1.
Где-то в средней полосе России, вблизи небольшого посёлка под названием Бурашево, с незапамятных времён разместилась психиатрическая лечебница – пансионат, – отполированный затерянный мир с дивной, редких видов растительностью, средиземноморскими лианами; вьющимся, ползущим высоко по стенам виноградом, заглядывающим в окна, и даже искусственным водоёмом с пузатыми радужными рыбами, которых гоняли пираньи, невесть кем и когда завезёнными: то ли ради забавы, то ли ради эксперимента для проверки на выживаемость.
Вокруг пруда, важно вытягивая ноги, – так печатали шаг караульные, заступая на смену у Мавзолея, – вышагивали три павлина, подёргивая своими длинными хвостами, беззвучно волоча по пыли сложенным в веер роскошным оперением. Время от времени они наклоняли венценосные головки, заглядывая в зеркальную гладь воды; казалось, что птицы наблюдали за рыбами, но, на самом деле, они просто любовались своим отражением.
Территория лечебницы-пансионата занимала огромный, в несколько гектаров, участок земли, огороженный высоким бетонным забором. Раз в году июньские перезрелые тополя буйствовали во время цветения; снежные заносы из пуха задерживались вдоль бордюров, плавали на поверхности неглубоких луж, и тогда у некоторых прогуливающихся пациентов создавалось ощущение, что пройти по ним можно, не замочив обувь. Неопознанного цвета скамейки-призраки имели неприглядный вид, однако неизменно пользовались спросом: в хорошую погоду здесь хотелось посидеть в уединении, пострекотать о чём-то своём без боязни быть подслушанным посторонними.
Местные трудоспособные жители Бурашева подрабатывали в лечебнице. Не имея специального образования, они ухаживали за постояльцами за грошовую зарплату. Постоянной темой разговоров мусолились забавные истории о персоналиях пансионата. Говорить больше было не о чем. Частенько, они подшучивали над собой: "ой, у меня бурашки взад-вперёд побежали", намекая на то, что кто-то из них сморозил очередную глупость.
А лежали здесь с психическими заболеваниями, в основном, люди творческих профессий, большей частью – неудачники, социопаты, но попадались изредка и зоотехник, и даже местный конюх Иван, которого однажды лягнула в левое ухо лошадь после того, как он додумался напоить её дорогим мускатом, что привезла в подарок племянница для празднования Дня Конституции.
Буйных не держали, только тех, кто в пограничном состоянии. Несмотря на всякого рода мании и страхи о преследовании, все они были страшные жизнелюбы. Жизнь за пределами забора существовала для них только в форме шумов и звуков, доносящихся с железнодорожной ветки, по которой проносились электрички или с небольшого лётного поля, откуда взлетали кукурузники для опыления посадок картофеля отравой от колорадских жуков. Некоторые из числа пациентов, ворочая глазами из стороны в сторону, провожали воображаемые вагоны, или медленно уводили взгляд в бездонное небо, представляя набирающий высоту самолёт...
2.
Альбина Александровна пришла с прогулки. Шелестя тонкой подкладкой в крупную клетку, сняла лёгкий плащ, сменила туфли на тапочки и подошла к зеркалу посмотреть, не нужно ли причесаться или освежить лицо холодной водой от назойливого тополиного пуха.
В свои восемьдесят три года она выглядела безупречно, как женщина, которая не вылезает из spa-салонов, косметологических кабинетов и тренажёрных залов. Её возраст по внешнему виду был неузнаваем и непознаваем. Пепельные волосы, изящно разрублены прямым пробором, схвачены чёрной резинкой в тонкий пучок, как у тинэйджеров, который она каждое утро выбрасывала сама, без чьей-либо помощи.
Тюбик с детским кремом "Нуф-Нуф" не стоял без дела. Дважды в день Альбина Александровна выдавливала немного бледно-жёлтой массы на тыльную сторону кисти и вожделенно выглаживая, массируя долго и сосредоточенно руки, придирчиво рассматривала каждую случайную заусеницу или неровность ногтя. Чистоплотная до фанатизма, она содержала себя в полной боевой готовности. Лукавые, со странной поволокой, блестящие глаза часами выискивали погрешности в своём внешнем виде или одежде.
В завершение осмотра она, похлопав себя по бёдрам и довольная тем, что всё в идеальном порядке, переколола с пояса халата под воротничок булавку от сглаза, уверенная в том, что только благодаря этой нехитрой защите от завистников и недоброжелателей остаётся долгие годы в здравии и покое. С левой стороны груди на цветном байковом халате блестела брошка-цветок со стеклянными вставками под аметист. Каждое утро Альбина Александровна хлопком ладони проверяла, не потерялась ли драгоценность. Что бы ни происходило в её жизни за последние шестьдесят лет, ценнее этой брошки не существовало ничего.
