Мотька подобрал собачонку на мусорной свалке, где и сам частенько промышлял. Грязная и худая, она пряталась от непогоды в закутке за баками и, несмотря на довольно густую тёмно-бурую шерсть, дрожала всем телом.
Заканчивался ноябрь. И хотя настоящих морозов ещё не было, ветер, промозглый и напористый, пробирал до печёнок. Редкие колючие снежинки цеплялись за Мотькину щетину, падали за оттопыренный воротник, обжигая шею.
- Что, Несчастная Тварь, - криво усмехнулся Мотька, - неласковая мамка Природа?
Он бросил собачонке кусок из мусорного бака. Та есть не стала, но благодарно шевельнула хвостом. Настороженный взгляд её потеплел.
- Ишь ты, не голодная, стало быть, - удивился Мотька и перешёл к следующему баку.
Сначала Мотька не собирался брать ничейную псину, но она увязалась за ним, когда он поплёлся домой.
- Зачем ты за мной идёшь, дурья башка? - разубеждал её Мотька, - не хозяин я, понимаешь, Несчастная Тварь!
Он жил в родительской хатёнке над обрывом у самого моря. Домишко давно обветшал, забор повергло ураганом, когда два года назад случился невиданный шторм. А из самих стен давно было вынесено всё, что представляло какую-то ценность.
Раньше Мотька был Матвеем Глебовичем, уважаемым человеком, работал в городской больнице хирургом, говорили даже, слыл неплохим специалистом.
Когда-то по молодости Матвей имел неосторожность жениться на разбитной красавице Полине. Та быстро распознала в его характере слабину и вертела мужем, как хотела. А через год переметнулась к мужику понадёжней.
Тогда ли Матвей стал заглядывать в бутылку или годами позже, когда умерла строгая и рачительная мать Степанида, только начал он постепенно оседать в отстой, и, по мере того, как деградировал Мотька, его человеческий облик размывался, как от дождя портрет, написанный акварелью. С работы уволили. Что тут было причиной, что следствием - разобраться трудно: то ли рассчитали из-за того, что пил, то ли выпивать стал, когда потерял работу.
Собачонка прижилась у Мотьки, оказалась сообразительной и неприхотливой. Кличка «Несчастная Тварь» прилипла к ней, как клеймо.
Неуклонное падение Мотьки можно было наблюдать по женщинам, которых время от времени приводил он в свою хибару.
Сначала это были молодые «разведёнки» с малолетними детьми, которые надеялись наладить жизнь. Матвею тогда ещё не было сорока. Периодически он устраивался работать хирургом в районные поликлиники, но нигде длительное время не задерживался.
Чем больше мужик спивался, тем потрёпаннее и презренней прибивались к нему женщины, скорее собутыльницы, чем любовницы. Они не хуже Несчастной Твари ластились к нему, преданно заглядывали в глаза, надеясь на лишнюю стопку.
Мотька, в сущности, был человеком незлобивым, в меру добрым, распущенных этих женщин, потерявшихся в жизни, не обижал, но и не приваживал надолго.
Когда в его лачуге появилась Анжела, контрастно выделяющаяся среди своих предшественниц броской внешностью и самоуверенностью, Мотька мало чем отличался от привокзального бича. Высокий и сухощавый, он заметно сутулился и, хотя ему едва стукнуло пятьдесят, выглядел стариком. Рядом с ним яркая до вульгарности Анжела казалась цветущей. Ей было сорок пять, и она претендовала на «ягодку».
С её приходом Мотька как-то весь подобрался, подстригся, что-то в нём изменилось, приободрился, что ли.
Разом пропали многочисленные смердящие пакеты с протухающей едой, которые он приносил со свалки и развешивал на деревьях своего захиревшего сада.
Анжела торговала с лотка на рынке бытовой химией. Работала на хозяина, но кое-какие деньги у неё водились. У Анжелы на иждивении был племянник, тринадцатилетний Севка. Мать Севки отбывала за что-то срок в тюрьме, и забота о подростке легла на одинокую бездетную тётку.
Севку почему-то сразу невзлюбила Несчастная Тварь. Всегда добродушная и игривая, при приближении мальчишки она глухо рычала или уходила. Замкнутый и нервный Севка, со взглядом волчонка, тоже не испытывал к Несчастной Твари симпатии: то носком тяжёлой бутсы пнёт, то запустит в неё гнилым яблоком.
У Мотьки с «племянничком» отношения не заладились с первых дней знакомства. Севка, в основном, демонстративно молчал, а иногда откровенно хамил. Когда же Мотька, слегка подтрунивая над пацаном, попытался обратить конфликт в шутку, Севка вовсе остервенел, бросился на него с кулаками. Несчастная Тварь подняла оглушительный лай и пыталась вцепиться в штанину Севки. Неизвестно чем и кончилось бы, если б Анжела не оттащила своего дикаря.
Недели за две Анжела навела в запущенной Мотькиной халупе маломальский порядок. Скорее всего, именно жильё держало эту женщину возле несостоятельного и безликого Мотьки. Родом она была из Сибири. В этом городе у неё не было ни родни, ни кола, ни двора. А у Мотьки, хоть и неказистый, но свой домик и подворье шесть соток с большим и некогда ухоженным садом.
