и Александра. М.,1998. С. 223)
Газеты ехидно комментировали неудачное словцо “благодаря”, в светских салонах обсуждали интимную жизнь царской четы и в открытую говорили о психической ненормальности истеричной императрицы, не сумевшей разобраться с собственной беременностью, однако Александра Федоровна, несмотря на неудавшийся эксперимент, продолжала надеяться на чудо. Она отправилась на поклонение мощам Серафима Саровского, где искупалась в святом источнике, загадав сокровенное желание, которое через год наконец и осуществилось.
Маленький царевич Алексей родился 30 июля 1904 года в Петергофе. Роковая печать несчастья отметила мальчика с первых дней жизни: с генами английского королевского дома он унаследовал неизлечимую по тем временам болезнь - гемофилию, нарушение свертываемости крови.
Болеют гемофилией только мужчины, а женщины лишь являются переносчиками патологического гена в следующие поколения. По-видимому, генная мутация произошла у королевы Виктории, и болезнь, переданная ее дочерьми через поколение, сделало несчастной не одну августейшую фамилию Европы. Врачи были осведомлены о наследственной предрасположенности к заболеванию гемофилией и были обязаны предупредить императора, что престолонаследник не должен брать в жены внучку королевы Виктории, но болезнь и скоропостижная смерть Александра III спутала карты.
Спустя пять недель, когда у Алексея случилось первое кровотечение из пуповины, диагноз не вызвал сомнений...
Недуг сына предопределил образ жизни царской семьи, ее замкнутость, тревожную религиозность, постоянное ожидание беды. Алексея лечили лучшие русские врачи, но лекарства от болезни не существовало. Для матери сознание того, что она, пусть и невольно, стала причиной страданий сына, стало постоянной психической травмой, от которой ей не суждено было избавиться. Каждый день борьбы за жизнь Алексея забирал ее душевные силы. Она преждевременно постарела и стала выглядеть намного старше мужа. Многочисленные фотографии из семейных альбомов хорошо иллюстрируют эту метаморфозу. На одних фотографиях - Аликс - красивая, молодая невеста; несколько лет спустя - они с Николаем и дочерьми, и вот, фотографии, относящиеся к 1910 - 1913 годам: уставшая, больная женщина, с утомленным, недоверчивым взглядом.
Сознание того, что она стала причиной неизлечимого недуга сына, сломало несчастную мать. Мысль о своей вине перед ним и мужем неотступно преследовала ее, делая жизнь бессмысленной и жестокой обязанностью, ни уйти, ни изменить которую Александра была не в силах. Единственное утешение она находила в молитве, приняв православие с истовостью неофита.
Разочаровавшись в официальной медицине, она начала уповать на чудо. Таким чудом явился старец Григорий Распутин.
Тяжелейший приступ болезни сына, случившийся в охотничьем имении Спала, когда врачи признали свою беспомощность, окончательно убедили императрицу в бессилии медицинской науки.
Боткин хорошо помнил те октябрьские дни 1912 года...
- Помоги мне, почему ты не хочешь помочь, мне так больно, - крик мальчика переходил на шепот. - Мамочка, когда я умру, мне не будет так больно?
Не выдерживая картины страданий ребенка, из комнаты Алексея выходили врачи, закрывался у себя в кабинете Николай, и только мать не покидала десять дней сына. В эти несколько дней она постарела на годы.
Во дворе усадьбы плотники спешно сколачивали часовню, чтобы там могли отпеть в Бозе почившего наследника русского престола. Граф Фредерикс составлял бюллетени о здоровье Алексея, из которого следовало, что надежды нет. Боткин подписывал эти бюллетени почти не читая, потому что тоже знал - чудо невозможно. Владимир Деревенко - молодой и самоуверенный врач, пытался убедить Боткина и профессора Федорова приступить к радикальным методам лечения, но опытные врачи только горько вздыхали, слушая молодого коллегу.
Алексея причастили Святых Тайн, и все окружающие в тупом оглушении ожидали неизбежного. Но случилось чудо. Иначе то, что произошло, Боткин не мог, да и не пытался объяснить логическими доводами. На седьмые сутки императрица неожиданно вышла из комнаты Алексея и спокойным голосом произнесла:
- Господа, опасность миновала, я только что получила телеграмму от Григория Ефимовича. Он пишет, что, хотя врачи пока (она подчеркнула слово «пока») не видят улучшения, Алексей будет жить - Бог услышал наши молитвы.
Боткин тогда был готов поклясться, что состояние мальчика ничуть не изменилось, что надежды он не видит, но на следующий день стало очевидным: кровотечение прекратилось. Распутин в очередной раз победил болезнь, врачей, недругов.
Случай в Спале окончательно изменил характер Александры Федоровны. Она продолжала терпеть около сына врачей, была по-прежнему любезна с Боткиным, но все надежды на исцеление Алексея отныне были связаны только со старцем Григорием Распутиным. Он стал для матери посланником Всевышнего, данным для спасения ее сына. На Руси испокон веку старцы и юродивые славились даром исцеления. Секреты этого искусства лежат в ныне утраченных рецептах народной медицины, идущих из языческих времен заговорах и колдовстве, рукодельных приемах деревенских костоправов. В основе лечения всегда лежало непременное условие - полное подчинение целителю, растворение своего «Я» в обволакивающей сознание силе духа старца. Достоевский дал гениальное определение этому феномену: «Старец - это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотречением...»
Боткин понимал: если бы на месте Распутина был какой-нибудь шарлатан типа Филиппа или медиума Папюса , все закончилось бы быстро, да и особого удивления их пассы и заговоры вызвать не могли. Но в Распутине таилась невероятная жизненная сила, исцеляющая больных, совращающая женщин, подчиняющая мужчин. За неказистой внешностью мужика в поддевке и сапогах навыпуск, скрывалась одна из тех загадочных фигур, являющихся в переломные мгновения истории, которые, творя добро или зло, в конечном итоге уносят свою тайну в могилу...
Как наркоман, зависимый от наркотика, она уже не могла существовать без его увещеваний. Бывшая немецкая принцесса Аликс искренно уверовала во всемогущество старца, мнение Распутина стало для нее мнением русского народа. А глас народа - глас Божий...
Замечательный диагност, лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин, искренно любивший своих августейших пациентов, был убежден, что Александра Федоровна в первую очередь больна истерией, на фоне которой развились различные психосоматические нарушения.
Изменения психики начались у Александры еще в детстве. Смерть матери изменила характер веселой, озорной принцессы Аликс: она замкнулась в себе, стала недоверчивой к посторонним. Не надо быть Фрейдом, чтобы понять какую травму испытал шестилетний ребенок, каким образом она сказалась на формировании его психики, отношении к близким. Девочка часто уединялась, стала капризной, замыкается в себе; ее отличает почти патологическая застенчивость.
Аликс унаследовала от бабушки, королевы Виктории, непоколебимую твердость характера - черта, в равной степени способная материализоваться и в ослином упрямстве, и в силе духа Яна Гуса. Жизнь показала, что Аликс в полной мере обладала обоими этими качествами. Психологами подмечено, что молодые люди с подобными поведенческими установками, как правило, становятся максималистами, склонными к крайним оценкам - в любви и в ненависти они идут до конца.
На этом фоне особенно заметны и другие особенности воспитания и характера принцессы. Окружающие удивлялись необычным для молодой девушки увлечением теологией. Она усердно конспектировала труды богословов, педантично изучала Библию, слушала лекции в университете и впоследствии даже получила степень доктора философии. Этот интерес к отвлеченным философским дисциплинам, мистическая религиозность, сочетавшаяся со скрупулезным знанием видовых названий растений и умением штопать носки, хорошо иллюстрирует своеобразный внутренний мир будущей русской императрицы. В нем присутствует многое, но это многое, слишком мало созвучно русской душе, того, что интересовало ее сверстниц в России.
Судя по письмам и дневникам Аликс, у нее совершенно отсутствовало чувство иронии и юмора, нередко спасающее людей от переоценки своей персоны. Шутке она предпочитала сентиментальные сентенции, отдающие расхожей банальностью. Даже пять лет спустя свадьбы, она - уже взрослая двадцатисемилетняя женщина, мать троих дочерей, записывает в дневнике мысли, более соответствующие представлениям девочки-подростка о супружеской жизни: "После заключения брака первые и главнейшие обязанности мужа по отношению к его жене, а у его жены - по отношению к мужу. Они двое должны жить друг для друга, отдать друг за друга жизнь. Прежде каждый был несовершенен. Брак - это соединение двух половинок в единое целое. Две жизни связаны вместе в такой тесный союз, что это больше уже не две жизни, а одна. Каждый до конца своей жизни несет священную ответственность за счастье и высшее благо другого" (Государыня Императрица Александра Федоровна Романова. О браке и семейной жизни. М., 1996. С. 8)
Больные истерией часто бывают эгоцентричны, эмоционально лабильны и капризны; нередко они склонны к иступленной религиозности, их отличает патологически повышенная внушаемость и самовнушаемость (вот где нашли точку применения своих гипнотических талантов Филипп и Распутин!). Буйная фантазия сочетается со склонностью к гипертрофии собственных болезненных ощущений. Истерики обожают рассуждать о близости смерти, живописуя картину своих похорон. Александра Федоровна в этом отношении не исключение, она не раз заявляла: “Я всегда смотрела на смерть как на друга, как на избавление от земных страданий”. Поведение больных истерией нарочито театрализовано, лишено простоты и естественности.
Как правило, истерия в “чистом” виде встречается редко, чаще ее симптомы соседствуют с клиникой, характерной для других неврозов - неврастенией, психоастенией, ипохондрическим неврозом. У Александры Федоровны нетрудно отметить наличие элементов неврастении: неприятные ощущения в сердце, связанные с изменениями погоды, приступы сердцебиения и одышки, ощущение “распирания” в груди, хроническая бессонница; она плохо переносила резкие звуки, яркий свет. Как все неврастеники, из-за “игры вазомоторов” - реакций, вызывающих сужение или расширение сосудов, она легко и болезненно краснела.
Диагноз доктора Боткина подтвердил и немецкий врач Гротте, не обнаруживший у императрицы серьезных изменений сердца. В свою очередь он рекомендовал лечить нервную систему и изменить режим в сторону его активизации, однако, августейшая пациентка доктора Боткин лечиться от истерии не желала...
х х х
- Ваше Превосходительство, государыня просит вас, - прервал размышления Боткина камердинер, распахивая перед ним дверь.
Александра Федоровна сидела в высоком кресле, держа у лица красивый, не известный Боткину, цветок.
- Вам нравится эта прелесть, Евгений Сергеевич? Мне прислал этот цветок монаккский принц. Право, он замечательно пахнет? - императрица говорила по-русски, но акцент не придавал ее голосу, как часто бывает, прелесть, а лишь заставлял внимательно прислушиваться к словам, чтобы не упустить их смысл. Иногда царица переходила на французский и, реже, на английский языки. Тогда Боткину приходилось быть еще внимательнее; ему было бы проще говорить на немецком языке, но императрица не любила язык своей родины.
- Как вы себя чувствуете, Ваше Величество? - спросил Боткин, воздав должное действительно экзотически красивому цветку.
- Ax, мое больное сердце, оно не дает мне покоя! Но, кажется, сегодня мне лучше.
Боткин приступил к обычному осмотру своей пациентки: он перкутировал легкие, определял границы сердца, выслушивал с часами сердечный ритм, проверял пульсацию на артериях. Потом он достал из кармана памятную книжицу, хранившую историю болезни императрицы, и что-то записал в нее. В такие минуты привычный этикет, казалось, на время уходил на второй план, высвечивая вечный дуэт больного и врача. Наконец Боткин сказал:
- Я доволен, Ваше Величество. По-видимому, строфант начал действовать - границы сердца несколько сократились и тахикардия сегодня значительно меньше. Думаю, спустя несколько дней, когда вы отдохнете, самочувствие улучшится. А пока избегайте волнений, больше воздуха, покоя и цветов.
- Благодарю, доктор. Я действительно начинаю приходить в себя. Мне хотелось бы знать ваше мнение о здоровье детей - в последние дни из-за недомогания я запустила их, и они более обычного были предоставлены себе. И еще, у меня большая просьба внимательно осмотреть моего Ники, меня крайне тревожит его внешний вид. Он совсем не щадит себя...
- Мы говорили с Его Величеством на эту тему - через три дня я поеду в Ставку. Сейчас я поднимусь к великим княжнам. Вчера было все спокойно, но, если возникнут какие-либо сомнения, тотчас доложу Вашему Величеству.
Поднимаясь на второй этаж в комнаты великих княжон, Боткин попытался проанализировать встречу с императрицей. Хотя не было сказано ни слова о происшедшем, он чувствовал, что Александра Федоровна не забыла его отказа, предпочитая не обострять ситуацию. Можно не сомневаться - раз в дело замешана Вырубова, то непременно пойдут слухи об отставке и немилости. «Впрочем, ну их всех к лешему! - вдруг подумал Боткин. - Верно сказано: «претерпевший до конца, да спасется». Хотя он даже для себя не сформулировал, кого надо отправить к нечистому, но настроение у доктора сразу улучшилось, а может, просто спало напряжение от ожидания нелегкой встречи с царицей.
Из детской доносились голоса и смех. Родители разделили дочерей по возрасту на старших и младших: Ольга и Татьяна имели одну спальную комнату; младшие - Мария и Анастасия (16), жили в другой. Девочки спали на узких кроватях, над которыми висели многочисленные иконы. В общей комнате, куда вошел Боткин, стоял большой угловой диван с зеркалом, любимое место разговоров сестер.
Царские дочери воспитывались по принципу, сформулированному самим Николаем II: «Чем выше человек по своему положению, тем скорее он должен помогать всем и никогда не напоминать об этом окружающим». Быт, одежда девочек были самые скромные, императрица одевала дочерей, подбирая цвета и фасоны таким образом, чтобы они были одинаковые у старших и младших. Любимым повседневным нарядом сестер неизменно оставались темно-синие юбки и матроски. Во время войны Ольга и Татьяна, начавшие работать в госпиталях, при каждой возможности старались надеть форму сестер милосердия, вызывая страшную зависть младших сестер.
Первой обнаружила приход доктора Анастасия. Она подошла к доктору и, поздоровавшись, тут же поинтересовалась:
- Вы принесли мне рисунки Глеба, которые он обещал прислать?
Боткину пришлось признать, что он забыл за¬хватить с собой передачу сына, после чего, в свою очередь, очень серьезно осведомился о здоровье Анастасии Николаевны.
- Спасибо, недурно, - в тон ему отвечала девочка.
В гостиную вышли Ольга и Татьяна. Они скромно поздоровались с Боткиным и присели на диван, ожидая, когда он начнет беседовать с ними. Последней вышла Мария, самая красивая из сестер. Ее огромные голубые глаза, которые родные в шутку называли «Машкины блюдца», были на этот раз заплаканы.
- Что случилось, Мария Николаевна? - спросил Боткин, чутко разбиравшийся в настроении детей.
- Не обращайте на нее внимание, Евгений Сергеевич. Она опять влюбилась,- презрительно бросила Анастасия, демонстративно поворачиваясь к сестре спиной. Ольга с Татьяной с улыбками смотрели на младших.
- Она теперь любит лейтенанта Деменькова, вы его знаете - он служит на «Штандарте» - и подписывает свои письма Мария Деменькова, - продолжала раскрывать сердечные тайны сестры Анастасия.
Вспыхнувшая Мария выскочила из гостиной.
- Анастасия Николаевна, мне кажется, не очень ловко обсуждать вслух подобные темы, - попытался урезонить Анастасию доктор.
- А что тут особенного? Мы - ее друзья, и пусть все знают, какая она дура! - искренне воскликнула девочка.
- Не дразни Машу, - вмешалась Ольга, характером и внешностью очень похожая на отца. Она унаследовала миндалевидные отцовские глаза, немного вздернутый романовский нос и замечательную физическую силу. Ей шел двадцать первый год, и всей своей внешностью, манерой поведения она напоминала тургеневскую девушку. любящую уединение, романтические грезы, поэзию.- Евгений Сергеевич, вы знаете, вчера мы были в госпитале и участвовали в настоящей операции - у одного прапорщика вынули из шеи шрапнель. Он даже не стонал, а я бы так ни за что не смогла... А потом мы с Татьяной застилали койки и раздавали лекарства.
- Очень рад, коллега, вашим успехам. Я считаю, что вы делаете очень полезное и доброе дело: эти несчастные потом всю жизнь будут помнить ваше участие, - сердечно сказал доктор. - А сейчас предлагаю приступить к нашим делам. Анастасия Николаевна, пригласите, пожалуйста, Марию Николаевну.
Боткин расспросил сестер о здоровье, после чего внимательно осмотрел горло - в городе появились признаки эпидемии скарлатины. Не найдя тревожных симптомов, доктор направился в комнату наследника. У Алексея шел урок французского языка, который преподавал выпускник Лозаннского университета Пьер Жильяр, невысокий худой швейцарец с элегантной бородкой. У педагога с учеником сложились неплохие отношения, что не мешало Алексею в разговорах с сестрами фамильярно именовать наставника «Жиликом».
Не желая прерывать занятия, Боткин присел на стул и взял в руки книжку, но Алексей, обрадованный возможностью прекратить урок, подбежал к нему.
- Евгений Сергеевич, я так соскучился без вас! Я сегодня уже прошел весь урок и отлично себя чувствую. Папа обещал взять меня с собой в Ставку уже в апреле. Вы поедете с нами?
- С радостью буду сопровождать вас, но сейчас я должен осмотреть вашу ногу.
Алексею было двенадцать лет. Худой, бледный мальчик, он выглядел старше своего возраста. Привыкнув к болезни, страданиям, он, когда не было приступов, становился восторженно возбужденным, торопясь наверстать упущенное время. Занятия давались ему легко, он быстро схватывал материал, но, как большинство мальчишек, предпочитал оловянных солдатиков скучным урокам. С раннего детства Алексей не любил подчиняться и обычно соглашался только с доводами, которые казались ему убедительными. «Вам будет с ним труднее справиться, чем со мной», - говорил Николай о сыне.
Осмотр маленького пациента закончился успешно. Найдя его состояния вполне удовлетворительным, Боткин зашел к императрице, чтобы доложить о результатах обхода, и после аудиенции, уже никуда не заезжая, поспешил домой к Татьяне и Глебу, чтобы рассказать о событиях нынешнего дня.
х х х
Февраль шестнадцатого года выдался в России крепко морозным. Заснежен нависший над Днепром провинциальный Могилев. Непривычно оживлен он был в ту военную зиму - по улицам сновали солдаты и офицеры, по Днепровскому проспекту разъезжали штабные авто, рысью проходили казачьи сотни, к вокзалу тянулись груженые подводы. Еще с прошлого лета старинный губернский город стал Ставкой Главнокомандующего русской армии императора Николая Александровича.
На перроне вокзала, находившегося за чертой города, Боткина встретил штабной адъютант с денщиком, легко подхватившим солидный докторский чемодан. Евгения Сергеевича удивило радостное настроение молодого офицера, тотчас сообщившего ему новые подробности штурма нашими войсками крупнейшей турецкой крепости Эрзурум. В столице прелесть новизны известия десятидневной давности - цитадель пала 3 февраля - изрядно потускнела, и только патриотические газеты еще публиковали запоздавшие отчеты о сражении.
На самом деле такой крупной победы у русской армии уже давно не было, и доктор почувствовал волнительный комок в горле и неожиданную симпатию к штабс-капитану. По дороге в губернаторский дом, где размещался император и министр Двора граф Владимир Борисович Фредерикс, адъютант рассказал, что победа благодаря умелому командованию и бестолковости турок обошлась нам малой кровью.
- Всего 14 тысяч раненными, убитыми, плюс попавшие в плен, - лучезарно улыбаясь, закончил сводку бравый штабист. Боткин, услышав эти слова, насупился: ему, прошедшему фронты русско-японской войны, хорошо было ведомо, что стоит за этими цифрами.
Губернаторский дом находился на небольшой площади в самой живописной части города, высоко над Днепром. За особняком виднелись верхушки деревьев старинного парка, над которыми кружились стаи галок.
Рядом располагались дома губернских присутственных мест, теперь занятых Управлением генерал-квартирмейстера, а с противоположной стороны небольшого сквера - штабом и управлением военных сообщений.
Добрый старый граф Фредерикс обрадованно обнял давнего знакомого. Он тотчас определил доктора в лучшую гостиницу города «Бристоль», в которой ныне обитали офицеры военных миссий союзников, и поделился местными сплетнями, главную из которых он сообщил Боткину под большим секретом: из Лондона прибыл сэр Артур Пэджет, привезший императору фельдмаршальский жезл от английского короля Георга. Собственно, эту новость Боткин слышал еще в Петрограде и особого волнения от нее не испытал. Фредерикс продолжал по-старчески многословно рассказывать, что император много работает, сильно устает, по вечерам читает или посещает синематограф.
Министр расчесал пышные бакенбарды и вдруг застыл.
- Погодите, милый доктор - он еще раз провел пальцем по своей щеке, - мне кажется, что я сегодня не побрился, как вы думаете?
- Право не знаю, - ответил Боткин, стараясь скрыть улыбку: забывчивость Фредерикса давно стала поводом для бесконечных курьезных анекдотов. - Владимир Борисович, я прибыл по поручению императрицы и желал бы при первой возможности у государя обследовать его. Прошу доложить о моей просьбе и назначить мне время.
- Конечно, голубчик, я сегодня же переговорю с Его Величеством и тотчас дам вам знать. А пока расскажите, что новенького в Петербурге, чем занимаются ваши милые дети? Как здоровье государыни?
Боткин замялся. Он и раньше, после развода с женой, избегал разговоров о своей семейной жизни, а после гибели сына старался прекращать любые проявления сочувствия или соболезнования. Но престарелый Фредерикс (семьдесят восемь лет - возраст почтенный) забыл об этих печальных подробностях.
Еще более, чем о своих личных делах, Боткин не был расположен говорить о здоровье Александры Федоровны. Спас положение флигель-адъютант Кирилл Нарышкин, вошедший в кабинет.
- Евгений Сергеевич, чрезвычайно рад встрече. А вы знаете, для вас есть удивительный сюрприз. Завтра в Ставку должен прибыть ваш брат, Александр Сергеевич.
С младшим братом Александром (17), капитаном первого ранга в отставке, Евгению Сергеевичу часто встречаться не доводилось: в годы перед войной он большую часть времени находился в дальних гидрогеографических экспедициях, а в последнее время служба и вовсе развела братьев в разные стороны. Доктор почти неотступно находился в Царском Селе, а Александр Сергеевич, ставший членом Особого комитета по усилению военного флота на добровольные пожертвования, кроме прямых обязанностей, занялся реализацией идеи по созданию малых подводных лодок, с помощью которых он надеялся нанести серьезный урон германскому флоту.
Нарышкин передал министру Двора желание Николая II видеть на процедуре вручения фельдмаршальского жезла побольше английских нацио¬нальных флагов и напомнить всем, имеющим английские награды, надеть их на мундиры.
Фредерикс, выслушав просьбу, нажал на звонок. В двери показался камердинер, одетый в солдатскую форму.
- Послушай, голубчик, что я, брился сегодня или нет?
- Брились, ваше сиятельство.
- Хорошо, можешь идти. Конечно, Кирилл Анатольевич, я давеча распорядился относительно флагов и свой большой крест королевы Виктории приказал прикрепить к мундиру.
Фредерикс внезапно встал.
- Прошу меня извинить, господа. Докончим наш увлекательный разговор в другой раз, мне необходимо быть через час у государя, а я положительно сегодня не брился, придется немедленно ехать в парикмахерскую. Евгений Сергеевич, если вы желаете, я дам вам приглашение на процедуру вручения маршальского жезла.
Боткин с Нарышкиным обменялись понимающими взглядами: что поделаешь - старость...
- Благодарю вас, граф. Но мне хотелось бы привести себя после дороги в порядок.
- Евгений Сергеевич, вы не возражаете, если я вас провожу до «Бристоля», там столуется весь штаб, как раз и время обедать. Вместе откушаем, что бог послал, - предложил Нарышкин, когда они вышли от Фредерикса.
По дороге Нарышкин рассказал об офицерском быте в Ставке. В первую очередь, он с нескрываемым огорчением сообщил, что вход представительницам прекрасного пола в Ставку категорически закрыт. Даже когда в Могилев приезжают императрица и великие княжны, они живут в поезде. Нарышкин не осуждал подобный пуританизм, но из его слов Боткин понял, что флигель-адъютант отнюдь не был бы противником более свободного режима службы. Затем он рассказал об условиях жизни в мозговом центре русской армии. Вряд ли многие из офицеров, волей военных судеб оказавшиеся здесь, до войны что-нибудь слышали достоверное о столице одной из самых забытых губерний России - Могилеве. Но выгодное стратегическое положение губернского города, связывающего железнодорожными путями Петроград с югом и западом, оказалось решающим моментом при выборе местоположения Ставки после ее эвакуации из Барановичей. Кроме того, в городе была налажена работа довольно совершенной телефонной станции, а штаб и приезжающих можно было разместить в более-менее комфортабельных гостиницах.
На этой стороне вопроса Нарышкин остановился особенно подробно. Кафешантан лучшей в городе гостиницы «Бристоль» переоборудовали под офицерскую столовую, которую он сразу показал Боткину.
В довольно большом зале с эстрадной сценой, завешенной портьерой, стояло три прямоугольных стола для генералитета, членов миссий и сотрудников русской дипломатической канцелярии. Напротив их размещались шесть небольших круглых столов, каждый на четыре офицера. Питались в две смены; первая приходила в столовую в полдень и шесть часов вечера. Вторая смена приступала к трапезе на полтора часа позже.
Опоздания не поощрялись: задержавшийся по любой причине должен был опустить гривенник в благотворительную кружку при входе. Каждый занимал свое место, и все стоя ожидали прихода начальника штаба. Поздоровавшись с присутствовавшими, он предлагал садиться.
- Кормят вкусно и обильно. Каждый из офицеров платит за стол 30 рублей, еще в три рубля обходится прислуга. Штаб доплачивает со своей стороны по пятьдесят рублей за каждого столовающего. Сегодня на завтрак давали кулебяку с рыбой и капустой, ростбиф с салатом и огурцами, кофе или чай, по желанию. Легкое вино можно взять за особую плату, однако водки нет, - с некоторым сожалением сообщил Нарышкин. - В гостинице есть два бильярда, но поиграть на них удается далеко не всегда: слишком много желающих покатать шары по зеленому сукну. В читальне, кроме местных губернских газет, можно почитать и вчерашние столичные; есть журналы «Сатирикон», «Столица и Усадьба». По вечерам милости просим в городской театр, где регулярно дают синематограф, - закончил рассказ о прелестях походной жизни Нарышкин.
Евгений Сергеевич не являлся поклонником новомодного увлечения «великим немым»: он не понимал, как люди, любящие чистое искусство, ценители театра, оперы, могут восхищаться нелепым кривляньем скверных артистов под аккомпанемент пьяного тапера, и в театр вечером не пошел. Он сидел в номере, пил чай из стакана в серебряном подстаканнике, уютно позвякивая ложкой, писал письмо домой и лег пораньше спать, рассчитывая, что назавтра Фредерикс устроит ему аудиенцию, после которой можно будет подольше поговорить с Александром. Но ничего из задуманного, как чаще всего и бывает, не получилось. Фредерикс на все вопросы только разводил руками, обещая на следующий день непременно устроить встречу с государем, а Александр из-за аварии на железной дороге задерживался в пути.
В воскресенье погода улучшилась, солнце пригревало совсем по-весеннему, и Боткин, томясь бездельем, отправился гулять по городу. Сначала он направился в Спасо-Преображенскую церковь, построенную в восемнадцатом веке архиепископом Георгием Конисским. В храме пел на редкость великолепный хор певчих. Боткин отстоял обедню и издали видел императора. Государь вошел в боковую дверь и прошел прямо на левый клирос, который был отделен широкой колонной, скрывавшей молящегося Николая от любопытствующих взоров.
Потом Боткин осмотрел местные достопримечательности - городскую ратушу, краснокирпичное здание театра, пародирующее нечто столичное, и долго бесцельно бродил по улочкам старого города. Наконец уставший, раздраженный и голодный он вернулся в «Бристоль», едва не опоздав на ужин. Он быстро поднялся в номер, снял шинель и вымыл руки. Внизу уже стояли офицеры, ожидая приглашения пройти к столу. Боткин только успел закурить папиросу, как кто-то взял его под руку. Рядом стоял Александр, в морской форме. В офицерском собрании проявление чувств не уместно - они только обменялись рукопожатием, с грустью обнаружив друг в друге новые проявления быстротечности времени.
Александр Боткин, также, как его два старших брата, закончил Военно-медицинскую академию и даже защитил докторскую диссертацию. Но затем мечта, с детства очаровавшая его душу, взяла свое: он оставил медицину, уютную столичную жизнь и стал моряком. Он участвует в гидрографических экспедициях на Дальнем Востоке и Сибири, составляет описание берегов Байкала. Во время войны Александр Боткин предложил усовершенствовать оснащение русских субмарин. Идея бывшего врача заинтересовала морского министра, и Боткина вызвали для подробного доклада в Ставку.
После ужина братья поднялись на второй этаж в номер Евгения Сергеевича.
- Что-то, ваше превосходительство, поправляетесь и лысеете непозволительно рано, как не стыдно, - говорил Александр, обнимая старшего брата.- Хоть и Великий пост, но странствующим и воюющим позволительно принять рюмочку нашей российской. Веселие Руси ести питие. Согласись, Евгений, святой князь Володимир велик был не только по титулу, но и по разумению. Нынешним бы венценосцам такое пожелать...
Евгений Сергеевич открыл чемодан, достал оттуда плоскую фляжку, плеснул в стаканы пахучий коньяк.
- Что касается моей лысины и некоторого излишества в фигуре, все-таки не забывай - уже полвека живу на этом свете. Срок немалый... Брат Сережа (18) именно в этом возрасте умер, шесть лет миновало. Давай, Саша, выпьем за его память, нашу встречу, за победу.
- Не слишком ли много для одного тоста? А впрочем, я очень соскучился и страшно рад тебя видеть. Ну с Богом!- Александр молодецки опрокинул содержимое стакана в себя и закусил кусочком лимона, предусмотрительно нарезанного на блюдце Евгением Сергеевичем.
Братья были очень похожи между собой; фамильное сходство вообще отличало старших детей Сергея Петровича Боткина от его первого брака с Анастасией Александровной Крыловой.
Полный, аккуратно причесанный, франтоватый Александр выглядел намного моложе и свежее брата. Вероятно, барственность манер и особый лоск, отличавший его, являлись следствием более спокойной и комфортабельной жизни, семейному покою: Александр был богат, доволен собой и счастливо женат на дочери основателя знаменитой галереи - Марии Павловне Третьяковой.
Евгений Сергеевич по привычке тщательно протер стекла очков и задумчиво посмотрел на брата.
- Поверь, я не люблю читать нотации, но мне кажется, ты настроен легкомысленно. Не стоит гневить Бога в такое непростое время. Идет страшная война, нам только начинает понемногу везти. Согласись, взятие Эрзурума - событие значительное. Нельзя раскачивать лодку, на которой плывешь: можно оказаться в воде.
Сейчас принято упрекать государя во всех смертных грехах, а на самом деле просто сваливают на него свои ошибки, все беды, которые происходят вокруг. А хорошее не замечают, стараются замолчать. Не устаю удивляться: ладно какие-то там неумытые революционеры или дешевые писаки из левых газетенок, но как люди, именующие себя монархистами, говорящие об обожании Его Величества, могут так легко верить всем распространяемым сплетням и сами позволяют самые возмутительные высказывания?! Мы просто рубим сук, на котором сидим. Я удручаюсь нынешним положением дел не только потому, что нас до сих пор преследовали неудачи, но едва ли не больше потому, что целая масса наших бед есть только результат отсутствия у людей духовности, чувства долга, что мелкие расчеты становятся выше понятия об отчизне, выше Бога.
Евгений Сергеевич разлил коньяк, плеснув себе только несколько капель. Александр посмотрел стакан на свет и задумчиво произнес:
- Но согласись, Евгений, ситуация с Распутиным стала просто катастрофической. С тех пор, как государь переехал в Ставку, Гришка окончательно парализовал волю Александры Федоровны. Так долго продолжаться не может.
- Я совершенно уверен, что степень влияния Распутина на государя ничтожна, хотя старец и пытается заняться политикой. И надо отдать ему должное, он далеко не всегда говорит вздор. Я недавно беседовал с французским послом, господином Палеологом, он рассказал о своем разговоре с Распутиным. Неграмотный мужик говорит разумные вещи: слишком много раненных, мертвых, вдов и сирот. Он уверял посла, что еще лет двадцати Россию будут преследовать только беды.
- Похоже, ты тоже начинаешь верить предсказаниям Распутина.
- Голубчик, я - врач, и привык доверять своим наблюдениям.
Наблюдая же за Распутиным на протяжении нескольких лет, зная о его приключениях, выставить клинический диагноз не представляет труда: не сомневаюсь, что мы имеем дело с психически больным человеком – эпилептиком.
Набор симптомов достаточно характерен: обмороки, галлюцинации, ночное недержание мочи, которое его беспокоит всю жизнь. В придачу неуемная страсть к бешеным пляскам, переходящим в настоящий экстаз, с потерей памяти, пеной на губах. Хронический алкоголизм усугубляет недуг.
Психопатические особенности эпилептоидного характера тебе, конечно, известны еще со студенческой скамьи. С одной стороны, назидательные нравоучения, а с другой - беспутство, от которого даже частный пристав потерял дар речи. А если вспомнить пророка Магомеда, то дар предсказания и гипноза всегда был свойственен эпилептикам.
- Может быть, ты и прав, Женя. Но твой диагноз Распутину ничего не меняет: не место эпилептику подле престола. Я не перестаю удивляться твоей выдержке: как ты умудряешься врачевать семью государя, если Распутин постоянно дает какие-то советы императрице, пытается исцелять наследника?
