Приближался Новый Год, шестой для меня за колючкой. Осень выдалась очень тяжёлой в моральном плане. Я приближался к экватору, к половинке моего срока.Пять лет в этом дурдоме. И это начинало сказываться на психике. Первые звоночки прозвенели с приходом сезона дождей и туманов. Наступила тяжелейшая депрессия.
Это был мой первый опыт встречи с этим страшным ощущением. Словами это не передать. Я в буквальном смысле заставлял себя жить. Все внутренние рессурсы иссякли. Ощущение постоянной тревоги уже не покидало меня. Я старался не показывать всё это на людях.
Довольно таки задача не из лёгких. Я стал понимать, что схожу с ума. И от этого становилось в разы хуже. Самое страшное, что я переставал чувствовать, что могу с этим бороться. Наступила моральная импотенция, нервная система постепенно переставала посылать позитив. Меня окутывала тьма.
И это происходило не только со мной. На моих глазах, несколько человек сошли с ума. И всё это происходило оттого, что человека не выводили из депрессивного состояния. Идти - то за помощью некуда. Придёшь на санчасть, считай, что до конца срока ты будешь числиться по бумагам, как идиот. Хуже того, тебя наколят без твоего согласия всякой дрянью, типа аминазина или галлоперидола. Один такой укол и ты на время вообще выпадаешь из жизни, становишься овощем. Твою нервную систему просто отключают, ты перестаёшь реагировать на что-либо.
Страх, любовь, радость - эти чувства тебе больше не известны. Делается это для того, чтобы ты стал для администрации безопасен. На тот случай, если твое сумашествие вдруг окажеться буйным. И от суицида, на всякий случай, перестраховываются.
Человек носил в себе депрессию, как бомбу замедленного действия, она разрывалась в тот момент, когда вроде бы ничто не предвещало беды. Я своими глазами видел, когда человек засыпал в здравом уме, а просыпался уже ненормальным. Внутри срабатывал тумблер и как стрелки на рельсах, переводили твою жизнь в совершенно другое направление.
Второй месяц я ходил с постоянным страхом оттого, что могу сойти с ума. Это чувство не оставляет тебя ни на секунду. Появилась постоянная спутница депрессии - бессонница. В сутки мне удавалось поспать три, максимум четыре часа. Из них два ночью, два днем.
Я пробовал специально днем не спать, боролся со сном весь день. К десяти часам вечера у меня уже слипались глаза. Я ложился и мгновенно засыпал. Но проходило два часа и я просыпался, и уже не спал до самого утра. Тогда я впервые осознал, что все методы испробованы, надо идти стучаться в отчий дом, а точнее к Господу.
Благодаря отцу, недостатка в христианской литературе я не испытывал. Но до определенного момента все эти книжки лежали мертвым грузом. И вот однажды ночью меня в очередной раз стала окутывать пелена какого-то безумия. Такое чувство, что твое сознание и разум начинают принимать желеобразное состояние.
Ведь я всегда чувствовал, что внутри стержень, а сейчас расплываюсь, как морская медуза. Я сел на нару и как утопающий начинает искать вокруг себя что-либо, за что можно зацепиться,схватил первую попавшуюся мне на глаза брошюру. И не особо понимая смысл написанного, стал читать.
Я собрал в кулак всю оставшуюся волю, дабы удержать рассудок в узде. Он как всбесившийся конь, так и норовил вырваться. Через полчаса я потихоньку стал приходить в себя. После этой ночи стал искать спасение в христианской литературе.
Я бы соврал, если бы сказал, что все ушло в небытие. Депрессия не оставила меня, но появилось ощущение, что Господь рядом, и я, грешный, могу рассчитывать на Его милость.Оно давало моему сознанию маленький плотик в бушующем океане. Я стал потихоньку учиться обманывать свой рассудок. Я говорил себе:
-Надо дожить до следующего длительного свидания, увидеться с отцом, а там будь, что будет.
Пугало то, что уже даже перспектива встречи с отцом меня переставала радовать. Аппатия - одно из главных оружий уныния, а уныние соответственно – первый козырь бесов. Вот так потихоньку, как человек, попавший на болото, и прыгая с кочки на кочку, я потихоньку выбирался из тяжелейшей психологической ямы.
