Вступившись за девушку, герой триллера едва не по¬гибает. Следствие заходит в тупик, но когда Федяй вместе с друзьями пытается самостоятельно найти злодея, оказывается, что противостоит им магадан¬ская мафия. И не только. Получается, что в борьбе за справедливость герой сам нарушает нравственные заповеди и едва не становится таким же, как и его враги... Месть не приносит ему радости, но надежда па лучшее остается.
Автор
Клянусь говорить все, кроме правды.
Нестерпимый до этого свет бестеневых ламп задрожал n стал удаляться. Стены и потолок, напротив, сблизились и всей своей многотонной тяжестью навалились на меня, мед¬ленно ломая и сплющивая кости и мышцы, дикой болью гася разум.
Я умирал.
Еще огонек тлел в сознании, вяло, будто раздумывая, стукало сердце, проталкивая по сосудам остатки крови, но уже лед и холод поднимались по рукам и ногам и тяжкая смертная тоска перед неизбежным охватывала меня.
Уходила кровь - уходила душа.
Но я еще что-то слышал и чувствовал.
- Нет смысла поднимать, - произнес молодой крепкий басок. Наверное, дежурный врач, а поднимать, стало быть, в операционную: она была - я это знал - на втором этаже. - Пульс не прощупывается, давление меньше сорока. Боль¬шая кровопотеря...
Я не верил дежурному, потому что он говорил не то, что думал. А думал врач, что для всех них будет лучше, если потерпевший умрет в приемном покое, не приходя в сознание, чем на операционном столе. Слишком малы, ми¬зерны были мои шансы!
Но я то так, черт подери, не думал! Я хотел жить! По¬следним усилием воли я отталкивался от темноты, забы¬тья, смерти. Я заставлял сердце биться, помогал ему про¬качивать эти упрямые артерии и вены, и я заставил свой язык, легкие, гортань и, что там еще в этом участвует, про¬хрипеть:
- Харитона! Вызовите Харитона!
Это был как пароль. Харитоном звали в больнице глав¬ного хирурга только его хорошо знакомые. Мои слова слышали санитарка и сестра. Теперь дежурный не рискнет записать "не приходя в сознание".
Санитарка оживилась, наклонилась над каталкой и я услышал ее голос и почувствовал ее несвежее, смешанное с алкоголем дыхание
- Больной, что твоим передать?
- Похмелись, - прошептал я и угадал, что дежурный улыбнулся. Во всяком случае, след улыбки еще слышался в его распоряжениях...
- Два кубика кордиамина. Внутривенно, а как еще? Под¬нимайте давление и на стол!
Теперь, когда я добился маленькой победы в этом без¬надежном почти сражении за свою жизнь, можно было бы и отдаться спасительному забытью. Но я боялся, что у них опять что-то застопорится. Застряла же "скорая помощь", не доехав до больницы всего квартал, и, как на беду, не ока¬залось в машине системы переливания.
И я держал себя до того момента, когда маска легла на лицо и участливый женский голос не произнес:
- Держись за мою руку и все будет хорошо! Мы выплы¬вем!
И из последних сил вцепившись в ее ладонь, я поплыл...
Могучая река легко несла меня вниз. Как обрубленные, высились крутые берега. Где-то впереди шумела на поро¬гах вода. Крутые волны захлестывали с головой, я захлебы¬вался, терял дыхание...
- Держись, — слышал я в этот миг и женская ладонь крепче охватывала мою.
А река все несла, а берега ее сужались и вырастали, и вскоре я уже мог разглядеть насколько они разны. Если пра¬вый был из какого-то светлого, теплого на восприятие кам¬ня и за ним угадывались летний луг и птицы, и цветы, и вольная воля, то от левого дышало мраком и холодом, и странные символы, зверские дебильные физиономии и рожи, что только в кошмаре или с кошмарного похмелья могут привидеться, смутно мелькали на его плоскости. Беда еще заключалась в том, что в то время, как инстинктивно я рвал¬ся к правому берегу, отбойная волна сносила меня в проти¬воположную сторону.
Женская рука удерживала меня на стрежне, но был мо¬мент, когда я приблизился к левому берегу настолько, что смог разглядеть его и ужаснуться увиденному со всей си¬лой чувств, что во мне еще сохранились. Дьявольская рожа в черной звериной щетине с нечеловеческим обрезом скул и горящими глазами мелькнула вдруг и... странно, кого-то она мне напомнила.
"Маска, я тебя знаю".
А берега все сходились и вскоре стенами нависали с обеих сторон, и было ощущение, что вот-вот они сомкнут¬ся и вверху. Впереди в узком, как каньон, русле ослепи¬тельно сверкнула грива водопада.
Держись! .
И я было рухнул вниз, в бездонную бесконечную даль. И странно, что уже не пугала ни бесконечность, ни бездон¬ность. Каким-то чувством я понимал, что чем дольше бу¬дет продолжаться мое падение, мой полет, тем для меня лучше. Главное - не отпустить руку!
Врач-анестезиолог Валентина Ивановна, Валечка, а это она была тогда моим ангелом-спасителем, показала потом мне свою узкую ладошку. Даже через неделю заметны были на ней следы синяков от моих пальцев.
И еще был миг, когда с высоты своего птичьего полета увидел я барахтающегося в реке человека и угадал в нем себя, но угадал как-то отстраненно, без всякого сожаления, без желания вернуться и помочь... Вернуться и помочь!
Хорошо, сладко было лететь, но, видно, еще не закон¬чена была моя земная дорога и я вернулся к себе - в страда¬ния, боль, кровь и грязь...
Через двое суток я очнулся в реанимации.
Было тихо, сумрачно, из соседней комнаты доносились голоса и музыка - телевизор работал. Правая рука моя была крепко привязана к кровати - капельница стояла.Тонкий ка¬тетер из-под одеяла бежал вниз и, скосив глаза, я увидел переполненную банку и уловил запах мочи.
- Сестра, - пискнул я.
Вряд ли сестры услышали меня, но сосед продублиро¬вал, да еще с дополнениями...
- Больной зовет, шалавы!
Сестра пулей влетела в палату и, поскользнувшись на мокром полу, со всего маху плюхнулась у кровати.
Я неудержимо расхохотался и от резкой боли опять потерял сознание.
- Дурак, разве тебе сейчас можно напрягаться! Ты ды¬шать должен как мышь, как любовник в шкафу! Ты знаешь, сколько швов тебе положили. Только по правому бедру рана глубиной в ладонь, а распахана аж на шестнадцать санти¬метров, а на ребре... да и на локтевом сгибе левом - тоже вены сшивали. У тебя же сердце останавливалось, еле с того света вытащили.
Лечащего врача звали Владимир Иванович. А опериро¬вал меня Осипов, а консультировал сам Харитон Гаврило¬вич, пришел все-таки. Хотя мог бы и не прийти - не сердце сшивали - задницу!
Да еще левое подреберье, да руку.
Правда тяжел я был, тяжел...
- Как же это произошло, Валентин Михайлович?
Я так и не понял, сам я у себя спросил или это сказал молодой, с короткой стрижкой парень, деловито примо¬стившийся у моей кровати. Из милиции, как я понял...
...Циклон обрушился на город, как снег на голову, в буквальном и переносном смысле. С утра сверкающее зим¬ней холодной синевой небо затянули вытянутые в полете облака, ветер подул сначала порывами, как бы пробуя свою силу, а потом окреп, загудел в проводах и трубах, и посы¬пался снег. Часу не прошло, как снеговые заносы перегоро¬дили улицы, запорошили дворы. Недавно отшумевший пра¬здник был ли тому виной или синоптики проморгали, но коммунальные службы развернулись только к вечеру. Мощ¬ные грейдеры и снегоочистители появились на улицах, про¬бивая дорогу автобусам и редким в этот день легковым ав¬томобилям.
Мне всегда хорошо спится в снегопад или в дождь. Же¬на говорит, что это оттого, что я гипотоник. Рабочее давле¬ние у меня всего сто десять. И если атмосферное давление снижается, то уменьшается разница между атмосферным и
моим собственным. И мы с природой находим гармонию.
Но и безо всяких давлений по старой морской привыч¬ке после обеда люблю расслабиться и немного вздремнуть. Кстати, улыбаться над этой привычкой не стоит. Тут что-то есть, идущее, может быть, еще от наших пращуров. Набив брюхо, наши предки заваливались у костра. Ни охотиться, ни вообще двигаться они не могли, да и не желали в таком состоянии. У многих народов эти привычки переросли в традиции. У итальянцев, например, сиеста. Да и кто из нас не помнит популярную поговорку "После вкусного обеда по закону Архимеда..."
Не был исключением и сегодняшний день. Лениво по¬листав газеты, я уже прицелился на диван, но тут ко мне подошел семилетний Илья и, озабоченно почесывая заты¬лок, сообщил:
- Щеня пропал!
Надо сказать, что к словам младшего сына я отношусь очень серьезно - говорит он исключительно по делу, когда уже невтерпеж. Лет до четырех он вообще молчал и когда мы забеспокоились и забегали по врачам, оказалось, что сво¬бодно владеть языком (тем, что во рту) ему мешала "уздеч¬ка". Легкая хирургическая операция все привела в норму, но молчуном он так и остался... Глядя на него, я всегда вспо¬минаю анекдот, как в одной семье сын молчал до семи лет и родные из-за этого очень, понятное дело, пережива¬ли. И вдруг однажды за завтраком он вымолвил - каша не- солена. Тут все сначала опешили, а потом зарадовались, за¬кричали и спрашивают: а что ж ты раньше молчал, сынок?
- Раньше солена была, - ответил сын.
Лучше не придумаешь. Нашим бы политикам поучить¬ся. Нет повода для речей - помолчи.
Хотя вряд ли они этот совет одобрят. Ведь тогда надо будет работать.... Нельзя же молчать и ничего не делать, даже не говорить. Не поймут.
- За диваном смотрел?
Сын кивнул.
- Под шкафом?
-Да.
- Ну пойдем на кухню к маме, там поглядим.
Мама мыла посуду и на наши вопросы ответила, что никаких щенков она не видела - на кухне она их не терпит но, может быть, когда Иван со товарищи уходил на трени¬ровку - старший у нас вольной борьбой занимается - выскочил за дверь и теперь бедный где нибудь в подъезде, а то и в подвале скулит. Вон какая пурга разыгрывается.
После этого мне ничего не оставалось, как взять фона¬рик и, накинув куртку, пойти в подвал.
Подвал у нас не закрывается — отголосок далеких вре¬мен, когда и замки на квартиры ставили для проформы. А сейчас все мы в железных дверях и решетках на окнах. Добровольные зэки. Одной бригаде сварщиков ночи хва¬тит, чтобы весь Магадан превратить в тюрьму. По электро¬ду на подъезд.
Я распахнул дверь и позвал: - Роки, Роки...
Ответа не было, но мне послышался шорох и я спустил¬ся по ступенькам и пошел вглубь, подсвечивая себе фона¬риком.
И за первым же поворотом сразу увидел их.
Темная фигура метнулась мимо меня и, как крыса, мо¬ментально скрылась в темноте подвала. Второй вскочил на ноги и отшатнулся к стене. Бледный луч фонаря - батарей¬ки уже садились - выхватил маленькую, совсем еще дев¬чонка, фигурку, сжавшуюся в углу. Я заметил, что куртка на ней была распахнута, а юбка задралась до пояса, обна¬жая низ живота и белые бедра. Она всхлипывала и, судо¬рожно икая, пыталась что-то сказать...
- Они... Они...
Все стало до омерзения ясно и когда парень у стенки кинулся на меня, я крепко приложил его фонарем. Удар при¬шелся ему прямо в переносицу и он рухнул мне на руки, но еще пытался барахтаться.
Левой рукой я обхватил его шею так, что он захрипел, и бросил девчонке:
- Одевайся, я милицию вызову.
Парня я потащил за собой. Он был, наверное, не стар¬ше своей жертвы, так что особых хлопот мне не доставил.
Только орал так, как будто это не он, а его пытались изна¬силовать.
Телефон в нашем подъезде на первом этаже был только у Нины и когда я звонил ей, одной рукой придерживая зло¬дея, услышал как хлопнула входная дверь. И тут же острая боль пронзила мою спину.
Я развернулся и свободной рукой успел отбить второй удар, но не до конца. Нож ударил мне в локоть и, скользнув вниз, резанул по левому боку.
Левая рука повисла сразу как плеть и я почувствовал как густо, потоком пошла из меня кровь.
Я еще успел осветить фонарем лицо нападавшего и ска¬зать:
- Что же ты наделал, сволочь!
Дальнейшее урывками. Я лежу в прихожей, надо мной две пары милицейских сапог.
- Куда побежали? Как выглядят?
Прямо в лицо мне жарко дышала овчарка.
- ...Да, - вздохнул опер,- не густо. Собака след потеря¬ла у остановки, такой снегопад, на мой взгляд, они там ма¬шину поймали. Ну, а описать вы их сможете?
- Того, которого я пытался задержать, смогу. Совсем пацан - лет шестнадцать, от силы семнадцать, лицо девчо¬ночье, китайский пуховик песочного цвета, шапка норко¬вая... Все, вроде.
- А особых примет никаких... Ну там усы, брови?
- Да, кажется, родинка была... только не помню - спра¬ва или слева от носа, прямо посредине щеки.
- Ну, это уже что-то.
- А девчонка?
- Девчонка? - переспросил я, - а разве она...
- Разве! - Веско ответил опер и я вдруг понял, что ус¬тал и потерял интерес к разговору. И подошедшая сестра, почувствовав мое состояние, заторопила собеседника.
- Все, больному надо на перевязку, успеете еще, наго¬воритесь.
После перевязки меня перевезли в палату. Тихая свет¬лая комната на четыре койки. Две из них не заняты и мне предложили на выбор - у окна или у двери. Конечно, у окна. Медсестра и ходячий больной осторожно перевалили меня с каталки на кровать. Мы познакомились — Сергей тянул срочную в погранцах и здесь добивал последние дни до дем¬беля - рана у него была не из серьезных, чирей на руке вскрывали. Вторым моим соседом оказался дедок с трассы - из Усть-Омчуга - он еще дожидался операции.
Здесь, в палате правила были помягче, к лежачим раз¬решались посещения и, конечно, одной из первых прорва¬лась ко мне жена. Как она вошла, я не слышал, дремал на¬верное. Но нгдо сказать, что Люда все в жизни делает без излишнего шума и спецэффектов. Мы познакомились с ней двадцать лет назад еще в Брусовом, тогда она двадцатипя¬тилетняя девушка была ни много ни мало главврачом сель¬ской больницы. И как главврачу, несмотря на то, что спе¬циальность у нее стоматолог, приходилось ей и роды при¬нимать, и раны зашивать. Больница была на шестьдесят мест и почти всегда они были заняты. А коллектив - почти трид¬цать человек и попробуй со всем управиться.
Но управлялась, за что ее даже орденом "Знак Почета " наградили и прочили повышение в районную больницу, да вот я вмешался, на Север увез. В Магадане она работала в городской стоматологии, но от времен своего главвраче- ства сохранила и властные интонации, и способность при¬нимать четкие решения. Правда, сейчас проявлялись эти качества больше на ниве семейной - ребят она держала в ежовых рукавицах и у нас с ней из-за этого частенько воз¬никали разногласия.
А сейчас она сидела в ногах тихая заплаканная, я впер¬вые увидел ее такой и острая жалость подступила к самому сердцу.
- Ну что ты, все обошлось...
Я взял ее за руку и так держал все время, пока она расска¬зывала о домашних делах, как учатся ребята и что Иван - ему уже исполнилось пятнадцать - с друзьями ходит по квартирам и расспрашивает не видел ли кто чего в тот день. Шерлок Холмс нашелся...
- Скажи ему, что я запретил. А лучше возьми ребят в следующий раз с собой, чтобы они успокоились, ладно. И передай им, что все у меня хорошо.
- Хорошо-то хорошо,- вздохнула жена.- Крови ты мно¬го потерял, теперь набирай свои лейкоциты.
И уже у самой двери, уходя, сообщила:
- А Роки под батареей спал, пригрелся, видно.
Прозвучало это так, что, мол, незачем было мне шлять¬ся по подвалам и ввязываться в разные истории.
Но я к этому уже привык и все равно ввязываюсь.
Потом лечащий врач мне сказал:
- А вообще первой спасла тебя она - как смогла, оста¬новила кровотечение, где жгутами, где тампонами. Иначе тебя бы просто не довезли и до больницы.
Под вечер пришла Лариса, увидев меня, всплеснула руками и затараторила:
- Ой, какой ты бледный. Бедный мой, как же это тебя угораздило. Сволочи - надо же чуть не зарезали, что тво¬рится, на нашей улице таксиста вчера убили. Они перед этим магазин элаевСкий ограбили, а потом схватили машину, а мужика из обреза грохнули и у новоапостольской церкви выкинули, а самих их взяли уже на Соколе. Мужика жалко - случайно он попал, потаксовать после дежурства хотел, а сам пожарник...
Рассказывая, она навела порядок в тумбочке, разложи¬ла там все по-своему и уселась в ногах, как час назад моя жена. Мне это почему-то не понравилось.
- Пересядь, - и она послушно пересела на стул.
Непростые однако у меня с этими двумя женщинами
отношения. Если я все пытаюсь понять свою жену, как-то облегчить и украсить нашу жизнь, то мои знаки внимания наталкиваются чаще всего на холодное... "Ну и к чему все это".
И у меня опускаются руки
С Ларисой же все легко и просто. До того легко, что и не замечается - есть она рядом или нет. Но если по-настоя- щему, то я просто жалею ее, иду на поводу. Или нет - вру! Как женщина она мне очень и очень симпатична - этакая пышная блондинка с двумя волейбольными мячами под коф¬точкой.
Смешно, но мы с ней на волейболе в спортзале и позна¬комились. Знакомый привел, а я ее сразу и заметил, прово¬дил после игры домой раз, другой. Она с маленьким сы¬нишкой живет, муж сбежал на материк. А дальше все как обычно - мужчина и женщина и у каждого есть чем друг с другом поделиться, особенно, если это невостребованно...
- Да, - вдруг сделала страшные глаза Лариса. - Ты зна¬ешь - тебя же похоронили!
- Ты чего мелешь, - опешил я. - Как это... похоронили?
- А вот читай! - Она сунула мне в руки газету, одно из тех коммерческо-политических изданий, что расплодились сегодня в Магадане: две странички и один раз в неделю, зато своя реклама, свой амбиоз. Либералы, демократы, бор¬цы за права человека... Чем они яростнее борятся, тем хуже мы живем. Раньше вот вроде борьбы не было, да людей сре¬ди бела дня не убивали и с голоду в обмороки дети не пада¬ли и страна была как страна: кто работал или пенсию полу¬чал мог о завтрашнем дне не беспокоиться...
На самой последней страничке я прочитал курсивом набранный и в черной рамке текст...
"Редакция сообщает о трагической смерти директора книжного издательства имярек и приносит соболезнование семье и близким".
Как бывший газетчик я понимал, как это произошло. Они что-то узнали, а газета уже подписывалась в номер, позвонили в справочное больницы, им ответили невразу¬мительно и редактор решил вставить фитиля коллегам. В ста¬рое время поостерегся бы, за такое с работы полетел бы как птичка, а сейчас всем все до фени и никто ни за что не отвечает. Ни за клевету, ни тем более за ошибки.
- Ну что ж, - я попытался улыбнуться, хотя ничего ве¬селого во всем этом не было. - Значит, жить мне до ста лет.
На том мы и расстались - подошло опять время под¬ставляться под уколы.
Опер приходил еще раз, приносил альбом со снимками разных преступников, но я среди них своего не нашел. Тог¬да он предложил мне.
- А попробуйте нарисовать... ведь что-то вы видели.
Я попробовал. Убил два часа и с десяток листов бумаги, рисую я вроде неплохо, но тут у меня ничего не выходило. Так я и сказал оперативнику.
Он внимательно просмотрел мои наброски и вдруг за¬метил: .
- А вот это лицо почему-то везде повторяется.
Я взглянул на рисунки - это была та самая страшная рожа из моего кошмара в операционной. Я ничего не смог сразу ответить, но должно быть вид у меня был достаточно красноречив...
- Ну ладно, на сегодня хватит.
И ушел, унося мои листки.
За первой операцией последовала вторая, за второй - третья... Сшивали сухожилия, нервы. На каждой последу¬ющей операции устраняли ошибки предыдущей. Я потерял счет уколам, процедурам, а таблеток, наверное, съел тон¬ну. Но вот наступил момент, когда я почувствовал, что мед¬ленно, но уверенно поправляюсь. В этот день я проснулся и заметил игру солнечных лучей на свежевымытом полу, услышал как хрустит накрахмаленный халат у процедур¬ной сестры, и как волнующе мягок ее голос... я почувство¬вал жизнь и неодолимую тягу к ней.
Прошло больничных полгода.
И вот однажды я, придерживаясь за стенку, сам добрел до туалета и в этот же день стал торопить врача с выпис¬кой. Конечно, он только посмеялся надо мной, но все-таки швы мне сняли пораньше и уже через две недели я оказался в родном доме, в нормальной прежней жизни.
Но это мне только так казалось, что в прежней...
ГЛАВА II
Дайте вино огорченному душой.
Притчи Соломона
Я не могу сказать, что меня здесь не ждали - наоборот. Но не ждали так рано, поэтому когда машина подвезла меня к подъезду и с помощью водителя я поднялся к себе и по¬звонил, дома оказался один Илюха. Он долго, как бы не веря глазам, смотрел на меня, а потом уткнулся лицом в колени и заплакал, повторяя сквозь всхлипывания:
- Папка мой... пап...
Я был так растроган, что чуть сам не заревел. Это мой- то железокаменный упрямец, который не плакал даже, ког¬да без наркоза ему сшивали разорванное собакой ухо, ког¬да его наказывали или когда он терпел фиаско в безнадеж¬ном поединке с Иваном. Слезинки не проронит, а тут, вишь, как по отцу соскучился. Да только ради этого сыновнего признания стоило все пережить!
Я был еще слаб, голова кружилась и пришлось лечь на тот самый диван, на который я прицеливался в то злопо¬лучное воскресенье. Но уже через несколько минут я подо¬двинул к себе телефон и позвонил в издательство.
- Ты откуда, Михалыч, - заорал Дунаев, мой новый заместитель. - О, уже из дома. А не рано ли? Да нет, знаю я эти больницы, нечего там валяться - дома и стены лечат. А зайти к тебе можно - тут новостей столько накопилось, еле выгребаю.
Мы договорились встретиться завтра и тут подошла жена. Я ожидал, что она сделает мне нахлобучку за то, что удрал из больницы, но она, напротив, обрадовалась...
- Ну и нечего. На перевязки в поликлинику шофер от¬везет, а уколы я и сама смогу. Да и Илюха с тобой посидит дома - в садике карантин.
Но глядя как я, волоча ногу, пробираюсь по комнате, покачала головой.
- А может, все-таки на операцию в нейрохирургии со¬гласиться... Горячкин же предлагал, хирург он замечатель¬ный.
Это продолжался наш старый еще больничный спор. После консультации с нейрохирургом встал вопрос о но¬вой операции - я категорически отказался по причине, в которой сам себе не хотел признаться: я просто боялся.
Наверное, я сумел бы потом преодолеть себя, но нео¬жиданно на мою сторону встал Харитон Гаврилович. По¬кашливая в свои платиновые усы, он сказал буквально сле¬дующее:
- Пока не советую. Хотя операция сама по себе опасно¬сти не представляет - хуже не будет. Но тут вот какая де¬таль - мы этому молодому человеку всю кровь фактически перелили, самую разную, что под рукой оказалась, тут не до чистоты было, жизнь спасали. Это ли повлияло, еще что - только мы его из наркоза больше суток вывести не могли. Экспериментировать не стоит, вот время пройдет, картина станет ясной, да и силенок Валентину Михайлови¬чу поднабраться не мешает. А там посмотрим.
На том и порешили.
- Заживет как на собаке, - отмахнулся я. Жив, и это главное...
Иван мое решение тоже одобрил.
- Наш тренер говорит, что человек силой воли может с собой что угодно сделать, - заявил он. - А у папки ее хва¬тит, да?
Возражать было нечем и я силой воли стал делать из себя нормального человека. Дело это заключалось в еже¬дневных занятиях, массаже и аккуратном поглощении уймы лекарств...
На другой день, дожидаясь приезда Дунаева, опираясь на массивную трость, подаренную мне женой, я вышел во двор. Мороз стоял градусов под тридцать, северный вете¬рок обжигал лицо и редкие прохожие пробегали, как на со¬ревнованиях. Я постоял немного, пережидая головокруже¬ние - так подействовал на меня свежий воздух - и медлен¬но побрел в сторону детского садика, надо было повидать человека.
Устиныч был на месте. Обернувшись на скрип открыва¬емой двери, он едва кружку с кипятком не выронил, но ус¬пел поставить ее на верстак и всплеснул руками.
- Батенька мой! Что я вижу... жив-здоров и на ногах.
- Ну, насчет на ногах ты, предположим, угадал про¬центов только на семьдесят, Устиныч. А в остальном ты прав - слухи о моей смерти сильно преувеличены...
Мы рассмеялись и пожали друг другу руки. Хозяин до¬стал вторую чашку, тщательно сполоснул ее, вылил свой чай в банку и в руках у него оказался заветный штоф.
- Ради такого случая, можно и по одной.
Мы выпили "устиновки", как называл ее дед. Ни до ни после ничего подобного пить мне не приходилось.Чище и крепче водки, это безусловно: бражку, начальный продукт, Устиныч делал из пророщенной пшеницы, затем несколько раз перегонял, очищал различными присадками, потом в темноте настаивал на одному ему известных травах...
"Установка" пахла летней степью и пьянила меня как летняя степь... Много раз я пытался выведать секрет ее, но творец был непреклонен.
- Чабрец... донник... полынь
- Всего понемножку, - уклонялся Устиныч. - Вы, ба¬тенька мой, как и все современные люди, любите, чтобы все было ясно и просто. Тайна вас раздражает, вам неуютно и боязно с ней, потому что она непредсказуема, она неуп¬равляема, она беременна будущим, что скрыто от смертно¬го. Вы забываете, что и сама жизнь есть тайна величайшая...
- Тайна, - хмыкнул я. - Ножом пырнул в спину катсой- то наркоман или алкаш, вот и вся тайна.
Похоже, я чуть захмелел. Или слаб еще?
- Что у нас в городе, Устиныч? Белые или красные? А то за этой поножовщиной я совсем от жизни отстал.
Вопрос я задал серьезно и отвечал мне Устиныч тоже серьезно. Жена прозвала его моим тайным советником.
И надо сказать, что она не намного ошибалась. По уму, начитанности, умению делать неожиданные и точные выво¬ды из совершенно не связанных между собой фактов, дет¬садовский сторож далеко превосходил многих знакомых мне (по телевидению, конечно) политиков и аналитиков. Дед размышлял и выдавал информацию не службы ради, не в русле политических химер, а так как он думал - очищен¬ной, не хуже "устиновки" от всех посторонних примесей.
- Значит так... Мафия добилась власти, протащила сво¬его человека на пост губернатора и теперь начинает требо¬вать от него отработки потраченных средств и сил.
- Ну, скажешь, мафия... Сидор крепкий хозяйственник, в Москве на виду был, что ему, не хватало - уголовщиной пачкаться.
- Да при чем тут уголовщина! Ныне это называется пра¬вильно распорядиться возможностями и силами. Создать мощный блок, укрепить власть... взять регион в свои руки. А руки у него - ого-го. И не только руки. Первое, что он сделал в своем кабинете - кресло заменил. Под заказ ему изготовили - вдвое шире обычного. И кстати, что делает ему честь - от охраны отказался. Правда, кобель у него - не чета твоему, не в обиду будь сказано, но ведь кобеля каждый может завести.
- И все-таки... что он из белокаменной в провинцию?
- Тут дело такое - в Москве на виду, в Магадане - царь! Есть разница?
- И с чего, как ты полагаешь, они начнут?
- Не начнут - продолжат. Губернаторы приходят и ухо¬дят, а теневой бизнес остается. Тактика проста - своих лю¬дей на все ключевые посты, потом прибрать к рукам все доходные отрасли - рыбу, золото, спиртное, горючее. Рыб- пром разрушат, а его суда по частным фирмам разброса¬ют... да, кстати, что плавбаза " Комсомолец Магадана" сго¬рела - это вам, батенька мой, ни о чем не говорит. Или ве¬рите в байку о сумасшедшем матросе. Ну, а с золотом и того проще - сейчас свою аффинажку построят и заставят всех туда -~и артели, и гоки - шлих сдавать..А не сдашь - лицензии лишат. Власть!
- Ладно, Устиныч, картину ты нарисовал мрачную. Но не верю, что до этого докатимся. Ну какой смысл в том, чтобы все разрушить, кому от этого будет лучше.
- Кому-то будет, - задумчиво произнес сторож.
- Что на нашем рынке? - Имелись в виду книги. - Я что- то почитывал, но за новинками, сам понимаешь, следить не мог.
- "Книжное обозрение" в числе победителей по тиражу называет Доренко, Воронина. Но, на мой взгляд, это боль¬ше успех рекламы и денег, чем таланта. Уровень ниже сред¬него - убил, трахнул, изнасиловал, застрелил. Русским язы¬ком - стилем каким-то даже не пахнет. Бабочка-однодневка.
Много шума о книге "Новая Россия в постели". Я спе¬циально ходил в библиотеку, прочитал. На уровне журналь¬ного очерка. Судьбы проституток... альковные сцены и тут же публицистический пафос. Книга не коммерческая, это уже не тот Тополь.
Хорош питерский опер - Кивинов, чем-то напоминает раннего Корецкого. Только Корецкий уже на излете - по¬вторяется, - а этот наоборот, еще и форсаж не включил. Так что можно взять на заметку.
- Что у него вышло?
- "Танцы на льду", "Кошмар на улице Стачек", да я что тебе - компьютер. Фамилию запиши - Кивинов... А вооб- ще-то, я не в первый раз тебе говорю - ставку делать на ту литературу, без которой народу не обойтись - учебники, справочники и так далее.
- Магаданские писатели где-то засветились?
- Во, это я тебе на закуску. Новосибирск издал книгу "Менты" Горбаня, майора милиции из нашего ОМОНа. Читал взахлеб - что значат свежий глаз и хорошее перо. И ясно - профессиональное знание дела. Что же вы-то про¬шляпили?
- Знаю я этого майора. Приходил. Денег у нас не на¬шлось на тот момент.
- Ну вот, - злорадно сказал дед, - теперь ищите деньги покупать его книги, если на рукопись не нашлось. А ос¬тальные писатели бедствуют в поисках спонсоров и пьян¬ствуют. Повезло только пока Ледовскому - выпустил в на¬шей типографии вторую свою книгу "Луна удлиняет тени". Книга интересная, на материале Чукотки. Хороший язык... но мягкая обложка, серый вид.
- Баринов ничего не издал?
- Молчит наш Александр Михайлович. Новый роман пишет, должно быть.
Александр Михайлович Баринов - мэтр и прижизнен¬ный классик нашей магаданской литературы. У меня к нему отношение особое. Двадцать лет назад мой первый рассказ попал в альманах "На Севере Дальнем", который он редак¬тировал. На ответ я особенно не надеялся, но вдруг в оче¬редном номере рассказ был опубликован.
Для меня это было полной неожиданностью, как и то, что меня приглашали на семинар молодых авторов, но тогдашний редактор нашей районки Дудко, что бы не те¬рять активное перо, приглашение это от меня утаил.
Просто спрятал.
Мне вообще в этом плане не везло... Через семь лет моя рукопись победила в конкурсе молодых авторов России, что тогда автоматически означало книгу в центральном изда¬тельстве. Для этого всего надо было вылететь в Москву и участвовать в какой-то писательской конференции. Но Ман- журин, редактор Магаданки тоже не отпустил меня, так же мотивируя свой отказ производственной необходимос¬тью.
На мою судьбу им обоим было глубоко наплевать. И если бы не Александр Михайлович, который искренне интере¬совался моими трудами, помогал публиковаться и готовить первую книжку и сам к ней написал предисловие - кото¬рое, я считаю, еще не заслужил - я, наверное, забросил бы писательство. Жизнь журналистская, ее вечная суета и хло¬поты засасывали и сил на что-то свое почти не оставалось.
К тому времени у самого Баринова были опубликованы десятки книг и я только удивляюсь, почему они не обогати¬ли его, не вознесли на писательский олимп страны. Един¬ственное объяснение этому - он писал не то, что в данный момент требовалось, а то, что ему хотелось.
А таких у нас не любят.
Вдобавок, Баринов - столичная интеллигенция - был умен и ум свой не скрывал.
Это тоже у нас не любят.
И не терпел мэтр, когда лезут в душу или пытаются командовать. А оружие против подобных покушений у него было одно - высокомерие.
И эта черта не прибавляла ему любви власть имущих.
...Мы выпили с Устинычем еще по одной и я заковылял к дому - должен был уже подъехать Дунаев.
Моему заму под сорок, но по его виду никогда возраста его не угадаешь. Крепкий, плотный как гриб-боровичок, а щербатинка на передних зубах придавала ему совсем маль¬чишеский вид. И энергии у него на троих. Осторожно об¬няв меня, промолвил:
- Мы все очень переживали. И гордились.
- Чем? Что под нож полез...
- Именно этим... что полез!
- Ладно, выкладывай новости. А то мне без привычки на свежем воздухе уже не по себе.
- В основном все в порядке. Пришли контейнера из Новосибирска, завтра отправляем их обратно. Отсылаем им Куваева, Мифтахутдинова, "Леди", "Крутой маршрут" и детскую литературу.
Потом Дунаев подал мне глянцевый в ярко-красной бумвиниловой обложке томик.
- Сигнальный экземпляр. Думаю, он вас обрадует, "Сын Сатаны".
- Ну да... - проворчал я, чтобы скрыть приятное удив¬ление, - а... рисунок. У нас же на обложке церквушка дол¬жна быть, а не эта страхолюдина. Действительно, сын Са¬таны.
- Ну, это вы уж с редактором разбирайтесь. И с худож¬ником.
- Разберусь. С зарплатой как?
- Вчера отдали за октябрь. Сейчас сибирские книги рас¬кидаем - авансируем ноябрь. Но на два месяца, как и было, отстаем - неплательщиков много. Та же администрация на наши письма даже не отвечает, а за нею почти триста ты¬сяч - полугодовой фоЪд зарплаты. Магазины тоже распла¬чиваются'со скрипом - выбивать приходится. Оправдыва¬ются, плохая выручка. Так что, все ждем вас. Пора уже и повоевать.
ГЛАВА III
Друзьям своим, безвременно ушедшим, Успевшим много — больше не успевшим.
Кого во снах я трепетно зову - Вы умерли, а я еще живу...
При Дунаеве я своих чувств не показал, но, когда ос¬тался один, долго листал книгу и грустные тревожащие вос¬поминания теснились в голове. Этой книжке был бы рад
Володя Паршин, бывший главный редактор, по большому счету, будущий директор издательства. Это была его идея - поселить под одной крышей два добротных романа, где мистика и детектив и хорошая философия несомненно при¬влекли бы к себе внимание взыскательного читателя. Но день, когда он подписал документы на издание "Сына Сата¬ны", стал для него трагическим...
Тогда я работал в "Петите" - малом издательском пред¬приятии. Дела у меня шли неплохо, мы издавали не только книги, но и фотообои, дававшие солидную выручку, не гну¬шались рекламными кампаниями, причем составление тек¬стов и программ в основном брали на себя, выручая та¬ким образом своих многочисленных клиентов, знавших, что им хотелось, но не умевшим как... Одному кандидату в рай¬онную думу мы вложили такие глобальные проблемы в его программу, как всемирное разооружение, борьба с нарко¬мафией и защита озонового слоя над Антарктидой. И к на¬шему громадному изумлению он прошел на ура - масшта¬бы народ наш уважает и масштабные личности тоже.
После работы я зашел в Союз писателей. По крутой деревянной лестнице, с которой в разные времена и с раз¬ной периодичностью скатывались известные и малоизвест¬ные труженики пера, поднялся к Толе Шмелеву. Окутан¬ный сигаретным дымом, Толя сидел За громадным деревян¬ным столом, оставшимся еще со времен Дальстроя. Ошую его возвышалась на шесте деревянная скульптура северной совы, с иронической мудростью глядевшей на стенку с пор¬третами магаданских писателей. Тех, кто помоложе или не так давно умер, я знал достаточно хорошо. С особым чув¬ством всматривался я в лица Владилена Леонтьева и Аль¬берта Мифтахутдинова. Леонтьев был моим учителем, пре¬красным человеком и еще до конца не оцененным ученым- этнографом. Писательство составляло для него только часть - и, наверное, не самую главную его жизни. И можно было только предполагать, чтобы он выдал, какие книги, займись ими он в полную силу...
Открытым и грустным взглядом смотрел на меня с пор¬трета Альберт Валеевич. Он умер, едва перевалив пятиде¬сятилетний рубеж. Мне нравились его книги, его герои, доб¬рые, веселые, бесхитростные души. Последнее время мы жили на одной улице и так как оба любили шахматы, неред¬ко встречались, чаще всего у меня. Когда Люда перый раз увидела его, она сказала мне потом:
- А ты знаешь, похоже, у него больное сердце.
Она угадала. Хотя в болячках своих Мифта, как назы¬вали его друзья, не признавался никогда. Но те, кто внима¬тельно перечитает его рассказы, найдет в них и эту боль сердца.
Умер Альберт Валеевич в Москве, на квартире у сына, которого в тот день, к несчастью, не оказалось рядом... ни¬кого не оказалось, и я с ужасом представляю его последние минуты.
В Магадан прислали урну с его прахом.
Услышав мои шаги, секретарь писательской организа¬ции Анатолий Шмелев поднял голову и улыбнулся:
- А, бизнесмен! Привет-привет!
У него было хорошее настроение, у меня тоже и мы решили его еще улучшить, тем более что впереди маячили выходные дни.
А тут подоспел и Володя Паршин. Дорога его из изда¬тельства домой лежала мимо ДК "Строитель" и он частень¬ко забегал на огонек. Это почти в буквальном смысле. Ве¬чером ярко освещенные окна угловой писательской комна¬ты были видны от магазина "Цветы", а когда сгорел двух¬этажный флигель пожарников, то и с более дальнего рас¬стояния.
И Шмелев, и Паршин были яростными спорщиками. Паршин нервный, горячий, не стеснялся в выражениях, а более рассудительный и хладнокровный Шмелев, похоже, нарочно заводил его. Причиной спора мог быть любой пред¬мет, от моды на женское белье до эстетики Ренессанса, но все-таки чаще всего ею служили дела издательские. Шме¬лев, и во многом справедливо, критиковал издательство, не стесняясь в выражениях...
- Да вы там трутни. Собрались двадцать пять человек, сидите, ни хрена не делаете, наши книги не печатаете, а всякую галиматью, вроде особенностей социалистическо¬го соревнования на Северо-Востоке, издаете.
Обычно поначалу Паршин отбивался вяло, но завести его было нетрудно и уже после первых рюмок спор перехо¬дил на крик... Но в этот раз...