В тот злополучный день Мотька пробудился в тяжелом похмелье. Душа пылала, требовались экстренные меры. Но припрятанных пятидесяти рублей в заветном месте не оказалось. Была суббота, и Анжела торговала на рынке.
... Накануне Мотьке удалось немного заработать на сдаче лома, и они «гудели» с сожительницей до поздней ночи. Севка не пил, хотя ему тоже предлагали. Он сидел в стороне и раздражённо чиркал спичками: зажигал, смотрел, пока огонь подберётся к пальцам, и, резко взмахнув рукой, бросал обгоревшую спичку на пол.
- Не балуй с огнём, дом спалишь! - бросил в его сторону быстро захмелевший Мотька.
- Туда ему и дорога, - огрызнулся Севка, но из хибары вышел, с силой толкнув дверь.
Анжела в тот вечер была весёлая, всё подливала мутной самогоночки и хохотала, подтрунивая над Мотькой. Да ещё пыталась петь. Но песня, несмотря на кураж, получалась тоскливая. Под эти заунывные звуки он и отключился...
«Неужели Анжела взяла мою заначку? - недоумённо думал Мотька. - А на хрена ей? У неё свои бабки есть...Стоп! - его осенило. - Севка, стервец, это он навинтил! Ну, гад, убью!»
Севка сидел на бревне у поваленного забора и курил. Услышав шаги, он глянул диковато исподлобья и отвернулся.
- А ну, говори, поганец, - подступился к нему Мотька. - Ты умыкнул у меня из буфета полсотки?
- Да пошёл ты... - грязно выругался подросток, сплюнул окурок и враскачку, явно подражая кому-то, ушёл со двора.
Вечером, когда Анжела вернулась с работы, под крышей Мотькиной хаты разразился скандал.
-Ты что, меня за воровку держишь?! - орала раскрасневшаяся растрёпанная Анжела. - Да подавись ты своими вонючими бабками! Видала я тебя в гробу с твоим барахлом и рухлядью, над которыми ты трясёшься! Ноги моей тут больше не будет! Нашла мужика! Ты посмотри на себя! Ты сам - утиль!
Мотька сидел на грязном полу, понурив кудлатую голову, изредка поднимал на Анжелу осоловелые бесцветные глаза и мямлил:
-Ну, брось... Ну, хватит...
Но Анжела в сердцах швыряла в большую дорожную сумку принесённые и купленные за это время свои и Севкины вещи. У неё был вид разъяренной фурии.
И она ушла, плюнув напоследок в его сторону. Он отупело посмотрел на кусок штукатурки, который свалился с потолка, когда захлопнулась за ней дверь, и захрапел, тут же на полу.
Что-то обреченное угадывалось в его неудобной позе, но Мотьке было всё безразлично. В целом мире не нашлось бы ни одной живой души, что не пожалела бы для него доброго слова. Только Несчастная Тварь чутко охраняла сон хозяина, положив голову на его безвольно откинутую руку.
... На ночь глядя, заявился Севка с рослым мужиком лет тридцати и растолкал Мотьку. Собака злобно щерилась, порываясь броситься на незнакомца.
- Выгони свою Тварь, - по-хозяйски распорядился Севка. - Я мириться пришёл. - Он поставил на стол две больших бутылки с дешёвым вином. - Ради тётки, - добавил он, пряча ухмылку.
Завидев спиртное, Мотька засуетился, вытурил упирающуюся Несчастную Тварь за дверь, достал стаканы.
Севка был непривычно возбуждённым и наигранно весёлым.
- Это мой дружбан Рома, - сказал он, разливая вино по стаканам. - Ну, за знакомство, поехали!..
...Убивали Мотьку просто табуретом, сколоченным когда-то на века его дедом, и обыкновенной шваброй, которой Анжела ещё неделю назад мыла полы. Он, защищаясь, закрывал голову руками, мычал что-то и умирать никак не хотел. Во дворе, почуяв неладное, бесновалась Несчастная Тварь.
Севка с подельником отрывались от непосильных трудов, чтобы выпить ещё по стакану вина, и принимались бить снова, исступленно и методично.
Только к четырём утра с Мотькой было покончено. Его бездыханное тело лежало скорчившись на затоптанном и залитом кровью полу.
Несчастная Тварь вскочила в хату, как только приоткрылась входная дверь. Она не обратила внимания на яростный пинок сапогом в бок, не заметила, что эти чужие люди, от которых пахло кровью и ненавистью, подожгли в нескольких местах хлам в старом доме, и уже над полом кое-где змеился чуткий дым. Несчастная Тварь вертелась, поскуливая, вокруг неподвижного хозяина, пыталась лизать влажное, солоноватое лицо. Когда, наконец, чутьё подсказало ей, что случилось непоправимое, она подняла острую морду и безысходно, горестно завыла.
Крыша ветхого строения рухнула быстрей, чем приехали пожарные. На пепелище нашли два спёкшихся трупа: мужчины и собаки.