Пришло время и Господь дал мне воочию увидеть, что на самом деле я очень слаб. И все то, что я думал о себе, оказалось ничтожным, если все это не подкреплено духовным тылом. Легкий ветерок уныния и вся моя крепость стала разваливаться. Ведь это были просто кирпичи, сложенные красивыми рядами, но они не были скреплены цементом между собой.
А вера и есть цемент, который все твои лучшие качества скрепляет в монолитную стену, которой не страшны любые греховные ветра.
До Нового года оставались ровно сутки. Моряк опять угодил на «яму». Я разговаривал с отрядником, он поделился со мной предположением, что, скорее всего, ему предстоит этап на «крытую». Вечером пришел шнырь от Студента и передал, что завтра днем меня ждут на санчасти. Там намечался грандиозный сабантуй и всех приближенных сейчас об этом информируют.
Санчасть была резиденцией Студента. На санчасти властвовал зек по кличке Угрюмый. Мужчина, разменявший четвертый десяток, верою и правдою служил Студенту. То, что он сделал в санчасти за какие-то три года, об этом можно было бы снять фильм.
Имея во всем поддержку в лице Студента и остальных авторитетов, он сделал из санчасти место, куда больные мечтали попасть. На общаковые деньги были отремонтированы все палаты. Все больные питались продуктами, которые собирались по всей зоне, и готовились шнырями Угрюмого. Без разницы, кто ты по масти. Это была санчасть, где действительно оказывали помощь всем.
Все, приезжавшие в гости бандиты с воли, по просьбе своих близких, которые отбывали срок, везли самые лучшие медикаменты. Угрюмый действительно, добился потрясающих результатов. За последний год на санчасти не умер ни один человек. Хотя до этого морг, который находился в подвале, порой даже не закрывался из-за постоянного движения туда-обратно.
Администрация видела все это и, соответственно, разрешила Бандиту практически все. Он досиживал тринадцатый год. На санчасти у него была отдельная палата, оборудованная не хуже, чем номер гостиницы средней руки. Возле палаты Угрюмого были отремонтированы еще три комнаты, на случай, если кто-то из братвы попадет на санчасть.
Последнее время в одной из комнат часто ночевал Студент. Угрюмый имел непререкаемый авторитет среди ментов. Обычных контролеров он мог запросто послать куда подальше. Санчасть страдала только от «кумовьев».
Оперативная часть во главе с майором Ивановым спала и видела, как они сместят Слуцкого. Но несмотря на кучу служебных записок в главное управление тот был непотопляем.
Для оперативников лишить зоны власти блатных стало первоочередной задачей. Может, и было бы все хорошо, если бы и им что-то перепадало от Студента. Но он имел дело только со Слуцким и поэтому опера, питались случайными заработками. Точнее, если поймают кого-то с чем-то запретным.
Иванов был настоящий оперативник, гончий пёс. за последний год он явно активизировался. Беда была в том, что все, включая Слуцкого, дико расслабились. А Иванов в это время перевербовал под себя половину колонии.
Братва жила последние дни в предвкушении встречи Нового года. Из разговоров становилось понятным, что гулянка будет не хуже, чем многие люди отмечают Новый Год на свободе. Я сам видел у Бандита ящики с шампанским, водкой, и остальными атрибутами праздника.
Все действо должно было начаться в три часа дня. Планировалось, что братва до двенадцати часов будет пить шампанское, дабы никто не напился и встретил в здравом уме Новый год. С утра тридцать первого я, как обычно, боролся со своей депрессией и идти никуда не хотелось. Но от этого мероприятия никуда не денешься.
Можно было конечно найти причину, но хоть как-то надо было появиться на людях, из обоймы выпадать нельзя. Я решил пойти уже после шести часов вечера. Днем мне, наконец-то, удалось заснуть. А в это время на санчасти происходили события, которые вновь разделят мою лагерную жизнь на два этапа: до и после.
До и после. Эти события станут отправной точкой и время бесшабашного царствования братвы сойдет на нет.
В то утро Слуцкий лично перезванивал Угрюмому на мобильный телефон и дважды предупреждал, что по его каналам прошла информация, что в колонию инкогнито едет проверка из столицы. Он просил, чтобы были аккуратнее с гуляниями.
Но расслабленность и вседозволенность достигли своего апогея. И когда на этаж поднялись три лица в штатском, в комнатах открывали первое шампанское. Громко играла музыка. В коридоре прогуливался один из авторитетов.