- Да чтоб ты сдох! - не найдя видно других аргументов, выдал Он Шмелеву.
- Володь, ну ты чего,- пытался я его урезонить.- Нехо¬рошо же так - смерти желать.
- Ничего, он понарошку, - успокоил меня Анатолий, но выпив еще рюмку, я заспешил домой. Надоели! Еще не хватало мне в их разборки встревать.
Ранним утром меня разбудил телефонный звонок. Зво¬нил Анатолий.
- Вы что, еще гужуете! - изумился я.
~ Да, гужуем, - ответил он и твердо заявил: - И ты нам в этом поможешь.
Помочь в такой ситуации - дело святое, по себе знаю. Взял такси и отвез им пару пузырей.
Утром в понедельник, пробегая мимо "Строителя", я вспомнил, что оставил на столе у Шмелева нужную мне бумагу, кажется, письмо в архитектуру о выделении писа¬тельской организации участка в районе Кедрового ключа под базу отдыха - была тогда у Анатолия такая задумка и он просил меня помочь.
Я подошел к вахтерше за ключом, но она мне сказала, что ключи на выходные писатели не сдавали и там кто-то есть.
Недоумевая и одновременно изумляясь - неужели еще пьют - я поднялся наверх.
...Паршин сидел на полу, спиной опираясь на диван, и молча смотрел на меня.
- Что с тобой, Володя? - но он ничего не ответил и только по его страдающим трезвым глазам я понял, что дело неладно.
Я позвонил другу, врачу "Скорой помощи" Виталию Приходько, коротко растолковал ему ситуацию. Тот посо¬ветовал:
- Попробуй согнуть ему правую руку или ногу.
Я попробовал - ничего не получалось.
- Срочно вызывай "скорую", похоже, инсульт.
И больше того прежнего Володю, поэта и спорщика и в целом хорошего человека, я не увидел. Инсульт оказался очень тяжелым, каким-то каскадным и обширным, то есть, как я понял, приступы шли волнами и будь возле него кто- то, помощь могла бы прийти своевременно.
Как тут не вспомнить горькую поговорку "Каждый по¬гибает в одиночку". Его жена Ольга, хрупкая миловидная женщина, которую он любил и боготворил, даже работать не разрешал, что по нашим меркам было непривычным, четыре тяжелых года боролась за него, пыталась выходить, восстановить речь, движения, но болезнь прогрессировала и осложнилась на последнем году раком горла... так что умер он в страшных муках.
От стихов его в памяти у меня осталась одна строчка... "Этот странный шестигранный Магадан". Почему шести¬гранный? Может быть, потому что металлические плитки, которыми был покрыт тротуар по улице Ленина, как раз и представляли собой шестигранники...
Или потому, что с материка подходили к городу три до¬роги - Колымская, Ольская и Арманская трассы, а с моря драгоценными оправами замыкали его три бухты - Гертне- ра, Светлая и Нагаевская.
А в принципе, это не так уж и мало - одна строчка. У меня одна, у второго одна-две, так и живут его стихи в нашей памяти и живет с ними он. Вот Анатолий - по классу куда вроде бы значительней, хотя для поэзии всякие классы и авторитеты вещь достаточно скользкая. Пишет он просто прекрасно - и мысль, и чувство, и юмор. Как он сам выра¬жается, мастер может все... А поди ж ты - ни одной строч¬ки его прекрасных стихов я не помню...
...Я пролистал книгу. Хорошая бумага, печать, если бы не этот рисунок. Чем дольше я смотрел на обложку, тем больше охватывало меня странное беспокойное чувство. Есть, наверное, вещи в мире, на которые нельзя смотреть подолгу и нельзя смотреть совсем. Душа не принимает, а ведь как раз-то глаза - зеркало души.
И еще я упорно отмахивался от мысли, что и этот рису¬нок напоминает мне лицо моего злодея, мои кошмары. Это уже становилось похожим на манию.
Время уже давно перевалило за полночь, все в доме спали, но меня даже снотворное не брало. Я подошел к окну и вгляделся в контуры ночного города.
Мой дом, "хрущевка", был построен еще в начале се¬мидесятых по старому проекту и в угловых комнатах было по два окна. Потом строители спохватились и серии такой больше не повторяли, ну, а мне моя квартира этим самым наличием двух окон очень нравилась еще и потому, что вы¬ходили они на южную сторону. Летом было светло и теп¬ло, а зимой все зависело от того как топили и какой силы были морозы.
Сейчас за окнами, несмотря на март, трещал тридца¬тиградусный мороз, батареи еле-еле дышали, крыши и сте¬ны окружающих домов парили, через вентиляционные системы, разбитые двери, незаделанные окна, отдавая на¬ружу остатки тепла.
В доме напротив кое-где светились окна и у меня воз¬никло ощущение, что в одном из них кто-то смотрит в мою сторону. Я открыл ящик письменного стола и взял мощный морской бинокль - его вместе с ракетницей подарили мне, когда я уходил с моря.
Я поднес бинокль к глазам, и навел резкость. И в тот момент, когда лицо смотревшего из окна человека прибли¬зилось на расстояние вытянутой руки, он медленно повер¬нулся и пошел в глубину комнаты.
Я лег в постель и встревоженная моим отстутствием жена спросонья потянулась ко мне. Теплые ласковые руки обняли мою шею и запах родного тела окутал меня как ву¬аль...
- Ты хочешь? - шепнула она.
Я промолчал. Я совершенно ничего не чувствовал.
Вот место суда, а там беззаконие.
Эклесиаст
Происшедшее ночью расстроило меня больше, чем я ожидал. А ведь Харитон, напутствуя меня перед уходом из больницы, все предвидел и обо всем целую лекцию прочи¬тал.
- Не хочу пугать вас, но предупредить обязан - чтобы потом не испугаться еще больше. Последствия такого шока могут быть самыми разнообразными... и страх, и нечто по¬хожее на манию преследования. Потребуется длительное время на реабилитацию. Это со стороны психической. Долго будет беспокоить и нога. И как мужчина первое время вы будете испытывать дискомфорт. Задеты нервы и вы просто потеряли чувствительность в определенных зонах. Но не зацикливайтесь на этом, все остальные функции сохране¬ны... А чувствительность - ведь это вас будет касаться, а не вашей женщины.
Помолчав, усмехнулся чему-то своему.
- А женщины, они ведь, в большинстве своем, эгоист¬ки... дошло?
Ни черта до меня не дошло, но я кивнул головой. По¬том разберусь.
Дважды навещал меня и старый мой кореш - еще с трас¬сы, с Усть-Омчуга сдружились - полковник милиции Саша Борщев. Грузный, неповоротливый, сказывались годы си¬дячей работы, последнее время он возглавлял технический отдел в управлении, сам злодеев давно не ловил и это ска¬залось, он занимал почти полпалаты.
- Я интересовался твоим делом. "Глухарь". Но не сто¬процентный. Тот бандюга сначала ушел по подвалу во вто¬рой подъезд, но почему-то вернулся, рискнул, пошел на та¬кое... Вывод один - очень боялся засветиться, значит, за ним висит что-то капитальное. Второе - пацан, которого ты взял...
- Пытался, - перебил я его.
- Пытался взять, живет неподалеку. Он знал, что под¬вал не закрывается, знал, что есть проход в другой подъезд.
И третье - главную опасность представляешь сейчас для них ты. Только ты можешь опознать их. Так что будь поос¬торожней и никакой самодеятельности... Это тебе не при коммуняках вести журналистское расследование - голову враз свернут, а на телохранителей, насколько я знаю, ты еще не заработал...
И, судя по возрасту, пацан призывник и фотографию его можно найти в военкомате. Начнешь ковылять, попробуй.
- Легко сказать... их там тысячи, наверное.
- Поменьше. Призывник сейчас - вид исчезающий, как горный козел. Папы и мамы любыми путями отмазывают своих чад от армии.
Наверное, Борщев кому-то звонил и договаривался, по¬тому что в военкомате необходимые документы мне предо¬ставили без проволочек.
Памятуя о его предположении, что пацан живет или учится рядом со мной, я и начал рассматривать снимки тех, кто учился в соседней школе, училище или институте, об¬ращая внимание на прописку.
- На третьем Десятке я его нашел.
Зря я грешил на свою память. Все точно - лицо, родин¬ка, только на фотографии он был еще моложе - совсем дитя.
Я записал его данные... Жил он возле "Салюта", в ста метрах от моего дома. Учился в третьем училище на плот¬ника, а практику проходил, должно быть, по подвалам.
Я вернулся домой и хотел уже было порадовать Сашу столь быстрыми результатами, но, прочитав свои записи еще раз, обратил внимание на фамилию. И не потому, что она была редкой, как раз наоборот - Сергеевых в городе не мень¬ше сотни, наверное, а потому что был у меня в этом районе старый знакомый, мастер завода монтажных заготовок Сер¬геев Александр Сергеевич.
А будущего плотника и настоящего, а может быть, еще несостоявшегося насильника звали Александр Александро¬вич.
И еще я знал, что незадолго до моей истории Сергей
Александрович тяжело заболел. Одни говорили туберкулез, другие рак легких.
Теперь я вспомнил, что как-то в бане, после нескольких рюмок, когда разговор зашел о нынешней молодежи, Сер¬гей Александрович обмолвился, что сын его на учете в милиции - связался с какими-то темными личностями, от рук отбился, на все уговоры и советы дерзит... Скорее все¬го, я попал в точку.
Ситуация.
И я рассказал все, но не Борщеву, а Устинычу.
- Сколько ему? - переспросил он.
- Семнадцать.
- Я был на год моложе, когда меня привезли на Колы¬му. Статьи страшнее не бывает - пятьдесят восьмая "а", измена Родине. Слышал о лесных братьях?
Я кивнул. Бендеровцы.
- Ну да. Только представь себе глухое село и мне че¬тырнадцать лет. И мать посылает тебе отнести еду в лес твоему брату. А там в лесу уже почти все твои ровесники и друзья и идеи, за которые им своих жизней не жалко, са¬мые благородные - освобождение Родины от захватчиков. Ведь как ни крути, а в то время Советский Союз оккупиро¬вал Прибалтику. И тут же романтика, оружие... И повадил¬ся я в лес то в роли связного, то просто пропитание постав¬лял. Но в людей не стрелял, может, просто не успел. Быст¬ро энкэвэдешники отряд тот размолотили и брат мой погиб тогда, а меня мать под печкой почти год держала, как поро¬сенка. Может, как-нибудь потом оно бы и обошлось, да не выдержал я, однажды ночью выполз и на речку, порыба¬чить. Солнышко взошло я и разомлел, уснул прямо с удоч¬кой. Соседка меня увидела...
Я помолчал, представляя, что он перенес в своей жиз¬ни. И какая сила духа потребовалась ему, чтобы не озло- бясь на мир, выжить и сделать себя как человека. Среди грязи лагерей, в унижении и бесправии, с вечным клеймом преступника... Его реабилитировали только через восемь лет.
. - Так что тут я тебе не советчик, решай сам. Да мне кажется ты и решил. Просто утвердиться пришел в своем.
Я кивнул и Устиныч, кряхтя, полез за бутылочкой. Это означало, что официальная часть беседы закончена и сей¬час хозяин начнет вещать, что и надлежало делать тайному советнику.
-... Вы, батенька мой, страдаете поздним зажиганием, иначе непонятно, почему проработав пять лет руководите¬лем очень серьезного, на мой взгляд, предприятия - книж¬ного издательства - только сейчас заинтересовались рас¬кладом сил в городе. Она, политика, дело грязное, а мы, караси-идеалисты, очень руки боимся запачкать. Но ведь ты журналист и понимать должен, что без информации и решения никакого не примешь, впросак попадешь. Да, со¬гласен, ты все равно его примешь, исходя из своих принци¬пов, но ведь это большая разница - вслепую что-то делать или с учетом обстановки... Хоть последствия знать будешь.
Тут я с ним согласился. Господи, да семь раз на дню ломлюсь в открытые двери или, наоборот, стучусь туда, где и дверей давно нет - стена.
- Итак, о магаданской мафии. Или, скажем мягче, кто в городе хбзяин. Вот я тебе интересное фото из газеты "Ма¬гаданская правда" вырезал. Групповый снимок делегатов последней двадцать девятой конференции в мае 1990 го¬да - времечко какое, улавливаешь. Ну и, батенька мой, пройдемся... Начнем с первого ряда, впереди тузы обычно располагались.Тебе как, по часовой стрелке или наоборот?
- Давай по часовой, - заинтригованно сказал я. Пер¬вым слева сидел мой старый знакомый.
- Последний секретарь горкома партии. На должности пробыл всего полгода - партию запретили. Подался в биз¬нес, хотя по складу характера мужик был хоть и безвред¬ный, но безалаберный. Лох. В нормальное время его к кор¬милу за милю бы не подпустили, а он в бизнес. Бросили, естественно. Взял кредит на сорок миллионов - тогда это серьезные деньги - а контейнера с закупленным товаром застряли - не случайно застряли, поверь. Ему счетчик и ультиматум: или-или. Или семья или сам. Нашли его в ван¬ной, повесился, да еше для верности и вены перерезал. Да об этом-то ты знаешь.
О самоубийстве'Ивана Васильевича я знал, конечно. И очень жалел - знакомы мы были еще с трассы, когда Ваня работал директором средней школы в Усть-Омчуге. Мой ровесник, часто общались и по службе, и вне ее - за сто¬лом, на охоте, рыбалке, в бане. Общительный веселый па¬рень, серьезно занимался историей - тема его кандидат¬ской диссертации "История партийной организации Камчат¬ки". Дурь в голове у него присутствовала, но по молодости это прощалось. Тогда прощалось!
- Контейнера после его гибели пришли и пошли в пога¬шение кредита. Так что на его смерти кто-то очень хорошо погрелся. Кто там следующий... Демин? Умнейший мужик, кстати. Командовал обществом "Знание". В двадцать семь лет кандидатская по вопросам права. Хорошо воспитан, разбирается во всех течениях нашего общества как хоро¬ший лоцман. Но в первые годы развала запаниковал и сде¬лал слишком уж крутой вираж - пошел в юрконсультанты к одному из первых тогда "новых русских" Минякову. По¬чуял, чем все это может кончиться, переложил рули, но, на мой взгляд, этот маневр ему не простили, до сих пор где-то в замах по хозяйству обретается. Дальше, в центре, две клю¬чевые фигуры - Редькин, первый секретарь обкома и тог¬дашний секретарь горкома Веселов. Первый быстро уехал на материк, в Краснодарском крае устроился в админист¬рации, затем попал в Думу - опыт и связи были. Но вот примечательный факт... Когда после расстрела Белого дома, Ельцин, охмеленный победой, пригласил депутатов, соглас¬ных с ним сотрудничать, приходить за получкой, первым у кассы стоял он, Николай Иванович, и все телевидение страны его показывало... А ведь в области гроза мужик был, как он на бюро выступал, за чистоту рядов, за партийную принципиальность! И так, эх, облажался... обидно.
А вот Веселов у меня вызывает симпатию. Ушел он еще до разгона партии - видел, к чему дело клонится. Со¬брал бюро и заявил, что не согласен с ренегатской полити¬кой Горбачева, считает его предателем не только партий¬ных, но и национальных интересов - согласитесь, батенька мой, нужна была смелость тогда заявить это. И ушел рабо¬тать в банк, точнее, в филиал банка "Бамкредит". Филиал просуществавал недолго, но ему хватило времени набрать¬ся опыта и завести новые связи... Сейчас он в Липецке, уп¬равляющий крупным банком "Промстрой". Но его тогдаш¬ний поступок даром для него не прошел: травля была орга¬низована по всем правилам охоты на инакомыслящих, толь¬ко ленивый не лягал. И особенно преуспел в ней его колле¬га по партии Виктор Борисович Мутаков - ренегат из рене¬гатов, представитель сексуального меньшинства, как потом выяснилось. Он написал книгу "Кровавое лето в Магада¬не", где все свои пороки успешно приписал Веселову и дру¬гим партийным боссам области. И хотя художественная цен¬ность на уровне докладной записки, а о нравственности я даже не говорю - плевать хотелось, книжонка пошла на¬расхват - любителей клубнички у нас достаточно. И пред-ставь, никто из обиженных в суд не обратился и даже мор¬ду Мутакову не набил. Только один журналист Павлов на¬писал фельетон на эту книжку "Мертвого льва и шакал не боится" и три года отбивался от продажных судей - Мута¬ков на него в суд подал за оскорбления и клевету, во дал!
И только когда позорные пристрастия самого Мутако- ва вылезли наружу и он вынужден был из области бежать, суд наконец-то иск его отклонил. Кстати, сам Мутаков во втором ряду, можешь полюбоваться...
- Да знаю я эту сволочь, давай дальше.
Очень я хорошо знал Виктора Борисовича, завсектором по печати обкома партии. Сколько он крови испортил на¬шему брату, сколько судеб погубил!.. И все под партийным флагом, святей папы римского казался. Помню случай на сенокосе... Неплохая тогда традиция была, независимо где ты работаешь, но в заготовку кормов вклад сделай. И вот свела нас судьба с Мутаковым в одной бригаде в верховьях Дукчи и, конечно, во время работы и вечерами о чем мы только не разговаривали. Я любил стихи читать и слушать разных поэтов, в том числе и тех, которых считали дисси¬дентами. А он больше слушал, но какой разнос после сено¬коса мне устроили за подпевание вражеским голосам в сек¬торе печати, надо было видеть и уж даже не знаю, что там в личное дело записали, только дальше литсотрудника я так и не продвинулся. В редакторы районной газеты просил¬ся - это из города! - и то не доверили. А книжонку свою о партийной элите написал он, я полагаю, по заказу. Много раз выезжал за рубеж и, скорее всего, поймали Мутакова на подленьких его слабостях. И шантажировали.
- А вот обрати внимание - заведующий отделом обко¬ма. В девяносто первом году колонну КамАЗов, что были предназначены для Магадана, успешно продал в... Кирги¬зию и с тех пор о нем ни слуху ни духу.
Короче, после роспуска партии в городе стала править... партийная мафия. Все средства и силы принадлежали ей. Но тем и хорош город Магадан, что в нем как нигде высока концентрация людей неординарных - умных, не боящихся риска и волевых. К сожалению, направления ума и воли далеко не совпадали с нравственными категориями. Бук¬вально года через три партийную мафию стали подпирать "новые русские", тесно связанные с криминалом. Обрати внимание на последний ряд, найдешь там знакомые лица...
- Обожди, Устиныч. Но даже если принять на веру, все что ты рассказываешь, это же все равно далеко не все деле¬гаты... Разве мало среди них честных тогда и оставшихся честными сегодня? Нормальных работяг, талантливых уче¬ных, просто неравнодушных людей-романтиков, энтузиа¬стов.
- Не спорю. Но такие не умеют и не любят сколачи¬ваться в стаи. Разве что в минуты смертельной опасности и если найдется лидер.
- И что - такая опасность подступает?
Устиныч только усмехнулся. А то сам не видишь, что творится.
- Спасибо, Устиныч, просветил. Ну, а что про сегод¬няшнюю новую власть. Как она тебе?
- В следующий раз. Пока приглядываюсь, мало инфор¬мации - много изменений. Да ты сам вот выйдешь на рабо¬ту, увидишь что к чему...
И я вышел на работу.
...Магадан еще и тем хорош, что в любой конец города можно меньше чем за час добраться пешком. Что я всегда и делал, если, конечно, время не поджимало. Приятно ут¬ром, особенно летом, выйти из дома, поздороваться с двор¬ничихой Аллой - в жизни не видел более трудолюбивого дворника - она что-то метет и убирает или гоняет пацанов, что бы не мусорили и не лезли в подвал - и не торопясь выйти на улицу Наровчатова. На доме номер шесть, напро¬тив магазина "Салют", прикреплена мемориальная доска с барельефом поэта, который в школьные годы жил в нашем городе. Но изображен на ней поэт уже в годы преклонные, с усталым одутловатым лицом... В чем тут был замысел художника, до меня не доходит. Наверное, с фотографии срисовывал.
Слева возвышается белое здание медсанчасти Мага- данрыбпрома. Я помню, как долго и в муках строилась она. Сначала планировалось поставить ее в моргородке, рядом с гостиницей "Океан", чтобы с видом непременно на бухту. И возвели уже первые этажи, но потом стройку заморози¬ли и медсанчасть построили совсем в другом месте. Вышла поликлиника красавицей - просторная, удобная для боль¬ных и медиков, с современным оборудованием и достаточ¬но высоким для нашего города уровнем обслуживания. Другой такой в Магадане я не знаю.
За поликлиникой сквер. По красоте и размерам уступа¬ет только парку культуры. Я специально и хожу здесь, что¬бы подышать чистым воздухом, глазом отдохнуть на зеле¬ни лиственниц. И с грустью вижу, что с каждым годом де¬ревьев становится меньше и меньше. Вот врезалась в сквер шлакоблочная, с причудливыми башенками, новострой¬ка - бизнесцентр хотели возвести, но то ли духа для пре¬творения замысла, то ли денег не хватило. Так и стоит по сей день этот замок, пугая ночных прохожих пустыми глаз¬ницами оконных проемов.
Вообще, незавершенка для города настоящее бедствие. Школы, общежития, жилые дома и никогда в них не будет ни учеников, ни жильцов. С высоты птичьего полета вид как после беспощадной бомбежки - остовы зданий, как се¬рые скелеты, особенно мрачные на фоне летнего зеленого или зимнего белого города. Большинство из них ровесники перестройки, именно в эти годы было заморожено строи¬тельство и разрушен трест "Магадангорстрой". Две тысячи высококвалифицированных строителей в одночасье поте¬ряли работу и стали в очередь за нищенским пособием в... родную контору. Здесь разместился Центр занятости насе¬ления.
Еще немного и эти недоноски начнуть рушиться и у мэра уже сейчас болит голова, где взять деньги на их снос и день¬ги немалые. Тоже примета времени: раньше искали деньги на стройки - и находили, а сегодня ищем на снос и не нахо¬дим.
И, конечно, самым замечательным во всех смыслах па¬мятником недостройки является громадное четырнадцати¬этажное здание Дома Советов. С какой бы стороны ни въез¬жал ты в Магадан, белая махина Дома издалека встречает тебя. А ведь в 90-м году готовность стройки была девяно¬сто процентов, оставались отделочные работы и кровля. Эх, опоздай путчисты на год - получил бы Магадан этот дво-рец.
Или наоборот - выступи они раньше...
А сейчас в подвалах Дома обитают бичи, а самую вер¬хотуру облюбовали самоубийцы.
Зато издательство и еще с пяток контор обитают в са¬мом старом в городе здании бывшего первого почтамта, построенного еще в годы войны. От древности двухэтаж¬ное, буквой "Г" здание накренилось в сторону улицы Лени¬на, крыша просела, потолки во время дождей текут безбож¬но, а когда по улице проезжает тяжелый грузовик, все оно дрожит и качается. Каждый год городские власти грозятся его снести, но... находятся дырки и пошире.
Я поднимаюсь по вытертым миллионами подошв сту¬пеням, здороваюсь с коллегами и уже через час шквал боль¬ших и малых забот охватывает меня, как будто я и не ухо¬дил с работы.
...В общем-то, попал я сюда случайно.
Через месяц после несчастья с главным редактором Уходил на пенсию Борис Михайлович Черных, тогдашний директор издательства. Мы с ним были в хороших отноше¬ниях, давно знали друг друга. Именно здесь были опубли¬кованы мои первые две книжки и окончательно загублена третья, что в общем-то тень на наше знакомство не броси¬ло - время было такое, а директор тоже человек подневоль¬ный.
И вот он позвонил и попросил зайти к нему. Черных был не один - в кабинете находилась Нина Петровна Щер¬бак, опекавшая тогда культуру и печать, и она с ходу пред¬ложила мне занять директорское кресло.
Я опешил от неожиданности...
- Но я же не издатель, а журналист.
- С "Петитом" справляешься, значит, и здесь справишь¬ся .
- Как сравнивать, там малое предприятие, совсем дру¬гие масштабы...
- Справишься!
Но я колебался, так как через неделю уезжал в отпуск. Договорились, однако, что на раздумье мне дается месяц. Но уже через две недели я дал из деревни, где мы отдыхали всей семьей, короткую телеграмму: "Согласен".
Давалось директорство мне трудно. По характеру я не руководитель. Я не могу требовать, а тем более наказывать. А тут пришлось начинать с сокращения половины работ¬ников - не было объемов работ, изменились взаимотноше- ния между предприятиями, исчезли всевозможные норма¬тивы и прейскуранты, а вместе с ними из издательства тихо пропал целый планово-экономический отдел.
Рухнула система реализации книжной продукции. Быв¬ший книготорг обрел самостоятельность и... отказался от нас, занявшись прямой спекуляцией, как назвали бы это раньше, но сейчас это уже была коммерческая деятель¬ность... Пришлось нам самим выходить на магазины и бо¬лее того мы организовали свой книжный магазин и заня¬лись книгообменом с другими издательствами России, по¬павшими в такие же условия.
Мои новшества коллектив воспринял в штыки. Он уви¬дел в этом дух торгашества и угрозу издательству как та ковому... Интеллигенты... они не хотели воспринимать жесто¬ких реалий дня и боялись неминуемых перемен. Во мне они видели "нового русского" - пришел то я из частной конто¬ры - и считали, что движет мной только голая нажива. Как водится, письма, жалобы, многочисленные в связи с этим проверки. Но Щербачиха меня тогда поддерживала, и я вы¬играл время и выдержал до того момента, когда мои начи¬нания дали первые плоды.
Помню день, когда мы "слезли" с картотеки и день, ког¬да мы подписали договор с корейскими издателями. Тогда большинство редакторов и корректоров, участвовавших в выполнении заказа, получили солидную премию - а при¬нял я издательство с задолженностью по зарплате почти за полгода!
У нас исчезли проблемы с наличными. Магазин, кото¬рый сегодня снабжали едва ли не десяток издательств Си¬бири и Дальнего Востока, прекрасно конкурировал с мел¬кими книжными кооперативами и магазинами города.
На годовом отчетном собрании я предложил всю при¬быль направить на обновление оборудования и закупку сырья.
- Если мы не сделаем этого сегодня, - убеждал я, - зав¬тра мы сделать этого просто не сможем. Обвальный рост цен неминуем и пока у нас действуют прямые договора с поставщиками, пока мы еще носим статус государственно¬го предприятия, надо спешить этим воспользоваться.
Ответом мне было гробовое молчание. Потом высту¬пила моя секретарша и предложила повысить оклады, так как цены растут.
Воспитанный в духе коллективизма, в преклонении пе¬ред его авторитетом, я не мог поверить... Как же так? Не¬ужели мы, все вместе, не можем понять,что если все про¬едим сегодня, завтра мы умрем. Да, я не интеллигент в пол¬ном понимании этого слова, отец мой крестьянин и корни мои из деревни, но я видел и запомнил, что даже голодаю¬щие семьи не трогали семенную картошку!
Коллективный эгоизм?
Толпа?
Стадо?
- Вы максималист, батенька мой. Они обычные наши люди, но их столько раз обманывали - государство, газеты, начальники, что они никому не верят. Они хотят взять все и сегодня и поверь мне, они правы.
- Что?! - Ошарашенно переспросил я. От кого-кого, а от Устиныча таких слов я не ожидал.
- Да,- они правы. И оклады ты им повысишь. Их про¬стые человеческие желания - досыта есть и пить, одевать детей, вообще, жить достойно - законны и понятны. А чего добиваешься ты, ответь?
- Как чего! - Возмутился я. - Сохранить издательство, пережить эти смутные времена, а там что-то изменится... Наши придут, - пошутил я, но Устиныч на шутку не отреа¬гировал.
- А ты ведь больший слепец, чем они. Они не знают, но твердо чувствуют, что будет только хуже. И что ты пони¬маешь под "нашими"?
- Ну, наверное, все уже поняли, что сейчас единствен¬ная сила и надежда народа - коммунисты,- заученно про¬изнес я.
- И где ж эта сила была в августе? Сам рассказывал, какая публика защищала Белый дом... Бичи, бандиты, куч¬ка диссидентов - достаточно было слова, призыва партий¬ного деятеля средней руки, чтобы коммунисты с ближай¬шего завода щелчком смахнули этих защитничков. Так и этой малости не нашлось. Партия, которая не может себя защитить, обречена на погибель!
- И государство?
- Да, и государство, и нация, и человечество в конце концов. Жизнь есть борьба - это не пустая поговорка, по¬верь - это закон.
Тогда он меня не убедил, но все, что происходило по¬том, увы, подтверждало его правоту.
Не мою.
Но мало-помалу в издательстве все образовалось. Жен¬ский коллектив непредсказуем и... однажды я нечаянно под¬слушал как наш главный редактор отчитывала кого-то пс телефону.
- А наш директор, если и выпьет когда - тут я покрас¬нел - зато порядочный человек и в книгах и вообще в деле своем разбирается. И сплетни нам передавать не надо, у самих голова есть на плечах...
Больше всего меня изумило, что это говорила Мигу но¬ва. Дня не проходило, чтобы у нас не вспыхивали жесто¬чайшие баталии по самым разным вопросам. А ведь грех признаться, она нравилась мне не только как редактор. Три¬дцатипятилетняя в самом соку женщина, с чувственным из¬гибом полных губ, вызывающий бюст и соразмерные ему бедра и все это при почти всегда опущенном монашеском взоре, тихом голосе и неброской одежде. Длинная черная юбка, темная кофточка, никакого макияжа... Создавалось впечатление, что делает это она нарочно. Муж у нее рыбак, по полгода не бывал дома, а когда и приходил, ударялся в жестокие загулы, так что дочку воспитывала она одна и, как женщина, вряд ли была счастлива... Впрочем, это толь¬ко мои домыслы, а что на самом деле, я не знал и никогда уже не узнаю.
А что она не только редактор до меня дошло, когда мы вместе перетаскивали шкафы и, разворачиваясь в узком ко¬ридоре, нечаянно прижались друг к другу. Всего на мгно¬вение я почувствовал даже через кофточку жар ее груди, упругость бедер... всю ее фигуру и то необъяснимое, что вспыхивает верно между людьми, неосознанно симпатизи¬рующими друг другу.
Всего мгновение.
Продолжение ему не было. Я не ловелас и даже, говоря честно, побаиваюсь женщин. Точнее, даже не женщин, а легких связей. Трус, вычитал я где-то, это человек, кото¬рый предвидит последствия .
У меня получается как в том анекдоте...
У холостяка перегорел утюг. Надо было пойти к сосед¬ке и одолжить у нее. Холостяк, к несчастью, размышлял логично...
- Вот я позвоню - она откроет. На пороге разговари¬вать не будет, женщина воспитанная, предложит войти. Я войду - угостит чаем. Мужа дома нет. Слови за слово - предложит выпить. Отказываться неудобно. Потом вклю¬чит музыку - я должен пригласить потанцевать, значит, при¬дется обнять, а там... Муж, местком, позор, конец карьеры.
Не выдержав, холостяк решительно поднялся с места и позвонил соседке. Когда она открыла дверь, он произнес:
- А иди ты куда подальше со своим утюгом!
Продолжения не было, но секунда запомнилась.
Мое отношение к ней неуловимо изменилось. Я старался не курить при ней и избегать грубых слов. Вообще, стал как бы это выразиться, помягче.
Мое возвращение из больницы женщины отметили на уровне. Был торт и чай, и что покрепче. Люда - техред лез¬ла со мной целоваться и, напившись, грозилась совратить меня окончательно - я кричал, что мне все отрезали и те¬перь они могут приглашать с собой в баню.
Тогда я впервые почувствовал себя своим. Они меня приняли!
Мог ли я предположить или хотя бы предчувствовать, что нас ждет...
- Татьяна Викторовна, - спросил я после очередной пла¬нерки. - А откуда взялся рисунок на обложку "Сына Сата¬ны". Мы же говорили с художником о совсем другом эски¬зе... помните - церквушка, молния, ...по сюжету.
Таня замялась. Кого-то подставлять она не любила и не умела.
- Это другой художник. Лысов вовремя не принес ри¬сунок, пришлось отдавать Бычкову.
- А что случилось с Лысовым? Запой?
Главный редактор кивнула. Совсем спился — в диспан¬сер положили.
- А где Бычкова найти? У меня к нему пара вопросов...
- Я сама ищу, - вздохнула Татьяна. - Телефон в мастер¬ской не отвечает, идти без звонка неудобно.
- Ладно, я к нему схожу, - взглянув на часы, решил я.
Мастерская находилась во дворе "Чайки", в трех шагах
от издательства, но на пятом этаже. Так что пока я добрал¬ся до мастерской, аж взмок.
Дверь мастерской была открыта и оттуда слышались пьяные голоса.
За громадным столом, сдвинув в сторону краски и бу¬маги, бражничали художник и какие-то замызганные лич¬ности. Бычков, когда напивался, приводил к себе всех, кого встречал, а прямо напротив мастерских размещался пункт приема стеклотары, так что контингент у него был самый непредсказуемый.
Стоя спиной ко мне, с кружкой в руке художник произ¬носил речь, которую с почтением и вниманием слушали трое бичей.
- Федяй был мужик нормальный, а не то что некото¬рые. И нас понимал, и пузырь завсегда поставит. И щас мы - куда лезешь - не чокаются! Выпьем за то, чтобы там, у вер¬хних людей, ему было хорошо..
Тут он повернулся и увидел меня.
- Мать твою... допился!
Кружка у него выпала из рук и сам он, как-то странно захрипев, опустился на диван.
Я поддержал его, похлопал по щекам и влил ему едва ли не насильно из кружки. Водку он проглотил, но глаз не открыл и только слабым голосом спросил:
- Федяй, ты что - живой?
- Живей тебя, - буркнул я. - Народ! Допиваем и по до¬мам, у нас дела.
Бичи безропотно поднялись, а Бычков сказал:
- А ведь я как прочитал, так и пью.
- Календари врут, Саша, а тут бульварная газетенка. Нашел кому верить - Гиндасову...
- Ну что ж, - Саша покосился на пустые бутылки. - Теперь надо бы за твое счастливое, нет, чудесное второе рождение. За воскрешение, брат!
Я, вздохнув, вытащил бутылку "Посольской". Уж если пить, так хоть не травиться. Не "установка", конечно, но потреблять можно.
И мы с ним славно надрались за мое воскрешение. Но перед этим я сумел выпытать с кого он срисовал ту рожу на обложку книги. Как я и предполагал по своей давней при¬вычке собирать типы, рисовал он ее по памяти, а натура ему попалась в ресторане "Империал", уж очень мужик крутым показался. Нет, ни как звать, ни кто он не знает, но встречал его там не раз.
Завсегдатай "Империала" - это уже было что-то...
ГЛАВА V
Хотим как лучше, а получается как всегда.
Из народного юмора
Плавбаза "Феликс Кон" возвращалась с осенней пути¬ны в родной порт.
Это было громадное судно старой, еще конца семиде¬сятых годов, польской постройки. Длина его достигала ста шестидесяти четырех метров, а полное водоизмещение со¬ставляло почти двадцать тысяч тонн.
Рассчитанная на тогдашние рыбные запасы и соответ¬ствующие объемы переработки плавбаза в лучшие годы имела экипаж до трехсот человек и была главной кормили¬цей Магаданрыбпрома. Но вместе с рыбой ушла и ее сла¬ва. Усилиями браконьеров всего мира, черпавшими из Охот¬ского моря как из собственного Садка, стадо минтая было подорвано и с добычей вполне справлялись сто обработчи-ков, а половина оборудования была законсервирована за не¬надобностью.
Судно становилось низкорентабельным, но тем не ме¬нее еще приносило доход.
И сейчас в трюмах плавбазы находилось более ста тонн сельди, но в порт капитан заходил не затем, чтобы ее сдать, а чтобы подготовиться к основной - минтаевой путине.
Комсостав срочно оформлял заявки на оборудование, горючее, продовольствие, хотя и все знали, что получит "Феликс Кон" самый мизер-то, без чего просто нельзя вый¬ти в море.
А экипаж готовился к берегу. В каютах гремела музы¬ка, в который раз перебирались вещи. Свободные от вахты отсыпались.
Последние мили их сопровождал крепкий шторм и хотя в бухте волнение было меньше, качало ощутимо.
По курсу уже твердели очертания причалов торгового порта, когда в рубке раздалось:
- ЦПУ - мостику. Перегрев двигателя.
В машине была вахта пятого механика.
- Ну прими меры, - лениво отозвались сверху. - Мы сейчас на рейд станем.
Причина повышения температуры для пятого механика Стебловского была ясна. Почти сутки шли по шуге и филь¬тры кингстонов забились. Надо их прочистить и все дела.
Правда, кингстоны находились в заведовании второго механика, но стоит ли из-за такой мелочи его беспокоить. У него сейчас и так хлопот полон рот.
Стебловский отдал команду и кингстон закрыли. Он сам проверил задвижку - она была закрыта направо до упора.
Тяжелая, килограммов под тридцать чугунная крышка фильтра подавалась медленно - гайки прикипели. Но когда их сорвали с места, раздался громкий хлопок, крышка как бумажная взлетела вверх и в машинное отделение ударил мощный фонтан воды.
Ввиду своей малоопытности пятый не учел, что этот кингстон был левого вращения и закрывался, естественно, налево. И сейчас в полностью распахнутую пасть кингсто¬на диаметром почти полметра под давлением в десятки ат¬мосфер ударила забортная вода.
Потом посчитали, что в час в машинное отделение по¬ступало до тысячи тонн воды.
Через пятнадцать минут судно было обесточено, а ма¬шинное отделение затоплено. Капитан принял решение для спасения плавбазы выброситься на отмель. Два портовых буксира подхватили его под усы и, врезавшись килем в дно, судно тяжело завалилось на левый борт.
Морская история "Феликса Кона" на этом была закры¬та.
Но завязалась другая - детективная.
На борту поверженного гиганта находилось свыше ты¬сячи тонн соляры и мазута, аммиак. Нагаевской бухте гро¬зила экологическая катастрофа. От удара в корпусе появи¬лись многочисленные мелкие трещины и горючка медлен¬но дренировала в море. Волны окрасились фиолетовыми пятнами.
При городской администрации был создан штаб по спа¬сению судна и предотвращению загрязнения акватории бух¬ты. Возглавил его один из замов мэра.
Требовалось прежде всего очистить судно от аммиака, откатать горючее.
Камчатские спасатели заломили за спасение плавбазы почти полмиллиона долларов. Их коллеги из Владивостока в два раза больше. Как будто дело происходило в чужих водах... государство, как всегда в таких случаях, хранило гордое молчание. Спасение утопающих - дело рук самих утопающих.
Магаданский предприниматель Репьев взялся за эту проблему. Он был патриот и согласился спасти судно по¬чти "задаром" - за само судно. Не затрудняясь расчетами и подсчетами, он нанял водолазов, те закрыли кингстон. От¬катали воду и... судно, покачавшись, встало на киль.
Все действия Репьева были авантюрой, но авантюрой удачной. В девяноста случаях из ста эта операция должна была закончиться оверкилем...
