Пауза вместо слов

               


       Не   подумайте,   что  это   какой  - то   писательский   трюк,  чтобы  придать   новизну   рассказу.  Нет,   я  говорю   о  том,   что  произошло    на  самом   деле.   А  впрочем,   всё   равно,  поверите   вы    или   нет.  По  мне  уж  лучше   бы  и  не  поверили,  всё   было  бы   спокойнее,  писал  бы    себе  потихоньку   свои  рассказы,   время   от   времени    печатал  бы   их,    где    только    удастся,    и   чувствовал,   что   хоть    что-то   значу    в  этой  жизни.
     А  так,   чему   мне   радоваться?  Только   сяду    за   компьютер,  едва   до    клавиатуры    дотронусь,   а  буквы    тут  же    и    начинают,   сами  по  себе вздрагивать,  словно   кто-то   по  ним   невидимой   рукой  прошёлся.   Да,   что  там,  предполагать,  не  словно  бы,   а  так  оно  и  есть,   невидимая  рука    нажимает  на  клавиши  и,  с    небывалой    быстротой     набирает   текст.
         Савелий   Стасов,  курит   одну  сигарету  за   другой.  Сделав  несколько  глубоких  затяжек,   притушит  сигарету,  вдавливая   её  в   пепельницу  большим   пальцем,  пройдётся   по  комнате  и  новую  сигарету  из   пачки   вытаскивает.    Напротив  него   сидит  пожилой  мужчина,  к  которому   Савелий  время  от  времени   обращается,   называя  его   по   имени   отчеству,   Анатолий   Васильевич.   Он   намного  старше   по   возрасту   и   выглядит   соответственно.  В  отличие  от  Савелия,  на  котором   лёгкая   полосатая   рубашка   навыпуск   и  такой   же,  полосатой   расцветки,  спортивные   брюки,   Анатолий  Васильевич   в   строгом  чёрном  костюме   с  аккуратно   повязанным   галстуком.
Даже   беглого  взгляда  достаточно,   чтобы   заметить,   что  при  всей   их  разности  и  в  возрасте   и  в   манере  одеваться,  из  них  двоих   лидерство   принадлежит  Савелию.  В  лице   Анатолия  Васильевича,  несмотря  на  то,  что   к  нему  обращаются,   подчёркнуто   уважительно,  есть   что-то  робкое.  А  возможно  оттого  и   обращается  к  нему  Савелий,    подчёркнуто   уважительно,  чтобы   перестал   он    так    виновато    улыбаться   и,  в  ответ,  во  всём   соглашаясь,   кивать  головой.   Хотя,  чувствовалось,  из   того,  что   сейчас  говорит   Савелий,  вряд  ли  хоть  что-то   было   Анатолию   Васильевичу   понятно.  Но,  он   всё  также   продолжал   кивать  головой,   добавляя   к  своей      улыбке    глубокомысленное:  -  Вот  это  история! 
Но  это  только  на  первый  беглый  взгляд,  а  если  приглядеться  внимательней,   можно  заметить,   в  глубине   усталых   и  грустных  глаз  Анатолия   Васильевича,  всё  понимающее   сочувствие,   которое   можно   было  бы   высказать  словами:  -  Эх,  вы,   молодёжь,  всё - то   вы   усложняете  в  жизни,   ищите   в  ней,  что-то   необычное,  а  на  самом  деле,  всё  в  жизни  ясно  и  просто. 
Но   Анатолий   Васильевич   ничего  этого  не  говорит,  возможно,  он   сейчас   и  думает   совсем  о  другом,  и  уж   никак   ни  об  этом   компьютере,  который  вдруг  ни  с  того  ни  сего  решил  за  Савелия   всю  его   работу   сделать.
      Возможно   всё,  потому  что   людей   нельзя  запрограммировать  как   машину,    чтобы,   вот  так,  сразу   определять, если    с    заискивающей   улыбой,  значит   слабый   и  робкий,  а  если   громко  протестует,  вызов  чему-то  бросает,  значит   -   решительный  и  сильный.   
И,  опять  же,  кто  его  знает,  так  ли  думает  Шмаков   Анатолий   Васильевич,  успевший   прожить  довольно  долгую   жизнь. Раза   в  два   он   старше   Савелия,    но   тянется   его   душа  к  этому   вспыльчивому,  до  крайности неуравновешенному   и   так  же,   до  крайности  талантливому   человеку. 
      Родных   людей   у  Анатолия  Васильевича  уже  нет.  Один  остался.  Савелия   помнит  ещё  студентом,  когда  тот  проходил   практику  в  его   редакции.  Заприметил    этого   паренька   сразу, и   не   только   за  манеру  вычурно   одеваться,  не   за  причёску    ершистую,  как   и   его   характер,  а,   прежде   всего, за  присущую   ему   прямолинейность  в  разговоре,  которая  выделяла    Савелия   из    среды   его  ровесников. 
С  тех  пор  многое  изменилось.  И  страна  стала   другой   и  люди  другие   и  время,   и  отношение  к  времени,   изменилось.
  Анатолий   Васильевич   прислушивается  к  тому,  что   говорит   сейчас   Савелий   и,   сожалеет,  что    час   назад,    в   этой    своей   квартире,  он,  вот  так  же   рассказывал   всем,  о   своём   необычном  компьютере.   Говорить  то  говорил,  а  подтвердить   сказанное  не  смог,   потому  что  в  присутствии  людей,  компьютер  у  Савелия  то  ли   просто    заупрямился,  то  ли  и  впрямь   сломался.  А  люди,  они,   что,    удивятся,    если    нужно,   посочувствуют.      Опять  же,   больше     для   вида, по  плечу  похлопают,   мол,  держись,  мы -  рядом.   Ну,  а     как    отойдут   от    человека,   над   ним   же   и  посмеются.    Наивный,  мол,  он  человек,  -   всему  верит.   Это  как   жизненное   правило,  оттого   всё  больше   и  молчит  Анатолий  Васильевич   Шмаков.
