Ушёл отряд Леонида Бородина

Юлия Бутакова
                С первой страницы – тема неоднозначного отношения к событиям Великой Отечественной войны; но не это суть главное - пересмотром военных итогов и событий со стороны не только военных историков, журналистов и писателей человека эпохи  постсоветского политического и социального уклада не удивишь. Бесспорно – это полезно, неизбежно, даже современно…Можно согласиться, что Бородин сделал в это свой вклад; гораздо интереснее рассмотреть его повесть преимущественно с этической и художественной позиции автора. Он сохранил чувство меры в разоблачении негативных поступков советской армии (конкретно – тех, кто временно  выпал из ее рядов в результате окружения и отступления, и тех, кто в нее по разным причинам влиться не успел, но вкупе – русских людей, выступивших на защиту своей родины от врага) – эти поступки не так уж и преступны, они неизбежны в кольце, в который попал разношерстный по составу и настроениям стихийно возникший отряд имени товарища Щорса. В конце, как итог центральной повествовательной линии – необходимости найти выход из окружения, – обнаруживается некий условный хэппи-энд: выход найден, риск осознан, единственная цель – действие в конкретном направлении. Еще момент, вызывающий недоумение, затем привыкание, - явное сказовое повествование. Это  нетипичный для Бородина прием, присутствие второго лица – рассказчика, очевидца или пересказчика с чужих слов, несомненно, только имя его не названо, ссылок на него нет, но стилистически и по наблюдательности за характерами основных героев, некоторому психологизму, углубленности в судьбу каждого из них, чувствуется, что возможный рассказчик был все-таки из их среды или из числа деревенских жителей, а автор послушно соглашается с его оценками и снисходителен к несовершенствам разговорной речи его соавтора. Это наводит на мысль о том, что Бородин нашел в таком компромиссе наилучшее средство сохранения объективной действительности и осторожного, можно сказать, грамотного этического взгляда позднего поколения на эту действительность, которое не участвовало в войне, к кому принадлежит сам автор.
                Итак: сотня военнообязанных мужиков застряла в глухом Шишковском лесу недалеко от такой же глухой деревеньки; из боеприпасов – шесть ППШ, сорок винтовок, двадцать «шмассеров» и пулемет с двумя дисками; связи нет: хорошо, что нет, - никто не достает приказами, плохо, что нет, - немцы под Москвой, и что будет дальше – неизвестно: от карты – кусок, по которому разве что сравнишь размеры СССР и Германии и выматеришь какую-то шмакодявку, покусившуюся на слона!.. Самое поразительное: непонятно, чья власть в этом заболотье – партизан, что кормятся от деревни, немцев, что снабжают местных техникой и продовольствием, белогвардейских недобитков, наследников мятежной Ртищевки во главе с бывшим барином и белым офицером Корнеевым, и как эти три «властителя» уживаются на крошечном пятачке среди местных болот в ключевой момент Второй мировой. И ведь надо же – все целы до сих пор. Как так получилось, что немцы не тронули в деревне партийных, партизаны пьют самогонку с полицаями Сенькой Самохиным и Федькой Супруном, которые позднее, перед прорывом, включатся в отряд, а Корнеев дает отряду реальный шанс прорваться к регулярным частям, хотя проще заложить их немцам – ведь голубая мечта старосты – примкнуть к новоявленным гегемонам мира, чувствуя в них долгожданных освободителей?.. Даже если забыть о высоких материях: долге, верности родине, порядочности и честности, здравый смысл пасует перед сложившимся пасьянсом фактов. Размышления приводят к рассказам о людях, участвовавших во Второй мировой – Ремарке и Хемингуэе: враги, а рассуждают и живут одинаково. Оказывается, не все так просто, не на уровне детских рисунков: наши – красные и большие, разбивают маленьких черных фрицев… Красная Армия рабочих и крестьян (опять же – большая и красная) гонит за границу мелкую белую сволочь в цилиндрах и сизых офицерских шинелях… Место действия – кусок твердой почвы среди болот, действующие лица – люди разных национальностей и идейной подготовки. Случайность ли хэппи-энд? Да, но и факт одновременно. Жертвы есть, но жертвы неизбежные, исход – малой кровью. Хотя сердце читателя-патриота греет фрагмент развязки: староста убит образцовым капитаном (скрытым полковником) Никитиным, вчерашние полицаи великодушно прощены и влились в ряды отряда, хотя по законам военного времени их необходимо было расстрелять. Потомок белоэмигрантов втайне утешен благороднейшей местью Пахомова за убитого родственника. Герр Х, отложив в сторону прочитанную повесть Бородина, прячет благодарные слезы оттого, что немецкий обоз не был разбит, и где-то однажды его предки избежали зверств, не тронув деревенских коммунистов. Ну и ну. Допустим – такое равновесие возможно. А как быть с «двурушником» - школьным директором Степаном Митрофановичем Кулагиным? Расстрелять гниду при всем честном народе! Так бессовестно двурушничать средь бела дня! Вопрос – для чего? – не остужает самые пылкие головы. Ради сохранения будущего поколения. Свою неоднозначную позицию автор озвучивает монологами и размышлениями партизанского вожака Кондрашова; именно он, по парадоксальному стечению обстоятельств, - командир отряда, а не, допустим, политрук-энкавэдэшник Валентин Зотов… «…война нынче не только Отечественная, но и гражданская. И если партия с товарищем Сталиным всю страну по струночке не выстроит, это в тылу, а мы здесь, в немецком тылу, будем ушами хлопать и про законы толковать, а не всенародную армию создавать, задавит нас Гитлер своими блицкригами».* Такой триумвират власти требует изощренной дипломатии в конкретном месте, в конкретных обстоятельствах, и с этой ролью неплохо справляется именно простой мужик Кондрашов.
