Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа
Не перевранный С. А. Есенин.
Послушай, Смок, - сказал Малыш, подходя к свече и собираясь задуть
ее. - Я, видно, и впрямь не в себе. Ты, вероятно, думаешь, что это -
свечка. Это не свечка. И я - не я. Я сейчас где-нибудь в дороге, лежу в
своем спальном мешке, на спине, открыв рот, и все это вижу во сне. И ты -
не ты, и свечка - не свечка.
- Странно, Малыш, что мы с тобой видим одинаковые сны, - сказал Смок.
- Совсем нет. Я и тебя вижу во сне. Тебя нет, мне только снится, что
ты со мной разговариваешь
Д. Лондон, «Смок Беллью».
Варю мучали бесы. Если вы думаете, что приступ одержимости похож на приступ зубной боли и снимается специальной таблеткой, то глубоко ошибаетесь. Вызов экзорциста тоже не помогает. Бороться с этими очаровательными рогатохвостатокопытными существами приходится всю жизнь, а кому-то и жизни не хватает.
Варя всерьез опасалась, что она как раз из числа тех, с кем бесы предпочитают заводить длительные отношения.
Одну из своих первых встреч с бесами двадцати с хвостикомлетняя Варвара Петровна помнила по сей день. Это было воспоминание из той серии воспоминаний, когда носитель памяти с радостью бы вернулся в прошлое и отменил или изменил произошедшее.
В тот день, о котором Варя помнила всегда, она, трехлетняя, швырялась в родную мать расческой и желала ей, родной матери, скорой смерти.
Радовало только одно: у мамы можно было попросить прощения. И мама прощала. Она ведь мама. Вариной маме вообще приходилось очень многое своей глупой дочери прощать.
В разные периоды жизни отношения с бесами у Варвары складывались по-разному.
Так, в школьные годы барышня представляла собой само смирение, хотя внутри у нее вовсю отплясывали джигу наглые рогатые твари с глазками-запятыми.
Учась в университете, Варя продолжала смирять нутро. Зато когда она стала учительницей, радостные черти с визгом и воем, а некоторые даже с гиканьем и улюлюканьем, принялись за дело.
В этот период Варвара сама более напоминала чертика, однако другого способа обучения дев и юношей, подобных Жене, она не знала.
Потому и избрала для себя Варвара путь просветления, что надеялась бесов одолеть.
* * *
Варвару Художник нашел на кухне. Она сидела прямо на полу у распахнутого холодильника и элегично грызла куриную жилистую ногу. Сырую.
На позывные типа «Варя-Варенька-Варюша» Варвара не отзывалась.
Художник и не знал, что в этот момент перед ее глазами плывут, все время сменяя друг друга, два кадра.
Первый был черно-белым. И беззвучным. Вот она, двенадцати лет отроду, выскакивает из дому и, что-то крича, бешено разевая рот, топчет грядку с чесноком.
На втором слайде картинка была недавняя: нынешняя Варвара бережно несет и даже не подбрасывает, а аккуратно подкладывает под дверь директорозавучедворника культурософию, с обложки которой задорно улыбается некрасивая рожица.
Почему в ее истерзанном сознании два этих не связанных друг с другом события объединились, Варвара не знала. Но догадывалась.
Исчезла она так же внезапно, как и нашлась. Только что вгрызалась зубами в мороженое куриное мясо, и вдруг ее не стало.
Только холодильник, сиротливо поскрипывавший распахнутой дверцей, да бледно-розовые потеки мясного сока говорили, что это не глюк.
Без единой мысли в голове Герасим подошел к холодильнику и захлопнул дверцу. Потом опустился на пол.
* * *
Варвара шла. То ли по бывшему частному сектору, то ли по промзоне, точнее определить было сложно. Да это было и неважно, потому что город, по которому шла внутренняя Варя, не имел ничего общего с Хрюково Гадюкиным.
Та Варя не еле брела по пыльной дороге, как эта, а неслась, едва касаясь кончиками пальцев ног земли, а потом и вовсе взлетела.
Та Варя была не в джинсах, как эта, а в коротеньком, развевающемся на ветру, платье.
Той Варе было не двадцать с чем-то, как этой, а значительно меньше.
Одним словом, это были две совершенно разные Варвары. И еще: эта Варя даже не догадывалась, зато та – знала.
* * *
Директорозавучедворник читал культурософию. Двор школы покрывал плотный ковер из листьев, журналы были не проверены, кабинеты опустели.
А триединый руководитель школы читал и… Нет, конечно, он не плакал. И искренне жалел о том, что не может заплакать.
А некрасивая рожица в левом верхнем углу обложки культурософии улыбалась… улыбалась… улыбалась…
* * *
Очнулась Варя на какой-то лавочке в каком-то дворе.
Загребая ногами листья, Варвара подумала о том, что, может, она и не в Хрюково Гадюкине вовсе. То есть понятно, что за это время она далеко уйти не могла. Но все же.
- Ведь что есть время? – вслух рассуждала Варя.
И отвечала сама себе.
- Вроде линия. Хотя и не факт. Может ведь быть и окружностью. А, может, времени вообще нет. И чем тогда заменить привычное время? Тут уже каждый решает для себя. Кому-то необходимо безвременье, кому-то вечность, а иным – та самая тонкая черта, после которой безвременье превращается в вечность, и наоборот.
А пространство? Совсем непонятно…
Варя вздохнула и оставила в покое листья.
Раньше Варвару вполне устраивало пространство, сужавшееся, если надо, до точки, или раздвигавшееся до границ Космоса. Теперь точки, равно как и Космоса, было то ли мало, то ли много.
Определить, где она находится, было можно, но неважно. Варе-точке было все равно, а Варе-космосу… было тоже все равно.
Высоко над ней, в темно-синем небе, сияли бледно-голубые, будто замороженные, звезды.
В какой-то иной, альтернативной, вселенной, Варя сидела сейчас рядом с Художником, привалясь плечом к его плечу, и грела его ладонь в своей.
Какая из этих Варь была реальная, Варе было безразлично.
«Да и Бог бы с ними», - почти равнодушно подумала было Варвара, как вдруг ухватилась за это коротенькое, но такое важное слово…
В голове ее сначала вихрем понеслись все слышанные мелодии, все виденные картины, потом тихо зазвучало: «Отче наш, Иже еси на Небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя…», и все исчезло, остались только бледно-голубые, будто замороженные, звезды в темно-синем небе и та, единственно возможная Варя сидела рядом с Художником, привалясь плечом к его плечу, и грела его ладонь в своей.