Кто бы мог сказать, что любовь без взаимности ломает жизнь и делает человека несчастным? Может быть, это и происходило с кем-то за забором лечебницы в иные времена и столетья, но Альбина Александровна жила только любовью: шестьдесят лет кряду ждала из армии своего возлюбленного, и именно это ожидание составляло счастье всей её жизни. Она ежедневно писала письма на адрес воинской части, рассказывая о своей, не слишком насыщенной интересными событиями жизни, бывшему однокласснику Стасику Ивко, к которому однажды и навсегда воспылала чувством нежным и крепким. Этот ритуал предварял подготовку чистого листа бумаги и шариковой ручки, из которой она извлекала стержень, сжимала посередине его стволик передними зубами, чтобы подалась паста и старательно завинчивала корпус назад. Подкладывая под руку носовой платок, преданная подруга начинала своё неспешное повествование.
3.
До обеда оставалось два часа. В холл перед входом в столовую стягивался народ посидеть, перекинуться парой слов друг с другом, понаблюдать за медсёстрами, похожими на белых капустных бабочек, летающих по коридору с подносиками для раздачи таблеток лежачим пациентам.
Альбина Александровна, переодевшись в спортивный костюм и полукеды, тем самым потакая своему желанию выглядеть стройной, подтянутой, как "железная леди" Маргарет Тэтчер проследовала к креслу у окна с книгой, прижатой к груди. Добросовестно сдвигая закладку по строкам текста, машинально пролистала несколько страниц. Вскоре книга бесцельно останется лежать на коленях: за пределы её внимания уплывут в туман сложные отношения Скарлетт и Ретта Батлера, а взор устремится на высоченную ель за окном, в её обществе не чувствовалось собственного одиночества, казалось, живое дерево дирижировало зелёными ветками с серебристыми иголками на концах, пытаясь рассказать какую-то свою долгую историю жизни.
Альбина Александровна настолько сосредоточилась на созерцании этой успокаивающей картины, что не заметила, как кто-то приблизился и разрушил её хрупкий мир, обретённый в состоянии медитации.
– Ой! У вас развязался шнурок! Позвольте, сударыня, я отважусь Вам помочь, – услышала она басистый голос мужчины, который стоял перед ней на одном колене. – Честь имею представиться: Орест Олегович Миловзоров-Приокский!
Не дожидаясь ответа, он бережно соорудил неумелыми пальцами огромный бант из шнурка. Она опешила.
Откуда ни возьмись, как из-под земли выросла щуплая фигурка Воли Владимировны; подглядывания и подслушивания наполняли её жизнь профессиональным смыслом и ответственностью: каждый вечер она докладывала все новости за день дежурной медсестре и ещё кой-кому. Её налакированный чубчик, бледное, плоское лицо, напоминающее по форме подошву (широкие скулы, впалые щёки и нижняя челюсть с неправильным прикусом), с невыразительными, близко поставленными глазками придавали внешности что-то пионерское: казалось, она вот-вот вскинет руку ко лбу и отдаст салют. Помимо донесений, её томило страстное желание выполнить свой долг перед Родиной – пустить под откос вражеский эшелон, так как считала себя дочерью партизанского отряда, хоронившегося в глубинке белорусских непроходимых лесов.
– Наверное, наших девушек в полон везут! – горестно вздыхала она, заслышав дробный стук колёс электрички.
А ещё временами её терзала горячечная мечта. За забором на взгорье притаился родник; неглубокий, спрятанный от солнечных лучей, он пузырился песочными воланами, которые не пугали мутностью, а наоборот завлекали, ибо поражала прозрачная прохлада, утоляющая жажду пересохшей глотки. Кто-то набирал здесь эту воду для солений, кто-то приходил омыть лицо, мысленно очищая заблудшую душу, а кто-то делал всего лишь глоток, но люди тянулись тёмной цепочкой постоянно, а Воля Владимировна мечтала устроить здесь платную поилку для всех прибабахнутых, которые живут по другую сторону забора.
Присев на корточки, Воля Владимировна оттолкнула Ореста Олеговича и мгновенно перевязала шнурок тугим замысловатым узлом, который можно было срезать только ножницами. При этом она шевелила тонкими губами, проговаривая по поводу и без повода свою любимую фразу: "Вот ведь! Ничего не умеют... Ну просто – кино и немцы!"
Орест Олегович поселился в лечебнице лет десять назад. Неудавшаяся карьера кинорежиссёра подкосила пытливый страстный ум, непомерные амбиции требовали самореализации, но ей так и не удалось осуществиться. В голове теснилось множество сценариев, идей и замыслов; не востребованные, они, в конце концов, превратились в труху от невозможности воплотиться во что-то стоящее, обеспечивая, тем самым, постоянное место проживания их владельца в столь специфическом учреждении.