Плавбазу продали на металлолом и вся выручка пошла спасателям. По подсчетам специалистов это более десяти тысяч тонн черного металла, сотни тонн меди, алюминия, олова и цинка. И еще около тысячи тонн горючки и мазута. Миллионные суммы в долларах, разумеется. Из них рыба¬ки не получили ни копейки. Городской бюджет тоже.
А потеря последней плавбазы поставила предприятие на грань банкротства. Имущество его пошло с молотка, суда разобрали частные фирмы, а рыбаки остались без работы, зато задолженность по зарплате им была почти трехлетней.
Устиныч как в воду глядел.
Молодой, еще не обломавший рога, следователь транс¬портной прокуратуры Синцов ретиво взялся за дело - ему казалось, что все лежит на поверхности. Были опрошены десятки свидетелей, перелопачены килограммы докумен¬тов, до обвинительного заключения оставались считанные шаги.
Они - эти шаги - так и остались несделанными. Свиде¬тели разъехались, Синцов уволился из органов, хотя ранее никогда намерения такового не выказывал, а даже наобо¬рот. Судьба нарытых им материалов осталась неизвестной.
Вдобавок ко всему главный обвиняемый - пятый меха¬ник - был выпущен под залог и... тоже пропал. Единствен¬ное, что установил розыск, это тот факт, что из города он не выезжал.
По показаниям его жены, вечером за ним кто-то заехал, он вышел в шлепанцах потолковать и... Наверное, уже и шлепанцы сгнили.
И правда о кингстоне давно уже переплавилась в япон¬ских печах.
ГЛАВА VI
Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано Души тончайшие приметы Переносить на полотно.
Профессиональная память художника была моей по¬следней надеждой. За день до встречи с ним у меня была другая. Я все-таки собрался с духом и решился пойти к Сергеевым. Надо было принимать какое-то решение, а для этого убедиться в правильности своих догадок.
Сергея Александровича я едва узнал, настолько он по¬худел и вообще изменился. Глаза ввалились, грязно-седая щетина покрывала впалые щеки. Дышал хозяин часто и тя¬жело, как загнанный кобель. Приход мой его не столько об¬радовал, сколько встревожил.
- Как ты?
- Догниваю,- выдохнул он, - В жизнь бы об этом не по¬думал!
В этом не "подумал" для него звучало очень многое. Времена, когда молодой и здоровый каждую неделю бегал он на свидания из райцентра в леспромхозовский поселок за сорок километров к своей Даше, день когда дали ему орден - первому из строителей Теньки и самому молодо¬му, тогда я и познакомился с ним - очерк писал - день, когда родился у него сын и весь поселок гулял на крести¬нах. И черный провал после нелепой смерти жены и вся остальная жизнь, как крутой спуск с Расковского перевала без тормозов...
- Ну, чего ты раньше времени себя хоронишь, неужели так все безнадежно - есть же институты, врачи, лекарства...
- Все есть, Валя... да не про нашу честь. Таких денег на операцию я никогда не найду да и скажу по честному, не стою. Даже если бы нашелся какой доброхот и дал мне их- я бы их сыну оставил, ему сейчас, ох, как будет нелегко.
- Молодой, выдюжит, чего ты про него. Да и сам, мо¬жет, еще внуков нянчить у него будешь.
Хозяин только усмехнулся.
Я помолчал. Еще в прихожей, среди груды сброшенной в кучу одежды - у сына были в гостях кореша - я увидел знакомые пуховик и норковую шапку. Так что все стало на свои места.
- Давай, Сереж, может, еще увидимся. И вот что - ка¬кие лекарства нужны - ты запиши сейчас, я тебе принесу... Денег у меня больших нет, а насчет этой чепухи - с меди¬ками я дружу.
А в прихожей, стиснув мою ладонь горячими влажны¬ми руками, он неожиданно сказал:
- Ты ведь не за этим приходил, Валь... Ты ведь на сына хотел посмотреть, а?
Ни соврать, ни сказать правды я не мог.
- Это не он, успокойся.
- Нет, я хочу знать - он в комнате с ребятами - пройди. Ты же ведь на него не посмотрел!
- А это что, - я показал на большую цветную фотогра¬фию. Сфотографировался его сын, наверное, когда вы¬пускные сдал. - Посмотрел. Не он! Родинка меня сбила. Но там была не родинка, а целый пятак, да еще фиолето¬вый. Так что успокойся, Сереж.
Мы так и расстались. Потом я узнал, что старые тень- кинцы собрали-таки деньги ему на операцию и он уехал в Москву. Операция была неудачной...
Сын его живет там же, на старой квартире. Так что ча¬стенько я встречаю его то в компании ребят, то с девушкой. В последнее время больше с девушкой. Меня он не узнает, я его стараюсь тоже. Наверное, так для нас обоих лучше...
Борщов, когда я рассказал ему о своих поисках и наход¬ках, только улыбнулся...
- Все-таки ты за свое. Пустой номер. Даже если ты и найдешь кого-то похожего, ничего никогда не докажешь. Особенно в том случае, если это действительно будет зло¬дей, понимашь.
Последнее слово он под Ельцина произнес. Не любит его Борщов. Анекдоты рассказывает, телевизор выключа¬ет, когда он народ, понимашь, поздравляет. Нехорошо так полковнику милиции себя вести, а вдруг какая сволочь, то бишь честный гражданин, стучать начнет.
- Проходили,- махнул рукой полковник,- Им сейчас ни стук, ни гром не поможет. А на молнию силы у народа нет.
Но рисунок Бычкова он у меня забрал. Сказал, что по¬пробует по своим каналам.
Острота первых послебольничных дней прошла. Я втя¬нулся в работу - рукописи, авторы, финансы. Месяц проле¬тел мигом, и я вдруг поймал себя на мысли, что спать стал как младенец, ем за двоих и однажды... забыл свою трость и больше уже не брал ее.
- А куда ты по ночам ходишь?- Вдруг ни с того ни с сего сказала мне жена.- Гуляешь?
- Окстись!- Опешил я,- Сплю я.
- Нет, Валь, я серьезно. Я уже раза три замечаю - ты встаешь, ноги в валенки, полушубок накинешь и на улицу. Спросишь тебя, ты что-то буркнешь...
- Может, Роки поднимает.
- Наоборот, ты его будишь.
Она помолчала, а потом добавила:
- Может, стоит к врачу показаться.
- Да брось ты, пройдет, - отмахнулся я.
Сама мысль о врачах и о больнице казалась мне издева¬тельской.
А на дворе подоспел февраль, и для меня это значит много - конец зимы.
Для кого как, а мне самые тяжелые месяцы на Колыме - январь и декабрь. Холодно, сумрачно, солнца почти не ви¬дишь.Так, яичным желтком на минуту повисит над Марче- канской сопкой и опять темнота. В квартирах как на улице. Калориферы не спасают, улицу не обогреешь. Да еще свет повадились выключать, а современному горожанину без энергии - медленная смерть.
Но вот постепенно, потихоньку начинает прибавляться день. И в конце января узкая розовая полоска робко брез¬жит на востоке в ту самую минуту, когда я выхожу гулять с Роки. Часы природы начинают укладываться в мой жизнен¬ный ритм. И морозы слабеют, и люди уже не трусцой бегут по своим делам, а даже как бы прогуливаясь...
А в этот субботний день еще и снежок выпал. Я решил купить газеты и стал одеваться. Роки, почуяв прогулку, ра¬достно повизгивая, запрыгал вокруг.
Маршрут наш обычен. Идем с ним к парку "соматики". Пометив все свои заповедные места, причем ногу мой до¬берман задирает выше головы - и как ему это удается - кобель с радостным лаем помчался между лиственниц. За это время он хорошо подрос, раздался в груди и смотрелся внушительно... Во всяком случае, прохожие приостанавли¬вались, когда он, играясь, подскакивал к ним. Они не зна¬ли, что по характеру Роки был самый настоящий добряк, несмотря на грозный вид.
- Валя!
Странно, как я не заметил Ларису. Обычно в любой сутолоке и толпе я первым выглядывал ее волейбольную фигурку.
- Извини, задумался. Как ты?
- Я-то ничего, а вот ты не звонишь, не заходишь... Как твоя нога?
- Спасибо, все уже в норме.
Разговаривая, она взяла меня под руку, и меня, как и раньше, взволновал запах ее духов и блеск ее глаз и тепло ее пальцев. И пес кругами носился вокруг, и мы шли куда- то, пока я не понял, что идем мы к ее дому.
Странно, но в ее маленькой однокомнатной квартире было тепло. Я с удовольствием разделся, а Роки с ворчани¬ем принялся грызть кость в прихожей.
И Лариса меня поцеловала. И не только.
- Обожди, - отбивался я, - а сын.
- Он в школе, до часу.
- А собака?
- Ей не до нас.
Правда, беспокоил меня не сын и не собака, а больше я сам. Но только до той секунды, когда ощутил под пальцами ее гладкую кожу и ее мягкие губы коснулись моей груди.
Потом она обнаженная сидела на кровати, перебирая мои волосы и говорила, говорила, а я в полудреме слушал ее, пока не почувствал как я сам и все остальное во мне стало неумолимо просыпаться и желать.
- Если ты и изменился, - сказала она в конце нашего праздника плоти, - то в лучшую сторону. Ты стал Оолее сдержанным, мне это нравится.
Я только вздохнул. А дальше? Сколько может это про¬должаться... Не могу я на ней жениться. Лариса полагает, что я не ухожу от жены из жалости, но я-то знаю, что это далеко не вся правда, а правды не сказать вслух - любишь, а по чужим постелям шастаешь...
Впрочем, каждому дню хватит своей заботы. Разберемся.
Мне иногда бывает страшно за легкий лёт наших мыс¬лей. Ну откуда мне, человеку грешному, предвидеть что со мной сбудется... Откуда? И ведь прекрасно понимаю, что все это чушь собачья - планировать и предсказывать - все- таки каждый год и месяц и день с маниакальной настойчи¬востью заводим календари и ежедневники и записываем в них кому позвонить, что сделать и что сказать. Этим мы приносим как бы жертву будущему, умоляя его, в соответ¬ствии с нашими планами принять их и, хоть в какой-то мере, исполнить.
Древлянин во мне живуч и чтобы там я ни делал, в са¬мые ответственные минуты ни говорил или ни писал, оста¬юсь в глубине души язычником.
Лариса работает учительницей. И не просто учитель¬ницей - в методическом кабинете составляет программы и указания для всех школ Магадана и области. Очень умные рекомендации и программы, смею вас заверить, потому что с ними она не одна бьется, но и весь методический каби¬нет, а руководит им Тамара Федоровна Леонтьева... да, да, та самая, жена писателя и ученого Владилена Леонтьева. И, кстати, она догадывается о наших отношениях с Лари¬сой, но мудро молчит, представляя делать вывод самой жиз¬ни...
Не по сегодняшней должности своей и не потому, что жена моя врач, но больше всего меня всегда привлекала и привлекает жизнь именно этих людей - учителей и меди¬ков.
Теоретически и эмоционально - Это понятно.
"Учитель - перед именем твоим..."
Не навреди - клятва Гиппократа...
И то и другое относится к человеку, то есть и ко мне.
Себя я не знаю, но коли я любознателен, то и начинать надо с себя.
Разве каждый из нас в бессонную ли ночь, в бесстраст¬ный ли день не судил себя или хотя бы не пытался понять...
Кто я есть?
Или - как я дошел до жизни такой?
А вот так и дошел... ножками.
ГЛАВА VII
Я слышу небесную музыку, Не зная ее творца.
Сначала, то есть с того момента, как я себя помню - больше босиком. Насчет обувки в послевоенной деревень¬ке было туго - донашивали, что останется от старших, а от них, как правило, ничего не оставалось. И потому зимой сидели на печке, а летом... Если я напишу слово "цыпки", вряд ли его кто сегодня поймет из молодых. От постоянно¬го контакта с грязью, землей, водой кожа настолько огру¬бевает, что трескается. Боль адская, помню, как мачеха меня каждую неделю лечила - отмачивала, парила, компрессы прикладывала. А свои первые ботинки я получил, когда по¬шел в школу. И носил их, пока большой палец не проткнул носок. Я в семье был самым младшим и потому ботинки с сожалением выбросили.
Затем в детдоме, мне уже было одиннадцать лет, я хо¬дил в грубых с металлическими заклепками башмаках-гав- нодавах, как их называли. Крепости и тяжести необычай¬ной, как каторжные колоды... В них я доходил до девятого класса, когда директор, маленький лысый человек по про¬звищу Бонапарт, собрал выпускников и произнес короткую, но емкую речь:
- Государство вас выкормило - пора слезать с его шеи.
И мы слезли с шеи государства и рассыпались кто куда. Я лично в ремесленное училище и этим самым продлил с^эй союз с гавнодавами.
Затем была армия, и в кирзовых сапогах три с лишним года я топал по Украине, а в конце августа шестьдесят восьмого года и по Чехословакии. Нет, стрелять нам, к сча¬стью, там не пришлось - если бы наш полк стрельнул, тре¬тьей мировой не избежать бы. Служил я тогда в полку так¬тической ядерной авиации технарем. Наши бомбардиров¬щики Ил-18 могли приземляться на любом колхозном поле, но брали по две пятитонных ядерных бомбы, каждая из ко¬торых могла смести с лица земли такой город как Злата Прага. А в Чехословакии мы шли за танкистами, вторым эшелоном. Колонны двигались по ночам, а днем прятались в рощах и перелесках. Где-то под Брно приготовили поле¬вой аэродром и ждали прилета своих... Но через две неде¬ли, так же соблюдая все меры скрытности, убрались на базу, в Староконстантинов.
Сейчас этот стратегический аэродром в Староконстан- тинове независимая Украина продала американцам. И вой¬ны не потребовалось - достаточно оказалось одной пере¬стройки.
После дембеля я учился в Воронежском университете и путь на лекции лежал у меня мимо обувного магазина. Выставленные в витрине сверкающие лаком туфли за трид¬цать рублей казались мне тогда верхом роскоши...
И журналистские пути-дороги Колымы и Чукотки - это унты и болотники, кроссовки и валенки... Самолеты и авто¬мобили, железной дороги у нас, как известно, нет. Она су¬ществует только в книге Жириновского "Последний вагон на Анадырь", но с политика что возьмешь...
Все это есть и в моих анкетах. Нет ответа на главное - кто я? Трость ли, колеблемая ветром? Стрела, летящая во мраке? Иль бежишь ты, прах несчастный, как прохожий по земле...
Как только начнешь задумываться над этими вещами, считай, что материалист в тебе умер. Ты перешагиваешь грань, за которой начинается страна Духа. Ни в кирзовых сапогах, ни в лакированных туфлях там не ходят... только как в детстве - босым и голым, потому что важна суть...
Для меня эта страна приоткрылась в районной газете в Понырях Курской области. Вчерашний студент я со всем жаром и максимализмом молодости ринулся в газетную жизнь. Я хватался за любую тему и за любой жанр - от очерка до фельетона и считал себя в свои двадцать три года умудренным и всезнающим. И меня нисколько не смутило задание редактора написать разгромную статью о местном священнике. Священник был молод и вел себя непотреб¬ным образом - выпивал, гонял на мотоцикле и даже - о ужас! - похаживал к деревенским молодкам.
Я съездил в деревню - на мотоцикле, кстати, побывал в церкви, поговорил с прихожанами и колхозным активом, собрал материал. Затем попросил у хозяйки Библию и нич- тоже сумняшеся написал фельетон "Грешный пастырь". Фе¬льетон очень понравился в райисполкоме, а редактор даже дал мне премию.
А вскоре из Курской епархии в адрес редакции пришло благодарственное письмо, в котором меня благодарили за то, что я помогаю бороться за чистоту рядов священнослу¬жителей, что-то в этом духе. Провинившийся был смещен, а на его место пришел другой пастырь, который так понра¬вился прихожанам, что религиозность в селе выросла вдвое.
Как говорится, за что боролись...
А я увидел, как я темен.
И сколько бы я потом ни штудировал Библию, ни читал Коран или буддистские книги, ни слушал лекций, - а то и сам даже читал их, во! - ощущение этой темноты не прохо¬дило. "Многие знания приводят к раздражению", - так ска¬зал Соломон.
А малые знания отдаляют от веры.
Меня они привели к сомнениям. Была в религии истина мне недоступная... Звезды над миром кружатся и замира¬ют сердца, я слышу небесную музыку, не зная ее Творца.
Как ни странно, но даже то, что я слышал эту музыку, спасло меня от миссионерского яда перестройки. Тогда в Россию и, прежде всего, в приграничные порубежные го¬рода толпой хлынули проповедники всех мастей - от криш¬наитов до церкви святого Муна. Только в Магадане за не¬сколько лет были выстроены адвентистская, баптистская, новоапостольская церкви, католический приход, баптистс¬кий молитвенный дом... Дело доходило до курьезов - к при¬меру, мощное большое здание адвентистской церкви было выстроено на участке, отведенном по проекту развития го¬рода под Дом творчества... Была такая благая задумка у на¬ших градоначальников - собрать под одну крышу писате¬лей, художников, композиторов, словом, все творческие союзы. Но построили чужую церковь и самый главный ате¬ист области - уполномоченный по делам религии Яков¬лев - первым прискакал на ее презентацию. Впрочем, не намного отстали от него и другие вожди - с легкой руки самого президента освящения всех мало-мальски значимых событий стали нормой и уже никого не удивляли. И назва¬ли их - новых верующих - подсвечниками, ибо большего смысла, чем служить подставкой для дешевой свечи, в их присутствии не было...
Для меня это тоже оказалось загадкой. Оказывается,
стоит поменяться политическому ветру и человек, что флю¬гер, поворачивается за ним. А как же внушенные с детства истины, идеалы, взгляды. Или их не было вовсе, и всю жизнь рядом со мной жили другие люди, не те, которых я знал, - друзья, знакомые, сограждане, а те, у которых вообще не было никакого нравственного закона! А просто был страх перед наказанием или общественным мнением, запрет... Сняли его и сущность каждого обнажилась, как если бы по¬царапали лакировку и увидели обычную трухлявую древ- плиту.
Многие, многие изменили себе и дедовским заповедям. Об отцовских я не говорю. Изменять им считается на Руси обычным делом.
И еще цунами обрушились на свободное от всех и вся предрассудков общество, бесовство, от которого Европа избавилась еще два века тому, астрология, спиритизм, кол¬довство, ведьмачество - и все на полном серьезе обсужда¬лось в газетах, на телевидении, радио. С экрана телевизора Кашпировские и Чумаки заговаривали и лечили всю стра¬ну и заговорили-таки...
Астрологом и колдуном у нас в одночасье стать мог любой человек, с мало-мальски подвешенным языком. Вот типичный пример такой карьеры.
В газете "Вечерний Магадан" работал художником Саша Рожков - совсем молоденький паренек, вчерашний студент пединститута. Художник посредственный, но нос по ветру держал и однажды пришел ко мне в "Петит" с идеей - выпу¬стить астрологический календарь. Когда стали разговари¬вать, выяснилось, что об астрологии знает он понаслышке. Тогда я собрал ему всю литературу, что у меня была и по¬дарил - просвещайся, для меня это был этап пройденный. Через несколько месяцев я с удивлением узнал, что Оаша организовал бюро астрологических услуг - предсказывает будущее, разыскивает пропавших и преступников, состав¬ляет персональные астрологические календари. Язык у него, подчеркиваю, был подвешен и народ к нему пошел... изму¬ченный, замордованный неопределенностью своей жизни народ, что ему больше оставалось.Через два года он уже поднялся настолько, что без телохранителя нигде не появ¬лялся. Причем иногда его пророчества были настолько не¬лепы, что диву даешься - как им могли верить. К примеру, родителей утонувшей в Сусумане девочки он уверял, что
она жива и находится в Америке.
Прокололся Саша на одном из крутых новых русских. Крутой дал ему несколько фотографий и попросил расска¬зать Сашу, что стало с этими людьми. О покойных родите¬лях астролог сказал, что они благоденствуют и могут при¬чинить посетителю неприятности, а взглянув на фото его самого - не угадал! - посочувствовал, что тот так рано и в
муках скончглся.
Возмущенный своей преждевременной смертью крутой
обложил астролога такой данью, что, наверное, вытряс из него все неправедные гонорары. Саша попытался обратиться в милицию, но и там его уже знали за мошенника и поддер¬жки он не получил. Пришлось ему срочно исчезнуть с ма¬гаданского горизонта.
А однажды у себя в почтовом ящике я нашел такую ли¬стовку:
"Даже если ты здоров - ты болен! И каждый твой день - упущенный для лечения! Только Мы можем избавить тебя от тысячелетних бо¬лезней человечества.
Абсолютно новый метод! Стопроцентная гарантия! Мы понимаем твое недоверие - ведь и паровозы Чере¬панова принимали за нечистую силу.
Поэтому три первых сеанса бесплатно! А дальше решишь сам!" И адрес.
Из любопытства я пошел.
Давно чесались руки написать ехидный фельетон на эту тему: нажива шарлатана на чужой беде. Ведь зачастую идут к таким люди, потерявшие всякую надежду на выздоровле¬ние себя, а чаще своих детей. Голос разума в таких случаях бессилен...
Нас собралось человек двадцать в большой, без мебе¬ли, комнате. Ковры и разбросанные на них подушки напо¬минали о Средней Азии.
- Ложитесь! - Как нечто само собой разумеющееся при¬гласил нас... врач... учитель... проповедник или един в трех лицах. - Это тоже часть лечения.
И мы возлегли на подушки и ковры, довольно чистые, кстати, и он начал говорить.
Признаюсь, давно я не слышал ничего более занима¬тельного.
- В листовке, которую вы все получили, сказано о ты¬сячелетних болезнях. Это, конечно, неправда. Возраст мно¬гих заболеваний, о которых мы будем говорить, равен сот¬ням тысячелетиям и в сущности возникли они одновремен¬но с тем моментом, как человек выпрямился, встал на зад¬ние конечности. С одной стороны, это решило его дальней¬шую эволюцию - освободились руки, а с другой - произош¬ло революционное перераспределение нагрузки на позво¬ночник человека и не только. Сравните, как у вас распола¬гаются внутренние органы сейчас и как они располагают¬ся, когда вы стоите.
Мы задумывались, сравнивая свои ощущения.
- Когда человек стоит вертикально, то внутренние орга¬ны находятся друг над другом или точнее друг на друге. Сердце давит на желудок, желудок на диафрагму, диафраг¬ма на кишечник и печень и так далее, вплоть до мочевого пузыря. Отсюда великое множество болезней, присущих только человеку.
Наиболее распространенной и страшной из них являет¬ся остеохондроз. Сравните столб и арку и скажите, в каком случае больше нагрузка? Разумеется, на столб. И ведь мы не просто стоим и не просто двигаемся в вертикальном по¬ложении - так мы едем в тряских автомобилях, так мы пры¬гаем с высоты, так мы даже работаем. А ведь наш позво¬ночник - это спинной мозг и все болезни как известно...
- От нервов, - хихикнул кто-то.
- Совершенно верно. И первая задача, которую я став¬лю в процессе лечения, чисто психологическая: отучить вас от мысли, что передвигаться можно только на задних ко¬нечностях.
- А вторая?
- Приучить вас к мысли, что передвигаться и вообще делать все надо на четвереньках.
Мы задумались, представляя как это будет выглядеть.
Но наш гуру, звали его, как потом выяснилось, очень традиционно - Иван Иванович - помог нам.
- Вот вы, женщина, подойдите ко мне поближе... да нет, не подползите. Встаньте на четвереньки, ничего, это с не¬привычки кажется неприличным, на уровне подсознания поза вам хорошо знакома и...
Отклячив зад, женщина сделала в направлении Ивана Ивановича несколько шагов. То есть это были не шаги в традиционном понимании и мы хохотали так, как давно, на¬верное, не смеялись. Но Иван Иванович быстро нас унял.
-> А теперь все построились на четвереньках друг за дру¬гом и попробуйте пройти хотя бы один круг. Не старайтесь представить как вы выглядите - все это дело, привычки и потом, не забывайте - вы больные, а я ваш врач. А врача
стесняться не принято.
И мы пошли! Жаль, что у меня не было кинокамеры...
- Думаю, на сегодня вам достаточно - я уже вижу, что кое-кто жалеет о потраченном времени. Но кто-то придет сюда и еще. Для утешения могу вам напомнить, что все важнейшие дела в своей жизни - рождение, любовь и смерть - человек совершает лежа. Остальное от лукавого.
Я не написал фельетон. Во-первых, многое мне понра¬вилось. Во-вторых, Иван Иванович действительно был вра¬чом, работал в больничке в Оротукане хирургом. А после того, как больничку закрыли, перебрался в Магадан. Рабо¬ты ему здесь не нашлось, да и те, кто работал, зарплаты не получали. Тогда-то он обратился к своим студенческим еще идеям и решился на такую вот авантюру...
- Почему это авантюру? - обиделся даже он. - Многим
очень даже помогает.
Я уже и забыл об этом целителе, когда однажды, войдя к знакомому чиновнику в кабинет, едва не споткнулся об него.
- Обожди, - крикнул мне чиновник, описывая очеред¬ной виток вокруг письменного стола.
На четвереньках, конечно.
- Помогает? - озадаченно спросил я, когда запыхавший¬ся чиновник полуулегся в кресло.
- Еще как! То по утрам еле разгибался, а сейчас встаю и ничего. Чего... чего ты ржешь?
- Ничего... я просто себе представил. Громадная стра¬на, улицы, магазины, очереди, совещания, приемы, встречи и на четвереньках к микрофону подползает наш президент. Или эта американка Олбрайт - ха-ха...
Мы уже заливались вместе.
- Президент, ха-ха, ему-то это привычней, а вот той...
Не знаю, скольких магаданцев вылечили идеи Ивана
Ивановича, но если кто-то над ними улыбнулся, это уже плюс.
Вспомнил я об Иван Ивановиче, когда в телевизионных новостях вдруг промелькнуло, что в одной из европейских стран создан институт болезней позвоночника. И одним из самых перспективных его направлений указывалось "сни¬жение нагрузки путем изменения традиционных положе¬ний". Читай, та же ходьба на четвереньках.
Вот такая каша варилась в то время в Магадане. Общее впечатление было такое, что все мы немного сдвинулись по фазе. Картину дополняли и взаправдашние психические больные, от которых по причине бескормицы старались из¬бавляться лечебницы, и новый контингент свихнувшихся в результате реформ.
Тем паче, что в этой сфере наша медицина, напуганная воплями заинтересованных лиц о нарушениях прав челове¬ка, из одной крайности бросилась в другую, уже и явно боль¬ного боялась признать таковым. И они, психи, расползлись по учреждениям, партиям, движениям. Бросались с четыр¬надцатого этажа Дома Советов, взрывались на площади и призывали к народной войне против полтергейста в лице нового губернатора Сидора Букетова. Или еврейско-масон- ского засилья в администрации роддома.
Досталось и мне. Как-то после обеденного перерыва Мигунова по селектору попросила меня принять автора. Вообще-то авторы - дело редактора, я старался эту тради¬цию не нарушать, тем более что и редакторы к таким нару¬шениям относились болезненно, видя в них посягательство на их исключительность, но коли сама просит...
- Я вам принесла романы, - прямо с порога возбужден¬но начала средних лет неброско одетая посетительница, а мне...
Я усадил ее за стол. Попросил секретаршу принести чай. Не каждый день в местное издательство приносят... рома¬ны.
- Ну показывайте.
Она вытащила из дамской сумочки тетрадный листок и начала читать заголовки, как я понял.
- Ночь над Магаданом. Рассвет над Магаданом. Обед над Магаданом. Отбой над Магаданом.
- А... рукописи?
- А это что! -агрессивно кинулась в атаку писательни¬ца - с двадцать третьего километра, как до меня дошло. К несчастью, в этот момент вошла Тамара с чайным подно¬сом. Ради такого случая она надела белый передник и види¬мо он ввел в заблуждение мою гостью...
- А-а, сразу за уколы! - взвыла она и одним ударом вы¬шибла поднос из рук секретарши. Тут же вскочила и. выбе¬жала в коридор, расточая на бегу проклятия всем и вся.
Но были случаи и другого рода. Помню, как долго ожи¬дал меня в приемной молодой еще, худощавый парень в телогрейке.
- Бич, - шепнула мне секретарша, - я ему сказала, что вы сегодня заняты.
Я и впрямь был занят, надо бежать в типографию, затем встреча с банкиром, затем...
Словом, я решительно вышел в приемную и сказал, что ухожу и вряд ли сегодня появлюсь.
Парень поднялся и его синие глаза, особенно яркие на потемневшем от ветра и морозов лице, пронзительно по¬лоснули меня.
- Я все-таки подожду.
Но в этот день я действительно в кабинете так и не по¬явился.
- Вот он оставил,- на другой день Тамара протянула мне бумажную папку.- Просил вам лично.
Я развязал тесемки. На серой оберточной бумаге круп¬ным почерком в подбор были написаны стихи. Стихи ли?
"...Сегодня самый ясный день и настроение не хуже, и меньше пакостных людей, встречаются так кое-где, но я размяк и безоружен, весь нараспашку, и снаружи сиянье благостных идей... Сейчас я ими осчастливлю, себя и всех подобно ливню, что без разбора льет везде - всю ночь, все утро и весь день.
О, философия невежды - она проста как экскремент, в ней нет хулы и нет надежды и никакого смысла нет - зато запечатлен момент, как проститутка без одежды.
Но в этот день не так как в прежний, чуть-чуть вольней, чуть-чуть небрежней, иду по нашей мостовой и не один иду - с тобой!
Вот странно мне - ну что такого, ошую женщина идет... плывет иль нет такого слова и нет сравненья никакого... плывет идя? Идет плывучи? Она судьба иль только участь... Любя, слепя, страдая, мучась, жена, любовница, попутчик, она со мной как солнца лучик до самых темных смертных кручей она идет!
Перебирая, быстрее чтобы не отстать, но в этом грация такая и вдохновение, и стать, что рядом с ней козлом зы¬кая, так хочется оленем стать.
Олень - оно поблагородней, серьезней как-то, краси¬вей... козлы-герои для пародий, они чертей рогатых вроде. Да-да, увы, есть и такие, чего лишь только в мире нет, мно¬гообразен белый свет, все может быть и в масть, и в цвет, а можешь век искать ответ и не найти
И что такого? Мы в нашем теле как в оковах, как тать в темнице стеснены, как неестественны штаны, что жмут и трут в местах иных, что так и тянет скинуть их.
Не зря шотландцы носят юбки и шаровары любят турки.
А скажем, в южные края, нам заглянуть, душа моя - все черные, как тени ада и все буквально голозады!
Но если вдуматься всерьез... нам без штанов в такой мороз! Так что все это только сказки, каприз репризы, мина маски. Я сам люблю тепло и ласки, что негой нежности пол¬ны.
При чем тут негры и штаны?
Ведь в этот день как небо ясный все опасения напрас¬ны - я знаю, ты взрывоопасна и наша связь, хоть и прекрас¬на, обречена, но тянет властно оленем мне погарцевать.
...Все это нетрадиционно, заметит кто-то, так нескром¬но выпячиваться из рядов. Здесь рваный ритм и нет разме¬ра, безумство рифм и похоть стервы так вот и лезут между строк и был бы, прямо скажем, прок, а то один расход бу¬маги - ни вдохновенья, ни отваги.
А я пишу как мне диктуют душа и дождевые струи, что за окном листву полощат, о, сколько их прошло, дождей, но почему-то этот дождик вдруг мне напомнил ясный день, тот самый день, когда к тебе несло, увы, традиционно и в размышленьях о штанах, а вот писать, увы, и ах,.хотелось мне не так как раньше. Быть может, в этом меньше фаль¬ши, чем в лесенках и этажах проверенной литературы... да, ныне дорога бумага, но разве там нужна отвага, чтоб сде¬лав лишь четыре шага, остановиться, отдохнуть и снова тот же мерный путь.
Хорей иль ямб - мне без разбора, но только подголос¬ком хора быть не хочу, пусть и влачу убогое существова¬нье... Оно мое! Я сборщик дани и раб, и царь, и вечный странник в полях поэзии родной сам по себе
Страны иной не видно мне в сплошном тумане и все сильнее манит память.
А что до стиля - он не нов, сегодня об анжабемане со¬сед мой знает, Иванов.
Он занимается торговлей, но бывший кандидат наук - филологических, конечно, хоть пьет, но все мы в этом греш¬ны. Он разбирается в предлогах, стихи умеет излагать и всяких гребаных налогов умеет, сволочь, избегать.
Он мне сказал - анжабеман. Вот так ты пишешь, милый сударь, и мы с ним звякнули посудой и хоть торгаш он и паскуда и прямо лазит в мой карман, запомнил я - анжабе¬ман.
Но слов французская порода нас не смутит, не возму¬тит: черта у нашего народа любого черта и урода умеем мы переварить и превратить в простой и ясный, как жест до¬ходчивый, язык, как лист траве ему подвластны и акаде¬мик, и мужик.
А жизнь летит и новым светом окрашен мир и ты и я.
Взлетает лето как монета и долго кружится маня таин¬ственным - орел иль решка, судьбы улыбка иль насмешка - чем ты обрадуешь меня?
Есть, есть вопросы без ответа, навек наложенное вето на все загадки бытия. Но тайн тайн в тебе таится, моя рабы¬ня и царица. В ней жизни смысл, валы и гладь, всех океанов благодать нельзя попробовать рукою, она в полете ли, в по¬кое, перед последним смертным боем и так редка, что ника¬кое нельзя явленье с ней сравнить.
Сверкай же, жизненная нить! Ткачи судьбы - поосто¬рожней, обрыв'исправить невозможно - дешевле нитку за¬менить.
За этот день, кого мне, Боже! Кого мне отблагода¬рить!"
Были и еще стихи. Не прочитав и части их, я понял, что судьба столкнула меня с поэтом милостью Божьей.
- Он оставил адрес или телефон? - Спросил я у Тама¬ры.
- Нет, - она пожала плечами. - Вообще, какой-то стран¬ный тип. Даже до свиданья не сказал.
- Он придет, - думалось мне.
Но больше я никогда не встретил этого парня с синими глазами и часто думаю, что, может быть, мир лишился по¬эта по моей вине...
Что о больных и о поэтах, когда я видел как и обычные здоровые люди день изо дня сталкиваясь с проблемами - работа, деньги, еда, лекарства - потихоньку менялись. В зависимости от характера одни становились злыми и аг¬рессивными, другие тихо опускались, уже ни на что не на¬деясь. Таких было большинство.
Будто какое то проклятие нависло над страной!
Темны страницы Книги судеб, И строк ее не знают люди.
В этот "черный понедельник" я прихватил на работу ста¬рую куртку. В пятницу пришли контейнера с книгой "Сын Сатаны" и мужчинам издательства предстояло попа¬хать на разгрузке. Я чувствовал себя уже достаточно хоро¬шо и не собирался в этот раз поддаваться уговорам сердо¬больных женщин. Но в этот раз и попотеть не пришлось - помогли мальчишки с "Подвига" - их руководитель прислал нам помощь в обмен на новые книги для библиотеки. К обеду мы отправили контейнера в порт и тут ко мне подошла Та¬тьяна Мигунова.
- Я сегодня пораньше уйду на обед. Дочка что-то при¬хварывает.
Я только головой кивнул. О такой мелочи могла бы и не говорить. Тем более, что с самых первых дней своего ди¬ректорства я провозгласил приоритет работы над дисцип¬линой. Можешь делать что угодно и где угодно находиться, была бы выполнена работа...
- Новые книги с собой взяла,- продолжала Таня.- Заскочу после обеда на телевидение, покажу девчатам, пусть рекламку дадут.
Она ушла, а я спустился в склад, посмотреть, что там
творится.
В складе было тихо, полутемно. Пожарники заставили нас отключить все розетки и патроны и слабый свет еле струился из-за штабелей с книгами. Комнаты были забиты под самый потолок и я ломал голову, куда буду девать сле¬дующую партию.
Этот вопрос возникает каждый раз, когда мы планиру¬ем новое издание. С одной стороны, хочется выпустить кни¬гу большим тиражом - тогда она значительно дешевле и для нас, и для покупателей. Но в том-то и беда, что на Ма¬гадан даже очень ходовой книги требуется всего семь-де- сять тысяч экземпляров. После отделения Чукотки и разва¬ла системы книготорга говорить о книжной торговле обла¬сти не приходится, а в самом Магадане живет всего ниче¬го - менее двухсот тысяч человек, включая младенцев и древних стариков. Мы усиленно ищем выход из положения - наладили книгообмен с другими издательствами, организо¬вали уличную торговлю, открываем другой магазин, но ре¬ализация с каждым годом все падает.
- А что ты хочешь, батенька мой, - говорит мне Усти¬ныч,- Народу жрать нечего, а ты о книгах.
Я (Гним не соглашаюсь. Хлеб и книга неотделимы друг от друга. Если без одного человеку не выжить, без другого ему не быть человеком.
Для меня, во всяком случае, это бесспорно. Многим об¬делила меня жизнь... матери не помню, молодость не бало¬вала меня легкими удачами и победами - ремеслуха, обща¬га, армия, - но книги всегда были со мной и вместе с ними огромный, в фантастических красках мир. И он нисколько не противоречил настоящему, реальному, а чудесным об¬разом изменял его, я видел куда больше, чем меня окружа-ло... Глядя на осеннюю лесополосу за стенами детдома, я знал что за ней есть железная дорога и она ведет в большие города, и еще там есть океаны и пустыни и вообще неизве¬данные края. И облака, проносившиеся по небу, очертани¬ями своими напоминали мне о сказочных зверях и кос¬мических пришельцах, а в бормотании лесного ручья слы¬шались мне иные мелодии и песни.
Я плакал над Темой и Жучкой, воевал с пиратами, стра¬дал вместе с Вертером и замирал от чеканного волшебства пушкинских строк. Я читал взахлеб, как пьяницы пьют вино, и главным счастьем было ощущение, что этот источник бездонен.
Книгам я обязан своей профессией. Выбор ее дался мне нелегко. Методом тыка я перепробовал множество занятий - токарь, слесарь, сторож, охранник, дверевой - не путать со швейцаром - грузчик, художник, тракторист. Двух вкла¬дышей в трудовую не хватило, чтобы их записать, пока я не нашел себя в газете. В захудалой районке на Курщине я понял, что это - мое. Встречи с людьми, до которых я был так жаден, дороги, которыми я бредил, и слово... чудесное, упрямое, неожиданное слово, в котором можно выразить и людей, и дороги, и себя.
И не просто выразить... По молодости лет мир казался мне крайне несовершенным и со всем юношеским макси¬мализмом неудержимо хотелось его переделать. А слово как нельзя лучше для этого подходило. Глаголом жечь сер¬дца людей, помните.
Жечь сердца в районке мне не пришлось, но мне нрави¬лась моя работа, я чувствовал ее нужность, и если когда-то удавалось статьей или фельетоном защитить человека, вос¬становить справедливость, я полагал, что мое бытие оправ¬дано на сто процентов.
