1.
Помню, как уже после войны, в институте случайно услышала разговор двух девушек: «Хочется поесть. А ты хочешь?» Та ответила: «Мне всегда хочется есть». Эти слова могли быть моими – «всегда хочется есть». Долго после войны я всегда хотела есть. Чувство постоянного голода прошло у меня только через несколько лет. Но всю жизнь и до сих пор я не могу быть спокойной, если в доме нет хлеба.
До войны мы материально жили скромно. Помню жареную картошку. Масло сливочное – дефицит. Но голод во время войны – это не сравнимо ни с чем.
В самые первые дни войны стали исчезать продукты. Вернувшись из больницы, я гостила на даче у наших хороших знакомых Крюковых, с чьей дочерью я давно дружила. Но вот приехал их отец, Владимир Николаевич, и велел срочно возвращаться в Москву. Его жена, Надежда Борисовна, побежала в сельский магазин купить чего-нибудь съестного. Но магазин был пуст. Надежде Борисовне удалось купить только большой кусок сыра, видимо, потому, что сыр был очень дорогим. Она раздала нам по большому толстому куску, который мы с удовольствием ели, так, без хлеба, без масла. Я запомнила этот сыр потому, что до конца войны сыра больше не видела.
Населению выдали продовольственные карточки. Всё было нормировано: крупы, мясо, овощи, соль, сахар, молоко (для детей), мыло, водка и другое. Всего, но понемногу. Отдельно давали хлебные карточки. Помню: служащим – пятьсот грамм, рабочим – от шестисот, до девятисот грамм (в зависимости от характера работы, её тяжести); иждивенцам – четыреста грамм, детям – тоже четыреста грамм. В эти нормы включали и чёрный, и белый хлеб. Чёрный хлеб пёкся с примесью чего-то, тяжёлый, невкусный. А белый, наоборот, пушистый, лёгкий. Привозили что-то одно: или белый, или чёрный. Брать можно было только за два дня.
Через некоторое время всё население Москвы было распределено по магазинам. Продукты и хлеб можно было купить лишь в том магазине, к которому была прикреплена карточка семьи. Так, хлеб мы покупали в булочной в Казарменном переулке, а другие продукты – у Покровских ворот. Часто в магазинах каких-то продуктов не было. Но вот узнаём: привезли крупу! Все несутся в магазин. Он полон народу. Стоишь в очереди час, два. Ведь продавцам надо вырезать талон из карточки, свесить продукт очень точно. За весом следили голодные и злые глаза. Люди всегда подозревали продавцов в недовесе. Постоянно вспыхивали ссоры, крики, требования. Продавщицы, в основном – женщины, тоже орали, отбиваясь от нареканий. Я брала с собой книжку, читала в очереди. Хлеб часто задерживали. Привезут, начинается продажа. Все волнуются: хватит ли. Наша продавщица в булочной работала очень быстро и всё время весело балагурила, кричала, задирала людей, смешно «отбрёхивалась». Но люди говорили: она нарочно болтает, шутит, это она отвлекает народ, чтобы взвесить неточно, хлебом особо дорожили. Помню, как один мальчишка лет десяти, уронил довесок, небольшой кусочек, небрежно отпихнул его ногой. На него набросились, чуть не избили: «Не смей так с хлебом обращаться!»
Ссоры в очередях давали выход той злобе, которая копилась у людей от тягот войны, голода, тревоги за близких. Подозревали, что война не всех коснулась, кто-то ест до сыта, шикует, увиливает от фронта. Все эти слухи, сплетни, нервировали, озлобляли. Часто говорили: «Да. Война. За войну всё спишется.» Или: «Три года войны, а ж… – вот такая!» И показывают размер руками.
В Подмосковье и на окраинах Москвы у некоторых остались коровы. Хозяйки продавали молоко на рынках, а некоторые разносили по домам, но это было только в начале войны и позже – в конце войны. Молоко у хозяек было очень дорогое. А в магазинах, помню, для детей стали давать суррогат – «суфле». Обычное суфле, или шоколадное: кому что достанется. Вкуснотища! Оно было сладкое и густое.