Высок, немного грузен, он походил на красавца Че Гевару, дожившего до старости, с неизменной береткой на пышных седых волосах с причёской "под каре"; клетчатый шарф вокруг шеи придавал ему богемный вид с примесью страстности латиноамериканского революционера. Кроме того, ему зачем-то позволили носить потёртый кожаный плащ с длинным регланом, напоминающим гестаповский фасон, чем приводил в восхищение всех окружающих. Воля Владимировна, провожая глазами прогуливающегося блистательного офицера, затаив дыхание и прикусывая носовой платок в предощущении какого-то грандиозного события, восклицала: "Ну просто кино и немцы!"
– Дорогая! Позвольте к Вам так обращаться, – проговорил обворожительным голосом Орест Олегович, по-юношески касаясь губами раковины точёного ушка Альбины Александровны. – Я хочу предложить Вам провести со мной свободное от досуга время, несмотря на то, что время наше, хоть поварёшкой ешь. Завтра мы поедем кататься на лодочке!
Воображение застигнутой врасплох женщины мгновенно представило великолепный ярко-зелёный ялик с мягкими алыми сиденьями, но тут же эту картину перебила другая, более важная мысль: нужно срочно посоветоваться со своим возлюбленным Стасиком – а допустимо ли принять такое, почти непристойное, предложение? Позже, убористым витиеватым почерком она на пятнадцати страницах тетрадных листов изложила своему возлюбленному суть вопроса.
4.
На следующий день добрая половина персонала и пациентов лечебницы вывалила на берег реки - посмотреть диковинное зрелище, как семнадцать крепких мужиков тащили явно рассохшуюся тяжеленную шлюпку, невесть где раздобытую по заказу Ореста Олеговича. Опустили её на песок, потом ещё долго приноравливались, подталкивали посуху, устанавливали вёсла в уключины и, наконец, "судно" спустили на воду. Самозванец-капитан занял место на носу лодки и, воображая себя Петром Первым, громко и зычно крикнул, блеснув лукавыми глазами из-под козырька: "Эй, Европа! Ты где?"
Воля Владимировна наблюдала происходящее, сидя на берегу, подстелив газетку, чтобы не зазеленить травой светлую юбку.
– Ну, евроазиат, ты у меня станешь настоящим славянином!.. Я добьюсь, чего бы мне это не стоило! – вполголоса пробубнила она и послала далеко в сторону через плечо плевок ядовитой слюны.
Орест Олегович галантно подал руку Альбине Александровне и воскликнул:
– И как же мы назовём наше судно, дорогая?
– "Стасик", "Стасик", – без промедления ответила гостья, как будто проверяла на слух драгоценное имя.
– А Вы что, хотите его увековечить? – ревниво передёрнув плечами, переспросил он.
Прогулка оказалась не долгой. Лодка быстро стала давать течь. Семнадцать бутылок водки, выданные Орестом Олеговичем местным мужикам в качестве вознаграждения, себя не оправдали. Альбина Александровна решительно взялась вычерпывать холодную воду: сначала старой консервной банкой из-под чёрной икры, обнаруженной под сиденьем, а затем ей в голову пришла более светлая идея во спасение - использовать ещё и свою туфельку. Ножки её заледенели, но внутри пылал жар; незнакомое чувство азарта необычного приключения волновало и тревожило. Чтобы более не испытывать судьбу, решили причалить.
– Ну что, барышня,.. нака-та-ли-ся-а-а-а?.. – язвительно и радостно прозвучал писклявый голос Воли Владимировны. Чувствовалось, что её ревность отошла на задний план, явно уступив место торжеству по поводу неудавшегося путешествия.
Утро принесло нерадостные новости: Альбина Александровна слегла с ангиной. Температура подскочила до 38 градусов; медсестре пришлось вызвать врача для консультации по поводу начала лечения антибиотиками. Неожиданно дверь с шумом распахнулась, и как будто штормовой ветер закружил по комнате. Больная инстинктивно подтянула к подбородку край одеяла; смущение и стыдливость страдальчески бередили душу и без того томимую собственной виной.
– А я вот лекарство принёс, – отворачивая вышитое по краям красными петухами полотенце и освобождая литровую банку с горячим пивом, сказал Орест Олегович, явно гордясь собой. – Вмиг поставит Вас на ноги, дорогая...
Альбина Александровна отнекивалась, вяло сопротивлялась, но, – что делать? – нужно привыкать к новым условиям и соглашаться, чтобы быстрее поправиться. Кроме того, теплое чувство доверия к своему спасителю уже начало завоёвывать её наивное сердце.
В пакете, который он поставил на стол, что-то подозрительно звякнуло. Содержимое в виде пяти пол-литровых банок было аккуратно извлечено и расставлено рядком.
– А после пивка нужно обязательно поставить Вам банки, чтобы воспаление не пошло дальше, на лёгкие, – непререкаемым тоном пробасил Орест Олегович. – Вы должны выздоравливать, сударыня, нас ждёт большая работа. Я ведь намерен предложить Вам главную роль в моём фильме. Мне и Рената Ибрагимова уже дала согласие на роль второго плана. О сценарии я поведаю позже, а пока – это секрет.
