Немцы начали бомбить Москву. Каждый вечер в 11 часов радио объявляло: «Воздушная тревога. Воздушная тревога». Начинает завывать сирена и по радио, и снаружи.
Говорили, что немцы нарочно начинают бомбёжки в одиннадцать часов ночи, чтобы помешать людям спать, отдохнуть перед работой.
Всё небо пронизывали лучи прожекторов, которые прочёсывали всё пространство над Москвой в поисках вражеских самолётов. Над городом висели аэростаты со спускающимися длинными тросами. Я часто видела как днём за эти тросы их опускали на землю и перетаскивали девушки-бойцы.
Когда объявляли тревогу, начиналась неумолкаемая канонада. Вёлся заградительный огонь, утром валялось много металлических обломков, кусков, наверное от снарядов, не знаю. Мы их подбирали. Один из них до сих пор хранится у меня. Тяжёлый с неровными краями, падая с высоты, думаю, мог пробить голову.
Я узнала, что много людей, когда начиналась тревога, прятались в бомбоубежища. Кто жил рядом с метро – в метро. У нас под домом тоже было бомбоубежище. Я там была один раз, а потом больше не ходила. Мы рассуждали так: если в дом попадёт большая бомба, то не спастись и в бомбоубежище, завалит. Если зажигательная, не страшно, спасёмся, тем более, что мы спали далёко от окон. Кроме того, окна были плотно зашторены тяжёлыми шторами. Позже я узнала, что окраины Москвы на западе пострадали от бомбёжек, а у нас в центре ничего серьёзного не было.
Один раз бомба упала на территорию Покровских казарм, без разрушений, другой раз был разрушен дом на площади Горького, это бывшая Хитровка. В конце войны я видела как пленные немцы на том месте восстанавливали дом. Ещё я видела как что-то горит в домах, где был ЦК Партии. Мы тогда вылезли на крышу и смотрели. Но пожар быстро закончился.
Город вообще был замаскирован. Запрятаны известные объекты ложными сооружениями. Например, театр Красной Армии, который сверху был виден как гигантская пятиконечная звезда, был застроен какими-то «избушками» и «сараями», чтобы скрыть лучи звезды.
На всех стёклах всех окон были наклеены полоски бумаги крест-накрест. Считалось, что если бомба упадёт не близко, то воздушная волна от этих полосок разделится и сила её уменьшится, а стекло не будет разбито.
Когда начинало темнеть, город погружался во тьму. Все окна были закрыты чёрным или тёмно-синим материалом. Ходили специальные группы из актива жильцов, придирчиво осматривая окна с улицы. Если видна светлая щель – подымались в квартиру и требовали плотнее завесить окно. На улицах не горели фонари. Автомашины ездили без включённых фар, можно было только включать фары с синими лампочками.
Появился анекдот. Перед автомашиной мечется человек. Вылезает шофёр: «Ты мешаешь мне проехать…» – «Потерпи, друг, у тебя синие фары, а мне прописано лечение синей лампой, а я нигде её достать не могу.» Действительно, синие лампы были очень модны, как лечебное средство. Во время войны достать их было невозможно.
Ручные фонарики тоже горели синим светом. Осенью, когда без луны и за облачностью и так темно, идти по городу было очень трудно, шли ощупью. Продавались фосфоресцирующие броши, которые нацеплялись на пальто, плащ. Так никто на тебя не наткнётся. Такой тьмы, как осенью 1941 года, я больше никогда и нигде не видала.
Осталась забытая ныне песня Шостаковича и Светлова «Про фонарик»:
Над родной Москвою вдоль Москва-реки
Самолёты вражеские шли,
И тогда карманные фонарики
На ночном дежурстве мы зажгли.
Над родной притихшею столицею
Он светил на каждом чердаке.
Пусть сегодня снова загорится он,
Как бывало, в девичьей руке.