Ребенок.
Я отражался в капле своей крови. Я тосковал по тому, что не случилось, вспоминая моменты счастья, которые вряд ли когда-нибудь повторятся, и чувство безграничного отчаяния и тоски, которое пожирало мое сердце. Можно было захлебнуться в собственной боли, в которой некого винить. Просто некого.
Когда я был маленький, я не мог понять, что такое счастье. Я и сейчас не могу. Только лишь знаю - то, что называется "счастьем" не дается нашей душе в полном объеме с самого начала, в какой-то определенный момент, а постепенно раскрывается с прошествием времени. Его можно осознать, сравнивая с другими периодами в своей жизни. Сразу ощутить его невозможно, так же как невозможно разом поднять огромный булыжник не надорвавшись.
В тяжелые дни я хочу стать художником, поэтом, хочу петь цыганские романсы, потому что я не в состоянии совладать с разрывающей меня изнутри тоской при помощи замыкания в себе или рассказов, многие из которых пишу в стол.
Я бы многое отдал, чтобы суметь помочь тебе освободиться от не меньшей боли. Я бы постарался сделать все, что смог - взвалил бы на себя все твои невзгоды, возможно, даже если бы мне это стоило своего счастья.
Но единственное, что я смогу сделать, чтоб хоть как-нибудь тебя поддержать - это рассказать тебе историю.
В арабском городе Рамалла жил мой друг, поэт по имени Хадди. Невысокий, с черными как уголь кудрявыми волосами и густой бородой, хотя он на год меня старше. Он по жизни человек меланхоличный, во многих вещах противоречивый и очень несчастный. Когда ему было семь лет его отца, у которого была своя художественная мастерская, посадили в тюрьму на десять лет. Сколько бы семья не молилась о его скорейшем освобождении, он не дожил до момента своего освобождения - умер прямо в камере через два года. Хадди об этом решили не говорить, а он каждый день просил Бога о том, чтобы поскорее увидеть своего отца. В шестнадцать моему другу открыли правду.
Когда он мне рассказывал про своего отца, мы сидели в саду его дома, курили. Он пил чай и неотрывно глядел на кошек, бродящих вокруг нас в надежде на что-нибудь съестное. Свет в саду исходил от единственного, грязного, уличного фонаря, об который в тупой ярости бились мотыльки и прочая тварь. За забором иногда проезжали одинокие машины.
- Когда я узнал о смерти Отца, я зарекся никогда больше не вспоминать об Аллахе. Я ему не верю, а значит в него не верю тоже.- Подавленно сказал мне Хадди, продолжая взглядом провожать кошек, тихо, как бы сочувствуя, перебиравших лапами по холодным кремовым камням.
Я молчал. Я не мог представить горе человека, чей папа умер, несмотря на всю безумную любовь сына. Было больно душе. Находясь в полнейшей тишине, мне казалось, что я растворяюсь в ней и то, что Бог внимательно слушал нас, терзаемый чувством отца, которого обвинили в том, чего на самом деле нет. Обвинили в ненависти, когда он делает все для своих чад.
Табачный дым извивающейся змейкой поднимался в небо. Было слышно, как в доме по кухне шуршала его мать и бабушка.
-Хадди, скажи мне... Ведь у тебя нету надежды на то, что ты встретишься со своим Отцом там, наверху?
- Нет. Было когда-то. Но как раз здесь самое страшное. Вся жизнь сводится к простым биологическим функциям. Никаких чудес. Я больше никогда не увижу отца. Не увижу, что станет с моими стихами после моей смерти. Когда мать и бабушка умрут, я буду один. Они исчезнут навсегда, даже из моей памяти. Тогда в чем смысл?
- Смысл чего, Хадди?
- Жизни, Кирилл. Вот ты, для кого ты живешь?
Я виновато уставился в горшок с маленькой колючей пальмой. - Есть люди...
- Люди, - повторил он с неким отвращением. - пазлы какие-то... Или конструктор. Черт разберет. Они рождаются, потом внезапно умирают, оставляя других. За что-то борются, молятся, пьют. Снова умирают, только не физически, а в памяти друзей, знакомых, близких. Появляются на свет новые.
- Ты потерялся.
- А ты?! - разозлившись сказал он, резко обернувшись ко мне.
Его карие глаза блестели через стеклышки нелепых очков, сидевших на его большом носу. Хадди буквально испепелял меня своим взглядом. - А ты? - успокоившись переспросил он.
А я не мог ответить. Не мог, потому что мне действительно показалось, что мы все потеряны и не знаем, для чего живем и за что боремся, но очень боялся признаться в этом ему и себе.
- Я понял, - снова погрустнев продолжил мой друг. - Я все понял. Но прежде чем мы пойдем в дом, хочу сказать тебе одну вещь.
- Конечно, - ответил я, закуривая.
- Помнишь себя в детстве?
- Да. Наивный и с вечными синяками на лице от побоев.
- Вот. Когда я был маленький, я любил, надеялся и верил. И я уверен, что все были такими в детстве. Так вот, чтобы ты не делал, какой бы выбор не стоял перед тобой, помни: Всегда смотри на ребенка, который прячется в теле каждого человека. Именно этот ребенок и есть душа и сердце каждого. Живи так, чтоб не обидеть этих детей, любить их, прощать и заботиться о них с братской нежностью. Это сложно, но надо. Я понял это, когда думал о своем месте в мире. Не забывай об этом, в виду личного одолжения...
Через неделю я узнал от своего друга Язана, что Хадди разбили голову камнем во время беспорядков в рамалльском КПП. Он отделался трещинами и сотрясением мозга и, слава Богу, остался жив. Спустя два месяца мать отправила его учиться в Америку, подальше от Палестины, чтобы там он получил достойное образование с перспективами на будущее и был в безопасности.
С тех пор я больше не слышал о нем. Он не отвечал на письма, не подходил к скайпу. Он как-будто исчез с лица Земли. Исчез, но подарил мне то, что называется смыслом жизни.
Любить. И искать в людях и в мире, окружающем тебя, любовь, доверие и поддержку.