Тут он глубокомысленно замолчал, наблюдая за реакцией восходящей звезды – новоявленной героини его фильма.
Неожиданно в небольшой просвет двери просочился, пульсируя странными вибрациями, узнаваемый крик Воли Владимировны:
– Я больна, вы слышите, я страшно больна! По ночам меня стали мучить цветные сны... Боже мой, это не к добру! Вот посмотрите, это плохо кончится!
Она неслась по длинному коридору, приостанавливаясь и приближая губы к каждой двери, повторяла одни и те же фразы, чтоб всем было понятно: наступают ужасные времена, и грядущие события не сулят ничего хорошего.
5.
Пророческие предсказания Воли Владимировны не заставили себя долго ждать. Через два дня постояльцев "обители сумасшедших сердец" (слышалось, порой, от работников и такое ироничное название лечебницы) потрясло известие о смерти Прокопа Андреевича Белоштанова, светлого доброжелательного старичка, постоянно предлагающего свою алюминиевую ложку всем и каждому. Его заботой и неустанными хлопотами было главное – чтобы все были сытыми.
Постояльцы собрались в холле, шушукались, растерянно смотрели друг на друга; никто не хотел признаваться, что боится остаться не накормленным и все со страхом переживали опасения по поводу того, что теперь-то уж точно всем грозит голодная смерть. Ушёл из жизни важный человек, следящий за порядком в столовой. Поговаривали, что ложка служила простым прикрытием, легендой для бывшего кагебешного сотрудника, а ещё удобным подспорьем держать всех под контролем и подозрением, чтобы фиксировать проступки и оценивать их вредоносность для страны.
Гроб с телом установили в актовом зале. Воля Владимировна крадущейся походкой, как будто боясь разбудить усопшего, подошла к изголовью и уселась на краешке стула. Белый кружевной платок хранимый для особых случаев беспрерывно прикладывался к сухим глазам, промокая несуществующие слёзы, а морщинистые губы шептали, словно молитву: "Вот, я же говорила, говорила, что цветные сны не к добру!.. Ужас какой-то! Ну просто – кино и немцы! Я же говорила, говорила... То ли ещё будет...это только начало!.." При этом она перекатывала во рту конфету "дюшес"; судя по оттопыренному карману вязаной кофты, запасы этого лакомства заготавливались на весь день заранее. Вполне возможно, что ей хотелось перебить запах земляничного мыла, которым санитары старательно вымыли тело - это было скромным завещанием покойника, как и просьба положить его в гроб в спортивном костюме "адидас".
Прокоп Андреевич лежал, уставив сановитый нос в потолок; от проникающих сквозь неплотно занавешенные шторы солнечных бликов по его лицу бегали желваки, а руки, сведённые на груди, притягивали взгляд татуировкой на пальцах с надписью "СССР"; сквозняк лениво ерошил седые локоны, складывалось впечатление – он готов к старту. Птицы за окном старались оживлённо выговорить накопленное за ночь.
Небольшая кучка пациентов плавно перетекала из холла в актовый зал. Шли, тихонько подталкивая друг друга: никто не отважился быть впереди процессии. Некоторые сообразили сорвать с клумбы ромашки, а кто-то предпочёл клевер, выдранный из травы. Тишина притемнённого пространства как будто уравняла всех, стирая с лиц диагнозы и чувства, делая всех похожими в своём неожиданном понимании случившегося. Похоронили Прокопа Андреевича тихо, без музыки, врачи боялись непредсказуемой реакции пациентов, рассудили, что лишние эмоции ни к чему хорошему не приведут.
6.
Июнь донимал жарой. Воля Владимировна сидела на скамейке и обмахивалась подолом своей шикарной юбки-плиссе карамельного цвета.
– Вот жарища-то! Ещё только начало лета, а уже и дышать нечем! – негодовала она, наблюдая за павлинами, которые вяло царапали и разгребали когтями сухую землю, пытаясь устроиться в углублениях, ища хоть немного прохлады.
В такую пору, случалось, Воля Владимировна наблюдала, как июньская небожительная теплынь вдувала шторы внутрь, они пузырями округлялись в проёмах окон и не лопались лишь от беспечности жильцов, а она ходила по комнатам с указкой и острием нервно тыкала в пузыри и подолгу ждала вздох ясного утра. А бывало, представляя себя птичкой-невеличкой, она следила с высоты зорким глазом за всем происходящим на территории пансионата.
Юбка не помогала. Вскоре в голову пришла авантюрная идея – пофорсить на велосипеде, а заодно разогнать тоску и прохладиться.
Сходу, вскачь, нарочито быстро виляя колесом, Воля Владимировна безрассудно давила бабочек и отдельных сородичей, плакучую листву средиземноморья, выискивая щелкунчиков и другую неизвестную живность, ещё не придушенную жарой. В цветных спицах колёс, украшенных разноцветным мулине, увядал тополиный пух.