Позже «суфле» перестали давать, появилась так называемое «солодовое молоко», тоже вкусное, это уже с начала 1943 года, когда у нас в семье появился новорожденный Сашенька. Он родился в марте под Ярославлем, где стоял учебный полк Георгия Александровича, его отца. Помню телефонный звонок утром 20 марта и голос Георгия Александровича по служебному телефону: «Докладываю, что лётчик Александр благополучно прилетел!». Вскоре мама приехала в Москву. Нянчить его довелось мне. Я варила ему манную кашу, пополам с водой и молоком. Он капризничал, плохо ел. С каким удовольствием я доедала эту вкусную, сладкую кашу. Я нянчила Сашу и, если надо было куда-то ехать по делам, то ездила с ним. В трамвае все на меня смотрели. Я выглядела старше своих шестнадцати лет. Женщины спрашивали: «Это твой ребёнок?» Я спокойно отвечаю: «Мой…» «А муж где?» «На фронте.» Все замолкали и с грустью смотрели на меня. Теперь понимаю, что это было озорство с моей стороны. Тогда я не понимала трагизма этой сценки.
На рынках продавали овощи и многое другое. Даже хлеб. Но это – с рук. Мы редко ходили на рынок, денег было маловато.
2.
С хлебом нам везло, когда мама уезжала в полк к Георгию Александровичу; она отдавала нам свои карточки, и это было очень ценно. Хлеб всё же оказывается для русских самым главным продуктом.
Первые месяцы житья по карточкам вызвали некоторые страшные обстоятельства, которые начали случаться с людьми. Карточки можно было потерять, где-то забыть, за ними охотились, их крали. Краденные карточки продавали на рынке.
Страшно было потерять хлебные карточки. Но они были нужны каждый день, их таскали с собой постоянно, так как привоз хлеба часто задерживался.
Власти не могли выдавать дубликаты карточек взамен пропавших, но придумали – как смягчить беду. Карточки на хлеб были разделены по числу дней в месяце. В каждой клеточке стояла цифра, обозначающая день. Приняли простейшее решение. Карточки разделили на декады: с 1 по 10, с 11 по 20, с 21 по 30. Теперь, получив карточки, можно было отрезать декаду, чтобы брать её в магазин, а остальные хранить дома.
Но вот к нам с бабушкой пришла беда. Мы только что получили в конце месяца новые хлебные карточки и потеряли их, не успев разрезать. На весь месяц! Перерыли всё в наших огромных двух комнатах. Нигде не нашли. Хорошо, что мама была в отъезде. Прошло десять дней, мы как-то справлялись, терпели, и вдруг карточки нашлись! То-то была радость! Но хлеб за первые десять дней пропал, по просроченным карточкам хлеб не выдавали.
Я решила восстановить справедливость, мы не получали хлеб десять дней! Но он выпекался и поступал в булочную. Кому он доставался? Сама бы я не додумалась – как можно получить хлеб за пропавшие дни. Надоумила меня ушлая подружка. Я взяла чёрную тушь, перо (в те времена мы писали металлическими перьями) и аккуратно подставила единицы ко всем числам. Было: 1, 2, 3, 4 и т. д., стало: 11, 12, 13, 14 и т. д. С чистой совестью я стала получать хлеб по этой «восстановленной» карточке на декаду. Я не считаю это преступлением, мы же с бабушкой взяли только то, что нам было положено.
Очень трудно было жить без сахара, без сладкого. Норма на сахар была очень мала. Вместо сахара можно было получать конфеты, но тоже на карточку. Никаких пирожных, тортов, других сладостей я не помню. Конечно, экономили, получали сахар и растягивали на месяц.
До революции сахар продавался в виде пирамидок, обёрнутых в синюю бумагу. Их называли «сахарными головами». У всех в домах были большие сахарные щипцы, которыми откалывали куски от «сахарной головы». Пить чай «в прикуску» было принято.