- Не во мне дело, время все расставит по своим местам... История не будет пристрастной, она выделит ошибки, и приобретенный опыт пойдет нашим детям на пользу. Мне представляется даже благом, что сейчас звучат не только бравурные речи, как это было в начале войны. Фальшь всегда становится заметной, если не с первого раза, то уж точно с третьего. Только сохранив в душе всю боль и остроту от наших поражений, мы можем и должны исправиться. Но это требует огромной нравственной работы, а не примитивного критиканства, отрицания всего великого, что накоплено за столетия.
Я никогда не симпатизировал этому человеку, а в последнее время мне почти не приходится встречаться с ним во дворце. Мы работаем, так сказать, в разных плоскостях. Я - врач, мое дело лечить, а он - исцеляет, как ты изволил выразиться. А наука, медицина не очень склонны верить чудесам...
- Вероятно, ты лучше изучил сей предмет исследования. Но, право, он не заслуживает столь пристального внимания: не будем больше говорить на эту тему, у нас и так не слишком много времени. Лучше расскажи, как твои дети.
Александр ушел уже в десятом часу. Евгений Сергеевич, проводив брата, сел в кресло, открыл томик Чехова. В этот момент в дверь, постучавшись, вошел скороход и, коротко откозыряв, вручил Боткину конверт. Однако вместо ожидаемого приглашения на врачебный прием в конверте лежало письмо графа Фредерикса с очередными извинениями и извещением об официальном обеде.
хх х
Следующее утро и день Боткин провел в штабе и гуляя по городу, а в двадцать минут восьмого вечера он вошел в двери бывшего губернаторского дома. В вестибюле справа и слева от входа стояли, вытянувшись, по два конвойца-казака. Один из них открыл дверь, и Боткин оказался в передней. Подоспевший лакей помог снять шинель и принял генеральскую папаху. Незнакомый офицер вежливо осведомился о фамилии лейб-медика. Боткина несколько удивила подобная простота доступа в святая святых Верховного главнокомандующего: если его, лейб-медика, не знают в лицо и довольствуются только устным сообщением имени, то как же можно в должной мере обеспечить безопасность императора?
- Даже здесь нет порядка, - бранясь про себя, Боткин миновал часового Сводного пехотного полка и поднялся на второй этаж в небольшой белый зал, главным украшением которого служил великолепный рояль. Тяжелые портьеры, ярко пылающие бронзовые люстры, кресла вдоль стен после вьюжной улицы делали обстановку почти по-усадебному домашней. На стене висели портреты Александра III и Марии Федоровны в годы их молодости.
В зале Боткин среди множества офицеров и генералов тотчас узнал знакомых: гофмаршала князя Долгорукого, флигель-адъютантов Нарышкина, Мордвинова, Граббе, адмирала Нилова, известного своими пристрастиями к крепким напиткам, генерал-майора свиты графа Татищева. Подле рояля в окружении военных представителей Бельгии, Японии и Франции стояли великие князья Сергей Михайлович и Георгий Михайлович. Боткину послышалось, что речь идет о недавней поездке великого князя Георгия Михайловича в Японию, вызвавшей немалые толки в столичном обществе из-за некоторых пикантных подробностей визита. Поговаривали, что сердце великого князя было не на шутку ранено прелестями некой очаровательной гейши.
Прибывшие гости без особого чинопочитания располагались вдоль стен, дожидаясь выхода императора. К Боткину подошел высокий, худой, с залысинами великий князь Михаил Александрович (19). Великий князь только недавно был прощен старшим братом Николаем II за морганатический брак на Наталье Вульферт и получил разрешение вернуться в Россию из туманного Альбиона, где он пережидал время, пока стихнет эхо семейного скандала. Михаил Александрович приветливо поздоровался с Боткиным и направился ко входу в кабинет императора.
Первым, как старший по возрасту, здесь уже стоял великий князь Георгий Михайлович. С противоположной стороны, расчесав бакенбарды и выгнув колесом грудь, красовался граф Фредерикс.
Николай вышел в форме гренадерского Эриванского полка, которую носил почти постоянно. Защитная гимнастерка с полковничьими погонами, белый эмалиевый Георгиевский крест, широкий кожаный пояс - никаких орденских иконостасов, аксельбантов, эполет... Несколько слов с великими князьями, потом с Татищевым. Боткин оказался третьим или четвертым, с кем поздоровался Николай.
- Евгений Сергеевич, прошу простить меня, что до сих пор не мог вас принять. Завтра утром, в восемь часов, я полностью принадлежу вам. У нас будет время поговорить пообстоятельнее. Право, очень рад видеть вас в добром здравии.
Следующим за Боткиным стоял вертлявый штабс-капитан, в котором он узнал адъютанта, встречавшего его на вокзале. От волнения офицер вспотел и все время мял в руке носовой платок. Изо всех сил он пытался показать свою независимость, периодически потряхивая прилизанной головой. Император, с доброй улыбкой подошедший к офицеру, по-видимому, тотчас понял, что творится на душе у молодого человека, который, заикаясь, представился:
- Ваше Императорское Величество, обер-офицер управления генерал-квартирмейстера штабс-капитан Лемке.
- Давно ли вы состоите у квартирмейстера? - спросил Николай II, подавая руку Лемке. Царь остановился, очевидно, желая ободрить офицера, попавшего в непривычную для себя обстановку.
- Никак нет, Ваше Императорское Величество. С 25 сентября прошлого года.
- Значит, вместе со мной прибыли в Ставку (20)?
- Так точно.
У штабс-капитана, казалось, вспотела не только спина, но даже кожаные портупеи и ремень. Боткин, наблюдавший эту сцену, хорошо знал, что благодаря своей феноменальной памяти на лица и имена император теперь сможет вспомнить сконфуженного штабиста через десятки лет. Но конечно ни Боткин, ни Николай II, ни сам штабс-капитан Михаил Лемке не могли знать в тот момент, что спустя годы безликий офицерик станет маститым большевистским историком, учредителем и непременным председателем Общества изучения истории освободительного и революционного движения в России, которому по долгу новой службы придется немало сказать мерзких слов о своем бывшем Верховном главнокомандующем.
Закончив церемонию приветствия, Николай коротким кивком пригласил великих князей проходить в банкетный зал, за ними потянулись и остальные.
Здесь стояли два накрытых стола: один большой в - центре, второй, с закуской, располагался около окон. По правилам походной жизни - Ставка считалась в походе - сервировка столов изысканно проста: ничего лишнего, никакого фарфора, хрусталя; тарелки, рюмки, блюда - из серебра. Крахмальные белоснежные скатерти, салфетки в кольцах с императорским вензелеМ.,
Николай первым подошел к столику с закуской, выпил мадеры, сдержанно закусил и отошел в сторону вместе с Георгием Михайловичем.
Без особого стеснения присутствующие приступили к закуске, сразу начались разговоры. Большинство были давно знакомы между собой и часто встречались на подобных, ставших традиционными, обедах. Боткин насчитал около тридцати человек, здесь же был и брат Александр. Он сразу стал рассказывать об аудиенции у императора, состоявшейся утром, но успел только сообщить, что Николай благожелательно выслушал его предложения и обещал подумать над ними.
Гофмаршал князь Долгорукий обходил гостей, тихо объясняя, кто где должен сидеть. Николай II сел во главе стола, справа от него - великий князь Михаил, за ним - остальные родственники царя. Слева посадили прибывшего в этот день представителя бельгийской миссии де Риккеля. Грузный, красномордый, веселый бельгиец весь вечер без устали развлекал Николая анекдотами, первый смеясь своим шуткам и подпрыгивая на стуле. Боткин не без озабоченности наблюдал за ним, опасаясь, как бы бравый генерал не оказался на полу со сломанной ногой.
Стол был почти домашний, каким бывает при приеме радушными хозяевами близких друзей. В тот вечер подавали суп с потрохами, ростбиф, пончики с шоколадным соусом, фрукты и конфеты, стоявшие в середине стола в больших блюдах. Боткин, слегка захмелевший от нескольких рюмок вина и обильной еды, весело беседовал с соседями, кивал брату, оказавшемуся в противоположном конце стола, и чувствовал себя превосходно. Он был рад, что завтра сможет приступить к своим обязанностям, а оживленный вид императора, как ему показалось, не внушал особых тревог о его здоровье.
После сладкого царь вынул массивный серебряный портсигар, предложив всем желающим закурить. Голубые кольца дорогого табака плавно поплыли над столом. Подали кофе.
Спустя час Николай поднялся, коротко перекрестился и вышел из зала. Переговорив с Георгием Михайловичем, он обошел гостей, затем подошел к священнику Щавельскому и поцеловал ему руку. Сделав общий поклон, он, в сопровождении великого князя Михаила направился в кабинет.
Евгений Сергеевич долго не ложился в тот вечер. Он пил чай, курил, смотрел в темное окно, прислонив лоб к холодному стеклу. На улице потеплело, падал снег, лепил сказочной чудью ветви деревьев, комариной тучей кружил в свете качающегося фонаря.
Он вновь, как всегда, попал под обаяние государя. Боткин не уставал поражаться таланту императора очаровывать людей; хотя он вряд ли мог сказать, в чем заключался его секрет. При разговоре Николай II редко рассуждал на отвлеченные темы, еще реже в приватной беседе он пытался навязать собеседнику свою точку зрения. Его мягкий юмор никогда не опускался до шуток над людьми.
Достоинство отличало каждый его жест, манеры, движения. Все, кому приходилось общаться с императором в той или иной степени испытывали силу его обаяния. Даже в минуты гнева Николай II никогда не повышал голоса; выдержка и самообладание в самые критические минуты не покидали его.
Застенчивый, даже робкий в детстве, он сумел с годами победить чувство неуверенности в себе. Немалую роль в искусстве общения сыграли прекрасное воспитание и образование будущего царя. Кроме расширенного гимназического курса он получил и университетское образование, основательно изучив дисциплины государственного и юридического факультетов. По давней русской традиции, император в первую очередь являлся военным человеком, поэтому изучение военных наук было определено в объеме курса Академии генерального штаба. Николай II блестяще владел французским и английским языками, хорошо говорил на датском и немецком. Выдающиеся способности, удивительная память сделали наследника престола одним из самых образованных людей своего времени.
Даже сарказный граф Витте, желчью писавший свои мемуары, не сказавший ни единого доброго слова о своих современниках, ненавидящий Николая II, был вынужден признать, что ему не доводилось встречать человека, воспитанного лучше императора.
Боткин не хотел подвергать свою любовь к императору холодному анализу достоинств или недостатков этого человека, волей судьбы наделенного неограниченной властью. Он только чувствовал, что под горностаевой мантией самодерж¬ца бьется сердце доброго, христиански любящего ближних русского человека.
ххх
Утром, за четверть часа до назначенного времени, Боткин уже был в губернаторском доме. Обычно Николай вставал рано и читал поступившие за ночь телеграммы. Около девяти часов он выходил к утреннему чаю, а затем, в сопровождении дежурного флигель-адъютанта, уходил принимать доклады в штаб. На докладе об обстановке на фронтах присутствовали начальник штаба генерал М.В. Алексеев и генерал-квартирмейстер М.С. Пустовойтенко.
Император занимал две небольшие, скромно обставленные комнаты. Одна служила Верховному главнокомандующему русской армии рабочим кабинетом, а вторая - спальней, где во время приездов в Могилев с ним вместе располагался цесаревич.
Дежурный офицер проводил Боткина в приемную и попросил подождать несколько минут - государь уже поднялся.
- Доброе утро, Евгений Сергеевич, надеюсь, вы не слишком рано сегодня поднялись из-за меня. Что это у вас такой иззябший вид, - спрашивал Николай, подходя к врачу и пожимая ему руку. - Где вам будет удобнее провести экзаменовку? Или, может быть, сначала чашку горячего кофе?
Боткин давно не обследовал своего пациента. Задавая короткие вопросы, он внимательно исследовал пульс, лимфатические узлы, затем выслушал легкие, тоны сердца. С особым вниманием, учитывая роковой недуг отца Николая II, императора Александра III, - острый гломерулонефрит, врач пальпировал область почек.
Тщательный осмотр занял не менее получаса, после чего Боткин признал, что император находится в отличной форме. Собственно, врач скорее подтвердил свои беглые наблюдения, чем пытался найти несуществующий недуг. Прекрасные природные данные, доставшиеся от предков, закрепленные регулярными занятиями спортом, физическим трудом, верховой ездой, сделали Николая II практически абсолютно здоровым человеком. Николай почти не употреблял спиртных напитков; единственным излишеством, которое позволял себе император, было курение. Николай II по примеру Петра I курил много и с удовольствием.
- Не премину завтра же доложить Ее Величеству, чтобы она не тревожилась о вашем здоровье. Никаких данных за болезнь сердца нет. Желательно больше времени проводить на свежем воздухе - ограничусь, Ваше Величество, лишь этой рекомендацией.
- Ну вот и отлично. А теперь прошу к завтраку. Евгений Сергеевич, скажите, как, на ваш взгляд, нынче здоровье Алексея? Я хотел взять сына с собой в Ставку. Его присутствие дает свет и жизнь всем в Ставке, включая и иностранцев. Ужасно уютно спать друг возле друга, я каждый вечер молился с ним. За то время, что Алексей находился здесь, он повзрослел на глазах, но жена уговорила отложить его приезд до лета.
Николай и Боткин сели за небольшой сервированный столик.
- Мне кажется, государыня совершенно права: хотя Алексей Николаевич сейчас и полностью оправился после последнего кровотечения, но он быстро устает, сохраняется слабость, и лучше ему побыть в привычной домашней обстановке. Нельзя отрицать, что здешние военные впечатления сильно влияют на детскую душу. Господин Жильяр говорил мне еще прошлым летом, что мальчик во время пребывания в Могилеве стал рассеянным, хуже усваивал уроки.
Николай поставил стакан и внимательно посмотрел на Боткина.
- Как врач, вы безусловно правы. И как отец, я не могу не согласиться с вами. Но Алексей - наследник престола... Затруднения, о которых вы говорите, чрезвычайно основательны, но они будут вознаграждены впоследствии. Алексей, если вы заметили, начал утрачивать свою застенчивость и врожденную необщительность. Думаю, посещение фронта и госпиталей, эти ужасные зрелища войны, свидетелем которых он стал, позволят ему сохранить на всю жизнь спасительный для монарха ужас перед войной.
Должен признаться, Евгений Сергеевич, я сам с детства страшно страдал от своей робости, и никак не желаю подобной участи сыну. Когда умер папа, я оказался фатально не готов к роли императора, хотя мне уже тогда шел двадцать седьмой год. Один Бог знает, что мне пришлось пережить в те дни... Я тогда еще решил избежать этих ошибок при воспитании своих детей.
Когда Алексей здесь, со мной, я отдыхаю душой, мне становится много легче. А ведь накопилось столько всяких дел. Настоящие Авгиевы конюшни, жаль только, что я не Геракл. Если бы можно было все сделать самому... Многие воображают, что помогают мне, а на деле заняты только сведением между собой каких-то счетов. Мне бы только закончить эту войну... Знаете, как Артемий Волынский говорил еще во времена царицы Анны Иоанновны: «Нам, русским, хлеб не надобен - мы друг друга едим и от того сыты»?
Николай замолчал, думая о чем-то своем.
- Я ведь, Евгений Сергеевич, родился в день Иова Многострадального (21). И я не просто предчувствую, я точно знаю - мне предначертаны страшные испытания. Никакие мои труды и заботы не будут оценены, не получат награды на земле. Сколько раз я применял к себе слова Иовы: «Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне»! А вы верите в предчувствия, доктор?
- У каждого человека в жизни бывают разные предчувствия. И, говоря по правде, я не верю лишь в предчувствие счастья. Счастье - всегда неожиданно. Но когда я думаю о беде, то боюсь не смерти. Умереть самое легкое дело. Мне довелось видеть смерть и в миру, и на войне. Я совершенно убежден, что художники и писатели навязали миру совершенно неверное изображение смерти в виде какого-то скелета с косой. А ведь смерть нередко - благо, освобождающее от страданий.
- Вы совершенно правы, Евгений Сергеевич, есть вещи более страшные, чем смерть. Но не будем больше пророчествовать: слово изреченное есть ложь... Да, еще одно. Я знаю, у вас вышли разногласия с государыней из-за Распутина. О нем много говорят гадкого, но мне кажется, он просто добрый, религиозный, прямодушный русский человек. Когда тревоги одолевают меня, я люблю поговорить с ним и, знаете ли, неизменно чувствую потом облегчение. А все эти газетные критики бессмысленны... Кстати, вы знаете, отец Григорий тоже, вроде нас с вами, любит пророчествовать. Так вот, мне передали, что он несколько раз говорил: «Царевич жив будет, пока жив я».
Подошедший флигель-адъютант что-то тихо сказал Николаю II и протянул ему свежую телеграмму. Император, пробежав глазами текст, быстро поднялся и пожал Боткину руку.
- Я очень признателен вам, Евгений Сергеевич, за визит. Рад, что не доставил лишних хлопот и надеюсь увидеться в Петрограде. Полагаю быть там через неделю, а пока прошу извинить, меня приглашают в штаб.
Боткин отказался от автомобиля, на котором его хотел отвезти в гостиницу Нарышкин, и пошел пешком. Вечером того же дня он уезжал из Могилева, так и не встретившись еще раз с братом. Вскоре Александр по болезни отойдет от дел и переедет в свой дом в Финляндии, где, наедине с недугом, проживет до тридцатых годов. Больше братьям повидаться не доведется...
Поезд уносил Боткина на север, в волшебную столицу русских императоров. Колеса выстукивали что-то праздничное, обнадеживающее:
«Все будет хорошо. Верь, верь...» Боткин, расстегнул китель и чему-то улыбался, глядя в окно: в сумерках мелькали заснеженные поля, перелески, темные, прибитые к земле нищие деревеньки.
Разве в тот ветреный февральский день 1916 года мог предположить почтенный лейб-медик, что ровно через год на железнодорожной станции с символическим названием «Дно» последний русский император Николай II подпишет свой послед¬ний государственный манифест. Манифест об отречении, ставший смертным приговором ему, его детям, доктору Боткину, России... Жизнь оказалась много страшнее самых мрачных предчувствий: спускаясь по двадцати трем ступенькам в подвал Ипатьевского дома, Николай II нес больного сына на руках...
"Мы вам верим..."
Глубокой ночью 2 марта 1917 года всеми преданный, оклеветанный император Николай II подписал манифест об отречении от престола. Внешне спокойный, как всегда, выдержанный и безукоризненно вежливый, он сумел под маской невозмутимости, так часто вводящей в заблуждение окружающих, скрыть отчаяние, переполнявшее его душу. Русская пословица недаром вещает: чужая душа - потемки. Только в дневнике, впервые за многие годы, Николай не скрыл чувства. Ночью, после отречения, он записал: « Кругом измена и трусость, и обман!» (Дневники императора Николая II. С.625).
Он мог уехать в действующую армию, верную присяге, поднять крестьянство против городских мятежников. Николай расценил свой долг иначе: отказом от власти, престола он пытался спасти Россию от раскола, ее народ - от ужасов русского бунта.
«Я буду благодарить Бога, если Россия без меня будет счастлива» - так мог сказать только великий государственный деятель и патриот. Не его вина, что этим словам не суждено было сбыться...
Александра Федоровна, остававшаяся в Петербурге, ничего на знала об отречении Николая. В то утро она не отходила от дочерей и сына. Только к вечеру 3 марта великий князь Павел Александрович приехал во дворец, быстро прошел к ней в комнату и долго молча стоял, не в силах сказать правду. Императрица, одетая в простую форму сестры милосердия, впервые за многие годы, поразила его своим спокойным и строгим взглядом.
- Что случилось с Ники? - спросила она, предчувствуя беду.
- Ники здоров, - поспешно ответил Павел, - но ты должна быть стойкой, как он: сегодня, 3-го марта, в час ночи, он подписал акт отречения от престола за себя и за Алексея.
Императрица содрогнулась, склонив голову, как в молитве. Потом она выпрямилась и сказала:
- Если Ники это сделал, значит это было необходимо. Я верую в милосердие Божие: Бог не оставит нас.
По ее щекам текли крупные слезы.
- Я не могу более быть императрицей, - сказала она, грустно улыбаясь, - но я остаюсь сестрой милосердия. Так как теперь император Миша, я буду смотреть за детьми, мы поедем в Крым...
В жизни человека бывают минуты, когда он перестает быть тем, кем был до того момента, что-то ломается в наработанном механизме восприятия мира, враз рушатся привычные жизненные стереотипы, а выработанные годами привычки и убеждения, становятся лишь ненужным балластом воспоминаний и обязательств. Философы и психоаналитики любят слово "катарсис", рудимент, оставшийся от древних эллинов, некогда испытывающих это чувство, наблюдая за судьбой героя античной трагедии, неминуемо финиширующей его смертью. Очищение, перерождение - таков примерный перевод этого понятия на современный язык...
В тот момент, когда Александра Федоровна перестала быть русской императрицей, тотчас ушло в небытие все ненужное, мелкое, суетливое, что прочной броней укрывало суть этой женщины. Только теперь, лишившись короны, Александра станет настоящей царицей, величественной в своем достоинстве перед несчастьем, недоступной грязи, измене, человеческой подлости...
"Ее лицо было искажено болью, глаза полны слез, - писала подруга императрицы Лили Ден. - Она шла неверными шагами, и я бросилась вперед, чтобы поддержать ее, пока она дошла до письменного стола между окнами. Она тяжело облокотилась на него и, взяв мою руку в свою, сказала убитым голосом: "Отрекся!" Я не поверила своим ушам и ждала следующих слов. Они были еле слышны. Наконец: "Бедный мой - один там и так страдает - Боже мой! Какие страдания он должен был вынести!"
Поздно вечером Александра Федоровна дописывает письмо Николаю, которое начала еще утром: "Любимый, душа моя, мой крошка, - ах, как мое сердце обливается кровью за тебя! Схожу с ума, не зная совершенно ничего, кроме самых гнусных слухов, которые могут довести человека до безумия...
Мы все держимся по-прежнему, каждый скрывает свою тревогу. Сердце разрывается от боли за тебя из-за твоего полного одиночества... Мой ангел, Бог над всеми - я живу только безграничной верой в него! Он - наше единственное упование. "Господь сам милует и спасает их" - на большой иконе.
У нас был чудный молебен и акафист перед иконой Божией матери, которую принесли в зеленую спальню, где они все лежат, это очень ободрило. Поручила их и тебя ее святому попечению... Любовь моя, любовь! Все будет, все должно быть хорошо, я не колеблюсь в вере своей! Мой милый ангел, я так люблютебя, я всегда с тобою, ночью и днем! Я понимаю, что переживает теперь твое бедное сердце. Бог да смилуется и да ниспошлет тебе силу и мудрость! Он не оставит тебя! Он поможет, он вознаградит за эти безумные страдания и за разлуку в такое время, когда так нужно быть вместе...
Только что был Павел - рассказал мне все. Я вполне понимаю твой поступок, мой герой! Я знаю, что ты не мог подписать противного тому, в чем клялся на своей коронации. Мы в совершенстве знаем друг друга, нам не нужно слов, и, клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престоле, вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу твоего царства. Ты спас царство своего сына и страну, и свою святую чистоту, и (Иуда Рузский) ты будешь коронован самим Богом на этой земле, в своей стране..." (Переписка Николая и Александры Романовых. М-Л- 1923-1925. Т. 5 С 232)
ххх
В Могилев царский поезд подходил в вечерних сумерках. Из поезда, как всегда, выскочили два конвойных казака, подложили трап к выходу из царского вагона и встали по обе его стороны. Через несколько мгновений показался Николай. Он был одет в форму кубанских казаков, в которой ходил последнее время: в серой шинели, большой папахе, сплюснутой сзади и спереди. Встречавшим бросилось в глаза перемена произошедшая во внешнем облике царя - он сильно похудел, лицо было желто-серого цвета, желваки ходили под кожей. Однако, он быстро овладел собой, улыбнулся всегдашней приветливой улыбкой, слегка поклонившись, отдал честь и обошел строй солдат. Затем государь сел в автомобиль и поехал в губернаторский дворец. В тот же вечер Николай телеграфирует брату:
"Петроград, Его Императорскому Величеству Михаилу Второму. События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине. Ники".
Но, как и многие другие послания того времени, телеграмма Николая брату-преемнику опоздала
Еще утром 3 марта 1917 года на квартире князя Путятина собрались члены Временного правительства во главе с князем Львовы, Суетливо прохаживался по комнатам председатель Государственной Думы М.,В. Родзянко, пожимал руки входящим напыщенный председатель Военно-промышленного комитета А.И. Гучков, в углу насупившись сидел В. В. Шульгин. С приездом великого князя Михаила Александровича началось совещание.
Кадет П.Н. Милюков призывал нового монарха немедленно выехать в Москву, чтобы оттуда руководить страной и погасить смуту. Его поддержал Гучков. Однако Родзянко и Керенский требовали отречения Михаила.
- Смотрите, - заявил Шульгин, - вы не пользуетесь нужной для воцарения поддержкой даже на этом совещании.
Михаил попросил оставить его одного и вышел в кабинет. Спустя некоторое время дверь отворилась, и бледный, но спокойный Михаил сказал: “При настоящих условиях я не считаю возможным принять престол. Предоставляю окончательное решение вопроса Учредительному собранию". По словам очевидцев, "в этот исторический момент он был трогателен по патриотизму, благородству и самоотверженности".
Довольно поверхностная, если не сказать, банальная оценка трагического эпизода нашей истории. В 18 часов 3 марта 1917 года Михаил подписал манифест об отречении:
"Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войн и волнений народа.
Одушевленный со всем народом мыслью, что выше всего благо Родины нашей, принял я. твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если таковая будет воля великого народа нашего, которому и надлежит всенародным голосованием через представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского.
Призываю благословение Божие, прошу всех граждан державы российской подчиниться Временному правительству, по почину государственной Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительного собрание своим решением об образе правления выразит волю народа.
Михаил"
Замкнулось в кольцо династическая цепочка. Судьбе было угодно назвать первого и последнего царя из дома Романовых одним именем. Может в этом тоже есть какой-то тайный смысл?
х х х
Утром 4 марта Николай встретился с матерью. Императрица Мария Федоровна приехала в Могилев из Киева, чтобы поддержать Николая. Это была тягостная для обоих встреча. Вдовствующая императрица никогда никому не рассказала о чем они говорили с сыном, но ее сохранившаяся записная книжка восстанавливает события их последнего свидания. "... в 12 часов прибыли в Ставку в страшную стужу и ураган. Дорогой Ники встретил меня на станции. Горестное свидание! Он открыл мне свое кровоточащее сердце, оба плакали. Бедный Ники рассказал обо всех трагических событиях, случившихся за два дня...
Ники был неслыханно спокоен и величественен в этом ужасно унизительном положении..." ( Кудрина Ю. Императрица Мария Федоровна М.,2000. С.164)
Как и прежде, во всех несчастьях постигших сына, Мария Федоровна продолжала обвинять Аликс: "Она никогда не могла понять, что она делала. Она слишком горда слишком упряма..." ( Там же С.168)
х х х
7 марта Временное правительство приняло постановление об аресте Николая II и его супругу. В России не стало императора, но появился новый политический заключенный - Николай Романов.
На следующий день в Александровский дворец приехал генерал Л.Г. Корнилов с несколькими офицерами. Он сообщил императрице, что на него возложен тяжелая обязанность объявить об ее аресте. В утешение он добавил, что эта мера предпринята, для защиты государыни и никаких стеснений арест не повлечет. Генерал представил полковника Кобылинского, который был назначен начальником охраны дворца. Корнилов также сообщил, что после выздоровления детей, вся семья будет выслана в Англию. Когда генерал встал, чтобы попрощаться, Александра Федоровна протянула ему обе руки. Генерал вышел из дверей дворца со слезами на глазах.
Послав за Пьером Жильяром, императрица сказала ему: "Император приезжает завтра, надо предупредить Алексея, надо ему все сказать... Не сделаете ли вы это? Я пойду поговорю с дочерьми".
Было заметно, как она страдает при мысли о том, как ей придется взволновать больных великих княжон, объявляя им об отречении их отца, тем более что это волнение могло ухудшить их здоровье. Жильяр вошел в комнату цесаревича.
" Я пошел к Алексею Николаевичу и сказал ему, что государь возвращается завтра из Могилева и больше туда не вернется, - вспоминал он.
- Почему?
- Потому, что ваш отец не хочет быть больше Верховным главнокомандующим!
Это известие сильно его огорчило, так как он любил ездить в Ставку. Через некоторое время я добавил:
- Знаете, Алексей Николаевич, ваш отец не хочет быть больше императором.
Он удивленно посмотрел на меня, стараясь прочесть на моем лице, что произошло.
- Зачем? Почему?
- Потому, что он очень устал и перенес много тяжелого за последнее время.
- Ах, да! Мама мне сказала, что, когда он хотел ехать сюда, его поезд задержали. Но папа потом опять будет императором?
Я объяснил ему тогда, что государь отрекся от престола в пользу великого князя Михаила Александровича, который в свою очередь уклонился.
- Но тогда кто же будет императором?
- Я не знаю, пока никто!
Ни слова о себе, ни намека на права наследника. Он сильно покраснел и был взволнован. После нескольких минут молчания он сказал:
- Если нет царя, кто же будет править Россией?
Я объяснил ему, что образовано Временное правительство, которое будет заниматься государственными делами до созыва Учредительного собрания, и что тогда, быть может, его дядя Миша взойдет на престол.
Я был еще раз поражен скромностью этого ребенка. В 4 часа двери дворца запираются. Мы в заключении! Сводно-гвардейский полк заменен одним из полков царскосельского гарнизона, и солдаты стоят на часах уже не для того, чтобы нас охранять, а с тем, чтобы нас караулить".(П. Жильяр Указ соч. С. 111)
х х х
9 марта, в половине двенадцатого поезд с Николаем прибыл на Царскосельский вокзал без опоздания. Государь вышел на перрон и, не глядя по сторонам, быстро прошел к автомобилю. Его сопровождал только гофмаршал князь Василий Долгоруков. Остальные спутники, приехавшие с бывшим императором, украдкой выскальзывали из вагонов, стараясь незамеченными исчезнуть с перрона.
Ворота дворца, когда к ним подъехал царский автомобиль, оказались запертыми. Дежурный прапорщик после долгих переговоров лениво приказал солдатам: «Открыть ворота бывшему царю». Николай вышел из машины и пошел пешком, мимо демонстративно курившего караульного офицера.
Александра Федоровна, услышав шум мотора, поспешила к дверям, но Николай уже вошел в детскую. Они бросились в объятия друг другу. И в первый раз за долгие годы, прошедшие со дня смерти отца, Николай зарыдал...
Первоначально Временное правительство планировало поскорее отделаться от царской семьи, переправив ее из Мурмана на военном корабле в Англию. Но политическая конъюнктура заставила власть придержавших изменить свое первоначальное решение. В Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов высказывались опасения, что попав в Англию, Николай II тотчас начнет деятельность по реставрации монархии.
Однако двоюродный брат Николая английский король Георг V не спешил с помощью своим низложенным родственникам. У него не было ни малейшего желания вызвать раздражение либеральных кругов, предоставив приют и политическое убежище царской семье. В апреле король дал указание личному секретарю предложить премьер-министру, "учитывая очевидное негативное отношение общественности, информировать русское правительство, что правительство Его Величества вынуждено взять обратно данное им ранее согласие" (Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте. М., 1993. С. 235) на приезд Николая и его близких.
В своих мемуарах А.Ф. Керенский писал: "Уже летом, когда оставление царской семьи в Царском Селе сделалось совершенно невозможным, мы, Временное правительство, получили категорическое официальное заявление, о том, что до окончания войны въезд бывшего монарха и его семьи в пределы Британской империи невозможен". Измена и предательство продолжали преследовать русского императора...
Даже враг - кайзер Вильгельм II в эти критические события показал себя настоящим рыцарем. Через посольства нейтральных стран он несколько раз предлагал членам императорской фамилии перебраться в Германию, где гарантировал им полную неприкосновенность и защиту.
х х х
Режим заключения в Царском Селе, разработанный лично Керенским, полностью изолировал арестованных от внешнего мира. Кроме дворца, тесный мирок отныне был ограничен внутренним двором, за прогулками бывшего царя пристально наблюдал конвой. Свидания с заключенными допускались лишь по личному разрешению ставшего всесильным министра юстиции. Переписка Николая и Александры тщательно перлюстрировалась.
Не менее тяжело, чем само заключение, Николай переживал измену близких людей. Покинули своего императора начальник императорского Конвоя граф Граббе, любимые флигель-адъютанты Саблин и Мордвинов. Доктор Острогорский, столичный педиатр, много лет лечивший великих княжон, отказался приехать к заболевшей Марии, заявив, что «находит дорогу слишком грязной».
Тем более дорога была верность людей, разделивших судьбу Николая и его семьи. Право, эти люди заслуживают того, чтобы их помянуть поименно: граф Павел Бенкендорф с женой Марией Сергеевной, князь Василий Долгоруков, Анна Вырубова, Лили фон Ден, фрейлины Софья Буксгевден и графиня Анастасия Гендрикова, доктора Евгений Боткин и Владимир Деревенко, учителя Пьер Жильяр и Екатерина Шнейдер. Многие из них в будущем заплатят жизнью за преданность и благородство души.
Несмотря на тяготы заключения, в первое время Николай, казалось, отдыхал от невероятного нервного напряжения последних лет. Казалось, самое страшное уже случилось и хуже уже не будет. Он мог позволить себе роскошь чтения романов, а главное, с ним рядом были жена и дети. В своем дневнике 10 марта Николай пишет: "Спали хорошо. Несмотря на условия, в которых мы теперь находимся, мысль, что все вместе, радует и утешает. Утром принял Бенкендорфа, затем просматривал и жег бумаги. Сидел с детьми до 2 1/2 час. Погулял с Валей Долг(оруким) в сопровождении тех же двух прапорщиков, они сегодня были любезнее. Хорошо поработали в снегу. Погода стояла солнечная. Вечер провели вместе".