      -   Всё   началось,   накануне   нового  года,    вспоминает   Савелий,  когда    у  меня  вышел из  строя  компьютер.   С  деньгами,    как  всегда,    была    проблема,  говоря  проще,   не  было  их,  денег.    Вот    и    вспомнил    я   про  тот  склад,  возле  которого,   среди   разного   хлама,    старые   компьютеры   лежали.     Думаю,  чем  чёрт   не  шутит,  может,  отыщу   там,    что-либо   и  для  себя.   Одним  словом,   поехал   туда.  Бульдозер    там,    как  раз   в  это    время   работал,   ковшом,   словно   ложкой   прицелился   к   куче  мусора,  чтобы  полнее,   за  один  раз   всё     захватить.  Я   пареньку   тому,   что  за  рулём    был,  кричу:  -  погоди  немного. 
  Пока   он  на  меня   смотрел,   да  руку  к   уху    подносил,   чтобы  лучше   слышать,    я      вплотную   машину    пододвинул.    Тот  паренёк,   подумал,   что  я  хочу   и  машину  свою,    тоже,  значит,   туда,   на  свалку.    Руками  машет,   не  возьму,   говорит,  у  меня  груз    другого  габарита,   ты,   значит,  сам   свою  колымагу   на  свалку   толкай.   Обидно   мне  стало,  что  так   он  подумал  о  моей   машине,   к  тому  же,   колымагой    назвал.  Хотел,   было,   пройтись   и  по  его   бульдозеру,  но,  в  этот  момент,  вижу   под  обрывками  старых  газет,  два  компьютера  лежат,    словно  братья  родные,   плечом  к  плечу.   Не  стал   время  на  водителя  тратить,  запихнул  эти   коробки  в  багажник,  а  сверху  ещё    один,   наполовину  разобранный    положил.   Тут  парень,   из  кабины  бульдозера   выпрыгнул,   я  уж  было  подумал,  запретить   мне  хочет,  компьютеры   эти   брать,  а  он    банку  пива  протягивает,   угощает,   значит,   благодарит  за  помощь. 
    -  Если  бы   каждый   вот   так   загружал   свою  старую  машину  этим  хламом   и  на  свалку  вывез, - говорит   он,   у  нас  бы   в  городе   давно  был   везде  порядок.
   Я  хоть  и  спешил  скорей  уехать,  однако   над  теми  словами  задумался,  представил  вереницу   старых   легковых  машин    развозящих   на   свалку  мусор.   А,  что,  неплохо   придумано, -  отвечаю.   А  пиво   взял,   чего  же  не  брать,   раз  дают.   Тем  более   я  его   и  действительно,   как  бы  заработал.   Ну,  а  потом   сидел  и  конструировал,  как  сделать   из  трёх   компьютеров   один.   Где   по  книге   посмотрел,   вот  по  этой, -   Савелий    достал   растрёпанную   книжицу,  -  где  своим  умом  дошёл,  где  по  интуиции.   Вот  так  и  собрал  этот   агрегат.
       Савелий    допил   пиво,  кинул,   пустую  банку  в  корзину  для  мусора,   достал   сигареты,   прежде  чем  закурить   внимательно    посмотрел   на   святящийся   экран. 
   -  Да,   история!   Можно   сказать   фантастика.  -  Анатолий  Васильевич,   снял  очки,   протёр    стёкла    полой   рубашки  и,   водрузив   их   на   нос,    также   как   и   Савелий   стал  внимательно  разглядывать   экран,   на  котором   ничего   не  было  видно   кроме  сплошного  синего   цвета. 
   -  Я  то,    тебе   верю,   Савелий,  только   ты,   уж,  послушай   меня,   другим,   больше   об  этом   не  рассказывай.  Сочтут  тебя  за  ненормального.  Вон,  как  давеча   на  тебя    Сикорский   посмотрел.  Нехорошо   посмотрел,  как  будто  ты  перед  ним  комедию   ломаешь. 
    -  Сикорский?   Вспылил   Савелий,  -  Да  кто  он  такой,  чтобы  на  меня   так  смотреть?   Тоже  мне,   великий   программист.   Он,  что,   думал,   что  я  перед  ним,  каким - то   своим   открытием   хвалился?   Да  ничего   я  не  открывал.  Ничего  не  придумывал.  Посмотрел,  как   всё   в  этом   компьютере  устроено,  и  в  таком  же  порядке  всё  и  собрал.   Моё   дело   только  печатать.  А  он,   гляди  ты, -   нехорошо   на  меня   посмотрел.
Упоминание   о   Сикорском,   на   какое  то  время,  вывело  Савелия   из   себя.  Понимая,  что   нужно   успокоиться,     Савелий   прошёлся  по  комнате,    словно   желая    размять    затёкшие   ноги.   И  уже  более  спокойно  сказал,  обращаясь   к   Анатолию   Васильевичу:    -  А  это   ты,   всё  же    правильно  говоришь,  нечего  мне   больше  об  этом  распространяться.  Не  верят,  ну  и  бог  с ними.   Я  же  ведь  одного  хотел,   разобраться   со  всем  этим, -  он   ткнул   рукой   в  сторону   компьютера.    -  Ведь  не  должно  же  такое  быть.  Не  может   он   человека  заменить.  Думать,  как  он,   переживать  как  человек.   Рассуждать    о  жизни.   Его   дело,  на  какую  букву  я  нажал,   ту  и  выдавать  на  экран.  А  он,  вон,  что  вытворяет.   Хочет  -  работает,  хочет  - отдыхает.   Пишёт  всякую    чушь.   Вот,  до  того   как  все  пришли,   знаешь,   что  он   мне  выдал?   Страницы   моей   жизни  начал  печатать.   Это  уже   не  я,  а  он  сам  такое  название   придумал.   Я   дневник  своих   записей,  которые,   бог  знает,   когда  ещё  писал,  хотел   перенести   на  диск,  чтобы   сохранилось.   А  он  мне  так  и  выдал,  - Страницы  моей   жизни.  И,   обо   всём,  даже   о  том,  что  люди   обычно   никому    не  говорят,    взял   и  выдал.
    Разговаривая   с  Анатолием    Васильевичем  Шмаковым,   Савелий  то  и  дело  указывал   на   компьютер.   Причём  делал  это  так,  словно   здесь   сидел  провинившийся  перед  ними  человек,  которому,  должно     быть  стыдно,  что  он    так   себя  ведёт.
    -  А  знаешь,  сколько  он  этих   страниц  моей   жизни   в  течение    нескольких  минут  отпечатал?  Вот  они,    возьми,  посмотри,  -   467    страниц! 