На ремне его джинсов висел чехол с мобильным телефоном, он вышел покурить в туалет. Увидев направляющихся к нему незнакомых личностей, он остановился и обратился к приближающейся компании:
-Кто такие, чего здесь забыли?
Если бы он знал на тот момент, кто они такие, то, наверное, отдал бы все, чтобы в тот момент просто стать невидимым. Но он не знал, что перед ним начальник оперативной части главного управления исполнения наказаний. А с ним два его заместителя.
Оперативник подошел к Кацапу и рванул рукой чехол мобильного телефона.
-Это что такое, осужденный?
Кацап, недолго думая, перехватил кисть, вывернул ее и оттолкнул оперативника в сторону.
-Ты чего грабли распускаешь? Охренел совсем!
Надо было видеть в ту секунду лицо генерал – майора. Они молча развернулись и пошли по коридору в сторону выхода. Генерал шагал первый. Два зама синхронно достали мобильные телефоны и что-то стали быстро говорить.
Мой такой долгожданный сон, был оборван страшной сиреной. Я вскочил на ноги, подумав: - Ну вот, приехали. И так уже полудурок, а тут еще какой-то головняк!.
На всякий случай я стал быстро одеваться, благо опыт уже был. Буквально через пять минут в мою секцию вбежали два оперативника и войсковой наряд.
-Осужденный Ильин, времени на сборы нет. В чем есть, только надел обувь и за нами.
Доза адреналина, которая была впрыснута в кровь, отодвинула мою депрессию куда-то на задний двор. Мозг, как в лучшие свои времена, заработал, как баварский двигатель. Смысла спрашивать и тем более перечить, я не видел. Быстро зашнуровав ботинки, я последовал в тесном оцеплении прапорщиков в сторону ШИЗо. Уже идя по стометровке, я спросил у знакомого прапорщика:
-Что за кипиш? Опять кого-то завалили?
Прапорщик, улучив минуту, когда оперативники отстали, ответил мне:
-Димон, вашей сладкой жизни пришел конец. Обьявлено особое положение и сюда едут все, кто только может приехать. Зону будут рвать так, как еще никогда не рвали. Слуцкий на время проведения следствия отстранен от должности, короче беда!
У меня внутри все оборвалось. Я еще не знал тогда, что Слуцкого фактически взяли под домашний арест. Изьяли симкарты из мобильных телефонов и операторы сотовых связей уже предоставляли распечатку его разговоров за последнеие полгода. Только он мог спасти зону от бесчинства спецназа, но сейчас его самого надо было спасать. Он сам ходил под сроком.
Перед входом в ШИЗо, была уже собрана фактически вся «братва», которая имела вес в колонии. Все молчали, прекрасно понимая, что слова здесь излишни. Мы сами себе придумали проблемы.
Из двери ШИЗо вышел незнакомый офицер и по фамилиям стал вызывать. Через полчаса пять камер были заполнены. Еще через час в ШИЗо вошел столичный спецназ. Первый его заход был ознакомительным. Нас выгнали в коридор, раздели до трусов. Пока в камере шел шмон, бойцы охаживали нас дубинками. Били, в основном, по ногам.
Когда мы заползли в камеры, то еще долго не могли подняться с пола, ноги не слушались. Внутренняя и внешняя часть бедра были отбиты у всех поголовно. Потом стали всех вызывать по одному. Меня вызвали одного из первых. Еле передвигая ноги, я вошел в кабинет. Ни одного знакомого лица, кроме майора Иванова я не увидел. Ко мне обратился незнакомый полковник:
-Ну что, осужденный, как самочувствие? Я вижу, уже полегче, передвигаешься на своих двоих. Ничего, к вам вечером ребята еще раз заглянут в гости. Хотя, ты знаешь, есть вариант избежать свидания с масками. Знаешь какой?
Я стоял, опустив голову и молчал.
-Вижу, не знаешь, я тебе подскажу. Сейчас проходишь в соседний кабинет и пишешь отказ от воровских понятий. Приносишь мне листок и свободен. Ну что, как тебе мое предложение? Вариант вроде бы неплохой.
-Вариант-то может быть и неплохой, но неплохой он только для вас. Я особой разницы не вижу. Какая разница, меня «маски» забьют или свои, потом прирежут, - ответил я.
