Вера.
Мы возвращались в Волгоград из Ростова поздним вечером. Сын учился там в военном институте. Не доехав до Белой Калитвы, машина застряла. На наше счастье из крайнего дома вышла женщина. Понаблюдав за тем, как мы все больше увязаем в глине, она окликнула нас и, махнув рукой, скрылась за калиткой. Мы с мужем переглянулись, и я пошла за ней. Войдя во двор, увидела, что она вынесла из летней веранды два плаща.
- Надень, пойдем, толкнем ваш москвиченок.
Набросив на себя второй плащ, она захватила две толстые ветки, лежавшие недалеко от забора, которые потом ловко подсунула их под колеса машины, и громко сказала:
- Газуй, сынок!
Когда машина стояла уже на твердой почве, позвала нас к себе. Мы подчинились, хотя намеревались поблагодарить и отправиться дальше. Но толи ее тон, толи еще что-то не позволили нам с ней распрощаться.
- Мойте руки и садитесь к столу, позже поедете, - пристально рассматривая мое лицо, произнесла женщина. Мы пытались возразить, но она посмотрела так на нас, что мы поняли – бесполезно.
- Нечего в туман ехать, утром отправитесь, не на работу, спешить некуда.
У нас было ощущение, что мы давно знакомы и ее строгая уве-ренность принималась нами как должное.
-Пусть он поспит, а мы побеседуем, если не возражаешь.
Я молча кивнула головой.
Она расспрашивала о том, куда мы и откуда, какие у нас дети, живы ли родители, а меня не покидало чувство, что все это со мной уже было, возможно, от усталости, ведь мы не спали уже вторую ночь. Поужинав, муж мгновенно уснул, а она, не дав мне помыть посуду, все сделала сама.
- Отдыхай! Я не люблю, когда у меня в доме кто-то хозяйничает, все равно не знаешь куда, что класть, лучше поговори со мной, а я тебе сейчас чайку своего заварю.
Меня, вдруг, что-то забеспокоило, но не успела я дать волю своей фантазии, как она сказала:
- Не доверяешь людям, знать не раз обижали, не волнуйся, вашего мне не нужно, со своим бы управиться.
А управлялась она со своим хозяйством лучше, чем я. Дом был большим, основательным, строился для большой семьи. Кухня во дворе чистая, все было на своих местах, ни к чему не придерешься.
- Раньше легче было, а сейчас уставать стала.
Она что читает мысли? - подумала я.
Когда я спросила, давно ли она живет одна, она как будто вздрогнула, а потом сказала:
- Мысленно все, вроде, с ним. С мужем мне повезло, он очень любил меня и жалел. Сейчас, наверное, таких и нет. Вон моя дочка, с третьим мужем живет, а все такого же нашла: поел и к телевизору, вроде она ему прислуга какая. Ты не думай, она у меня работящая, чистюля, сама вяжет, шьет, а красавица какая!
Я и не сомневалась: у матери были большие синие глаза, черные, еще густые волосы.
- Нет, дочка в мужа, светленькая, а глаза мои.
- Разве я спросила вслух?
- Да нет, на меня посмотрела.
Я не выдержала и засмеялась: с вами опасно!
- Я по глазам еще в концлагере научилась читать, там уже могла сказать, кто выживет, а кому не суждено будет. Меня отсюда в шестнадцать лет в Германию вывезли. Нет, изуродовала пальцы я сама себе, не хотела на немцев работать, а все равно пришлось. Они-то меня и научили вовремя и вставать, и дело, как следует делать. Аккуратные.
Я уже не удивлялась, что по моему взгляду на что-то, она понимала ход любых мыслей.
-Вы знаете немецкий, как же вам удалось выбраться из этого ада?
-Ад был не только в германии, но и здесь, когда вернулась. Если бы не муж, тогда он им еще не был, не знаю, чтобы со мной стало. А там тоже люди есть, есть и зверье, как и у нас. Последние мои хозяева хорошо ко мне относились, может, потому что наши уже стали наступать. Однажды я проспала, а у них, если положено кормить скотину в пять утра, то ни минутой позже должна это делать. Ну вот, на ходу одеваюсь, плачу, а когда прибежала, они сами уже все сделали, а мне сказали:
-Ну, что ты, Вера, сегодня русское рождество, мы решили дать тебе поспать.
Когда наши взяли Берлин, и можно было возвращаться на родину, они уговаривали остаться, а когда отказалась, купили одежду мне и обувь, я такого в жизни и не носила. Недавно компенсацию получи-ла от немцев, дочке все отдала, принцу ее на машину. Может, с этим уживется.
- Вот они: дочка, внученька и он. Старший-то ее сын, от первого мужа, в Суворовском училище. А она, как окончила институт в Москве, там и осталась. Сколько раз говорила ей, что ж скитаться по коммуналкам, когда дом пустует. Не хотят сюда ехать. Я ведь больше и не родила никого, на шахте надорвалась. Вот теперь одна. А это муж мой, Василий Яковлевич. Царство ему, небесное. (Она медленно перекрестилась). И руки золотые, и сердце. Дом этот своими руками построил, и все, что в доме нажито, его. И мебель, и каждую досочку разделочную, все своими ручками мастерил, потому и дорого. А на балалайке и гитаре как хорошо играл, стихи любил, а уж как дочку баловал. Зря подарки не дарил, все книги покупал ей, читать просил по вечерам, раньше-то телевизоров не было. Дочка все книги наизусть знала, особенно эту, «Полынов уходит из прошлого». Ты, может, ляжешь, устала, поди?