Савелий    взял   лежащую   тут  же   на  столе   ровную   стопку   отпечатанных   листов   и   протянул   Анатолию   Васильевичу.   Старый  его  знакомый,  поправив   очки,  стал   внимательно   читать,  придерживая  на  коленях   отпечатанную  рукопись.   
Савелий,   не  мешая  ему,    снова   вернулся  в  своё  кресло.   Опять  закурил,  выпуская  клубы  дыма   в   сторону   мерцающего  синими  разводами   экрана.
  -  Да,  история! -  одолев   с  десяток   страниц,  покачал   то ли укоризненно,  то  ли  одобрительно   Анатолий   Васильевич.
    Шмаков  мужчина   был   рассудительный    и  немногословный.   Возможно  оттого  и   немногословный,  что    слишком  рассудительный.   Его  манера  с   понимающим   видом   кивать  головой    и,   главное,  уметь,  не  перебивая   выслушивать,  делала  его  приятным   собеседником, для   тех,   кто   испытывал   желание  высказаться.
    В   истории,   которая  произошла  с  Савелием,  вернее  с  его   компьютером,  было   так   много    непостижимого,  что   любому  на  месте   Шмакова,  ничего  бы  не   оставалось,  как   молча,  не  находя  слов,   только    и  покачивать   головой.   Даже   Сикорский,    когда    Савелий  попытался   и  ему   рассказать,  что  вытворяет  его   компьютер,   так  же   как  Шмаков   вначале   только  головой  покачал.  Но,  это   только   вначале,  а   затем,  с  недоверчивой  улыбкой   сделавшей   его   лицо     ещё   более  широким,   похлопал   Савелия   по  плечу,   отчего   тот     весь   передёрнулся,   но  Сикорский,   словно   и  не   заметив   этого,    сказал:   -  А  что,   это  будет  довольно  интересно,  думающий  компьютер.   Молодец   Савелий,  давай,  всё  как  следует,  обдумай,  изложи  на  бумаге  и  мы    над   этим   проектом   подумаем. 
    Сикорский    любил   говорить    много,  его   одутловатое   лицо,   в  такие   минуты    становилось   влажным,  а   взгляд     обволакивающим,  как  жирные  рисовые  зернышки,   прилипшие   к   пальцам.  Почему   именно  это  сравнение?   А  кто  его  знает.  Есть  в   нём,  в  Сикорском,   что - то  такое,  для  Савелия  неприятное  и   клейкое.   Неприязненное  отношение   к   главному   режиссёру   у  Савелия    усилилось   после  того,  как   Сикорский   стал   уделять   особенное   внимание  его   бывшей    жене.   Возможно,   Савелию    это  только  показалось,  а  возможно    и  на  самом   деле   между  ними  уже   были   достаточно  близкие  отношения,  кто  его  знает.
   - Да,  Сикорский…    Савелий,  даже  мысленно  не  мог   без    раздражения,  произносить   это   имя,   ощущая,  довольно   отчётливо,   что   и  сам  он,   вызывает   в  ответ  у    Сикорского   такое   же   неприязненное   к  себе   чувство.   
Прав   был   Шмаков,  не  нужно   было  о  том,  что  с  ним   произошло   рассказывать   Сикорскому.   Да  и  вообще,   никому  не  стоило   об  этом  говорить,   даже   и   самому   Анатолию   Васильевичу.   Ведь   видно   же,  что    и  он,  старый   его   приятель,    не   так   уж   и  верит  этому   рассказу,  тем  более   что   в  его  присутствии,    ненормальный   компьютер,   вёл  себя   вполне  нормально,   не  допуская  никаких  отклонений   в   работе.   
      И  это   тем   более   удивительно,   что  каждый   раз,  когда   Савелий   оставался  наедине  с  компьютером  тот   мгновенно  менялся,  превращаясь   в  какое  -  то  загадочное,  неуправляемое   чудовище.  Вот  и   сейчас,  когда    Анатолий   Васильевич    давно   уже   ушёл,    компьютер   вдруг    как - то    странно   зарычал    словно    пылесос,  который    собирается    втянуть  в  себя    вместе    с  пылью   и  весь   воздух   в   комнате.   Затем,   внутри   его,   что  -  то     забулькало   и  это    уже   напоминало    шум  стиральной   машины,   которую  включили,    не   имея    в  ней   достаточного   количества     воды.   После    этого    установилась   долгая   гнетущая  тишина   и,   когда    уже   не  было   надежды,    услышать  хоть  какой - то  звук,    компьютер   повёл  себя   как  человек,   к  которому   вернулась  жизнь,  он   стал   дышать   ровно  и  глубоко.   
          Стрелки  часов   показывали  привычное  для  Савелия    время  работы,  третий  час  ночи.   Он   сидел  перед     святящимся    экраном,    на  котором   вздрагивали   неизвестно  кем   набранные  строчки.   Прочитав,   из   того,  что   было   написано,   почувствовал    себя    неловко,   оттого,  как   это,    электронное   чудовище   так   прямо  и  открыто    излагает   его   сокровенные   мысли.   Уж  ладно  бы   писал   себе,  пусть  и  под   его   именем,  какие – то   свои   рассказы,  но   чтобы  вот   так,  ему  самому  писать   о  нём!   
Первым  желанием   было,     стереть   всё   из    памяти   компьютера,   но  все  попытки   в  этом  направлении   оказывались    безуспешными.   Буквы,  расположенные   на  клавиатуре   мягко  продавливались,   словно   клавиши  под   пальцами  музыканта    и  когда   завершали   страницу,  тут   же,   включался   принтер,  и  выдавал  лист  за   листом,  напечатанный  текст.   Савелий   уже    перестал  удивляться   тому,  что  происходит,  особенно  когда,   специально   не  закладывая  в  принтер   бумагу,   увидел,  как  она,  буквально  из  ничего   в  нём   появилась,   и   всё  печатала  и  печатала,   пока  не   закончилась   последняя   страница  нового   рассказа.
   -  А  что,  если   отключить  электричество?     Эта,  казалось,   лежащая  на  поверхности  мысль,  показалась  в  ту  минуту,  гениальной  по  своей  доступности  и  простоте.   Савелий   надеялся,   что    сможет,  хотя    бы    таким  образом  одержать  победу  над   машиной.  Он   предвкушал  заранее    чувство   удовлетворения,   представив,  как   прервётся     дыхание    этого,    так  много   возомнившего   о   себе   компьютера  и  наступит   полная   тишина.  Он   подошёл  к  электрическому  счётчику,   который   находился   в   коридоре   и  отключил  его.   Вязкая  мгла   закрыла  всё   вокруг  плотной   тёмной    завесой.   И  только  экран  компьютера   всё    так  же   светился,    как   и   мгновение  назад.