                «Непрофессионализм» авторской речи подталкивает читателя к упрощенному и через это лишенному чрезмерного идеологического влияния взгляду на положение отряда: да, идет отечественная война, есть главнокомандующий – товарищ Сталин, есть особые комиссии по расследованию причин попадания в окружение и деятельности внутри вражеского кольца; Кондрашов это понимает. Но перед ним стоят в первую очередь бытовые проблемы, которые в положении его отряда важнее любой политики: прокормить отряд, раздобыть оружие, изучить местность и направление прорыва, спасти людей от болезней и морального разложения. Потому что (по словам прибившегося неизвестно откуда  Никитина): мы готовились к войне на чужой территории, нутро до печенки продирали героические речи Сталина и Молотова. А тут: пленены целые армии, немцы убедили своей пропагандой весь мир в том, что от России остались рожки да   ножки. Уже с первых месяцев войны возникли серьезные сомнения, которые, впрочем, дальше речей в импровизированном штабе в составе: старлей, бывший подручный Блюхера в Манчжурии Кондрашов, политрук Зотов, псевдокапитан Никитин, интендант капитан Сумаков, не пошли. Самого Кондрашова его блюхеровское прошлое не больно греет, но острые нужды сегодняшнего дня и оторванность от основных сил и высоких начальников гонят неприятные воспоминания. А задача сегодняшнего дня более чем ответственная: довериться старосте, сподвижнику генерала Краснова и отпрыску блестящего дворянского рода, и спасти отряд (процент успеха – сомнителен) или полностью проигнорировать предложение внутреннего врага.
                Очевидно, что озвучить неофициальный взгляд на течение войны и истинное положение дел – важная задача для автора. А это удобнее всего сделать, изолировав разнохарактерных и разноидейных людей от остального мира, объединив их, однако, идеей принадлежности к одному народу – русскому, поставив их в жесткие условия выживания и сделать цель определенной – вырваться из окружения – и труднодостижимой. Этой цели служит более тонкое разделение внутри отряда: на кадровиков, недавно мобилизованных крестьян, мальчиков-«ежовцев» и т. д. Удобнее всего вольные настроения выявить  в мужском коллективе, весь досуг которого посвящен выживанию, который живет лишь ожиданием прорыва. После очередного разговора в узком кругу становится очевидно, что прав частный  случай, а закономерность здесь пасует. Расстрелять немецких холуев – мальчишек-полицаев и старосту с помощником Пахомовым, устроить насильственную мобилизацию и вслепую прорываться на восток – логичнее, понятнее и «правильнее» по законам советской психологии, а местные колхозники – люди советские, сознательные – помогут…Мудрее оказывается не закон социалистического государства и военного времени, а закон  природы и безотказный инстинкт самосохранения, который толкает Кондрашова на договоренность с Корнеевым. Срабатывает чувство солидарности двух русских людей, и где гарантия, что в похожей ситуации не сработает солидарность принадлежности к роду человеческому, которая заставляла выручать друг друга враждующие стороны медикаментами, продуктами, давать друг другу передышку, проявлять элементарнейшие знаки милосердия к раненым с обеих сторон?..Мужские разговоры  чаще бывают более откровенны, чем можно себе представить, тем более, когда тема  – наиважнейшая, кочующая из столетие в столетие, - война. Действительно, прав Никитин: в народе русском очень силен дух классовости, и исчезнуть совсем он не может в принципе…Этот вечный конфликт:  внешнее отсутствие классового расслоения и его последствий при внутренней деклассированности часто осложняется появлением такого феномена, как завуалированная кастовость общества по преимуществу отрицательных или положительных черт характера в человеке. Элиту не различишь в массе, а плебс прекрасно мимикрирует… И все вместе – вполне советские люди, такие же, как и те, что однажды чуть не растерзали Кондрашова и остаток его отряда, за что  он жестоко им отомстил. Выходит, в любую войну неизбежно внешнюю угрозу дублирует угроза внутренняя, и «внутренние враги» - понятие вполне конкретное, а девиз «пятого эшелона»: будь бдителен! – не только повод для недалекого остроумия до смерти обиженных советской властью диссидентов всех мастей.  У любого государства должна быть государственная идеология – как гарант его целостности и долголетия, а у этой идеологии – ее защитники, максимально замаскированные от граждан этого государства. Поэтому в партизанском отряде к месту энкавэдэшник Зотов, опальный полковник Никитин, не менее опальный Кондрашов; этих мужиков, по-разному реагирующих на слухи, доходящие до них с большой земли, всех грызет сомнение , но сомнение – здоровое…Они одинаково сомневаются в том, что немцы победят, и в том, что товарищ Сталин – мудрый полководец. А в итоге – объединяют свои усилия и, вооружившись картой белого недобитка Корнеева, выводят отряд из окружения.
