Этот день у него точно не клеился, несмотря на то, что, наверное, был самым важным в его жизни. Джорджа ожидал государственный экзамен по специальности, с которого начиналась самая последняя его неделя в музыкальном училище.
Встав утром, ему нужно было взять такси, чтобы забрать от дома пианистку, которая должна была ему аккомпанировать. За неделю до того она оступилась и сломала левую лодыжку, что не мешало ей играть на фортепиано, но пользоваться общественным транспортом она не могла, потому что добрую четверть часа следовало идти от троллейбуса до музыкального училища. И как назло этим утром по дороге, что-то случилось с машиной. Таксист вызвал по рации другую машину, но та приехала не сразу, а почти через двадцать минут.
Они ехали впритык, и он должен был выступать первым, потому что духовики, как и другие инструменталисты, сдавали экзамены в оркестровом порядке – сверху вниз по партитуре: флейты - верхняя строчка, затем гобои, кларнеты, фаготы и так далее. Его преподаватель был старше своего коллеги флейтиста, который, как и Джордж по сей день, также когда-то был его учеником. Значит, ему предстояло играть первым.
На часах стрелки показывали восемь, а они все еще сидели в такси. Из-за какой-то аварии на Парковой магистрали пришлось объезжать по параллельным улицам, что также заняло время. Джордж изо всех сил переживал. Иногда он мог опоздать на урок или даже на репетицию оркестра, но не на экзамен.
- Джордж, ты волнуешься? - спросила его пианистка.
Он взглянул на нее.
- Надо полагать, Инна Аркадьевна, - ответил он, но почему-то волнение в момент будто сняло рукой. Будучи уверенным, что этот экзамен точно провалит, решил, что переживать не стоит. И у него поднялось настроение, что вдобавок его еще и насмешило. Круглым отличником он никогда не был, а, значит, сразу после госэкзаменов, в отличие от некоторых других его однокурсников, поступающих в консерваторию, его ожидал военкомат, куда постриженный наголо он явится ни свет, ни заря, чтобы на два года исчезнуть из жизни. И это, наверное, многое изменит в дальнейшем ее ходе и в его мировоззрениях. Теперь главное не рассмеяться, что стало бы похоже на истерику.
Подъехали прямо к парадному входу. Даже с костылями Инне Аркадьевне подняться по гранитным ступеням без перил оказалось непросто. И он, как мог ей помогал, но это заняло несколько минут, так как она каждый раз останавливалась, чтобы отдышаться. Когда подошли к дверям Большого зала, то там их встретил Гробовский, его преподаватель по специальности. Он на самом деле был взволнован, пожимал плечами, разводил руками, тряс головой, при этом ничего не говоря. Джордж решил, что о дороге пусть лучше расскажет Инна Аркадьевна, потому что его оправданиям тот не верил никогда.
- Только что на сцену вышел Василевский, - наконец, начал он. - Он третий по списку. Разумеется, играет вторым. Ждите в комнатах за кулисами. Надеюсь, будете следующими, а не в конце после всех.
Через двадцать минут Василевский закончил. В двери появилась машинистка-секретарша заведующего отделениями, объявляющая экзаменантов, и сказала: «Вы – следующие».
Он стоял на сцене. Нельзя сказать, что у него было слишком хорошее настроение, но плохим оно не было. Он не ожидал ничего хорошего как от себя, так и от экзаменационной комиссии и в особенности от Гробовского, который все четыре года его недолюбливал. Он вообще был строг со всеми учениками, а к нему, «плохишу», но хорошо знающему себе цену, совсем не проявлял дружелюбия.
Первым номером исполнялся «Сиринкс» Дебюсси – сольно, без аккомпанемента. Флейта звучала, отвечали все ноты, и хватало дыхания. Он уже сыграл первую репризу, и начал вторую. На подходе к репризе вдруг понял, что забыл коду. Первая реприза прозвучала снова независимо от его воли, и начал «Сиринкс» заново, уже в третий раз. Та же история повторилась еще раз. На четвертом проведении он вдруг вспомнил, как нужно закончить эту пьесу, и, будто вздохнув с облегчением, сыграл последние ноты.
Джордж кинул взгляд на пианистку. Та сидела спокойно, как ни в чем не бывало. В это время секретарша, одетая в красивое платье, объявляла следующий номер: «Артур Оннегер. Соната для скрипки и фортепиано, переложение для флейты…».