Савелий   снова   включил  электричество.   Снова  сел  перед  своим   компьютером  и,   полностью   признавая  теперь    своё  поражение   в  этом  поединке,  почувствовал,   как    всё  же  сильно  он   от  всего   этого   устал.

 
             ---------------------------------------------------------


         Сикорский    сидит,     откинувшись   на  спинку    стула    и  широко   раздвинув    полные    ноги.  Он  сидит,    упираясь   ладонями   в  колени    и  поворачивая  голову    то  в  одну   то   в  другую   сторону,   словно    пытаясь   ослабить   тугой    воротник,   впрочем,  это  у  него     привычка    такая,   головой   крутить,   и     воротник   здесь   не  причём.   Иногда   кажется,  надвинь   ему   на  лоб    чалму,  накинь    халат  на  плечи   и  вот  он,    самый  что  ни  есть,   султан  на   троне.    И    лицо   у  него    восточное,   круглое   с   припухлыми,  как  у  женщины,    губами,    с   приплюснутым  носом  и   раскосыми  глазами.     Как   не  странно,   при  всей   своей     азиатской   внешности,   по  паспорту   Сикорский     поляк. 
    -   Так,  всё,  тихо!   Требует    тишины  на    съёмочной   площадке   Сикорский.  Сейчас   нужно  подъёмки   сделать,  затем  десять  минут  на  перекур   и  будем  продолжать.
        По  существу,  замысел    проёкта    новой   телевизионной    программы   принадлежал   Савелию.  Он   вообще    был   личность   многогранная,  и журналист,  и  актёр  и,  если  нужно,  кинооператор,  увлекался   художественной     фотографией,  неплохо   рисовал,  писал  стихи.   А  прежде  всего,   он  был   мечтателем,  это  особенно  ощущалось   в  его  рассказах,  которые  иногда  печатались  в  журналах.   Мечта   всегда  сопутствовала  его  героям  и,  в  конечном  итоге,   осуществлялась.    Увы,  в  его   жизни,  было  не  так  как  в  его  рассказах.   Его мечте  не  дано  было  осуществиться,  потому   что  он    был  влюблён  в  женщину,  которую  придумал.   Он   наделил  её   необыкновенной   красотой,   хотя   она,   была   такой  же,  как   и    большинство    других.   Но  он  выбрал    из  многих  её.   Сразу,  как  только  увидел,  понял,   она  -  единственная.  Какое - то  время  они  были  вместе.    Он  посвящал   ей   стихи,  писал  её   портреты,   которые  вешал    на   стены  квартиры,   которую  они  снимали.  Рядом  с  этими   портретами,   написанными   маслом   и  акварелью,  буквально   всюду,    фотографии   Юлии.   По   ним   можно   было   определить   время   их   любви.   Первая   фотография  была  сделана   зимой.  Юлия   в  пушистой   шапке  припорошенной    снегом,  на  фоне   новогодних   салютов.   Их   было  много,  этих   зимних   снимков   и   на  всех   Юлия    заразительно   и,   чувствуется,   что  громко   -   смеётся.   Затем   взгляд  останавливается    на   фотопортретах    где   в  руках   у  Юлии   цветы.   Вот    она    держит   в  ладонях   маленький   букетик   подснежников    и,  кажется,  что  это    птица,  которая   вот   сейчас     выпорхнет   из    её   рук.   А  на  этом   снимке  она   в  зарослях    сиреневого    куста.   Лето.  Юлия   на  берегу   моря.   А  затем, проникнутые     грустным   предчувствием,   осенние   зарисовки.   Юлия   пытается  прятаться   от  дождя  под   зонтиком.  Юлия    возле   дерева,   с  которого    медленно   падают    жёлтые   листья.   И,   последняя    фотография, -  она    уходит,  одна,   через  парк,    где   стоят   деревья,   вскинув     ветви    утратившие   листву.
Время   их  любви   было   не   долгим,   хотя,   это    ещё   вопрос,    как    измерять   это    время?    Если,    несбыточными   надеждами,   то  эти    два  года  были   для   Юлии   временем    разочарований.   Квартира  чужая,  мебель  в  ней  чужая   и  даже    посуда   в   кухонном  шкафу  -  чужая.   Посуду  и  мебель   можно   было  бы  купить,  но  переезды  с  одной  квартиры   на  другую    уже   выработали   привычку,  ничего   для  обстановки  нового  жилья   не   приобретать.  Слишком  это  хлопотное  дело,  перетаскивать   вещи,  и  они,  в  конце   концов,    предпочли   жить  налегке.
           Два   года,  стали    коротким    временем     их   любви.
 Оно   было  очень  хрупким   и  нежным,  как  легкое   прикосновение  ветра,   время   их  любви.   И  когда  надвинулись  тучи   и  закрыли  собой   солнце,   и  земля   снова   покрывалась  ледяной  коркой,  вслед   за  птицами,   улетающими  в  чужие   края,  взметнулось   и  исчезло  вдали,    время  их  любви. 
Потом  она  ему  скажет,  -  Знаешь,  Савелий,   с  тобой   легко  было   о  чём - то   мечтать,   но,   очень   трудно   жить. 
И  она   ушла.   А  потом   он  узнал,   что  у  неё   родился   сын.   Наверное,   ещё   можно  было,   всё   изменить,  попытаться    вернуть,  что  когда - то   было.    Но,   позвонив   ей   в  тот  день,   он  не  нашёл    других   слов,   как   спросить:  -   Это  мой   сын? 
   Она   ничего  не  ответила,  ничего,   только  молчала.   И  он    тоже  молчал.   И  была   тишина   долгая   и  слепая,  а  потом,   гудки,   долгие  телефонные   гудки,     словно  кто  - то    скомкал   в  ладони   все  слова,   которые   могли   прозвучать    и   остался   лишь  этот    тонкий,  жалобный,  похожий   на  писк  выброшенного   котёнка  звук,  которому    не  суждено    было   стать  словом.