И слова, и книги тоже были разными - они тоже при¬надлежали разным лагерям в затянувшейся войне Добра и Зла. Нынешние времена, когда хлынула на книжные при¬лавки низкопробная литература, славящая насильников и садистов, проповедующая самую темную скотскую..сторо¬ну человеческого бытия, рассчитанная на самые низменные инстинкты, я воспринимал как личное оскорбление. Вся¬кую попытку ради скорой выгоды издать супермодный бест¬селлер того же Доценко или Воронина я воспринимал в штыки. Я верил, что временное помешательство пройдет и мы опять вернемся в ясный нормальный мир, где дно и небо занимают свои, положенные им от Бога, места.
А книга будет учить только хорошему.
Я и не заметил, что в своих раздумьях-воспоминаниях долго уже стою перед свежеуложенным штабелем. Что при¬несет читателям этот сборник? Чего в нем больше - злого или доброго?
Но я и не ожидал, что получу ответ так скоро.
...В книжном магазине покупательница взволнованно рассказывала:
- Прямо передо мной, пять минут назад женщину на перекрестке машиной как ударит. Аж на капот подкинуло и об лобовое стекло - все в крови. Сумка, книжки все разле¬телось по асфальту.
Услышав о книжках, я пулей вылетел из издательства.
Толпа на перекрестке еще не разошлась, стояли две мили¬цейских машины, и "скорая помощь" с леденящим душу воем разворачивалась в сторону больницы. Расталкивая зевак, я добрался до мостовой. Сумку милиция уже подобрала, а книги лежали как подбитые птицы, трепеща страницами под ветром. Я подобрал одну из них и подошел к сержанту.
- Вы знаете ее?- Спросил он.
Я молча кивнул головой. Сил говорить не было.
Свидетели показали, что машина, сбившая Татьяну, мчалась на красный. Водитель не остановился, но номер автомобиля запомнили. Автомобиль принадлежал город¬скому управлению культуры.
Она еще дышала, когда ее привезли в хирургическое отделение и что-то даже пыталась сказать в горячке. Врачи расслышали... мне надо домой... дочка одна.
Прощались мы с Таней Мигуновой во Дворце профсо¬юзов.
В этот день я напился так, как давно не пил.
И стал пить все чаще.
На поминках Люда Панова вдруг сказала:
- А я следующая за Таней.
И заплакала навзрыд горькими пьяными слезами.
Гнетущее тяжелое молчание воцарилось в издательстве. Будто какое облако повисло над нами. Реже рассказывал анекдоты зам, реже мы улыбались, почти отошли в прошлое посиделки по дням рождения и вообще по праздникам.
После работы все торопились по своим делам. А рань¬ше могли еще проговорить, доспорить, не глядя на часы.
Танина смерть отпечатком легла на душу каждого.
Природа между тем без устали вершила свой круг и в город пришла весна. Я как-то и не заметил поначалу, толь¬ко когда услышал гусиный гогот и понял, что в меховой куртке мне становится жарко, поверил и солнцу, и птицам. А вот уже и на теплом асфальте дети рисуют классики, и майская трава зеленеет на газонах, и от густого воздуха лег¬ко кружится голова. Лес на сопках покрылся сиреневой дымкой - это зацветали лиственницы. И вместе с листвен¬ницами в летних платьях расцвели магаданские женщины.
Для меня эта весна совпала с выборами городского мэра. Памятуя предсказание Устиныча "что новая власть будет везде расставлять своих людей"", я время от времени отры¬вал голову от рукописей, балансовых отчетов и договоров и с любопытством следил за разворачивающейся на моих глазах баталией.
Сначала в качестве наблюдателя, но вот однажды мне позвонил один из замов нынешнего мэра - он и баллотиро¬вался - и попросил сделать макет выборной газеты.
- У вас же есть Данила-мастер, - удивился я. - Он что - заболел?
Я имел в виду пресс-секретаря городской администра¬ции Данилова.
Заместитель промямлил что-то неопределенное и я по¬нял, что Данила-мастер опять увильнул от острых событий. Это он делал классно - лизал только стоячих, бил только лежачих и вмешиваться при неясном исходе в драку было не в его принципах, если они вообще у него были.
Просьба заместителя была явно некорректной. Обла¬стное издательство во многом зависит от губернатора. До¬тации, квартиры и вообще. И ссориться я с Сидором Ьуке- товым не собирался. Пусть и помимо воли, но так получи¬лось, что я новому губернатору даже и голосами в свое вре¬мя подсобил... Я участвовал в команде выдвиженца от Со¬юза предпринимателей, бывшего председателя облисполко-ма Кранца Вячеслава Ивановича - нормального делового мужика, бывшего первого Чукотки, на мой взгляд, далеко неглупого и опытного. Его поддерживали и коммунисты. Но в решающую минуту наш выдвиженец решил не риско¬вать и сдал свою команду в распоряжение Букетова, чем и решил борьбу в его пользу. Кранц стал вице-губернатором и обещал своим сторонникам, а значит и мне тоже, вся¬ческую поддержку в наших планах и проектах. Мне даже говорили, что обещания бывшего губернатора дать мне трехкомнатную квартиру - мы до сих пор теснились вчет¬вером в двухкомнатной хрущевке - исполнятся при новой власти. Чему я не очень-то поверил и был прав.
Я поначалу отказался. Тогда зам принес мне подборку газетных статей и попросил ознакомиться, и только потом уже что-то решать. Я прочитал.
Сказать, что газеты лили грязь на мэра, мало. Дружное охаивание Тарасенко, обвинение его во всех бедах, что стряслись с городом в последние годы - развал экономики, крах строительного комплекса, обнищание горожан - пре¬вращалось порой в самую настоящую травлю. В действиях всей этой хорошо организованной своры виделась умелая направляющая рука и я ее угадал сразу. Безусловно, это был Гена Шкурников - фамилия не в бровь, а в глаз - дав¬ний мой враг, продажный журналист, давно поставивший свое перо на службу власть имущим и своему карману. Я только удивился скорости, с которой он сумел перестро¬иться на сто восемьдесят градусов и снискать доверие у нового губернатора. Вчера ли еще в кампании за Михайло¬ва он хлестко клеймил кандидата в губернаторы Букетова, да как!
Вот в газете " Территория" в статье с ехидным названи¬ем "Голосуем за Букетова - благодетеля родного!" он ни мно¬го ни мало упрекает кандидата в крупном мошенничестве, в хищении у бюджета города еще при мэре Дорофееве пя¬тисот миллионов рублей - не уплатил налоги, показывает его как лживого, беспринципного человека. Думалось, что после одного этого, придя к власти, Букетов в порошок со-трет Гену... а он его, что называется, приблизил, дал при администрации должность и, похоже, большие полномочия.
Чудны дела твои, Господи...
Замешан был Шкурников и в вымогательствах. Так одно время он публиковал в "Магаданке" так называемый рей¬тинг местных банков. А перед этим ходил по банкирам и предлагал...
- Если хотите, чтобы рейтинг вашего банка в моих об¬зорах повысился, платите.
Ходил до тех пор, пока не нарвался на заместителя уп¬равляющего Внешторгбанком Сашу Быхаленко. Тот умуд¬рился записать дельца на магнитофон, а затем выступил со статьей в той же "Магаданке". После этого обзоры прекра¬тились.
Уже одно то, что против мэра выступает такая фигура, было способно поколебать мой нейтралитет, но тут загово¬рила и тяжелая артиллерия: столь важно было губернатору видеть на посту мэра непокорного города - Магадан прока¬тил Букетова, голоса он набрал, в основном, за счет трас¬сы - своего человека, что он не выдержал, вмешался, нару¬шая все законы и юридические, и нравственные, в кампа-нию сам. Выступления в газетах, на радио, а больше всего по телевидению - любил Букетов покрасоваться на экра¬не - напоминали начальственные разносы, только что без матерщины, ее операторы, наверное, вырезали. В полити¬ку - Букетов пришел с должности крупного хозяйственни¬ка с репутацией тоже крупного грубияна.
Когда кодлой на одного, это уже неприлично и, махнув рукой на все свои соображения, я согласился помочь Тара¬сенко. И по мере сил помогал - редактировал, макетиро¬вал, писал передовицы и организовывал выступления тру¬дящихся и не очень.
Конечно, и без моих статей Тарасенко стал бы мэром - в городе он пользовался хорошей репутацией - тем не ме¬нее после выборов новый городской голова поблагодарил издательство и меня лично за поддержку и как водится тоже пообещал всяческое содействие в решении наших проблем.
Зато в отношениях с областной администрацией сразу почувствовался холодок. Реже стали приглашать на всевоз¬можные совещания для приближенных, застряла заплани¬рованная в бюджете дотация на новую книгу, и, самое важ¬ное, куда-то пропала моя докладная по учебникам.
Это для издательства и не только было чревато...
С учебниками я связывал будущее издательство. Толь¬ко они могли обеспечить нам устойчивый доход, не говоря уж о том, что для покупателей они стали бы просто дешевле.
Но тут были подводные камни...
С первых дней прихода в издательство я заинтересовал¬ся, по какой схеме обеспечиваются учебниками наши шко¬лы, прежде всего, федеральным комплектом.То есть таким набором учебников, который гарантированно оплачивает¬ся государством.
Выяснилось много любопытного...
Матрицы на учебники получал крупнейший в регионе полиграфический комбинат "Дальпресс", руководил кото¬рым до недавнего времени Юрий Бондаренко. Затем эти учебники приобретала частная издательская фирма "Уссу¬ри", а почему именно она, догадаться труда не составляло. Ею заправляла жена Бондаренко.
Пройдя сквозь семейное сито, учебники попадали в "Магаданкнигу" и только оттуда непосредственно в управ¬ление образования.
И все получали свой навар. Надежный. Постоянный. И крупный - стоимость вопроса была в пределах десяти миллионов рублей.
Во время очередной командировки в Москву я выска¬зал заместителю нашего министра свои соображения. Мол, мы - издательство, у нас есть свои производственные базы - во Владивостоке и Иркутске. Почему бы не решать проблему напрямую - и дешевле и быстрее.
В Комитете печати этим заинтересовались и свели меня с директором издательства "Просвещение",- И мы с ним заключили договор, что по согласованию с областной ад¬министрацией матрицы учебников будут предоставляться в наше распоряжение.
По согласованию с администрацией...
Я долго ходил за этими согласованиями к Щербак и недоумевал, почему ясный и выгодный для области вари¬ант тормозится. Я никак не мог поверить, что личная выго¬да чиновника куда важнее и областной и, осмелюсь заявить, государственной.
А ведь уже тогда за учебники стали стрелять. Был убит коммерческий директор издательства "Дрофа", понесло по¬тери и "Просвещение".
Надо ли говорить, что когда на Олимпе воцарились но¬вые боги, я сразу побежал с этими бумагами к Кранцу. Вя¬чеслав Иванович внимательно меня выслушал и тут же дал команду департаменту образования разобраться с этим вопросом и ответить на мои предложения.
Разобрались и... мне посоветовали оставить их, как нег
перспективные. А когда я стал допытываться, что да поче¬му, один из замов губернатора - Чеснокова - прямо посо¬ветовала мне для собственного спокойствия забыть об учеб¬никах.
Через неделю примерно в гороно мне показали поста¬новление губернатора об обеспечении федеральным комп¬лектом учебников школ Магаданской области. Там было сказано, что конкурс по завозу учебников в область выиг¬рал частный магазин "Знание". По слухам, магазин принад¬лежал одному из родственников Букетова, ныне директо¬ру пивзавода. Но это по слухам - никаких доказательств у меня не было, да я и не сыщик, проблем хватало и своих.
Единственное, что я точно знаю, на этом рутинном по¬становлении был гриф "Секретно". Все-таки огласки они побаивались и это меня чуть-чуть утешило.
ГЛАВА IX
Ты глуп еще и молоденек, И не тебя меня учить — Ведь мы играем не из денег, А чтобы вечность проводить.
А. С. Пушкин
Мы сидели у Поручика на даче и играли в преферанс. Кроме меня приехали еще Бухгалтер и Джентльмен. Вообще, цель нашего визита была самая благородная - по¬здравить Поручика с днем рождения и выпить по рюмке, но всем известно - где картежники, там и карты.
Жена Поручика Валентина - статная русая русская жен¬щина, как будто сошедшая с полотен Васнецова, пригото¬вив нам стол, исчезла во дворе, а мы принялись расслаб¬ляться...
Преферанс - традиционная игра северян, особенно в по¬ездках. Простота правил, гибкость условий и вместе с тем отличный отдых, когда ты сидишь в певекской, к примеру, гостинице, а за окном вторую неделю бушует южак. По¬лярная ночь замазывает одной белесой краской день и ночь и тогда время определяется количеством пуль и бутылок. С бутылками в те времена бывали проблемы, а с преферан-сом проблем не помню. Всегда находилась пара таких ко¬мандированных страдальцев. Но условия были чаще всего благородные - проигравший ставил стол.
Примерно в таких же обстоятельствах родилась и наша компания. Свободное время, желание отдохнуть... со смыс¬лом. И конечно, все то, что несут в себе карты для русско¬го человека - азарт, возможность риска, на кон поставить все и...
- Риск полирует кровь, - говаривает Поручик. Шофе¬рюга-дальнобойщик, за плечами ничего кроме средней шко¬лы, но в наше время, когда кроме анкет стали интересо¬ваться и человеком, природный ум, общительный характер плюс отличное знание дела помогли ему продвинуться до должности главного механика автобазы - и он прекрасно справляется со своей должностью. Кроме всего прочего, он еще и остряк и из него, как из травяного мешка, сыплют¬ся шутки-прибаутки. Я всерьез говорю, что он ошибся про¬фессией. Нам, мол, далеко до него, особенно в знании рус¬ского фольклора.
- А не надо было в школе на ранцах кататься, - париру¬ет Поручик и широким движением веером бросает карточ¬ную колоду.
На хозяина пули. У кого младшая карта, тот выбирает место и заказывает игру.
У меня король пик, но у остальных старшие масти и я сажусь напротив окна и записываю игру - сорок очков. Потом договариваемся расписать еще одну.
- У нас сейчас стоимость виста ноль пять, - подсказы¬вает мне Поручик.
Для меня это новость. Раньше ставки были на порядок меньше.
- Инфляция, - вздыхает Джентльмен.
Игра началась.
Слева от меня Поручик, напротив Джентльмен и рядом Бухгалтер. Геннадий Михайлович действительно работает бухгалтером. В нашей компании он недавно, я с ним играл всего один раз.
Расклад для меня не самый худший. Плохо, когда я по¬падаю между Поручиком и Джентльменом. Они прекрасно понимают друг друга и втемную играют с одинаковой си¬лой как в открытую.
Поручик берет карты - его слово - и бросив короткий взгляд на них, протягивает мне.
- Не хочешь?
То есть он предлагает мне мизер - не брать взяток - напополам. Никакого мизера у него конечно и близко нет. Даже игру можно играть, но рискованно.
Его предложение - явная провокация. Партнеры, еще не поднявшие карт, подумают, что у него очень слабые - а как иначе идти на мизер - и логично предположат, что у них сильные. И возможно, заявят игру втемную, на удвоен¬ных ставках. Бухгалтер клюнет вряд ли, а вот Джентльмен не прочь иногда испытать судьбу, чем он мне и симпатичен - сам такой!
- Первый ремиз на вес золота, - провозглашает Джен¬тльмен и решительно придвигает к себе прикуп.
- Взял на раз!
Но прикуп пока ничей. Последнее слово все-таки не ска¬зано.
Бухгалтер, задумчиво шевеля губами, разглядывает свои карты. Поручик торопит...
- Запор, что ли... Слепому дорогу не переходят. Или играй семь!
Вообще, такие вещи в серьезной игре не произносятся. Женщины, скатерть и шум - враги преферанса. А к шуму традиционно относится все, что не связано непосредствен¬но с игрой.
- Пас!
- Семь червей! - заявляет Джентльмен и я рад за него. Теперь точно сыграет, если бы не было карты - сказал бы шесть. Но тогда и его партнерам пришлось бы играть втем¬ную. ..
- Пас! - слово Бухгалтера.
- Вист!- решает Поручик,- На семерной вся деревня вистует. Ложись!
Карты вистующих открыты и я вижу... вариант. У Бух¬галтера нет одной масти и значит взятка тузом пик, на ко¬торую несомненно рассчитывает Джентльмен, уходит на мелкий козырь противника.
- Ай-яй,- причитает Поручик, бросая семерку пик,- корова пукнула - рога отвалились
- А теперь передавай мне ход по бубям,- командует он,- Без двух! Мельница закрутилась!
На семерной втемную без двух - это серьезно! В гору проигравший пишет сразу удвоенный штраф да висты - я произвожу нехитрые подсчеты... игра обошлась ему в триста двадцать восемь вистов или сто шестьдесят четыре рубля.
- Несчастный случай! - Джентльмен поднимается из-за стола. - Приглашаю.
- Вот так горбатых лечат,- разливает водку Пору¬чик.- В мешок и шилом!
Игра началась.
Теперь сдает он.
Я поднимаю карты.
Есть особая магия в этом нехитром действе. Никогда не знаешь, что на этот раз дарит тебе судьба. Жирных ту¬зов со смеющимися дамами в окружении чванных королей, или мелочь семерок и десяток, неожиданно выстраивающих¬ся в непробиваемую схему мизера - помощи равных тогда тузам и королям. Или голяк - пас, когда впору поплакать¬ся в жилетку Валентине на невезуху. Я думаю, чтобы по-нять Достоевского и Пушкина и многих, и многих, надо тоже быть игроком. Впрочем, необязательно в карты. В жизни всем нам выпадают моменты, когда на кон ставишь многое, даже саму ее...
Но в картах мне видится модель жизни, ее микрокосм.
Ты надеешься, строишь план и терпишь крушение.
Надо уметь проигрывать, держать удар. Удача повер¬нется к тебе лицом.
Ты выигрываешь, все за тебя... потерял осторожность и все потеряно.
Наполните эту схему любыми обстоятельствами и де¬талями, дайте костям мясо и музыку включите - от плясо¬вой до Шопена... Вся жизнь - игра!
У меня четыре масти и все по трц. Максимум три взят¬ки без учета прикупа. А в прикупе может быть твоя удача, а может, и наоборот... Знал бы прикуп, жил бы в Одессе, - гласит игроцкая заповедь. Всего две карты бросает игрок посреди стола - они пока ничьи, они того, кто отважится на игру и сделает вызов судьбе.
Две карты! Приди ко мне две червушки - капитальный ремонт! Семь игры.
А не приди?
Но ведь что-то там есть.
А первый ремиз - золото. Я объявляю...
-Раз!
Все уже пропасовали и Поручик открывает мне при¬куп. Два короля. Один червей, они и будут козырь, а вто¬рой - к тузу. Взятка. Шесть железных.
А если и расклад мне благоприятствует, могу и привезти.
- Шесть на червях.
- Вист.
- Второй.
Ну что ж, втемную даже интересней.Что-то они проне¬сут, может.
Взял семь взяток. Джентльмен опять без взятки, лезет на двоечку в гору.
Бухгалтер пишет висты на меня.
Сдача.
- Пас!
-Раз!
- Вист!
- Семь треф!
- Сыграно!
- Без лапы! Шесть да без одной, да за приглашение...
- Попка трусики сжевала,- комментирует нашу осто¬рожность Поручик.
-Раз!
-Два!
- Отдаю все четыре на треф...
Пуля потихоньку заполняется, крупные игры редки и к столу мы поднимаемся тоже не часто, но поднимаемся и выпитое оживляет игру. Чуть-чуть раскованнее, чуть не¬брежнее. Единственный, на кого водка кажется не действу¬ет совсем - это Джентльмен. Даже наоборот. Чем больше он выпьет, тем кажется собранней. Только говорит несколь¬ко медленней.
Бухгалтера поймали на мизере, всучили две взятки. От этого или спиртного он побагровел, движения стали разма¬шистыми и опять пишет висты на меня.
- Обожди, Геннадий Михайлович, я же не играл!
- Ох, черт, не туда!
Игра примерно равная. Джентльмен удачно все-таки сыграл несколько крупных темных и за счет разницы пули и горы выглядит наравне со всеми. В игре остается немно¬гим больше двадцати.
И тут ко мне подваливает карта.
Даже без прикупа — девять на руках!
Прикуп практически ничего не дает и я оставляю его сдающему - пусть потренируется.
Все ждут, какой козырь я объявлю.
- Девять бубен!
- Вист, - мгновенно реагирует Поручик.
Боже, что я натворил. Вместо червей заказал бубен! а их у меня всего две штуки
- А могу я поднимать?
- Можешь, но в той же масти, - Поручик беспощаден. - Игра завистована.
Это уже раздевание. Без пяти на гору, то есть на девя¬носто.
Через несколько минут Бухгалтер, сыграв все-таки свой мизер, закрывает игру. Поднимаемся к столу, с огорчения я выпиваю полстакана водки - был в выигрыше, а сел почти, на пятьсот рублей из-за глупой оговорки.
Джентльмен утешает меня:
- Да брось ты, я в прошлый раз на тысячу влетел тоже так - на руках одна масть, а я ляпнул другую.
- Да я не из денег, Володь, так, настроение...
А настроение исчезло потому что я вижу - и тут мы изменились. И тут во главе угла нажива. Обмани ближне¬го, иначе дальний приблизится и обманет тебя дважды. Еще год назад на такие оговорки мы и внимания не обратили бы, что же с нами делает время!
И водка.
Легкий туман поплыл перед глазами, огорчение исчез¬ло. Сам виноват - пять раз подумай, а потом скажи. Да сна¬чала про себя-то ли говоришь, проверь. Язык мой - враг мой.
У Поручика язык чешет без остановки:
- Ну вот кто из вас скажет, где в Магадане находится подземный переход?- Он озирает нас круглыми от спирт¬ного глазами и останавливает свой взгляд на мне.
- Ну скажи, краевед.
Это продолжается наше давнее соперничество. Мы с ним оба четверть века на Колыме и оба достаточно поколе¬сили по ее дорогам, иногда спорим, где находится то или иное озеро или река, или перевал. У него преимущество по трассам, понятно, дальнобойщик, у меня по общей картине.
Вопрос, действительно, интересный. Я пролистываю в памяти наши улицы - ничего и близко нет. Знаю, что тогда были прожекты построить переходы на Колымском шоссе, затем на Ленина у Полярного, но они так и остались про¬жектами.
Но то, что рассказывает Поручик, для многих откры¬тие.
- В девяносто втором году собрались строить на Нага- евской школу. Тогда в моргородке много детей жило да и Шанхай поставлял учеников, а школа получалась через до¬рогу. И тут начальник второго строительного управления, возглавлял его тогда Шапкин, с проектом и вышел. Его поддержали и отвалили пятьсот тысяч рублей. По тем вре¬менам большие деньги, особенно если на доллары по тог¬дашнему курсу перевести.
Потом все строительство в городе лопнуло и школа ос¬талась на уровне первого этажа, можете съездить посмот¬реть. Исчезла надобность и в переходе. Деньги, понятное дело, остались у подрядчика.
- Ну хоть что-то было сделано, - интересуюсь я .
- Яму большую выкопали, прямо напротив магазина. Но после того, как прошлый год в нее две машины влетели, засыпали.
Поручик торжествует. Похоже, в этот раз он меня на лопатки положит.
Ага, как же!
- Ну так вот, - нарочито небрежно говорю я. - С этим начальником стройки я водку вчера пил. И не надо обижать мужика, ни к чему. Они всего метра до сбойки не дошли - бетон кончился. А потом дожди, а потом борьба за демо¬кратию, кому оно на хрен, то строительство нужно!
- И еще! Есть и второй подземный переход, куда более древний. И вел он от нынешнего обкома партии во двор магазина "Алмаз", там раньше следственный изолятор' НКВД находился.
- Из бюро и в БУР, - каламбурит кто-то, но никто даже не улыбнулся.
БУР - барак усиленного режима. Старые колымчане это знают. Бараки эти, как правило, из дикого камня с кованы¬ми решетками еще и сейчас стоят по старым лагерям..
- Два-один, - резюмирует, вздохнув чему-то, Джен¬тльмен.
Я выхожу на веранду, подышать свежим воздухом. Вид отсюда замечательный. Дача расположена высоко на соп¬ке, у кожзавода и отсюда хорошо видно синюю подкову бух¬ты Гертнера и город вплоть до Пионерного. Улицы, площа¬ди, зеленые огоньки скверов, белые девятиэтажки воскли¬цательными знаками расставленные по Набережной. В обо¬зримом будущем ее планировали одеть в бетон, очистить от мусора, на всем протяжении разбить бульвары... Сей¬час, когда городской бюджет задыхается без денег, об этих дерзких проектах уже никто и не заикается - завезти бы уголь на зиму, заплатить бы чем учителям и медикам.
Со стороны моря медленно поднималась громадная фиолетовая туча. Лучи заходящего солнца, как прожекто¬ра, били в ее толстое шевелящееся нутро и не в силах про¬бить ее расплывались как масло по воде. От этого каза¬лось, что там, в глубине бушует фантастический пожар. Его длинные языки едва не достигали тихих мирных улиц, плоских крыш девятиэтажек, зеленых лиственниц городс¬кого парка.
Я написал - мирных улиц... Должно быть, задумался.
ГЛАВА X
Бывали хуже времена, Но не было подлей.
Сын известного магаданского писателя Станислава Оч- каса был убит прямо на службе, а служил он как никак в ФСБ и дежурил в гараже этого солидного и грозного неког¬да заведения. Официальная версия - самоубийство.
Я был на похоронах и слышал как причитала, прощаясь с сыном, мать. И слух мой резанула ее горькая жалоба:
- И сам ты, бедный, эту пулю искал.
Потерянный отец, враз потерявший лоск и стать, мо¬тался по комнате, не зная куда себя деть.
Мы обнялись и он шепнул мне...
- Какое самоубийство, Валя! Два выстрела было, два...
А сын другого моего коллеги был расстрелян среди бе¬лого дня у магазина "Универсам" автоматной очередью, как в тире. Говорили, бандитские разборки.
И тут начались взрывы. Первый грянул прямо у окна моего дома - взорвали кооперативный гараж. Было это теп¬лым летним вечером, на крыше гаража обычно в это время резвились дети, рядом общежитие, через пять метров - ос¬тановка. Но жертв не было и спас людей, как ни странно, комиссар Катани. Да-да, в это время начиналась очередная серия "Спрута" и люди уже восседали у телевизоров. Они еще не знали, что проснулся наш родненький спрут - не спрут, но тоже не подарочек.
А потом пошло. Взрывали, как водится, машины, оф- фисы конкурирующих фирм... взорвали даже фасад почтам¬та.
Но один случай стоит особняком...
Сереньким осенним днем в приемную мэрии вошел та¬кой же серенький мужичок в толстой болоневой куртке. Он осведомился у секретарши, на месте ли Дорофеев и тер¬пеливо стал дожидаться своей очереди.
- Да не сможет он вас принять, - в который раз объяс¬няла ему секретарша.
- Сможет,- бурчал, пряча глаза, посетитель,- Мне надо. V
Что изменило его планы, неизвестно. Но, просидев по¬чти полтора часа, - у мэра шло совещание - посетитель поднялся и вышел из приемной.
Он дошел до автобусной остановки "Цветы ", несколько раз нервно прошелся мимо жидкой группы ожидающих пас¬сажиров и отдалился к зданию детского сада.
И тут рвануло. Да так, что по всей округе со звоном
ке людей смело, как городки битой...
Когда воцарилась тишина и прошло смятение первых минут, кто-то поискал глазами странного мужичка в стран¬но толстой куртке и не нашел... Его не было.
Нет, конечно, он был... На траве, на листьях, на стене ближнего дома... может быть, даже в воздухе, смешиваясь с дождевыми каплями, медленно опускался вниз.
- Там и собирать было совершенно нечего, - сказал мне потом один из оперативников. - Два полиэтиленовых паке¬та.
Но после того, как гранатные взрывы прогремели у подъезда горотдела милиции, аторитеты решили положить конец беспределу. Завязавшаяся ожесточенная борьба как между группировками, с одной стороны, так и между бан¬дами и милицией, с другой, мешала серьезному бизнесу... В Магадане состоялся сход воров в законе.
Был он приурочен к очередному турниру Попенчен- ко. Может быть, авторитеты хотели сочетать полезное с приятным, а может, и просто потому, что среди нынешних крутых немало и вчерашних спортсменов. Тем не менее сход состоялся, по городу был назначен смотрящий и в мутной клубящейся мгле криминального мира наметились какие- то очертания... В городе стало относительно спокойнее... если покоем можно назвать, когда каждый день либо поги¬бают, либо исчезают без вести люди:
...Однажды у кассы администрации президента - при¬шлось мне просить друзей, чтобы устроили билет на Мага¬дан - я встретил бывшего секретаря обкома Шайдурова.
- Сергей Афанасьевич,- удивился я,- вы в Магадан?
А удивился я тому, что знал - Шайдуров последнее вре¬мя тяжело болел, у него нелады с памятью и что ему делать в Магадане, если работает старик в президентском обще¬пите.
Но ретроспективная память у бывшего первого сек¬ретаря области оказалась прекрасной и он даже вспомнил меня, то есть не совсем меня, а тот эпизод, когда из-за моей статьи судили редакцию районной газеты. _-Не хватало еще, чтобы партийные г^тысудили, - изрек тогда Шайдуров, и дело, как по"мановениювошпеЬ- ной палочки, рассыпалось.
Как и всякий северянин, возвращался я с изрядным перегрузом, а денег было в обрез и, поколебавшись, я подо¬шел к Шайдурову.
- Вы не против, если мой чемодан вместе с вашим про¬едет регистрацию.
Шайдуров был не против, но когда мы уже уселись в самолет и наши места оказались по соседству, он мне по¬жаловался:
- Какой-то мудак дал мне чемодан на регистрацию, а что в нем - не сказал. Меня спрашивают, а я не знаю, что ответить.
Я благоразумно умолчал, что этим мудаком был я. Мы разговорились.
Выяснилось, что летел Шайдуров разыскивать своего сына. Вот уже год, как его не могли нигде - ни среди жи¬вых, ни среди мертвых - отыскать.
Краем уха я эту историю слышал.
Сын его был врачом. Пил безбожно. Развелся с женой и забичевал. И пропал. Милиция, КГБ - найти его не могли. И вот Шайдуров летел сам попросить губернатора помочь в этих поисках.
Я знаю, что и этот его визит был бесполезным.
Сына его нашел много позже один из следователей про¬куратуры - Жуков. Зная образ жизни пропавшего, он пра¬вильно предположил, что искать его надо среди неопознан¬ных трупов. Он поднял горы дел, вычленил из них кандида¬тов - по возрасту, по описаниям. Это была адская работа - мало кто знает, что в иной год таких неопознанных, особен¬но "подснежников" - трупы, обнаруженные по весне, - в Магадане набирается до ста и выше человек.
Опрашивая людей, знавших младшего Шайдурова, Жу¬ков выяснил, что пропал тот вскоре после того, как продал квартиру. Либо убили из-за денег, либо "сгорел" от водки... Это дало ему примерное время исчезновения.
И он нашел его. Нет, Шайдурова не убили - он умер сам, спился на одной из бичевских хат.
Но для достоверного ответа необходимо было опозна¬ние. На эксгумацию прилетела мать и она сына опознала.
Вскоре после этого Сергей Афанасьевич умер.
-...Тогда же, на сходе, - рассказывал мне Устиныч, - и были приняты эти судьбоносные для города решения... идти во власть, разделить сферы влияния - кому золото, кому рыба, кому топливо, кому водка... Не знаю врут или нет, но были даже намечены кандидатуры для внедрения в город¬скую и областную администрации и думы, выделены гро¬мадные деньги для поддержки одних и дискредитации дру¬гих кандидатов.
- Устиныч, откуда у тебя такие сведения? Какой воро¬бышек тебе чирикает, как пишут детективисты?
- Старые связи, - полыценно улыбнулся Устиныч. - И я стараюсь пользоваться всеми тремя источниками информа¬ции.
- То есть?
- Но это же азбучная истина. Официальная - газеты там, телевидение, радио. Народная - слухи, сплетни, раз¬говоры и, наконец, забугорная. Сравниваю, так сказать, три к одному и вычленяю алгоритм.
- Конечно,- усмехнулся я,- времени у тебя достаточ¬но.
- Ну это ты зря,- ничуть не обиделся сторож. - Голову тоже иметь надо.
- Сейчас тебе один из источников перекроют, - кивнул я на стопку газет и журналов,- Пенсии не хватит.
- В библиотеку пойду.
- А библиотеки тоже платными станут,- злорадство¬вал я. - Им жить не на что, даже книги продавать стали - ценнейшие раритеты...
- Быть не может!
- А я говорю. Сотрудники в суд подали - зарплаты, мол, нет. Судья решение принял. Пристав пришел - а что у вас, маму вашу, ценное есть. А что ценного в библиотеке, Усти¬ныч, как ты думаешь?
- Да-а, - загоревал Устиныч, - и впрямь труба дело, если библиотеки распродавать будут. В войну, я слышал, люди умирали, а книги берегли.
- А сейчас и идет война, - подытожил я. - Третья миро¬вая. На уничтожение нашего народа. Экономики. Культу¬ры. Науки. И самое страшное - нравственности - ты по¬смотри как за десять лет этой гребаной перестройки народ одичал - будто не отцом-матерью рожденные, все что было святым в грязь втаптывают, что осуждалось - восхваляет¬ся. Свобода! Свобода чего?! Блуда. Блуда слова, мысли, совести.
- Заблудился народ,- вздохнул Устиныч.
- В каком смысле?- Неожиданное толкование меня по¬забавило: - Блуждать или блудить?
- И то и другое. Пришел Сусанин с родимым пятном на лбу...
Вот так мы славненько поговорили.
А жизнь бежала своим чередом. И в издательстве тоже. Мы вовсю добивали восьмитомник Кира Булычева, на под¬ходе была первая книжка из задуманного нами трехтомни¬ка Олега Куваева и совсем было забыл о "Сыне Сатаны".
...Заболела Люда Панова. Заболела русской популярной болезнью, которая именуется у нас запоем. Она и раньше маленько подливала, но мы как-то старались этого не заме¬чать. Работник она была безотказный, человек простодуш¬ный, если сегодня проштрафилась - завтра втрое наверста¬ет. А тут нет и нет, болеет, говорят.
Самое странное, что она не пришла даже за авансом, что по нынешним меркам дело неслыханное.
- Позвони домой,- попросил я кассиршу Раю Больша¬кову.
Рая позвонила и через минуту с перекошенным лицом ворвалась ко мне в кабинет.
- Она умерла!
- Что?- не врубился я,- кто умер?
- Люда умерла!
- Да ты что, кто это тебе ляпнул?!
Я спешно набрал номер телефона Панова. Ответил ее муж Борис Борисович.
- Позовите Люду, Борис Борисович!
- Ее нет!- Пьяным голосом ответил он.
- А где она?
- Умерла.
- Когда?- все еще не веря допытывался я.
- Давно, неделю назад.
- Так она в морге?
- Нет, дома...
Поняв, что от него толку не добиться, я бросил трубку.
- Рая, бери еще кого-нибудь с собой и срочно к ней до¬мой. Что-то там случилось.
Вместе с бухгалтером они пулей умчались на Кольце¬вую, где тогда жила техред.
Вернулись они только часа через два и все это время я места себе не находил. Пытался звонить Пановым, но но¬мер не отвечал.
Еще не услышав от них ни слова, я понял - случилось страшное. Настолько, что даже наша сдержанная, как это и полагается представителям этой профессии, бухгалтерша рыдала в голос.
Рая с трудом, настолько она была потрясена, рассказа¬ла следующее.
...Уже на лестничной площадке они поняли недоброе: тяжелый трупный запах просачивался из-под двери. На зво¬нок долго никто не отвечал. Затем прошаркали неуверен¬ные шаги и безумно пьяный Борис Борисович долго возил¬ся с запорами. Когда он открыл, они едва не попадали в обморок. Рая, как наиболее храбрая, кинулась в первую оче¬редь к окнам, расшторила их и открыла форточки.
- Где Люда?- Тряханула она качающегося С бессмыс¬ленным выражением мужика.
- Там... - Он показал в направлении спальни.
Рая кинулась в спальню и не могла удержаться от кри-. ка. Раздувшейся глыбой - она и при жизни-то была ой-ой Люда лежала поперек кровати, а под боком у нее - мертвая ли, живая ли - семилетняя ее дочка Оля. Женщины не рас¬терялись, пока одна вызывала "скорую", вторая пыталась оказать помощь девочке - та еще дышала.
Подъехала "скорая", за ней милиция. Олю увезли в со- матику - тяжелое трупное отравление, ее маму в морг...
Выяснилось, что умерла наша техред почти неделю назад. И все это время, прижавшись к разлагающемуся телу матери, спала с ней девочка.
Почему Борис Борисович не вызвал "скорую"? Не мо¬жет быть человек настолько пьян, чтобы не понять, что ря¬дом с ним труп! А ребенок!
Косвенно на этот вопрос мне ответил паталогоанатом:
- На теле умершей было множество ушибов и синяков.- Но состояние трупа - неделя, представьте себе,- не дает достаточных оснований утверждать их происхождение.
- Да, неглупый мужик...
- Сволочь... чтобы скрыть следы, он даже ребенком го¬тов был пожертвовать! Три дня откачивали.
Через два дня после похорон Борис Борисович явился за зарплатой жены.
Я отказал ему и написал письмо в городскую админист¬рацию с просьбой решить вопрос о попечительстве над до¬черью Люды.
Ответа я не получил.
Борис Борисович подал в суд, в прокуратуру, написал жалобы во все мыслимые и немыслимые инстанции. А с целью ускорения вопроса регулярно звонил мне с угрозами разобраться... найдутся, мол, ребята!
Но мне и так было страшно!
...Еще на кладбище подошел ко мне Слава Пыжов и как- то странно на меня посмотрел. Когда закончилась печаль¬ная церемония и я решил один пройти по кладбищу, где уже много знакомых ждут не дождутся меня, он присоеди¬нился. У могилы Виктора Николенко мы задержались.
Поэзия Николенко - особая, мало пока кому известная страничка в русской литературе. Есть поэты - вулканы, водопады, ураганы... Его стихи - огонек свечи, почти не¬слышное бормотание лесного ручья, слабое дуновение ве¬терка... Писал он мало, жил трудно, умер в одиночестве... Хоронило его человек пять и я хорошо помню тот промо¬роженный день и то состояние духа, которое мной тогда овладело. К сожалению, дожив до полтинника, человек уже приобретает печальный опыт прощаний с друзьями и близ¬кими, ему знакома атмосфера отчаяния, горя, безвозврат¬ной потери. На похоронах Виктора этого не было - было ощущение примирения с природой, с миром, ощущение дол¬гожданного покоя и отдыха. Как будто сама его душа - он был очень добрый и миролюбивый человек - в этот миг сни¬зошла до нас и утешила среди этой юдоли.
Но говорили мы с Пыжовым не о Николенко.
- Три смерти за полгода,- сказал Пыжов,- Тебе не ка¬жется это странным.
- Три с половиной,- сказал я. Мы думали об одном и том же.
Слава Пыжов за последние несколько лет здорово и во многом необъяснимо для меня изменился. Я помню его жур¬налистом молодежки, талантливым литератором, влюблен¬ным в жизнь и в красивых женщин парнем. Очень мягким, тактичным и неукротимым там, где это касалось справед¬ливости... Ради нее он шел в любой бой - с хулиганом ли, с системой ли. По пятам за ним шла слава бесстрашного жур¬налиста, к нему обращались в случаях, когду уже не к кому.