По мере выздоровления детей, начались уроки. Кроме Жильяра других педагогов во дворец не допускали, и Александра Федоровна сама преподавала детям Закон Божий. Николай взялся за географию и историю, великая княжна Ольга занималась с младшими сестрами и братом английским языком, доктор Боткин занимался с Алексеем чтением русской литературы, отдавая особое предпочтение Лермонтову. В хорошую погоду два раза выходили на прогулку в сад, где Николай с удовольствием пилил дрова с кем-нибудь из приближенных.
Но 21 марта (3 апреля) относительное спокойствие, царящее во дворце было нарушено внезапным визитом "высоких" гостей. Камердинер императрицы А.А. Волков, постоянно находившийся во дворце, вспоминал: "В течение некоторого времени никто из членов правительства не заезжал во дворец. Первым приехал Керенский, небрежно одетый, в куртке. Об его приезде доложили государю. Государь приказал пригласить к себе Керенского. У государя Керенский пробыл недолго. Государь представил его императрице..." (Волков А. Около царской семьи. М.,1993. С. 70) Сам Керенский более подробно описал эту встречу: "Я быстро подошел к Николаю II, с улыбкой протянул ему руку и отрывисто произнес: "Керенский", как делал обычно, представляясь кому-либо. Он крепко пожал мою руку, улыбнулся, почувствовав, по-видимому, облегчение, и тут же повел меня к семье. Его сын и дочери, не скрывая любопытства, внимательно смотрели на меня.
Александра Федоровна, надменная, чопорная и величавая, нехотя, словно по принуждению, протянула свою руку. В этом проявилось различие в характере и темпераменте мужа и жены. Я с первого взгляда понял, что Александра Федоровна, умная и привлекательная женщина, хоть и сломленная сейчас и раздраженная, обладала железной волей. В те несколько секунд мне стала ясна та трагедия, которая в течение многих лет разыгрывалась за дворцовыми стенами. Несколько последовавших за этой встреч лишь подтвердили мое впечатление". (Соколов Н. Убийство царской семьи. М.,1990. С. 229-230)
Перед тем как покинуть дворец, Керенский зашел в комнату фрейлин. Услышав в коридоре шаркающие шаги всесильного министра-председателя, Вырубова в ужасе запричитала: "Они идут!" и с головой забралась под одеяло. Окруженный офицерами, в комнату вошел бритый, самоуверенный господин, строго посмотревший на растерянных женщин. "Одевайтесь, поедете в Петроград", - произнес он сквозь зубы. Перепуганная фрейлина продолжала лежать в постели, ответив, что она тяжело больна. Министр велел прислать врача. Вскоре в комнату вошел доктор Боткин. Он осмотрел больную, и внимательно взглянул на окружающих. Врач, привыкший в любой ситуации говорить правду, не видел повода лгать и теперь. Боткин, по привычке протер стекла очков, и спокойно заявил, что никаких противопоказаний для поездки у Вырубовой нет.
Потом его будут обвинять, что он подался общей паники и предал фрейлину. Но Боткин был убежден, что никаких медицинских противопоказаний для поездки фрейлины в Петроград на самом деле не существовало, а пребывание Вырубовой во дворце служило постоянным источником напряжения в отношениях с охраной - солдаты и офицеры терпеть не могли Вырубову, прочно связывая ее имя с ненавистным Гришкой Распутиныс. Не раз из солдатских уст вылетала матерная ругань в ее адрес, а похабные надписи, отныне украшавших стены дворца, содержали недвусмысленные угрозы разделаться с распутинской б.....
Керенский арестовал и вторую близкую подругу императрицы - Лили Ден. Обнимая ее, сквозь слезы, Александра Федоровна сказала: ""Лили, страдая мы очищаемся для Небес. Прощание это не имеет значения. Мы встретимся в ином мире".
Лили села в автомобиль рядом с Вырубовой. Они долго смотрели в заднее стекло на удалявшийся дворец, где в окне на втором этаже махала им вслед их императрица, их близкий и дорогой человек...
Лили Ден через два дня была выпущена на свободу, а Вырубова, против которой было возбуждено уголовное дело по подозрению в содействии "темным силам", была арестована и помещена в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Так начинала свою деятельность Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства.
х х х
Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих высших должностных лиц была учреждена 4 марта по инициативе министра юстиции А.Ф. Керенского. Во главе комиссии был поставлен московский присяжный поверенный Н.К. Муравьев, известный адвокат по политическим процессам. Перед Чрезвычайной следственной комиссией была поставлена задача отыскать свидетельства предательства, антигосударственной деятельности и прочих "преступных деяний" высших представителей власти и, в первую очередь, императора и царицы для привлечения их к суду.
По нескольку раз были опрошены десятки свидетелей, изучены горы документов, несчастная Анна Вырубова подвергнута унизительному медицинскому освидетельствованию, доказавшему ее девственность.
Некоторые юристы из числа членов Комиссии твердо отстаивали позицию, согласно которой самодержавный монарх ни в какой форме не может привлекаться к суду. Однако большинство исходило из позиций "революционной целесообразности". Заместитель председателя Комиссии сенатор С.В. Завадский вспоминал: "Муравьев считал правдоподобным все глупые сплетни, которые ходили о том, что царь готов был отдать фронт немцам, а царица сообщала Вильгельму II о движении русских войск". (Боханов А.Н. Распутин. Анатомия мифа. М., 2000. С.22)
Муравьев обожал давать интервью журналистам, в которых он утверждал, что "обнаружено множество документов, изобличающих бывшего царя и царицу". Это было наглой ложью. Никаких компрометирующих царскую семью бумаг найдено не было по одной очень простой причине - их просто никогда не существовало в природе. Но признать этот очевидный факт мужества не хватило ни у Керенского, ни у Муравьева. Только в эмиграции, создавая свои мемуары Керенских был вынужден признать, говоря о Николае II: "Этот человек трагической судьбы любил свою страну с беззаветной преданностью и не захотел покупать отсрочку капитуляцией перед кайзером. Думай Николай II больше о своем благополучии, чем о чести и достоинстве России, он бы наверняка нашел путь к соглашению с кайзером..." (Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте М.,1993. С.115)
х х х
Накануне Пасхи Керенский объявил Николаю, что до окончания следствия, он может встречаться с женой только во время богослужения и за обеденным столом, в присутствии дежурного офицера. Разговаривать можно исключительно по-русски. В дневнике императора записано: "Начали говеть, но, для начала, не к радости началось говение. После обедни прибыл Керенский и просил ограничить наши встречи временем еды и с детьми сидеть раздельно; будто бы ему это нужно для того, чтобы держать в спокойствии знаменитый Совет рабочих и солдатских депутатов! Пришлось подчиниться, во избежание какого-нибудь насилия..."
Александра Федоровна реагировала на глупую выходку Керенского более бурно. П. Жильяр пишет, что к нему подошла возмущенная императрица и сказала: "Поступать так с государем, сделать ему такую гадость, после того, что он принес себя в жертву и отрекся, чтобы избежать гражданской войны, - как это низко, как это мелочно! Государь не пожелал, чтобы кровь хотя бы одного русского была пролита за него. Он всегда был готов от всего отказаться, если бы имел уверенность, что это на благо России". (Жильяр П. Указ соч. с.129)
Сам Керенский потом объяснял следователю Н.А. Соколову мотивы своего решения тем, что эта временная мера была принята в целях обеспечения беспристрастной деятельности Чрезвычайной следственной комиссии.
В один из визитов Керенский потребовал от Николая "во имя установления правды" показать личные бумаги и переписку. Царь молча открыл ящики письменного стола, предлагая ознакомится со всеми интересующими министра документами. Керенский лично допросил Александру Федоровну. У него хватило ума провести неприятную процедуру достаточно тактично. Обер-гофмаршал граф П.К. Бенкендорф оставил подробный пересказ этой беседы-допроса: "Министр был вежлив и сдержан. Он опрашивал императрицу о той роли, которую она играла в политике, об ее вмешательстве в выбор министров ив государственные дела. Императрица ответила ему, что император и она составляли самую дружную семью, единственной радостью которой была их семейная жизнь, что они не имели никаких тайн друг от друга - они всем делились. Следовательно, нет ничего удивительного, если в тяжелых переживаниях последних годов политика занимала между ними большое место. Наконец, император, будучи почти всегда в армии и не видя своих министров долгие периоды, естественно, поручал ей иногда передавать им некоторые малозначительные указания. Чаще всего она обсуждала с ним вопросы, касающиеся ее лично, как, например, по делам Красного Креста, о русских военнопленных и о многочисленных благотворительных учреждений, которыми она занималась. Вот этим и ограничивались ее политическая роль. Она была уверена, что исполняет только свой долг. Несомненно, обсуждались совместно и назначения министров. Но могло ли быть иначе - в таком дружном интимном супружестве? Я узнал лишь впоследствии, что ясность, откровенность и твердость ее речи очень поразили министра". (Отъезд царской семьи из Царского Села. Воспоминания графа Бенкендорфа. Рига 1928 Сегодня №47 С.4)
Спустя три недели Керенский сообщил государю: "Ваша супруга не лжет"...
х х х
В конце мая 1917 года Евгений Сергеевич Боткин был временно выпущен из-под ареста в Царском Селе. Причиной для этого стала тяжелая болезнь жены старшего сына Юрия. Когда состояние больной улучшилось, Боткин написал письмо, в котором спрашивал императора и Александру, желают ли они его возвращения во дворец. Вскоре пришел ответ - пациенты с нетерпением ждали своего доктора. Боткин обратился с личной просьбой к Керенскому разрешить ему вернуться, так как, по правилам, однажды выпущенный из дворца уже не мог вернуться обратно. Для Боткина было сделано исключение.
Летом 1917 года ситуация в стране обострилась. Стало очевидным, что революционные лозунги, обещавшие мира, земли, свободы и счастья, не имели ничего общего с действительностью. Кредит доверия новой власти быстро таял. Пришедшие к власти новые политические лидеры все неудачи привычно сваливали на бывшего императора, ставя ему в вину собственную неспособность, экономическую разруху, неудачи на фронте.
Стремясь хоть как-то разрядить обстановку, Временное правительство решило вывезти царскую семью из Петрограда. Еще в конце апреля доктор Боткин, встретившись с Керенским, просил разрешить выезд царской семьи в Ливадию, учитывая чрезвычайно болезненное состояние детей, перенесших тяжелую корь и обострение гемофилии у Алексея. Керенский, приняв вид римского прокуратора, отвечал, что в настоящее время это совершенно невозможно. У него существовал свой вариант места ссылки императорской семьи - Сибирь, Тобольск.
Существует несколько версий, объясняющих, почему именно Тобольск стал местом ссылки Николая II. Как правило, одним из доводов приводят его географическую отдаленность, отсутствие активной политической жизни в этом провинциальном городе, патриархальность населения. Как неумный курьез можно расценивать слова Керенского о необычайной комфортабельности особняка, в котором разместили царскую семью. Именно этот довод, по словам министра - председателя Временного правительства, оказался решающим при выборе места ссылки.
Однако, зная склонность этого политического фигляра к дешевой демагогии, более весомой представляется версия, согласно которой выбор был обусловлен желанием сыграть на эмоциях столичных обывателей: низвергнутый император ссылался в Сибирь - традиционное место заключения поколений русских революционеров. Таким способом Временное правительство пыталось набрать очки в политических игрищах. Когда 11 июля Керенский объявил о скором отъезде из Царского и посоветовал прихватить с собой побольше теплых вещей, Николай пристально посмотрел ему в глаза и тихо произнес: "Мы верим вам"...
ххх
Вопрос о переезде царской семьи в Тобольск был окончательно решен на совещании министров князя Г.Е. Львова, М.И. Терещенко, Н.В. Некрасова и А.Ф. Керенского. Остальных членов правительства даже не поставили в известность о сроке выезда и месте ссылки. Начальником отряда особого назначения по охране царской семьи был назначен полковник Е. С. Кобылинский.
Накануне отправки 31 июли Керенский приехал в Царское Село, сообщивший, что вечером будет подан железнодорожный состав , в котором царской семье предстоит путешествие в Сибирь. За час до отъезда во дворец приехал великий князь Михаил Александрович. Свидание проходило в присутствии Керенского. Братья обнялись, обменялись несколькими ничего не значащими репликами. "Очень приятно было встретится, но разговаривать при посторонних было неудобно", - отметил Николай в дневнике. Это была их последняя встреча...
Около часа ночи прибыли грузовики, в которые начали грузить багаж. Суматоха стояла страшная. А. Волков вспоминал: "Мы всю ночь в поле прождали поезда, который был подан в шесть часов утра. К этому времени от дворца пришли два автомобиля, окруженные кавалерийским конвоем с ружьями наизготовку. Вместе с царской семьей прибыл и Керенский. Все разместились в поезде. Керенский зашел в вагон, где находился государь с семьей, со всеми вежливо попрощался, пожелал счастливого пути, поцеловал у государыни руку, а государю, обменявшись с ним пожатием руки, сказал:
- До свидания, Ваше Величество. Я придерживаюсь пока старого титула". (Волков А. Около царской семьи М.,1993. С 75,)
К сопровождавшим царя солдатам охраны Керенский обратился с краткой речью: "Помните, лежачего не бьют. Держите себя вежливо, а не хамами... Не забывайте, что это бывший император; ни он, ни семья его ни в чем не должны испытать лишений. Слушаться распоряжений полковника Кобылинского, как моих собственных"...
СПЕКТАКЛЬ В ТОБОЛЬСКЕ
Выехав из Царского Села два поезда под флагом японской миссии Красного Креста проследовали из Петрограда в Сибирь. В одном из них находилась императорская семья, их сопровождающие, прислуга и, командированный Временным правительством член Государственной Думы В.М. Вершинин, который должен был доставить арестованных в Тобольск. Во втором составе расположился военный конвой под командой полковника Кобылинского. Всего, в обоих составах, кроме царской семьи, находилось 45 человек приближенных, 330 солдат охраны и шесть офицеров. Согласно инструкции Керенского, "в пути, бывшие император и императрица, а также их семья и лица, добровольно с ними едущие, подлежат содержанию, как арестованные". (Буранов Ю. Хрусталев В. Гибель царского дома. М.,1992. С. 126).
Ссыльные и не пытались роптать; с огромным мужеством они переносили все тяготы вынужденного путешествия. "1-го августа. Поместились всей семьей в хорошем спальном вагоне международного общества, - описывал Николай в своем дневнике дорожные впечатления. - Залег в 7.45 и поспал до 9.15 час. Было очень душно и пыльно - в вагоне 26*. Гуляли днем с нашими стрелками, собирали цветы и ягоды. Едим в ресторане, кормят очень вкусно, кухня Вост.- Китайской ж.д.
2-го августа. Гуляли до Вятки, та же погода и пыль. На всех станциях должны были по просьбе коменданта завешивать окна; глупо и скучно!
3-го августа. Проехали Пермь в 4 ч. и гуляли за г. Кунгуром вдоль реки Сылве по очень красивой долине.
4-го августа. Перевалив Урал, почувствовали значительную прохладу. Екатеринбург проехали рано утром. Все эти дни часто нагонял нас второй эшелон со стрелками - встречались, как со старыми знакомыми. Тащились невероятно медленно, чтобы прибыть в Тюмень поздно - в 11 1/2 час. Там поезд подошел почти к пристани..."
После пяти дней следования в поезде, в Тюмени ссыльных посадили на пароход «Русь» и по рекам Туре и Тоболу доставили в Тобольск. У Николая, Александры Федоровны и Алексея было по одной каюте без удобств, великие княжны расположились вместе, а сопровождающие были вынуждены примоститься где кто нашел себе место. В довершении всех неприятностей, простудилась Мария, а у Алексея распух локтевой сустав левой руки.
Боткин довольно легко переносил дорожные неудобства - сказывался военный опыт, сохранившийся с времен русско-японской войны, да и постоянные заботы о здоровье его пациентов не позволяли доктору надолго задумываться об отсутствии комфорта.
За "Русью" шел второй пароход с багажом и солдатами охраны. 5 августа пароход проходил мимо села Покровского - родины Григория Распутина. Александра Федоровна, по воспоминаниям А.Волкова, со слезами на глазах, смотрела на берег, но в дневнике в тот день она записала лишь, что "останавливались 3 раза, чтобы достать дрова, молоко и еды для солдат. Алексей и Татьяна собирали цветы на берегу - на берегу против Покровского". (Последние дневники императрицы Александры Федоровны Романовой Новосибирск.1999. С.72)
В четыре часа дня 6 августа 1917 года "Русь" прибыла в Тобольск.
х х х
Бывший губернский город бывшей Российской империи - Тобольск располагался в то время на правом берегу Иртыша, недалеко от впадения в него реки Тобола, устье которого, во избежание подмыва нагорного берега Иртыша, было еще в 1716 году отведено на три версты выше города. Когда-то оживленный, шумный торговый город главного Сибирского тракта к концу XIX века превратился в глухую провинцию. Четыре небольших предместья и две пригородные деревушки составили с городом единое административное и полицейское целое. 2332 дома, из которых только 50 были каменные. 25 церквей, в том числе одна католическая и одна лютеранская, были готовы крестить, бракосочетать и отпевать всех обывателей в числе 22752 лиц мужского и женского пола. В городе насчитывалось около двадцати различных учебных заведений, десять больниц и амбулаторий, городской музей, ежегодно выпускавший сборник своих трудов. Главным занятием трудового состава населения Тобольска служило рыбное дело, которому оно предавалось с великой охотой и пристрастием. Пойманная и купленная у местного населения рыба солилась, сушилась, коптилась, а затем отправлялась в центральные губернии. Улов в иные годы доходил до 700000 пудов. Впрочем, все эти цифры были верны лишь до мировой войны, внесшей существенные коррективы в мирную статистику.
Этот патриархальный городок и стал началом крестного пути на свою Голгофу Николая II и его близких. Первую неделю император был вынужден жить на пароходе - губернаторский дом не успели приготовить к его прибытию: ставший «народным достоянием», он был безжалостно разграблен и загажен. Местные власти были вынуждены навести хотя бы минимальный порядок в особняке. Естественно, прежде всего при этом решались не столько вопросы, касающиеся комфорта проживания, сколько соблюдение режима охраны содержания бывшего монарха. Стоит ли говорить, что строение обнесли высоким забором?
Для сопровождавших ссыльного царя перестраивался находившийся поблизости дом купца Корнилова.
Через неделю, 26 августа 1917 года, семья переехала в губернаторский дом. Императрица с Алексеем ехали в коляске, а Николай с великими княжнами шли пешком.
Улица, на которой находилась резиденция последнего тобольского губернатора Н.А.Ордовского-Танаевского, по характерному для всех революций дурному вкусу, фатально обусловленному низким уровнем образования и культуры революционеров, с недавнего времени именовалась «Улицей Свободы». Причем, оба слова непременно писались только с заглавных букв... Это не было оригинальным изобретением тобольских робеспьеров, а являлось повсеместным топонимическим нововведением того времени - Площадь Революции, Проспект Маркса, Малый Коммунистический переулок...
х х х
Двухэтажный дом, где предстояло жить царской семье, был каменной постройки, с коридорной системой. В первой комнате нижнего этажа размещался дежурный офицер. В соседней жила комнатная девушка императрицы Анна Демидова, затем комната Жильяра и столовая. С противоположной стороны коридора жили камердинер Чемодуров, камерюнгфера Тутельберг, няня детей Теглева и ее помощница Эрсберг. На первом этаже также находилась буфетная.
Лестница, ведущая на второй этаж, выходила в угловую комнату - кабинет Николая. Рядом с ним был зал, из которого можно было выйти в коридор, деливший остаток помещения на две половины. Первая комната направо служила гостиной. Рядом с ней разместилась царская спальня, последней была комната княжон. С левой стороны коридора помещались комната цесаревича, уборная и ванная.
Корниловский дом, в котором разместилась свита, был спроектирован местным архитектором. Он также имел два этажа, казался довольно вместительным и по провинциальному мило нелепым: с непременной мраморной лестницей и гипсовыми украшениями на деревянных крашеных потолках, изображавших лепнину.
В верхнем этаже помещались генерал Татищев, Екатерина Шнейдер, графиня Гендрикова, мистер Гиббс, князь Долгоруков, доктор Деревенко с сыном и три горничные.
Внизу находились офицерская столовая и буфет, штабная, комнаты, где жили представители Временного правительства - комиссар Панкратов, его помощник Никольский, прапорщик Зима.
Две комнаты на первом этаже занимал Евгений Сергеевич Боткин и его дети: Татьяна и Глеб, приехавшие к отцу в Тобольск в сентября семнадцатого года. В большой комнате, выходящей окнами на губернаторский особняк, поселилась Татьяна, а Евгений Сергеевич с сыном заняли меньшую, проходную. Дверь в нее никогда не запиралась, и все население первого этажа через нее проходило в единственную ванную.
Случайно собранную казенную обстановку Татьяниной комнаты скрашивали желтые штофные диванчик и стул, стоящий перед письменным столом, переоборудованным из деревянного умывальника. Фотографии, несколько акварелек в рамках, книги - все скромно, если не сказать бедно.
Глеб спал на узкой кровати, а диваном для доктора служил громадный сундук, на который каждый вечер водружалась пуховая перина.
х х х
Лишь 8 сентября, в Рождество Богородицы, заключенным, впервые за последние полгода, было разрешено посетить церковь. Через городской парк, вдоль аллеи были расставлены две цепи солдат. Но пленники были настолько рады, что встали не свет не заря, в ожидании, когда им разрешат выйти из дома. У Александры Федоровны в тот день вновь обострился ишиас и она была вынуждена ехать в церковь в кресле-коляске, которую вез Алексей Волков. Николай и дети шли, оглядываясь во все стороны и делясь впечатлениями о саде и погоде. "По выражению лиц, по движениям можно было предполагать, что они переживали какое-то особенное состояние, - писал о своих подопечных комиссар Панкратов. - Анастасия даже упала, идя по саду и озираясь по сторонам. Ее сестры рассмеялись, даже самому Николаю доставила удовольствие эта неловкость дочери. Одна только Александра Федоровна сохраняла неподвижность лица. Она величественно сидела в кресле и молчала. При выходе из сада и она встала с кресла. Оставалось перейти улицу, чтобы попасть в церковь, здесь стояла двойная цепь солдат, а за этими цепями - любопытные тоболяки и тоболячки... Наконец мы в церкви. Николай и его семья заняли место справа, выстроившись в обычную шеренгу. Свита ближе к середине. Все начали креститься, а Александра Федоровна встала на колени, ее примеру последовали дочери и сам Николай". (Панкратов В.С. С царем в Тобольске. Л.1925 С.36).
Комиссар Временного правительства Василий Семенович Панкратов, эсер, отсидевший в крепости за убийство жандарма 14 лет в крепости, относился к семье Николая Александровича с симпатией. Это был добрый, образованный человек. Всегда растрепанный, в круглых очках, внешне он напоминал старого потрепанного временем и обстоятельствами ворона. Иногда он рассказывал детям о своих приключениях в сибирской ссылке. Николай с теплотой отзывался о Панкратове, ценя его заботу и внимание. В отличие от Панкратова, его помощник прапорщик Никольский любовью заключенных не пользовался. Ограниченный и упрямый, он занимал свое время изобретением все новых мер, ограничивающих и без того непростые условия существования царской семьи.
х х х
Постепенно быт заключенных наладился. Начались занятия с младшими детьми - Алексеем, Марией и Анастасией. Уроки начинались в 9 часов утра и продолжались до 11 часов, затем все шли на прогулку в небольшой сад, примыкавший к дому. В час дня все собирались за обеденным столом. Но в те частые дни, когда Александра Федоровна чувствовала себя плохо, она обедала у себя в комнате. В два часа дети вновь шли гулять. Николай любил физическую работу и одним из любимых занятий в период ссылки в Тобольск сделались уборка снега и пилка дров. На одной из фотографий того периода запечатлен царь в офицерском, еще с погонами, кителе; над левым карманом - белый Георгиевский крестик. В руках бывшего императора - большая лопата с целым снежным сугробом.
Отцу всегда помогали дочери, чаще старшие - Ольга и Татьяна, с детства любившие спорт. Иногда на смену им приходил Жильяр; доктор Боткин, много болевший в последнее время, не мог принимать участие в уборке снега или заготовке дров. Обычно он гулял с младшими сестрами или ходил вдоль забора, ожидая, когда император закончит работу.
После ужина все приглашались в гостиную и устраивали игры, вели долгие беседы. Но с наступлением холодов в зале стало настолько холодно, что находиться в ней было невозможно, и весь маленький кружок тобольских узников, состоявший из семьи бывшего императора и нескольких приближенных, собирался в гостиной Александры Федоровны. Император часто читал вслух, а великие княжны что-то шили или вязали. Императрица обыкновенно играла две-три партии в безик с генералом Татищевым, а затем ложилась на кушетку и тоже принималась за рукоделие. В такой тихой мирной обстановке тянулись дни до начала нового 1918 года.
Человек привыкает ко всему, и необычная, размеренная жизнь в провинции неожиданно пришлась доктору по душе. Утро и вечер он, как правило, проводил с царской семьей в губернаторском особняке, а день занимал приемом и посещением больных.
Слава о столичном враче, лечившем царя и царицу, быстро распространилась не только среди жителей Тобольска, но и в довольно далеких окрестностях. Боткин категорически отказывался от платы за лечение и консультации. Единственное условие, которое он ставил, - при возможности присылать за ним сани. Горожане каждый день видели бывшего лейб-медика то в широких архиерейских санях, то на великолепных купеческих рысаках, но чаще - потонувшим в сене, на обыкновенных розвальнях.
Существовал еще один деликатный момент. В городе практиковали довольно сильные местные врачи, и, естественно, приезд нового доктора не слишком их обрадовал. Да и манера Боткина отказываться от гонораров создавала опасный, с точки зрения тобольских лекарей, прецедент. Но, познакомившись поближе с Евгением Сергеевичем, они изменили первоначальное мнение. Тактичный, мягкий Боткин сумел убедить и на деле доказать, что не собирается становиться конкурентом коллегам.
Сам Боткин в Екатеринбурге тепло вспоминал о своей тобольской практике: «Первые же счастливые случаи, в которых Бог помог мне оказаться полезным, вызвали такое доверие ко мне, что желающих получить мой совет росло с каждым днем вплоть до внезапного и неожиданного моего отъезда. Обращались все больше хронические больные, уже лечившиеся и перелечившиеся, иногда, конечно, и совсем безнадежные. Это давало мне возможность вести им запись, и время мое было расписано за неделю и за две вперед по часам, так как больше шести-семи, в экстренных случаях, восьми больных в день я не в состоянии был навестить: все ведь это были случаи, в которых нужно было очень подробно разобраться и над которыми приходилось очень и очень подумать. К кому только меня не звали, кроме больных по моей специальности?! К сумасшедшим, просили лечить от запоя, возили в тюрьму пользовать клептомана, и с истинной радостью вспоминаю, что этот бедный парень, взятый по моему совету своими родителями (они крестьяне) на поруки, вел себя все остальное время моего пребывания прилично. Я никому не отказывал, если только просившие не хотели принять в соображение, что та или иная болезнь совершенно выходит за пределы моих знаний...
Принимать в том доме, где я помещался, было неудобно, да и негде, но все же от 3 до 4 1/2-5 я всегда бывал дома для наших солдат, которых исследовал в своей спальне, комнате проходной, но т.к. через нее проходили свои же, то это их не стесняло. В эти же часы ко мне приходили городские больные, либо для повторения рецепта, либо для записи. Приходилось делать исключение приезжавшим ко мне из деревни за десятки и даже сотни верст (в Сибири с расстояниями не считаются) и спешившим обратно домой. Их я вынужден бывал исследовать в маленькой комнатке перед ванной, бывшей несколько в стороне, причем диваном мне служил большой сундук.
Их доверие меня особенно трогало, и меня радовала их уверенность, которая их никогда не обманывала, что я приму их с тем же вниманием и лаской, как всякого другого больного, и не только, как равного себе, но и в качестве больного, имеющего все права на все мои заботы и услуги... Они постоянно пытались платить, я, следуя нашему старому кодексу, разумеется, никогда с них ничего не брал...» ( ГА РФ Ф. 740. оп. 1, д.12, лл. 1-4).
Так лечил больных крестьян, свою стражу бывший лейб-медик, а ныне ссыльный врач Евгений Боткин... Но, кроме общественной лечебной практики, оставались его основные пациенты, ради которых он и оказался в сибирском городе Тобольске.
х х х
Император сильно поседел, морщины окружили глаза. Он еще мог часами пилить дрова, но боли в сердце все чаще делали ночи бессонными. Прошли иллюзии, что своим отречение он спас Россию от беды. Позорный мир с Германией окончательно определил расклад сил. Бывший император переживал спустя год после отречения уже не личную трагедию, а гибель великой державы, в которой он почти четверть века был самодержавным монархом. Из Тобольска он писал сестре Ксении: «Тяжело чрезвычайно жить без известий - телеграммы получаются здесь и продаются на улице не каждый день, а из них узнаешь только о новых ужасах и безобразиях, творящихся в нашей несчастной России. Тошно становится от мысли, как должны презирать нас наши союзники. Для меня ночь - лучшая часть суток, по крайней мере забываешься на время». ( Платонов О.А. Николай II в секретной переписке. М.,1995. С. 687).
В чем заключалась ошибка императора, где кроется причина фатального исхода русского самодержавия? Вряд ли историки смогут дать однозначный ответ на этот вопрос. Скорее всего, такого ответа и не существует - в мире не бывает простых решений сложных проблем. Причинами революции в России можно назвать и Распутина, и слабость правительства, и неизбежную усталость населения от затянувшейся мировой войны, связанных с ней лишений. Но не следует забывать, что народ, отстраненно наблюдавший за политической борьбой правительства и всевозможных партий и думских фракций, еще полвека до событий семнадцатого года даже не мог понять слов о личной независимости. В стране крепостных не может быть свободы...
Очень долго с помощью классиков литературы в умы поколений наших сограждан вкладывалась идея о богоизбранности русского народа. Педагоги с умилением читали своим ученикам довольно скверные стихи прекрасного поэта Федора Ивановича Тютчева: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить». Что верно, то верно - аршин здесь не при чем, тем паче, что подобной единицы измерения ни в одной иной стране никогда и не существовало.
До революции во всех бедах и пороках русского народа привычно винили плохие дороги и последствия трехвекового татаро-монгольского ига. К событиям семнадцатого года эти причины привязать стало сложнее. Но выход из идеологического тупика был найден. Конечно же, много приятнее в собственных бедах видеть происки внешних супостатов: деньги германцев, мировой заговор жидо-масонов, предательство отряда латышских стрелков, инопланетных пришельцев.
Но, как ни горько, приходится признать: в русских несчастьях - русской смуте, революции, гражданской войне, красном терроре - виновны только русские со своими достоинствами и недостатками, загадочной, по мнению иностранцев, душой и мироощущением. И не надо собственные беды оправдывать чужими грехами - своих на Руси хватало всегда. Может, в этом и заключалась ее «особенная стать», о которой говорил поэт?
Но, "Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие". ( Первая книга Моисеева. Бытие, 18:26) Только от того Россия и осталась жива, пройдя сквозь войны, сталинские лагеря, разруху, что нашлось в ней не пятьдесят праведников, а в тысячи раз больше. Только потому в Россию и можно верить, хотя большинство из них приняло мученическую смерть. И первыми в скорбном ряду мучеников светятся лики одиннадцати человек, зверски убитых в подвале Ипатьевского дома...
Вскоре после освобождения Екатеринбурга Белой армией в Ипатьевском доме была найдена любимая икона императрицы Феодоровской Божией матери. И хотя судьба царской семьи в те дни еще была неизвестна, старый камердинер царицы, увидав икону, сразу понял - все убиты, ведь ее потеря для Александры Федоровны была равносильна смерти.
Скорбен лик Богоматери, прильнувшей к младенцу Христу. Глаза ее то печалятся, то светятся нежностью матери, ласкающей своего первенца. В объятии рук, оберегающих сына, словно изначальная беда, что роднит всех матерей: любая ведает о будущих страданиях своего ребенка, боли, что он испытает, о смерти, что рано или поздно, но неизбежно примет.
И если земные матери не знают, где она настигнет его - на кресте, в жарком сражении или на больничной койке, так в том их великое преимущество перед Богоматерью...
Великое счастье людей в незнании своего будущего; заведомо тщетны попытки выведать судьбу у карт, звезд, пророков. Одно лишь несомненно: свой смертный час каждый встречает в одиночестве - будь то на Бородинском поле, в Хиросиме или на больничной койке.
Избранным счастливцам, а может, святым мученикам, последние мгновения отмерены стать вершиной их земного бытия, искупая грехи, ошибки, бесцельно истраченные дни и годы пустой жизни.
Евгению Сергеевичу Боткину выпадет именно такая доля. «Претерпевший до конца, да спасется...»
До июльской трагедии оставалось ровно четыре месяца.
х х х
Миновало всего два года с тех пор, как доктор Боткин приезжалв Ставку В Могилев. И вновь Россия продиралась сквозь февральскую вьюгу, холод, войну. Впрочем, одна шестая земной тверди, распростертая от Тихого океана до Балтики, не была уже прежней Россией, сменив свое исконное крестное имя на непонятное, дикое буквосочетание РЭ-СЭ-ФЭ-СЭ-ЭР. Иные ветры несли низкие свинцовые тучи над ее просторами, шелестели лозунгами на городских площадях; солдаты ее полков, разодрав боевые знамена Суворова и Кутузова на портянки, обратили штыки друг против друга, и страна корчилась в конвульсиях братоубийственной войны.
Даже время, о котором в умном словаре сказано, что оно является условием всякого конечного существования, не допуская ни вульгарного эмпирического толкования своего происхождения, ни рационального определения непознаваемой смертным сущности, - даже время изменило своей бесстрастной объективности. Хотя, может статься, напротив, иррациональностью поведения, перемахнув через тринадцать дней и ночей - некую чертову дюжину несуществующих суток, - оно лишь подтвердило крах того, что веками звалось Россией.