       Сына  он  увидел   впервые,   когда    ему    было  три  годика.  До  этого   увидеть   не  удавалось,    Юлия   не  хотела,   чтобы  он   приходил   в   дом,   где   она    теперь   жила.    Не  хотела  с  ним  разговаривать  по  телефону,   когда  он  звонил.  Рвала  и  выбрасывала,  не  читая   письма,  которые  он    писал.   Ничего    не  хотела,   ни  знать,  не  слышать  о  нём.   Ничего,  что  могло   о  нём  напомнить.   Разве   только    Игорёк,  так  удивительно   похожий     на  своего    отца.   Точно  так  же  смотрит,   как   и  Савелий,  слегка   прищурив   глаза,  и  походка   такая  же,  слегка  вразвалку   и  даже   причёска,  сколько  не  приглаживай,   а  всё  равно    волосы   торчат  во  все   стороны,  как   и  характер,   такой  же  упрямый.
      Савелий   стоит  возле   забора   из  железных  прутьев,  которым   огорожена   площадка,    где   играют   дети.   Смотрит,   как  его   Игорёк    катает   машинку,    заполненную   песком.  Надеется  встретиться  с  ним  взглядом,   но  крикнуть,  подозвать  к  себе,  не  решается.   Что  он  ему  скажет?   Здравствуй,  я  твой   папа.
  А  если   просто  о  чём  - то   спросить.  Опять  же,  о  чём?
Он   не  заметил,  как   подошла    Юлия,   а  когда  увидел,  растерялся,   зачем  то  стал   оправдываться,  что  случайно,  мимо   шёл,  вот  и  решил   заглянуть.   И,  опять,  как   и  тот  раз,   всё  не  то  говорил.   Не  умел   он  находить  нужных   слов,  разговаривая  с  Юлией.   Может  оттого,   что  очень  многое   хотелось  сказать,  а    у  неё    не  было  времени,    его   слушать.  А  в    короткие   минуты,  когда  доводилось    её   увидеть,   о  многом   сказать  не  получалось. 
  Как – то,     совершенно    неожиданно,   она   зашла   в  его   редакцию,   села  напротив,  взяла   со  стола  зажигалку,  закурила.     И,   словно  ждала,  что  он    сейчас,   что  -  то    ей   скажет.  Савелий   ёрзал   на    стуле  и   опять,  ничего  лучшего   не  нашёл   как   спросить:  -   У  тебя,  что,  уже  кто  -  то   есть?
   -  Дурак  ты,  Савелий,  -   Юлия   бросила   недокуренную  сигарету   в  пепельницу.  Встала  и  направилась  к  двери,   на  пороге   остановилась,   смерила  его  насмешливым       взглядом:
    -  Я  ведь   женщина,  Савелий,    если  ты  ещё  не  разглядел.   Молодая,  свободная    и,    не  деревянная.   
 Уже  год   как  Юлия   вышла  из  декретного  отпуска  и   вернулась   на  прежнее   место  работы,   в  коммерческий   отдел.   Тот   самый   отдел,  к  которому   Савелий     испытывал  неприязнь,  потому  что  там  всё  было  построено  на  деньгах,  а  для  него   главным,  было  творчество.   Когда   Юлия   вернулась   на  работу,   он   попытался   её  переубедить,  звал  к  себе  в  редакцию,  художественных  программ,  но  она   резко  его  прервала,    бросив   в  его  сторону:  -  Тебя   это  уже   не  касается.   И,   вообще,  кто  ты  мне?    Всего   на   всего,   бывший   муж,  а  это  значит,   совсем   чужой   человек.      
       И  вот  сейчас  они     рядом   возле   детского   садика.  Смотрят,  как  катает  свою  машинку  их    Игорёк,   он  настолько   увлёкся     игрой,   что    не  замечает  их.
    -  Как   у  тебя   дела?  -     прервала   молчание   Юлия. 
    -  Да,  так,  по - разному.   Сейчас   новый   проёкт   запускаем.   
Он,  чуть   не   добавил,   вместе  с  Сикорским,  но,    посмотрев  на  Юлию,  промолчал. 
    -  А  у  тебя   как?   Игорёк   не   балуется,  слушает  тебя?
 Она   не  успела   ответить,   их   малыш,    увидев   маму,   бросился   к  забору.
     -  Мама!  Моя  мама  пришла,  -   крикнул   он  детям,  которые,     бросив   игру,    вслед  за  ним  побежали  к   забору,   где  стояла     мама   Игорька.
      -   А  вы  знаете,  ваш   Игорёк   меня   сегодня  дергал  за  косичку.   Пожаловалось  одна  из   девочек   и  для  убедительности,   показала   косичку,   за  которую   её  дергал    Игорёк.
        -   И  меня  он   тоже  дергал    за  косичку.
         -  И  меня.
         -  И  меня   дергал.
Выходило,  что  в  группе  не  было  ни  одной   девочки,  кого   бы   Игорёк   сегодня   не  дергал  за  косичку.
           -  Вот  тебе   и  ответ,  как   он   себя  ведёт.  Видишь,  какой   озорник   растёт, -  повернувшись   к   Савелию,    сказала  Юлия.    Говоря  это,  она  задержала  взгляд  на    его  лице.
             -  А  ты,  случайно,  когда  ходил   в  садик,   не  дергал   девочек,  за  косички? Может,  это  у  него   наследственное?    И,  словно   он   уже   признался  в  этом,  укоризненно,  покачала  головой.
         В  тот  день   они   все    вместе   шли  по  улице,   держась  за  руки.   В    широкой    руке   Савелия    лежала  маленькая  детская   ладошка   сына.   Юлия,   искоса   поглядывая  на  него,   понимала,  что   он  сейчас   испытывает.     Она,   всё   время,  пока   шли,   всё  о  чём-то  говорила,    о  чём-то    спрашивала,   и,  не  замолкала  ни  на  минуту.   
   Савелий    не  мог   припомнить,  чтобы   раньше,  мог   видеть   её   такой,  то  ли   действительно   непонятно  отчего   радостной,   то  ли   просто,      демонстративно     возбуждённой.   Впрочем,    иногда   ему   казалось,   что    он    мог   бы  быть   неплохим  психологом.  Невольно    станешь  им,  когда   жизнь     бросает   тебя     из  одной   крайности  в  другую.   И,  сейчас,  видя   Юлию  в  таком     непривычном    для  неё     состоянии,  он   бы  нисколько   не  удивился,  если  бы  она   вдруг,  так  же   неожиданно   и     заплакала.   Но   Юлия   плакать   не  собиралась.  И,  более  того,   когда  они    шли  через  парк,   взяв   сына    за  руки,    вдруг     закружила   его,   а  потом   сильно   прижала   к  себе   и    поцеловала.