Он и сейчас работал журналистом, но писал в основ¬ном на темы религиозные. Он закончил Духовную акаде¬мию, преподавал в воскресной школе. И о чем не заговори с ним обязательно перейдет на божественное. Помню, на отчетно-выборной конференции журналистов при обсуж¬дении его кандидатуры как делегата на Российскую кон¬ференцию, один из коллег назвал его узколобым фанати-ком. Но он таковым не был - я только догадывался, какая громадная мучительная работа творилась в его душе и я едва ли подозревал в результате каких страданий и сомне- ниий, бессонных ночей и тяжелых дней пришел он к свое¬му выбору, пришел к Богу. Уж Пыжов-то не подсвечник, и я знаю, что независимо от последних событий, исход был бы тот же... они, может быть, только ускорили процесс.
- Хотя искусить дух Господень по Симону-волхву и по Анании и Сапфире, яко пес возвращаяся на круги своя и на блевотины своя... да будут дни его малы и злы, и молитва его будет во грех и диавол да станет в десных его и изыдет осужден в роде едином. Да погибнет имя его, да истребит¬ся от земли память его. И да приидет проклятство и анафе¬ма его не точию сугубо и трегубо, но многогубо!
Да будет ему Каиново трясение, Гиезево прокажение, Иудино удавление, Симона-волхва погибель, Ариево трес- новение, Анании и Сапфири внезапное издохновение, да будет отлучен и анафемствован и по смерти не прощен, и тело его не рассыплется, и земля его да не приимет, и да будет часть его в геене вечной и мучен будет день и нощь...
- Это что? - спросил я у Славы, когда он замолчал. - На молитву не похоже.
- Это анафема,- тихо ответил он. И очень серьезно до¬бавил:
- Я знаю, что книга "Сын Сатаны" проклята.
- Как это... проклята. Она же не человек.
- Зато делали ее люди.
- За что же их, они делали свою работу?
- Это плохая работа... плохая книга.
- И кто же их... проклял?
Этот вопрос остался без ответа. Сам,, мол, понимаешь.
- А Люда-то при чем? Она просто технический редак¬тор, она выполняла свои обязанности... по приказу.
- Фашистских генералов за что в Нюрнберге судили? Они ведь тоже приказы выполняли. И судили их за отожде¬ствление с приказом.
- Ну ты сравнил...
- Разговор, похоже, зашел в тупик.
Будь это кто-то другой, я бы просто улыбнулся. Но в данный момент мне было не до смеха.
- И... что же делать? Отнести книгу в церковь, снять проклятие?
- Нет, ее надо уничтожить.
- Как ты это представляешь - двадцать тысяч тираж, пятерка - штука. В особо крупных размерах...
- Не знаю - тебе решать. Она еще тебе аукнется.
Вот тут-то я разозлился:
- Слава, я уважаю твои взгляды. Это твое личное дело - вера. Но меня всегда бесит, когда только на том основании, что люди что-то прочитали или услышали, или к чему-то приобщились, они начинают вещать и пророчествовать от имени Бога! Но ты же грамотный в этом отношении чело¬век, ты помнишь, что сказано в Библии. Не буду ссылаться на книги, это твоя епархия, но вспомни ...и будут пророче¬ствовать от имени моего лжепророки.
- Второзаконие, глава тринадцатая, - автоматически за¬метил Слава. - И все равно, подумай.
Вдалеке загудел клаксон. Нас уже ждали.
ГЛАВА XI
Презирающий свою жизнь — хозяин и твоей.
Платон
Говоря Пыжову о трех с половиной смертях, я имел в виду себя и, если он не переспросил, то понял правильно.
Физические раны мои зарубцевались, я уже и на волейбол стал потихоньку ходить и даже танцевать при случае. Но нельзя было сказать этого о душе. Смутное состояние опас¬ности висело, как дамоклов меч, над головой и, хотя я уже давно не ставил ружье в изголовье и не шарахался от подо¬зрительных прохожих, все равно я был далеко не тот бес¬печный Федяй. И видимо, как я подозревал, уже никогда им не стану.
Занимаясь делами издательскими, суетой наших будней, охваченный в объятиях больших и малых дел, я ждал про¬должения... И оно последовало.
- Ну, вот, - вздохнул в трубке Александр Михайлович,- нашел я твоего убивца. Приезжай, поговорим.
Сердце у меня дрогнуло и подкатило к горлу.
- Ладно, - согласился я. - Встретимся там же.
Там же, это значит, у "Салюта". Рядом со стоянкой "Ма¬кака". Там всегда многолюдно, одни въезжают, другие вы¬езжают и вряд ли кто обратит внимание на минуту тормоз¬нувший автомобиль.
Джип "Чероки" - бандитская машина - подошел через несколько минут. Александр Михайлович распахнул двер¬цу и мы покатили.
После обмена приветствиями, традиционного полу¬пустого трепа, Саша, вздохнув, начал:
-- Сам не пойму, хорошо это или плохо, что я его на¬шел. Как - рассказывать не буду. По агентурным данным. Можем на него даже сегодня посмотреть, кстати, давно и не расслаблялись.
- "Империал"? - Полувопросительно предположил я.
- Ну да, в других точках ему должно быть западло си¬деть. Крутой мэн.
Он явно никак не мог приступить к главному.
- Саша, кто он, тудыт твою... что ты Муму за хвост тя¬нешь - ее давно уже Герасим утопил.
- Да сам-то по себе он шавка, никто.
- Тогда кто за ним. Сто стволов. Так столько у нас и по области не наберется.
- Наберется-наберется, не волнуйся. И стволы бы не смутили, сам знаешь, есть пока силенки и у нас, а надо - товарищи подсобят. Есть тут две заковыки.
- Первая?
- Первая в том, что ничего ты, конечно, уже не дока¬жешь. Даже если опознаешь. И время прошло, и в случае нужды алиби он всегда организует. А улик других никаких.
- А девка?
- А где она, твоя девка! И даже если найдешь, вот тебе моя голова - либо она не признается, что это она, либо по¬боится выступить как свидетель... хотела бы, давно объяви¬лась.
Я помолчал, переваривая услышанное.
- Так, а вторая?
- Он сын этого... - и Саша назвал фамилию, которую ну никак я при всем том понимании, что и страна бандитская, и нравы волчьи - не мог услышать.
- Не может быть!
- К несчастью, может.
- И ты думаешь... - нерешительно спросил я,- Он его
начнет отмазывать.
- Нет, не начнет, - после некоторого раздумья произ¬нес Саша, - он начнет размазывать тебя. То есть он просто тебя размажет - впереди выборы, ему светит ох большая и не на нашем уровне карьера.
- Саша,- ну я же его хорошо знаю. Он всю жизнь был
порядочным мужиком.
- Дурак, - заорал наконец Саша и едва не проскочил на красный свет - мы уже летели к Пионерному - ты что не понимаешь, что за ним кодла! И что бы он не решил, будет так, как кодла эта хочет. Так, а не иначе.
- Все равно, я с ним хочу поговорить.
- С кем - с ним. С убивцем или с этим...
- С этим.
- Ну предложит он тебе, в лучшем случае отступного, за все твои, так сказать, рыдания, хотя нет - не предложит. Ведь он тебя тоже хорошо знает и знает, что и ты опасен. А в такой ситуации, как у него сейчас, опасен вдвойне.
- И что же делать?
- А что делать - живи. Проглоти и живи. Как все... глянь, целому народу по морде дали и еще плюнули туда же - ничего, проглотил. А ты что себя - выше народа считаешь.
Я поневоле улыбнулся. Этой фразой он напомнил мне один из далеких эпизодов, когда меня разбирали на бюро в Тенькинском райкоме партии за фельетон "Лесной барин" о распоясавшемся директоре леспромхоза. Именно так ска¬зал тогда второй секретарь Гагаринов. Я ему ответил:
- Народ, народ, а я навоз, что ли?
За эти слова меня вдобавок ко всему чуть ли в поли¬тической незрелости не обвинили, спасибо, что кто-то из членов бюро подсказал секретарю, что это не я, а Базаров, точнее, Тургенев. Против Ивана Сергеевича Виктор Тихо¬нович не попер, замяли.
Мы сделали круг по объездной и Саша высадил меня там же, где взял.
- Значит, в семь в "Империале"?
- Угу. А туда как, свободно?
- Прорвемся. Там меня должны еще помнить.
Но на пути к ресторану у меня было еще препятствие.
- Люда, - осторожно начал я. - Я сегодня вечером дол¬жен пойти.
- Это куда еще?
- Ну, понимаешь, по делам.
- Что это за дела по вечерам? - жену явно не обрадова¬ло мое сообщение.
- Так не по бабам же, - попытался я пошутить и это было самым неудачным, что я мог в этой ситуации сказать.
- Ах, он еще мне одолжение делает, что не по бабам. Что пойдет водку жрать или в карты играть или все вместе. А дома, глянь, сын совсем от рук отбился - неизвестно где пропадает. Младший книжки не раскрывал. Духовка не от¬ремонтирована. ..
- Корова недоена... - поддразнил я.
И тут на мою бедную голову обрушилось все, что гово¬рится в таких случаях. И загубленная жизнь, когда сидишь одна-одинешенька, и все мои прегрешения вольные и не¬вольные, явные и тайные, и что все мужики как мужики.
Вот тут-то я не выдержал и принялся хохотать.Наверное, реакция была не совсем предсказуемой, так как жена сна¬чала умолкла, а потом, на всякий случай всхлипнув в пере¬дник, спросила:
- И чего же я такого смешного сказала?
- Слушай анекдот... На перемене в учительской весе¬лый треп. О разном. И о том, что у мужика яйца должны быть холодными - чтобы семя лучше хранилось. И слуша¬ет своих коллег, разинув рот, молоденькая учителка.
Ну посмеялись и разошлись, а на другой день она с аг- ромадным таким фингалом в школу приходит. Все к ней -
что, да кто?
- Муж, - всхлипывает.
- Пьяный, что ли?
- Не, трезвый.
- Ну так рассказывай!
Рассказывает. Как легли спать, а она мужа за яйца хвать
и спрашивает:
- Вась, а Вась, а чего это у всех мужиков яйца холод¬ные, а у тебя горячие?
Ну, а остальное понятно.
Вот что значит вовремя пошутить. Жена поулыбалась и разрешила мне хоть до часу, но сама она сходит к подруге в гости... Последнее мне не совсем понравилось... совсем
не понравилось.
Н-да, такой я оказывается стал человек - и рыбку
съесть...
...Ресторан "Империал" располагался на месте старого ресторана "Магадан". В допотопные времена случалось и мне навещать его. Но сейчас я никогда бы не признал здесь ни одной знакомой детали, кроме, разве, колонн. Прямо по¬средине зала бил затейливо подсвеченный фонтан, за сто¬ликами вперемежку с роскошными зелеными пальмами раз¬мещалась небольшая сцена, на которой потихоньку наигры¬вал немудреную мелодию оркестр, причем играл на доста¬точно высоком уровне, труба, так прямо меня очаровала. Между столиками сновали вышколенные, одетые в унифор¬му официанты.
- Никак растерялся?- ехидно спросил меня одетый как дипломат на президентском рауте Саша. - А вот они каж¬дый вечер здесь околачиваются.
Я проследил за его взглядом. У сдвинутых возле окна столов бражничала компания. В основном молодежь. По¬ловина нерусские. То ли ингуши, то ли азербайджанцы.
- Ты думаешь, тот с ними?
Однако я изрядно заволновался. Шутка ли - увижу эту рожу. Заодно сравню со своими кошмарами.
Саша был невозмутим. Жестом подозвав официанта, спросил у меня:
- Водку? Коньяк?
- Водку, чего уж.
- Значит так, бутылку "Посольской", салат из крабов, селедочку, ясно, помидоры и нежирной буженинки - это для начала. Эдак через полчаса подашь горячее. Потом раз¬беремся.
- Саша, мы сюда зачем пришли? - Пытался я его обра¬зумить.
Цены, как я успел заметить, здесь были астрономи¬ческие.
- И за этим, и за тем, - ответствовал полковник. - А насчет денег не волнуйся, я тебя пригласил. Сколько мы с тобой вот так не сидели...
Мы чокнулись. И несколько минут молчали, отдавая дань закуске. Цены ценами, но порции были щедрыми.
- Между первой и второй... - рюмки опять были нали¬ты и мы снова "вздрогнули".
Анализируя потом этот вечер, я все-таки думаю, что выпито было слишком много. Для меня слишком много.
Однако тогда я так не полагал. Пил, ел, слушал полу¬шутливый треп и чувствовал, как пружина во мне начала разжиматься. Все воспринималось в каком-то не то чтобы розовом, но в сиреневом цвете точно... Ага, как раз оркестр ее и играл "Сиреневый туман над нами проплывает..."
- А ты знаешь как он погиб?
-Кто?
- Автор этих стихов, Коля Рубцов.
- Расскажи, если знаешь.
- Любовница бутылкой шампанского убила.
- М-да, - хмыкнул полковник. - Бытовуха. Вот он са¬дится рядом с блондинкой,- без перехода продолжил он, - в серой паре, галстук красный.
Я впился взглядом в парня. Обычное лицо, густые чер¬ные брови, нос крючком и небольшие аккуратные усики... Вот усов у него тогда не было, это точно.
На минуту я засомневался, тот ли?
Тут парень, усевшись, потянулся к чему-то невидимо¬му для меня на столе и в памяти у меня щелкнуло. Движе¬ние! Движение хищника - именно так, правой рукой с пово¬ротом корпуса достал он меня.
А когда он окончательно угнездившись, повернулся в профиль, остатки сомнений развеялись. Это был он!
- Спокойней! - Положил свою ладонь поверх моей пол¬ковник,- Не так пялься, не девка. У таких зверей чувство слежки и наблюдения на уровне подсознания.
Ай да, Бычков, ай да, художник! Вывел-таки меня на зло¬дея. Вот ведь странное дело - покажи мне его фотографию - не признал бы. А художник... он глядел глубже, он видел, ощущал ту недобрую силу, исходящую от натуры и, как смог, отобразил ее.
- Жандармов Виктор. Год рождения - одна тысяча де¬вятьсот семьдесят второй, мать русская, отец, ну отца ты сам знаешь. Две судимости - первая за хулиганку и изнаси¬лование, вторая - соучастие в убийстве. Как-то вышло, что потом из соучастника он превратился в свидетеля. Кстати, эту историю ты должен помнить: в "Астре" человека при¬резали. А судья, теперь он уже не судья, выпустил убийцу под залог. Конечно, тот руки в ноги, тем более уроженец Кавказа, его оттуда уже не достать. А этот сейчас глава фирмы "Блек", посреднические услуги. Учится в юриди¬ческом, видно, крепко хочет знать, на каком основании его когда-нибудь шлепнут. Был женат. Жена исчезла примерно год назад - поехала отдыхать на Таиланд и в Москве уже по возвращении исчезла.
Но это еще не все. Расстрел азербайджанцев у Цент¬робанка помнишь?
- Еще бы мне не помнить. Двоих прямо на лестничной площадке рядом с издательством хлопнули...
- Да, те приехали - группа из семи человек - доллары меняли на рубли. Все у них было отлажено. Четверо с ма¬шиной работают возле банка, еще трое страхуют из окна на той самой лестничной площадке - вид оттуда на подъезд к банку прекрасный. Как только набирается сумма - курьер передает страхующим, те отправляют деньги в безопасное место. Налетчики проследили их цепочку и в момент пере¬дачи денег одновременно застрелили охрану, что была в автомобиле и тех, что подстраховывали сверху. Учитывая, что день уже заканчивался, взяли они тогда немало.
- И Жандармов в этом участвовал.
- О нем сказать точно не могу, то есть о степени его участия, но один человек из его конторы засветился.
- Слушай, я вот все понимаю - но смотри, раньше госу¬дарство за доллар могло в тюрьму угрести — валютные опе¬рации, - а сейчас эти, к любому банку подойди, торгуют, нередко и фальшивками. Я в Беларуси недавно был, там если тебя поймают с этим делом, не только все доллары конфискуют, но еще и срок могут намотать. А у нас что?
- Нет закона. И потом. Беларусь - государство, а у нас - обломки империи. Улавливаешь разницу?
- Да... печально. Печально то, что все здравомыслящие люди это понимают, а ничего не предпринимают.
"Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков".
Но тут-то буйные и появились. Я пропустил момент, когда и с чего это началось, драка вспыхнула, как бензин от спички. За теми как раз столами, где сидел наш объект. Дрались и весьма неплохо - удары были вполне професси¬ональны - сначала двое, но тут к ним подключились с виз¬гом их девицы, к девицам официанты, охрана, со звоном полетела со столов посуда, а потом и сами столы и через, минуту буквально в центре ресторана бушевал малень¬кий смерч из воя, матерщины, мечущихся тел и кула¬ков.
- Пошли отсюда, больше нам делать нечего, - хмуро сказал полковник. Положил на стол деньги и мы встали.
Путь на выход лежал мимо дерущихся. Можно было обойти, но для этого требовалось чуть-чуть, всего два шага, обогнуть колонну. Но меня как кто под ноги толкал и я по¬шел напрямую.
Наверное, влекла нас к друг другу неодолимая сила и я не понимаю, как на моем пути вдруг оказался Жандармов. Замахнулся ли он на меня в горячке драки, приняв за про¬тивника, еще что, но только в следующее мгновение я сам развернулся и изо всей силы по-русски влепил ему в ухо. Да, я мог бы вспомнить молодость, и как правильно бить - крюк, там, хук - но в этот момент я забыл все, одно жела¬ние - врезать этой сволочи, руководило мной. Теперь я по¬нимаю, как в состоянии аффекта может человек убить.
Сдавленно хрюкнув, Жандармов свалился на пол.
И как по указке драка мгновенно прекратилась.
И все стояли и смотрели на меня, а я на упавшего зло¬дея.
И тут же появилась милиция.
...В кутузку я не попал только благодаря полковнику. Но акт на меня составили. Жандармова привели в чувство.
- Ну, бля, - только и сказал он, взглянув на меня. Но за этим стояло многое.
Обсуждали ситуацию на кухне у полковника. Благо, квартира его была в трех шагах от ресторана.
- Все плохо, - подытожил Саша. - Плохо уже было с этой швалью связываться, они ребята мстительные, раз. Плохо, что ты засветился. Теперь все твои реквизиты, как принято выражаться, ему уже известны. Не понравилось мне, что он тебе не угрожал... очень не понравилось.
И мы разлили по последней. Бутылку полковник при¬хватил из ресторана - уплачено.
- А в общем, нормально. Врезал и врезал. Невозможно жить и все наперед рассчитывать - так и с глузду зъихать недолго, как одна моя знакомая говорит. А там посмотрим. Оружие у тебя есть?
- Вертикалка.
- Угу и ты с ней на работу будешь ходить или сына ве¬чером из школы встречать...
- Не пугай, слушай. Если бы каждая разборка заканчи¬валась так страшно, у нас в городе давно бы людей не оста¬лось.
- Береженого Бог бережет. С другой стороны - меня они тоже зафиксировали, так что фифти-фифти. Сдержива¬ющий фактор налицо.
С этими словами он встал и откуда-то из кухонного шкафчика вытащил сверток. Аккуратно размотал холсти¬ну и в руке оказался пистолет и размерами и формой напо¬минающий наш "Макаров".
- Газовый. Маде ин не наше. Точная модификация "Ас¬тра" "Констебль". По деталям очень похож на Вальтер ПП. Калибр в газовом варианте девять, в нормальном семь ше¬стьдесят пять. Используется в Испании. С трех метров за¬валит на пол хлеще твоей оплеухи, в упор бить не советую - можно и того. В магазин входит двадцать два патрона. Гром исключительный - всю округу на ноги поднимешь.
Он протянул пистолет мне. Я не стал отнекиваться и ломаться. Я просто обнял своего старого друга.
- Ну-ну, - похлопал он меня по спине,- не раскисай, прорвемся. А вся эта накипь - явление временное. Нам бы ночь простоять, да день продержаться.
Домой я шел пешком. Захотелось прогуляться, да и за¬одно проветрить мозги. Я нисколько не жалел о происшед¬шем - как сложилось, так и сложилось.
Вернулся я раньше жены - она еще развлекалась у под¬руги. Когда я предложил ее встретить - теперь я был во¬оружен и очень опасен - она сказала, что ее подвезут.
...Конечно, какие-то меры безопасности я принял. По¬ставил железную дверь. Нагнал страху на ребят, что в ок¬руге действует маньяк, они только надо мной посмеялись, впрочем, подумал я, они уже не малыши и в какой-то сте¬пени, особенно старший, себя защитить смогут.
Но гроза пришла совсем с другой стороны.
Кто станет доносить, тому голову не сносить.
Каждый раз, когда нам удается выпустить новую книгу, я рассматриваю ее как маленькое чудо. Оно так и есть - разве не чудо сегодня, без копейки оборотных средств, при общей нищете и инфляции выпустить хорошую книгу. Последнее время чудеса случаются все реже и реже и вины моей здесь нет. Половина издательств России неплатеже¬способны. Нельзя быть счастливым в отдельной каюте, ко¬гда корабль опускается на дно.
Поясню проще. Мы выпускаем книгу и рассчитываем, что она будет куплена. Только тогда мы погасим все расхо¬ды, уплатим налоги, получим зарплату и приступим к сле¬дующей книге. Но если нашему потенциальному покупате¬лю, простите, жрать нечего, не говоря уж о других насущ¬ных потребностях, книгу нашу он не купит. И денег у нас не будет, и мы не начнем работать над следующей рукопи¬сью.
Склады издательства затоварены под жвак. Вместо пя¬тидесяти позиций в год, как это было раньше в застойные времена, мы скатились до пяти-семи. Да и то половина ли¬тературы заказной или дотационной. Какие бы меры мы не предпринимали, они убиваются неплатежеспособностью се¬верян.
И все-таки дело можно было вести лучше. Но для этого вести его надо жестче. Минимум людей, минимум зарпла¬ты, минимум расходов.
И максимум требовательности - выжимать из сотруд¬ников все, что можно.
Вот этого как раз я не умею. Ни выжимать, ни требо¬вать. Мне кажется, что взрослый человек сам понимает свои обязанности. Как это я буду его воспитывать? И потом, я, так уж получается, вхожу в его положение. Семья, дети, болезнь, бескормица, плохое настроение - всегда можно понять и простить.
Да лучше уж я сам что-то сделаю, чем буду его огор¬чать.
И я постоянно забываю, что за доброе дело на Руси мор¬ду бьют.
Издательство долгое время мучилось без главного ин¬женера. Специальность достаточно узкая, из окрестных ву¬зов таких специалистов выпускает только Омский техно¬логический институт. Но когда я обратился туда, то убе¬дился, что запросы у выпускников такие, что нам их не удов¬летворить. Квартира, оклады... Тогда я дал объявление в "Магаданскую правду" - вдруг с какой-то оказией залетел в наш город такой инженер - и стал ждать.
Залетных не оказалось, зато ко мне обратилась мастер из областной типографии Альбина Голякова.
Я посмотрел ее документы - она окончила полиграфи¬ческий техникум заочно... Главным инженером никогда не -работала - для этого необходимо высшее образование. Но выбирать мне не приходилось и, поколебавшись несколь¬ко дней, я дал согласие.
Проверить ее по месту предыдущей работы я как-то постеснялся.
Буквально месяца не прошло, как я убедился не только в ее полной некомпетентности, но и чудовищной лени. Един¬ственное, что она делала с удовольствием на работе - гоня¬ла шары на компьютере. Однако, когда я сделал ей замеча¬ние, Альбина посмотрела на меня как удав на кролика и предупредила:
- Я живу на одной площадке с прокурором области и с Минкиным. И со всеми у меня дружба, естественно.
Это у нее приговорка такая была — "естественно". При¬чем произносила она ее со свистом на "с". Получалось не¬что вроде змеиного предупреждения - с-с-с.
Минкин был одним из крупных авторитетов области. Так что я, выходит, сразу попал между двух огней.
В панике я кинулся к директору типографии, старому моему знакомому "щирому хохлу" Василию Дмитриевичу Овдейчуку. Признаюсь, никогда я еще не слышал столь за¬разительного смеха...
- Вся типография, затаив дыхание, ждала, когда вы ее возьмете... три года она нас третировала. Доносы, провер¬ки, ревизии. Никакого житья и небось прокурором стращает.
- И не только, - кивнул я горестно.- Еще и авторитета¬ми пугает.
- Растет человек,- констангировал Василий Дмитрие¬вич.
И пообещал:
- Мы тебе за это медаль отольем!
Меня это не утешило.
Я попытался уволить Голякову - во все инстанции по¬сыпались письма и жалобы, причем подписанные от имени коллектива.
Зачастили проверки. Инспекция по труду, налоговые, прокуратура слали свои грозные предупреждения... Но до инциндента в ресторане все это не выходило за рамки ру¬тинной деятельности - вы нам писали, мы вам отвечаем.
А тут неожиданно заявляется контролер КРУ вместе с оперативником, арестовывают все документы и перевора¬чивают все буквально вверх дном - склады, магазины и как я узнал через несколько дней - развернулась широкая встречная ревизия, то есть проверялись наши партнерские связи.
Смело заявляю, что если сегодня копнуть любое пред¬приятие, нарушений можно найти массу. И не потому, что директор плох или махинатор - сегодня невозможно вы¬жить, не нарушая что-то. Если работать строго по прави¬лам, платить все налоги и отчисления, то от заработанного рубля я получу пять копеек. Из этих копеек мне надо:
- отдать зарплату,
- оплатить аренду,
- телефон,
- расходные материалы,
- новые заказы и т. п.
Те, кто все платил, давно уже исчезли. И странное дело - кому же это выгодно? Люди потеряли работу, государ¬ство - один из источников налогов. Или наоборот, выгодна всеобщая разруха и безработица?
И еще. У любого руководителя достаточно и таких рас¬ходов, что ни в одну графу не вставишь - обмыли договор, вручили презент, заказали такси, цветы на день рождения и венок на похороны и многое-многое другое. Напуганный декларациями народ не желает из-за копейки оформлять тру¬довые отношения - опять-таки надо платить наличкой, а самому ломать голову, как их списать.
При умном толковом бухгалтере этой проблемы не су¬ществовало. Я знал, что надо делать, бухгалтер - как это надо сделать.
Пока главбухом была в издательстве Люда Дегтева хло¬пот я не знал.
Но вот ее переманили в более богатую фирму и мне пришлось взять нового бухгалтера. В гостях у наших при¬ятелей Кучеровых я посетовал на то, как трудно жить без бухгалтера, и неожиданно Оленька Кучерова предложила:
- А возьмите меня, Валентин Михайлович!
Я опешил и было отчего.
Я вспомнил, как мы познакомились.
...Когда двадцать лет назад из Теньки мы переехали в город, нашими соседями сверху оказались Жильцовы. Лю¬бителям бокса эта фамилия говорит о многом. Евгений Жильцов -международный мастер спорта, чемпион Воору¬женных Сил СССР и стран Варшавского Договора, неоднократный призер многих и многих международных со¬ревнований.
Я заметил - когда муж и жена живут душа в душу, даже внешне они становятся похожими друг на друга. Женя и Александра яркое тому подтверждение. Не только харак¬терами, но и внешностью. Хотя, казалось бы, чем полная смешливая Саша походила на своего крепкого малоразго¬ворчивого мужа. Но когда Женя улыбался, лицо его преоб¬ражалось и даже кривой шрам на левой щеке не портил общего обаяния. Выпив, Женя неизменно пел частушки и особенно свою любимую "Шел я лесом, просекой..."
И так далее. Не смущаясь. И если бы эту частушку за¬пел я, клянусь, это выглядело бы глупо и грубо, а у него все как-то получалось к месту. Обезоруживало его простодушие.
Правда, наши жены старались, что бы во время совме¬стных гуляний - праздники, дни рождения и так далее - детей в компании не было.
Во всем остальном Евгений был настоящий парень, на¬дежный и твердый. Он был настолько влюблен в бокс, что даже меня заразил этим. Я-то полагал, что голова у боксе¬ра нужна для того, чтобы ею хавать!
А потом, когда я поближе с ним познакомился - Жиль¬цов работал тренером в школе бокса - я увидел, какой это умный, захватывающий и мужественный вид спорта.
- Удар в боксе, - говорил он мне, - это итог, а начало - начало характер. Не знаю, как кто, а я определяю пацана - годится он или не годится - по тому, как он реагирует на перчатку. Если зажмурился, плохо дело. Удержал взгляд - отлично. Нет-нет, это не значит, что я его отсеиваю, просто я понимаю, что мне придется повозиться с его характером.
Как это ни странно, более добрых людей, чем чемпиона по боксу Евгения Жильцова мне встречать не приходилось и это не преувеличение. Пацаны его буквально боготвори¬ли, а друзей у него было, наверное, половина Магадана.
В том числе и участковый инспектор Леня со своей мо¬лодой супругой Оленькой. Это была настоящая красавица, в которой кипела молдавская, украинская, да, наверное, и цыганская кровь. И запросы у нее были соответствующие. Супругом она просто помыкала. И однажды, как мечту за¬ветную, посреди застолья высказала:
- Вот найду себе академика и ничего мне больше не
надо...
Академиком в ее институте был только директор и глаз она на него положила. Как гласит поговорка "иметь, так ко¬ролеву" или короля, суть не меняется. И буквально через несколько месяцев развелась с Леней, а затем... наверное, больших трудов соблазнить Кучерова ей не стоило. Супру¬ге его тогда было уже за пятьдесят, а Оленька едва перева¬лила за тридцать и была она в самом расцвете своей жен¬ской прелести.
Грешен и мне она нравилась.
Жильцовы уехали, а их квартиру заняли молодожены
Кучеровы и таким образом автоматически они оказались в наших друзьях. Мне даже пришлось быть свидетелем на их регистрации. И не только - по служебному положению Ви¬талию Ивановичу полагался автомобиль и вчетвером мы постоянно выезжали то по грибы, то по ягоды, то на рыбал¬ку.
По характеру Виталий Иванович был мужик, что надо. Он являл собой тип настоящего ученого, много и плодо¬творно работавшего в геологии. Огромная эрудиция, зна¬ние языков, умение четко сформулировать проблему — со¬гласитесь, такое встречается нечасто. И я особенно не уди¬вился, когда он выставил свою кандидатуру в депутаты об¬ластной Думы и играючи опередил соперников. Больше того, его избрали председателем Думы, но тем не менее научную свою деятельность он не бросал.
Оленька забрала над своим мужем безграничную власть. Она, что называется, вертела им как шея головой. Акаде¬мик мыл посуду, пылесосил, бегал, как мальчишка, по ма¬газинам - домработницу из экономии они не держали, как бухгалтер Оленька считать умела. Любые ее капризы и при¬хоти седовласый академик исполнял, галопируя.
Я понимал, что Оленька - лебединая песня мужика и старался не замечать этого.
Однажды, после вечеринки, Виталий Иванович долго уговаривал нас остаться ночевать. К тому времени акаде¬мик получил трехкомнатую квартиру в Нагаево, почти на берегу моря и комната для гостей у них всегда была наго¬тове. Жена не соглашалась - дома нас ждали - и, исчерпав все доводы, подвыпивший академик тихонько мне признался:
- Вы комнату займете, я с Олей лягу - глядишь и мне что достанется.
Мне его стало от души жалко. Я позвонил домой и пре¬дупредил ребят, что мы не приедем. Они были в восторге и, как я понимаю, тут же включили видик, намереваясь кру¬тить его до утра.
Звукоизоляции в наших квартирах никакой и ночью я отчетливо услышал звучный шлепок пощечины и злой ше¬пот хозяйки:
- Пьяный ко мне не лезь - у тебя и у трезвого не сто¬ит.
С новым директором института у Оли начались какие- то распри. Однажды она принесла мне кипу актов и сказа¬ла - надо написать статью о новом директоре, он жулик.
Я прочитал документы. Незаконные списания компью¬терной техники, разбазаривание имущества, прием студен¬тов за взятки.
- Оля, - сказал я, - но ведь большинство этих докумен¬тов подписываешь ты...
Больше она к этому разговору не возвращалась, но как- то обмолвилась, что у них работает КРУ и дело по всей видимости передадут следствию.
И вот вскоре после этого Оля предложила:
- Возьмите меня главбухом, Валентин Михайлович. Мы с вами такое развернем...
Я подумал, что ослышался. Уходить из института - гро¬мадного по сравнению с издательством учреждения, менять приличный оклад на скромную и нерегулярную зарплату, по крайней мере, странно. Но присущая мне, к сожалению, готовность помочь, даже вопреки здравому смыслу переси¬лила и я согласился.
Дегтева, узнав о том, кто придет на ее место, печально
произнесла:
- Она уже не одного подставила, Валентин Михайло¬вич.
Неделю Оля поприсутствовала на работе, обновила ка¬бинет, познакомилась с сотрудниками и, забрав докумен¬ты, ушла домой - мол, ей там легче работать.
С тех пор она практически превратилась в надомницу - то болела, то семейные обстоятельства. За подписью мы ездили к ней. Но балансовые отчеты она как-то умудрялась сдавать - потом выяснилось, что она их просто переписы¬вала. Правда, меня ее домашний образ работы особенно не беспокоил - было бы дело сделано.
Затем она активно принялась обрабатывать меня, предлагая, на мой взгляд, авантюры на грани с преступле¬нием.
Начиналось с преамбулы, что все вокруг жулики, что государство нас кинуло, значит, и мы должны реагировать адекватно. То она предлагала продать технику издательства частной фирме, а потом списать ее, или перевести деньги куда-то, а затем получить как возврат за невыполненные обязательства - получить нам лично, а так как к тому вре¬мени это предприятие исчезнет, то и концы в воду.
Я только посмеивался над ее идеями, но Виталий Ива¬нович, зная видимо о ней побольше, не на шутку тревожил¬ся. Его эти бредни супруги раздражали.
- Виталий Иванович, - сказал я ему как-то, - да вы не беспокойтесь... Я же не идиот и никогда на это не пойду.
Прошло полгода ее "работы" и вдруг без объяснения причин Ольга уволилась.
Причина стала ясна уже с первых дней работы контро¬лера. Это был по выражению инспектора Шифоньеровой антиучет. То есть абсолютно ничего не делалось. Даже на тех документах, что автоматически проходили через бух¬галтерию, подпись главбуха отсутствовала. Зато она само¬стоятельно повысила себе зарплату - она стала куда боль¬ше моей, выдала себе несколько раз материальную помощь и оплатила несуществующую дорогу - в отпуск она у нас никуда не ездила, понятно.
Надо ли говорить, какая картина сложилась по линии директора, если ни один мой подотчет не был проведен, а многие документы так и вообще отсутствовали.
Дело пахло керосином и я пошел к Виталию Иванови¬чу. Супруга его к тому времени укатила в Молдавию, где обретались ее бывший муж и сын. Видимо, на время ревизии.
Виталий Иванович встретил меня настороженно, он уже был в курсе.
- Виталий Иванович,- взял я быка за рога, - идет про¬верка. Как я понимаю, по доносу и целенаправленно. Выяв¬ленные и те, которые будут выявлены, огрехи на совести Ольги. В вашей власти именно сейчас погасить этот скан¬дал в зародыше.
- А Ольга мне сказала по-другому, - помолчав, сооб¬щил академик.
- Но кроме ее слов есть документы. И потом, вы же сами видели, как она работала...
- Я ей верю,- торжественно заявил Виталий Ивано¬вич.
Это означало, что он не верит мне и говорить, стало быть, не о чем.
Больше я с ним никогда не встречался.
"Ночь лишь с бабой провозжался, сам на утро бабой
стал..."
КРУ работало почти два месяца и в начале декабря меня вызвала Шифоньерова.
- Вот вам акт. Я передаю дело в шестой отдел. На объяс¬нительную записку даю вам два дня.
- Но сегодня пятница, я просто не успею, - я взвесил на руках пачку листов - страниц двадцать, не меньше.
- Меня это не касается, таков порядок.
Дома я внимательно перечитал акт. В мою вину стави¬лись две вещи - нецелевое расходование средств в размере двухсот тысяч и присвоение шести тысяч по доверенно¬стям, которые я выписал сам и расписался за бухгалтера.
Первое я воспринял спокойно. Деньги ушли по назна¬чению, и если проверяющая не нашла платежки, то следы их все равно отыскать нетрудно, даже запросив предприя¬тия, куда мы отправляли деньги. Со вторым дело обстояло хуже, если главбух не провела мои авансовые отчеты, так оно потом и оказалось. Но эти деньги пошли на резку бума¬ги - наличными - приобретение компьютера и как выручка за книги, выданные мне в порядке заработной платы... До¬кументы должны быть.
И они были, но не у меня, а у Шифоньеровой. Выдать их на руки или скопировать она отказалась и через неделю меня вызвал следователь из шестого отдела - по борьбе с организованной преступностью. Вот так, ни больше ни меньше!
Ни от сумы, ни от тюрьмы не зарекайся.
Народная поговорка
.. .Когда человек совершает преступление и в конце кон¬цов попадается, чувства его понятны: в душе он готов к та¬кому повороту событий, он знал, на что шел. Когда обвиня¬ют в преступлении невиновного, он испытывает потрясе¬ние - ведь он невиновен!
Я испытал шок - я был не только невиновен, я делал прямо противоположное тому, в чем меня обвиняли. Все силы я тратил на то, чтобы в этой мутной сегодняшней жиз¬ни сохранить издательство, а насчет денег, так я не только их не мог присвоить, я свои вкладывал в самые критичес¬кие моменты нашей работы.То есть, своих-то у меня не было, но было много друзей, которые давали взаймы. К при¬меру, приходит контейнер, надо срочно оплатить - каждый день простоя грозит солидными штрафами. Я занимал день¬ги на оплату, оформлял их как заемные средства и потом долго и терпеливо мои кредиторы ждали, когда издатель¬ство сможет вернуть долги.
Ждали, правда, не все. Сосед по подъезду Виталий Бо¬рисович одолжил издательству пять тысяч, получил их че¬рез месяц, расписку вернуть "забыл", а ровно через год по¬дал на меня в суд, требуя возврата денег и умопомрачи¬тельных процентов за использование в течение этого вре¬мени его денег.
- На то он и Рабинович,- философски заметила моя жена,- Они сейчас силу взяли, все у них куплено - жди русских погромов.
Куплено или нет, но судья Сикорская полностью удов¬летворила иск Рабиновича, отмев все мои доводы и свиде¬телей. Так что ведомость по зарплате и я почти год не встре¬чались. Деньги уходили судебному приставу.
- А как же совесть?— приставал я к Устинычу.— Не¬ужели сам-то он не понимает, что поступил нехорошо, не¬праведно, что с любой точки зрения он совершил подло¬сть... Как ему спится да и вообще, он же должен понимать, что я имею моральное право на ответный шаг в любом ис¬полнении.
- Что бы это, батенька мой, значило - в любом испол¬нении?
- Морду набью...
- Вряд ли. И он это знает, что ты с ним не свяжешься... Опять же хулиганство.
- Тогда плюну в лицо..