Если принять на веру слова о том, что весь мир - театр, то многоактный спектакль под названием «История Великой России» кончился, и продолжения ангажемента впредь не предвиделось. На русскую политическую сцену ворвались новые антре¬пренеры, с иными персонажами гротескной, кровавой драмы, написанной безвестным тогда драматургом.
Прежние действующие лица сдавали реквизит, бутафорские короны и мечи; актеры, с лицами благородных разбойников и первых любовников, уходили в небытие, прятались в тихих, укромных уголках мировых столиц. Зрители и статисты при первой возможности бежали из враз опостылевшего и ставшего скучным театра, отрекаясь от прежних кумиров, походя освобождая себя от ставших вдруг ненужной роскошью, а прежде, казалось, с молоком матери воспринятых понятий о вере, надежде, любви.
В трагическом финале императорской России, династии Романовых есть шекспировское ощущение смерти, неукротимый рок древнегреческих трагедий, предопределявший каждый поступок не только смертных, но и богов.
х х х
С пятницы 16 февраля заключенным были значительно снижены нормы довольствия - из столицы пришла телеграмма, в которой говорилось: «У народа нет средств содержать царскую семью». Советская власть может обеспечить ее только квартирой, отоплением, освещением и солдатским пайком - обычный цинизм большевиков, с которым они обращались в дальнейшем с миллионами за¬ключенных.
Со стола исчезли кофе, сливки, масло. Питание стало скудным, но в воскресенье 18 февраля в губернаторском доме царило оживление. Его обитатели готовились к премьере любительского спектакля по известному водевилю Чехова «Медведь». В последние недели ударили сильные морозы, по ночам температура падала в доме до 7 градусов, но к воскресенью неожиданно потеплело, на карнизах зависли сосульки и в воздухе чудно пронесся запах еще далекой весны.
Утром была церковная служба, из местного храма пришел настоятель отец Алексей. Молились истово, вкладывая в слова молитвы всю душу. Боткин стоял в углу зала, где проходила служба, и смотрел на семью бывшего царя. Невольные слезы заставили его снять очки. За год несчастий они все стали другими людьми, изменилась их внешность.
И дело было даже не в том, что отец и мать резко постарели от пережитого, а дети подросли. В глазах этих людей появился какой-то нездешний, печальный свет, сразу сделавший детей много старше своего возраста. За всегдашней бесстрастной выдержкой Николая легко угадывалась глубокая, беспредельная тоска, забыться от которой он не мог ни на мгновение. Погрузневшая, седая императрица еще сохраняла царственную величественность, пытаясь воздвигнуть барьер в отношениях с комиссарами; но чаще она целыми днями полулежала на диване, занимаясь рукоделием, чтением или просто, с отрешенным лицом, ничего не видя, смотрела в окно. Душу она открывала только в письмах к своей единственной подруге - Анне Вырубовой: «Тяжело неимоверно, грустно, обидно, стыдно, но не теряйте веру в Божию милость. Он не оставит Родину погибнуть...» ( Платонов О.А. Николай II в секретной переписке. М.,1996. С. 678).
«...Мирское все проходит: дома и вещи отняты и испорчены, друзья в разлуке, живешь одним днем. Но Бог и природа никогда не изменяются... Какая я стала старая, но чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как за своего ребенка, и люблю мою родину, несмотря на все ее ужасы и все согрешения. Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из моего сердца и Россию тоже, несмотря на черную неблагодарность к государю, созерцание которой разрывает мое сердце, - но ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет. Господь, смилуйся и спаси Россию!» (Там же. С. 686).
ххх
Когда служба подходила к концу, к Боткину тихо подошел полковник Кобылинский и сказал:
- Евгений Сергеевич, очень прошу заглянуть ко мне после службы. У меня есть к вам разговор.
Евгений Степанович Кобылинский - офицер Лейб-гвардии Петроградского полка, участвовал в мировой войне. Тяжело раненный в боях под Лодзью, после выздоровления вернулся в Действующую армию. Под Старой Гутой вновь был сильно контужен, а в госпитале у него развился острый нефрит, и он был комиссован из армии. Временное правительство назначило Кобылинского начальником отряда особого назначения по охране царской семьи.
В этом сложном положении он проявил искреннюю преданность императору. Проявляя исключительный такт, он стремился максимально сгладить тяготы жизни для своих подопечных. Когда настала сложная финансовая ситуация и денег на питание не осталось, Кобылинский тайно занял необходимую сумму, дав вексель за своей подписью. При этом более всего он опасался, что случившееся станет известно Николаю и Александре.
Но особенно тяжело бывшему гвардейскому полковнику было терпеть постоянные хулиганские выходки солдат, отказывающихся подчиняться дисциплине. Ситуация еще более обострилась, когда старослужащих солдат, прибывших с царской семьей из Петрограда, сменили молодые, развращенные красной пропагандой новобранцы.
Боткин, озадаченный просьбой полковника и прекрасно знавший, что без серьезной причины он не стал бы подходить во время службы, быстро прошел в кабинет Кобылинского. Но он опоздал: полковник сидел за столом с самым мрачным видом, а перед ним, засунув руки в карманы, стоял солдат отряда Дорофеев и что-то возбужденно говорил. Увидав доктора, Кобылинский улыбнулся и попросил входить.
- Вот, Евгений Сергеевич, попрошу вас стать судьей нашего богословского спора с Дорофеевы. Сегодня во время молитвы священник помянул Святую Царицу Александру. Дорофеев по своему политическому мировоззрению предпочитает вообще не верить в Бога и, естественно, во всех святых. А посему с революционным негодованием решил, что речь шла о бывшей государыне, и требует примерно наказать священника, а заодно и Александру Федоровну.
- Я про бывшую царицу ничего не говорил - ее народ будет судить, а попа точно надо как следует вздрючить.
- Не забывайся, ты не в казарме. Я запрещаю хамить.
Солдат замолк, с ненавистью глядя на полковника. Боткин, изумленно наблюдавший за этой сценой, решил вмешаться.
- Насколько я помню, почитается шесть Александр, святых мучениц. Среди них - царица Александра, супруга царя Диоклетиана, уверовала в Господа, видя твердость в вере на пытках святого Георгия. Супруг решил казнить отступницу, но она скончалась от пыток, на пути к месту казни в Никомидии. Это случилось где-то в четвертом веке. Так что ты, братец, ошибаешься в адресате молитвы батюшки.
Солдат молча повернулся и направился к выходу. Но решив, очевидно, что последнее революционное слово должно остаться за ним, с порога бросил:
- Я вам не братец, я - товарищ Дорофеев, солдат революции. А своими поповскими бреднями только и можете, что голову простым людям морочить, да прошло нынче ваше времечко. Ничего, мы еще потолкуем.
Кобылинский и Боткин молча закурили. Кобылинский неожиданно улыбнулся, что случалось с ним крайне редко и, с некоторым недоверием, спросил:
- Вот уж никак не ожидал в вас, доктор, встретить такого искусного богослова. А это действительно соответствует церковным канонам, те сведения, что вы сообщили этому мерзавцу? Или просто придумали на месте, чтобы помочь мне?
- А вы, Евгений Степанович, полагали, коли доктор, то кроме «Отче наш» ничего не помнит и ни во что нее верует? Может, я в чем-то и ошибся, но вряд ли. Впрочем, это не составляет труда проверить по книгам. Мне довелось в свое время читать довольно много богословской литературы. В какой-то степени, это даже стало привычкой.
- Пожалуйста, не обижайтесь, доктор. Я очень признателен за вашу поддержку. Но пригласил вас, Евгений Сергеевич, я по другому поводу. Хочу и посоветоваться с вами, и рассказать кое-какие неприятные вещи.
- К великому сожалению, приятные вещи теперь рассказывать не принято.
- Вы только что стали свидетелем отвратительного случая. Но, поверьте, подобные истории случаются почти ежедневно. Это не жизнь, а сущий ад. Нервы натянуты до предела. Я не говорю о постоянном отсутствии денег на содержание государя и выплаты солдатам. Но вчера солдаты вынесли постановление о снятии нам, офицерам, погон.
Причем солдаты революции, вроде товарища Дорофеева, решили идти до конца и оскорбить не только нас, но и великих княжон. Они постановили разломать ледяную горку у нас во дворе, с которой катаются дети. Знаете, какую они выдвигают причину? Великие княжны поднимаются на нее, чтобы их видели с улицы и они могли передавать туда сигналы.
Не могу понять, что это - чудовищное невежество и дикость или вековое хамство, забродившее на большевистских дрожжах. Хотя, по сути, это одно и тоже.
Я понял, что больше у меня нет власти, и почувствовал полное свое бессилие. Я попросил доложить государю, что мне нужно его видеть. Меня тотчас провели в его кабинет. Я сказал: «Ваше Величество, власть выскальзывает из моих рук. С нас сняли погоны. Мне не удастся быть более полезным вам. Если вы разрешите, я хочу уйти, я не могу больше».
Государь обнял меня и сказал: «Евгений Степанович, от себя, жены и детей прошу вас успокоиться. Вы видите, что мы все терпим. Надо и вам потерпеть».
Он еще раз обнял меня и мы поцеловались. Я буду терпеть и решил остаться.
Но я рассказал вам эту историю, только чтобы вы поняли: мы сидим на пороховой бочке. Знаю, что вы часто самостоятельно обращались к комиссарам с разного рода просьбами для государыни. Поверьте, это может плохо кончиться и для вас, и для нее. Прошу вас, прежде, чем идти к ним, переговорите со мной.
Боткин по своему обыкновению ответил не сразу:
- Что можно добавить к сказанному Александром Сергеевичем: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный»? У меня недавно был разговор с государыней. Она сказала удивительно точную фразу: в русском характере есть странность - человек скоро делается гадким, плохим, жестоким и безрассудным, но одинаково быстро он может стать другим. В сущности они - большие, темные дети.
Страшно, что творится, как убивают, лгут, крадут, но надо перенести, очиститься, переродиться.
Вы правы, я действительно ходил к комиссару Панкратову незадолго до его отъезда отсюда и передал настоятельную просьбу Александры Федоровны о разрешении ей с дочерьми посещать городской собор.
- И что же вам ответил Панкратов?
- Он стал пугать меня тем же, что и вы: будто я, князь Долгорукий, доктор Деревенко и так слишком часто бываем в городе. Это, якобы, вызывает раздражение у толпы и они могут, как он выразился, «пустить нам кровушку». Но я постоянно навещаю с визитами городских обывателей и вижу только теплое, доверительное отношение.
- Панкратов сказал вам совершенную правду: толпы дезертиров, заполонивших город, только и ждут повода, чтобы учинить расправу над всеми нами. Ходят слухи о несметных царских сокровищах, которые здесь хранятся под моей охраной. Ждать ничего хорошего не приходится, не обольщайте себя надеждой, Евгений Сергеевич.
- В этом отношении я совершенно с вами согласен, господин полковник, и впредь обязуюсь свои действия согласовывать с вами. Но погоны с мундира все равно ни в коем случае не сниму.
В дверь постучали. Вошел стрелок охраны.
- Господин полковник, бывший царь гулять собираются во дворе. Что прикажете?
- Проверьте внешнюю охрану и проводите государя. Я сейчас выйду во двор.
Николай и четыре великие княжны уже стояли около гардеробной, одетый в офицерскую шинель, перепоясанную армейским кожаным ремнем. Девушки были одеты в каракулевые полушубки и одинаковые пуховые шапочки.
Николай приветливо улыбнулся Боткину и Кобылинскому:
- Я рад, господа, что вы тоже решились на прогулку. Надо подышать свежим воздухом перед премьерой. Совершенно напрасно, Евгений Сергеевич, вы отказались от главной роли: она словно специально написана Чеховым для вас.
- Ваше Величество, я в театре могу играть только одну роль - внимательного зрителя, и с нетерпением жду сегодняшней премьеры.
- Надеюсь на ваше снисхождение к моим актерским талантам, тем более что я уже сегодня побывал в руках нашей волшебницы-дантиста госпожи Рендель. Боюсь, с дикцией не все будет в порядке. Пожалуй, самое лучшее лекарство - немного поработать: пойду возьму пилу.
Николай любил физическую работу, и одним из любимых занятий в период ссылки в Тобольск сделались уборка снега и пилка дров. На одной из фотографий того периода он в офицерской, еще с погонами, гимнастерке; над левым карманом - белый Георгиевский крестик. В руках бывшего императора - большая лопата с целым снежным сугробом.
Отцу всегда помогали дочери, чаще старшие - Ольга и Татьяна, с детства любившие спорт. Боткин, много болевший в последнее время, не мог принимать участие в уборке снега или заготовке дров. Обычно он гулял с младшими сестрами или ходил вдоль забора, ожидая, когда император закончит работу.
В тот день Николай записал в дневнике: «В 11 1/2 была обедня. День стоял чудный, теплый, совсем весенний: днем таяло. Сидел у Рендель. Работали в саду и пилил. После чая репетировали. Вечером состоялся спектакль. Сперва шла анг. пьеса - «The Cristal Gazer» - Мария и m-r Gibbs, а затем наша - «Медведь», в кот. играли: Ольга, опять Мария и я. Волнений в начале представления было много, но, кажется, хорошо сошло» . (Дневники императора Николая II. М.,1991. С.668)
Спектакль действительно удался. В столовой сдвинули столы, на принесенных загодя стульях расположились зрители: императрица, великие княжны, не занятые в спектакле, несколько придворных, оба врача - Боткин и Деревенко. Алексей, проявлявший наибольший интерес к предстоящему представлению, уселся на маленькую скамейку впереди всех перед рампой, сооруженной изобретательным Жильяром.
После антракта, во время которого артисты вместе со зрителями пили чай, начался водевиль Антона Павловича Чехова. Не меньше самодеятельных артистов волновался режиссер постановки, преподаватель английского языка царских детей Чарльз Сидней Гиббс, которого в России сразу переименовали в Сиднея Ивановича. Нервно потирая руки, он беспрерывно сновал между импровизированным занавесом и зрительным залом, на хо¬ду давая советы действующим персонажам пьесы.
Николай исполнял роль отставного поручика артиллерии, помещика Смирнова, хорошенькой вдовушкой Еленой Ивановной Поповой стала Ольга, но наибольший успех выпал Марии, которая в накладной бороде и всамделишных сапогах старательно изображала старого лакея Луку.
После финальной сцены благодарные зрители не скупились на аплодисменты. Стол вновь вернулся на свое место и, по заведенному уже порядку, все вновь уселись за чаепитие. Самовар источал тепло, за окнами сделалось особенно темно и вьюжно, и все присутствующие ощущали себя удивительно близкими людьми, как это бывает только в очень дружных и хороших старинных семьях.
Заканчивался один из последних благополучных вечеров этих людей. Совсем скоро их тайно, небольшими группами, отправят в Екатеринбург, где почти все, сидевшие за тем веселым столом, будут безжалостно убиты.
ФИНАЛ
Большая часть солдат особого отряда, прибывших с царской семьей из Петрограда, заменялась новобранцами, уже отравленными дурманом революционной пропаганды.
К середине марта отношение новых охранников к царской семье стало издевательски агрессивным. На внутренней стороне забора появились похабные надписи, полупьяная солдатня с диким хохотом и гиканьем разрушила ледяную горку, с которой любили кататься великие княжны и Алексей. В то же время, дисциплина внутри отряда резко падала, нередко караульные просто спали на посту, несмотря на грозные окрики своих командиров.
Пьер Жильяр писал: "Наглость зазнавшихся солдат превосходит все, что только можно себе представить. Всех уехавших заместили молодежью, невообразимо распущенной и разгульной. Государь и государыня, несмотря на растущие со дня на день неприятности, все же надеются, что найдутся между оставшимися верными хоть несколько человек, которые попытаются их освободить. Никогда еще обстоятельства не складывались более благоприятно для побега, так как еще нет представителя правительства большевиков в Тобольске. было бы легко при содействии полковника Кобылинского, заранее склонного в нашу пользу, обмануть бдительность наглой и распущенной охраны. Достаточно было бы нескольких энергичных людей, которые извне действовали бы по определенному плану и решительно...
Император ставил здесь два условия, сильно усложняющие дело: он ни в коем случае не может допустить, чтобы царское семейство было разлучено и не соглашался покинуть территорию Российской империи.
Императрица по этому поводу сказала мне следующее: "Ни за что на свете я не хотела бы покинуть страну. Мне кажется, что, если бы нам пришлось уехать за границу, это было бы равносильно тому, чтобы порвалась последняя нить, связывающая нас с прошлым, и тогда это прошлое, я чувствую, погибло бы безвозвратно". (Жильяр П. Указ. соч. С.147-148)
Но растаял снег и вместе с ним призрачная надежда надежда на чудесное спасение...
Во второй половине 22 апреля в Тобольск вошел конный отряд в 150 сабель во главе с комиссаром Яковлевы Утром следующего дня новый комиссар явился к полковнику Кобылинскому и предъявил три мандата за подписью председателя ЦИК Якова Свердлова.
Первый документ удостоверял личность Василия Васильевича Яковлева, второй и третий - содержали предписания на имя Кобылинского и бойцов отряда о беспрекословном исполнении приказов Яковлева, которому было предоставлено право расстреливать неповинующихся на месте - без суда и следствия.
Несмотря на чрезвычайность своих полномочий, Яковлев ни словом не обмолвился о цели своего приезда. Он только попросил собрать всех солдат во дворе к полудню, а пока провести его в дом и представить Николаю Александровичу.
В дневнике императора в тот день записано: "10 (23) апреля. Вторник. В 10 1/2 часов утра явились Кобылинский с Яковлевым и его свитой.
Принял его в зале с дочерьми. Мы ожидали его к 11 часам, поэтому Аликс не была еще готова.
Он вошел, бритое лицо, улыбаясь и смущаясь, спросил, доволен ли я охраной и помещением. Затем почти бегом зашел к Алексею, не останавливаясь, осмотрел другие комнаты и, извиняясь за беспокойство, ушел вниз. Так же спешно он заходил к другим в остальных этажах.
Через полчаса он снова явился чтобы представиться Аликс, опять поспешил к Алексею и ушел вниз. Этим ограничился осмотр дома..."
Александра Федоровна также кратко зафиксировала в дневнике этот визит: "Утром новый комиссар Яковлев зашел навестить нас (впечатление - интеллигентного, крайне нервного рабочего, инженера и т.д.)..." (Последние дневники императрицы Александры Федоровны. С.190)
Любопытно, на основание каких ранее виденных инженеров, государыня сделала такой вывод?
х х х
Революция породила массовое явление миру самых необыкновенных личностей, ранее почти не встречавшихся в обыденной русской жизни. Авантюристы всех мастей, бывшие каторжане, поклявшиеся отомстить своим тюремщикам; циники, скрывавшие за возвышенными словами нутро хладнокровных убийц; романтики, прикидывавшиеся флибустьерами, - становились комиссарами, вершителями человеческих судеб. Толпы странных людей, одетых в кожаные куртки, перепоясанные ремнями с огромными кобурами, наполнили бывшие губернаторские и великокняжеские дворцы. Они шумно спорили, мрачно курили, отстукивали телеграммы и отдавали приказы.
Никогда ранее в своей жизни не командовавшие даже взводом, многие из них становились во главе армий, комиссариатов, отрядов чека, страхом и террором усмиряя многострадальную Россию. Не веря никому и ни во что, они не пытались угадать, сколько судьба отмерила им быть вершить историю России.
Как показала жизнь, большинство этих людей, исполнив свое темное предназначение, сгинуло также быстро как и появились: спустя десять-пятнадцать лет мало кто из "героев" первых месяцев русской революции остался в живых...
Одним из таких странных людей и был комиссар Яковлев Василий Васильевич. Его настоящее имя - Мячин Константин Алексеевич, 1886 года рождения, русский, уроженец села Шарлык Оренбургской губернии.
Полковник Кобылинский в свидетельских показаниях, данных следователю Н.А. Соколову, расследовавшему обстоятельства убийства царской семьи, дал подробный портрет Яковлева: "Ему на вид лет 32-33, жгучий брюнет, роста выше среднего; худой, но мускулистый и сильный; видимо, русский, производил впечатление энергичного мужчины; одет он был в матроску. Речь у него была отрывистая, но без каких-либо дефектов. Руки его чистые и пальцы тонкие. Он производил впечатление интеллигентного человека и, во всяком случае, если и не вполне интеллигентного, то "бывалого" и долго жившего где-либо за границей..." ( Последние дневники императрицы Александры Федоровны с.189)
Яковлев-Мячин рано примкнул к революционному движению, в 1905 году он уже профессиональный боевик, один из руководителей уральского "Боевого отряда народного вооружения". Его бомбы взрываются в квартире предводителя местных черносотенцев, в полицейской управе. Он организовывал боевые дружины в Екатеринбурге, Златоусте, уральских заводах. Вершиной его террористической деятельности становятся вооруженные грабежи поездов. Революции и революционерам нужны были деньги. Особенно тем, кто обитал на солнечном Капри... Именно туда, к ласковым волнам Средиземного моря и подался в Яковлев-Мячин, после налета на пассажирский поезд на станции Миасс в 1910 году.
Только в 1917 году террорист возвращается в Россию. Он служит в ВЧК, затем едет военным комиссаром в Екатеринбург. В марте 1918 года он возвращается в Москву, где встречается со своим давним приятелем и соратником по "эксам" Яковом Свердловым. Тот поручает Яковлеву ответственное задание - перевезти царскую семью из Тобольска в Екатеринбург, после чего в Кремле решат насколько целесообразно транспортировать Николая II в Москву для предания революционному суду.
Перевод бывшего императора в Екатеринбург - оплот самых фанатичных и кровавых представителей большевистской партии, на деле мог означать только физическое уничтожение Николая и его близких. Понимая это, Яковлев при прощании спросил у Свердлова: "Груз должен быть доставлен живым?" Свердлов резко ответил: "Живым!" Время выносить приговор еще не пришло: большевики вовсю заигрывали с немцами и пока не хотели громкого скандала в связи с гибелью царской семьи, который мог бы осложнить переговоры.
Внезапное обострение гемофилии у Алексея внесло поправки в план Свердлова - увозить больного ребенка из Тобольска было нельзя. Камердинер Волков рассказывал: "Все мы видели, что он (Яковлев) высматривает Алексея Николаевича, проверяет, действительно ли он болен, не притворяется ли он, не напрасно ли говорят о его болезни. Я категорически удостоверяю, что это так и было. Очевидно было, что для этого Яковлев и ходил тогда в дом". (Соколов Н.А. Указ соч. с. 59)
После обмена телеграммами с Москвой, Яковлев решил провести эвакуацию царской семьи в два этапа: первым должен был быть вывезен из Тобольска бывший император.
25 апреля Яковлев лично сообщил Николаю II, что на следующее утро он должен будет увезти его в один из уральских городов. Император пытался возражать, но Яковлев остановил его: "Если вы отказываетесь ехать, я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Вы можете быть спокойны. За вашу жизнь я отвечаю головой. Если вы не хотите ехать один можете ехать с кем хотите. Завтра в 4 часа мы выезжаем" (Буранов Ю., Хрусталев В. Гибель императорского дома. М., С. 192)
Николай был ошеломлен словами Яковлева. Оставлять семью, больного сына, уезжать одному в неизвестность, которая не могла принести ничего хорошего... Император прекрасно понимал, что в лучшем случае, ему предстоит стать обвиняемым на политическом процессе. Но он слишком хорошо помнил историю французской революции и судьбу Людовика XVI, чтобы тешить себя надеждой на благополучный исход такого судилища...
Еще большее смятение охватило Александру Федоровну: ее душа разрывалась между материнской заботой о больном сыне и страхом за мужа, которому угрожала смертельная опасность. Не находя себе места, императрица металась по комнате, нервно сжимая руки, и говорила вслух сама с собой. Жильяр, находившийся в те часы рядом с государыней, навсегда запомнил ее слова:
"Государь уезжает, его увозят ночью одного. Этого отъезда не должно быть и не может быть. Я не могу его оставить в такую минуту. Я чувствую, что его увозят, чтобы попробовать заставить сделать что-нибудь нехорошее. Его увозят одного потому, что они хотят его отделить от семьи, чтобы попробовать заставить подписать гадкую вещь под страхом опасности для жизни всех своих, которых он оставил в Тобольске, как это было во время отречения в Пскове. Я чувствую, они хотят заставить его подписать мир в Москве. Немцы требуют этого, зная, что только мир, подписанный Царем, может иметь ценность в России. Мой долг не опустить этого и не покинуть его в такую минуту. Вдвоем легче бороться, чем одному, и вдвоем легче перенести мучения, чем одному. Но ведь я не могу оставить Алексея. Он так болен. Я ему нужна. Что будет с ним без меня?" (Соколов Н. Указ соч. С 62.)
Великая княжна Татьяна Николаевна, глядя на растерянную мать, тихо сказала: "Но, мама, надо все-таки решить что-нибудь, если Папа уезжает так скоро".
Александра Федоровна посмотрела на дочь и призналась: "Это первый раз в моей жизни, что я не знаю совершенно, как поступить. До сих пор Бог мне всегда указывал дорогу. А сегодня я не знаю, что мне делать..."
Она долго не решалась зайти в комнату к Алексею, который уже несколько раз звал мать к себе. Потом государыня глубоко вздохнула и решительно произнесла: "Решено. Мой долг - ехать с ним. Я не могу отпустить его одного, а вы будете смотреть за Алексеем здесь". Она вошла к сыну, обняла мальчика и долго плакала, впервые в жизни не скрывая своих слез...
В соседей комнате к императрице подошел Боткин и сказал, что если государыня не возражает, он просит разрешить ему также ехать вместе с ними.
- А как же ваши дети?, - с участием спросила Александра Федоровна.
- Ваше Величество, мой долг находится возле вас и государя. Я надеюсь, что с детьми ничего не случится - Татьяна уже совсем взрослая девушка и сможет позаботиться о брате. Кроме того, новый комиссар утверждает, что скоро все оставшиеся смогут догнать нас...
Александра Федоровна, сдерживая слезы, молча улыбнулась и протянула руку Боткину.
Евгений Сергеевич пошел к себе на квартиру, чтобы уложить вещи. Сборы были недолгие. Татьяна Мельник-Боткина вспоминала: "Взяв только маленький чемоданчик с лекарствами, сменой белья и умывальными принадлежностями мой отец надел чистое дворцовое платье, перекрестил, поцеловал нас, как всегда, и вышел.
Был теплый весенний день, и я смотрела, как он осторожно на каблуках переходил грязную улицу в своем штатском пальто и фетровой шляпе..." (Мельник-Боткина Т.Е. Указ. соч. С.91)
Поздно вечером на семейном совете было окончательно решено, что с Николаем поедут Александра Федоровна, великая княжна Мария, князь Долгоруков, Евгений Сергеевич Боткин, камердинер Терентий Чемодуров, лакей Иван Седнев и горничная Анна Демидова.
26 апреля в половине четвертого утра к подъезду губернаторского дома были поданы длинные парные дроги, в которых разместились отъезжающие. Николай хотел сесть с дочерью, но Яковлев поместился с императором сам. Боткин ехал в одной повозке с князем Долгоруковым. Спереди и сзади колясок скакали конные охранники, в одной из повозок стояли два пулемета.
В Тобольске остались три испуганные, плачущие молоденькие девушки, их тяжело больной брат и несколько близких людей. И со всех сторон их окружали враги, готовые в любую минуту погубить этих детей, имевших несчастье родиться в царском дворце...
х х х
Александра Федоровна описывала впечатление от своего последнего в жизни путешествия в дневнике: "Путешествие в экипаже. 13(26). Апрель. Пятница.
Мария и я в тарантасе. Н<иколай > с ком<иссаром> Яковлевым. Холодно, пасмурно и ветрено. Переправились через Иртыш. После смены коней в 8 и в 12 останавливались в деревне и пили чай с нашей холодной закуской. Дорога просто ужасная, замерзшая земля, грязь, снег, вода до живота лошадей. Жутко трясло, болит все тело. После 4-смены чека соскочила, и нам пришлось перебираться в другую корзину. 5 раз меняли коней и пересели в другую корзинку. Остальные меняли экипажи каждый раз. В 8 добрались до д. Ивлево, где мы провели ночь в доме, в котором раньше был деревенский магазин. Мы 3-е спали в одной комнате, мы на своих постелях Мария на полу на своем матрасе, Нюра (Демидова) в гостиной, где мы ели свои продукты и находился наш багаж. В<аля> (Долгоруков) и Е.С. (Боткин) в одной комнате, наши люди - в другой, все на полу. Легли спать в 10, смертельно усталые, все тело болит. Никто не говорит, куда мы направляемся из Тюмени, - некоторые предполагают Москву. Дети должны будут последовать за нами, как только река освободиться и Бэби поправится. По очереди каждый экипаж терял колесо, или что-то еще сокрушительно ломалось. Багаж всегда опаздывал. Болит сердце, боль усилилась. Написала детям с нашим первым ямщиком". (Последние дневники императрицы Александры Федоровны. С194)
В Тюмень отряд с арестованными прибыл вечером 27 апреля. Здесь погрузились на поезд, который направился по направлению к Екатеринбургу.
В интервью репортеру газеты "Известия" 16 мая 1918 года Яковлев рассказал некоторые подробности путешествия: "Дело доходило до курьезов. Известно, что коридоры в вагонах очень узкие, и когда в них встречаются два человека, один должен посторониться. Александра Федоровна не желал, чтобы кому-нибудь из нас пришлось посторониться, пропуская ее. Поэтому она вставала ежедневно в 4-5 часов утра, чтобы пойти в уборную помыться. Если, выходя из уборной, она видела в коридоре часового, то возвращалась обратно и запиралась там, пока часовой не выходил из коридора". (Цит. по кн. Мельник-Боткиной С 174)
При подъезде к Екатеринбургу произошло чрезвычайное происшествие: Яковлев внезапно поменял маршрут, решив следовать в Москву по более длинному пути - через Омск. Поезд пошел по новому направлению, а в Екатеринбурге с нетерпением ожидали прибытия конвоя. Узнав об изменении маршрута, Уральский облисполком немедленно заклеймил Яковлева "изменником делу революции" и отдал приказ задержать поезд с Николаем Романовым и его спутниками.
Прибыв в Омск, Яковлев доложил о создавшейся ситуации Свердлову, но тот приказал двигаться в Екатеринбург: "... Задача прежняя. Ты выполнил самое главное..."
Когда Николай узнал об этом, он сказал: " Я бы поехал куда угодно, только не на Урал" (Буранов. Хрусталев С212). Но желания бывшего царя никто уже не спрашивал...
х х х
Крутые виражи последней поездки Николая II послужили благодатной почвой для самых смелых гипотез историков .
Одна из них гласила, что бросок на Омск, Яковлев предпринял в надежде спасти императорскую чету, доставив Николая и Александру на Дальний Восток или спрятав их в горах до подхода белых войск.
Немаловажную роль в создании подобных легенд сыграла для этого и дальнейшая судьба комиссара Яковлева. С приходом к власти в Сибире адмирала Колчака, Яковлев переходит на сторону белых, а затем перебирается в Харбин, где живет под именем Стоянович. Здесь он живет до 1924 года, занимается журналистикой, пишет статьи для светской прессы. В 1928 году Яковлев пишет покаянной письмо Сталину, умоляя дать разрешение вернуться в Россию. Получив согласие, он приезжает на родину, где вскоре состоялся суд, приговоривший его к десяти годам заключения. В 1933 году за примерное поведение и работу Яковлева досрочно освобождают, но спустя пять лет следует новый арест. В 1938 году в подвале НКВД бывший революционер-боевик, бывший красный комиссар Яковлев-Мячин-Стоянович был расстрелян своими коллегами-чекистами...
Первыми информацию о монархических замыслах Яковлева подбросили сами большевики, после того, как комиссар перешел на сторону Колчака. Впоследствии эта версия, несмотря на отсутствие фактов, получила широкое распространение в кругах русской эмиграции и попала на страницы многих книг, посвященных гибели царской семьи.
На самом деле, Яковлев лишь желал добросовестно выполнить возложенное на него поручение. Однако, пытаясь доставить узников в Москву кратчайшим путем через Екатеринбург, он оказался в гуще интриг между столичным ВЦИКом и Уральским совдепом. Яковлев прекрасно понимал, что главари Уральского облсовета предпримут попытку немедленно расстрелять царя и царицу, что может быть расценено в Кремле, как невыполнение им ответственного партийного поручения. На самом деле, и Ленин, и Свердлов только бы облегченно вздохнули, получив известие о расстреле царя где-то далеко на Урале.
Комиссар Яковлев стал расхожей пешкой в большой игре, которую вели в то время большевики на переговорах с немцами, контролировавших почти всю Украину, Белоруссию и Прибалтику. Берлин давно уже серьезно беспокоило поведение В. Ленина. Захватив власть в стране на германские деньги, лидер большевиков, с одной стороны отработал финансовые вложения Берлина, выведя России из мировой войны, но в тоже время, Ленин все чаще позволял себе делать возмутительные выходки, призывая пролетариат к мировой революции, сея тем самым микробы разложения в германской армии и обществе.
Кайзер и его окружение начали приходить к мысли о целесообразности восстановления монархии в России, как наиболее стабильной власти. Вильгельм рассчитывал, что за помощь в спасении, Николай станет благодарным должником, и поможет Германии обеспечить надежный тыл на востоке.
Германский посол в России граф Мирбах потребовал, чтобы царскую семью доставили в Москву, где она должна быть передана под защиту немецких солдат. Требование было облечено в такую форму, чтобы не дать Кремлю догадаться о подлинных намерениях немцев реставрировать царский режим.
Однако Ленин был совсем не такой наивный человек, каким его представляли себе немецкие контрразведчики и дипломаты. Не смея открыто противоречить Мирбаху, ВЦИК разработал многоходовую комбинацию. С Екатеринбургским совдепом было оговорен план физического уничтожения царской семьи, а в Тобольск послан В. Яковлев, перед которым была поставлена задача доставить семью императора в Москву.