    -   Ты,  наверное,   думаешь,  что  я  с  ума   сошла?  -   спросила  она,  вскидывая   голову  и   поправляя   причёску.  -  Просто  у  меня  сегодня   очень  хорошее   настроение.   Только,   не  думай,   ты  здесь  не  причём.   К  тебе   это  отношения    совершенно    никакого    не  имеет.
Савелий     развёл  руки   в  стороны,   мол,  что здесь    поделаешь.    Наклонившись  к  Игорьку,   тоже   поцеловал  его    и,   догадываясь,  о  чём    Юлия    может  сейчас  попросить,  сказал: -  Ну,   дальше  вы  сами дойдёте,  вон  ваш  дом,  только  улицу  перейти.   Смотри,   Игорёк,   не  обижай  больше   девочек. 
       И,   не  поворачиваясь,  направился   вглубь  парка.

       
     -   Сегодня   среда,   день,   который   приходится   на  середину   недели.   В   комнате   беспорядок,   это  когда   вещи  лежат,     как    попало.  Одежда   на   столе,   книги   на    стуле,   а   мы   с   Савелием   устроились   на  кровати,   лицом    к  телевизору.   На   экране    очередная   серия    из   приключений   Гарри   Поттера.
   -  Вот  это   да!  Произносим   мы  в   один  голос,   удивляясь   необычным   способностям   Гарри    Поттера.   Мы  уже   в  который   раз   смотрим   этот  диск,   и  каждый   раз,  именно   в  этом   месте,  произносим  эти    слова.   Вернее   сказать,   первым   всегда   произношу  я,   а    Савелий     уже   потом,   глядя  на  меня,    повторяет:  -   Вот  это   да! 
      Савелий,   это  мой   отец.   Я  иногда   у  него   бываю,   чуть  ли   не  всю  неделю,   а   иногда   один   или   два   дня.   Всё   зависит   от  того,    как   мама   работает.   Если    уезжает   в  командировку,   или  у  неё   какие - то  свои     неотложные   дела,   она   звонит    папе,   и   он    все   свои  дела   откладывает,   и   всё   время   проводит   со  мной. 
    -  Каждый  раз,  когда    Игорёк    долго  бывает  у  тебя,  он  возвращается   непослушным,  грубит  мне, -  высказывает  мама    Савелию    по  телефону  и   угрожает,  что   больше  она   не  отдаст   меня,   больше  чем  на  один   день.  И  мне   тоже   говорит,  когда  отпускает:   - Запомни,  сегодня  ты  у  папы,  а   завтра,   возвращаешься   домой.   Ты  понял,  что  я  тебе  сказала?  А  ну,  повтори.
Они   очень   разные,  мои  папа   и  мама,  и   я    не  знаю,  кого   из   них   больше  люблю.   Маму   мне  бывает  очень  жалко,  когда  она,   перебирая   старые    фотографии,   вдруг     начинает  плакать.   Папа   никогда  не  плачет,  но  когда  он  смотрит  на    эти  - же     фотографии,  лицо   у  него  становится   таким - же   грустным,   как   и   у  мамы.  Я  мечтаю,  чтобы  мы  были  все  вместе  и  никогда,   никогда    не  были  грустными. 
        Игорёк     ещё   не  умеет   писать  длинные   слова,  хотя  буквы   он  уже   научился   выводить   и    знает,   как  складывать  из  них   два   главных  слова  -   мама  и  папа.   Он    предпочитает   всё,   о  чём   хотел    бы   сказать,  передавать   в  рисунках.   Мама  у  него   с  косичками  и  бантиками,  у  неё   на  ногах    красные   туфельки.   Папу   очень   легко  рисовать,  особенно   его   причёску   похожую  на   ёжика.   А  вот   себя    рисовать   у    него  плохо   получается.   Выходит,  какой  - то   маленький   и  некрасивый  человечек.   Но    главное,   что  на  этих  рисунках   они  все   вместе.
 Оторвавшись   от   альбома,   Игорёк   хотел   было   позвать   отца,  чтобы  показать,  что  у    него   вышло,  но,     вспомнив,   что  Савелий    просил,  хотя  бы     на   один   час,   не  отвлекать   его   от  работы,   решил  ещё   немного   подождать.   Игорёк     отложил  в  сторону  готовый   рисунок,  придвинул    к  себе    новый     лист  и  начал  рисовать,  на  этот  раз   большой   корабль,   плывущий    в  море.   Наклонившись  над  рисунком,   он    снова   начинает    рассуждать   о    том,   что    всплывает   в   его   памяти. 
         -   Вот,   например  папа,  он  хоть   и  большой,  но  у  него   не  всё  получается  как   у  меня.  Попытался   нарисовать,   как   и    я,    гоночную  машину  и,  что?    Она    у  него    вышла   какая -  то    скучная   и   совсем   даже   и    не  быстрая.   И   нитку   в   иголку  он   не  смог  вдеть  так   же   быстро  как   я.    У  меня  -   раз,   и  всё.  А  у  папы,   я  сам  считал: -  раз,  два,  три,  четыре,   пять… А,  потом,   он   и   сам   не  раз   признавался,  что  не  может  за  мной   угнаться.   Вот,   сегодня  утром,  когда  мы   наперегонки  ели    картошку,   мятую,   примятую,   прямо   так    и    сказал:  -  Всё,  сдаюсь,  разве  за  тобой  угонишься.
         И    снова   малыш    не  замечает,  как  стал   рассуждать   вслух.   И,  тут  же,  о  чём   говорит,  пытается   нарисовать.   Корабль   в  море    вдруг   превратился   в  большую   ложку,  а  затем    рядом   с   этим  рисунком    появилась   ладошка   с  растопыренными   пальцами.