Он еще раз взглянул на Инну Аркадьевну, их глаза встретились, и они кивнули друг другу. Музыка, как ему показалось, звучала легко и свободно. Он мог, даже не думая о том, что играет, разглядывать сидящую в зале за столом комиссию. Наверное, зав отделения духовых, рассказывал новый анекдот, после чего у остальных членов комиссии на лицах выплыли улыбки. В самом центре сидел председатель госкомиссии Антон Григорьевич Прилежный, преподающий в консерватории тубу и тромбон. Он, как и всегда, в полной мере соответствовал своей фамилии: выглаженная чистая рубашка, красивый галстук, а рядом на свободном стуле повешен пиджак как всегда изысканного пошива. В стрелочках на брюках можно не сомневаться.
«Карл Рейнеке. Концерт для флейты с оркестром ре мажор, соч. №283…» Это был самый трудный номер его программы. Первые две части концерта Рейнеке давались ему легко, однако он не был уверен, что третья, самая быстрая и техничная благополучно удастся. К тому же при объявлении номера у Прилежного на лице выплыла недовольная гримаса. По всей видимости, тот не слишком жаловал этого композитора. После второй части «Ленто» волевой голос Прилежного сердито произнес: «Достаточно». Джордж поклонился, но, прежде чем удалиться со сцены, помог подняться из-за рояля аккомпаниатору. И они вдвоем медленно ушли за кулисы.
- Ты, что, специально опоздал, чтобы сыграть так хорошо? - вдруг услышал он голос Игоря Каминского, который поневоле играл первым.
Джордж отмахнулся и спросил:
- Когда я играл, странным тебе ничего не показалось?
Игорь пожал плечами.
- Пойду, послушаю гобой, - сказал Джордж и отправился на галерку, чтобы не помешать своим появлением в зале.
Если не считать четырежды сыгранного «Сиринкса» вместо двух раз, серьезных ошибок у него не было. Пару раз где-то не там взял дыхание, что очень не нравилось Гробовскому. Но «тройку» точно не получит, и это уже хорошо. Можно будет расслабиться. Получив в зачетку отметку, он собирался уйти домой, хотя знал, что поможет аккомпаниатору сесть в такси. Благо рядом был таксомоторный парк, все машины из которого проезжали мимо музыкального училища. Отыграла Ирка Годулина, единственная гобоистка на их курсе, и начали кларнетисты.
К обеду из кабинета зав отделениями вышла секретарша со стопкой зачеток в руках. Джордж открыл свою и удивился. Напротив графы «специальность» на странице госэкзаменов красовалось размашистое «Отлично», и стояла подпись: «Прилежный». «Ладно», - подумал Джордж. – «На это мы никак не рассчитывали». Но оставалось еще два экзамена: «Дирижирование» и «Обществоведенье»
К нему подошел Вовка Василевский:
- Я тебя слушал. Молодец. Хорошо держался. Ни одной фальшивой ноты.
Джордж молча его слушал.
- Но, знаешь, - продолжил Вовка. - Мой препод столько что сказал, что Гробовский не хотел, чтобы ты получил «отлично», настаивал на «удовлетворительно». Он тебя «любит», но не до такой же степени, чтобы ломать тебе жизнь…
Джордж не успел открыть рот, лишь опустив глаза, на Вовкину зачетку.
- А я сыграл лишь «хорошо». Но буду поступать в «консу». Хорошо, когда плохое зрение. В армию не возьмут, - и поднял на Джорджа лукавые глаза, до гротеска увеличенные толстыми стеклами очков.
Джордж уже был в вестибюле, когда к нему подошел Гробовский.
- Голдман!
- Да, Анатолий Сергеевич.
- Прилежный настоял на отличной оценке, хотя я был против, - взгляд у Гробовского был недобрым. - Не люблю таких оболтусов, как ты. Послушные бездарности лучше.
- А как звучало? Как «Сиринкс»? – с долей иронии спросил Джордж, нарываясь на комментарии.
Лицо Гробовского стало еще «каменнее».
- В «Сиринксе» ты превзошел сам себя. Даже Прилежный не ожидал, хотя ты знаешь, как он любит флейтистов.
Да. Прилежный флейтистам к относился не лучшим образом – все тот же хорошо знакомый всем конфликт между представителями медных и деревянных духовых. Но, самое интересное было в том, что и сам Гробовский не заметил четырежды сыгранного «Сиринкса». Джорджа начал пробирать смех, притом до костей.
Нет, он был не прав. День у него удался.
И этого было не отнять.
Майк Эйдельберг. 2012г.