Яков Свердлов, лично руководивший всей операцией, на самом деле, желал только того, чтобы Николай II был перевезен в Екатеринбург. Далее за дело принимались местные большевики... Яковлев в детали этого зловещего плана посвящен не был - ему отводилась достаточно скромная роль конвоира заключенных из Тобольска до Екатеринбурга.
Графу Мирбаху было сообщено, что царская семья захвачена уральскими комиссарами, которые не желают слушать столичное правительство, искренне желавшее спасти Николая. Немцам пришлось смириться со случившимся как с непреложным фактом. К тому же, в самой Германии все сильнее нарастало недовольство политикой кайзера, на Западном фронте немцев преследовали неудачи, и заботы о судьбе бывшего русского царя перестали волновать Берлин.
х х х
Когда поезд с бывшим царем походил к Екатеринбургу, здесь его уже ждали. На перроне собралась разношерстная толпа, требовавшая немедленно расстрелять Николая и Александру. Возбуждение росло. Яковлев был вынужден отдать приказ расчехлить пулеметы. Простояв три часа, состав перевели на соседнюю станцию - Шарташ.
Здесь арестованных наконец вывели из вагона. Первым вышел Николай, одетый в шинель без погон, за ним императрица, опиравшаяся на трость. На перроне за ними пристально смотрели руководители местных большевиков - А. Белобородов, Председатель Уральского Облсовета; Ф.Голощекин, секретарь Уральского обкома РКП(б); Жилинский, член Уральского областного Совета.
Всех арестованных посадили в открытый автомобиль и в сопровождении вооруженных до зубов солдат отвезли в дом "Особого назначения", находившийся на углу Вознесенского проспекта и Вознесенского переулка. Комендантом импровизированной тюрьмы для царской семьи был назначен бывший слесарь, ставший членом исполкома Уральского содепа А. Авдеев. Даже его товарищи по партии признавали, что он " был пьяница, грубый и неразвитой; душа у него была недобрая" (Последние дневники императрицы Александры Федоровны С 203)
Когда арестованные вышли из машины Голощекин обратился к Николаю II: "Гражданин Романов, вы можете войти". Затем в двери по очереди пропустили всех остальных узников, последним вошел доктор Боткин. Когда за ним хотел последовать генерал-майор князь Василий Александрович Долгоруков, его молча оттеснили в сторону, а затем усадили в машину и увезли в тюрьму, где вскоре он был убит.
В тот же день в столицу из Уралсовета была отправлена срочная телеграмма:
"Председателю Совнаркома Ленину.
Председателю ЦИК Свердлову.
Из Екатеринбурга
Сегодня 30 апреля 11 часов петроградского <времени> я принял от комиссара Яковлева бывшего царя Николая Романова, бывшую царицу Александру и их дочь Марию Николаевну. Все они помещены особняк, охраняемый караулом. Ваши запросы и разъяснения телеграфируйте мне.
Председатель Уральского Облсовета
Белобородов" (ГА РФ Ф.130, оп 2 д1109, л. 21)
х х х
Особняк, в котором, царской семье предстояло провести последние недели жизни, ранее принадлежал инженеру-строителю Николаю Ипатьеву. За два дня до прибытия в Екатеринбург Николая и Александры, дом был реквизирован и в нем срочно были начаты строительные работы - заколачивались запасные выходы, белой краской замазывали окна, десятки подвод везли доски для забора. Ипатьев попытался было протестовать против откровенного грабежа, но ему заявили, что его дом потребовался для государственных нужд и порекомендовали держать язык за зубами.
С фасада здание казалось одноэтажным, но со стороны внутреннего двора, дом имел два этажа. Особняк был выстроен в семидесятых годах XIX века. Парадный подъезд находился рядом с большими воротами, ведущими во двор и сад. Второй вход находился сбоку, со стороны Вознесенского переулка, спускающегося в городской парк.
Все детали режима заключения арестованных до мелочей согласовывались с Москвой. 17 (30 ) апреля Свердлов телеграфировал Белобородову: "Предлагаю содержать Николая (Романова) самым строгим порядком Яковлеву поручается перевозка остальных. Предлагаю прислать смету всех расходов, считая караулы. Сообщить подробности условий нового содержания. Председатель ЦИК Свердлов". (ГА РФ Ф 130. Оп. 2.Д.1109.Л.24)
Сразу после приезда арестованных грубо обыскали. Один из производивших обыск выхватил ридикюль из рук Александры Федоровны и вывалил его содержимое на стол. Николай с возмущением вступился за жену: "До сих пор я имел дело с честными и порядочными людьми". На это замечание Авдеев лишь бросил реплику: "Прошу не забываться, что вы находитесь под арестом".
Камердинер Чемодуров, один из немногих прибывших с Николаем и Александрой из Тобольска и оставшийся в живых, вспоминал подробности первых дней заключения: "В ипатьевском доме режим был установлен крайне тяжелый, и отношение охраны было прямо возмутительное, но государь, государыня и великая княжна Мария Николаевна относились ко всему происходившему по наружности спокойно и как бы не замечали окружающих лиц и их поступков.
День проходил обычно так: утром вся семья пила чай - к чаю подавался черный хлеб, оставшийся от вчерашнего дня; часа в 2 обед, который присылали уже готовым из местного совета рабочих депутатов, обед состоял из мясного супа и жаркого; на второе чаще всего подавались котлеты. Так как ни столового белья, ни столового сервиза с собой мы не взяли, а здесь нам ничего не выдали, то обедали на не покрытом скатертью столе; тарелки и вообще сервировка стола была крайне бедная; за стол садились все вместе, согласно приказанию государя; случалось, что на семь обедавших поддавалось только пять ложек. К ужину подавались те же блюда, что и к обеду. Прогулка по саду разрешалась только один раз в день, в течение 15-20 минут; во время прогулки весь сад оцеплялся караулом; иногда государь обращался к кому-нибудь из конвойных с малозначащим вопросом, не имевшим отношения к порядкам, установленным в доме, но или не получал никакого ответа, или получал в ответ грубое замечание... День и ночь в верхнем этаже стоял караул из трех красноармейцев: один стоял у наружной входной двери, другой в вестибюле, третий близ уборной. Поведение и вид караульных был совершенно непристойный: грубые, распоясанные, с папиросами в зубах, с наглыми ухватками и манерами, они возбуждали ужас и отвращение". (Соколов С.163)
Авдеев нередко садился обедать за стол вместе со своими заключенными. В фуражке, без пиджака, с потухшей папиросой в зубах, он был нагл и бесцеремонен. Однажды он стал накладывать в свою тарелку котлеты и локтем сильно ударил в лицо Николая. Тот молча отодвинулся...
Татьяна Мельник-Боткина писала, что в письмах отца "проскальзывало недовольство и если он начинал считать охрану резкой, то это значило, что жизнь там уже очень тяжела и охрана начала издеваться". (Мельник-Боткина Т.Е. Указ. соч. С.95)
х х х
Николай и Александра - люди, еще недавно обладавшие неограниченной властью, несметными богатствами, жившие в условиях полного комфорта, оказавшись лишенными всего, казалось, совершенно не тяготились бытовыми неудобствами, не жаловались на скудное питание, жизнь взаперти. Как ни поразительно это звучит, обстановка дома инженера Ипатьева даже понравилась его невольным обитателям. Несмотря на замазанные краской окна, неизбежный при отсутствии хозяев беспорядок в вещах, в доме чувствовался уют, сохранялась теплая атмосфера, созданная бывшими владельцами особняка. "Дом хороший, чистый, - записал Николай II в дневнике. - Нам были отведены четыре большие комнаты: спальня угловая, уборная, рядом столовая с окнами в садик и с видом на низмененную часть города и, наконец, просторная зала с аркой без дверей...
Разместились сл<едующим> образом: Аликс, Мария и я втроем в спальне, уборная общая, в столовой -Н. Демидова, в зале Боткин, Чемодуров и Седнев. Около подъезда комната кар<аульного> офицера. Караул помещался в двух комнатах около столовой. Чтобы идти в ванную и W.C. нужно проходить мимо часового у дверей кар<аульного> помещения".
Несколько дней Александра Федоровна вместе с Анной Демидовой украшала свою тюрьму: на стены вешали иконы, фотографии, картины, на пол легли ковры, привезенные из Тобольска. На косяке окна в спальне царица начертила химическим карандашом свой любимый символ счастья и надежды на удачу - древнюю свастику, и рядом поставила дату: 17/30 апреля.
Тревога не покидала душу Александры Федоровны: впервые она оказалась разлученной со своими детьми; сердце матери переполняла тревога за больного сына. С солдатом охраны, возвращавшемся в Тобольск, императрице удается передать записку, написанную на почтовой открытке и адресованную доктору В.Н. Деревенко, оставшегося с Алексеем: "Уже четыре дня ничего о всех не знаем - очень тяжело. Можно ли наступать на ноги. Как силы, аппетит, самочувствие. лежит ли на балконе? Все хочется знать..." (Письма святых царственных мучеников из заточения. СПБ. 1998. С. 312)
Нередко письма не доходили до адресатов - переписку тщательно просматривали. Настоящий скандал разразился после того, как в письме Николая к детям был обнаружен план комнат, в которых жили узники Дома особого назначения. Этот план потом большевики будут демонстрировать как свидетельство готовящегося побега.
Начиная с первых дней приезда в Екатеринбург, Боткина стали беспокоить сильнейшие боли в почках - начался очередной приступ мочекаменной болезни. Целыми днями доктор не мог подняться с постели. В это время его пациенты стали заботливыми сиделками. Александра и Николай по несколько раз в день приходили к больному, подолгу сидели рядом с ним.
19 мая Николаю Александровичу исполнилось пятьдесят лет. Это был грустный юбилей, в который раз ему вспомнился Иов Многострадальный... День рождения никак не отмечали; в дневнике Николай записал: "Дожил до 50 лет, даже самому странно! Погода стояла чудная, как на заказ. В 11 1/2 тот же батюшка отслужил молебен, что было очень хорошо. Прогулялся с Марией до обеда. Днем просидели час с четвертью в саду, грелись на теплом солнышке. Не получаем никаких известий от детей и начинаем сомневаться, выехали ли они из Тобольска!"
Девочки и Алексей, оставшиеся в Тобольске давно начали готовиться к переезду в Екатеринбург. Но П. Жильяр писал в дневнике по тому поводу: "У нас с генералом Татищевым чувство, что мы должны, насколько возможно, задержать наш отъезд; но великие княжны так торопятся увидеть своих родителей, что у нас нет нравственного права идти против их пылкого желанию". (Жильяр С.154)
В конце мая Татьяна, Анастасия, Алексей и несколько сопровождающих прибывают на поезде в Екатеринбург. Это было печальное зрелище. Пьер Жильяр описал сцену, происшедшую на перроне: "Утром, около 9 часов, несколько экипажей прибыли и стали вдоль нашего поезда. Я увидел четырех субъектов, направившихся к вагону, в котором помещались дети. Через несколько минут Нагорный - матрос, приставленный к Алексею Николаевичу, прошел мимо моего вагона, неся больного цесаревича на руках. За ним шли великие княжны, нагруженные своими чемоданами и мелкими вещами. Я хотел выйти, но был грубо оттолкнут часовым обратно в вагон.
Я возвратился к окну. Татьяна Николаевна шла последней, неся свою маленькую собачку и тащила с трудом тяжелый коричневый чемодан. Шел дождь, и я видел, как при каждом шаг она попадала в грязь. Нагорный хотел подойти помочь, но был сильно отброшен назад одним из комиссаров... Спустя несколько минут экипажи удалились, увозя детей по направлению к городу". (Жильяр П. Указ соч. С 155)
Приезд детей стал праздником для родителей. Первым делом занялись устройством новых постояльцев. Николай, Александра Федоровна, дети и горничная Анна Демидова расположились в спальнях. Остальные семь человек - доктор Е.С. Боткин, Иван Харитонов, слуга Иван Седнев и его племянник Леонид, матрос Климентий Нагорный и камердинер императора Чемодуров устроились на кушетках в гостиной и в коридорах.
Вскоре старика Чемодуров, нуждавшегося в отдых, по просьбе Николая, заменили на Алексея Труппа. Однако, вместо вокзала, Чемодурова привезли в тюрьму, где он провел два месяца до прихода в Екатеринбург Белой армии.
х х х
Охрану Дома особого назначения несли семьдесят пять человек, большей частью рабочие местных заводов. Охранникам выплачивалось жалование в размере 400 рублей в месяц. Кроме того, на фабрике или заводе им также выплачивалось вознаграждение, как "состоящим в фабричном комитете или деловом совете". (Соколов 160)
Условия содержания отличались даже от тех, в которых жили арестованные в Тобольске. Охранники входили в комнаты своих узников без всякого предупреждения или стука. Двери запрещалось запирать на ночь. Посещение ванной и туалета превратились в изощренную пытку, доставлявшую немало радости стражникам. Особенно часто они приставали к девушкам, доводя их до слез. Когда княжны шли в туалет или ванную, к ним обязательно подходил часовой, чтобы поинтересоваться, куда они идут, что собираются делать. Когда девушки проходили в уборную часовой, оставался снаружи, прислонясь к двери. Одним туалетом пользовались все - и заключенные и охрана. Пытаясь соблюсти хотя бы элементарный порядок, кто-то из великих княжон повесил над туалетом объявление: "Просьба оставлять за собой сидение в том же виде, как и перед вашим посещением туалета".
Никакого действия записка не возымела, а стену украсили надписи иного содержания: "Шура дура Шура блять гришке на х.. сять", Даздравствует власть совета!", "Пролетарии всех стран соединяйтесь", "Сашка и Гришка сидят за столом. Сам Николашка пошол за вином"... ( Цит. По: Платонову О. Терновый венец России. С. 519, 521)
По вечерам красноармейцы устраивали хоровое пение. Нестройные, пьяные голоса старательно выводили "Вы жертвою пали в борьбе роковой" или "Отречемся от старого мира". Вскоре участились случаи воровства. Сначала крали золотые вещи, затем настала очередь белья и обуви.
Однако постепенно отношение некоторых охранников к своим заключенным стало меняться. Один из них - бывший рабочий Юговского завода Анатолий Якимов рассказывал следователю Н.А. Соколову: "Я никогда, ни одного раза не говорил ни с царем, ни с кем-либо из его семьи... Я с ними только встречался. Встречи были молчаливые... Однако эти молчаливые встречи с ними не прошли для меня. бесследно. У меня создалось в душе впечатление от ни всех.
Царь был уже немолодой. В бороде у него пошла седина... Глаза у него были хорошие, добрые. Вообще он на меня производил впечатление как человек добрый, простой, откровенный, разговорчивый. Так и казалось, что вот-вот он заговорит с тобой, и, как мне казалось, ему охота была поговорить с нами.
Царица была, как по ней заметно было, совсем на него непохожая. Взгляд у нее был строгий, фигура и манеры ее были как у женщины гордой, важной.
Мы, бывало, в своей компании разговаривали про них, и все мы думали, что Николай Александрович простой человек, а она не простая и, как есть, похожа на царицу. На вид она старше его. У нее в висках была заметна седина, лицо у нее было уже женщины не молодой, а старой. Он перед ней казался моложе...
От моих мыслей прежних про царя, с какими я шел в охрану, ничего не осталось. как я их своими глазами поглядел несколько раз, я стал душой к ним относится совсем по-другому: мне стало их жалко..."( Соколов Н.А.Указ. соч. С 180)
х х х
В конце мая состояние здоровья Алексея вновь стало хуже. Доктор Боткин был вынужден обратиться в местный Исполнительный комитет с просьбой:
"Как врач, уже в течение десяти лет наблюдающий за здоровьем семьи Романовых, находящейся в настоящее время в ведении областного Исполнительного комитета, вообще и в частности Алексея Николаевича, обращаюсь к Вам, г-н Председатель, со следующей усерднейшей просьбой. Алексей Николаевич подвержен страданиям суставов под влиянием ушибов, совершенно неизбежных у мальчиков его возраста, сопровождающимися выпотеванием в них жидкости и жесточайшими вследствие этого болями. День и ночь в таких случаях мальчик так невыразимо страдает, что никто из ближайших родных его, не говоря уже о хронически больной сердцем матери его, не жалеющей себя для него, не в силах долго выдержать ухода за ним. Моих угасающих сил тоже не хватает.
Клим Григорьев Нагорный, после нескольких бессонных и полных мучений ночей сбивается с ног и не в состоянии был бы выдерживать вовсе, если на смену и в помощь ему не являлись бы преподаватели Алексея Николаевича г-н Гиббс и, в особенности, воспитатель его г-н Жильяр. Спокойные и уравновешенные, они, сменяя один другого, чтением и переменою впечатлений отвлекают в течение дня больного от его страданий, облегчая ему их и давая тем временем родным его и Нагорному возможность поспать и собраться с силами для смены их в свою очередь. Г-н Жильяр, к которому Алексей Николаевич за семь лет, что он находится при нем неотлучно, особенно привык и привязался, проводит около него во время болезни целые ночи, отпуская измученного Нагорного выспаться. Оба преподавателя, особенно, повторяю, г-н Жильяр, являются для Алексея Николаевича совершенно незаменимыми, и я, как врач, должен признать, что они зачастую, при-носят более облегчения больному, чем медицинские средства, запас которых для таких случаев, к сожалению, крайне ограничен.
Ввиду всего изложенного я и решаюсь, в дополнение к просьбе родителей больного, беспокоить Областной Исполнительный Комитет усерднейшим ходатайством допустить г.г. Жильяра и Гиббса к продолжению их самоотверженной службы при Алексее Николаевиче Романове, а ввиду того, что мальчик как раз сейчас находится в одном из острейших приступов своих страданий, особенно тяжело им переносимых вследствие переутомления путешествием, не отказать допустить их - в крайнем случае же - хотя бы одного г. Жильяра, к нему завтра же.
Ев. Боткин"( ГА РФ, ф.740, оп.1, д.6, л.1,1 об.)
С таким же успехом доктор мог обращаться за помощью к обитателям серпентария... Единственным ответом на его просьбу стал арест матроса Клима Нагорного и лакея Ивана Седнева, отправленных чекистами в тюрьму 27 июня, В отличие от старого камердинера Чемодурова, их судьба оказалась более трагичной. Трупы этих простых русских людей, замученных большевиками за верность своему долгу и государю, были обнаружены на мусорной свалке, сразу после освобождения Екатеринбурга от большевиков. Недалеко от тюрьмы также были найдены останки князя Долгорукова и генерала Татищева.
х х х
К концу мая 1918 года обстановка вокруг Екатеринбурга обострялась. 25 мая против большевиков выступил Чехословацкий легион, сформированный из 50 тысяч бывших военнопленных, которые должны были через Владивосток, направится в Европу для усиления войск Антанты.
Сибирская армия адмирала Колчака вела успешные действия против Красной армии: 7 июня пал Омск, 14 июня был взят Ялуторовск, 14 июля - Курган... В считанные дня большевики утратили контроль над Транссибирской магистралью. Освобождение Екатеринбурга было вопросом нескольких недель. В Москве решили, что настало время поставить точку в вопросе о судьбе царской семьи...
Еще 10 мая 1918 года во время вечернего заседания ВЦИК под председательством Свердлова была рассмотрена возможность скорейшего показательного суда над бывшим царем. На этом варианте особенно настаивал Л. Троцкий, который собирался выступить на "грандиозном суде-спектакле" в качестве генерального обвинителя. Процесс должен был широко освещаться в прессе, а из зала суда планировалось вести прямые трансляции по радиосети. Ленин заметил, что такой суд был бы весьма полезен, но провести его в сложившейся обстановке вряд ли удастся. 16/29 мая было объявлено военное положение, режим большевиков балансировал на краю. В этих условиях Свердлов и Ленин приняли решение о ликвидации всех членов династии Романовых.
В первых числах июля в Москву из Екатеринбурга прибыл военный комиссар Уральской области Шая (Филипп) Голощекин. Он предъявил ультиматум местного облсовета, требовавшего немедленной ликвидации царской семьи. Свердлов и Ленин были солидарны с уральскими "товарищами", но им хотелось, чтобы ответственность легла местных большевиках. Кремль предоставил им полную свободу действий.
Голощекин вернулся в Екатеринбург 12 июля. Вечером того же дня состоялось экстренное заседание Уральского облсовета, на котором он доложил о согласии руководства партии на ликвидацию Романовых. "Москва одобрила наше решение и подчеркнула. что вместе с царем должна исчезнуть вся семья. В Москве, как и у нас на Урале, опасались заговора с целью спасения цесаревича, царицы и великих княжон после смерти Николая и провозглашения царицы регентом", - вспоминал комиссар П. Войков.
Был разработан детальный план операции. Первым этапом стала попытка добиться улик, свидетельствующих о намерении царской семьи бежать из заключения. П. Войков и член местной ЧК И. Родзинский сфабриковали подложные письма, написанные от имени неких офицеров, желавших спасти заключенных Ипатьевского особняка. Письма, написанные на французском языке были переданы Романовым.
Спустя почти полвека, в мае 1964 года, Исай Родзинский коряво хвастался своими заслугами в уничтожении царской семьи: "Красными чернилами, как сейчас помню, два письма писали, писали мы, так это решено было. Это было за несколько дней еще до того, до, конечно, всех этих событии, на всякий случай так решили, затеять переписку такого порядка, что группа офицеров, вот насчет того, что приближается освобождение, так что сориентировались, чтобы они были готовы к тому... Нужно было доказательство того, что готовилось похищение". (Последние дневники императрицы Александры Федоровны С 248).
В одном из фальшивых писем было написано: "С помощью Божьей и вашим хладнокровием мы надеемся преуспеть без всякого риска. нужно непременно, чтобы одно из ваших окон было отклеено, чтобы вы могли его открыть в нужный момент. Укажите это окно... Не беспокойтесь: никакая попытка не будет сделана без совершенной уверенности в успехе. Перед Богом, перед историей и нашей совестью мы даем торжественное обещание. Один офицер".(ГАРФ Ф. 601. Оп 2. Д. 27 Л. 21)
Следующее послание содержало подробные инструкции о поведении заключенных в случае побега. Ответы требовалось писать на тех же листах, на которых содержались записки "офицера" - так, по мнению чекистов, было удобнее демонстрировать свидетельства тайных замыслов Николая и его близких.
Однако на очередное послание царская семья, вероятно, почувствовав неладное, дала отрицательный ответ: "Мы не хотим и не можем бежать. Мы можем только быть похищенными силой, т.к. сила нас привела в Тобольск. Так не рассчитывайте ни на какую активную помощь с нашей стороны. Комиссар имеет много помощников, они меняются часто и стали озабоченными. Они охраняют наше заключение, как и наши жизни, добросовестно и очень хороши с нами. Мы не хотим, чтобы они страдали из-за нас, ни Вы из-за нас, в особенности, во имя Бога, избегите кровопролития... Если Вы следите за нами, Вы сможете всегда прийти нас спасти в случае опасности неизбежной и реальной. Мы совершенно не знаем, что происходит снаружи, не получая ни журналов, ни газет, ни писем. С тех пор, как позволили открывать окно, надзор усилился, и даже запрещают высовывать голов, с риском получить пулю в лицо". (ГАРФ Ф.601.Оп.2.Д.27.Л.24.)
О нравах охраны Дома особого назначения можно судить сопоставив слова из письма о том, что стражники "хороши с нами" и с фразой о риске получить от них "пулю в лицо", показавшись в окне...
Получив это письмо от заключенных, большевики поняли, что покончить с царской семьей при "попытке к бегству" не удастся. Тогда был разработан план уничтожения Николай II и всех его близких непосредственно в ипатьевском особняке. Первым делом решено было заменить охрану из рабочих-красноармейцев на латышей-чекистов. Начальника охраны алкоголика Авдеева сменил испытанный "солдат революции" Янкель Юровский. 4 июля он стал комендантом Дома особого назначения.
Янкель (Яков) Михайлович Юровский родился в 1878 году в Томске. Его дед был раввином, отец - стекольщик, мать - швея. Работал часовщиком, фотографом, с юности примкнул к революционному движению. Во время мировой войны был призван в армию, учился в фельдшерской школе. С января 1918 года - председатель следственной комиссии революционного трибунала, член коллегии областной ЧК. Именно этот человек до мельчайших деталей разработал план физического уничтожения одиннадцати заключенных дома Ипатьева, среди которых был один больной ребенок и четыре молодые девушки.
Юровский был палачом по призванию - хладнокровным, расчетливым, безжалостным, и в тоже время не испытывавшим личной ненависти к своим жертвам. Он мог утром прийти навестить больного Алексея, поинтересоваться его здоровьем, а затем поехать в лес, чтобы выбрать место для тайного захоронения цесаревича, его сестер и родителей. Комендант заботился об охране вверенного ему объекта и безжалостно наказывал виновных красноармейцев, уличенных в мародерстве. Но также старательно и педантично этот человек готовился к намеченному массовому убийству: подбирал верных людей, оружие, подыскивал подходящее помещение, готовил коробки для царских драгоценностей и архива, выписывал бутыли с серной кислотой и бензином, чтобы изуродовать трупы, сделать их неузнаваемыми. Его поведения, поступки потом будут неосознанно копировать эсэсовцы в фашистских концлагерях смерти, заставлявшие свои жертвы перед смертью снимать одежду и обувь - вещи необходимые для рейха...
х х х
Историки долго утверждали, что никто из семьи Романовых и их приближенных до последней минуты не подозревал о готовившемся убийстве. Но трудно поверить, что Николай II или Александра Федоровна могли заблуждаться в том, какая может ожидать их участь. Они чувствовали приближение конца и только в своей глубокой вере, в молитве находили силы оставаться спокойными и мужественными. В одном из писем великой княжны Ольги Николаевны, написанных из заточения, есть замечательные строки, иногда называемые "Духовным завещанием императора". Ольга писала на свободу: "Отец просил передать всем тем, кто Ему остался предан, и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за Него, так как Он всех прости и за всех молится, чтобы не мстили за себя и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но что не зло победит зло, а только любовь".
Показания очевидца событий, происходивших в июльские дня 1918 года в Екатеринбурге и непосредственно в ипатьевском особняке пленного австрийца Иоганна Мейера, переметнувшегося к большевикам, подтверждают, что по крайне мере еще один из заключенных в «Доме особого назначения» знал о приближении катастрофы. По словам Мейера, в конце июня Боткина вызвали в местный штаб ВЧК: “Слушайте, доктор, революционный штаб решил выпустить вас на свободу. Вы - врач и желаете помочь страждущим людям. Для этого вы имеете у нас достаточно возможностей. Вы можете в Москве взять управление больницей или открыть собственную практику. Мы вам дадим рекомендации, так что никто не сможет иметь что-нибудь против вас.
Доктор Боткин молчал. Он смотрел на сидящих перед ним людей и, казалось, не мог побороть недоверия к ним. Казалось, он почуял западню...
- Поймите нас, пожалуйста, правильно. Будущее Романовых выглядит несколько мрачно...
Казалось, что доктор начинал медленно понимать. Его взор переходил с одного на другого. Медленно, почти запинаясь, решился он на ответ:
- Мне кажется, я вас правильно понял, господа. Но, видите ли, я дал царю честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения невозможно не сдержать такого слова. Я также не могу оставить наследника одного. Как могу я это совместить со своей совестью? Вы все должны это понять... Я благодарю вас, господа, но я остаюсь с царем! - сказал Боткин и встал. Его рост превышал всех...». (Мейер И.П. Как погибла царская семья М., 1990. С.16-17)
Хотя не все историки верят в подлинность воспоминаний Мейера, но его показания подтверждает уникальный архивный документ, хранящийся в Государственном архиве Российской Федерации, - неоконченное письмо Евгения Боткина брату: «Дорогой мой, добрый друг Саша, делаю последнюю попытку писания настоящего письма, - по крайней мере, отсюда, - хотя эта оговорка, по-моему, совершенно излишняя: не думаю, чтобы мне суждено было когда-нибудь откуда-нибудь еще писать, мое добровольное заточение здесь настолько же временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер - умер для своих детей, для друзей, для дела...
Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен, как хочешь: последствия почти тождественны...
Вообще, если «вера без дел мертва есть», то «дела» без веры могут существовать и, если кому из нас к делам присоединяется и вера, то это лишь по особой к нему милости Божией. Одним из таких счастливцев, путем тяжкого испытания - потери моего первенца, полугодовалого сыночка Сережи, - оказался и я... Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына...» (ГА РФ. Ф. 740, оп. 1, д. 12, лл. 1-4).
Дописать письмо Боткин не успел. В половине второго ночи 17 июля 1918 года в его комнату вошел комендант дома Янкель Юровский и приказал доктору всех разбудить и одеться, чтобы переехать в другое место.
Спустя час Николай II, императрица Александра Федоровна, великие княжны Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия, цесаревич Алексей, доктор Боткин, слуги - Алексей Трупп, Иван Харитонов, Анна Демидова были расстреляны.
Раненого цесаревича Юровский добил двумя выстрелами в упор; его сестер прикололи штыками. «Доктор Боткин лежал опершись локтем правой руки, как будто в позе отдыхающего, револьверным выстрелом я с ним покончил», - вспоминал впоследствии Юровский.
Кроме царской семьи и Евгения Боткина, большевики уничтожат князя Василия Александровича Долгорукова, генерал-майора Илью Леонидовича Татищева, гофлектрису императрицы Екатерину Адольфовну Шнейдер, графиню Анастасию Васильевну Гендрикову. Доктор Владимир Николаевич Деревенко в середине тридцатых бесследно сгинет в сталинских лагерях; в конце двадцатых в подвале на Лубянке будет расстрелян полковник Кобылинский.
Лишь Гиббсу и Жильяру, после долгих злоключений, удастся уехать из России. Сидней Гиббс перешел в православие, приняв имя Николай. Потом он совершил постриг и получил сан архимандрита. Пьер Жильяр женился на няне великих княжон Александре Теглевой. Через Дальний Восток они вернулись в Европу и поселились в Швейцарии, где бывший преподаватель наследника русского престола напишет горькую книгу воспоминаний о России «Трагическая судьба Николая II и царской семьи».
Немало испытаний выпало и на долю детей доктора Боткина. После долгих странствий по дорогам гражданской войны Татьяна и Глеб Боткины оказались во Владивостоке. Отсюда они переправились в Японию. Боткиным не суждено было больше увидеть Россию, пройтись по Садовой улице в Царском Селе, где прошло детство, принести цветы на могилу отца. Глеб, женившийся в Японии на дочери помощника президента Русского банка Надежде Мандрыка, в 1922 году вместе с женой перебрался в Америку, где и жил до конца жизни, работая журналистом и художником, Татьяна Боткина еще в Тобольске познакомилась с молодым офицером Константином Мельником, за которого вскоре вышла замуж. Затем: Белград, Париж - обычный путь русских изгнанников. Она прожила долгую, непростую жизнь эмигранта. В 1985 году близкие проводили ее в последний путь на русском кладбище Сен Женевьев де Буа в предместье Парижа.
« И дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будет иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его»
Откровение Святого Иоанна Богослова 14, 11.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. “Курс клиники внутренних болезней” С.П. Боткина в трех томах вышел в 1867-1873 гг. Кроме того, были изданы 35 клинических лекций С.П. Боткина. Первый выпуск был издан в 1885 г., второй - в1887 г, третий был подготовлен к печати после смерти Боткина В.Н. Сиротининым в 1891 г.
2. Анастасия Александровна Боткина (урожденная Крылова) (ум. в 1873 г.) - первая жена С.П. Боткина.
3. Крылов Виктор Александрович (1838-1906) - драматург, переводчик (псевдоним Виктор Александров), начальник репертуарной части Александринского театра (1893-1896).
4. Екатерина Алексеевна Боткина (в первом браке Мордвинова, урожденная княжна Оболенская) (1850- 1929) - вторая жена С.П. Боткина.
5. Смерть императрицы Марии Александровны последовала “от легочно-чахоточного процесса” (РГИА. Ф. 468, оп. 46, ед. хран. 91)
6. “Протокол вскрытия тела в бозе почившего Государя Императора Александра Николаевича тысяча восемьсот восемьдесят первого года Марта первого дня в 11 3/4 часов пополудни Мы нижеподписавшиеся в присутствии Его Сиятельства господина Министра Императорского Двора производили осмотр наружний и вскрытие тела Его Величества, причем было найдено следующее:
Наружный осмотр
Кости черепа были целы; кожа на волосистой части головы нигде не повреждена, кроме темени, где она немного покраснела вследствие капиллярного кровоподтека. На лице, особенно с левой стороны и на обоих веках, замечается несколько поверхностных точечных ссадин кожи с капиллярными кровоподтеками в окружности. На груди и животе никаких повреждений нет. на задней поверхности левого предплечья, на задней поверхности правой кисти, на тыльной поверхности пальцев замечаются более обширные, чем на лице, но поверхностные ссадины кожи с кровоизлияниями в ее толщу: на тыльной поверхности среднего пальца замечается на пространстве около полусантиметра в диаметре потеря вещества кожи, проникающая всю ее толщу.
На передних поверхностях обоих бедер замечаются поверхностные ссадины и ранения, проникающие сквозь всю толщу кожи, от величины булавочной головки и до сантиметра в диаметре с кровоизлияниями в их края. В нижней части левого бедра, на 3 дюйма выше средины надколенной кости, кожа представляется совершенно разрушенной с разорванными неровными краями; в дне этой раны замечается надколенная кость, внутренний край которой оказывается раздробленным, причем рана проникает в полость коленного сустава. На передней поверхности левой голени замечается обширная разорванная рана с потерей кожи, раздроблением на множество осколков обеих голенных костей, разрывом всех более крупных кровеносных сосудов, разможжением мышц, пропитанных излившейся кровью. На левой стопе обширная и глубокая разорванная рана с полным уничтожением большей части мягких частей и костей ее, за исключением только сохранившейся пятки, небольшой части мышц и кожи наружного края стопы. На передней поверхности правой голени, тотчас под нижним краем коленной кости, начинается обширная и глубокая разорванная рана, доходящая до нижней трети голени, с полным уничтожением кожи, раздроблением на множество осколков обеих голенных костей, разрывом всех больших кровеносных сосудов и разможением мышц с пропитыванием их излившейся кровью. Над самой коленной костью находится рана около полутора дюймов в диаметре, проникающая всю толщу кожи с разломом верхних суставных частей больше-и малоберцовых костей, но без разрушения суставной сумки Правая стопа без заметных повреждений костей и суставов, но с поверхностными ссадинами кожи тыльной поверхности ее.