Вдруг она заметила, что тонкий ручеёк пламени заскользил вдоль бордюра тротуара, и дунул во все стороны; как по бикфордовым шнурам пошёл сметать скопившиеся клубки навязчивого пуха и, округляя лужи, перескочив шнурованные ботинки охранника, легко перепрыгнул в окно ординаторской; там вспыхнул яростно и весело от спирта в склянках, а потом прямиком – на кухню, где притаились красные баллоны с газом. Взрыв повалил стену, от которого захлопали сиротские одеяла лежачих больных, на них потом и свалят вину, не мучаясь долго в поисках причин пожара. А снаружи все вокруг смотрели обалдевшими глазами на высоченную стену огня, за которой ещё долго звучали собачьи повизгивания, да вой ни в чём неповинных людей.
Откуда ни возьмись, появилась стая ворон. Птицы то пикировали сверху, то зависали над толпой и заглядывали в глаза столпившимся, выхаркивая гортанные хриплые звуки, добавляя неразберихи, суеты и страха. Вдруг в одном озарённом окне появилась обнажённая фигура одной из так называемых лежачих. Это была потрясающая женщина, которая воздев руки к Богу, что-то невыносимо кричала и мотала головой с распущенными волосами, напоминая Юдифь, а потом так и сгинула бесследно в огне.
А с другой стороны здания, добежав до деревянной постройки, огонь мгновенно слизнул кучу сухих листьев и переметнулся на стену. Всё запылало, затрещало и в считанные секунды затянуло дымом и пламенем. Отовсюду слышались вопли людей, перемешанные с криками павлинов; умиротворение и покой летнего благодатного дня сменился ужасом непредсказуемости развития событий.
Орест Олегович рванул на себя дверь комнаты Альбины Александровны. Всё – в дыму; огонь тюльпаном лизал абажур настольной лампы, едва различались свисающие лохмотья обгоревших штор, напоминающих декорации какого-то страшного спектакля... Он бухнулся на колени и инстинктивно пополз к кровати, где она лежала без признаков жизни, расслабленная, как тряпичная кукла; поднял на руки безжизненное тело, казалось, оно почти ничего не весит.
– Ну что же ты, девонька моя, – переходя на "ты", лепетал он, – распахни глаза, Альбинушка, горлица моя, я же обещал тебе рассказать сценарий нашего фильма, очнись, послушай меня! – речитативом сыпались фразы одна за другой.
Он то нежно прикасался пересохшими губами к её лицу, то ко лбу, к волосам, в страхе, что она уйдёт в иной мир навсегда, туда, где не будет рядом его, не будет ничего сущего, живого, никакого счастья и радости видеть её такой строгой и чувственной, с укоризненным и немного смущённым взглядом... Казалось, его собственная жизнь зависит от этого хрупкого существа, от этой милой женщины, которую он почти боготворил,... и вдруг он начал молить Бога, не зная слов молитвы по-настоящему, о том, чтобы она осталась живой и невредимой. И наконец он заметил, как дрогнули её ресницы...
7.
Прошло четыре месяца. Повезло с бабьим летом. Теплынь простояла почти до октября. Несмотря на серьёзные последствия разрушений после пожара, здание пансионата отремонтировали довольно быстро: частично - за счёт бюджетных средств, после яростной битвы с местной администрацией за определённую сумму, частично - за счёт спонсоров, по договорённости, что их родственникам будут обеспечены повышенное внимание и надлежащий уход. Пострадало больше всего левое крыло главного корпуса, его и пришлось восстанавливать, а в правом проведён лишь косметический ремонт, в том числе смахнули пыль в чудом уцелевшем актовом зале, где намеревались теперь устроить вечеринку.
Как ни странно, это богоугодное заведение для умалишённых не имело той примитивной казенщины по колориту стен и прочей сиротливости советских лечебных учреждений, когда в хозяйстве даже нормальной краски для стен днём с огнём не сыщешь, а из мебели - лишь партийный утиль.
И вот, в конце октября на дверях актового зала появилось красочное объявление, обрамлённое виньетками, что тогда-то в 19.00 часов состоится праздничный концерт и пенсионное благотворительное пати в честь Анджелы Дэвис.
Заинтересованные собрались у афиши для обсуждения предстоящего события. Политическая вывеска служила лишь добротной маскировкой; на самом деле планировалась вечеринка с танцами и буфетом по поводу окончания строительных работ. Большинство пациентов с трудом пытались связать в единое целое новомодное словечко "пати" с необходимостью моральной поддержки негритянской активистки, умело раскрученной советской пропагандой и телевидением.
– Пати в кровати... – прозвучал хихикающий гнусавый голос за спинами собравшихся, но реакции на шутку не последовало. Все сосредоточенно думали: как быть? А нет ли тут какого подвоха?