        -   Раньше   когда   меня    спрашивали,  сколько   мне  лет,   я,    показывая     пальцы,     один    из  них    загибал,  что  бы  получилось   четыре,   теперь     мне   этот    палец  загибать   не  нужно.   Теперь   я    большой.  И,      когда    спрашивают,    сколько    мне   лет,    показываю   все   пять   своих   пальцев.  Во,   сколько!     Взрослые   не  понимают,   что    пять     больше   чем   тридцать.    Попробуй,   покажи  тридцать.   Вот   то – то  и   оно,   не   подучится.   А  пять,    смотри!  Хоть   на  этой,  хоть  на    другой    руке.
       Игорёк,  смотрит   на  свой   рисунок,   где   точно   пять  пальцев  на  ладони   ни  больше,  ни  меньше.   Ему   очень   хочется   показать  рисунок   папе  и  вместе  с  ним   ещё   раз   посчитать   до  пяти,  но   Савелий   всё    ещё    сидит  за  компьютером,  значит,   час  ещё  не  прошёл.  -  Ничего,   подождём,   шепчет  про  себя   Игорёк,   он   уже   знает,   что   самое   главное   в  жизни   это   терпение.  И  снова   он,  что - то   рисует   и  снова,    не  замечая   этого,  начинает   громко    рассуждать.  Ему   кажется,  что  он  сейчас   во  дворе,  вокруг   него   мальчишки   и  девчонки   из  их   дома,  каждый,   что  - то  рассказывает,  вот  и    он,   тоже   решил   им   рассказать  о  себе   и  о  своём   папе.
      -  Когда   мне   исполнилось   пять  лет,   папа    придумал   стихи   про  цифру   пять.   Особенно    мне    понравилось,   что   палец,   который,  я  раньше    всегда   загибал,  папа   назвал   его    толстяком,   у  которого    весь  нос   в  чернилах.   Правда,  смешно?   У   меня  папа   знаете   кто?    Он  -   поэт.  Это    про  него  один  дядя   сказал.   Поэт   это   кто   слова  стихами   пишет,   чтобы,  всё   складно   бы.   Только    приходится     думать   очень   долго.
     -  Эх,   ты,   мыслитель,   ну,   рассказывай,    о    чём  ты  собираешься   долго  думать?  -   Савелий,   отложив   свои  дела,  подошёл   к    сыну    и   ласково   обнял   его   за  плечи.   Он   уже   давно   прислушивался   к   тому,  о  чём,   рисуя   в  альбоме,  размышлял   вслух   его   малыш.   Прислушивался,  еле    сдерживаясь,  чтобы  не  рассмеяться,   но  когда    Игорёк,  начал  кому-то   доказывать,  что  его  папа  поэт,   не выдержал,  отложил    работу   в  сторону  и  подошёл  к  сыну.
   -  Папа,  я  тебе   не  мешал,   как  и  обещал,  правда,  что  у  меня   есть  терпение? 
Он   спрашивал,   глядя  вопросительно    на   отца,    и  в  этот   момент,     Савелию    показалось,  что     это   Юлия,     смотрит   на  него  глазами  сына,  и  спрашивает,  о   чём,   не  говоря  друг  другу,  спрашивают    они   себя.
   А  потом,     Игорёк    вдруг   спросил:  -  Папа,  а  слово   -  думать,    с  какой   буквы  начинается?   А  как   она   пишется? 
И,   когда   Савелий   всё   объяснил   и  показал,   как   пишется   буква  -  Д,   его    сын,    разглядывая  её,   сделал    неожиданный    вывод.
 -  Правда,   она  похожа   на   домичный   корабль?
Савелий  вначале   не   понял  и  переспросил,  -  Какой  ещё   домичный   корабль?
 -  А  вот  такой,   я  сейчас  тебе  нарисую.  Домичный   корабль   это  когда  дом   с   парусами.  Ты,  что,  не  знаешь? 
Что,  что,  а   уж   этого   Савелий   и   точно   не  знал.   И,  сейчас,     глядя   на   рисунок   сына,  где  буква  -   Д,  под   парусом   плывёт   по  морю,  у  него   вдруг   появилась  мысль,    которой   он  решил   поделиться   с   сыном.
  -  Знаешь,  что,   Игорь,  -  впервые     назвал   он    сына   вот  так,  по    взрослому,  не    Игорёк,  а   именно  -  Игорь.    -  Знаешь,  что,  а  давай    мы   с  тобой   вместе   напишем   книгу,   для   больших  и  маленьких.
   -  Как   это   напишем,   вполне   серьёзно   воспринял    его   предложение   малыш,  -   я  ведь  ещё   не  могу   писать   как  ты.
    -  А  тебе  и  не  нужно  самому  писать,  я  буду  твоим   переводчиком.  Ты  будешь  мне   давать  тему,  говорить  о  том,  что  хотел  бы   написать,  а  я  буду   всё   записывать. 
Удивительное   дело,  Игорёк   не   сказал  сразу  ни  да,   ни  нет,  а,   подумав   несколько   минут  над  этим  предложением,  сказал   довольно   серьёзно,  -  только  с  одним  условием,   всё,  что  ты  будешь   записывать  с  моих  слов,  ты  должен    мне   прочитать,  а  я  скажу,   что  оставить,   что   убрать,  а   что  переделать. 
 - И  откуда  он  только  таких  слов  набрался,  подумал   Савелий.    Потом  вспомнил,  что   Юлия   несколько   раз   брала  его   с  собой  на  работу.  Да  и он   сам,  потом  говорил  отцу,  что  там   был   дядя   похожий    на  Чингис  - хана  и   который,   всем  говорил,  чтобы   они    немедленно  всё   переделали.
  -  Эх,  Сикорский,  Сикорский,  ты  даже  здесь   напоминаешь  о  себе, - с  горькой  усмешкой   произнёс  про  себя    Савелий.
  -  Но,  только  учти,   автором  буду    я,  -   Игорёк   вконец  ввёрг    в  изумление  отца.
  -  Ну,  конечно,  ты.  А,  что,    неплохо    звучит,  - Игорь     Стасов,  -  как   ты   считаешь?   Или   может,  придумаем   тебе   какой  -  нибудь     псевдоним?
   -  Ничего  мы  придумывать  не  будем.  Итак,   много   времени  потеряли.   Давай   Савелий,   садись   и  записывай   мои   мысли.
Располагаясь   за  столом  и  всем   видом    своим    показывая,  что  он  готов   к  работе,  Савелий    сейчас    подумал,   что   Юлия,   наверное,   всё   же   права,  когда  говорит,  что    он   слишком   балует   ребёнка.