Внутреннее исследование
В полости околосердечной сумки около полунции серозной прозрачной жидкости; сердце увеличено в объеме, причем поперечный диаметр его равняется 4 1/2 дюйма, продольный - 4 1/4, под перикардом на поверхности сердца довольно значительное отложение жира; полость правого желудочка содержит весьма незначительное количество жидкой крови, стенка его в 2 линии толщины, клапаны без изменений; полость левого желудочка почти совсем пуста, расширена, стенка его более 5 линий толщины, бледно-красного цвета, плотна, клапаны нормальны. Дуга аорты и грудная часть ее неравномерно расширены; стенка ее утолщена; внутренняя поверхность бугриста, с желтоватыми утолщениями, плотными на ощупь и пропитанными местами солями извести.
Левое легкое в задней нижней части своей сращено с грудной стенкой плотными ложными перепонками, велико, не спалось по вскрытии грудной клетки; передние края его растянуты сильно воздухом; верхняя доля малокровна, суха; нижняя отечна, и обе везде проходимы для воздуха. Правое легкое свободно, почти не спадается вследствии растяжения воздухом, ткань его по разрезе оказывается в таком же состоянии, как и левого.
Печень длиной 8 1/2 дюйма, в поперечном диаметре 11 дюймов и толщиной в 3 1/2 дюйма; на верхней выпуклой поверхности правой доли замечаются три продольно идущие борозды без утолщения капсулы и изменения ткани печени на дне их. Ткань печени по разрезе оказывается бледно-желтоватого цвета, довольно плотною, малокровною, с ясно выраженными дольками. Желчный пузырь сжат, содержит незначительное количество желчи и два темно-бурого цвета довольно плотных неправильно многоугольных желчных камня, около 4 линий в наибольшем диаметре.
Селезенка 4 1/2 дюйма длины и 4 в поперечнике, капсула ее утолщена и сращена с окружающими частями ложными перепонками, ткань ее по разрезе оказывается малокровной и мягкою.
Почки нормальной величины, капсула их снимается легко; корковый слой местами утолщен, бледно-сероватого цвета; пирамидки малокровны, ткань плотна, лоханки растянуты; в корковом слое правой находится опухоль, круглого сечения, бледно-желтого цвета, плотная, около 1 сантиметра в диаметре, легко отделяющаяся от окружающей почечной ткани (при микроскопическом исследовании опухоль эта оказалась состоящей из различной величины и формы ворсистых образований, покрытых на поверхности коротким цилиндрическим эпителием).
Желудочно-кишечный канал представляется нормальным и кроме общего малокровия его и небольшого кровяного подтека в стенке слепой кишки с наружной стороны ее не имеет никаких патологических изменений. Брыжжеечные железы слегка припухли, в разрезе мягки и бледны.
В обеих паховых областях на месте средних паховых ямок замечается выпячивание брюшинного покрова в виде небольших грыжевых мешков, не содержащих в себе никаких брюшных внутренностей.
Заключение
Основываясь на результатах наружного осмотра, при котором найдены обширные и глубокие разрушения на нижних конечностях с разрывом крупных кровеносных сосудов, и результатах внутреннего исследования, показывающего высокую степень бескровия всех внутренних органов, причем даже в сердце найдено самое незначительное количество жидкости крови, мы заключаем, что смерть Его Императорского Величества произошла от быстрой и обильной потери крови (острое малокровие) через разрушенные артерии нижних конечностей.
Отечное состояние нижних долей обоих легких есть результат предсмертного падения сердечной деятельности.
Что же касается других вышеописанных изменений внутренних органов, каковы: воздушная опухоль легких (emphysema pulmonum), сращение левого легкого с грудной стенкой, расширение просвета и изменение стенок аорты (атероматозный процесс) и гипертрофия левой половины сердца, то эти изменения объясняют собой те болезненные явления, которыми уже давно страдал Его Величество, но прямого отношения к быстрому смертельному исходу описанного повреждения не имеют”. (Молев Ю. Читая смерти письмена . СПБ 1999. С.253-257)э
7. Письмо Л.Н. Толстого императору Александру III с просьбой о помиловании цареубийц.
1881 г. Марта 8-15. Ясная Поляна.
Ваше Императорское Величество.
Я, ничтожный, не признанный и слабый, плохой человек, пишу Русскому Императору и советую ему, что ему делать в самых сложных, трудных обстоятельствах, которые когда-либо бывали. Я чувствую, как это странно, неприлично, дерзко, и все-таки пишу. Я чувствую, как это странно, неприлично, дерзко, и все-таки пишу. Я думаю себе: если ты напишешь, письмо твое будет не нужно, его не прочтут, или прочтут и найдут, что оно вредно, и накажут тебя за это. Вот все, что может быть. И в этом для тебя не будет ничего такого, в чем бы ты раскаивался. Но если ты не напишешь и потом узнаешь, что никто не сказал царю то, что ты хотел сказать, и что царь потом, когда уже ничего нельзя будет переменить, подумает и скажет: если бы тогда кто-нибудь сказал мне это! Если это случится так, ты вечно будешь раскаиваться, что не написал того, что думал. И потому я пишу Вашему Величеству то, что я думаю.
Я пишу из деревенской глуши, ничего верно не знаю. То, что знаю, знаю по газетам и слухам, и потому, может быть, пишу ненужные пустяки о том, чего вовсе нет, тогда, ради Бога, простите мою самонадеянность и верьте, что я пишу не потому, что я высоко о себе думаю, а потому только, что боюсь быть еще виноватым, не сделав того, что мог и должен был сделать.
(Я буду писать не в том тоне, в котором обыкновенно пишутся письма Государям - с цветами подобострастного и фальшивого красноречия, которое только затемняют и чувства, и мысли. Я буду писать просто, как человек к человеку. Настоящие чувства моего уважения к Вам, как к человеку и к царю, виднее будет без этих украшений.)
Отца Вашего, царя русского, сделавшего много добра и всегда желающего добра людям, старого, доброго человека, бесчеловечно изувечили и убили не личные враги его, но враги существующего порядка вещей: убили во имя какого-то блага всего человечества. Вы встали на его место, и перед Вами те враги, которые отравляли жизнь Вашего отца и погубили его. Они враги Ваши потому, что Вы занимаете место Вашего отца, и для того мнимого общего блага, которого они ищут, они должны убить и Вас.
К этим людям в душе Вашей должно быть чувство мести, как к убийцам отца, и чувство ужаса перед той обязанностью, которую Вы должны были взять на себя. Более ужасного положения нельзя себе представить, более ужасного потому, что нельзя себе представить более сильного искушения зла. “Враги отечества, народа, презренные мальчишки, безбожные твари, нарушающие спокойствие и жизнь вверенных миллионов, и убийцы отца. Что другого можно сделать с ними, как не раздавить их, как мерзких гадов. Этого требует не мое личное чувство, даже не возмездие за смерть отца, этого требует от меня мой долг, этого ожидает от меня вся Россия”.
В этом искушении и состоит весь ужас Вашего положения. Кто мы ни были, цари или пастухи, мы люди, просвещенные учением Христа.
Я не говорю о Ваших обязанностях царя. Прежде обязанностей царя есть обязанности человека, и они должны быть основой обязанности царя и должны сойтись с ними.
Бог не спросит Вас об исполнении обязанностей царя, не спросит об исполнении царской обязанности, а спросит об исполнении человеческих обязанностей. Положение Ваше ужасно, но только затем и нужно учение Христа, чтобы руководить нас в тех страшных минутах искушения, которые выпадают на долю людей. На Вашу долю выпало ужаснейшее из искушений. Но как ни ужасно оно, учение Христа разрушает его, и все сети искушения, обставленные вокруг Вас, как прах разлетятся перед человеком, исполняющим волю Бога. Мф. 5, 43. “Вы слышали, что сказано: люби ближнего и возненавидь врага твоего; а Я говорю вам: любите врагов ваших... благотворите ненавидящим вас - да будете сынами Отца вашего небесного”. 38. Вам сказано: “око за око, зуб за зуб, а Я говорю: не противься злу.” Мф. 18, 22. “Не говорю тебе: до семи, но до семижды семидесяти раз”. “Не ненавидь врага, а благотвори ему, не противься злу, не уставай прощать.” Это сказано человеку, и всякий человек может исполнить это. И никакие царские, государственные соображения не могут нарушить заповедей этих. 5, 19. “И кто нарушит одну из сих малейших заповедей, малейшим наречется в Царствии Небесном, а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царствии Небесном. 7, 24. итак, всякого, кто слушает сии Мои слова и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил свой дом на камне: пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились в дом тот, и он не упал, ибо основан был на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке. И пошел дождь, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое”.
Знаю я, как далек тот мир, в котором мы живем, от тех Божеских истин, которые выражены в учении Христа и которые живут в нашем сердце, но истина - истина, и она живет в нашем сердце и отзывается восторгом и желанием приблизиться к ней. Знаю я, что я ничтожный, дрянной человек, в искушениях, в 1000 раз слабейших, чем те, которые обрушились на Вас, отдавался не истине и добру, а искушению и что дерзко и безумно мне, исполненному зла человеку, требовать от Вас той силы духа, которая не имеет примеров, требовать, чтобы Вы, русский царь, под давлением всех окружающих, и любящий сын после убийства отца, простили бы убийц и отдали бы им добро за зло; но не желать этого я не могу, <не могу> не видеть того, что всякий шаг Ваш к прощению есть шаг к добру; всякий шаг к наказанию есть шаг к злу, не видеть этого я не могу. И как для себя в спокойную минуту, когда нет искушения, надеюсь, желаю всеми силами души избрать путь любви и добра, так и за Вас желаю и не могу не надеяться, что Вы будете стремиться к тому, чтобы быть совершенными, как Отец Ваш на небе, и Вы сделаете величайшее дело в мире, поборете искушение, и Вы, царь, дадите миру величайший пример исполнения учения Христа - отдадите добро за зло.
“Отдайте добро за зло, не противьтесь злу, всем простите.”
Это и только это надо делать, это воля Бога. Достанет ли у кого или недостанет сил сделать это, это другой вопрос. Но только этого одного надо желать, к этому одному стремиться, это одно считать хорошим и знать, что все соображения против этого - искушения и соблазны, и что все соображения против этого, все ни на чем не основаны, шатки и темны.
Но кроме того, всякий человек должен и не может ничем другим руководиться в своей жизни, как этими выражениями воли Божией, исполнение этих заповедей Божьих есть вместе с тем и самое для жизни Вашей и Вашего народа разумное действие. Истина и благо всегда истина и благо и на земле, и на небе. Простить ужаснейших преступников против человеческих и божеских законов и воздать им добро за зло - многим это покажется в лучшем смысле идеализмом, безумием, а многим злонамеренностью. Они скажут: “Не прощать, а вычистить надо гниль, задуть огонь”. Но стоит вызвать тех, которые скажут это, на доказательство их мнения, и безумие и злонамеренность окажутся на их стороне.
Около 20 лет назад завелось какое-то гнездо людей, большей частью молодых, ненавидящих существующий порядок вещей и правительство. Люди эти представляют себе какой-то другой порядок вещей или даже никакого себе не представляют и всеми безбожными, бесчеловеческими средствами - пожарами, грабежами, убийствами, разрушают существующий строй общества. 20 лет борются с этим гнездом и как уксусное <?> гнездо, постоянно зарождающее новых деятелей, до сих пор гнездо это не только не уничтожено, но оно растет, и люди эти дошли до ужаснейших, по жестокости и дерзости, поступков, нарушающих ход государственной жизни. Те, которые хотели бороться с этой язвой внешними, наружными средствами, употребляли два рода средств, одно - прямое отсечение больного, гнилого, строгость наказания; другое - предоставление болезни своего хода, регулирование ее. Это были либеральные меры, которые должны были удовлетворить беспокойные силы и утишить напор враждебных сил. Для людей, смотрящих на дело с материальной стороны, нет других путей - или решительные меры пресечения, или либеральных послабления. Какие бы и где ни собирались люди толковать о том, что нужно делать в теперешних обстоятельствах, кто бы они ни были, знакомые в гостиной, члены совета, собрания представителей, если они будут говорить о том, что делать для пресечения зла, они не выйдут из этих двух воззрений на предмет: или упрекать - строгость, казни, полиция, стеснение цензуры и т.п., или либеральная подачка - свобода, уверенная мягкость мер взыскания, даже представительство, конституция, собор. Люди могут сказать много еще нового относительно подробностей того и другого образа действий; во многом мнение из одного и того же лагеря будут несогласны, будут спорить, но ни те, ни другие не выйдут - из того, что они будут отыскивать средства не стеснения, давания выходу затеявшемуся брожению. Одни будут лечить болезнь решительными средствами против самой болезни, другие будут - лечить не болезнь, но будут стараться поставить организм в самые выгодные, гигиенические условия, надеясь, что болезнь пройдет сама собою. Очень может быть, что те и другие скажут много новых подробностей, но ничего не скажут нового, потому что и та, и другая система уже были употреблены, и ни та, ни другая не только не излечила больного, но не имела никакого влияния. Болезнь шла доныне, постепенно ухудшаясь. И потому я полагаю, что нельзя так сразу называть исполнение воли Бога по отношению к делам политическим мечтанием и безумием. Если даже смотреть на исполнение закона Бога, святыню святынь, как на средство против житейского, мирского зла, и то нельзя смотреть на него презрительно после того, как очевидно вся житейская мудрость не помогла и не может помочь. Больного лечили и сильными средствами, и переставая давать сильные средства, а давая ход его отправлениям, и ни та, ни другая система не помогли, больной все больнее. Представляется еще средство - средство, о котором ничего не знают врачи, средство странное. Отчего же не испытать его? Одно первое преимущество средство это имеет неотъемлемое перед другими средствами, это то, что те употреблялись бесполезно, а это никогда еще не употреблялось.
Пробовали во имя государственной необходимости блага масс стеснять, ссылать, казнить, пробовали во имя той же необходимости блага масс давать свободу - все было то же. Отчего не попробовать во имя Бога исполнять только закон Его, не думая ни о государстве, ни о благе масс. Во имя Бога и исполнения закона Его не может быть зла.
Другое преимущество нового средства - и тоже несомненное - то, что те два средства сами в себе были нехороши: первое состояло в насилии, казнях ( как бы справедливы они не казались, каждый человек знает, что они зло); второе состояло в не вполне правдивом попущении свободы. Правительство одной рукой давало эту свободу, другой - придерживало ее. Приложение обоих средств, как ни казались они полезны для государства, было нехорошее дело для тех, которые прилагали их. Новое же средство таково, что оно не только свойственно душе человека, но доставляет высшую радость и счастье для души человека. Прощение и воздаяние добром за зло есть добро само в себе. И потому приложение двух старых средств должно быть противно душе христианской, должно оставлять по себе раскаяние; прощение же дает высшую радость тому, кто творит его.
Третье преимущество христианского прощения перед подавлением или искусным направлением вредных элементов относится к настоящей минуте и имеет особую важность. Положение Ваше и России теперь - как положение больного во время кризиса. Один ложный шаг, прием средства ненужного или вредного, может навсегда погубить больного. Точно так же теперь одно действие в том и другом смысле: возмездие за зло жестокими казнями или вызова представителей - может связать все будущее. Теперь, в эти 2 недели суда над преступниками и приговора, будет сделан шаг, который выберет одну из 3-х дорог предстоящего распутья: путь подавления зла злом, путь либерального послабления - оба испытанные и ни к чему не приводящие пути. И еще новый путь - путь христианского исполнения царем воли Божьей, как человеком.
Государь! По каким-то роковым, страшным недоразумениям в душе революционеров запала страшная ненависть против отца Вашего, - ненависть, приведшая их к страшному убийству. Ненависть эта может быть похоронена с ним. Революционеры могли - хотя несправедливо - осуждать его за погибель десятков своих. Но Вы чисты перед всей Россией и перед ними. На руках Ваших нет крови. Вы - невинная жертва своего положения. Вы чисты и невинны перед собой и перед Богом. Но Вы стоите на распутье. Несколько дней, и если восторжествуют те, которые говорят и думают, что христианские истины только для разговоров, а в государственной жизни должна проливаться кровь и царствовать смерть, Вы навеки выйдете из того блаженного состояния чистоты и жизни с Богом и вступите на путь тьмы государственных необходимостей, оправдывающих все и даже нарушения закона Бога для человека.
Не простите, казните преступников. Вы сделаете то, что из числа сотен Вы вырвете 3-х, 4-х, и зло родит зло, и на место 3-х. 4-х вырастут 30, 40, и сами навеки потеряете ту минуту, которая одна дороже всего века, - минуту, в которую Вы могли исполнить волю Бога и не исполнили ее, и сойдете навеки с того распутья, на котором Вы могли выбрать добро вместо зла, и навеки завязните в делах зла, называемых государственной пользой. (Мф. 5, 25).
Простите, воздайте добром за зло, и из сотен злодеев десятки перейдут не к Вам, не к ним (это неважно), а перейдут от дьявола к Богу и у тысяч, у миллионов дрогнет сердце от радости и умиления при виде примера добра с престола в такую страшную для сына убитого отца минуту.
Государь, если бы вы сделали это, позвали этих людей, дали им денег и услали куда-нибудь в Америку и написали бы манифест с словами вверху: “А я вам говорю, люби врагов своих,” - не знаю, как другие, но я, плохой верноподданный, был бы собакой, рабом Вашим. Я бы плакал от умиления, как я теперь плачу всякий раз, когда бы я слышал Ваше имя. Да что я говорю: не знаю, что другие. Знаю, каким потоком разлились бы по России добро и любовь от этих слов. Истины Христовы живы в сердцах людей, и одни они живы, и любим мы людей только во имя этих истин.
И Вы, царь, провозгласили бы не словом, а делом эту истину. Но может быть, это все мечтания, ничего этого нельзя сделать. Может быть, что хотя и правда, что 1) более вероятности в успехе от таких действий, никогда еще не испытанных, чем от тех, которые пробовали и которые оказались негодными, и что 2) такое действие наверное хорошо для человека, который совершит его, и 3) что теперь Вы стоите на распутье и это единственный момент, когда Вы можете поступить по-Божьм, и что, упустив этот момент, Вы уже не вернете его, - может быть, что все это правда, но скажут: это невозможно. Если сделать это, то погубишь государство.
Но положим, что люди привыкли думать, что божественные истины - истины только духовного мира, а не приложимы к житейскому; положим, что врачи скажут: мы не принимаем вашего средства, потому что, хотя оно и не испытано и само в себе не вредно, и правда, что теперь кризис, мы знаем, что оно сюда не идет и ничего, кроме вреда, сделать не может. Они скажут: христианское прощение и воздаяние добром за зло хорошо для каждого человека, но не для государства. Приложение этих истин к управлению государством погубит государство.
Государь, ведь это ложь, злейшая, коварнейшая ложь: исполнение закона Бога погубит людей. Если это закон Бога для людей, то он всегда и везде закон Бога, и нет другого закона, воли Его. И нет кощунственнее речи, как сказать: закон Бога не годится. Тогда он не закон Бога. Но положим, мы забудем то, что закон Бога выше всех других законов и всегда приложим, мы забудем это. Хорошо: закон Бога неприложим и если исполнить его, то выйдет зло еще худшее. Если простить преступников, выпустить всех из заключения и ссылок, то произойдет худшее зло. Да почему же это так? Кто сказал это? Чем вы докажете это? Своей трусостью. Другого у вас нет доказательства. И кроме того, вы не имеете права отрицать ничьего средства, так как всем известно, что ваши не годятся.
Они скажут: выпустить всех, и будет резня, потому что немного выпустят, то бывают малые беспорядки, много выпустят, бывают большие беспорядки. Они рассуждают, как о каких-то бандитах, шайке, которая собралась и когда ее переловить, то она кончится. Но дело совсем не так: не число важно, не то, чтобы уничтожить или выслать их побольше, а то, чтобы уничтожить их закваску, дать другую закваску. Что такое революционеры? Это люди, которые ненавидят существующий порядок вещей, находят его дурным и имеют в виду основы для будущего порядка вещей, который будет лучше. Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними. Не важно их число, а важны их мысли. Для того, чтобы бороться с ними, надо бороться духовно. Их идеал есть общий достаток, равенство, свобода. Чтобы бороться с ними, надо поставить против них идеал такой, который бы был выше их идеала, включал бы в себя их идеал. Французы, англичане, немцы борются с ними и также безуспешно.
Есть только один идеал, который можно противуставить им. И тот, из которого они выходят, не понимая его и кощунствуя над ним, - тот, который включает их идеал, идеал любви, прощения и воздания добра за зло. Только одно слово прощения и любви христианской, сказанное и исполненное с высоты престола, и путь христианского царствования, на который предстоит вступить Вам, может уничтожить то зло, которое точит Россию.
Как воск от лица огня, растает всякая революционная борьба перед царем - человеком, исполняющим закон Христа.
Лев Толстой ( Лев Толстой и русские цари. Письма царя. Публицистика. М., 1995. С. 10-24)
8. Сражение под Тюренчэном 18 апреля (1 мая) 1904 года стало первым боем на суше между Восточным отрядом Маньчжурской армии и 1-й японской армией. Вследствие шестикратного превосходства в живой силе и трехкратного в артиллерии японцы, действуя в обход левого фланга русского отряда, захватили тюренчэнские позиции. Потери русских войск составили около трех тысяч человек, японцы потеряли до тысячи человек.
9. Вафангоу, станция Китайско-Восточной жел. дороги, в районе которой 1-2 (14-15) июня 1904 года произошел бой между 1-м Восточно-Сибирским корпусом и 2-й японской армией. Потери японцев составили около 1200 человек, русских - 3500. В результате двухдневных боев японские войска, имевшие значительное преимущество в пехоте и артиллерии, вынудили отступить русский корпус на север.
10. Мукденское сражение произошло 6(19) февраля -25 (10 марта) 1905 года. В сражении было задействовано с японской стороны более 270 тыс. человек, 1062 орудия, 200 пулеметов. Русские войска состояли из 293 тыс. человек, 1494 орудия, 56 пулеметов. Поражение русских войск в Мукденском сражении предопределило исход войны. Потери русской армии составили 89 тыс. человек убитыми, ранеными и пленными.
11. Татьяна Евгеньевна Боткина-Мельник, (1899-1985), дочь Е.С.Боткина, приехала к отцу в Тобольске в сентябре 1917 года и находилась там до отправки царской семьи в Екатеринбург. Была замужем за офицером Константином Семеновичем Мельником. В 1921 году в Белграде опубликовала книгу «Воспоминания о царской семье и ее жизни до и после революции». Умерла в 1985 году во Франции.
12. Глеб Евгеньевич Боткин, (1903- 1969), младший сын Е.С.Боткина. Находился с 1917 года с отцом в Тобольске. С 1920 года в эмиграции, жил в Америке, где работал художником и журналистоМ., Автор книг: «Real Romanovs», 1931; «The women who rose again», 1937; «Lost tales. Stories for the tsar*s chidren», 1996.
13. Ольга Владимировна Боткина, урожденная Мануйлова. с 1910 года после развода с Е.С. Боткиным находилась в гражданском браке со студентом Рижского политехнического института Фридрихом Вольдемаровичем Лихингером.
14. Юрий (Георгий) Евгеньевич Боткин (1890? - 1941), сын Е.С. Боткина, капитан 4-го Стрелкового Императорской Фамилии полка. С 1920 года в эмиграции. Скончался в Берлине.
15. Дмитрий Евгеньевич Боткин, старший сын Е.С. Боткина (погиб 1914 г.), хорунжий лейб-гвардии Казачьего полка. (см. Приложение к настоящему изданию).
16. Великие княжны Ольга Николаевна (1895-1918), Татьяна Николаевна (1897-1918), Мария Николаевна (1899-1918), Анастасия Николаевна (1901-1918).
17. Боткин Александр Сергеевич (1869-1936) - младший брат Е.С. Боткина, закончил Военно-медицинскую академию. В 1892 году защитил докторскую диссертацию по теме «К патологической анатомии селезенки при крупозной пневмонии». Затем стал военным моряком; капитан первого ранга, член Особого комитета по усилению военного флота на добровольные пожертвования. Участник гидрографических экспедиций А. Вилькицкого в Обской губе, Енисейском заливе 1894 - 1896 гг.
18. Боткин Сергей Сергеевич (1859-1910) - старший брат Е.С.Боткина, профессор, заведующий кафедрой заразных болезней и бактериологии Военно-медицинской академии; почетный лейб-медик; действительный член Академии художеств с 1905 года.
19. Михаил Александрович (1878 - 1918) - великий князь, младший брат императора Николая II, генерал-адъютант, член Государственного совета. Во время мировой войны командовал Кавказской (Дикой) конной дивизией, 2-м кавалерийским корпусом, затем назначен инспектором кавалерии. 3 марта 1917 года отрекся от престола, переданного ему Николаем II манифестом от 2 марта 1917 года. Убит в Перми в ночь с 12 на 13 июня 1918 года. С 1912 года был в морганатическом браке с Н.С. Вульферт (урожд. Шереметьевская). В связи с этим над личностью, делами и имуществом великого князя была учреждена опека, воспрещен въезд в Россию; он был уволен со службы и лишен звания флигель-адъютанта. С 1915 опека снята, супруге великого князя была дана фамилия Брасова, по названию одного из имений Михаила Александровича.
20. Николай II принял Верховное командование русской армией 23 августа 1915 года. В его первом приказе по армии и флоту говорилось: «Сего числа я принял на себя предводительство всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий. С твердой верою в милость Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш священный долг защиты Родины до конца и не посрамим земли русской».
21. Иов Многострадальный, ветхозаветный страдалец из страны Уц, история которого излагается в книге Ветхого Завета, носящей его имя. Иов изображается человеком непорочным, справедливым и богобоязненным. В непродолжительное время Иов лишился всего имущества и потерял детей, затем его поразила проказа и даже жена искушала его словами: «похули Бога и умри». В страданиях Иов сидел в пепле с черепицей в руке, которой скоблил себя, оставаясь твердым в своей вере в милость Божию. Господь благословил страдальца, вернув ему благосостояние и вознаградив многочисленным семейством. Иов прожил 140 лет и умер «в старости, насыщенный днями и видел сыновей своих и сыновей сыновних до четвертого рода». Православная церковь чтит память Иова Многострадального 6(19) мая.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ДОКУМЕНТЫ Е.С. БОТКИНА НА СОИСКАНИЕ ЗВАНИЯ ПРИВАТ-ДОЦЕНТА ВОЕННО-МЕДИЦИНСКОЙ АКАДЕМИИ
Его Превосходительству
г-ну Начальнику Императорской
Военно-Медицинской Академии
Доктора медицины
Евгения Сергеевича Боткина
Прошение.
Представляю при сем свои «Curriculum Vitae» и печатные труды свои, имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство о назначении Комиссии для рассмотрения трудов моих и вопроса о допущении меня к соисканию звания приват-доцента по внутренним болезням с клиникой.
Евгений Боткин
февраля 13 дня
1897 года.
С.Петербург.
ЦГВИА РФ ф.316, оп.40, д.2904, л.1
CURRICULUM VITAE.
Евгений Сергеевич Боткин, сын покойного профессора С.П. Боткина, родился в Царском Селе в 1865 году. Вероисповедания православного. В 1878 году поступил в 5-ый класс С. Петербургской 2-ой классической гимназии, которую через четыре года и окончил. Затем два года пробыл в С. Петербургском Университете на 1 курсе математического отделения физико-математического факультета, откуда, выдержав испытания на ii курс, перешел на только что открывшееся тогда младшее отделение Приготовительных курсов Военно-медицинской Академии.
По окончанию курса в 1889 году третьим, с награждением премией Пальцева, оставлен при Академии по конкурсу не был. 20 января 1890 года поступил врачом-ассистентом в Мариинскую больницу для бедных, от которой, с назначением сверхштатным ординатором, 20 декабря того же года был на собственные средства командирован с научной целью заграницу. 14-го мая 1892 года переведен на место врача придворной капеллы, каковое оставил в декабре 1893 года, а в январе 1894-го вновь поступил на службу сверхштатным ординатором в Мариинскую больницу для бедных. 8-го мая 1893 года защитил диссертацию на степень Доктора медицины. Весною 1895 года был вторично командирован от больницы на казенный счет с научной целью заграницу, по возвращению откуда продолжает, как и раньше, работать на женском терапевтическом отделении. В свое время, в качестве врача-ассистента, работал поочередно на мужском терапевтическом, на так называемом изоляторном и на хирургическом. Первый год научной командировки провел в Хейдельберге (летний семинар) и в Берлине (зимний), занимаясь в клинике проф. Черни, в паталого-анатомическом институте у проф. Арнольде (Хейдельберг), в лаборатории физиологической химии пр. Сальковского (Берлин), слушая лекции названных профессоров, а также профессоров Р. Вирхова, Бергмана, Эвальда и Гофмана (невропатолога), и посещая больницы Берлина.
Во время осенних каникул проделал бактериологический курс у д-ра (ныне профессора) Павла Эрнста (в Хейдельберге), курс практического акушерства у д-ра (ныне профессора) Дюрссена (в Берлине), хирургический курс у д-ра Шланге (в Берлине), прослушал курсы профессоров Багинского (по детским болезням) и Герхардта (по нервным).
Весь второй год командировки провел в Берлине, занимаясь летом во всех терапевтических клиниках и на терапевтических отделениях городских больниц, проделав, между прочим, специальные курсы клинической химии у пр. доц. Вейнтраунда (ассистент проф. Герхардта), клинической бактериологии у д-ра Руге (в той же клинике) и слушая лекции профессоров Герхардта, Лейдена, Менделя (по нервным болезням), Хеубнера (по детским), Г. Фрэнкеля (болезни гортани и носа), а зимой работал в физиологической лаборатории профессора Х. Мунка.
Доктор медицины Евгений Боткин
февраля, 13-го дня,
1897 года.
С.Петербург.
ЦГВИА ф.316, оп.40, д.2904 лл.1-3
РЕФЕРАТЫ ПЕЧАТНЫХ ТРУДОВ
Д-РА МЕД. Е.С. БОТКИНА
1. «Sin kleiner Kniff zur Pramjcken chethode der ijolirten Bakterienfaerbung» Автор предлагает срезы и сухие препараты на покровных стеклах после окраски Pentianaviolettом и перед обработкой раствором иода в иодистом калии прополаскивать в анилиновой воде, этой маленькой предосторожностью значительно уменьшается риск либо переокрасить весь препарат, либо обесцветить в нем бациллы.
2. «К вопросу о влиянии альбумоз и пентонов на некоторые функции животного организма». Выводы: 1 - введение в животный организм с помощью подкожного впрыскивания чистых пентонов и альбумоз, вызывает в этом организме повышение температуры. 2 - исследуемые химические тела, попадая в кровь, действительно вызывают в ней уменьшение числа белых шариков. 3 - в 16 случаях из 19 подкожных впрыскиваний пентонов, чистых альбумоз, на другой день после опыта «пентоновая» реакция давала в моче положительный результат, 4 - только в одном из 13, так сказать, чистых опытов, не было затем лейкоцитоза, а лишь увеличение числа лейкоцитов до бывшего перед впрыскиванием. 5 - автор присоединяется к числу исследователей, наблюдавших не только смерть от введенных под кожу (животным) пентонов и альбумоз, но и ряд таких явлений со стороны центральной нервной системы, которые он иначе, как явлениями отравления, назвать не может. Сопоставляя собственные и литературные факты, автор выставляет следующие положения: 1. альбумозы и пентоны, встречаясь в крови с лейкоцитами, по-видимому, как бы отчасти растворяют их, образуя новые белковые тела. 2. У лейкоцитов крови возможно предположить особое химическое тяготение к таким белковым соединениям, как пентоны, альбумозы, бактерийные протеины и др., которые, подчас и выручают животный организм путем нейтрализации этих ядов. 3. Лейкоцитоз является следствием раздражения центра, заведующего морфологическим составом крови и влияющими на него органами. 4. Неумеренное потребление животной пищи есть хроническое отравление белками ее.
3. «О растворимости белых кровяных шариков в пентоне»
С помощью нагревательного столика автор под микроскопом наблюдал растворение гнойных шариков и лимфоцитов крови в 10 % растворе пентона и подробно описывает наблюдавшиеся изменения формы.
4. «Об отитах при брюшном тифе».
Исследовав уши у 26 брюшнотифозных больных, автор нашел у 22 острое воспаление наружного слухового прохода. Придавая, в виду этого, острому воспалению наружного слухового прохода большое значение в тугости слуха брюшно-тифозных больных, автор доказывает возможность перехода воспаления на среднее ухо.
5. «О лейкоцитолизе». Исследовав изменения, которые претерпевают белые шарики в капле крови при температуре тела, автор подробно описывает их, сравнивая скорость и степень этих изменений в нормальной и патологической крови (брюшно-тифозной, крупозной пневмонии), дает сравнительную таблицу.
Доказывая, что гибель шариков есть растворение их в кровяной плазме, автор подробно останавливается на картине, которую представляет засушенная и окрашенная капля крови в разные моменты растворения в ней белых шариков.
Автор выводит заключение, что и в живой крови такие формы образуются путем «лейкоцитолиза».
6. «О «generatio metamorphotica quasi spontane» Ван Ниссена.
Повторяя наблюдения Ван Ниссена, автор отвергает возможность для белых и красных шариков размножаться и жить между покровным и предметным стеклами.
7. «Из отчетов за первое полугодие заграничной командировки».