Альбина Александровна обречённо разглядывала содержимое своего чемодана: из его недр резко пахнуло затхлостью и застарелым запахом лаванды. Она перебирала юбки, платья, на одном из них заметила дырочку, проеденную молью, (не забыть бы заштопать!), но ничто не радовало её взгляд. "Надо бы что-то новенькое прикупить по такому случаю!" – горестно подумала она, зная, что ни времени, ни денег на обновки у неё нет. В конце концов, было подобрано серое скромное платье с воротником стоечка. С опаской она прильнула к зеркалу. Янтарные бусы жёлтыми бликами подсвечивали её шею и подбородок. Брошка – подарок Стасика – перекочевала с халата на платье, а туфли на высоком каблуке дополнили наряд.
В актовом зале освободили середину, приставив стулья, сбитые в ряды, вдоль стен; на столе, покрытом красной, как коммунизм тканью, установили радиолу, а рядом разложили голубые виниловые пластинки фирмы "Кругозор". Дело шло к вечеру. Проникающее сквозь узкие проёмы не плотно смыкающихся штор закатное солнце делило светлыми полосками танцпол на равные части.
Всё начиналось вполне пристойно. Нервный шёпот и ожидание чего-то волнующего электризовало обстановку. Главврач проговорила хорошо поставленным голосом короткий приветственный монолог. Все зааплодировали. Короткая пауза, и вот, что-то зашипело, как на сковородке и, спустя секунды, музыка взорвала зал. Песни Бабаджаняна будоражили кровь и чувства разлетались во все стороны, как брызги от брошенного в воду мяча. Кто-то пританцовывал; кто-то сидел в углу, и методично качаясь в наклонах, думал о чём-то своём; кто-то подпевал затасканные строки старых песен из прошлой жизни.
Орест Олегович появился в клетчатом пиджаке, камуфляжных штанах, с напомаженными волосами, зачёсанными назад. Он выпросил у Альбины Александровны крем "Нуф-Нуф" и теперь туфли его лоснились, как щёки малыша-крепыша. Из кармана брюк, белея серебристой фольгой, выглядывало горлышко бутылки шампанского, которая приятно холодила бедро.
- Вы что тут собрались богатый внутренний мир открывать? – спрашивал он в пространство каждого, кто попадался на пути.
Откуда ни возьмись, появилась никому не известная сутулая кляча, которой сразу дали кличку – Проныра. Высокая, с мелкими редкими кудряшками на крупной голове, в короткой, шириной в ладонь, чёрной юбке, прозрачной газовой блузке, под которой просвечивал бюстгальтер третьего размера, наполненный по всей видимости ватой для пухлости и соблазнения, но явно не роскошной плотью женщины средних лет, профурсетка направлялась от сцены к центру зала разболтанной походкой и интимным голосом вопрошала каждого второго и третьего:
– Ну! Кто сегодня отдаётся, хочешь, покажу как? Или все тут девственницы собрались? – при этом, она зычно хохотала, откинув голову назад.
По всем приметам повышенный гормональный фон явно накалял атмосферу общего веселья. Грохочущие ритмы меняли людей; словно под наркотическим воздействием они преображались, чувствуя себя свободными от комплексов и зажатости.
А когда затрещал шейк, то тут уж выпендрился Орест. Поднимая по очерёдности то одну ногу, согнутую в колене, то другую, он склонялся над ней, едва не касаясь локтями, то вдруг просто тихо качался в ритм, совершая замысловатые пассы руками. Некоторые парочки, забывая про музыку, останавливались и завистливо наблюдали за происходящим, а потом пытались неумело подражать, в надежде произвести неизгладимое впечатление на окружающих.
Объявили белый танец. Воля Владимировна неистовствовала. Пробираясь сквозь толпу, бесцеремонно раздвигая парочки в стороны, она буквально пролетала по залу в поисках Ореста Олеговича с надеждой поправить ему галстук, будто бы съехавший в сторону, как повод к тому, чтобы пригласить на медленный танец. Она не знала, что галстук в ромашки, как он хотел, не нашли и поэтому пошёл с гордой брутальной грудью; из-за ворота апаш дико и весело торчали два кудря, истинно кучерявые, а не после какой-нибудь там шестимесячной завивки.
Душераздирающие слова антоновской песни "у меня нет тебя прекрасней, но ловлю я твой взгляд напрасно..." практически на автопилоте направили стопы Ореста к ряду стульев, где с гордой прямой спиной восседала Альбина Александровна. Он сделал паузу, ожидая, что она поймёт намёк, но, не выдержав, сам подошёл и, склонив голову коротким кивком, пригласил на танец.
Она легко и нежно, как скрипка в футляр, вошла в его объятья. Ещё разгорячённый энергичными движениями после исполнения шейка, он прижался потной щекой к её холодному виску. Она не отстранилась. Проникающие в самую душу, требовательные слова: "а я повторяю вновь и вновь: не умирай любовь, не умирай любовь, не умира-а-й любовь!" могли легко и мёртвого поднять с постели.
