Зимой мы учились во вторую смену. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому - что можно было до обеда сидеть у мамы в кабинете на чёрном диване и смотреть книжки, или даже доделать уроки. Мама теперь работала заведующей детским садиком. А раньше она была воспитательницей старшей группы, в которую я ходила. Наверно её назначили главной за хорошую работу. Я любила маму и старалась её не огорчать. У неё и так много хлопот. Мама часто куда-то уезжала по делам и тогда я оставалась одна. А в школу мне надо было идти после обеда. Мама наказывала поварам детского сада, чтобы они меня накормили и отправили вовремя на занятия. Я боялась опоздать и как-то мама научила меня определять время по часам, висевшим на стене в коридоре садика.
- Смотри, Наташа, - мама показывала на часы, - когда маленькая стрелочка подойдёт к цифре два, а большая опустится вниз к цифре шесть, бери портфель и беги на уроки. И как раз успеешь к двум часам.
Я так и делала. Сяду в коридоре под часами и жду. Часы раскачивали маятником и тикали. Без мамы было грустно уходить, когда теперь её увижу. Ведь уроки заканчивались только вечером, когда уже начинало темнеть. После уроков я бежала обратно в садик, дорогу знала сама. Домой мы уходили вместе – мама, я и сестра Таня.
В один из дней, когда за школьными окнами начало темнеть и заканчивался последний урок, в классе произошёл страшный случай. Агреппина Степановна стояла у доски и объясняла задачу, а мы слушали. И только один Серёжа вертелся и хихикал, мешая учительнице. Наверно, ему надоело учиться, и он хотел домой. Я тоже хотела скорее домой. Агреппина Степановна не выдержала и сделала замечание Серёжке. Он немного притих, а потом снова начал подпрыгивать за партой. Кто-то из учеников стал оглядываться на него, в классе началась суета.
- Если ты не перестанешь мешать проводить урок, я накажу из-за тебя весь класс! Если ты не хочешь слушать, не мешай другим, тем, кто хочет учиться! – громко сказала рассердившаяся учительница.
Серёжка успокоился, наклонился над партой, но продолжал крутить вихрастой головой.
- Хоть бы он больше не баловался, - думала я, посматривая то на Серёжку, то на Агреппину Степановну.
Но как только она отвернулась к доске, неугомонный мальчишка вновь издал какой-то вопль, отчего все засмеялись.
Агреппина Степановна резко повернулась к нам, и строго глянула на нарушителя спокойствия, который уже в который раз сжался под партой:
-Я вижу, что мои слова не подействовали! Что же, я предупреждала! Теперь из-за тебя, Сергей, весь класс будет наказан, я тебе и всем ставлю за поведение двойки! Всем, без исключения! После этого приговора учительница села за стол, взяла ручку и стала нам ставить в журнале двойки.
От такой неожиданности в классе начался шум. Все с негодованием смотрели на Серёжку, и каждый по-своему протестовали против незаслуженной двойки. Я была в отчаянии.
- Как же так, я же спокойно сидела и никому не мешала, а мне тоже двойку поставили! За что?! Разве так бывает? – взволнованно думала я, не веря происходящему вокруг.
Тут прозвенел звонок. Агреппина Степановна захлопнула журнал, ещё раз глянула на испугавшегося Серёжку и, перебивая общее волнение, сказала:
- Ваш одноклассник не умеет себя вести, он подвёл сегодня весь класс. Всё, урок окончен!
Учительница вышла из класса. Бедный Серёжка ещё долго выслушивал недовольства ребят, а потом, схватив портфель, убежал. Все побрели следом за ним в раздевалку.
У меня в голове начался переполох. Что же я маме скажу, как объясню ей, что не виновата? Двойка по поведению!
Из школы вышли вместе с девочкой Галей, нам нужно было идти в одну сторону, но ноги не хотели слушаться. Дойдя до угла крайнего по улице дома, после которого дорога спускалась вниз к проспекту, ведущему к садику, мы остановились.
- Я не виновата, зачем мне двойку поставила учительница, - не выдержала Галя и у неё из глаз побежали крупные слёзы.
А я, как будто ждала этого момента, тут же расплакалась вместе с ней, прижавшись лбом к ледяной водосточной трубе, висевшей на углу пятиэтажки. Вытирая варежками шмыгающие носы, мы наперебой жаловались друг другу на несправедливость учительницы, не скрывая слёзы обиды. На улице совсем потемнело, ноги и лицо замёрзли, но идти дальше не хватало сил. Я смутно видела сквозь слёзы страдания своей подружки, и от этого мне становилось ещё горше.
Так бы мы и замёрзли, наверно, возле трубы, если бы вдруг неожиданно из темноты не появилась моя мама. Когда я увидела её удивлённое лицо, то сначала хотела убежать, а потом расплакалась ещё сильней.
- Ты почему в садик не идёшь, уроки уже давно закончились? Я переживаю, жду. А ты, Галя, почему стоишь тут, что случилось? Почему плачете? – мама спрашивала, внимательно разглядывая нас.
Мы, наперебой пытаясь объяснить причину своей беды, не переставая всхлипывать, жалобно повторяли:
– Мы не виноваты, мы не баловались. Это Серёжка один мешал…это всё Серёжка…он…а нам всем …двойки…всем…двойки…
Мама оттащила нас от угла и повела по дороге:
- А раз не виноваты, что плакать тогда? Шли бы домой, замёрзнуть решили на улице обе?
Серёжка – то уже давно дома, наверно. В другой раз будет знать, как безобразничать на уроке, - спокойно рассуждала она, и мне сразу стало легче. Мама поняла, что я не виновата.
Галя свернула в свой двор, а мы шли по тёмной улице в детский сад, где нас ждали мамина брошенная работа и Таня.
Сестре хорошо, она ещё маленькая, в школу не ходит. А в садике за баловство никому двойки не ставят.