Большую часть 1 главы, озаглавленную «В клиниках Берлинского университета», автор посвящает клинике профессора Герхардта, остановившись на его способе преподавания и передает личное впечатление от знакомства с новыми методами исследования гортани, так называемой «аутоскопии». Во 2 главе «В больницах Берлина», автор делится прекрасными впечатлениями, вынесенными им из больниц; а в 3 «Уход за больными»,останавливается на решении этого вопроса во всех терапевтических клиниках, особенно подчеркивая важность двух руководящих принципов: во-первых, чтобы палата с больными никогда не оставалась, по крайней мере - днем, без врачебного персонала, а во-вторых, чтобы между больным и врачом была только одна ступень лиц, ухаживающими за больными; большею частью такими помощниками врача являются сестры милосердия.
8. «Из отчета за второе полугодие заграничной командировки».
Автор останавливается на рабочей жизни лаборатории проф. Х. Мунка и на деятельности Берлинского медицинского Общества под председательством проф. Р. Вирхова.
9. «ZUR MORPHOLOGIE DES BLUTES UND DER LYMPHE» Автор выделяет четыре типа растворения лимфоцитов и настаивает на необходимости признания за формами растворения белых шариков крови права гражданства в морфологии крови.
10. «Из больничной казуистики. 1. Два случая злокачественных новообразований с применением extracti chelidoni majoris».
В обоих случаях оказалась саркома и оба наблюдения привели автора к выводу, что метод этот «лечением рака или саркомы без ножа» - пока еще никак называть нельзя: рядом с атрофирующейся опухолью растет новая, рядом с омертвевшей остается живая.
11. «Из больничной казуистики. Два случая Аддисоновой болезни».
В обоих случаях, из которых один представляется несколько запутанным, автор нашел в мочевом осадке туберкулезные бациллы и останавливается на решающем значении находки в мочевом осадке гигантских клеток с коховскими палочками, как было в одном из его случаев.
ЦГВИА ф.316, оп.40, д.2904, лл.1-8
ЛЕЙБ-МЕДИК
ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА
Евгений Сергеевич Боткин, действительный статский советник, Доктор медицины, Совещательный член Военно-санитарного Ученого комитента, сост. при Императ. Главной Квартире, кавалер орденов: св. Владимира 3 ст. и 4 ст. с мечами, св. Анны 2 ст., св. Станислава 3 ст., Сербск. св. Саввы 2 ст. и Болгарск. «За гражданские заслуги», им. знаки: в память 300-летия Царствующего Дома Романовых, Красного Креста, юбил. Ведомства учреждений Императрицы Марии и Военно-Медицинской Акад. и медали: в память Императора Александра III, Красного Креста, в память войны 1904-1905 г. и в память 300-летия Царствующего Дома Романовых.
«Придворный календарь на 1915 год», ¬
Петроград, стр.375
ВЫСОЧАЙШЕ УТВЕРЖДЕННЫЙ ГЕРБ И ДЕВИЗ РОДА БОТКИНЫХ *
В червленом щите две косвенно накрест положенных серебряных грамоты с золотыми печатями. В серебряной главе щита три червленых чайных цветка. Щит увенчан дворянским коронованным шлемом. Нашлемник: золотой возникающий барс с червленым языком. Намет: червленый с серебром.
Девиз: «Верою, верностью, трудом» серебряными буквами на червленой ленте.
«Общий Гербовник дворянских родов Российской Империи», XX, 124.
* Герб и девиз Высочайше утвержден 14 апреля 1916 года.
Сообщил канд. истор. наук С. В. Думин, председатель Историко-родословного общества.
ПИСЬМО О.В.БОТКИНОЙ О.Е. БЮЦЕВОЙ* ОТ 30 ЯНВАРЯ 1910 Г.
Дорогая Ольга Евгеньевна,
я давно собиралась написать Вам несколько слов, но Вы поймете, что мне это очень нелегко, и потому я все откладывала это. Написать я Вам хочу вместо того, чтобы зайти и проститься, что я бы сделала, если бы не мой внезапный отъезд из Царского Села. Я тогда уезжала всего на 5, 6 дней отдохнуть в Финляндию. и была уверена, что еще вернусь к детям, но когда я приехала в Пб<Петербург>, выяснилось, что мне лучше не ездить в Царское, чтобы не волновать детей, и я так и не увидела их. Все это время я живу, как цыган, а дней через 8 или 10, смотря по тому, когда окончатся мои дела, перееду в Ригу. Не думайте однако, что я собираюсь выходить замуж, как утешает себя Евг. Серг. - я не хочу связывать с собой такого молодого человека и хочу испытать и его и свое чувство и подождать, пока он окончит курс и станет на ноги. Это будет вероятно через 2 года, а что дальше - увидим, когда придет время.
Про внутреннее мое состояние писать не могу - оно слишком сложно, чтобы описывать его. Скажу только, что никому не желаю пережить всего того, что мне пришлось. Из добросовестности должна сказать, что Евг. Серг. изо всех сил старался помочь мне и, это ему тоже очень тяжело, хотя он и напускает на себя веселость. Если Вы не потеряли ко мне симпатии и уважения позвоните в Пб. 86-38 на кв. Е.С., где я живу.
Целую Вас горячо и от души желаю Вам всего лучшего, а более всего дышать как можно больше чистым воздухом.
Преданная Вам О.Боткина
P.S. Письмо мое пустое и глупое, но я посылаю его, так как знаю, что другого не напишу, а мне хочется сказать Вам несколько слов на прощание.
Государственный архив РФ ф.621, оп.1, ед.хр.71
* Ольга Евгеньевна Бюцова, фрейлина императрицы Александры Федоровны, родственница Боткиных.
ИЗ ПИСЬМА ТАТЬЯНЫ БОТКИНОЙ* ОТЦУ.
7 июня 1911 г.
вторник.
Милый, милый, драгоценный, золотой мой папулечка, какая теперь у вас там погода? У нас погода поправляется и сегодня совсем тепло и светит солнце. Сегодня Юра** получил письмо от Марочки, она очень просит мальчиков приехать к ним. Она пишет ужасно по-детски. Когда мы поедем в Мустамякки, а мальчики к Маре и Коле, то мы все будем делать покупки. Можно мне тогда будет купить себе на деньги дяди Саши*** «Русские сказки» издание Афанасьева - их нам тоже задали прочесть, а так как Мима, Юра и Х.Х. не позволили мне читать «Арап Петра Великого», то я хотела бы прочесть эти сказки. Потом еще на деньги дяди Саши я думаю купить себе почтовой бумаги, потому что у меня остались только 4 листа, а на таких жестких карточках, какие у меня есть, писать неудобно и неаппетитно. И ручку для пера также, я думаю, купить, так как моя сломалась. Я все куплю на те деньги, которые ты мне дал, а только когда ты будешь мне отдавать деньги дяди Саши, тогда ты мне можешь отдать на столько меньше, не сколько я истратила на все это. Не так ли, папулечка, мой золотой?
Солнце светит во все лопатки и голубое небо. Так хорошо!
Государственный архив РФ, ф.740, оп.1, ед.хр.26, лл.9-10.
* Татьяна Евгеньевна Боткина-Мельник, дочь Е.С.Боткина.
** Юрий Евгеньевич Боткин, сын Е.С.Боткина.
*** Александр Сергеевич Боткин, младший брат Е.С. Боткина.
ПИСЬМО П. ОРЛОВА* А.А. МОСОЛОВУ
13 ХII 1914 г.
Дорогой Александр Александрович.
Хотел послать телеграмму, но в телеграмме не объяснишь всего, а кроме того умышленно оттягиваю минуту, в которую Е.С. Боткин должен узнать ужасную действительность. Сегодня у меня рухнула последняя надежда, что мальчик жив - он убит и смерть его одна из славнейших смертей в полку со времен его существования.
Начало драмы этой Е.С. знает из моих телеграмм. Дав направление и скомандовав рассыпаться и марш марш разъезду, он скакал сзади, т.е. замыкал отступление разъезда. Казаки видели, как доскакав почти до конца деревни он остановился, оглянулся назад и затем поскакал опять. При выходе из деревни он был очевидно ранен, т.к. упал с лошади и остался лежать без движения. Немцы прекратили стрельбу; когда казака делали попытку приблизиться, то немцы открывали опять огонь. Опасаясь, что если он только ранен, то может быть следующими пулями и убит, они решили лучше оставить эти попытки тем более, что огонь был сильный, вряд ли им удалось бы кому-нибудь дойти до него, наступал пехотный полк. Так как их начинали охватывать, то им пришлось отойти еще дальше, откуда они не могли видеть дальнейшего.
Дальше произошло следующее. Говорю со слов пленного немецкого офицера, который хотя лично сам не видел ничего, но рассказывал со слов 1-го батальона своего (175 п. полка).
«Полк наш 175 п. наступал из д. Рыбно. В занятую нашими передовыми частями деревню въехал кавалерийский разъезд, который попал под сильный огонь и стал уходить. Сзади скакал офицер, который при самом выходе из деревни был ранен и лишился сознания. На это место наступал 1-й батальон, я был во втором.
Когда подошли метров на 50 к месту где лежал офицер, увидели, что он пришел в себя, встал и вынул револьвер. Батальонный Адъютант 3 батальона, который был в этот день впереди, с цепью, лейтенант Левенбергер фон Шенгольц, 20 лет, закричал офицеру: «Не стреляйте!»Мы ничего вам не сделаем. Бросьте револьвер - сдавайтесь!» На это ваш офицер ответил: «Сдаваться не буду», поднял револьвер и пошел навстречу цепи. Выстрелил - промахнулся, вторым выстрелом он убил лейтенанта Шенгольца, после чего стал стрелять по цепи, но сам был убит следующими нашими выстрелами...»
Вот что мне рассказал сегодня пленный немецкий офицер и положительно не могу написать все это Е.С. Для всех нас его смерть ужасное горе, мы очень полюбили бедного мальчика, который был воплощением доброты и кротости. Мы все страдаем за Евг. С., зная какой для него это ужасный удар, особенно после того, как мы видели в Барановичах их, отца и сына, вместе...
Остается надежда на чудо и на милость Господа Бога. Может быть, сраженный пулями Боткин, был только ранен; немцы не знают дальнейшего, т.к. в этой деревне не останавливались, а быстро продолжали наступление. В этом случае возможно, что его подобрали потом санитары или поляки. Как только будет возможность проникнуть в этот район первая наша забота будет о нем. Пока же мы ничего больше того, что я написал, сказать не можем.
Пока до-свидания, крепко жму твою руку, поцелуй от меня горячо Евг. Серг., у меня нет на языке слов утешения, ибо вообще слов таких нет, одно могу сказать: "На все воля Божия и если сын его умер, то Господу Богу угодно было наградить его славной, честной смертью".
Твой П. Орлов.
Место где все это случилось - д. Швароцын.
8 в. к зап. от Сохачева
2 в. к югу от д. Рыбно.
Государственный архив РФ, ф.740, оп.1, д.2, лл.1-2.
* П. Орлов - вероятно, флигель-адъютант, полковник Петр Петрович Орлов.
ПИСЬМА Е.С. БОТКИНА СЫНУ ЮРИЮ
Царское Село
15 апреля, 1917 г.
Золотой мои, драгоценный, ненаглядный Юраша,
Ты прав, что телефон, как ни много он дает и свежестью сведений, непосредственностью и живостью их, и наконец, радостью слышать дорогие голоса, не заменяет письменных сношений, как и они, со своей стороны, даже если бы и были полнее, все же невыразимо ценно дополняются телефоном. Это великое утешение в нашей разлуке, прямо счастье, что нам дано и то, и другое,
Вы можете удивляться, почему я при этом сравнительно мало пишу. Опишу Вам свой день, мои родные. Между 9 1/2 и 10 ч. утра я пью кофе; продолжительность этого зависит от того, пью ли я его один или в обществе. Затем я делаю свой обход больных, также разной продолжительности, а иногда поспеваю утром пописать, но иногда и нет, если есть например обедня, как сегодня, или кто-нибудь к нам зайдет из товарищей по заключению. 1)
К словам "к нам" следует прибавить: "или к кому-нибудь из нас", подразумевая под этим наш медико-педагогический триумвират, т.е. г-на Жильяра, Вл. Н. Деревенко и меня. Отсутствие у меня собственной комнаты, с водворением меня в кабинет г-на Жильяра, заставляет меня приспособляться к его образу жизни и делить с ним и с Вл. Ник., постоянно захаживающим к нему, их посетителей, В этой комнате об одно окно, затемненное главным корпусом дворца, окно , смотрящее во двор и обращенное на северо-запад, у меня три излюбленных местечка: диван, на котором я устраиваюсь на ночь (по системе, заведенной у нас в санатории), стул за письменным столом, который я сейчас занимаю, и по другую сторону стола дивное кожаное кресло, которое покоит меня большую часть дня, а иногда и ночи, если в часы одиночества меня застигнет на нем скоропостижный сон.
Письменным столом я пользуюсь только тогда, когда хозяин комнаты занят вне ее (или спит), а как только он должен в нее вернуться, собирается ли он писать или нет, я все равно освобождаю его, чтобы предоставить г-ну Жильяру возможность делать то, что ему вздумается, не сообразуясь со мной, тем более что по моим прежним наблюдениям это его любимое место в комнате.
Я сам тогда кидаюсь в кожаное кресло, которым он всегда пользовался очень редко и около которого на столе у меня уже образовалось целое хозяйство из Ваших писем, читаемых мною книг, папирос и т.п. Отсутствием г-на Жильяра пользуюсь и для того, чтобы в его комнате принимать больных из служащих во дворце.
Обыкновенно прием начинается в 2 1/2 ч. дня и иногда затягивается, а иногда и никого не бывает, как сейчас, и тогда я беспрепятственно пишу. Среди дня, между 3 ч. и 4 ч., я опять навещаю стационарных больных, чтобы справиться о дневной температуре и, если нужно, предпринять те или иные мероприятия. Между 4. ч, и. 5 ч. я часто приглашаюсь на какую-нибудь игру с Алексеем Николаевичем, преимущественно если он в постели, сопровождаемую чаепитием. В пять часов, иногда в шестом часу, я схожу вниз в дежурную комнату заказать по телефону лекарства, которых ежедневно накапливается несколько, иногда до двадцати и больше, а потом и с Вами поболтать, моими ненаглядными, моими любимыми. Прежде я делал это раньше, но заметил, что тогда нередко приходилось дожидаться у телефона. В 6 ч. вечера мы уже обедаем с Алексеем Николаевичем, а после обеда я усаживаюсь в свое кресло (писать неудобно и не приходится) и углубляюсь в газеты. Никогда в жизни я не читал их так много, в таком количестве, так обстоятельно и с такой жадностью и интересом. Часто наслаждаюсь я проявлением ясного, здравого смысла простой русской души, которую так сильно люблю и которой так крепко верю. Нередко в эти часы к нам заходят посетители или мы между собой обмениваемся прочитанным, а то и я иногда зайду с ответным визитом на половину более или менее молодых дам, но не надолго, так как мне еще предстоит вечерний обход своих больных, который бывает в разные часы. После этого, выпив стакан чаю, засаживаюсь уже плотно в любимое кресло, принимаюсь за чтение и выжидаю пока наша общая комната не обратится в мою спальню, т.е. пока не уйдут спать г-н Жильяр и Вл. Ник. и можно будет разостлать на диване постель. Так как тут нередко у нас начинаются очень интересные разговоры, то это иногда бывает и не рано. Оставшись один, я, смотря по силам, и по накопившимся делам, либо продолжаю чтение, либо сажусь писать по обыкновению.
От сегодняшнего числа (я продолжаю 17-го) во всем укладе нашей жизни произошла существенная перемена, так как Алексей Николаевич снова, слава Богу, на ногах и ему нужно учиться, а преподавателям вход к нам закрыт. Поэтому мы все распределили его предмета между собой, кто во что горазд, Мне достался русский язык в размере четырех часов в неделю. В качестве побочного последствия этой реформы является то обстоятельство, что г-н Жильяр имеет больше свободных часов чаще нуждается в своей комнате. Это вынудило меня придумать себе другое место для писания и я нашел его в соседней комнате, притом великолепное, перед окном в парк и на Юг, и теперь ругаю себя, что раньше не догадался им пользоваться, тем более что оно совершенно никому не нужно. Думаю даже совсем переселиться в эту комнату и спать в ней же, так как тут тоже есть диван, который мне давно предлагали. Это кстати выведет меня из дыма сигар г-на Жильяра, который я плоховато переношу.
Ну вот теперь Вы имеете ясное представление о моем житье-бытье.
Теперь о твоих делах, мой золотой. Если комиссия поймет, что ты действительно инвалид и к военной службе, на которой ты самоотверженно потерял свое здоровье, совершенно не годен, тебе необходимо будет спасать его остатки правильным систематическим лечением в Евпатории, где оно теперь поставлено кажется на правильную ногу. Это предоставит тебе, Бог даст, возможность приняться за другую не менее нужную родине, но более посильную работу. Не поступить ли тебе тогда прямо в Медицинскую Академию? Теперь ты сам убедился, что у тебя все есть для того, чтобы быть великолепнейшим врачом, и охота явилась, - так и, слава Богу, вали! Чем скорее, тем лучше. Поступив осенью, ты 27 лет будешь врачем, даже двадцати шести с половиной, т.е. только двумя годами позже начнешь свою врачебную деятельность, чем я начал.
1) Или мы с князем Долгоруковым идем пробовать пищу прислуги.
Государственный архив РФ, ф.740, оп.1, д11.2, лл.1-4
х х х
Тобольск
5 ноября, 1917 г.
Родной мой, драгоценный мой, ненаглядный, хороший,
нежный Юраша,
Твое 24 -ое письмо, посвященное отношениям Глебушки ко мне, которое я получил вчера, меня страшно, страшно тронуло по тому, как ты чувствуешь мои переживания, как ты горячо их принимаешь к сердцу и как стараешься меня, мой драгоценный друг, утешить.
Спасибо тебе, мой родной, спасибо, мой хороший! Я представляю себе, на которое из моих писем ты собственно отвечаешь; помню я даже боялся, как бы ты не написал чего по этому поводу самому Глебушке, и поспешил написать тебе, что он снова мил и ласков со мной. Но ты и это верно почувствовал. На таком расстоянии, да еще на основе чужих, хотя бы и отцовских, но все же разномысленных, слов - влиять невозможно, особенно когда нет речи о каких-нибудь реальных фактах, да еще и на такой характер, как у Глебушки. Это могло бы только обидеть его и испортить еще и Ваши отношения. Вот почему я боялся, как я говорю, как бы ты не написал ему прямо что-нибудь о наших отношениях. Поэтому я горячо благодарю тебя, что ты этого не сделал, и буду теперь совершенно спокоен, что и впредь не сделаешь. Почти в каждом своем письме я продолжаю писать тебе о наших с ним отношениях и в общем ты должен был получить впечатление, что они все улучшаются и что мы дружно живем.
Если хочешь, оно так и есть, но, если вдуматься в этот вопрос глубже и разобрать его так же серьезно, как ты это сделал, мой ненаглядный, то его нужно признать безнадежным. Я наказан за свою гордыню. Как прежде, когда мы были так счастливы с мамулей и у нас были такие совсем особо хорошие взаимные отношения, мы с ней, оглядываясь кругом и наблюдая других, самоуверенно и самодовольно говорили, что как у нас хорошо, что с нами ничего подобного тому, что постоянно бывает у других нет и не может быть, а затем закончили все наше исключительное супружеское счастье самым банальным разводом.
Я и считал, что вечно трагический вопрос "отцов и детей", этот опошлившийся разлад между двумя поколениями, меня-то конечно минует. И действительно у меня могла вскружиться голова. Наша дружба с Бонзочкой, тобой и Танюшей, Ваше дивное ко мне отношение, необыкновенная привязанность ко мне Глебушки, наконец моя сердечная дружба с моими приемными сыновьями и их трогательнейшее ко мне отношение, могли мне вскружить голову. То, что я теперь переживаю, ставит ее на место; я, повторяю, расплачиваюсь за свою гордыню. Я надеюсь еще избегать ссоры и не допустить до разрыва отношений, но не могу закрывать глаза на истину: Японская война отняла у меня жену*, настоящая - старшего сына**, революция - младшего. Такова видно моя судьба и я лишний раз вспоминаю утешение, о котором мне писал как-то Бонзочка - историю Иова, которому было куда хуже. У меня еще остаетесь Вы с Танюшей, Нелли*** и Юриком****, мои ненаглядные, драгоценные, бесконечно любимые. Ты так утешаешь меня, мой золотой, так удивительно верно все разобрал, так дивно хорошо написал и действительно сильно утешил меня, радость ты моя драгоценная!
Я готов верить - убеждения у меня в этом нет, что Глебушка вернется ко мне. И с Бонзочкой разлука у меня тоже временная; я думаю, что с ним, если только Бог удостоит меня приблизиться к нему, я увижусь раньше, чем Глебушка ко мне вернется. Великое будет счастье, если мы благополучно протянем зиму и он в мае сдаст свои экзамены на аттестат зрелости. Этим, я думаю, роль моя на земле в его жизни окончится, и я даже, перекрестившись, скажу себе : "Ныне отпущаеши раба Твоего", и скажу это про себя с глубокой благодарностью Богу, ибо и за аттестат зрелости я еще очень дрожу, так как при настоящем его настроении Глебушка говорит: "Кому это надо?". Пока еще он прочел только курс истории Платонова, так как у него нет еще нужных книг, которые мы должны получить на днях, благодаря исключительной любезности инспектора здешней гимназии.
Окончив гимназию, Глебушка, вероятно, если обстоятельства позволят, будет заканчивать свое образование (высшее) где-нибудь заграницей, куда я за ним очевидно не поеду и где будут опять новые влияния, быть может новые кумиры и неизвестно еще какие. Все, что ты пишешь о кумирах, мой золотой, совершенно правильно и я думаю совершенно тоже самое. Конечно он будет искать их всегда с пристрастием среди ближайших единомышленников, в самом узком кругу своих единоверцев и поклонников.
Конечно, сомнения нет, он влюблен в Н.Г., совершенно бессознательно, но также совершенно несомненно. Думаю, что это даже взаимно, быть может тоже бессознательно. Письма их друг к другу, которые Глебушка, по старому обычаю, дает мне читать, пропитаны заботливостью и нежностью, которые редко встречаешь и между родными. Какой недостаток ты у нее подметил - я не помню; или ты мне не говорил, или я тебя не понял, но, кроме крайней нервности, о которой ты рассказывал, у меня ничего не запечатлелось, зато и результатов какого-нибудь благотворного влияния с ее стороны я действительно до сих пор не отметил. Даже от женофобии она его не излечила. Правда в нем резко усилился снобизм и частичное человеконенавистничество, но первый так пышно расцвел, я думаю, скорее под влиянием среды, в которой он вращался в Ханстве, чем под влиянием отдельного лица, а второе - результат его молодости и тех его мнений, которые тоже отчасти объясняются его молодостью и которые ты так метко назвал "абсурдно крайними". Где уж тут при таком разномыслии мечтать о влиянии! Я на него и не претендую больше и счастлив уже тем, что с некоторыми из моих доводов он не мог не согласиться, почему по некоторым вопросам стал помягче, но самое разномыслие в такой степени и есть то, что его у меня отняло. Целый ряд тем не может служить для наших собеседований; между тем он их люби, а мне остается только отмалчиваться, иногда с великой болью в душе, так как ему по-видимому и в голову не приходит беречь меня и пощадить то, что мне еще дорого, а для него уже не существует, как ему о крайней мере кажется.
Быть веселым при тех душевных страданиях, которые каждый из нас теперь переживает, мне становится, особенно при моих личных переживаниях, все труднее и труднее, Я понимаю, что жизнь со мной может для него становиться все скучнее и тяжелее, как я ни старайся. Нас спасает только наш ангел-хранитель, "принявший образ человека", как высказался про нее в одном из своих писем Костя М.***** Это, как ты догадываешься, Танюша. Не легко нашему ангелу-бедняжке между двумя ворчливыми мужчинами. На днях я так ей и сказал при Глебушке, тотчас впрочем оговорившись, что Танюшу он очень хорошо развлекает. Действительно это мое большое утешение, что у них восстановились их прежние дружеские отношения. Они подолгу прелестно болтают между собой, весело вспоминают различные радости былых счастливых лет. Когда я возвращаюсь часов в одиннадцать к вечернему чаю, я неизменно нахожу их, слава Богу, в самом хорошем настроении. Эти воспоминания, продолжаются и со мной и являются лучшей, если не единственной, темой, по счастью неисчерпаемой, для самых веселых и дружеских поболтайках втроем.
Ссора, о которой Танюша упоминала в своей письме к тебе, бывшая между ними в самом начале пребывания Глебушки здесь, заключалась, как мне рассказывала Танюша, в том, что на какие-то жалобы за прошлые будто обиды ему с ее стороны, наш ангел не выдержала и ответила что-то вроде следующего: "Если я обидела тебя когда-нибудь, то за нынешний год ты мне с лихвой за все отплатил". Это произвело на него самое лучшее действие и с тех пор он с ней, слава Богу, ужасно мил. Он мил, и даже очень мил, и со мной, добрый, сердечный мальчик, иногда даже совсем по-прежнему мил, днями же прямо трогателен, молча, неясно, пренежно лаская меня, как взрослый ребенка, которого ему за что-то жаль. Он больше не повторяет того, что я назвал "цуканьем", после чего он перестал это делать. Большей частью это выражалось не столько словами или их значением, сколько их тоном и особенно выражением лица.
Эту несдержанность проявления своего настроения, которой он всегда отличался, он называет пребыванием "без маски"; он считает, что он имеет право быть таким дома. Мне же всегда казалось страшно несправедливым со стороны семейных людей, сдерживающих себя перед чужими и любезно улыбающихся им, а потом срывавших накопившееся недовольство и раздражение на домашних. Нельзя так распускать себя по отношению к ни в чем неповинных людям. Я называю это надеванием дома душевного халата, что неизмеримо хуже, по-моему, надеванием халата настоящего, от которого те же люди с негодованием отказались бы, если бы им предложили в него переодеться при возвращении их со службы или с тех или других занятий. Ты сам знаешь, что я не ношу перед Вами никакой маски, я не скрывал и не скрываю своих тревог и огорчений, приобретенных вне дома, если этого не требует врачебная или служебная тайна, но я первый всегда старался и стараюсь дать пример бодрого к ним отношения и не позволить им нарушить домашний душевный уют.
В этом отношении а должен отдать справедливость Глебушке; он сделал большие успехи. Он например очень встревожен судьбой К.Р., ввиду обстрела большевиками Казани, но об этом я узнал только из его письма к Н. Г. В нем он между прочим писал, что здешнее "безгазетие" мне (ему) противно, что он пробавляется слухами и не знает, что в действительности происходит в Казани. Все это очень огорчило меня. Если, думаю, ему "противно" что-нибудь исходящее от меня (я не подписан ни на какую газету и принципиально не читаю их), то скоро буду и я сам ему противен. С другой стороны, как же он не поделится со мной такой тревогой, которую я бы естественно с ним разделил (слухи дошли до него в мое отсутствие), и, не сделав никакой попытки достать газету, жалуется так сказать на меня чужому человеку?! Я прочел его письмо, как всегда, ночью, когда он уже спал, а к утру, когда он проснулся, у него уже были обе газеты, в которых говорилось о Казани и которые я достал в нашем же доме (у гр. Гендриковой, гувернантка которой, с нами завтракающая и обедающая, и рассказывала про обстрел Казани), Вместе с тем я сказал Глебушке, не делая никаких упреков-, что жалею, что он не сказал мне раньше о "противности безгазетия" и что предоставляю ему подписаться на любую. На это он мне ответил, что неинтересно получать такие запоздалый сведения и что в Казани можно было получить московские газеты на второй же день.
От нашего ангела-хранителя я узнал, что и Глебушка страдает от наших с ним отношениях, что мои письма из Царского, в которых я выражал опасения, что он бросит меня, как мамуля, очень удручали его и что он огорчен мыслью, будто я не верю его любви ко мне. Ввиду этого, не выдавая Танюшу, как она и просила, я вчера (я продолжаю письмо 6-го ноября) нарочно лег одновременно с ним и заговорил о том, как наши с ним мнения разошлись. Выйдя из одной точки, мы пошли в разные стороны я немного, он сильно. Когда он со мной з этом согласился, я сказал ему, что это и есть то, чего я так боялся и что я подразумевал под словами, что он бросит меня, Я сказал, что я нисколько не сомневаюсь в его любви ко мне и вполне допускаю возможность любить человека, который придерживается совершенно другого мировоззрения. Далее я спросил его, хорошо ли ему здесь, не хуже ли чем в Казани? Он очень глухим голосом ответил: "нет". Когда же я его попросил отвечать мне совершенно откровенно, обещая не обидеться, он предпочел промолчать, Но, несмотря на то, что он целый день занят и только тем, что ему приятно: рисует, пишет (повесть) и слушает интересные чтения, своей тобольской жизнью он вряд ли особенно доволен, судя по последнему письму к той же Н. Г. Там он определяет ее так: что утром он ждет вечера, а вечером ждет утра, а утром и вечером ждет от нее писем. Быть может он невольно увлекся в ту минуту, когда он ей писал и когда все интересы дня у него настолько отошли на задний план, что он о них не вспомнил даже, но для меня ясно одно: Н. Г-ну он любит больше, чем меня. И, развесив над своей кроватью в одну линию все свои образа, он первым, ближайшим к себе, повесил тот образ, которым она его благословила в Казани перед отъездом. Но я больше не ревную, как я уже писал тебе; признаюсь даже, что мне приятнее, что он променял меня на новый кумир не путем холодного сравнения и логического мышления, а на почве такого чувства, которому "все возрасты покорны". К этому мы родители должны быть всегда готовы, и так ли еще он мог поместить свое естественное и законное, хотя им еще и не признаваемое, чувство! Сперва я немного боялся ее приезда сюда, хотя честно всячески ему способствовал, так как он безусловно в их интересах, а после зрелого размышления пришел даже к заключению, что это будет к лучшему и поможет влить все наши отношения в полне нормальные формы. В сущности говоря, его любовь и привязанность к Н.Г., если и будет его снова отвлекать от нас, ничего мне кажется не отнимает у меня именно потому, что они совершенно другого порядка. И он действительно очень мил и нежен со мной, особенно после нашего последнего разговора, о котором я уже упоминал и в котором он между прочим спросил, каких взглядов ты придерживаешься. Я признался ему, что в иных вопросах ты может быть ближе к нему, чем ко мне, но что это нисколько не мешает нам с тобой о чем угодно болтать, так как ты умеешь уважать чужое мнение, никогда не настаиваешь на своем во чтобы то ни стало и всегда бережешь своего собеседника в том, что ему дорого. Это безусловно и истинно так, мой родной, и я бесконечно тебе за это благодарен, мой драгоценнейший друг, мой ненаглядный, милый Юраша, Золотце мое!
Теперь еще труднее стало рассчитывать, сколько времени письмо будет в пути, но по всем соображениям, если мое письмо и дойдет до тебя когда-нибудь, оно все же опоздает к Георгиевскому празднику, а потому я здесь же тебя горячо, горячо поздравляю, мой драгоценный, мой любимый. Юрика я не могу поздравить, так как в первый 'год это почему-то не принято делать, но я его страшно благодарю за то, что он приложил свои лапки к твоему письму. Оно совсем не пострадало, но ты не можешь себе представить, с какой нежностью я рассматривал все складочки, (которые я на нем нашел!) Какие же пожелания высказать мне ко дню твоего Ангела?! Боже мой! Их столько и вместе с тем они сводятся к нескольким молитвенным словам, которые я по несколько раз в день обращаю к Богу: не покидай нас! Но не покинул ли Он уже нашу родину? Мы ничего не знаем достоверного, но мучимся за нее и за всех наших родных и друзей, находящихся в Петрограде и его окрестностях, да и о все прочих. Косте М. я послал даже телеграмму, ее приняли, но от него давно ничего нет, а из Красноярска были такие тревожные телеграммы,
Пора наконец кончать это бесконечное письмо, которое дописываю 8 ноября, точнее в ночь на 9-ое, в которую я сохраняю исключительную бодрость, благодаря тому, что был сегодня в бане, а вчера не выдержал и стал засыпать.
Не знаю, как и расцеловать и приласкать тебя, моего родного, ненаглядного, любимого, так полно мое сердце любовью и лаской, и нежностью к тебе, моя радость! Так и взял бы и обнял бы Вас все троих одним горячим, горячим к крепким, крепким тиском. Но хорошо, что я не могу этого сделать, а то боюсь Вам было бы слишком больно. Целую же, целую Вас без конца и благословляю. Да хранит и благословит Вас Бог.
Весь Ваш папа и дед
Третьего дня вечером завернули к нам морозы в 13 - 15 градусов, а сегодня 17 градусов по Реомюру, но переносятся они действительно легко и солнце остается горячим. Однако сегодня его не было и был ветер, Танюша отморозила было, но оттерла левую щеку, а Глебушка все бранит Ермака Тимофеевича.
Сейчас, 9 ноября, получил твои письма от 24 и 26 октября (25-ое и 26-ое), пришедшие зараз. Бесконечно крепко за них целую, Танюша получила письмо от Юлии Алекс. от 30 октября из Петрограда. Они также ничего не знают. Было относительно спокойно, вечером начали стрелять. Целую, целую, целую.
Спасибо, золотой мой, бесконечное за акварель в Танюшином письме.
Это опять шедевр. Я еще верю, что Бог не покинул России. Целую,
целую, целую.
Государственный архив РФ, ф.740, оп.1, д.106, лл.1-8.
* Ольга Владимировна Боткина, урожденная Мануйлова, с 1910 года состояла в гражданском браке со студентом Рижского политехнического института Фридрихом Вольдемаровичем Лихингером.
** Дмитрий Евгеньевич Боткин, хорунжий лейб-гвардии Казачьего полка, погиб в начале Первой мировой войны. (см. Приложение к настоящему изданию
*** Нелли - жена Ю.Е. Боткина.
**** Юрик - внук Е.С. Боткина.
***** Константин Семенович Мельник, капитан, участник Белого движения. Муж дочери Е.С. Боткина Татьяны.
БИБЛИОГРАФИЯ
АРХИВНЫЕ ИСТОЧНИКИ
Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ):
Ф.601 - император Николай II.