На этом карнавале обречённых Альбина Александровна выглядела самой выразительной: в платье а ля Одри Хепберн она была живописна в своей сексуальности – ломкие ключицы, мальчишеская грудь и неожиданно упитанная поджарая попка и, при этом, царственные жесты роковой женщины дополняли образ таинственной незнакомки. Сверкающие глаза заменяли даже самые дорогие бриллиантовые украшения.
Заметив танцующих Ореста Олеговича и Альбину Александровну, Воля Владимировна растерялась, сникла и пошла с независимым видом к буфету, откуда неслись вкусные запахи от свежих беляшей и пирожков с капустой. Недолго думая, она купила четыре пирожка и умяла их, запив холодной газировкой. Настроение как будто дало крен в сторону улучшения. Рядом за столом, дожёвывала бутерброд с колбасой краснощёкая Варвара – шеф-повар столовой, похожая на масленый привокзальный чебурек, а, точнее, на румяную шанежку. Воля Владимировна, пообещав что-то толстухе на ухо, захватила её в плен и, подталкивая коленом под зад, повела в зал, приговаривая звонким пионерским голосом:
– Эй, кто тут ещё не пробовал комиссарского тела?
Её взгляд мгновенно выхватил из сумрака знакомые силуэты - парочки, которая, казалось, засмотрелась на зелёный глазок радиолы. Орест Олегович приник к Альбине, как пылкий старшеклассник, поглаживая на её спине длинную молнию на платье и, нащупав ложбинку, невольно заскользил пальцами вдоль позвоночника...
– Ну просто – война! Сюда бы немцев! – наблюдая эту картину и теряя над собой контроль, прошипела Воля Владимировна.
8.
Вечеринка шла полным ходом. Музыка, танцы, веселье, всего - с избытком, но, по некоторым ощущениям, всё-таки чего-то да не хватало: у отдельных пациентов мужского пола душа горела от этой неясности. Определённость требовала решительных действий.
Небольшая компания из Василия Подопечного, Гоши, по кличке – Стервятник и тщедушного старичка Сергеича - направилась на поиски медбрата лечебницы, чтобы найти горячительного и закрепить повод для продолжения банкета. После долгих препирательств о цене стратегически важного продукта, договорённость была достигнута. Добытый спирт поспешно развели водопроводной водой, в результате чего получились две бутылки настоящей водки.
Пили из горлышка, делая по два больших глотка, присматривая друг за другом по движению кадыка на предмет соблюдения договорённости о дозировке принятого. Кривая настроения резко пошла вверх... Вспомнили пару пошленьких анекдотов, перемыли косточки поварихе Нинке, обсудив её внешние данные и все выпуклые достоинства (до духовных дело так и не дошло), ну, и пожар, конечно, оставался главным событием, которое восстанавливалось по крупицами и обрастало всё новыми и новыми подробностями.
Дружба и уважение тройственного союза крепли с каждой минутой. Однако, актуальные темы, подогревающие общий интерес скоро иссякли; требовалась подпитка новыми идеями – каким таким макаром продлить удовольствие. Гоша-Стервятник, поупражняв своё не слишком богатое воображение, предложил поиграть в бутылочку, а для этого не хватало женской половины компании. Пришлось выдвигаться на поиски дам, желающих присоединиться к развлечениям. Сергеич подсказал, что выглядывающая из кармана Ореста бутылка шампанского, наверное, уже давно опустошена и можно было бы её конфисковать в качестве необходимого реквизита.
Когда подвалили к Оресту Олеговичу с детским приколом - "дай прикурить", тот от волнения рассыпал коробок спичек им на ноги. Они глубокомысленно переглянулись. Тогда Орест вытащил из кармана френча зажигалку и сказал, как им показалось, излишне самоуверенно:"Только прикуривайте разом, а то газа почти нет". Все дятлы наивно склонились, и он полыхнул высоким огнем зажигалки с возгласом: "А у нас нет энергетического кризиса!"
Они отошли от него, озираясь, как бродячие недовольные псы и вдруг плюгавый Василий резко обернулся и замер, как вкопанный, а затем, брызгая слюной, начал рычать:
– Фофан тряпочный, кобель самодеятельный! Мы сейчас устроим тебе всенощную!...
И, резво прыгнув вперед, ткнул, а точнее вмазал Оресту в черный живот с блестящими пуговицами и тут же завыл, тряся рукой:
– Ах, падла! Ты еще и бронники надеваешь!
Но тот лишь молча, распахнул одежду, и на широкой груди открылась голубая татуировка "мёртвые не потеют". Настроение спрашивать про бутылку из-под шампанского резко пропало.
Возбуждённая публика начала расходиться по комнатам. Гоша-Стервятник проявил особую прыть и выловил из толпы Проныру, Волю Владимировну и ещё несколько дам, подогретых танцами и желанием приключений по-взрослому.