Теперь я нередко спрашиваю в магазинах: есть ли кусковой сахар. До недавнего времени кусковой сахар кое-где ещё продавался, а потом стали выпускать только рафинад. А с кусковым сахаром можно было выпить не одну чашку чая «в прикуску». В начале войны я в шутку отколола кусочек сахара, подвесила его на нитке под люстру и говорила: «Пьём чай в приглядку». Этот кусочек провисел почти до конца войны, став чёрным от копоти и пыли.
Довелось мне попробовать и немецкий сахарин. Он во рту быстро растворился и весь превратился в воду. Сладости никакой я не ощутила.
3.
Плохо было и с солью. Соли не хватало. Если по карточкам удавалось получить селёдку, это было праздником. Соль продавалась крупная, грязноватая, но это была соль, солёная… И она не всегда была в магазинах.
Однажды узнали, что дают соль. Я побежала в магазин. Конечно, очередь. Отстояла, купила сколько положено. Но получив соль, все приходили в изумление. Выдавали соль такими огромными кусками, не меньше грецкого ореха. Куски были грязными и очень твёрдыми. Что с ней делать? Долбить молотком? А грязь? Но люди быстро сообразили, что делать. И меня кто-то научил. Соль растворялась в тёплой воде. Грязь вся всплывала и её можно было собрать, процедив раствор. Потом этот раствор заливался в кастрюлю и дополнялся чистой водой. Кастрюлю ставили на газ и на маленьком огне кипятили. Вода испарялась, а на дне оставалась соль – мельчайшая, белая, чистейшая. Правда, был и урон: часть соли испарялась вместе с водой и оседала на стенках кухни. До сих пор в глазах вижу белые стены кухни, покрытые тончайшим слоем соли.
Колбасы в магазинах не было, а если и «выкидывали» (так тогда говорили, если какой-то продукт поступал в продажу), колбасу можно было купить на «мясной талон». Мы придумали делать колбасу: кусок чёрного хлеба намазывался тонким слоем горчицы, посыпался солью и, если был чеснок, то слегка натирался чесноком. Вкусно! Полная иллюзия колбасы.
Когда мама приезжала из полка, где служил Георгий Александрович, то привозила что-нибудь съестное. Несмотря на все трудности с продовольствием, лётчиков кормили хорошо и выдавали «на руки» некоторые продукты, которые получали от американцев через Дальний Восток. Так мама привезла консервную банку яичного порошка. В магазинах яиц не было. Населению также выдавали яичный порошок. Из него можно было сделать омлет. Я же просто чайной ложкой зачерпывала порошок – и в рот, запивала водой или чаем. Такое поглощение яичного порошка было очень вредно, что позже сказалось на моём здоровье.
А раз привезла большую толстую плитку настоящего шоколада. Раз в неделю мама отламывала маленький кусочек мне. Шоколад берёгся «для худших времён». Для меня, подростка, эти «худшие времена» давно наступили, и я иногда потаскивала кусочки от этого шоколада. Я всегда была худым и болезненным ребёнком. Не знаю, перенесла бы я этот голод, если бы не помощь Георгия Александровича. Когда его учебный полк стоял недалеко от Москвы (Ундол, Ярославль), то нередко из полка приезжали машины по своим военным делам. Мама и Георгий Александрович посылали мне и бабушке свой обед. Мясной суп, второе, например, котлеты с макаронами, компот – всё, что положено. Конечно, это было в редких случаях, но было.
Не хватало масла, никакого, ни сливочного, ни «русского» (в те времена так называлось топлёное масло), ни постного. Картошку жарили на воде: на сковородку клали нарезанную картошку, заливали водой и «жарили». В конце добавляли чуть-чуть масла, которое было в доме. Так казалось вкуснее.
Продовольственные рынки были всегда, но там было всё так дорого, а наша семья всегда сидела без денег. Как-то мы с бабушкой сумели сэкономить хлеб и целую буханку чёрного хлеба я пошла продавать на рынок. Меня научили, сама я понятия не имела, что хлеб можно продать. Всё получилось быстро. Подошёл дядька, быстро дал деньги, взял буханку и ушёл. А я смогла купить свежих овощей, немного, но всё же.