- Оботрется.
Тема Устиныча увлекла и он выдал мне целую пропо¬ведь по этому поводу:
- Я никогда, батенька мой, не был антисемитом и, дай Бог, не стану. Я определяю человека по тому каков он есть, а не потому, что у него в графе национальность записано. Знаю я и подонков русских и весьма мною уважаемых ев¬реев... Но глупо отрицать тот факт, что человек воспиты¬вается народом, его традициями, его моралью, его верой. А главная мысль иудаизма - богоизбранность народа! Иуде¬ев то есть. Ну вот скажи, если бы тебе с детства внушали, что ты на голову выше украинцев, грузин, французов и так далее, какой-никакой след у тебя в душе остался бы или нет?
Пойдем далее. Христианство в борьбе с иудаизмом ус¬пешно ^вбило нам в голову мысль о еврейской вине - Хри¬ста распяли. И ничего смешного в этом нет - именно эта идея служила моральным оправданием двухтысячелет- него преследования этого маленького, в общем-то народа. Примеры не буду приводить, одного Гитлера достаточно. И выбор у евреев был невелик - либо исчезнуть с лица зем-ли, либо в борьбе со все миром победить его. Чтобы побе¬дить, потребовались ум, хитрость, сплоченность и бесприн¬ципность. Их трудно судить - они боролись за жизнь, ино¬гда в буквальном смысле слова. И человечество само вос¬питало современное еврейство, хозяина третьего тысяче¬летия.
- Прям уж хозяина... - Усомнился я.
- Америкой командуют евреи, Россией сам знаешь кто, мировой капитал принадлежит им. А кто платит, тот и за¬казывает музыку...
- И кто же может им противостоять?
- Татары, - храбро ответил Устиныч.- Под копытами их коней лежал мир и они хорошо это помнят.
- А как же быть с экономикой, капиталами... ты что-то загнул, дед.
- Татары, это значит ислам... Другой силы, другой та¬кой сплачивающей идеи пока я не вижу. Если Армагеддон не досужая выдумка, то на нашей стороне и причем впере¬ди будут сражаться именно мусульмане. Американцы па¬нически боятся возможности нашего союза с исламским миром и, как видишь, всячески провоцируют на ссору с ним. Возьми хоть Афган, Чечню...
- Какую же роль ты отводишь нам, христианам?
Устиныч, помолчав, обдумывал вопрос...
- Римляне дали миру право, евреи - религию, христи¬анство - мораль. Только благодаря христианству человек станет Человеком. Произойдет это, правда, не скоро.
...Мой следователь был русским человеком. Звали его Андрей Викторович.
- Вызывали, Андрей Викторович?
- Да, у меня есть к вам пара вопросов, - небрежно, как будто речь шла о пустяках, вроде того с каким счетом сыг¬рала сборная Перу со сборной Мозамбика, ответил Анд¬рей Викторович. - По акту КРУ. Но давайте заполним бланк допроса.
Допрос от пары вопросов, наверное, отличается. Но тогда я не придал этому значения.
- В феврале года по доверенности без номера вы полу¬чали деньги в сумме один миллион или одна тысяча дено¬минированных рублей в магазине "Луч". Это так?
- Да, получал.
- Доверенность не регистрировалась?
- Нет.
- За бухгалтера вы расписались сами, то есть поддела¬ли подпись...
- Я не подделывал подпись, я сам расписался, это раз¬ные вещи.
- Вы считаете это правильным, законным?
- Что именно?
- Я повторяю свой вопрос — вы считаете правильным,
что вы подделали подпись бухгалтера.
- Я, во-первых, ее не подделывал, я расписался за бух¬галтера, как обычно расписываюсь, а во-вторых, бухгалтер была в отпуске, наконец, как директор, я имею право вооб¬ще работать без доверенности.
- И присваивать деньги!
- Я уже писал в объяснительной, что эти деньги пошли на приобретение бумаги в Химлесстрое.
Следователь порылся в бумагах и вытащил листок.
- А они вот пишут, что вообще за наличные никогда с
вами не работали.
Я опешил. Не на тысячу рублей - на десятки тысяч при¬обретали мы в тот год бумагу в этой фирме. И все за налич¬ку.
- Но как же, ведь у нас должны быть приходные орде¬ра. У них что же, двойная бухгалтерия?
- Приходных ордеров ваших я не нашел, а с обвинения¬ми в чужой адрес не торопитесь - наказуемо.
- И вот доверенность за август уже девяносто седьмого года. Тоже на магазин "Луч" на полторы тысячи рублей. Тоже без регистрации. Подпись тоже ваша. Что, и в этот раз бух¬галтер была в командировке?
- Она уже уволилась, проверьте....
- Вы признаете, что и эти деньги вы присвоили.
- Это были мои деньги, я их получил за реализацию телефонных справочников, которые получил как зарплату.
И опять Андрей Викторович вытащил какую-то бумаж¬ку, близко поднес ее к глазам и медленно с расстановкой прочитал:
- Никаких телефонных справочников в порядке пога¬шения зарплаты мы в этом году, то есть в 1997, не получа¬ли... Это ваш бухгалтер, однако, пишет. А уж кому как не ей знать, что вы получали, а что нет!
- Уне-е! - только и смог произнести я.
С телефонным справочником была целая эпопея. Я еще в "Петите" мечтал переиздать его - но не хватало сил и на¬чальник городской телефонки опасливо относился ко вся¬кого рода малым предприятиям и товариществам, не без оснований полагая, что сегодня они есть, а завтра нет и связываться с ними не имеет смысла - себе дороже.
Идею эту пытался похитить у меня Овдейчук, но он не сошелся с телефонкой в распределении будущей прибыли. И когда я стал директором областного книжного издатель¬ства, такой договор с ГТС был наконец подписан.
Тогда мы и представить себе не могли, какую махину надо поднять. В дискете, которую нам согласно договору подготовили телефонисты, было не менее тридцати тысяч абонентов. И тысячи самых разных предприятий и органи¬заций. Они рождались и исчезали как бульки на воде и вме¬сте с ними появлялись и исчезали телефонные номера. В ча¬стном секторе шла невиданная для Магадана ротация насе¬ления - горожане бежали на материк, а трассовские спе¬шили приобрести квартиры в городе.
Не успели мы сделать первую корректуру, как справоч¬ник уже устарел.
Со второй получилось то же самое.
Тогда мы решили окончательную правку внести в са¬мый последний момент и... нам пришлось переделывать по¬чти половину справочника.
Почти год мы возились с этой книгой, практически забросив все остальные дела. Но иного выхода не было - вбухали мы в это издание почти полмиллиона рублей, а при¬быль надеялись получить столько же.
- Эти деньги, - соловьем разливался я на летучках, когда получив тощий аванс, сотрудники с кислыми физиономия¬ми взирали на своего босса, - помогут нам не только рас¬считаться со всеми нашими долгами, включая и зарплату, но и позволят оплатить новые заказы, обновить оборудова¬ние, купить нуждающимся квартиры...
Поэтому, когда тираж отпечатали, три тысячи экземп¬ляров мы привезли, невзирая на расходы, самолетом. Дали рекламу на радио, телевидение, в газетах и результаты пре¬взошли самые смелые наши ожидания. При себестоимости двадцать рублей мы продавали его по сорок и в первый же день продали тысячу экземпляров...
Тут же на меня обрушился шквал звонков.
Областная администрация - надо сто штук, потом рас¬платимся.
Городской я выделил и без звонка - они нам помогли с деньгами и с фрахтом самолета для перевозки книги.
Совет ветеранов - дай.
Библиотекам - положено.
Школам, больницам, милиции, ФСБ... не откажешь.
Не менее трехсот экземпляров таким образом я раздал. Все письма-заявки как оправдательные документы сдал в бухгалтерию. Но оправдательными они были для меня, а для Оли - пустые бумажки и, скорее всего, она просто их
выкинула.
В порядке поощрения я выделил всем работникам по сто экземпляров и... они стали их продавать по сто рублей.
Пришлось и в магазинах повысить цену до семидесяти и все равно в течение двух недель первая партия улетела со
скоростью пули.
Ждали прибытия основного тиража - по договоренно¬сти с Приморским издательством они должны нам отпра¬вить контейнер. Но вдруг позвонила директор комбината и сообщила, что в связи с инфляцией повышаются цены за изготовление справочника, а если мы не рассчитаемся, то они продадут наш справочник магаданским бизнесменам.
Это уже было третье одностороннее повышение расце¬нок и если с первыми я как-то скрепя сердце соглашался,
то это меня возмутило до глубины души.
- Тираж отпечатан, какие могут быть повышения?
- Не хотите - не платите, мы вас предупредили.
- Это шантаж!
Трубку во Владивостоке бросили.
На другой день я вылетел во Владивосток.
В этот же день из Находки из нашего представитель¬ства в порту выехал туда же контейнеровоз.
В Артемове меня встретил Денис, бывший мой третий штурман, земляк, друг, ныне один из авторитетов Владиво¬стока. Проблему я ему изложил еще в Магадане и на пути в город мы просто трепались о жизни.
- Страшно становится, - откровенничал Денис. - Страшно оттого, что в городе из-за двоевластия - ну, зна¬ешь, война между Наздратенко и Черепковым, - вообще нет никакой власти. Громадный город, порт, сотни крупных заводов, более миллиона людей - форпост страны, блин, и без хозяина. Вот приедешь, посмотришь, что творится!
Но сначала мы посмотрели, что творится с нашим гру¬зом. Контейнеровоз пришел чуть раньше и когда мы подъе¬хали, его уже начали загружать.
В кабинет директора Денис зашел без стука. Раиса Ива¬новна, пожилая полная женщина, знал- я ее давно, подня¬лась нам навстречу и в глазах у нее был если и не страх, то тревога точно.
- Мы решили, не дожидаясь вас, начать погрузку, - за¬искивающим тоном сказала она.- Документы при вас.
Я отдал ей доверенность, она мне фактуру на ramvHe- ние справочника. Я мельком взглянул на нее и вернул.
- Не пойдет. В договоре такие цены не предусмотрены и со сроками вы нас подвели, придется переписывать. Со штрафными санкциями возиться я не собираюсь, давай¬те вернемся к договорным ценам.
Она поджала губы и вызвала бухгалтера. В течение пяти минут фактура была переписана, подписана и скреплена печатью. Все это время Денис молчал, рассматривая книги на стеллажах, но взгляд директора, как кролик за удавом, неотступно следовал за ним.
Когда мы уже распрощались и Денис вышел впереди меня, Раиса Ивановна прошипела:
- Вы бандит!
- А вы лучше, - огрызнулся я. - Думаете, мне удоволь¬ствие за три тысячи верст к вам лететь, разборки эти устра¬ивать.
На том мы и расстались.
Контейнер закрыли, запломбировали и в тот же день он уехал в Находку и буквально через сутки его погрузили на попутный борт.
Денис, как гостеприимный хозяин, повез меня сначала на Матросский пляж, затем в ресторан "Амур", где мы с ним славно посидели. Пили немного, Денис был практи¬чески трезвенником, но японской кухне отдали должное.
- Власти в городе нет, - сетовал Денис.- Заметил, ка¬кая грязища в городе?
Я кивнул головой, почти у всех подъездов высились горы мусора. Над ними вились тучи мух, а вонь перебивала все остальные запахи.
- Коммунальщики уже месяц как бастуют, - пояснил он,- Так и до эпидемии недалеко. Полный бардак. Две го¬ловы друг с другом воюют, а заднице достается. По ночам автоматная стрельба как на фронте: то китайцы, то азеры, то наши с теми или с другими сцепятся.
- И кто берет?
- Наверное, все-таки китайцы. Их в городе уже не мень¬ше ста тысяч, три рынка открыли, есть целые китайские кварталы. Внедрение этих граждан планируется и осуще¬ствляется, наверняка, на государственном уровне. Во вся¬ком случае, для этого китайцу дается субсидия в размере шестидесяти тысяч долларов. А потом он привозит семью, как правило, человек десять-пятнадцать, а потом к ним при¬соединяются дальние и ближние родственники, а к тем еще. Словом, лет так через пять, если этот процесс не остано¬вить - а останавливать, как видишь, его некому, вместо Владивостока получим Шанхай.
- Как твои дела?
- Нормально. Пока. Гоняю иномарки на материк - по¬чти с каждым бортом из Японии везут, старые связи еще работают.
- Не посягают?
- Пытались, но мои партнеры в Москве ну очень солид¬ные люди... враз порядок восстановили. Им со мной дело иметь надежней - давно знают, многим повязаны, да и род¬ственничек там у меня в системе этой обретается.
Больше я его расспрашивать не стал. А он и не откро¬венничал. Что, в сущности, нас объединяло. Два года со¬вместной работы на рыбацкой коробке... Вахты и подвах- ты... Шторма и туманы... Эхо молодости...
Во всяком случае, мне он помог крепко и я был ему за это благодарен.
- Да брось, - говаривал Денис. - Нынче я тебе, завтра ты мне.
Когда я прилетел в Магадан, контейнер был уже раз¬гружен. Но заглянув в складскую ведомость, я ахнул. Не¬доставало три тысячи экземпляров. По самым скромным меркам тысяч на сто пятьдесят.
Контейнер принимал мой зам по коммерции Пильпук, а на склад оприходовала Манаева. Ее я знал плохо - рабо¬тала она у нар всего ничего, а вот о заме мнение у меня сложилось давно - мимо того, что плохо лежит, не прой¬дет.
Помню, однажды он предложил нам с Дегтевой бизнес. Взял у нас по три тысячи для приобретения китайского то¬вара - ручки, фломастеры, карандаши и прочая канцеля¬рия. То, что продавалось, продал, прокрученные деньги и прибыль забрал в основном себе, а нам с бухгалтером в порядке расплаты оставил неликвиды.
Больше мы с ним связываться в плане личного бизнеса не рисковали.
...Я вызвал его к себе и попросил объяснений по поводу контейнера.
- Так столько там и было,- нагло воззрился он на меня.
При нем я набрал номер телефона транспортной проку¬ратуры и изложил суть дела.
- Пишите заявление, - сказал следователь. - Будем ис¬кать.
Мембрана в моем телефоне сильная и весь разговор Пильпук слушал.
- Знаешь, Михалыч,- сказал он,- Ты не торопись, мы сейчас еще раз пересчитаем, может и ошиблись.
Через два часа на моем столе лежала новая фактура и недостачи в ней как не бывало.
Я задумался.
Вариантов такого скорострельного решения проблемы могло быть только два. Либо справочники были спрятаны на складах для дальнейшей продажи налево либо их и сей¬час там нет, а фактуру просто переделали, в надежде на то, что пересчитывать, проводить ревизию никто не будет.
Предположим, я такую ревизию проведу и тогда буду просто обязан принять меры, то есть посадить Пильпука в тюрьму.
Два года назад у моего зама умерла жена. Рак. Я знаю, как самоотверженно в течение многих лет боролся он за ее жизнь, знаю, куда уходили все деньги, заработанные им праведным и неправедным трудами. Почти вслед за нею от СПИДа умер его сын где-то в Алуште. И совсем недавно от второго брака у Пильпука родился сын, а ему под пять¬десят.
Выходит, Пильпук будет чалиться на нарах, сын расти сиротой - это в наше-то время! - а книги, первопричина всего - пылиться в дальнем углу склада, продать такой ти¬раж мы все равно не сможем.
Я не люблю Пильпука, но еще больше я не люблю тюрь¬му и всякого рода насилие, включая и государственное.
Зам мое молчание истолковал правильно и на другое утро принес заявление "по собственному желанию..."
Сейчас он работает в какой-то солидной фирме, связан¬ной с ценными бумагами, и при встречах мы здороваемся и расспрашиваем друг друга о делах.
Это жизнь.
В порядке погашения зарплаты я тут же издал приказ выделить по себестоимости сотрудникам по сто экземпля¬ров и временно придержал сдачу тиража в магазины - что¬бы мы успели сбыть книги. Свою долю по сорок рублей за штуку я продал через "Петит", благо директором там был - да и то формально - старый мой знакомый Свя¬тослав Яворский.
Зато Ольга поступила куда мудрее. Она уломала своего мужа приобрести справочники для областной Думы по цене сто рублей за экземпляр. Оправдательные документы вы¬писали ей тоже через "Петит". Имелась также копия прика¬за о выделении справочников и копии приходного чека и счет-фактуры для Думы.
Все это я, понятное дело, и преподнес следователю.
Как со мной, так и я.
На другое же утро раздался телефонный звонок. Меж¬дугородка.
- Гад, сволочь! - истеричным голосом прокричала Оль¬га и бросила, понятно, трубку. Боялась, что я ей тоже что- нибудь скажу.
Связь между следствием, академиком и его женой была исключительно оперативной.
И тогда в первый раз я видел Борщева злым.
- Ты что, не мог посоветоваться, прежде чем топать к следаку.Ты что, не понимаешь, что тебя начали доставать и машина будет работать по полной программе с соблюдени¬ем всех бюрократических тонкостей. И единственный путь борьбы с нею - ее же оружие... Формальное соблюдение всех азов и запятых! Какое право он тебя допрашивал как обвиняемого, хотя ты вызван и предупрежден об этом как свидетель. А если и предъявят обвинение, то тебе надо закрыть рот и требовать адвоката, ясно?
Успокоился и сказал:
- Вернется из командировки Павленко Валера, возь¬мешь его адвокатом. Я с ним поговорю, да ты и сам его должен помнить - он в Провидении прокурором работал, сейчас на пенсии, подрабатывает в частной адвокатской конторе.
- У меня и денег на адвоката нет...
- Он не рвач, договоритесь.
На следующем нашем свидании Виктор Андреевич по¬просил написать подробную объяснительную, туманно на¬мекнул, что в основном они прицепились к бухгалтеру, за ней след, оказывается еще с института тянется я отпустил меня с Богом. Позднее я узнал, что начальник следственно¬го отдела УВД полковник Гусев дело прикрыл ввиду отсут¬ствия состава преступления.
Однако история на этом не закончилась. Буквально че¬рез день мой работодатель, председатель областного коми¬тета по имуществу Жандармов, жулик сбежавший от след¬ствия в Благовещенске, вместе с Чесноковой Верой, кури¬ровавшей связи администрации с общественностью, при¬ехали снимать меня с работы.
Собрали людей и Чеснокова огласила постановление вице-губернатора и приказ Жандармова о снятии меня с ра¬боты по 254 -й статье - за однократное грубое нарушение. По итогам все того же акта КРУ
В этом же постановлении было прямое предписание органам, теперь уже городской прокуратуры опять возбу¬дить следствие.
И снова пошли допросы.
Но тут наконец подъехал и мой адвокат.
- Ничего не объясняй. - Настоял он.
- Почему... ведь вины моей нет. Свидетелей вполне до¬статочно и бумаги можно восстановить.
- Их можно восстановить, но так же можно и утерять. И свидетелей. Побеседует с ними доверительно опер и гля¬дишь они от своих показаний быстренько откажутся. И на суде ты окажешься голенький.
Так мы и поступили. И следователь, накатав обвинитель¬ное заключение, передала его судье. Взяли с меня, как с заправского подследственного, подписку о невыезде.
И повис я между землей и небом, между честным чело¬веком и преступником. Клеймо подследственного давило на меня в плане моральном, на издательство, хотя через две недели губернатор и отменил постановление своего зама, в финансовом - кому хочется связываться с фирмой, что под колпаком. А ходить и бить себя в грудь, вопия о своей невиновности, было противно.
Проба была достаточно жесткая и для моих приятелей. Увы, многих в тот момент я потерял. Скажу так - чем выше было положение, тем легче оказывалось предательство.
Но прошло какое-то время и я плюнул на свои интелли¬гентские терзания и с головой окунулся в работу. Умный человек, думалось мне, сам разберется, что к чему, а с ду¬рака какой спрос.
К своему положению я почти привык, затишье меня ус¬траивало.
Меня, но не моих "друзей".
Начались звонки.
Звонили поздно вечером, чтобы наверняка застать. Сын первый схватил трубку и недоуменно протянул:
- Тут какого-то козла спрашивают...
- Положи трубку, сынок, это хулиганье резвится.
Длинный звонок раздался снова. Я ответил.
- Ну ты, козел, мы тебя предупреждаем, будешь волну гнать...
И дикая циничная матерщина, поясняющая, что будет со мной и моей семьей в этом случае.
В диалог я с ним не вступал.
- Кто звонил? - встревоженно спросила жена.
- Да так, по работе, - как можно безразличнее ответил я.
- Не ври, я по твоему лицу вижу... И кстати, какой-то Идиот звонил и днем. Интересовался моим здоровьем и ре- бкт. Чего они от тебя хотят?
- Не бери в голову, это мои проблемы.
- Твои, а пугают нас, - резюмировала Люда и надолго задумалась.
Борщев на мое сообщение отреагировал, на мой взгляд, неадекватно.
- Давно пора,- сказал он, как будто услышал долгож¬данную весть. - А то я уже забеспокоился, какую такую неординарную подлянку они выдумывают. А тут пугают, значит, ни на что решиться не могут.
- Пока, - подчеркнул я.
- Вся жизнь состоит из пока. Придется потерпеть. Те¬лефон дома выключай, когда без надобности. Домашним тво¬им лишние стрессы ни к чему.
- А как с этим можно бороться? Есть же какая-то аппа¬ратура - и прослушивающая, и фиксирующая. Может, по¬ставить аппарат с определителем номеров.
- В Магадане это не проходит - не тот уровень связи. Да и не дураки же они - с автомата, скорее всего, звякают. А ставить тебя на прослушку пока тоже оснований нет. У нас такая аппаратура на вес золота.
Я внял его совету. Правда, телефон не отключил, а толь¬ко вырубил звонок.Так что теперь он работал в одну сторо¬ну.
Когда мои знакомые стали жаловаться, что до меня не дозвониться, я шутил:
- Телефон я ставил не для вашего, а для своего удоволь¬ствия.
Затем, опять-таки по совету Саши приобрел автоответ¬чик и вскоре телефонная осада прекратилась. Светиться на магнитофонной пленке не хотелось никому.
Звонки прекратились, но однажды старший пришел из школы раньше обычного и явно не в себе.
- А у нас Костю убило, - крикнул он прямо с порога, бросив на пол полиэтиленовый пакет с книгами. По тради¬ции выпускников дипломат он уже на занятия не носил.
- Как это убило?
- Током.
На перемене они пошли покурить за трансформатор¬ной будкой. Тут подъехала какая-то машина, из нее вылез монтер, открыл трансформаторную и потом крикнул:
- Ребята, помогите, подержите провод.
И протянул провод тому, кто стоял ближе - Ивану.
- Но ты же не знаешь Костю, он вечно вперед всех но¬ровит и тут тоже - за провод схватил, он как бухнет и огонь, и Костя...
Неожиданно сын замолчал и заплакал. Пережитое до¬шло до него только сейчас.
Я не мешал ему. Пусть, легче станет. Потом, кое-как успокоившись, Иван продолжил:
- А монтер кричит - бежите быстрей, "скорую" вызы¬вайте. Мы и побежали. А Костю уже не откачали.
- А монтер?
- А он уехал. Я когда бежал, заметил - он в машину сел и уехал.
Я торопливо оделся и пошел в школу, благо, находи¬лась она через двор.
Там было уже милиционеров - не протолкаться. И в учительской, и в коридоре, и возле кабинета директора. Столько милиции в школе, только не в нашей, а в Омсук- чанской я видел пятнадцать лет назад, когда снежной лави¬ной накрыло сразу восемь девятиклассников и несчастные, обезумевшие от горя родители пришли убивать директора за то, что во время занятий он отпустил их без присмотра кататься с горы.
Я дождался, пока директор осталась одна, и зашел в ка¬бинет.
Галина Николаевна сидела за столом, обхватив голову руками, и когда на мой голос она подняла лицо, в глазах у нее блеснули слезы.
- Вот, Валентин Михайлович, беда-то какая.
Я давно и достаточно хорошо знал Галину Николаевну. Она стала директором, когда мой сын пошел в первый класс. С тех пор прошло десять лет и так получилось, что заботы школы стали и моими заботами... Я участвовал в их ме¬роприятиях, вел уроки по профессии, в последние трудные годы помогал чем мог - книгами, бумагой... Я видел, какой груз - и мужчина бы сломался - выпал на плечи этой симпатичной худенькой женщине. А тут еще это.
И я понял, что должен ей все рассказать.
- Галина Николаевна, это предназначалось Ване.
Она обдумала услышанное.
- А милиция склоняется к версии, что это месть... вы знаете, кто отец Кости?
Я смутно слышал, что бизнесмен.
- И не просто бизнесмен, он один из этих, как их сегод¬ня называют - авторитетов. И говорят, что это разборки и что, скорее всего, попугать хотели, да переборщили. Боже мой, слышали бы вы, как он страшно орал на меня.
- Галина Николаевна! А вы бы не орали?!
Потом, успокаивая ее, Добавил:
- Если он бизнесмен, значит, голова на плечах есть. Сам поймет, откуда что. А вы тут ни при чем.
После разговора с директором я передумал идти в ми¬лицию - вряд ли они поверят мне, тем более у них уже есть ;своя, устраивающая их версия.
На ней они и будут стоять.
Хочешь мира, готовься к войне.
Всю жизнь я был рохлей, даже в детдоме, когда только от твоих кулаков и зубов зависело, будешь ли ты сегодня сыт или голоден, драться не любил. Не люблю и сейчас - ударить человека в лицо для меня все равно, что убить его - нужен сходный по уровню накал ненависти.
Но последний год изменил меня. Я знал, что добром дело не кончится, но если и был у меня страх - то только за сво¬их. Сам я был готов ко всему.
...Вот это-то состояние повышенной боеготовности и спасло меня в тот вечер, когда я возвращался домой. Всей кожей я почувствовал опасность, едва взглянув на внешне неприметные светлые "Жигули", стоявшие прямо у арки, через которую я, чтобы сократить дорогу, спешил от авто¬бусной остановки домой. Машины в этом месте никогда обычно не ставили и я это вспомнил.
А когда навстречу мне неторопливой безмятежной по¬ходкой пошли двое, я был уже взведен как курок - аллего¬рия? - и палец мой лежал на взведенном курке безо всяких аллегорий.
Пройди они мимо и ударь со спины, я ничего бы не смог сделать. Но видимо у кого-то из них был свой кодекс чести и шедший немного впереди плотный светлорусый парень лет под тридцать, заступил мне дорогу...
- Мужик, - и тут же поперхнулся, уставившись в ствол моего "Констебля". Боковым зрением я заметил как ныр¬нула в карман рука его напарника и, не раздумывая, нажал курок. Громовое эхо от выстрела еще не стихло под бетон¬ными сводами арки, а я уже перевел ствол на второго бой¬ца.
Один уже лежал, а второй, царапая стенку, сползал на землю. Минуты мне хватило,чтобы вытащить у обоих пи¬столеты и еще у одного нож. На дальнейший обыск я не рискнул и, развернувшись, выскочил из арки. Слава Богу, на улице никого не было и, усмирив дыхание, я спокойно пересек ее. Затем вошел в магазин "Удача", смешался с по¬купателями. В водочном отделе купил бутылку "Наша вод¬ка", большой пакет и буханку хлеба. На ходу бросил в па¬кет добычу и подошел к грузчику.
- Слушай, брат, выручай. Трясет, а одному много,- я кивнул на пузырь.
Лицо грузчика просветлело. Он, видно, сначала пред¬положил, что я у него рубль просить буду. Зыркнул по сто¬ронам.
- Иди в подсобку, я сейчас.
Этого мне и надо было. В подсобке я вытащил из пакета хлеб и водку, а трофеи замаскировал сверху оберточной бумагой, рулон которой стоял тут же.
Стакан водки я выпил как воду.
- Тебя как зовут?
- Толяном кличут.
Мне понравилось, что парень ни о чем не спрашивает и на бутылку жадно не смотрит.
- Все, мне хватит. А то по новой загужу,— сказал я,— Это тебе, допивай.
- Благодарю, - церемонно сказал Толян. - Если еще такая же помощь потребуется, заходи... Да сейчас не иди ты через торговый - вон, крюк отбрось и прямо во дворе будешь.
Так я и сделал. Пересек двор и подошел к телефону- автомату.
- Саша, надо срочно встретиться.
Через десять минут к "Макаке" подъехал борщевский "Лендровер".
К моему недоумению, выслушав мой перепуганный кос¬ноязычный лепет, Борщев разулыбался.
- Значит, завалил. Обоих. Ну-ка, давай проедем, так сказать, на место преступления.
- Да ты что, там же, наверное, милиции полно.
- А я тебе кто - хрен с горы?
Он развернул машину и вскоре мы въехали во двор.
Милицейских машин видно не было.
Исчезли и "Жигули".
И ни тел бойцов и вообще ничего в арке не проглядыва¬лось.
- Они очухались буквально через пять минут, - пояс¬нил полковник. - Нервно-паралитический газ. Но еще сут¬ки будут как с похмелья. Ну-ка, давай, что ты там у них вы¬греб.
Я протянул ему один пистолет и нож.
- Отдам экспертам. Пусть прокрутят по всем парамет¬рам. Думается, много любопытного нам эта пушка расска¬жет. А ты его случаем, не лапал?
Я не помнил.
- Ну да ладно, твоих отпечатков пока в картотеке нет, а вот с чьими может совпасть, я уже примерно предполагаю.
Почему я не отдал ему второй ствол, я и сам не знаю.
- Знаешь что, - сказал на прощанье Саша: - Тебе, по¬жалуй, надо напиться. Сбрось стресс и, как это в песне по¬ется, все плохое забудь.
- Да я уже начал.
- Ну и продолжай... Но только так, чтобы ситуация под контролем. Деньги-то есть, интеллигенция рассейская?
Деньги у меня были и рассейская интеллигенция загу¬дела. Да еще как!
Помню, что взял две бутылки кристалловской водки и зашел к Ларисе. Любви не получилось. Просто мы сидели, выпивали и оттого, что оба понимали, что это наша после¬дняя встреча, было грустно.
- Чем же я тебя не устраиваю? - наконец, не выдержав, тихо спросила она.
- Да не в тебе дело,- с досадой, что она не понимает таких простых вещей, ответил я. - Во мне. Не могу я уйти от своих, ребят бросить, да и жену - сколько она меня раз спасала от всего, а жить вот так, на два фронта, устал. Душа устала разламываться.
- Красиво говоришь.
От нее я пошел к Устинычу. Но его почему-то не было на работе уже целую неделю.
Напарник, еще не старый, заросший серой щетиной, вы¬сокий худой Алексеич тревожился:
- Не заболел бы. А то один живет - окочурится, никто и не узнает.
Я узнал его адрес, взял такси и поехал на тридцать пер¬вый квартал. Он жил в желтом четырехэтажном доме во дворе продовольственного магазина.
Я упорно нажимал на кнопку звонка до тех пор, пока за обитой дермантином дверью не послышалось какое-то дви¬жение.
- Эка ты растрезвонился, батенька мой, - Устиныч от¬крыл мне дверь. - А я тебя и так второй день жду.
- Как... второй день,- спросил я, проходя в комнату. - Я только сейчас адрес твой узнал, от Алексеича. Извини уж, Устиныч, что непрошеным гостем.
- Как же непрошеным, - запротестовал старик, - когда я тебе письмо специально отправил. Не получил, что ли?
- Не-е. Да я и дома сегодня еще не был.
- Ну да ладно, главное, что приехал.
Я заметил, что передвигался Устиныч с трудом, дышал тяжело, с присвистом. На лбу у него даже испарина высту¬пила.
Заболел мой главный советник.
Я огляделся. Обстановка была более чем простая. Стол, диван, два кресла, на полу самотканые коврики. Вдоль всей стены на полках из толстых сороковок стояли рядами, как солдаты, книги. Много книг. Тысячи две, а то и больше. Я с любопытством пригляделся.
- Это все мое богатство, - улыбнулся хозяин. - Ничего с собой не брал, когда куда переезжал, а книги — обязатель¬но.
Толковые и энциклопедические словари, собрания со¬чинений русских классиков, толстые в суперобложках тома "всемирки". Одну полку занимали философы - начиная с греческих и кончая современными мыслителями. И еще ли¬тература по философии, психологии, религии...
- И ты, Устиныч, все это, - я обвел рукой стеллажи, -
прочитал?
- Прочитать прочитал, - вздохнул Устиныч. - Да не все¬гда все понимаю. Вот Ницше - он кто - поэт или философ, реакционный, как его у нас окрестили. А что же в нем реак¬ционного? Наоборот, с точки зрения марксиста, он наш че¬ловек, потому что против религии. А что он воспевает сверх¬человека, так что ж в этом плохого? Горький тоже этим за¬нимался...
Спорить я с ним не стал... не в том состоянии был.
- Я, Устиныч, за тебя забеспокоился. Что с тобой?
- Захандрил маленько. Но начальница в курсе - я ей звонил от соседей. Сказала, чтобы я лечился и ни о чем не беспокоился. А о чем мне, собственно говоря, беспокоить¬ся?
Горечь прозвучала в его последних словах. Горечь че¬ловека, пришедшего к закату своей жизни бобылем.
И, несомненно, заслуживающего лучшей доли.
- Давай лучше выпьем, Устиныч.
- А ты уже не того, - внимательно пригляделся ко мне Устиныч. - А то у меня ведь разговор к тебе серьезный, Валентин.
- Успеем, - отмахнулся я. - До утра времени много. А мне сегодня посоветовали надраться.
Устиныч поставил на стол граненые стаканы, порезал огурцы, сало, картошку в мундирах вывалил в большую железную миску.
Мы чокнулись и выпили. За все хорошее.
- Я ведь чуть человека не убил, Устиныч. Во всяком случае, подумал, что убил. Уж очень он нехорошо падал.
- Что за человек?
Я рассказал ему о событиях последних дней.
Устиныч молча слушал, кряхтел от избытка чувств, вре¬мя от времени наполнял мой стакан, сам, однако, не пил. Я чувствовал, как вместе с опьянением все во мне расслаб¬ляется, уходит тревога и... заснул.
Устиныч помог мне добраться до дивана, а себе поста¬вил раскладушку.
Ночью я проснулся от его стона.
- Устиныч, - сообразив наконец, где я нахожусь, по¬звал я. - Что с тобой?
- Да мотор, мать его... Да ты спи-спи, пройдет само.
Но само не проходило и к утру я настоял вызвать "ско¬рую".
Дожидаясь ее приезда, Устиныч, через слово останав¬ливаясь, говорил:
- Валя... ведь у меня никого нет. А ты мне как сын. Возьмешь ключи от квартиры... цветы поливай и еще. Если случится что, проводишь по-человечески. Столы во дворе поставь, чтобы помянули - соседи у меня хорошие. Ну и крест там, могилку.
- Устиныч,- пытался я его прервать, но он властным жестом велел мне замолчать и продолжил:
- Деньги и завещание - в "Капитале", там же и акции - посмотри, может, на что годятся. Тебе они сейчас нужны, деньги. Семью главное отправь пока на материк, от беды подальше... И тебе бы надо, да ты ведь теперь, я понял, не уедешь... злой ты стал, может, так и надо с этой нечистью, не знаю... не знаю... грех не возьми на душу.
- Бредит, - понял я и тут подъехала "скорая".
Даже не сняв кардиограмму, молодой худощавый врач в очках приказал сестре:
- Позовите водителя — повезем в отделение. А вы, - обратился он ко мне,- соберите белье, чашку, ложку. Если есть какие лекарства, тоже возьмите. Сами знаете, что сей¬час в больнице ничего нет.
Устинычу тем временем сделали уколы и он то ли был в забытьи, то ли спал.
- У него... как он? - спросил я у врача.
- А что вы хотите?.. - вопросом на вопрос ответил он. - Семьдесят лет, сердечко изношенное. Это же у него не пер¬вый инфаркт?
Я только руками развел - откуда мне было знать.
Меня они с собой не взяли, я добирался на такси и ког¬да наконец вошел в приемный покой и спросил в какую па¬лату разместили только что привезенного "скорой" Ладиса Сергея Устиновича, дежурная взглянула на меня так, что все стало понятно без слов.
- Ничего не смогли, - вздохнула она - и дефибрилля- ТоР не подействовал.
- Где он сейчас?
- Да уж поди в морг отвезли, тесно у нас там стало... Как мухи люди мрут.
Черный год, повторял я, черный год. Я и не замечал, что говорю вслух и прохожие шарахаются от меня. Что же это творится, а?
У кого я спрашивал - не знаю.
Похоронил я Устиныча на новом кладбище, на самом краю его. Кладбище размещалось на склоне сопки над Ко¬лымской трассой и вечные его обитатели обречены были спать под непреходящий гул моторов. Но Устиныч сам был дальнобойщиком и я справедливо полагал, что эта дорож¬ная музыка придется ему по душе.
На большом деревянном кресте знакомый художник по моей просьбе вырезал:
"Спи, пока Бог не разбудит".
Так хотел Устиныч. Он верил.
- Каждому по делам его, батенька мой. Бог ли, судьба, совесть - назови как угодно. В мире не пропадает ни добро, ни зло. Ни одна крупица, поверь!
До сих пор звучит у меня в ушах его голос.
После поминок я занялся его бумагами. Большую часть библиотеки Устиныч завещал детскому дому, кое-что из домашней утвари и личных вещей - соседям, а квартиру, деньги и сто штук акций Ветренского месторождения мне.
На определенных условиях.
Пока я живу в Магадане, я должен был ухаживать за его могилой и поминать во все родительские дни. И ста¬вить за упокой души его свечи и заказывать молебны.
Он хотел, чтобы его помнили.
Не знаю, почему он выбрал меня, но в одном он не ошиб¬ся: я его не забыл.
А теперь вместе со мной будете помнить его и вы.
Руки её — тенета, глаза её — сети.
Денег у покойного, для человека прожившего на Колы¬ме всю жизнь, было не так уж и много - около тридцати тысяч. Но мне их хватило, с благодарностью вспоминая Устиныча, чтобы отправить жену и ребят на все лето к род¬ственникам в Беларусь. Максимовна, наша тетка и Ваньки- на крестная, давно плакалась в письмах, что мы ее забыли. На время похорон я как-то забыл о тучах, висевших над моей головой, но когда самолет наконец взмыл в воздух, испы¬тал облегчение. Страх за родных - эта пудовая тяжесть на душе - сразу исчез. В Домодедово их встретит мой друг и отправит дальше, до Гомеля, а там Максимовна на своей машине.
И тут же, будто дожидался когда я разделаюсь со свои¬ми делами, нарисовался Борщев.
Он посочувствовал мне в связи со смертью Устиныча - я о нем ему частенько рассказывал,- одобрил отъезд семьи и сообщил последние новости:
- Ты знаешь, чей это был ствол. Помнишь, пять лет на¬зад капитана милиции у своего гаража грохнули и его пи¬столет забрали. Вот так-то. Сегодня все органы на ушах стоят, разыскивают... у как его, склероз чертов, ну неваж¬но, того, чьи отпечатки на нем нашли. Твоих не было, кста¬ти. По картотеке определили, бандит тот еще. Конечно, ут¬верждать, что он и убил капитана, трудно - ствол мог и попутешествовать, но ниточка начинается с него. Так что если бы - во, вспомнил - Шачкин! Если бы ты этого Шач- кина и грохнул, тебе бы спасибо сказали. А я-то думаю, что это они в норы запрятались, храброго нашего портняжку испугались. А испугались-то они нас!