-Да ладно тебе, прирежут, очнись сынок, времена уже не те. У тебя же глаза умного человека, включай мозги, тебе еще жить надо. А эта бумажка спасет тебе жизнь.
Я лихорадочно соображал, как мне поступить, но особых вариантов не находил. После такого отказа только на промку работать или в «козы» прыгать. Я себе этого не представлял.
-Ведите меня в камеру. Я ничего писать не буду.
Они посмотрели на меня, как на сумасшедшего.
После того, как все прошли через этот кабинет, наше количество на ШИЗо уменьшилось ровно на треть. Десять человек отпустили на бараки, все прекрасно понимали, что они написали отказ. Но сейчас об этом мало кто думал. Мы ждали вечерних гостей. Вечером «маски» ворвались и прошлись по нам уже по-настоящему.
Когда двери камеры захлопнулись, кто не мог, тому помогли снять одежду и все легли на холодный бетон. Били очень сильно, крик стоял такой, что менты потом рассказывали, что в близлежащих домах было слышно.
Кое-как мы переночевали. Когда взошло солнце, стали появляться мысли, что лучше б этот день и не начинался. Ребята в масках пришли к нам вместо обеда. На второй день все было больнее в два раза, так как били уже по свежим синякам.
Когда в очередной раз один из придурков угодил резиновой дубиной в место, где был сильный ушиб на ноге, я отключился. Спасло то, что свои не бросили, когда прозвучала команда, «быстро суки по камерам»! меня под руки затянули в камеру. В противном случае, спецназ, занес бы «на ногах».
Все тело было как один большой синяк, ноги
в некоторых местах были не синии, а чёрные.
Вечером, когда офицеры разошлись, мы договорились с прапорщиками и они открыли все наши пять кормушек, дабы мы могли переговариваться камерами. Решение было принято и завтра, как только спецназ открывал бы чью-то камеру, все присутсвующие должны были перерезать вены. Другого выхода не было. В противном случае мы можем отсюда все выйти инвалидами.
Уже сейчас многие мочились с кровью, это притом, что никто из врачей нас толком не обследовал. А перерезанные вены - сразу вызовут врачей. Прапорщик принес в каждую камеру использованные одноразовые станки. Нам предстояло за ночь вынуть узенькие лезвия и ждать своего часа.
Всю ночь я не сомкнул глаз. Мне не было страшно резать вены, так как мы и так уже были избиты, практически, до полусмерти. Было страшно другое - это все-таки попытка суицида.
Меня больше всего волновала христианская сторона этого поступка. Как Господь посмотрит на это. Но в итоге я решил, будь что будет. А отказаться резать вены - это подвести всех. Самым главным было не перестараться, надо было лишь слегка надрезать вены. А попробуй, рассчитай, ведь не каждый день ты перерезаешь себе вены.
В противном случае, если вену перережешь полностью - это уже серьезная медицинская операция. Ведь вены, как пружины. Один конец уйдет в сторону плеча, а один к кисти. И потом долго врачи будут искать у тебя под кожей концы, чтобы соединить их скобами.
Мы ждали спецназ к обеду, а они пожаловали на завтрак. Договоренность была такая, что как только твою камеру открывают, все одновременно перерезают вены. Я как мог, особо не зная молитв, просил Господа, чтобы он смилостивился над нами.
Начали с самой дальней камеры. Наша была последняя. Мы вчетвером стояли перед дверью, с закатанным рукавом левой руки, сжавши лезвия пальцами с такой силой, что у всех капала кровь с порезанных пальцев. Это были минуты, котороые превратились в вечность. Мы слышали, как с лязгом открываются двери: крики, удары, мат. Лязгнула засовами соседняя камера, следущие мы. Потом разом как-то все стихло, до нас донесся голос, который кричал:
-Вы что, бараны, совсем озверели? Фельдшера сюда, срочно!
В коридоре началась суета. Через какое-то время по звукам, доносящимся из коридора, стало понятно, что появились медицинские работники. Произошло следующее. В первой камере ребята перестарались и практически не надрезали, а перерезали себе вены.
Спецназ, увидев это, не стали их бить, а пошли к следующей камере. Такая же картина ожидала их в трех следующих. Командир отряда спецназовцев в это время допивал чай в контролерской. Не услышав обычных звуков, которые образуются от соприкосновения резиновой дубины с телом, он поспешил направиться в коридор, где разворачивались эти события.