                При отсутствии явного иноземного вмешательства русский народ действительно мудр: в силах разобраться в своих внутренних проблемах, опираясь едино на свою принадлежность к одной национальности. Недаром Корнеев возвращается умирать в родную вотчину – деревню Тищевку, принадлежавшую когда-то его отцу. Хотя без трагических моментов дело не обходится: гибнут идейные враги, вожди двух враждебных сословий: Корнеев и Никитин, как Челубей и Пересвет; в деревне находится свой предатель, а бывшие «полицаи» очищаются через стычку со школьным директором и переходят в стан партизан. Это – лишнее подтверждение аксиомы, что свойство целой картины определятся свойствами составляющих ее фрагментов. Человек военный проверятся только на войне, в бою, а если боя нет, а лишь позорное болотное сидение почти год – тут никто не может предугадать, что с человеком случится; известно ли это военным историкам, падким до героических поступков и людей, пусть и патриотическими чувствами движимым? Неслучайно Никитин так бесится, если почувствует или подумает, что почувствовал хоть малейший душок заговора – он, полковник, командовавший когда-то дивизией, лучше других знает, к чему может привести измена одного человека – к цепной реакции; это – как чирей, нарыв, который, даже если его вовремя вскрыть, может дать осложнение в виде множества новых гнойников («сучьего вымени»), и придется лечить уже весь организм, т. е. отряд. Поэтому Никитин предпочитает действовать проверенными мерами: только прослышав об измене, он, не дожидаясь фактов, спешит уничтожить в первую голову того, кто подозревается больше всех – старосту. У него нет времени разбираться, виноват он или нет. Больной орган выявлен – нужно его отсечь, чтобы сохранить весь организм. В этом он – антипод «пацифиста» Кондрашова, который живет больше по законам мирного времени. И у кондрашовской психологии  свои преимущества: его доверие к людям дает шанс отряду выжить; метода Никитина, дополняя методу старшины, доводит до конца дело, начатое человеколюбием старшины, но конец этот жесток. И оправдание удачи в случае спасения отряда будет далеко не однозначным. Мораль: война – дело не  вояк с военной картой вместо мозгов и гранатой – вместо сердца и, уж конечно, не скрытых пацифистов вроде Кондрашова, а того редкого типа людей, которые сочетают в себе того и другого и, что еще важнее, - знают, когда и как это сочетание задействовать, чтобы найти единственно правильный выход. И то, что Кондрашов остается жив и дело идет к удачной развязке – все-таки скорее случайность. Случайность, которая предсказывает Кондрашову в будущем поражение, потому что он не умеет «пригибаться». Тактики Никитина придерживаются и молодые «ежовцы»: здесь, в болотном сидении, среди нескольких сотен людей (включая и жителей ближайших деревенек), непросто сразу обнаружить предателя, а там, «в верхах» - того сложнее, там врагов больше и маскируются они лучше, даже Сталин не знает, кто из его приближенных – враг. Поэтому «там» недостаточно уничтожить каждого десятого, необходима тотальная чистка. Но, касаясь конкретного случая, - отряда имени товарища Щорса и его беды ,– один не уничтоженный в запале враг народа сумел сохранить целый отряд: благоразумие и надежда на лучший исход старшины сберегли врага на какое-то спасительное время – чтобы он успел помочь соотечественникам, русским людям, хотя и чуждым ему идеологически… «Наверху» такие сантименты невозможны. Частично можно допустить такой вариант борьбы с внутренними врагами молодого советского государства, но чем оправдать такие чистки накануне войны? Вот это непонятно бывалым мужикам; «ежовцы» еще молоды, чтобы грамотно объяснять неудачи Советской Армии в первые дни войны и делать правильные выводы на будущее. А Кондрашов, Никитин, Зубов, Карпенко, Ковальчук, Трубников?.. Они пытаются опустить генштабистские головоломки до житейского уровня и договориться между собой, как простые серьезные мужики, поставленные перед четкой задачей: выжить! Грубый мужской лексикон упрощает ежедневную насущную задачу и сокращает непонимание между столь разнородными людьми: словечки вроде «засранец», «холуй косматый», «сука», «в задницу стреляный», «рваной задницей клянусь», «охренело уверен», «ни хрена», «дерьмо», «треп», «пьянь», «бзик», «ухайдокал», «беляк недобитый», «паразит», «угрохал», «морда» и т. п. не просто уравнивают их в правах, но еще раз напоминают, что весь этот рассказ мог быть записан со слов очевидца, который без зазрения совести, ведомый живыми человеческими чувствами, облек их слова в собственную простонародную разговорную оболочку…
* «Москва», № 7 / 2004 г. С.9 -73. С.52.