Ф.640 - императрица Александра Федоровна.
Ф. 678 - император Александр II.
Ф. 682 - цесаревич Алексей Николаевич.
Ф. 740 - Е.С. Боткин.
Центральный государственный военно-исторический архив Российской Федерации (ЦГВИА РФ). Ф.316.
Рукописный отдел Института русской литературы Академии наук . Ф.365.
ОПУБЛИКОВАННЫЕ ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Боткин Е.С. Свет и тени русско-японской войны 1904-1905 гг. Из писем к жене. СПБ. 1908.
Боткин Е.С. Больные в больнице. Вступительная лекция, читанная в Военно-медицинской академии студентам III курса 18 октября 1897 г. СПБ. 1898.
Боткин Е.С. Что значит “баловать больных”? СПБ. 1903.
Боткин С.П. Письма С.П.Боткина из Болгарии. 1877. СПБ. 1893.
Боткин С. Дела давно минувших дней. Бежин луг. М., 1995. №2-3.
Александр II. Воспоминания. Дневники. СПБ. 1995.
Белоголовый Н.А. С.П. Боткин, его жизнь и врачебная деятельность. СПБ. 1892.
Белоголовый Н.А. Воспоминания. М., 1897.
Бенкендорф П. Воспоминания. Рига. 1928. Сегодня. № 4.
Боткин В.П. Письма об Испании. М., 1976.
Боткина А.П. Павел Михайлович Третьяков в жизни и искусстве. М., 1995.
Боткина-Мельник Т.Е. Воспоминания о жизни царской семьи до и после революции. М., 1992.
Боханов А.Н. "Распутин. Анатомия мифа. М., 2000.
Буранов Ю., Хрусталев В. Гибель императорского дома. М., 1992.
Буранов Ю., Хрусталев В. Уничтожение династии. М., 1997.
Бурышкин П.А. Москва купеческая. М.,1990.
Великий князь Александр Михайлович. Книга воспоминаний. Париж. 1933.
Волков А.А. Около царской семьи. М., 1992.
Воррес Иен. Последняя великая княгиня. М., 1998.
Гавлин М.,Л. Из истории российского предпринимательства: династия Боткиных. М., 2000.
Гереш Э. Александра. Ростов-на-Дону. 1998.
Герцен А.И. Былое и думы. М., 1978.
Государыня Императрица Александра Феодоровна Романова. О браке и семейной жизни. М., 1996.
Государыня Императрица Александра Федоровна Романова. Дневниковые записи, переписка, жизнеописание. Составитель монахиня Нектария (Мак Лиз). М., 1999.
Ден Л. Подлинная царица. М., 1998.
Дневники императора Николая II. М., 1991.
Духовная трагедия Льва Толстого. М.,1995.
Жильяр П. Трагическая судьба Николая II и царской семьи. М., 1992.
Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте. М., 1993.
Коган Б. Б. Чем же болел и отчего умер С.П. Боткин? Клиническая медицина. 1964. № 2.
Крылов(Толстикович) А. Последний лейб-медик. М., 1998.
Крылов (Толстикович) А., Барковец О. Цесаревич. М., 1998.
Крылов-Толстикович А., Барковец. О. Александр III. М., 2002.
Крылов-Толстикович А. Быть русской императрицей. М., 2003.
Кудрина Ю. Императрица Мария Федоровна. М., 2000.
Кульбин Н. Боткин Сергей Петрович. Русский биографический словарь. СПБ., 1908.
Лазурский В.Ф. Василий Петрович Боткин. Артист. №43. М., 1894.
Лев Толстой и русские цари. М.,1995.
Лемке М., 250 дней в царской ставке. Петроград., 1920.
Ленин В.И. П.С.С. изд.5. Т.5.
Мейер И.П. Как погибла царская семья. М., 1990.
Мейлунус А., Мироненко. С. Николай и Александра. М., 1998.
Мещерский В.П. Воспоминания. М.,2001.
Молин Ю. Читая смерти письмена. СПБ. 1999.
Молодцова Т. Исторический очерк о Боткиных. Русский архив. № 23. 1993.
Мосолов А.А. При Дворе последнего русского Императора. М., 1992.
Мэсси Р. Николай и Александра. М., 1990.
Наши деятели по медицине. Выпуск 1. СПБ., 1910.
Нилов Е. Боткин. М., 1966.
Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II. М., 1992.
Панаева А.Я. Воспоминания. М., 1986.
Панкратов В.С. С царем в Тобольске. Л., 1925.
Переписка Николая II и императрицы Александры Федоровны. тт. 3-5. М-Л., 1923-1927.
Песков О.В. По вечерам у Боткина. М., 1996.
Петров Б.Д. С.П. Боткин - жизнь и деятельность. М., 1982.
Письма святых царственных мучеников из заточения. СПБ., 1998.
Платонов О. Николай II в секретной переписке. М., 1997.
Платонов О. История цареубийства. М., 2001.
Последние дневники императрицы Александры Федоровны Романовой. Новосибирск, 1999.
Придворный календарь на 1915 год. Петроград, 1914.
Сеченов И.М., Автобиографические записки. М., 1907.
Соколов Н.А. Убийство царской семьи. Берлин, 1925.
Толстая А.А. Записки фрейлины. М., 1996.
Шереметев С.Д. Мемуары. М., 2001.
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Авдеев Александр Дмитриевич (1887-1947), первый комендант Дома особого назначения в Екатеринбурге.
Адлерберг Александр Владимирович (1818-1888), граф, генерал-адъютант, командующий императорской главной квартирой, член Главного управления цензуры, 1872-1881 гг. министр императорского двора и уделов, канцлер российских императорских и царских орденов.
Александр I Павлович (1777-1825), император с 1801 г.
Александр II Николаевич (1818-1881), император с 1855 г.
Александр III Александрович (1845-1894), император с 1881 г.
Александра Иосифовна (1830-1911), урожденная принцесса Саксен-Альденбургская, великая княгиня, с 1848 г. жена великого князя Константина Николаевича.
Александра Федоровна (1872-1918), императрица, урожденная принцесса Гессенская Алиса-Виктория-Елена-Луиза, с 1894 г. жена императора Николая II.
Алексеев Михаил Васильевич (1857-1918), генерал-адъютант, командующий армиями Северо-Западного и Западного фронтов, начальник штаба Верховного главнокомандующего с 1915 г.
Алексей Михайлович (1629-1676), второй русский царь из династии Романовых.
Алексей Николаевич (1904-1918), великий князь, цесаревич, наследник престола; сын Николая II и императрицы Александры Федоровны. Убит вместе с родителями в Екатеринбурге.
Алиса (1843-1878), великая герцогиня Гессен-Дармштадтская, дочь английской королевы Виктории, мать императрицы Александры Федоровны.
Анастасия Николаевна (1901-1918), великая княжна, младшая дочь Николая II и Александры Федоровны. Убита вместе с родителями в Екатеринбурге.
Аненнков Павел Васильевич (1813-1887), критик, историк литературы, мемуарист.
Бакунин Михаил Александрович (1814-1876), философ-анархист, революционер.
Бакунина Александра Александровна, сестра М.А. Бакунина.
Бажанов Василий Борисович (1800-1883), протопресвитер, член св. Синода, с 1849 г. духовник императорской семьи, писатель, богослов.
Белинский Виссарион Григорьевич, (1774-1856), публицист, критик.
Белобородов Александр Георгиевич (1891-1939), председатель Уральского областного совета в 1918 г.
Белоголовый Николай Андреевич, (1834-1895) - доктор медицины, друг С.П.Боткина, автор воспоминаний "С.П. Боткин, его жизнь и врачебная деятельность". Спб.,1892.
Бенкендорф Мария Сергеевна (1847 – 1923), графиня, статс-дама, в первом браке
княгиня Долгорукова, во втором браке за П.К. Бенкендорфом.,
Бенкендорф Павел Константинович (1853-1921), граф, генерал-адъютант, обер-гофмаршал.
Бердяев Николай Александрович (1874-1948), русский религиозный философ, с 1922 г. в эмиграции.
Блудова Антонина Дмитриевна (1812-1891), графиня, камер-фрейлина императрицы Марии Александровны.
Богдановский Евстафий Иванович (1833-1888), доктор медицины с 1861 г., профессор по кафедре хирургии Медико-хирургической академии с 1869 г.
Боткины:
Александр Сергеевич,
Александра Петровна,
Анастасия Александровна,
Анна Ивановна,
Анна Петровна,
Варвара Петровна,
Василий Петрович,
Владимир Петрович,
Георгий,
Глеб Евгеньевич,
Дмитрий Евгеньевич,
Дмитрий Петрович,
Екатерина Алексеевна,
Екатерина Петровна,
Лаврентий,
Ларион,
Мария Петровна,
Михаил Петрович,
Николай Петрович,
Олег Сергеевич,
Ольга Владимировна,
Павел Петрович,
Петр Петрович,
Петр Кононович,
Сергей Петрович,
Сергей Сергеевич,
Татьяна Евгеньевна,
Федор,
Юрий (Георгий) Евгеньевич.
Боханов Александр Николаевич, историк.
Брасова Наталья Сергеевна (1880-1952), графиня, урожденная Шереметевская, в первом браке Мамонтова, во втором браке Вульферт, с 1912 г. - морганатическая жена великого князя Михаила Александровича.
Буксведен Софья Карловна (1884-1956), баронесса, фрейлина императрицы Александры Федоровны.
Бурышкин Павел Афанасьевич (1887-1953), издатель газеты "Утро России", писатель.
Бюцова Ольга Евгеньевна, фрейлина императрицы Александры Федоровны. Родственица Е.С. Боткина.
Вершинин Василий Михайлович (1879-1944), эсер, депутат IV Государственной Думы, арестовывал Николая II в Ставке, конвоировал царскую семью в Тобольск.
Виктория I Александрина (1819-1901), королева Великобритании с 1837 г. и императрица Индии с 1876 г., бабушка императрицы Александры Федоровны.
Вильгельм II (1858-1941), германский император в 1888-1918 гг.
Витте Сергей Юльевич (1849-1915), граф с 1905 г., директор Департамента железнодорожных дел Министерства финансов в 1889-1892 гг., министр путей сообщения в 1902 г., министр финансов в 1892-1903 гг., председатель Комитета министров в 1903-1905 гг., председатель Совета министров в 1905-1906 гг., член Государственного совета.
Владимир Александрович (1847-1909), великий князь, третий сын Александра II, генерал-адъютант, главнокомандующий войсками гвардии и Петербургского военного округа в 1884-1905 гг., член Государственного совета, президент Академии художеств.
Воейков Владимир Николаевич (1868 - 1947), генерал-майор Свиты, с 1913 г.
комендант Александровского дворца в Царском Селе; с 1915 г. главнонаблюдающий
за физическим развитием народонаселения Российской империи.
Войков Петр Лазаревич (1888-1927), комиссар продовольствия Уралсовета, один из организаторов убийства царской семьи.
Волков Алексей Андреевич (1859- после 1928), царский камердинер.
Волынский Артемий Петрович (1689-1740), русский государственный деятель.
Вульферт Наталья см., Брасова.
Вырубова Анна Александровна (1884-1964), урожденная Танеева, фрейлина с 1904 г. Подруга императрицы Александры Федоровны.
Высоцкий, московский чаеторговец.
Гакинаев Семен, казак-ординарец Е.С. Боткина.
Гартман Карл Карлович (ум. 1888), доктор медицины и хирургии, лейб-медик, действительный статский советник, лейб-медик императрицы Марии Александровны.
Гендрикова Анастасия Васильевна (1888-1918), графиня, фрейлина императрицы Александры Федоровны. Убита большевиками.
Георг V (1865-1936), король Англии с 1910 г.
Георгий Михайлович (1863-1919), великий князь, генерал-адъютант, генерал-лейтенант. Во время Первой мировой войны состоял при Ставке Верховного главнокомандующего. Расстрелян большевиками в Петропавловской крепости.
Герцен Александр Иванович (1812-1870), русский писатель, публицист.
Гиббс Сидней Иванович (1876-1963), англичанин, учитель детей Николая II и Александры Федоровны. Сопровождал царскую семью в ссылку. Принял православие, архимандрит при русской церкви в Лондоне.
Гирш Густав Иванович (1828-1907), лейб-хирург Александра III и Николая II.
Гоголь Николай Васильевич (1809-1852).
Голощекин Исай (Филипп, Шая) Исаакович (1876-1941), член Президиума Уралсовета, один из организаторов убийства царской семьи. 1-й секретарь Компартии Казахстана с 1933 г.
Гончаров Иван Александрович (1812-1891), русский писатель.
Горемыкин Иван Логинович (1839-1917), министр внутренних дел в 1895-1899 гг.: председатель Совета министров в 1914- январь 1916 гг.
Граббе Александр Николаевич (1864 - после 1940), граф, генерал-майор Свиты, командир императорского конвоя.
Грановский Тимофей Николаевич (1813-1855), профессор истории Московского университета, публицист.
Грот Константин Карлович (1815-1897), член Государственного совета, главноуправляющий канцелярией императора..
Грубер Венцеслав Леопольдович (1814-1890), профессор анатомии.
Гучков Александр Иванович (1862-1936), глава "Союза 17 октября", председатель III Государственной Думы, в 1915-1917 гг. председатель Военно-промышленного комитета, военный и морской министр Временного правительства.
Дворжицкий Адриан Иванович (1830-1887), полковник, петербургский обер-полицмейстер, сопровождал Александра II 1 марта 1881 года.
Деменков Николай Дмитриевич, лейтенант царской яхты "Штандарт".
Демидова Анна (Нюра) Степановна (1878-1918), горничная императрицы Александры Федоровны. Убита в Ектеринбурге вместе с царской семьей.
Ден фон Юлия (Лили)Александровна (1880-1963), урожденная Смольская, жена капитана I ранга К.А. Дена, командира крейсера "Варяг". Близкая подруга императрицы Алекасндры Федоровны.
Деревенко Владимир Николаевич (1879-1936), почетный лейб-медик, приват-доцент Военно-медицинской академии; врач цесаревича Алексея Николаевича.
Деревенько Андрей Еремеевич (ум.1921 г.), боцман яхты "Штандарт"; дядька цесаревича Алексея.
Дмитрий Константинович (1860-1919), великий князь, третий сын великого князя Константина Николаевича и великой княгини Александры Иосифовны, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, в 1897-1905 гг. главноуправляющий государственным коннозаводством. Расстрелян в Петропавловской крепости.
Долгорукова Е.М., см. Юрьевская Екатерина Михайловна.
Долгоруков Василий Александрович, (Валя) (1868-1918), князь, обер-гофмаршал, генерал-майор Свиты, расстрелян большевиками в Екатеринбурге.
Дорофеев В. , солдат отряда охранявшего Николая II в Тобольске.
Достоевский Федор Михайлович (1821-1881), русский писатель.
Думин Станислав Владимирович, историк.
Екатерина Михайловна (1827-1894), великая княгиня, дочь великого князя Михаила Павловича, в замужестве - герцогиня Мекленбург-Стрелицкая.
Желябов Андрей Иванович (1851-1881), один из руководителей террористической организации “Народная воля”.
Жилинский Александр Николаевич (1884-1937), член Екатеринбургского комитета РКП/б.
Жильяр Пьер (1879-1962), швейцарский гражданин. В 1904 г. окончил Лозаннский университет Преподавал французский язык дочерям Николая II и Александры Федоровны. С 1913 г. преподаватель цесаревича Алексея Николаевича. Умер в Швейцарии.
Жуковский Василий Андреевич (1783-1852), поэт, критик, публицист, просветитель.
Завадский Сергей Владиславович (1871 - 1925), сенатор, прокурор
Петроградской судебной палаты. Умер в Праге.
Зима Иван Тимофеевич, прапорщик лейб-гвардии 1-го стрелкового полка; состоял в отряде особого назначения полковника Кобылинского в Тобольске.
Иоанн IV Васильевич Грозный (1530-1584), великий князь Московский с 1533 г., первый русский царь с 1547 г.
Иванов Александр Александрович (1806-1858), русский художник.
Ильинский Александр Иванович, патологоанатом, доктор медицины., профессор Петербургской Военно-медицинской академии.
Ипатьев Николай Николаевич (1871 - 1923), военный инженер, капитан в отставке,
владелец дома в Екатеринбурге, где была убита царская семья.
Каляев Иван Платонович (1877-1905), член партии эсеров, боевик-террорист, убийца великого князя Сергея Александровича.
Каррель Филипп Яковлевич (1806 - 1886), лейб-медик, тайный советник.
Керенский Александр Федорович (1881-1970), адвокат, депутат IV Государственной Думы, министр-председатель Временного правительства.
Кобылинский Евгений Степанович (1879-1929), полковник лейб-гвардии Петроградского полка, начальник особого отряда по охране царской семьи в Царском Селе и Тобольске. С конца 1918 года в Белой армии. Расстрелян за участие в антисоветском заговоре в 1927 году.
Колчак Александр Васильевич (1874-1920), адмирал, полярный исследователь, командующий Черноморским флотом с 1916 г., руководитель антибольшевистского фронта в Сибири. Убит большевиками.
Корнилов Лавр Георгиевич (1870-1918), генерал-лейтенант, командующий 25 армейским корпусом в 1914-1917 гг. Главком Петроградского военного округа в 1917 г.
Константин Николаевич (1827-1892), великий князь, второй сын Николая I. Генерал-адмирал, с 1855 г. управлял флотом и морским ведомством на правах министра, в 1860 г. председатель Главного комитета по крестьянскому делу, наместник Царства Польского в 1862-1863 гг., председатель Государственного совета и Главного комитета об устройстве сельского состояния в 1865-1881 гг.
Кох Карл-Юлиус Иоганнович (1846-?), жандармский капитан, в 1876-1881 гг. начальник охранной стражи Александра II.
Крассовский Антон Яковлевич (1823 — 1898), акушер-гинеколог, доктор медицины, профессор, лейб-акушер.
Крылов Виктор Александрович (1838-1906) - драматург, переводчик (псевдоним Виктор Александров), начальник репертуарной части Александринского театра (1893-1896).
Кулебякин П.Т. ротмистр, командир конвоя лейб-гвардии Терского казачьего эскадрона, сопровождавший Александра II 1 марта 1881 г.
Куропаткин Алексей Николаевич (1848-1925), генерал-адъютант, военный министр в 1898-1904 гг; главнокомандующий русской армией на Дальнем Востоке во время русско-японской войны.
Лемке Михаил Константинович (1872-1923), штабс-капитан, офицер особых поручений при Ставке Верховного главнокомандующего русской армии в Могилеве; историк, редактор журнала «Книга и революция», учредитель и председатель Общества изучения истории освободительного и революционного движения в России.
Лесгафт Петр Францевич (1837-1909), профессор Медико-хирургической академии.
Лихенгер Фридрих Вольдемарович, студент Рижского политехнического института.
Лорис-Меликов Михаил Тариелович (1825-1888), граф, генерал-адъютант, командир отдельного корпуса на Кавказе в 1877-1878 гг., с 1879 г. временный харьковский генерал-губернатор, с февраля по август 1880 г. начальник Верховной распорядительной комиссии, в 1880-1881 гг. министр внутренних дел.
Львов Георгий Евгеньевич (1861-1925), князь, председатель Временного правительства в марте-июне 1917 г.
Макаров Степан Осипович (1848-1904), вице-адмирал, ученый-океанограф, с 1891 г. главный инспектор морской артиллерии, командующий эскадрой Средиземного моря в 1894-1899 гг., главнокомандующий Кронштадтским портом, командующий Тихоокеанским флотом в 1904 г., погиб при взрыве броненосца “Петропавловск” в Порт-Артуре.
Мальцова Анастасия Николаевна (1810-1890), близкая подруга императрицы Марии Александровны.
Мария Александровна (1824-1880), императрица, урожденная Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария принцесса Гессен-Дармштадтская, жена Александра II.
Мария Николаевна (1899-1918), великая княжна, третья дочь Николая II и императрицы Александры Федоровны. Убита вместе с родителями в Екатеринбурге.
Мария Федоровна (1847-1928), императрица, урожденная принцесса Мария-София-Фредерика-Дагмар, жена Александра III, мать Николая II. Умерла в Копенгагене.
Маркус Федор Федорович, дежурный медик в Зимнем дворце, 1 марта 1881 года оказывал первую медицинскую помощь Александру II.
Мейер Иоганн, австрийский военнопленный, перешедший на сторону большевиков.
Мельник Константин Семенович, капитан, участник Белого движения. Муж Т.Е. Мельник-Боткиной.
Мещерский Владимир Петрович (1839-1914), князь, действительный статский советник, камергер. Известный публицист, с 1872 г. редактор-издатель газеты “Гражданин”.
Милюков Павел Николаевич (1859-1943), историк, лидер конституционно-демократической партии, министр иностранных дел Временного правительства.
Милютин Дмитрий Алексеевич (1816-1912), граф, генерал-фельдмаршал, генерал-адъютант, почетный член Академии наук, военный министр в 1861-1881 гг., член Государственного совета.
Мирбах Вильгельм (1871-1918), граф, германский посол в Москве с апреля 1918 г. Убит террористом-эсером.
Михаил Александрович (1878-1918), великий князь, младший сын Александра III, брат Николая II, наследник престола в 1899-1904 гг., генерал-майор, член Государственного совета. Во время первой мировой войны командовал кавказской туземной дивизией, затем 2-м кавалерийским корпусоМ., После отречения от престола Николая II формально являлся российским императором Михаилом II. Убит в Мотовилихе (Пермская обл.).
Михаил Николаевич (1832-1909), великий князь, младший сын Николая I, генерал-фельцейхмейстер, наместник на Кавказе в 1863-1881 гг., генерал-фельдмаршал, председатель Государственного совета в 1881-1905 гг. Муж великой княгини Ольги Федоровны, урожденной принцессы Цецилии Баденской.
Мордвинов Анатолий Александрович (1870- после 1921), полковник лейб-гвардии Кирасирского полка, флигель-адъютант, адъютант великого князя Михаила Александровича.
Мосолов Александр Александрович (1854-1939), генерал-лейтенант, начальник канцелярии министерства Двора и уделов.
Муравьев Николай Константинович (1870-1936), московский адвокат, председатель Чрезвычайной Следственной комиссии Временного правительства.
Нагорный Климентий Гаврилович (1889-1918), матрос яхты "Штандарт", дядька цесаревича Алексея. Убит большевиками в Екатеринбурге.
Нарышкин Кирилл Анатольевич (1868-1920), полковник л.-гвардии Преображенского полка, начальник военно-походной канцелярии при Императорской Главной квартире.
Некрасов Николай Виссарионович (1879-1940), депутат Государственной Думы, министр Временного Правительства.
Наполеон I (Наполеон Бонапарт) (1769-1821), французский император (1804-1814, март-июнь 1815 г.).
Нарышкин Кирилл Анатольевич (1868-1924) - флигель-адъютант, генерал-майор, помощник начальника военно-полевой канцелярии императора Николая II, начальник главной квартиры императорского Двора (1916).
Николай II Александрович (1868-1918), русский император в 1894-1917 гг., старший сын Александра III. Расстрелян большевиками в Екатеринбурге.
Николай Николаевич-старший (1831-1891), великий князь, третий сын Николая I, генерал-фельдмаршал, генерал-инспектор по инженерной части с 1852 г., командир Отдельного гвардейского корпуса 1862-1864 гг., генерал-инспектор кавалерии с 1864 г., во время русско-турецкой войны главнокомандующий русской армией на Балканах. Муж принцессы Александры Петровны, урожденной принцессы Ольденбургской (1838-1900).
Николай Николаевич-младший (1856-1929), великий князь, командующий войсками гвардии и Петербургским военным округом, Верховный главнокомандующий русской армией в 1914-1915 гг.
Никольский Александр Владимирович, прапорщик, помощник комиссара Панкратова в Тобольске.
Нилов Константин Дмитриевич, генерал-адъютант, адмирал, флаг-офицер. Личный друг Николая II.
Оболенская Зоя Сергеевна, княгиня, мать второй жены С.П. Боткина.
Огарев Николай Платонович (1813-1877), поэт, публицист.
Ольга Александровна, (1882-1960), великая княгиня, младшая дочь Александра III, в первом браке за принцем Петром Александровичем Ольденбургским (1901-1915), после развода вступила в морганатический брак с ротмистром лейб-гвардии Кирасирского полка Николаем Александровичем Куликовским (1881-1958).
Ольга Николаевна (1895-1918), великая княжна, старшая дочь Николая II, расстреляна большевиками в Екатеринбурге.
Ордовский-Танаевский Николай Александрович, тобольский губернатор, действительный статский советник.
Орлов Петр Петрович (1874-1929), генерал-майор, флигель-адъютант, командир лейб-гвардии Казачьего полка.
Острогорский Сергей Алексеевич (1867 – 1934) доктор медицины, почетный лейб-медик (1907), действительный статский советник. После 1917 г. жил в эмиграции.
Павел Александрович (1860-1919), великий князь, младший сын Александра II, генерал от кавалерии, командир лейб-гвардии Конного полка в 1890-1896 гг., командир Гвардейского корпуса в 1898-1902 гг., почетный председатель Русского общества охраны народного здравия. Первым браком был женат на греческой принцессе Александре Георгиевне (1870-1891), с 1902 г. в морганатическом браке с О.В. Пистолькорс (урожденная Карнович, с 1915 г. - княгиня Палей). Расcтрелян большевиками в Петропавловской крепости.
Павел I Петрович (1754-1801), русский император с 1796 г.
Павлов Иван Петрович (1849-1936), академик, физиолог, лауреат Нобелевской премии (1904г.).
Панаева Анна Яковлевна (1820-1893), писательница.
Панкратов Василий Семенович (1864-1925), комиссар Временного правительства в Тобольске с сентября 1917 г. по 24 января 1918 г.
Папюс, (умер 1917 году), настоящая фамилия Анкосс, французский медиум, в России с 1900 года занимался организацией спиритических сеансов. Был принят в царской семье.
Пастер Луи (1822-1895), французский микробиолог и иммунолог.
Перлов Федор Степанович, владелец московской чаеторговой кампании.
Петр I Алексеевич (1672-1725), первый русский император с 1721 г..
Пикулин Павел Лукич (1822-1885), профессор госпитальной клиники Московского университета.
Пирогов Николай Иванович (1810-1881), профессор госпитальной хирургической клиники, патологической и хирургической анатомии Медико-хирургической академии, участник Крымской, русско-турецкой и франко-прусской войн. Основоположник военно-полевой хирургии.
Плеве Вячеслав Константинович (1846-1904), министр внутренних дел, шеф жандармов с 1902 г. Убит террористом.
Подтягин Степан Иванович, камердинер Александра II
Пустовойтенко Михаил Саввич, генерал-лейтенант, генерал-квартирмейстер Ставки.
Пушкин Александр Сергеевич (1799-1837).
Пэджет Артур, генерал-адъютант английского короля Георга V. Приезжал в Ставку в феврале 1916 г.
Расторгуев, московский чаеторговец.
Рулье Арманс, модистка, жена В.П. Боткина.
Радкович, ординатор клиники Военно-медицинской академии
Распутин (Новых) Григорий Ефимович,(Наш Друг), (1869-1916), крестьянин села Покровское, Тюменского уезда, Тобольской губернии.
Риккель де, глава бельгийской миссии в Ставке.
Родионов (Свикке) Ян Мартынович (1875-1976), комиссар Отряда особого назначения, участник уничтожения царской семьи.
Родзинский Исай Иделевич (1897-1987), член коллегии Екатеринбургской ЧК.
Родзянко Михаил Владимирович (1859-1924), председатель III и IV Государственной Думы.
Рожественский Зиновий Петрович (1848-1909), вице-адмирал, командующий 2-й Тихоокеанской эскадрой.
Рубинштейн Антон Григорьевич (1825-1894), пианист, композитор.
Саблин Николай Павлович (1880-1937), контр-адмирал, флигель-адъютант. С 1920 г. в эмиграции. Умер в Париже.
Свердлов Яков Михайлович (1885-1919), председатель ВЦИК.
Седнев Иван Дмитриевич (1891-1918), матрос, лакей царских детей. Убит большевиками.
Седнев Леонид Иванович (1904-1929), ученик повара, племянник И.Д. Седнева.
Серафим Саровский (1759-1833), иеромонах Саровского монастыря, в 1903 г. канонизирован Русской православной церковью.
Сергей Александрович (1857-1905), великий князь, сын Александра II, московский генерал-губернатор и командующий войсками военного округа в 1891-1905 гг. Убит боевиком-эсером И. Каляевым.
Сергей Михайлович (1969-1918), великий князь, генерал-адъютант, генерал-инспектор артиллерии. Убит большевиками в Алапаевске.
Сеченов Иван Михайлович (1826-1905), основоположник русской физиологической школы, профессор физиологии Московского университета с 1891 г.
Сиротин Василий Николаевич, профессор кафедры частной патологии и терапии Военно-медицинской академии.
Соколов Николай Алексеевич (1882-1924), судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде; с февраля 1919 г. вел дело об убийстве царской семьи.
Соколов Нил Иванович (1844-1894), профессор частной патологии и терапии Военно-медицинской академии.
Стессель Анатолий Михайлович (1848-1915), генерал-лейтенант, начальник Квантунского укрепленного района. За сдачу Порт-Артура приговорен к смертной казни с заменой 10-летним заключением. Был освобожден в 1909 г.
Татищев Илья Леонидович (1859-1918), граф, генерал-майор, генерал-адъютант, сопровождал царскую семью в Тобольск. Убит большевиками.
Татьяна Николаевна (1897-1918), великая княжна, вторая дочь Николая II и Александры Федоровны. Убита вместе с родителями в Екатеринбурге.
Теглева Александра Александровна (1884-?), няня царских детей.
Терещенко Михаил Иванович (1886 – 1956), министр иностранных дел Временного правительства.
Толстая Александра Андреевна (1817-1904), графиня, фрейлина императрицы Марии Александровны.
Толстая Софья Андреевна (1844-1919), графиня, жена Л.Н. Толстого.
Толстой Лев Николаевич (1828-1910), граф, русский писатель.
Троцкий (Бронштейн) Лев Давидович,(1879-1940), председатель Реввоенсовета 1918-1925 гг.
Трупп Алексей Егорович (1856-1918), камердинер Николая II. Расстрелян вместе с царской семьей.
Тутельберг Мария Густавовна (1863- ?), камер-юнгера.
Тургенев Иван Сергеевич (1818-1883), русский писатель.
Тютчев Федор Иванович (1803-1873), русский поэт, с 1858 г. возглавлял Комитет иностранной цензуры.
Ульянов (Ленин) Владимир Ильич (1870-1924).
Федоров Сергей Петрович (1869-1938), почетный лейб-медик, профессор кафедры госпитально-хирургической клиники Военно-медицинской академии. Заслуженный деятель науки РСФСР с 1928 г.
Фет Афанасий Афанасьевич (1820-1892), поэт.
Филипп Низьер-Вашо (1849-1905), французский спирит, экстрасенс.
Фредерикс Владимир Борисович (1838-1927), барон, граф с 1913 г., генерал-адъютант, министр Двора и уделов.
Харитонов Иван Михайлович (1870-1918), царский повар. Расстрелян вместе с царской семьей.
Цыцурин Федор Степанович (1820?-1896), лейб-медик, член Военно-медицинского ученого комитета и Медицинского совета Министерства внутренних дел.
Чемодуров Терентий Иванович (1849-1919), камердинер Николая II.
Черевин Петр Александрович (1837-1896), генерал-адъютант, генерал-лейтенант, товарищ министра внутренних дел в 1880-1883 гг., начальник охраны Александра III.
Черчилль Уинстон (1874-1965), английский государственный деятель, военно-морской министр в 1911 г., военный министр в 1917-1918 гг.
Чехов Антон Павлович (1860-1904), русский писатель.
Шарко Жан Мартен (1825-1893), французский невропатолог и психотерапевт.
Шереметев Дмитрий Сергеевич (1844-1918), граф, адъютант Александра III, предводитель дворянства Московской губернии.
Шнейдер Екатерина Адольфовна (1856-1918), гофлектриса. Убита большевиками.
Штюрмер Борис Владимирович (1848-1917), директор департамента общих дел МВД в 1902-1916 гг., председатель Совета министров в январе-ноябре 1916 г; министр внутренних дел март-июль 1916 г; министр иностранных дел в июле-ноябре 1916 г.
Шульгин Василий Витальевич (1878-1976), депутат III и IV Государственной Думы.
Эрнст-Людвиг (1868-1937), принц Гессен-Дармштадтский, с 1892 г. великий герцог Гессен-Дармштадтский, брат принцессы Алисы Гессенской.
Эрсберг, служанка Александры Федоровны в Тобольске.
Юровский Янкель (Яков) Михайлович (1878-1938), зампред Екатеринбургской ЧК, один из главных организаторов убийства царской семьи.
Юрьевская Екатерина Михайловна (1847-1922), урожденная княжна Долгорукая, с 1880 г. морганатическая супруга Александра II.
Юрьевская Ольга Александровна (1873 - 1925), светлейшая княжна, дочь Александра II и Е.М.,Юрьевской. В браке за Георгом-Николаем, графом Меренбергским.
Юрьевский Георгий Александрович (1872-1913), светлейший князь, сын Александра II и Е.М. Юрьевской.
Якимов Анатолий Александрович (1887-1919), караульный Дома особого назначения в Екатеринбурге.
Яковлев Василий Васильевич (Мячин Константин Алексеевич), (1886-1938), особоуполномоченный ВЦИН, перевозивший царскую семью из Тобольска в Екатеринбург.
СОДЕРЖАНИЕ
От автора . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава первая. Династия.
Глава вторая. Хмурое
Глава третья. Ошибка профессора Боткина................................................
Глава четвертая. На сопках Маньчжурии . .................................................
Глава пятая. Последний лейб-медик.
Глава шестая. Мы вам верим
Глава седьмая. Спектакль в
Глава восьмая. Финал
Примечания . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Приложение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Список литературы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Именной