Расположились в комнатке за сценой, где было душно от тесноты и отсутствия окон. Но самым досадным было то, что бутылочкой служила посудинка из-под кефира, раздобытая на кухонном складе, и это реально снижало градус накала кобелиной похоти. Все мужчинки, вытянув болезненные шеи, судорожно всматривались в крутящийся предмет и их губы шевелились - у каждого свое заветное имя – "только бы не она, только бы не она,.... Зинка, Нинка иль Варвара" и все уповали на свою очередь и везение.
9.
Всё хорошее когда-нибудь, да кончается. Прибывшая из райцентра представительная комиссия из местных тузов от медицины проводила в течение недели тщательное обследование и осмотр всех пациентов и, наконец, вынесла заключительное решение о нецелесообразности продолжать их лечение.
Вышинская Изольда Семёновна – глав-врач пансионата собрала всех сотрудников на летучку, чтобы сообщить о необходимости подготовки документов на выписку большинства бывших больных.
В коридорах здания повисла гнетущая тишина, как будто объявили карантин по чуме. Все затаились в своих комнатах: сидели, как овощи на грядках, со страхом ожидая болезненного прореживания.
Настал день прощания. Пациенты, теперь уже – бывшие, медленно потянулись к выходу с чемоданами и сумками. Комфорт организованной жизни в пансионате отложился ленивым жирком в их умах и душах. Минуя пыльные акации, они брели молча, напоминая колонну беженцев: кто-то с задумчивым видом прижимал к груди старый жёлтый портфель, кто-то согнулся под тяжестью двух котомок в руке и плетёного кресла, таща его на спине, кто-то вообще шёл налегке, помахивая газеткой. Своей агрессивной средой реальность втягивала, как ненасытный пылесос новую порцию живых особей-пылинок.
Оказавшись за воротами, мужчины стали понуро мотаться вдоль забора, а Воля Владимировна прижимала к щели между воротами узкие хищные губы: "О! дайте, ну дайте, глотнуть воздуха: я ещё не надышалась павлиньим дерьмом и карболкой!".
Взволнованная предстоящей встречей со Стасиком, Альбина Александровна то и дело украдкой прикладывала к носу ватку с нашатырём. Он – её долгожданный мужчина, появился смущённый и строгий. В чёрном пальто, широкополой шляпе, прихрамывая и опираясь на тросточку правой рукой, в левой, он держал цветы – астры необыкновенного персиково-розового цвета. Не в силах приблизиться к ней, он остановился в двух шагах, вглядываясь в серые глаза, читая в них боль и нетерпение, выстраданные многолетним ожиданием.
Несмотря на горечь расставания с Альбиной Александровной, Орест Олегович ликовал. С минуты на минуту к воротам пансионата должен был подъехать кабриолет с режиссёром, оператором и помощниками. Его давнишний сценарий, похороненный в редакции киностудии в толще объёмных рукописных и печатных бумаг, был кем-то случайно замечен, прочитан и, как это ни странно, принят к производству. Чудеса случаются!
Все толпились, озирались и не решались расходиться... Тяжело порывать связи с домом, который приютил на долгие годы. Сергеич, часто моргая, рыскал слезящимися потухшими глазами по территории, которая осталась теперь за забором и становилась постепенно чужой и отдалённой. Взгляд зацепился за флюгер, болтающийся по воле ветра из стороны в сторону, представляющий собой сплетение трёх масонских знаков. Вот и бывшие пациенты чувствовали себя такими же беспутными и беспомощными перед громкой, беспорядочной и полной сюрпризов реальностью.
И вдруг всех ошеломил звон курантов. Удары доносились откуда-то со стороны: в этом угадывался знак, похожий на новогодний символ, подводящий итог истекшему году и извещающий о начале новой жизни, которая страшила неизвестностью, насильственной свободой и необходимостью делать самостоятельный выбор, а потом ещё и отвечать за свои поступки.
А что куранты? В них скрывается та же самая печаль, что и в обыкновенных еловых лапах, которые бросают вслед за уплывающим гробом. С ёлкой встречают Новый год и провожают в последний путь: что-то сакральное таится в самом вечнозеленом цвете и аромате. А перед раскатом двенадцати ударов зависает еле заметная пауза вот именно в ней-то все и заложено...
Те, кого никто не встречал, медленно потянулись на вокзал. Конечно, – в новую жизнь, как на экскурсию, и поэтому все скопом оказались в вагоне электрички, рассевшись среди народа. Они испуганно, как дети, пригибали головы от звуков поезда и забытой речи.
Вошли контролёры. Бывшим мгновенно передался общий невроз. Они повскакивали с мест, как чёртики из коробочки, и ломанулись в угол вагона, где сбились в одну кучу, а какая-то старуха закричала благим матом:
– Куда вы прёте? Взбесились что ли?..
Неожиданно двери в глубине вагона разъехались, и в проёме появилась колоритная фигура Ореста Олеговича. Оба контролёра отлетели к окну. Разведя руки в стороны и набрав в лёгкие воздуха, он громогласно пробасил:
– Ну, что? Фильм-то будем снимать или как?