Тут редкой силы мстительное выражение появилось на его лице и я Шачкину не позавидовал.
- Ты его знал?
- Кого, капитана? Учились вместе в Омской школе ми¬лиции. У него два пацана остались, вот как у тебя.
- Ты чего... у меня еще не остались, не хорони.
- Извини,- смутился полковник. - Я не то хотел сказать.
- Да ладно, сказал и сказал.- Недалеко, я полагаю, и от правды отклонился.
- Брось, - уверенно сказал Саша. - Им теперь не до тебя - свои подпаленные задницы надо спасать. Голову на отруб даю, что их теперь в радиусе тысячи миль ни одного, ни второго нет. Но далеко не уйдут, ребята приметные.
- А этот... он как-то связан с ними?
- По нынешним делам - безусловно. А по тому убий¬ству, вряд ли. По возрасту не подходит, тогда он совсем сопляком был.
- Но как-то они познакомились...
- Вот и будем выяснять - как и что. А ты можешь свое¬го злодея в покое оставить, сами разберемся.
- Я его вроде первый и не задевал,- усмехнулся я.
- Ну вот и расслабься, все, практически, кончено.
У меня на этот счет было несколько иное мнение.
За всеми этими событиями распустил я вожжи издатель¬ские. Хозяин за порог и домочадцы по соседям. Куда-то скрылась "Авеста", с которой мы затеяли грандиозный про¬ект переиздания фотоальбома "Берег двух океанов" на рус¬ском и английском языках. А по договору директор этой фирмы должен был уплатить нам 457 тысяч рублей и вер¬нуть фотоматериалы. Застряли без меня на мертвой точке переговоры с Сиэтлом - американцы намеревались купить у нас книгу "Новая жизнь древних легенд Чукотки" и я еще не мог прийти ни к какому решению насчет "Сына Сатаны".
- Слушай, - предложил мне Дунаев.- Мне все равно за бумагой лететь в Иркутск - давай я дюжину образцов возьму, пошастаю по магазинам, да хоть по три рубля его сдам - все лучше, чем впустую лежит.
- Кого его? - насмешливо спросил я, но в сердце мне кольнуло: значит, не пустые мои домыслы...
- Да книжку "Сын Сатаны", - досадуя на мое непонима¬ние, уточнил зам.
Предложение мне показалось резонным и вскоре Юра улетел в Иркутск.
- Все нормально, - позвонил он мне оттуда через неде¬лю. - Тысяч десять почти разбросал оптовикам - у них, оказывается, и краевой книготорг еще работает, сохранил¬ся. Они вообще готовы весь тираж забрать, но на реализа¬цию... соглашаться?
- Если на реализацию, то на рубль подороже - инфля¬ция-то идет. Или в договоре укажи сроки и обязательно с учетом ставки рефинансирования Центробанка.
- Понял, - бодро отрапортовал по телефону Юра.
И больше я с ним не разговаривал.
Впервые за последние месяцы мне стало светлее на душе и я поднял голову и огляделся.
В городе властвовал июль. Ярко-зеленая трава на газо¬нах, кричащая желтизна ромашек, изумрудные ветви ли¬ственниц и надо всем этим бездонное, какое бывает только на севере, нежно-голубое небо. Солнце грело не хуже,чем на юге, женщины вырядились в легкие летние платья и вдруг оказалось, что в Магадане живут только красавицы.
Тут-то меня и разыскал Хан.
Вообще его фамилия Кутылов, а по имени Валерий, но я его зову Хан и он с этим милостиво соглашается. Ему, на мой взгляд, это второе имя даже нравится.
Представьте себе мужика метра под два ростом, пудов десять весом, с восточным разрезом глаз и лукавой друже¬любной усмешкой. Оденьте на его лысую голову тюбетей¬ку, посадите ему на колени пару длинноногих девиц, а в руки дайте чашу с кумысом и плетку, и получится точный портрет Кутылова.
Интереснейшая судьба у человека.
Начав с прораба на Магаданской ТЭЦ, он затем строил радиорелейные пункты по линии БАМа и буквально через несколько лет стал лауреатом премии ЦК комсомола за вы¬дающиеся достижения в этом деле. После этого ему дове¬рили сверхсекретную стройку командного пункта управле¬ния военной спутниковой связи под Красноярском - десять Уровней только под землей. За эту стройку он получил ор- Ден Трудовой славы - представляли к Государственной пре¬мии, но по молодости лет отклонили. Мол, успеешь еще, заработаешь. На очереди есть и куда более заслуженные. За его стройку премию получили другие.
После этого строил военный объект в Монголии на принципиально новых системах космической связи и наве¬дения... таких, что он и сейчас от греха подальше, предпо¬читает о них не упоминать. Просто однажды он посмеялся над хвастовством американцев - речь шла о наведении кры¬латых ракет - и сказал, что эксперимент на его полигоне дал результат плюс-минус спичечный коробок. Дальнейшее совершенствование возможно, но просто не имеет смыс¬ла - разве что если использовать ракеты для иглоукалыва¬ния местным верблюдам.
После того, как в девяносто третьем году министр обо¬роны провел американскую делегацию по всем этажам его красноярской сверхсекретной стройки, а полигон в Монго¬лии забросили по причине сворачивания финансирования, Валерий плюнул на все и подался в коммерцию. Деньги, которые он не успел потратить из-за вечной своей занято¬сти, все вложил в сигареты - покупал во Владивостоке и каждую неделю привозил их самолетом в Магадан и прода¬вал в три раза дороже.
Через год у него образовался стартовый капитал, и он построил собственный цех по производству кондитерских изделий и одновременно открыл сеть для их продажи, за¬вершив таким образом всю цепочку. Он сам изготавливал и сам продавал. Через пять лет Кутылову в городе принад¬лежало двадцать магазинов и киосков. Попутно он органи¬зовал и небольшой участок по производству пива.
Мощный аналитический ум, прекрасное знание челове¬ческой психологии и какое-то звериное предвидение воз¬можных вариантов развития событий и умение подстрахо¬ваться от неожиданностей создало его фирме ореол непо¬топляемости и абсолютной лояльности в смысле закона. Он единственный из знакомых мне бизнесменов честно платил все налоги, но его дело было построено так, что налоги ока¬зывались минимальными.
Как финансист был жесток и руководствовался принци¬пом "копейка рубль бережет" и копейку эту искал и нахо¬дил повсюду. В этом плане для него не было ни родни, ни друзей, ни знакомых. Его не могли обмануть ни продавцы, ни бухгалтер... Принимал на работу только с залогом - деньги, квартира, автомобиль... Так что до суда в его фирме доходило редко.
Вместе с тем он был в полном смысле этого слова эпи¬курейцем - любил жизнь, веселье, держал баню и имел мно¬жество друзей, которых раз в неделю собирал в этой бане. И не только друзей, но и подруг.
Меня он приглашал не в первый раз, как-никак, а знако¬мы мы были ровно со дня рождения моего старшего сына - он гулял на его крестинах. Но я отнекивался - смущало его условие.
- Пропуск в баню - женщина.
Для меня это было слишком.
Но в этот раз он был настойчив и к тому же условие свое снял.
- Приходи хоть один, очень надо поговорить.
И я пошел.
В холле громадного особняка меня встретила охрана.
- Куда, к кому?
- В баню.
Охранник спросил имя - имя, а не фамилию, видно фа¬милии здесь не назывались и куда-то позвонил. Положив трубку, перекроил лицо в приветливое - удалось это ему с трудом и сделал приглашающий жест. Тогда я еще не знал, что Кутылов уже прошел и через шантаж, и через разбор¬ки - все прелести дикого рынка - и эти предосторожности были отнюдь нелишними.
В предбаннике меня встретил сам хозяин, с опоясан¬ным поперек громадного живота полотенцем. Показал мне мою кабину и, когда я разделся, повел в парную. По пути мы последовательно прошествовали мимо трапезной, ком¬наты отдыха, бассейна, душевых и туалета и, наконец, ныр¬нули в парную.
Я огляделся и почувствовал, как лицо мое загорелось.
И не только от стоградусного пара...
В бане было человек семь - большинство молоденькие девицы и... все абсолютно голые. Они уставились на меня и я машинально прикрыл веником причинное место.
Раздался дружный хохот.
- Чего ржете, - вступился за меня хозяин. - Человек первый раз, к тому же в отличие от вас, скромный.
- Перекуем,- заверила одна из компании.
Кое-как я справился с неловкостью, веник стал исполь¬зовать по назначению, но в сторону девиц осмелился взгля¬нуть только в трапезной, когда мы уселись за стол - там совсем нагишом ходить не разрешалось.
Все мужчины были мне знакомы - врач, художник и еще один, кажется, из таможни. Насколько я помнил, все они были людьми семейными. Девушки были не старше лет двадцати, это точно. А то и моложе. Блондинка, брюнетка, шатенка, опять брюнетка. Высокая, среднего роста, малень¬кая. Полная, худощавая... на любой вкус.
- Блондинка твоя, - вполголоса сказал мне Валера. - Так что действуй.
Я пригляделся к девушке. Хорошее неиспорченное лицо. Серые спокойные глаза. Высокая полная грудь, чистая кожа. Да, вкус мой Кутылов угадал... но возраст.
- Валера, она же мне в дочери годится.
- А тебе что, нужно, чтобы в бабушки!
Я заткнулся. Бабушка мне не требовалась...
Мы пили, рассказывали анекдоты, ходили в парную и ныряли в бассейн. И после трех рюмок Галя мне начала нравиться и даже очень.
-Не спеши, - прервал мои жеребячьи устремления Ва¬лера. - На пять минут разговор.
Мы уединились и он изложил проблему.
...С приходом к кормилу новой администрации, на него стали давить. Для них он был чужаком - во-первых, не дал в свое время деньги на выборную компанию, во-вторых от¬крыто критиковал всех их представителей.
- Как же ты так... лопухнулся.
- Я не мог поверить, что они пройдут. И больше чем уверен, что по-честному они и не прошли бы. Подтасовка. Голоса-то он "заработал" на трассе и мне известно, как на прииске, где всего с грудными и стариками - двести чело¬век, за него голосуют пятьсот!
У меня отнимают лицензию на водку, натравили все кон¬тролирующие службы, штрафы за штрафами, в общем, допекли. И все направляет этот... Жандармов.
- Чем я могу помочь?
- Я дам компромат, пиши на него во все центральные газеты - если и не опубликуют, какой-никакой шум будет. Шум ему не нужен!
- Это я уже слышал, но тогда... в отношении меня толь¬ко успокоились, опять начнется.
- Успокоились! Тебя ославили на весь город. Ворье и проститутка обозвали тебя самого чуть ли не вором, а ты и утерся. Если ты сейчас займешь оборонительную, а того хуже выжидательную позу, то таким и останешься до удоб¬ного для них момента... Помнишь анекдот, а у него что-то что-то было. Пальто украли у него, вот что было!
И второе. Я хочу в депутаты городской Думы. У тебя опыт и положительный. Пойдешь моим доверенным лицом.
- Статус неприкосновенности?
- Нет, тут я чист. Хотя от сумы и от тюрьмы не заре¬кайся. Дело в другом - чтобы не бандиты и купленные ко¬мандовали в Думе, а нормальные, обладающие здравым смыслом мужики.
Я подумал и согласился. Хотя я и понимал - не дурак же - что мной Кутылов затыкает свою проблему.
И еще я помнил слова Устиныча насчет татар. Может, он и прав.
Мы вернулись к столу. И обмыли наше соглашение.
И я поехал с Галей к ней на квартиру, жила она рядом с торговым центром.
.. .Раньше я не верил приятелям, утверждавшим, что мо¬лодая баба и тебя делает моложе. Обычный, мол, треп - какой ты есть, таким ты и будешь. Галя мой скептицизм развеяла. Мы начали целоваться еще в такси, затем на ле¬стничной площадке и, почти не разнимая губ, добрались до кровати. С жадной страстью, которой я давно в себе не по¬мню я целовал ее груди, живот, бедра и она всем телом бла¬годарно отзывалась на мои ласки. Мощная симфония со¬ития подняла нас на самый гребень волны и понесла как одно целое куда-то в сладкую сумасшедшую даль. Она ока¬залась настолько любвеобильной, раскрепощенной и... уме¬лой, что порой я не знал, кто из нас старше и опытнее.
Волна рухнула на земной берег, ночь кончилась и на зорьке, опустошенный, я плелся домой. Удивительно, но ус¬талости я почти не чувствовал.
Пес уже ждал меня за закрытой дверью, но обнюхав мои штаны, как-то странно посмотрел и отошел, зевнув. Чем-то я ему не понравился... Может, перегар... пьяным он меня не любил - не видел логики в поведении. А может...
- И наши верные собаки измену чуют раньше нас...
Угрызения совести меня не мучили.
ГЛАВА XVI
Огонь очищает всё!
Дунаев не вернулся из Иркутска в назначенный срок, я пытался дозвониться ему в гостиницу, но номер был уже занят другим жильцом.
- Наверное, какие-то личные дела, - предположил я. - Мало ли что может быть.
И со смущением вспомнил свою блондинку. Пропуск в баню теперь мне был обеспечен.
Но когда он не прилетел и следующим рейсом, я позво¬нил его жене - моложавой вертлявой женщине, торговке со "швейки". Знал я ее плохо, в гости к себе Дунаев никог¬да не приглашал, но по косвенным признакам я предпола¬гал, что в семье у них не все гладко.
- Антонина Евлампьевна, - я еле выговорил ее отче¬ство, - а Юра из Иркутска не звонил?
- Он здесь не проживает! - рявкнула мембрана.
Тогда я нашел его сестру, она работала в родильном
доме, а жила через двор. Нелли Ивановна.
- Что происходит, где Юрий?
- Плохо, Валерий Михайлович, все плохо. - Полная сорокалетняя женщина со следами былой красоты в чертах уже начинающего оплывать лица, была на грани слез. - Юра прилетел в среду - три дня назад, а его чемоданы стоят на лестничной площадке - уходи, мол.
- А... причина. Что за причина?
- Не знаю я их дел, но, похоже, она с бывшим своим мужем сошлась.
- Вот как, а где Юра?
- Где-то у товарища старого, в общежитии. Тот на квар¬тиру перебрался, а комнату пока не сдал - так мне Юра объяснил. Может, запил...
- А он что, пьет?
- Не пьет он, да лучше бы пил - все в себе носит, пере¬живает.
- Ты бы сходила к нему, Нелли.
- Я уже ходила, - призналась она, - стучала стучала - никто не открывает.
- Сходи еще, вечером, ладно.
Вечером она позвонила мне домой - свет не горит, на стук в дверь никакой реакции.
Я поговорил с Борщевым...
- Что делают в этих случаях, Саша?
- Пишется заявление на имя начальника милиции. Из¬лагаешь суть дела и просишь с учетом твоих тревожных предположений вскрыть дверь... А этого, хозяина комнаты разыскать нельзя?
- Да на рыбалке он в Балаганном, а жена не знает, где запасной ключ и есть ли он вообще.
- Ну, тогда действуй, как я сказал. Иного варианта нет.
Через два часа у меня в кабинете собралась тревожная
группа - оперативник из убойного отдела, мастер ЖЭУ со слесарем и подошла по моей просьбе Нелли.
Мучимый недобрыми предчувствиями, я увязался с ними.
...Юра повесился в кухне на тонком брючном ремне - привязал его прямо за крюк, предназначенный для люстры. Судьбу, что ли испытывал - обычно такие крюки и люстры- то порядочной не выдерживают, а в нем килограммов под девяноста таки было. Висел он уже видно давно - в комна¬те стоял приторно-сладкий запашок.
В комнате было почти пусто. Стояли его нераспакован¬ные чемоданы. На кухонном столе почти полная бутылка водки, на подоконнике - стопка книг. Те образцы, что он возил с собой в Иркутск.
Те самые.
Будь они прокляты... Я зацепился за это слово - про¬кляты. Теперь я в это твердо поверил.
Я не знал, верующий был мой зам или нет, я не знаю, сам верю или только ищу надежды и успокоения в вере, но в,этот день я долго молился и просил Бога простить Юру.
- Он и так мучился на земле, - говорил я. - Что же ему теперь и там такое же. Ведь он не злой был и помогал все¬гда - вот сестре своей, как она по нем убивается, был пло¬хой - разве бы убивалась.
Вот так горячо и беспорядочно - послушал бы кто со стороны - ходатайствовал я за Юру. И мне стало легче.
Поднявшись с коленей я подошел к переднему углу, где у меня стояли две иконы и внимательно, как будто первый раз их увидел, стал рассматривать.
Большая икона Христа-Спасителя с окладом из золо¬той фольги была передана мне моей мачехой, незадолго до ее смерти. Тогда'я приехал в деревню вместе в первенцем Иваном - показать ей внука.
Родной матери я своей не знал - она умерла, когда мне и года не было - и мачеха заменила мне ее и звал я ее мама и она ею была. И то, что рано я пошел в люди - интернат, училище, завод - не ее вина: было нас пятеро, а отец - ин¬валид войны первой группы, а как жили в то время в дерев¬не, людям знающим рассказывать не надо.
Мы прогостили в деревне всего неделю, как прослы¬шав о моем приезде, залетел на своей машине мой двою¬родный брат Колька и уговорил переехать к нему в город¬ской поселок, а уж оттуда я собирался в Москву.
Мачеха печально посмотрела на меня и сказала:
- Не думала я, что так скоро расстанемся. Чует мое сердце - не увижу вас больше. Вот, возьми эту икону.
Я начал было отнекиваться, большая, громоздкая, не довезу... но тут мачеха проявила твердость, вообще-то ей не присущую.
- Иконой этой венчалась твоя мама, а перешла она к ней от бабки Маринки, а той от ее бабки - так что по праву она твоя.
И добавила:
- Бери, сынок. Я вижу - тебе она нужней, чем другим.
И теперь темные строгие глаза Спасителя смотрели
прямо на меня, как бы спрашивая, как я буду жить дальше.
И вторая икона, гораздо меньших размеров - книжного формата - тоже подарена мне родной сестрой отца, тетей Машей. Слово о ней - отдельная повесть или поэма, но вряд ли без ее помощи, без ее пышек, без ее сказок выжил бы я в этой жизни. Старшая моя сестренка Зойка рассказывала, что когда я, трехлетний карапуз, тяжело заболел и был прак¬тически у смертной грани, она каждый день приходила ко мне - а жила в другом селе замужем за столяром-пьяницей и на руках у нее были две дочки и все хозяйство. Расстоя¬ние между селами было около десяти километров и еще по послевоенной поре водились в наших краях волки.
И когда я - тоже в последний раз - навестил ее, она, пригорюнившись - мы вспоминали отца и мою маму, ска¬зала:
- Валечка,- она меня так звала,- подарить мне тебе нечего... возьми на память любую из иконок, что глянется тебе.
Тетка моя была глубоко верующим человеком и иконо¬стас у нее был громадный. Но глянулась мне вот эта ма¬ленькая, с необычно яркими красками. Высокая стройная женщина в торжественных церковных одеждах и нимбом над головой шла ко мне и за ней виделись города, церкви, горы и реки и синеее бездонное небо. И в небе, над золо¬тым обрезом рамки восседал на белом пушистом облаке ангел.
Дерево иконы почернело от времени, левкас покоробил¬ся и то тут, то там по полю проявились тонкие белые тре¬щины.
- Святая мученица Александра, - прочитал я надпись.
Тетка вздохнула:
- Это самая дорогая для меня... Думала, при жизни не расстанусь. Но тебе отдам.
Лет семь назад, когда начался бум на все русское, ико¬на эта попалась на глаза одному американскому бизнесме¬ну, с которым я намеревался завязать деловые отношения по издательской тематике. По его просьбе я снял ее, он долго щупал, осматривал, едва ли на язык не пробовал, а потом попросил - продай.
- Не могу, - развел я руками. - Память.
Для него это было непонятно - память памятью, а день¬ги деньгами - и он трижды набавлял цену и испугавшись, что не устою перед четырехзначной суммой, я довольно грубо прервал его. Только тогда он отстал.
- Что в ней такого? - спросил я у Бычкова. Я принес ему икону с тем, чтобы он как-то замаскировал трещины, для реставрации, словом.
Глаза у художника загорелись и, осмотрев икону, он твердо сказал:
- Конец семнадцатого, начало восемнадцатого века как минимум.
- Почему так решил?
- И материал, и дерево... Но прежде всего манера пись¬ма. Тогда писали в духе византийских традиций - радост¬ные, светлые краски. А уже в более позднее время Свя¬щенный Синод решил, что по канону не о жизненных гре¬ховных радостях должна напоминать верующему икона, а о наказаниях за грехи, об искуплении их... об аскетизме и монашестве. И краски должны быть соответствующими.
И тут же без перехода:
- Продай, а. Я тебе и деньги дам хорошие, и икону - на выбор - подарю взамен.
В деньгах я тогда очень нуждался - родился уже Илюш¬ка, жена не работала, долги, а журналистская моя зарплата равнялась ста двадцати рублям. Приводным ремням партии и платили как за трансмиссию.
Но это искушение я преодолел.
И думаю, хочу в это верить, что преодолеют и мои сы¬новья.
И внуки.
...Прошла неделя со смерти Юры, а его поступок не вы¬ходил у меня из головы.
Почему?
Ну да, разрыв с женой. Но ведь не вдруг это произошло и не мальчик он, что бы из-за этого лишать себя жизни.
Сестра сказала, что он должен был деньги и якобы ему включили счетчик.
Я видел его кредитора, он специально приходил ко мне жаловаться, дед лет под шестьдесят, его бывший начальник отдела по институту. На счетчик вряд ли он был способен, да и сумма показалась мне смехотворной.
- Сколько? - спросил я тогда у него.
Он назвал цифру. Она равнялась двум окладам Юры.
Я вызвал должника. Дунаев вошел и смутился - он явно не ожидал у меня увидеть своего бывшего начальника. По¬здоровались они сдержанно, но безо всякой неприязни.
Я дал каждому по чистому листу бумаги и предложил.
- Пишите мне заявление. Вы, о том, что Дунаев дол¬жен вам деньги, а ты Юра, что просишь удерживать долг из своей зарплаты. Думаю, месяца через два, максимум три долг будет выплачен.
Так что версия о долге не выдерживает никакой критики.
И вообще, что это за сила, что толкает человека на до¬бровольный уход из жизни.
Суицид... Справочник по психологии трактует это сле¬дующим образом...
...Акт самоубийства, совершаемый человеком в состоя¬нии сильного душевного расстройства либо под влиянием психического заболевания: осознанный акт устранения из жизни под воздействием острых психотравмирующих си¬туаций, при которых собственная жизнь как высшая цен¬ность теряет всякий смысл.
В нашем государстве всех покушавшихся на самоубий¬ство просто считали психами. Это было легче, чем изучать эту беду, искать ее корни и причины.
А как же тогда еати - самосожжение женщин в Индии после смерти мужа или харакири самураев?
В основе индийского варианта суицида лежит красивая легенда. Сати - первая и самая любимая жена Шивы. В пе¬реводе с древнеидийского означает "сущая". Но выбрала она мужа вопреки воле отца - всемогущего Дакши и потому тесть и зять сразу, мягко говоря, не понравились друг дру¬гу. Дакши оскорбил Шиву, а последний в отместку сорвал ему жертвоприношение богам и убил. А голову Дакши за¬кинул так далеко, что потом, когда оживлял всех умерших, не нашел и приставил к его туловищу козлиную. Так вот, Сати, что бы оправдать мужа, бросилась в жертвенный огонь и сожгла себя в его честь.
С обгоревшим телом Сати Шива долго ходил по земле, пока Вишну не разрубил тело на куски и не разбросал ос¬танки, сделав места, где они упали, центрами паломниче¬ства.
Принцип харакири звучит достаточно лаконично: "Жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно уме¬реть". С детства воспитанный в духе бусидо-специфическо- го мировоззрения самураев - идеальный воин хладнокров¬но следовал его законам.
Своеобразное преломление этих принципов мы видим на примере камикадзе-летчика на один вылет.
А чем тогда считать подвиги наших героев - Матросо- ва или Гастелло или сотен других известных и безымянных героев осознанно и добровольно шедших на смерть?
А кем являются наркоманы, алкоголики, да даже зау¬рядные курильщики, прекрасно осознающие, что их при¬вычки или пороки сокращают жизнь - медленное самоубий¬ство - и тем не менее и не пытающиеся от них избавиться...
Так что вопрос далеко не праздный и ждущий своих ис¬следователей - философов, психологов, социологов...
Так я размышлял, когда ко мне в кабинет заглянула зав- складша и пожаловалась:
- Там грузчики склад убирали, а мусор не вытащили, так в складе и лежит.
- В каком складе?
- В третьем.
Я взглянул на часы - рабочий день уже заканчивался.
- Идите открывайте, я подойду посмотрю.
Решение созрело почти мгновенно. Я открыл аптечку,
вытащил пакетик марганцовки, на глаз отсыпал примерно чайную ложку на лист бумаги, из бутылки с антифризом капнул пару капель, скатал все это в тугой клубок и еще сверху обмотал носовым платком.
Сунул этот колобок в карман и почти бегом спустился в склад. Счет пошел на минуты.
На складе я подошел к горе мусора - в основном бу¬мажный срыв, деловито попинал его ногами и когда зав- складом отвернулась, затолкал колобок поглубже под му¬сор.
- Ладно, завтра я грузчика дам с утра, наведете с ним порядок. А вообще наперед, если не успели к мусоровозке, относите мешки в контейнера у соседних домов, а то по¬жарники нагрянут, мало не покажется.
Кладовщица закрыла замки и мы распрощались.
На складе, под кучей бумажного мусора уже началась химическая реакция. В складе не было окон, эта часть по¬мещения на ночь закрывалась наглухо железной дверью, так что должно очень хорошо разгореться, прежде чем дым вырвется на свободу и сторож поднимет тревогу.
Каморка сторожа находилась в другом крыле и дежур¬ство свое он начинал, как правило, с бутылки. А потом вклю¬чал телевизор или заваливался спать. Все зависело от дозы.
Домой я не поехал - не хотелось, чтобы меня поднима¬ли среди ночи. А про квартиру Устиныча не знал никто.
Так что все должно было получиться по-писаному.
При условии, конечно, что я не забыл уроки химии.
На другой день на работу я пошел, как обычно, к девяти.
И уже за квартал почувствовал в воздухе запах гари и ускорил шаг. Не переборщил ли я? Успели ли пожарники потушить, пока не занялось все здание? Не пострадал ли кто ненароком? Последнее меня пугало более всего...
Я вышел из-за почтамта, откуда открывался вид на из¬дательство и замер. Почти все его левое крыло было чер¬ным от копоти, а из крайних окон еще тянулись слабые дымы. Во дворе, занимая часть улицы, толпились люди - пожарники, милиция, кое-кто из наших, пораньше подо¬шедших работников.
Кладовщица, с неестественно оживленными глазами и слегка испуганная подскочила ко мне.
- Ой, Валентин Михалыч, что же случилось. Ведь мы с вами вчера заходили в склад, все было нормально. А меня тут уж пытали, бумагу заставили подписать...
Я хотел спросить, о чем пытали да что за бумага, но не успел. Подошедший к нам пожарник козырнул и представился:
- Майор Базюк. А вы, наверное, директор?
- Наверное, - усмехнулся я и мы поднялись в мой каби¬нет.
Майор был среднего возраста с внушительным брюш¬ком и в речи его легко улавливался акцент жителя Запад¬ной Украины.
- Звонок к нам поступил в два ночи. Сторож был пьян и не мог найти ключей от дверей в то крыло, к месту возгора¬ния. Пришлось выламывать. Пока то да се, огонь пробил перекрытия и загорелся кабинет начальника торговой инс¬пекции, пол рухнул, так что все, что там у вас было, пре¬вратилось в пепел.
- Все, - недоверчиво спросил я.
- Абсолютно, - мотнул головой Базюк. - Вы наверное, поняли, что вместе с полом вниз свалилось и содержимое верхнего кабинета, а там двадцать ящиков конфискованной водки и питьевого спирта хранилось, не успели, мол, сдать на склад, как положено.
- Вы не западинец?- осторожно спросил я.- Чую рид- ну мову.
Насчет ридной мовы я, конечно, перегнул, но я сказал в смысле хорошо знакомую и потому легко простил себе этот небольшой загиб. В конце концов все мы братья-славяне.
- А як же, - заулыбался майор. - С пид Тернополя я.
- О, а я в Остроге служил. Гарнэ мисто.- Нажал кноп¬ку селектора и попросил:
- Тамара, принеси нам по кофе и еще что нибудь, сама
знаешь... Простите, товарищ майор, а кто позвонил... сторож.
- Да нет же, - удивился моему непониманию служи¬вый. - Он же пьян был. Прохожий какой-то, уже из окон второго этажа стало пламя выбиваться.
Тут было главным не пережать. Тамара принесла под¬нос - кофе лимон, початую бутылку "Белого аиста" и две рюмки.
- С утра, - засомневался майор, а рука его уже автома¬тически потянулась к рюмке.
- Коньяк французы и пьют с утра. А потом - для вас-то это уже вечер, вы, наверное, с самого начала здесь.
- Ну, - крякнув и хрустя лимоном ответил Базюк: - Пожаришко так себе, но в центре, под боком у начальства. Они не любят, когда у них что-то под боком случается. В их дворе, в Кремле, Москве. Другое дело, если где-то там, на задворках империи - в Чечне, Магадане. Подальше от соб¬ственной задницы.
В другое время я бы с удовольствием развил эту тему. Но сейчас меня интересовало другое.
- А почему вы взяли, что пожар начался снизу, - я на¬лил по второй.
- Майор внимательно посмотрел на меня.
- А что, надо чтобы было сверху?
Меня аж холодный пот прошиб. Да, палец ему в рот не клади.
- Да нет, в принципе мне-то все равно, но причина. У нас же там все обесточено, а вверху, наверное, могли остаться включенными компьютеры или там чайник, - бор¬мотал я. - Прости, Александр Федорович, хороший ты че¬ловек, но ситуация так поворачивается, что придется тебе отбрыкиваться. Но ведь тебе-то, начальнику торгинспекции, это сделать в тыщу раз легче, а?
И уговорил-таки свою совесть.
- Да, - задумчиво сказал Базюк. - Я как-то выпустил из вида, что ваши склады обесточены, а почему?
- Да ваши же работники во время последней проверки настояли - или сигнализацию ставьте или напругу долой. А сигнализация денег стоит и немалых.
- Да,- сказал майор.- Это стоит денег.
И опять я подивился его прозорливости. Мы словно иг¬рали с ним вслепую, но прекрасно знали расклад карт друг у друга и правила игры.
- Давайте составим актик и вы все изложите. Конечно, штрафа вам не миновать. И помочь придется - у нас тоже нехватка всего. Вот, может, изыщите возможность оплатить счет на ремонт нашего автомобиля.
Я записал реквизиты автомастерской и цифру. Сумма была вполне приемлемая.
Мы покончили с-формальностями, допили коньяк и рас¬стались как хорошие друзья.
Коньяк на меня подействовал и я потерял осторожность, напоследок не удержался от вопроса.
- Но если не проводка, не чайник, не окурок, то что?..
- Самовозгорание, - сказал пожарник. И ушел.
А наши классические анекдоты все издеваются над по¬ручиками да полковниками. Как он меня размазал!
Я посмотрел на счет. С каких это пор пожарники стали ездить на "хондах"?
Впрочем, майор Базюк ее вполне достоин.
Я прошел на склад и поглядел, что осталось от книг. Зола и уголь. А то, что пощадил огонь, закончила вода. Сегодня грузчики уберут все и вывезут на свалку. А барак и так уже пора сносить - все-таки больше полвека про¬стоял, уже и так трясся, когда машина тяжелая мимо проез¬жала. И крен давно образовался, как у рыбацкого сейнера в шторм.
Насколько я помню, кроме "Сына Сатаны", ничего сто¬ящего здесь и не было. Так что убытки Мы понесли незначи¬тельные. И нет худа без добра, может, теперь мэрия или Комитет по имуществу дадут нам хорошее помещение.
Этот огонь выжег все мои колебания и сомнения. Я вер¬нулся к письменному столу и написал следующий список:
1. Жандармов - сын.
2. Жандармов - отец.
3. Ольга.
4. Альбина.
Ибо какой мерой вы мерите, такой и вас будут
Но , подумав, Альбину вычеркнул. По всем моим наблю¬дениям она была просто больным человеком, неистово бо¬ровшимся за справедивость и ради этой справедливости способной уничтожить и самого человека. Случай доста¬точно распространенный.
- Бог ей судья.
Зато вместо нее я поставил Чеснокову. Я не знал досто- • верно, но было у меня предчувствие, что ее роль во всем едва ли не самая главная. Она, именно она, добивалась дис¬кредитации меня, а через меня и издательства. И никто иной, как Чеснокова предупреждала меня, чтобы я не совался к учебникам, сумела за какой-то час организовать и поста¬новление о моем увольнении, и приказ, а потом лицемерно улыбаясь, поясняла, что поверили не тому человеку и едва ли не на плече моем плакала.
...И я б поверил ей вполне, но словно смутный сон до¬гадка тоскливо брезжила во мне.
Догадка превратилась в уверенность, когда при мне, докладывая наверх, она обрисовала обстановку в Магадане как вполне благополучную - с продовольствием все в по¬рядке и угля хватает... А буквально через пару недель го¬род едва не был разморожен. Лживая тварь, способная ради карьеры поставить на карту - что там меня - целый город!
Последующие события подтвердили мою правоту на все сто.
ГЛАВА XVII
Так не спите же ночью И помните, Что среди ночной тишины Плавает в вашей комнате Свет голубой луны.
Лето стояло жаркое как никогда. Днем солнце разогре¬вало асфальт до того, что он начинал плавиться. При пол¬ном безветрии душная сизая дымка висела над городом и
дышалось трудно, как в противогазе. Все, кто мог, разбега¬лись в эти дни по дачам, уезжали на море, благо вода на мелководных бухтах разогревалась до температур, вполне сравнимыми с черноморскими. А если учесть, что вода в Охотском море самая чистая в мире, то улетевшие на юга в этот сезон крупно промахнулись.
Жоржик, по кличке Крысан - в малолетке получил, ког¬да спер у соседа пайку - замахнулся на святое по тюрем¬ным да и по общечеловеческим понятиям - в эти дни вза¬перти сидел в квартире. Он был напуган. Мутант, который вместе с Зеро должен был проучить этого долбаного лоха, позвонил ему в тот день буквально через час и проорал:
- Нас кто-то подставил. Мало того, что эта сволочь с волыной оказалась, так через пять минут красноперые по¬наехали. Мы сваливаем.
- А баксы?- Только и нашелся спросить Крысан. Он был паталогически жаден и даже в этот момент не забывал о деньгах.
Мутант только хохотнул в трубку и ясно стало, что две тонны баксов придется списать на непредвиденные расхо¬ды. Он спросил что-то еще, но ответом ему были короткие гудки.
Мало того, что его обули, Крысан остался и без охра¬ны. И это сейчас-то, когда на его кусок зарятся уже не толь¬ко свои местные банды, но и хабаровские уже дважды наез¬жали. Да еще этот - из мертвых восставший, издатель сра¬ный. Ведь бил же наверняка, в печень, но снизу не достал, а вторым ударом точно думал, что сердце зацепил. Дурость, какая дурость и все эта проститутка Зойка - хорошо, что она давно за бугром, подцепила там какого-то богатого ав¬стралийца. Не заартачься она тогда, не заори, что с двоими не договаривалась, да еще в подвале и все было бы тип- топ. А причем тут подвал, если приспичило, аж ширинка лопалась.
И батя хорош. Взял проблему на себя, а его лохи обла¬жались. Огласки испугались.
Спать расхотелось.
Он повернулся на бок и спустил ноги, нащупывая у ди¬вана шлепанцы. После вчерашнего перебора спал, как упал - не раздеваясь.
И охнул.
Напротив, в столбе лунного света сидел в кресле чело¬век.
Ночное светило отчетливо выделяло широкие плечи, голову, откинутую на спинку, руки, неподвижно лежащие на коленях. Лица было не разглядеть - либо маска, либо дурацкий как у клоуна грим смазывал черты
- Ты кто?- охрипшим шепотом спросил Крысан.
Человек молчал. Впечатление было такое, что он его
не слышит.
Крысан почувствовал, что ладони и спина у него вмиг вспотели, а по ногам, напротив, пополз леденящий холо¬док.
Он хотел еще что сказать или спросить или попросить, но голос не повиновался.
Незнакомец встал и приказал:
- Идем. - И добавил:Там тебя давно ждут.
Крысан не переспросил, где это там... не осмелился, та¬кой жутью несло от незваного гостя, что ему и в голову не пришло это. Воля его была полностью парализована и ког¬да человек вместо того, чтобы направиться к двери, рас¬крыл окно и шагнул на подоконник, он последовал за ним.
Падал он тоже молча, и тело его обнаружили только утром.
- Девятый этаж,- как бы оправдываясь перед собрав¬шимися, сказал врач. - Что вы хотите.
Хоронили его с помпой, на Марчеканском кладбище, почти в центре, рядом с заслуженными и почетными граж¬данами города, с погибшими рыбаками, с первыми строи¬телями и другими хорошими людьми. Смерть его вызвала немало пересудов, но народ единодушно сошелся на том, что и это бандитские разборки. Так было спокойнее: если я не бандит, значит, меня они не затронут. Наивная мечта обывателя.
Кто-то проворчал, за какие такие почести Крысана хо¬ронят с достойными людьми, на что один из могильщиков философски заметил:
- Ничего, там они будут на разных этажах.
Сентенция эта устроила далеко не всех и от граждан
пошли жалобы и дело едва не дошло до перезахоронения, но потом так и застряло в коридорах власти. С живыми нет сил разбираться, а тут еще эти проблемы...
Думали, что все приглушил папаша Крысана, но стар¬шему Жандармову в эти дни было не до него. Вдруг в од¬ной из центральных газет появилась статья, да еще на двух страницах, как он украл два миллиона долларов. В отличие от газетных уток статья была крепко оснащена конкретны¬ми фактами, цифрами, именами подельников... чувствова¬лась рука профессионала.
И сразу все разрозненные слухи и версии о банкрот¬стве Рыбпрома, о продаже богатейших месторождений за бесценок иностранным компаниям и о других махинациях обрели жесткий стержень и нашлось много работы следа- кам.
Но допросить Жандармова им не удалось. Он уже был где-то далеко, а искать его с использованием всей мощи государства не торопились видимо по той причине, что слишком многих влиятельных лиц самого государства мог бы он засветить.
- Ну и как ты воспринял?- Позвонил мне Борщев.
- Собаке собачья смерть. Если ты о Крысане.
- Оно так, конечно. Но тут брат, столько загадок, что даже у меня голова кругом идет...
- Что за загадки?
- Дверные замки у него такие, что не зная секрета даже изнутри не закроешь. А они были закрыты. В квартире ни¬каких следов борьбы, все на месте и ничего вроде не взято.
- Да сам он выпрыгнул. Совесть загрызла.