Проходя мимо первой камеры, его глазам предстала картина, которая его, боевого офицера, привела в шок. Пол камеры полностью был залит кровью. Двое ребят были без сознания, а двое медленно истекали кровью. Тут до него дошло, что произошло.
Господь, в который раз, был милостив ко мне и мне не пришлось наносить добровольно себе увечья. В зоне, узнав об этом, каким-то образом через родных, сообщили в местную прокуратуру. К вечеру в ШИЗо уже был областной прокурор по надзору. Как ни вымывали шныри пол камер, запах крови пропитал все ШИЗо. заходя в каждую камеру и беседуя с нами, прокурор находился в полуобморочном состоянии.
Отдельное спасибо фельдшерам. При слабом освещении, без условий и медицинских кушеток, они позажимали у всех порезанные вены скобами. Всем ребятам перевязали руки. И как не настаивали фельдшера, никого из порезавших себе вены не дали перевести в санчасть. Всех оставили в камерах.
Мы добились своего, спецназ вывели за пределы колонии. Началась прокурорская проверка. Конечно же, никого не накажут, но мы в какой то мере, хоть и не все, но сохранили своё здоровье.
Три дня нас никто не трогал , ждали, пока улягутся прокурорские проверки. Или давали время восстановиться и еще раз подумать над предложением со стороны полковника. На четвертый день контролер назвал мою фамилию и сообщил, чтобы через минуту я был готов. В кабинете состав присутствующих с нашего первого свидания не изменился.
-Как здоровье? - поинтересовался полковник.
Я молчал.
-Я же говорил, что глаза умные, - обратился он к своим коллегам.
-Все вены порезали, а у этого руки чистые. Ну что, будешь писать или нашу встречу перенесем еще на несколько дней? Половина ваших блатных уже написали отказы. Конечно, ты сейчас думаешь, что «мусорам» веры нет. Но ничего, даст Бог, выйдешь отсюда, сами тебе все расскажут.
-Гражданин начальник, Вы же лучше меня знаете, что каждый отвечает только за себя. Кто там что писал, мне безразлично. А отказываюсь писать не из-за того, что я фанатично предан идее. У меня просто выбора нет. «Козлом» по масти быть не хочу, «мужиком» не смогу. Так что я, скорее, заложник обстоятельств, чем идейный борец.
На этой зоне не спросят. Но мало ли, придется куда-нибудь поехать по этапу, а тюремная почта работает быстрее интернета. Вот такой мой ответ на Ваше предложение. Бить нас дальше смысла нет. А теперь вопрос?-Почему вы обращаетесь с нами, как будто мы Родину предали?
Он сидел и что-то быстро писал у себя в планшете. Затем поднял голову и спросил:- Ты закончил? Я кивнул головой.
-Знаешь, а я еще с тобой поиграю. Если ты такой умный, то через пятнадцать минут в ШИЗо опять войдет спецназ, а ты пойдешь в зону. И доказывай потом, что ты ничего не писал. Остальные ведь останутся и их будут бить. А ты, как ни странно, уйдешь перед самым избиением. Может тебе-то и поверят, но осадок останется.
Этого я боялся больше всего. Можно было терпеть все эти нечеловеческие побои, можно было стоять до конца. Но потом опера могли повернуть все так, что все то, что ты претерпел, оказывалось никому не нужным.
-Хорошо, товарищ полковник, можете меня отпускать. Первое, что я сделаю, я напишу три жалобы на имя прокурора в район области и столицы. Сейчас же заверю их в спецчасти и найдутся люди, которые дадут им ход.
Это раньше, я по понятиям, не мог писать жалобы, но вы ведь хотите сделать меня отказником, а отказнику, терять нечего. И думаю, фельдшеры с удовольствием снимут все мои побои, так как вашего брата, к сожалению, не любят нигде.
Полковник вида не подал, что напрягся, я это почувствовал, хоть и выдержка у него была железная.
- Напугал козла капустой. Да не одна жалоба не выйдет из колонии, если я дам указание. Или ты этого не понимаешь?
-Я все понимаю, но у меня нет других вариантов.
-Отведите его в камеру. И давайте остальных, по-одному.
Вечером подошел к кормушке прапорщик и сообщил нам, что всем дали пятнадцать суток ШИЗо.
В течение, оставшихся десяти суток на этап уехало пятнадцать человек, в зону поднялись я и еще четверо ребят.