      Увы,  не   знал    Савелий,   на  какие   муки   он   себя   отныне    обрёк.   Писать  рассказы,  стало   любимой     игрой  его   сына.  Он  брал  темы   отовсюду,  скажет   несколько   слов   о   том,  что  попало  в  поле   его  видимости,  а  от  Савелия   требует   рассказ    на  нескольких   страницах  и  редко  обходится,     без  того,  чтобы  всё   не  переделать,  да  ещё   и  слышать  при  этом   замечания,   ставящие   под   сомнения   способности   Савелия   написать   хоть  что-то  стоящее. 
 - Папа,  прочти     ещё  раз,  что  ты  там   написал,  а  то  я  мультик  смотрел   и  не  расслышал.
Савелий     начинает    читать   про  маленького   чёрного  котёнка,   который   живёт   в  подъезде.     Игорёк,   слушая    Савелия,  морщится,  показывая   таким  образом,  что  написанное     никуда   не  годится.
    -  Ну,  знаешь,  дорогой   автор,  так  тоже   нельзя, -   и   это  у  меня    плохо   и  это  не  так,  -  не  выдерживает    Савелий,    над  собой   такого   издевательства.  И,   на  этот  раз,  забывая,  что  это  всего  лишь   игра,  ставит   свои   условия:  -  Теперь  так,    как   ты  говоришь,  так   я   и  пишу,  причём   слово  в   слово.  И  никаких  переделок. 
Таким   образом,   на  свет   появился    один   самых   жутких   рассказов,   которые   когда-либо  приходилось   слышать.  Он  был  очень  коротким  этот   рассказ  и    Савелий,   действительно,  написал  его   слово   в   слово,  как   диктовал   ему   Игорёк.

            «  Чёрный    котёнок   это    опасный   котёнок.    Когда   он   маленький   он   мурлыкает,   когда  становится   большим   -  мяукает.   Чёрная   кошка      не  любит   когда   ей   переходит  дорогу   машина,  она    тогда   может   на   машину   бросится,   и   укусить   человека   за   рулём,   а  потом   выскочит    и    залезет   на    дерево. »   

           Вот   такой   получился   рассказ.   Когда   Савелий   его  перечитал   вслух,  он  даже   вполне   искренне   поёжился,   представив   себе   наяву,  всю  эту   жуткую  картину.
 Творческий    союз,  цель  которого   была,  написать  книгу   для    больших     и  маленьких   распался,    так  и   дав    особых    ощутимых   результатов.   А  надежды    вначале   были,  по  крайней   мере,  у    Савелия.    Но,  не  хватило   терпения,   опять  же,   в   первую  очередь,  у    него,  у  Савелия.
 А  затем,   получила   продолжение   история   с  компьютером,  который   Савелий   собрал   в  своё   время   из   разных   деталей.  Где-то    года  полтора  он   лежал     в  стороне,  от  всех   вещей,    среди    стопки    старых  книг    и     никем    не   прочитанных     рукописей.    По  прежнему,  квартиры,  где   жил  Савелий,  были   чужие,   а  из   того,   что   принадлежало  ему,  в  основном   был    только  этот,   никому   не  нужный     хлам.  Иногда    он    включал   старый  компьютер,  о  необычных  способностях  которого   все   давно  уже  забыли,   а  если   и  помнили,  то   только  со    слов  Савелия.   А  сказать,   можно   всё,  что   угодно,  только   не  всё,   что,   когда-то   было   сказано,   есть  на   самом   деле.   Савелий   всё   чаще    и  сам   иногда,   думает,   что   возможно,  ничего   этого   и  не  было.    Вон,  даже   страницы   его   жизни,    большей   частью      растерялись,   а  то,    что  осталось,  так  перепуталось,  что  не  отличишь   где   там    конец,   а  где   начало.  И,  ещё,     в  последнее  время,  всё  настойчивей   преследует   мысль.   А  может,  всё  это  не  случайно,  что  произошло   с  этим   компьютером.    Может,   и  не  было  их  никогда   на   земле,    гениальных   мыслителей,   писателей,  поэтов.   А  были,    всего   на   всего,   необычные   вещи,   особая  чернильница,  особенное   перо,   которым   писал   и   Байрон   и   Пушкин,  а  вот  теперь   и   особенный   компьютер.
  Что  есть   человек,  если    лишить   его   всего,   что   помогает   ему    писать,  записывать,   передавать.   Что  есть   человек   без   слова   сказанного   и  сохранённого     им,    что  есть   человек    без    знания    языка,  не  имеющего     имени?    Что    есть   человек?
          Впервые   за  этот   минувший   год,     включил   Савелий    старый  свой,  необычный   среди  прочих,    компьютер,     в  надежде   поделиться   с  ним  своими   сомнениями,  услышать  его.    Загорелись  тусклые   лампочки,  засветился,   вспыхнув  синим  светом   экран,  вздрогнули   буквы   на    клавиатуре,  что  то   внутри   электронного   тела   зарычало,   словно   кто-то  загнал   чудовище   в  угол,   откуда   он    пытается    вырваться.  Яркой   вспышкой   озарилось  всё   в  комнате   и  в  тот  же   момент    всё   и  погасло,  и   тусклые  лампочки   и  синий   экран,  всё   стало   безжизненно   серым.   
        На   другой     день,   загрузив    машину    никому  не   нужным   хламом,  положив    в  багажник  старые  книги,   неопубликованные   рукописи    и   сгоревший    компьютер,   Савелий    повёз     всё   это   на   городскую   свалку.
Выезжая   за  город,  он   притормозил   на  крутом   повороте,    увидев     прямо  перед  собой   на    дороге   большую   чёрную   кошку.  В   упор  смотрели  на  него      изумрудные   яркие   глаза.    Чёрная   кошка      медленно   повела      головой     из    стороны   в   сторону,    словно   освобождая   шею   от   невидимого   воротника,   точно   так  же     как   это   делал    всегда    Сикорский,   а  затем,   со   скоростью   неожиданно   распрямившейся    пружины  бросилась    на    машину.    Савелий     не  успел   ни  закрыться  рукой,  ни  оттолкнуть   от  себя   дикое   животное,    острые     когти    которого   полоснули   его    по   щеке,  а  в  следующее  мгновение   он     увидел,    как     чёрная   тень    скользнула    по    стволу   высокого   дерева,   что  стояло   у  края   дороги.