Ну-ну, через часок уже поедете, чай-то мой сил придает, с магазинным разве сравнишь. Я вам в дорогу его налью, термос-то у вас с собой? Да, зачем вы этот кофе пьете, сердце не жалеете? Учителям ведь трудно приходится с нынешними детишками?
Когда я улыбнулась, еще раз удивившись ее прозорливости, она продолжила:
- Да и свои, тоже не мед, каждый с норовом, хорошо, что муж не пьяница, зря, видать, деньги не потратит.
Тут уж я не выдержала, смеялась долго, до слез.
- Добрая ты, пожеще надо, люди нынче озлобились, добра не ценят.
- И как вам это удается? Я своих детей до одиннадцатого класса доведу, а все равно их поступки объяснить себе даже не могу, не то, чтоб предугадать. Порой смотрит на тебя чистыми, светлыми глазами и лжет. Им тоже нелегко в этом мире разобраться где, правда и добро, а где обман и зло. Я и сама-то живу, словно зашла в огромный шикарный магазин: все есть, а выбрать не можешь. У нас сейчас честные люди жмутся к обочине, а по центральной улице вся нечисть разгуливает. Ничего не стыдятся.
- Я вот смотрю, ты в церковь не ходишь, а крестик надела.
- Крестик отца моего, он мне его надел, когда я впервые из дома уезжала. И я мужу надеваю, когда в командировку отправляется.
Я потянула за шнурок и на раскрытой ладони показала ей.
Она ахнула, долго молча сидела, глядя в мои глаза. Потом взяла мою ладонь с крестиком и не отпускала, продолжая внимательно разглядывать меня, будто пыталась угадать во мне кого-то. Я по-нимала это и не могла прервать ее воспоминаний.
- А ведь этот крестик мой, на обратной стороне нацарапано Вера, - тихо сказала женщина.
Я хотела разжать ладонь и еще раз убедиться, что это так, но она не дала мне этого сделать.
- Значит, жив Ваня. Как же ты похожа на него. Та же улыбка что и у отца твоего, те же глаза и волосы.
- К сожалению, нет, папа умер в сентябре прошлого года.
Вот почему у меня при встрече с этой удивительной женщиной было все время странное ощущение. Когда-то в детстве я, наверное слышала рассказ отца о девушке с синими глазами и черными, как смоль волосами, но как она почувствовала и вышла к нам, при-гласила в дом? Человек, который столько пережил сам, пришел бы на помощь любому, но обратить внимание на едва заметный шну-рок…
- Нас везли в вагонах, сначала всех вместе, потом уж поделили. Сколько ехали, он все в щель смотрел неотрывно. Я сначала думала, прощается или дорогу запоминает, а когда спросила, ответил, что скоро леса пойдут. Тогда я только поняла и испугалась страшно. Крестик-то он не хотел надевать, как же, комсомолец, но я упросила. Вскрывать полы в вагоне помогали почти все, а вот решиться на побег побоялись, и я тоже.
Наш вагон был предпоследним, он вылез в дыру и когда прошел последний вагон, он поднялся и побежал. Началась стрельба. Мы лезли к зарешеченным окнам, пытаясь увидеть своими глазами, что добежал до леса, но когда кто-то крикнул: все, упал, убили, - я закрыла руками лицо и ничего больше не видела, а убрала их уже, когда состав утром остановился. Не знаю, плакала ли?
Значит, помог крестик, спас все-таки, а ведь мы подумали, что убили его автоматной очередью немцы. Так как же, как же он потом?
-Подобрали его местные жители, потом к партизанам отправили. Вернулся он после войны без руки, но все делал сам, не хотел, чтобы жалели. Окончил институт, работал учителем, преподавал литературу и русский, потом биологический факультет. Посадил сад около школы, очень гордился им. Крестик достался мне, когда я в институт уезжала поступать, хотела его сыну передать, когда распределение на службу получит.
Я разжала, наконец, ладонь, на обратной стороне была знакомая едва заметная надпись.
- Возьмите, он ваш, я думаю, отец был бы рад встретить вас и вер-нуть его с благодарностью.
Она взяла его, подержала в своих руках.
- Мне его мама надела, когда нас отправляли, бабушкин он, пусть твоего сына бережет так же, как нас.
Она обняла и поцеловала меня.
- Пусть от меня на память о нас с Ваней.
Мой муж стоял у дверей с широко раскрытыми глазами, ничего не понимая.
- Какая память, о чем вы?
- Потом твоя голубка тебе все расскажет.
- Разве при вас я так называл свою жену?
- А ее иначе и не назовешь.
Сквозь слезы мы молча ему улыбались. Как тесно мы связаны в этом мире, - подумала я.
- Садись пить чай, вам пора, туман рассеялся…