- Совесть... Гм. Версия неплохая, но к таким, как Кры- сан, она не подходит.
- Тогда страх.
- Тоже возможно. Но чего или кого он испугался, если был один. Правда, слабенькие следы чужой обуви мы на¬шли, но когда они появились - до или после - неизвестно. Собака даже след взяла и знаешь, что самое удивительное?
- Что?
- След тоже к подоконнику ведет. Трижды ее пускали, а она все равно туда. И впрямь, хорошо посмотрели - есть след. Что они, вместе прыгнули... что ли?
- Может, у того парашют был,- пошутил я.
- Может, а скорее всего, с крыши спустился на верев¬ке. Но ты знаешь - для этого надо альпинистом быть.
- А окно, - поинтересовался я, - как он окно открыл?
- Для профессионала это не проблема. Да возможно его сам Крысан и открыл. Жарко стало.
Он помолчал, будто что-то обдумывая и еще спросил:
- Тебе зла он немало принес - правда, не только тебе. И вот скажи, ты в эту ночь ничего не чувствовал. Ты же натура творческая, тонкая...
- Не издевайся. Если у человека в такие моменты и сра¬батывает биополе какое-то, то, наверное, в связи с людьми близкими.
- Тоже верно. Ну давай, звони. А может, ближе к вы¬ходным на рыбалку рванем. Возьмем адвоката и поехали.
- Так чего откладывать, - заволновался я. Рыбалка для меня была страстью, куда большей чем преферанс,- Давай завтра, а. У меня сеть есть финская на горбушу, ну прямо паутинка, еще даже не пробовал. Ты сможешь?
- Завтра, - он еще помедлил. - Наверное, да. И Павло¬вич на месте. Хорошо, жди звонка вечером, а выедем... так, где у меня карта приливы - отливы... в пять утра, устраива¬ет?
- Отлично.
Остаток вечера я провел в сборах. Достал рюкзак, сло¬жил в него котелок для ухи, специи, пару бутылок водки, хлеб, огурцы, помидоры.
Затем проверил сети.
Потом экипировку. Хоть оно лето, но в Магадане пого¬да меняется в день семь раз.
Документы и деньги.
Взглянул на часы - была уже глубокая полночь.
Надо было бы отдохнуть, но возбужденный сборами, предстоящей рыбалкой спать я не хотел. Включил телеви¬зор, по "Карибу" шел очередной порнофильм - и куда это наша общественность смотрит, наверно, тоже в экран. Выключил, прошелся по комнате и решил позвонить в Бе¬ларусь, как там мои. Тем более разница в часах была подхо¬дящая.
Речицу дали быстро. Трубку подняла Максимовна.
- Как там у тебя, Валя? - В голосе ее слышалась непод¬дельная тревога. Наверное, жена успела понарассказывать.
- А что, все нормально.
- Отстали от тебя?
- Один отстал, - ответил я и машинально уточнил,- Со¬всем.
Тут она совсем, расстроилась и стала уговаривать, что¬бы я тоже приехал к ним. Сейчас там красота - ягоды, гри¬бы, на даче виноград вызревает. Ребята целый день на Дне¬пре или на стадионе. Я пообещал приехать.
Трубку перехватила жена. Как дела, здоровье, нужны ли деньги... Деньги в отпуске всегда нужны, что тут спра¬шивать. Я пообещал на днях выслать.
Ребята и впрямь пропадали в городе и пообщаться с ними не удалось.
Тем временем за окнами совсем стало светло. Белая магаданская ночь плавно переходила в день. Тут и телефон тренькнул.
- Через полчаса будем у подъезда.
Борщев, наверное, тоже почти не спал.
...Рыбачат магаданцы чаще всего на Ольском лимане, Нюкле, Армани и Балаганном. Но года три назад открылся еще один лицензионный участок - на ручье Колчаковском. Я один раз побывал на нем и влюбился в это место оконча¬тельно и, как говорится, бесповоротно. Представьте себе узкую долину ручья, сжатого с двух сторон зелеными соп¬ками, и желтую ленту песка под обрывистым, защищаю¬щим от ветров, берегом и море, лениво играющее бирюзо¬выми волнами. Вдали виднеются величавые очертания по¬луострова Кони, а правее - остров Завьялова громадным пароходом выплывает из тумана. В отлив море обнажается почти на километр и в солнечный день вода на мелководье, как парное молоко. Купайся - не хочу или иди собирай гри¬бы и ягоды, коли рыбалка надоела.
И народу здесь всегда немного, не то что на Нюкле. А ведь бежим мы не только к природе, но и от толпы, от нее устаешь больше, чем от городского смога, пыли и шума.
Мы проехали семнадцатый километр Ольской трассы и на траверзе бывшего собачьего питомника свернули на та¬ежную дорогу. Прихотливой лентой бежала она, повторяя русло небольшого ручья, то ныряющего в заросли стлани¬ка, то деловито журчавшего по чистым камням перекатов. Густые волны вейника и розовые поляны иван-чая ковром стлались под лиственницами. Остановившись набрать воды, мы услышали, как из зарослей, где-то совсем рядом раздал¬ся чистый звучный голос кукушки.
- Кукушка-кукушка, сколько мне жить? - крикнул я.
- Ку, - начала кукушка, но тут Павленко загремел вед¬ром и она замолчала.
- Спугнул мое счастье, - укорил я адвоката.
- Мы у другой спросим, — утешил меня сидевший за рулем Борщев,- Ты сейчас и так счастливый... холостяку¬ешь. О, новый анекдот... Два мужика друг другу жалуются:
- Ты знаешь, я недавно жену с грабителем перепутал.
- И что?
- В форточку ее выкинул!
- Это ерунда, говорит другой. Вот я грабителя с женой перепутал.- Слышал бы ты как он орал, как упирался.
Мы посмеялись.
На берег мы выехали, когда уже совсем рассвело. Егерь еще спал, но, услышав мотор, вышел к нам. Мы хорошо знали друг друга и лицензию на самое удобную точку полу¬чили без проволочек.
Я разбирал сеть, Борщев выгружал наши припасы, а Павленко занимался костром.
Притащив рюкзаки, Александр Михайлович подошел ко мне.
- Это что, вся сетка? - он скептически оглядел фин¬скую сеть - в сложенном состоянии она легко вмещалась в полиэтиленовый пакет, - Ею только комаров ловить и то со¬мнительно.
- Посмотрим-посмотрим,- Я связал концы блочного фала и сетки и приказал ему:
- Давай потихоньку тяни левый, а я буду подтравли¬вать.
Фал натянулся и сеть бесшумно поползла в волны. При¬вычных, как у наших сетей, наплавов на ней не было и по¬тому казалось, что она тонет. Но это было обманом - вме¬сто поплавков держал ее весь верхний плавучий фал, а ниж¬ний как раз был грузовым. А рыбаки знают, что именно гру¬зила и поплавки и являются причиной зацепов, перехлес¬тов, запутывания сети.
- Ладно,- не сдавался Саша,- Посмотрим, как ты уга¬даешь, попало что к тебе или нет.
И посмотрели! Буквально через секунду спокойная изумрудная гладь над сеткой взорвалась белым кипящим гейзером. Попавший в западню косяк тугой струной натя¬нул фал, литые рыбины торпедами метались в разные сто¬роны, а с моря, я уже успел заметить, устремились к нам головастые нерпы.
- Освобождай фал!- Заорал я и кинулся к сетке. На помощь мне бежал адвокат Но и вдвоем мы с громадным трудом вытянули, наконец, сеть на песок. Она была как мотня трала набита крупными сверкающими рыбинами.
- Серебрянка, - прикинул я,- Неплохой косячок!
Косячок был не просто неплохой - выдающийся. Мы
сразу обловили лицензию - пятьдесят две рыбины и боль¬ше сорока из них самки.
Мы набили мешки и пока Саша с Павленко ставили их в воду, я аккуратно расправил сетку, очистил ее от водо¬рослей и сам отбуксировал в море. На этот раз подальше к бую - там могла попасть нам и нерка, и первая кета, и ки- жуч.
И уже котелок закипал на бойком костерке, и Саша рас¬купоривал водку, и тепло летнего дня размаривало и разне¬живало. И никаких тебе проблем, следаков, проверок, не¬справедливости и запутанности человеческих отношений. Все это осталось далеко-далеко, за синими морями, за вы¬сокими горами.
В Магадане.
- За нас! - традиционно произнес Борщев.
Но не успели мы осушить по первой, как над нашей сет¬кой, у самого оранжевого буя опять мощно выплеснул вверх столб брызг.
Нет, не передать словом рыбацкого азарта. Сердце у меня так и подпрыгнуло, как пойманная кетина. Да-да, нам повезло - кета, да и не рядовая. В россыпи горбуши она была как гаубичный снаряд среди автоматных патронов.
Вот ее-то мы, не пожадничав, и бросили в котелок. Туда же полетел и небольшой горбыль и пара окуней, случайно затесавшихся в сетку.
Поспорили, бросать ли картошку в уху. Борщев наста¬ивал, я был категорически против - весь вкус отшибет. Меня поддержал Павленко.
И мы сварили двойную уху.
И пили водку. К нам подобрел егерь и принес гитару, и Валера - у него оказался совсем недурной голос - пел пес¬ни нашей молодости и мы даже слегка загрустили. И запья¬нели.
Но это были легкая грусть, и легкое опьянение. Оно было таким же естественным, как этот плеск волны, нежное прикосновение ветерка, высота июньского неба, в которое, если смотреть долго-долго, можно и ненароком, как вот это белое облачко, улететь.
Но люди редко смотрят в небо подолгу. В лучшем слу¬чае, бросив взгляд - как, мол, там облака, какую погоду сулят. А то обычно под ноги, на землю или вперед - поверх земли.
А жаль...
Там, наверху, вечность и бесконечность, мириады звезд и игра облаков. И что человек, и что его беды и страдания, и сама жизнь по сравнению с космосом.
Но если я могу все это представить и прочувствовать, и плакать над красотой мира, значит, мы с ним сопоставимы? Как это у Канта о двух великих тайнах: небо над головой и нравственный закон внутри нас. Нравственный закон внут¬ри нас... Или мы в нем? Если есть вор в законе, то почему бы не быть в нем и просто человеку.
Человек в законе - звучит?
Пришел час отлива и мы купались. А потом загорали. А потом сладко выспались и довольные проведенным днем, отдохнувшие и подобревшие к миру и к себе, вернулись в город.
Он предстал перед нами уже с Ольского перевала, весь закутанный в вечерний белый туман. Город весь в тумане, как в вуали, город молится незримой пустоте.
Мы постояли немного, любуясь видом.
Но каждый из нас - и я, книжный червь, и бывший про¬курор, и сегодняшний мент - знали: город пьет, работает, ссорится и обнимается, рожает и убивает, любит, сидит в сортирах и за обеденными столами... Все что угодно, но не молится. Это не Новый Афон, а портовый с мрачной ко¬лымской славой, на пороге третьего тысячелетия Магадан.
Город в законе.
Но для меня он, пронизанный солнцем и свежим мор¬ским ветром, вымытый дождями и отглаженный снегом, - родной город. Здесь вся моя жизнь и это, как говорится, неизлечимо.
Когда уже свернули на объездную, Саша сказал:
- А эта... Ольга, у вас работала.
Он назвал фамилию.
- Ну да, а чего ты спрашиваешь.
Мне в этот вечер даже мысль о ней была неприятна.
- Да вот, звонят в отделение на Нагаевской, у соседей кричат, убивают кого-то. Патруль подъехал, поднялся на третий этаж и точно - из-за дверей крики, женские вопли, грохот. Позвонили - не открывают. Один из постовых - де¬тина килограммов под сто пятьдесят, разогнался и в дверь, а она, оказывается, двойная. Сверху дерево, а в основе сталь. Не вышиб, но шуму наделал. Дверь скандалистам пришлось открыть. Баба, избитая донельзя, на полу. Мужик пьяный - петухом вокруг нее скачет, шлюха, кричит, сволочь, убью. Пришлось его в отделение, ее в трамвпункт. И кем ты ду¬маешь он оказался?
- Академик, - пробурчал я,- Но это сказки. Он если и пьет, то в меру. А уж в роли дебошира...
- Тем не менее. И не просто академик, членкорр, на¬верное, таких один-два на наш город. В отделении он пояс¬нил, что на работу ему пришел конверт с фотографиями, на которых его жена изображена в самых непотребных позах с каким-то мужиком. Причем конверт был уже кем-то вскрыт и фотографии оказались рассыпанными на столе в приемной. То есть народу много их увидело, пока секре¬тарша не подошла. Ну вот он и взвился, принял штоф конь¬яку для храбрости и решил жену поучить.
- А ты знаешь, что он раньше Думу возглавлял?
- Да знаю. А наши пока разобрались, мужику плохо стало. Отвезли в больницу, с сердцем что-то.
- Да, - покачал головой я, - Тут и инфаркт может хватить.
- А ты что думаешь, - взглянул на меня Борщев,- Ре¬ально это?
- Если ты об Ольге, то нет. Жадная - да. Лживая - да. Но не б... - твердо ответил я,- У меня вообще ощущение, что она мужиков презирала, что ли. А так... чужая душа потемки.
- Ну, сами разберутся.
- Уже разобрались, - подал голос дремавший Павлен¬ко,- Он заявление на развод подал, а она в коллегию при¬скакала после больницы - адвоката нанимать, чтобы иму¬щество потом делить правильно.
- Все равно тогда стерва, - подвел черту Борщев,- Муж еще в больнице, а она об имуществе... Вот бабы.
И каждый подумал о своем.
...Июнь плавно перекатился в июль. Я еще раз съездил с друзьями на рыбалку, тоже удачно. Сделал несколько ба¬нок икры, засолил стокилограммовую бочку рыбы и штук пять подкоптил - собирался уже в отпуск.
Но тут события закрутились с такой скоростью, что би- лет мне пришлось переоформить на другой рейс.
Как-то утром, раскрыв свежий номер "Магаданской правды", я с громадным удивлением прочитал колонку ре¬дактора. Напечатано было буквально следующее:
"В редакцию приходят письма, в которых читатели спра¬шивают, на каком основании газета "Защита и Право" и прежде всего ее редактор Виктор Гиндасов будут поливать грязью наши славные правоохранительные органы, нашу власть и наших достойных граждан. Некоторые из них даже требуют принятия карательных мер за клевету и диффама¬цию.
Редакция сообщает, что мер принять никаких невозмож¬но, так как В. Гиндасов является человеком больным ши¬зофренией с непрерывно-прегредитным течением и в отно¬шении своих действий, совершенных в болезненном состо¬янии, не может нести ответственности, то есть является невменяемым и до сего времени находится поэтому на уче¬те в психологическом диспансере.
А особая его неприязнь к правоохранительным органам объясняется тем, что еще в 1968 году Гиндасов был осуж¬ден на три года за воровство вещей у своего сослуживца.
Вопросы о закрытии на этом основании газеты "Защита и Право" являются компетенцией других органов, куда и следует обращаться".
Я глазам своим поверить не смог. Неужели редактор "Магаданки", Саша Тюфяков, мог решиться на такую пуб¬ликацию.
Ситуацию мне разъяснил мой друг, ответственный секретарь "Магаданки", Юра.
...Эту статью принес курьер из администрации с при¬пиской самой Чесноковой, что ее надо опубликовать в бли¬жайшем номере газеты. Саша знал, что Чеснокова в коман¬дировке, а подождать ее, чтобы уточнить, не осмелился... Тут столько грома было.
- А кто гремел?
- Сначала сама явилась - как, почему... Но, на мой взгляд, она осталась даже довольна таким поворотом собы¬тий - он уже всех, этот правозащитничек, достал. А когда уже все улеглось - Гиндасов явился к Саше, да не один, а с группой "возмущенных читателей" - требовал назвать ав- TOpa, опубликовать опровержение... Тюфяков терпел-тер¬пел, а потом и не выдержал - обращайтесь, дескать, к зам- губернатору, она все объяснит. Не знаю, объяснялись они или нет, но то что у Веры теперь появился еще один смер¬тельный враг - это точно.
- А кто другой?
- Сам знаешь, - Юра отвел глаза.
- Юр, ты такими словами не бросайся. Она почему-то ко мне неровно дышит, но... смертельный враг, это уж слиш¬ком. Я вообще против слова с корнем смерть. И потом, что- то стиль мне очень знаком - это не ты случайно все под¬строил, а ?
- Кончай, Федяй, а то еще услышит кто, вправду поду¬мает.
Я и не думал, что Юрины слова станут пророческими.
.. .День для митинга медики выбрали как по заказу.
Утром прошел дождь и теплое июльское солнце свер¬кало на лужах, зеленой листве, отражалось в громадных стеклах почтамта и зайчиками прыгало на волнах ленивой Магаданки. На море стоял штиль, ближайший циклон еще только зарождался где-то в середине Индийского океана и природа спешила насладиться покоем и тишиной.
И день был субботний, но "людей в белых халатах" со¬бралось на площади Ленина, под стены недостроенного Дома Советов, много, вся площадь была запружена. Как всегда, среди митингующих находилось немало любопыт¬ных, примазавшихся и просто любителей пошуметь. Сами- то медики вышли то ли протестовать, то ли просить зарпла¬ту - они ее не видели почти полгода. Все было чинно, орга¬низованно и больше походило на дежурную демонстрацию. Мэр города пообещал сделать все возможное, чтобы улуч¬шить жизнь врачам и медсестрам. Замгубернатора Чесно¬кова в свою очередь заверила собравшихся в кратчайшие сроки погасить задолженность по зарплате. Сама она пре¬красно понимала, что это невозможно, так как львиная доля бюджета уже ушла на строительство аффинажки, частного, кстати, предприятия. Говоря это, она уже представляла, как ровно через месяц на этом же месте соберутся учителя - именно у них планировалось на этот раз "занять" деньги.
И вот тут-то, под занавес митинга, это и произошло.
Когда уже отзвучали речи с обеих сторон и демонст¬ранты стали сворачивать плакаты и знамена, сбиваясь в группки, к Чесноковой, что-то оживленно обсуждавшей с профсоюзными лидерами, неожиданно подбежал человек и, выкрикивая ругань, из пузырька плеснул в ее лицо. Она громко вскрикнула и обеими ладонями закрыла лицо. Мгно¬венно вокруг нее забурлил водоворот из человеческих тел - это охрана запоздало вцепилась в нападавшего, скру¬тила его, а медики пытались помочь тем временем Чесно¬ковой.
Не поняв случившегося, группа молодых парней пыта¬лась отбить "террориста". Блюстители порядка пустили в ход "демократизаторы", пролетариат, как и положено ему, схватился за булыжники. Благо, строительного мусора у ог¬раждения Дома Советов высились горы.
В подкрепление милиция вызвала ОМОН, но в пота¬совку втягивались все новые и новые люди и вскоре на пло¬щади развернулось настоящее побоище.
Вначале перевес был на стороне демонстрантов.
Неуправляемая толпа буквально смела с пути жидень¬кий милицейский кордон и выплеснулась на прилегающую Пролетарскую улицу. Опять зазвенели многострадальные стекла почтамта, гостиницы, витрины киосков. Наворочен¬ные тачки, парковавшиеся у гостиницы как ветром сдуло, а те, владельцы которых отсутствовали, в мгновение ока ока¬зались перевернутыми.
На перекрестке Пролетарской и Ленина толпу блоки¬ровали омоновцы. Они стояли в несколько рядов в полной боевой экипировке и первая разгоряченная волна демонст¬рантов ударилась в них, как в скалу.
Толпа замедлила было движение, но тут за спинами омоновцев раздались крики:
- Не ссы, мужики, мы с вами. Бей ментов!
В тылу у стражей правопорядка оказались боевики РНЕ.
Хорошо организованные, физически крепкие боевики вклинились в строй омоновцев и на мгновение те замешка¬лись.
Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы вооду¬шевленные поддержкой демонстранты опрокинули омонов¬цев.
Положение спасли пожарники. Буквально через секун¬ду, завывая сиренами, красные автомобили перекрыли обе улицы и выплеснули в толпу кинжальные струи воды. Сила напора была такова, что людей валило и переворачивало по асфальту как снопы.
Спасаясь от воды и резиновых дубинок, люди дворами, через Магаданку, где вброд, а где вплавь, уходили от цент¬ра.
Очухавшаяся милиция подбирала отставших. Появив¬шиеся машины "скорой помощи" увозили пострадавших.
На удивление их оказалось не так много.
И сами травмы были средней тяжести. Переломанные ребра, носы, кровоподтеки. Серьезно пострадавших было несколько человек и в их числе зам. губернатора.
Но это было первое открытое столкновение горожан и власти. Для власти оно больше явилось проверкой силы, для демонстрантов - проверкой решимости.
Как ни странно, результатами были удовлетворены обе стороны.
Мы можем - понял народ.
Мы сильнее - сделала вывод власть. Но добавила - пока.
СМИ России представили случившееся как имевшие место беспорядки. Местные газеты о столкновении прак¬тически умолчали. Похоже, журналисты сами были ошара¬шены. Одно дело писать о народном гневе, а другое воочию лицезреть его.
Гром ударов их пугает...
Будь я вулканологом, непременно сравнил эту ситуа¬цию с извержением. Последовал только первый толчок, но уже по нему можно было судить о силе, скопившейся там, в темных недрах... И чем крепче земная кора, тем страш¬нее будет взрыв.
...А злоумышленником оказался Виктор Гиндасов.;
В пузырьке была серная кислота и быть бы Чесноковой до конца дней своих обезображенной, а то и не дай Бог еле- ; пой, но ее спасло то, что в этот момент она инстинктивно заслонилась рукой и большая часть кислоты попала на ру¬кав. Но левая сторона лица и левый глаз пострадали серь¬езно. Ближайшим же рейсом Чеснокову отправили в глаз¬ной центр в Сиэтле, она долго лечилась там и как-то так вышло потом, что вернувшись, оказалась не у дел и уехала на материк.
Те, кто видел ее после лечения, говорят, что левый глаз стал у нее косить, да так, что собеседнику самому хотелось заглянуть вслед за ним и получалось очень конфузно.
От этого с ней старались не разговаривать, но я думаю, что причина здесь была все-таки в другом...
Гиндасова опять заточили на принудиловку, но дело его не пропало. Газету "Защита и Право" стала редактировать его жена... Как мне рассказывали, на выпуске газеты очень настаивали ее организаторы и спонсоры из Анкориджа. Оказывается, материалы этого издания питали десятки раз¬нокалиберных газет Америки, нагнетая на слухах и клеве¬те истерию о гонениях на инакомыслящих в России.
Я на этом митинге не был и во всех дальнейших этих событиях не участвовал по весьма уважительной причине - запил.
ГЛАВА XVIII
Нет молодца, чтоб одолел винца.
Народная мудрость
Как я теперь понимаю, я подкрадывался к этому давно, но если раньше меня выручало лошадиное здоровье и конт¬роль жены, то тут, оказавшись один и в отпуске, распустил, что называется, удила.
162
Причиной, если можно назвать это причиной, послужи¬ла унизительная для меня встреча с судьей. Так как был под подпиской, я вынужден был просить у нее разрешения вые¬хать на материк. Павленко такое письмо мне сочинил и сам хотел все организовать, но судья пожелала лицезреть меня.
- Зачем вам выезжать?- Полная сорокалетняя и надо признать симпатичная женщина меня удивила. Как это за¬чем?
- Ну, семья там...- промямлил я. И помня наставления адвоката добавил: - И лечусь я каждый год.
- Нужна справка от врача.
- Послушайте... Справку я принесу. Но неужели, озна¬комившись с материалами, вы всерьез считаете меня таким опасным преступником, которому даже в отпуск нельзя съез¬дить...
- Я не смотрела дело, - холодно произнесла судья. - У меня люди годами дожидаются очереди, а вы враз хотите.
Приемный день у судьи был один в неделю и когда я со справкой пришел к знакомому кабинету, в коридоре уже толпились люди. Своей очереди я так и не дождался.
Пришлось опять идти менять билеты.
Павленко взял у меня справку и в этот же день принес подписанное председателем суда мое заявление.
Конечно, это дело мы обмыли.
- Послушай, Валера. Меня убивали - я своего следова¬теля в глаза не видел. Дважды меня обворовывали - так все и заглохло. Это что касается меня лично. Но едва ты затро¬нул интерес власти, как тут же и следователь, и суд и ты уже преступник - система срабатывает автоматом. Но счет- то получается пять ноль не в мою пользу. А ведь милицию, прокуратуру, судей кормлю я своими налогами, тем, что я работаю и продукта в стране прибавляется. Так откуда же такое неуважение к кормильцу.
- В Беларуси, когда маньяка ловили, двоих под эту мар¬ку к вышаку приговорили и исполнить поторопились, а ты о мелочах, - бывший прокурор разлил по новой.
- А вот, смотри, в Америке, - не унимался я,- В любом фильме чуть что к полиции претензии — так-то вы мои на¬логи используете! Американцы считать умеют и знают, куда идут их деньги.;
- Да тоже они ни хрена не знают. Ездил я не раз через пролив к тамошним полицаям, так мы соревнования устра¬ивали по всем видам и ни разу - ни разу! они у нас не выиг¬рали.
- Ну тогда давай, за нашу милицию.
Мы пили за милицию, за полицию, за реакцию и эрек¬цию. На моей расстроенной гитаре Валера как-то умудрял¬ся играть и мы пели наши песни...
Дует порывистый ветер, сердце сжимает печаль... Холодом, мраком и смертью Веет ружейная сталь.
Потом Павленко порывался заказать девочек, но вме¬сто девочек нам опять привезли водку и пришлось ее пить.
Наверное уже под утро я усадил своего адвоката в так¬си, а уж как сам добрался до постели - не помню. Должно быть, на автопилоте.
Наверное, сам я на другой день и не проснулся бы - звонок в дверь разбудил. Я не хотел открывать, но звонили настойчиво, пришлось пересилить себя.
Кое-как я добрался до двери.
У порога стоял Костя-сосед с третьего этажа. Одного взгляда на него было достаточно: человеку плохо. Я в та¬кой ситуации отказать не могу.
Я пригласил его на кухню, налил стакан водки и отвер¬нулся - меня едва не вырвало от ее запаха. Но Костя храб¬ро выпил стакан и прямо на глазах изменился. Спина рас¬прямилась, глаза просветлели и голос даже прорезался.
- А ты чего, Михалыч. Я ж вижу, ты тоже вчера квак¬нул.
Я кивнул и заколебался. Слишком уж заразителен был пример. Хоть и знаю, что с утра чревато... А, спишем день.
Первая колом, вторая соколом. Между первой и вто¬рой промежуток небольшой. Я в отпуске, а Костя вообще без работы и, судя по его поведению, менять образ жизни не собирается.
Его двоих детей и жену кормили старики. Дед служил на тринадцатом сторожем, а мать что-то шила на дому.
- Костя, ты когда работать пойдешь?
- А куда, Михалыч? И кто меня возьмет? Я вот у грека Панафиди месяц отпахал, так он мне сто рублей заплатил, а работал с утра до темна. Лучше уж я бутылки буду собирать.
- Конкуренция, наверное, большая? - поинтересовался я.
- Да не скажу. У нас же у каждого своя зона. Чужого поймаю на своем участке - могу и поколотить, моя правда.
Пьянка развернулась нешуточная. Я зарядил Костю в магазин и он вернулся через секунду, как мне показалось, да не один, а со товарищи.
- Пропадает Борис, - пояснил он.
Где двое, там и трое. Тем более, Борис показался мне вполне приличным человеком, правда, багровая одутлова¬тая физиономия бесстыдно рассказывала о своем хозяине всю его подноготную.
Впрочем, Борис и сам ее не скрывал.
- Я после медицинского на Теньку попал, паталогоана- томом. Первое время не пил, держался, ну, а работа такая. ..спирт под рукой всегда и тогда с ним свободней было. Спортом занимался, бегом... Да я тебя помню, - неожидан¬но обратился он ко мне,- В семьдесят пятом ты второе ме¬сто на три километра занял, а я первое. Ну?
- Балашов, что ли, - неуверенно сказал я.
- А кто же. Ну, со встречей, - и он полез сам разливать.
Я автоматически выпил, все еще обалдело поглядывая
на Балашова. Я помнил этот кросс и помню победителя - молодой поджарый симпатичный парень, недавно приехав¬ший в поселок. Помню его белые югославские кроссовки, они мелькали передо мной всю трассу и как только я не пытался обогнать Бориса, не смог.
А сейчас передо мной сидел самый натуральный бомж, обрюзглый старикашка лет на вид под все шестьдесят, в седой щетине и маленькие синие глазки утопали между щек с кровавыми прожилками. Дошел, брат, дошел !
- Очень просто - пил, вот и дошел. Работа какая - с трупами возись, а спирт стрессы снимал, потом привык и уже пил не только после работы. Жена уехала и из больни¬цы выгнали, когда пса у главврача отравил.
- Зачем? Пес-то чем виноват?
При этих словах мой Роки проснулся от спячки и вни¬мательно, явно не одобряя пьянку и гостей, посмотрел на нас из своего угла.
- Да я не нарошно, - оправдался Борис,- Надо было прививку делать, а я в шприц чего-то другое нафуговал с похмела. Ну, меня и поперли.
Затем переехал в Магадан и долго работал, скитаясь из одного медучреждения в другое. Специалистом он был не¬плохим и в сухие периоды его жизни по работе ценился. А последнее время даже замещал главврача станции пере¬ливания крови.
- А потом как на три месяца ушел в запой, то со стыда и на станции не появился. Мне трудовую домой прислали.
- А живешь на что?
- Пенсию дали и вот как он, - кивнул на Костю,- Прав¬да, я больше по банкам. Есть постоянные клиенты - им банка нужна для торговли. Вот я и снабжаю, у тебя, кстати, нет, а то я сегодня и на хлеб не заработал.
- Найдем, - успокоил я его,- Все найдем.
- А ты знаешь, - вдруг сказал Балашов,- А я с месяц назад тебя в своем дворе видел, ночью. Ты откуда-то с ве¬ревкой шел. Поздоровался, а ты не ответил. Ну, ты знаешь в этом доме у нас самоубийца еще из окна прыгнул... кста¬ти, в тот же день или утром.
- Я по ночам сплю, - ответил я. - А кто самоубийца?
- Да сын какого-то шишки с администрации.
Я дал Косте с Борисом ключи от подвала и вырубился. А дальше полный отпад - я просыпался только, чтобы вы¬пустить или впустить пса - он понимал, что на меня надеж¬ды нет и гулял сам по себе - или пропустить рюмку. После спиртного наступала минутная ясность и я осознавал, что и сгореть могу, но странное безразличие к себе не давало этой мысли оформиться в действие.
- Ну и пусть. И... никаких проблем.
Наконец наступил день, когда я не смог проглотить оче¬редной стакан, я не смог не только выпить, но даже понача¬лу и встать - сердце начинало молотить так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Несколько часов я пролежал на диване в полубессознательном положении. Кликнул Роки, но его не было и я вспомнил, что приезжал Гриша - оказы¬вается, мы успели с ним договориться, - и он забрал собаку к себе на поле до моего приезда из отпуска.
- Какое же сегодня число?- мучительно пытался я вспомнить,- Какой день я пью?
Кухонное радио напомнило мне, что сегодня семнадца¬тое июля, воскресенье.
- Мать моя,- охнул я,- через два дня самолет.
Пил я уже пятый день.
Все, точка. Надо выходить.
Это оказалось не так-то просто.
Сначала мне послышались голоса. Так явственно, что я подумал - кто-то разговаривает в прихожей. Я посмотрел - никого.
Наверное, соседи... Но какая акустика.
Соседи ругались. Жена упрекала мужа в том, что ка¬кой-то Вале он отдал последние деньги. Мужчина лениво огрызался, но когда голос женщины взвился до истеричных высот, послышался глухой шлепок удара.
- Убью, падла!
- А-а, — завопила женщина.^Помогите, убивают!..
Это я перенести не мог - сунул ноги в шлепанцы и под¬нялся наверх. На звонок никто не ответил и вообще было тихо. Я постоял в раздумье - никого и ничего.
Послышалось, что ли...
Я вернулся в комнату и прилег на диван. Надо заснуть. Тогда все пройдет, по опыту знаю, что сон - лучший ле¬карь.
Но сон не шел. Едва я пытался прикрыть глаза, как сра¬зу по углам начинали шевелиться тени, слышались неяс¬ные голоса - они спорили, требовали, упрашивали и все это было так четко, что подмывало вмешаться в их ожив¬ленный разговор.
Я открывал глаза и смотрел на висевшую над кроватью картину Вызова... Тихий мирный пейзаж. Перекат горной реки и сопки уже в багрянце осени. И вот река начинала течь, я видел, как светлые струи подмывали песок, неуло¬вимо менялись краски, как будто ветер шевелил листья и ветви.
- Если я выпью, - размышлял я,- Все это пройдет... на время. Нет, надо держаться.
Но я чувствовал, что не удержусь, и тогда опять, и тог¬да уж точно никакого тебе самолета и выходит радость тво¬им врагам и горе твоим близким... Позорная смерть... с пе¬репоя.
- Владимир Наумович, - позвонил я приятелю, он ра¬ботал в наркологии .- Выручай. Один остался, запил. Бо¬юсь...
Владимир Наумович не заставил себя ждать. Букваль¬но через несколько минут будто вихрь ворвался в мою квар¬тиру. Несмотря на свои почти шестьдесят лет, доктор был подвижен как ртуть и говорлив как утренний голубь.
- Э, дорогой мой. Круто ты взялся... Сколько уже пьешь.
- Дней пять.
- Так-так, и говоришь - рейс на вторник.
- Ага.
- Ну, в таком состоянии я тебя не пущу. Либо кандидат в покойники либо квакнешь во излечение перед полетом и в хлам превратишься со всеми вытекающими обстоятель¬ствами и непредсказуемыми последствиям, самым безобид¬ным из которых будет вытрезвитель - либо наш, либо сто¬личный. А сердечко может и не выдержать - этого хочешь?
- Что делать?
- Сейчас поедем со мной в диспансер. Там почистим кровь, придется под капельницей полежать, потом поспишь под контролем наших сестричек и будешь долечиваться дома.
Он вызвал машину и мы поехали с ним в диспансер. О голосах я ему ничего не сказал - тогда уж точно на неде¬лю закатает меня.
Наркологический диспансер оказался мрачным желтым зданием. На окнах были решетки, у входа стоял охранник.
- Обожди, - вцепился я в рукав врача,- Это же... тюрь¬ма. Меня отсюда не выпустят.
- Не паникуй, Михалыч, - улыбнулся моему испугу Владимир Наумович. - Это обычное лечебное учрежде¬ние. А решетки и охрана - у нас же есть отделение нарко¬манов и отделение буйных. За ними глаз да глаз.
Мы прошли через это отделение для буйных. Почти все они лежали в своих кроватях крепко принайтованные к спинкам кто полотенцами, а кто прочным широкими бинта¬ми. Они дергались, хрипели, матюкались, умоляли, бреди¬ли. .. я шел как в дурном сне и еле расслышал голос прово¬жатого.
- Ну что, хочешь таким стать. Овощем.
Он кивнул головой в сторону окна. Там на корточках между стеной и мусорным ведром сидел пожило^ алкаш с бессмысленным выражением лица и, глядя в пустоту и под¬вывая, анонировал.
Меня стошнило.
Врач кого-то позвал, подскочил дюжий санитар и под- затычинами погнал больного в палату
Меня положили в палате для легких и, как я понял, для блатных. Стояло всего три койки, телевизор и было доволь¬но чисто. Не успел и глазом моргнуть, как поставили ка¬пельницу и я вскоре забылся в долгом исцеляющем сне.
Через сутки с дурной от депрессантов головой, но уже без алкогольного тумана, я вернулся домой. Проходя мимо женщин, собравшихся у четвертого подъезда, услышал:
- А ведь жаловалась Валя, что бьет он ее. И вот добил- таки, скотина.
- Эх, водка-водка, что она с русскими мужиками сде¬лала.
Мне показалось, что их взгляды прожигают мне спину.
Валя... Да это же ее голос звал о помощи!
Выходит, это не галлюцинация.
Но как же я мог услышать их голоса через три подъез¬да?
- Все! - Сказал я себе.- Завязал!
От принятого решения полегчало и я стал собираться в дорогу.
Однако, проверив свой бумажник, присвистнул. Денег было в обрез. Выходило, что я за неделю прокутил почти все отпускные — десять тысяч рублей.
И тут я вспомнил об акциях Устиныча. Почти через но¬мер "Магаданка" давала объявления о покупке банками и какой-то компанией акций "Школьного", но я не торопился их продавать, справедливо полагая, что ценность их будет расти и далее. Теперь обстоятельства складывались так, что дальше я тянуть не мог.
Пришлось ехать на квартиру Устиныча.
Я не был здесь почти месяц. Все покрылось пылью, надо бы прибраться, но теперь уже после возвращения.
Я забрал акции - их оказалось ровно сто штук. Если газета не врет, пять тысяч баксов у меня на кармане, с эти¬ми деньгами можно и в Таиланд. Ну, в Таиланд не в Таи¬ланд, а в Германию и Чехию я своих свожу точно.
На кухонном столе лежали бумагй и я машинально взглянул на них.
Сверху находился список. Фамилии...
Жандармов - младший.
Жандармов - старший.
Ольга.
Гиндасов.
Чеснокова.
И напротив каждой - галочка красным фломастером и дата.
Под списком машинописный вариант заметки в "Мага- данке" с подписью Чесноковой. Черновик, что ли... Но это же моя подпись, моя рука... я что - пытался ее подделать?
Что-то колыхнулось в моей памяти, а когда в корзине для мусора я обнаружил обрезки фотографий, на каждой из которых позировала Ольга, все стало на свои места.
И рыбацкий прочный фал с монтажным поясом нашел¬ся. Он лежал тут же, под столом, брошенный второпях.
Выходит... сделал это все я. Я смог это сделать!
Странно, никакой радости мне это открытие не принесло.
Была пустота. Туман серый. Но в тумане этом прогля¬дывалось нечто зловещее и постыдное, и создателем его был я.
Я попытался рассуждать. Конечно, с позиций оправда¬тельных.
Крысан - убийца и насильник. По нем давно тюрьма плакала. И вряд ли о нем кто пожалел даже. Так что приго¬вор суров, но справедлив.
- А кто ты такой? - Тут же спросил я у себя,- Судья и палач в одном лице? Кто тебе дал это право. А если все будут считать себя судьями и палачами, что тогда? Мало из-за этого невинно загубленных и уничтоженных?
Не человек дает жизнь другому, не ему и отнимать.
А Ольга? Какое здесь оправдание? Ах, использовал ее оружие, - клевету, ложь. И чем же ты тогда лучше ее! А если не лучше, то опять-таки какое право имел судить. Академик при чем? Ведь, наверное, по своему он был сча¬стлив с ней... Кто тебе разрешил со свиным рылом в калаш¬ный ряд.
Гиндасов ладно, ему хуже не стало. Скорее, наоборот. Он теперь упивается положением мученика, а Вера Чесно¬кова? Изуродовал и лицо, и жизнь - ведь это твоими рука¬ми Гиндасов плеснул в нее кислоту. Так что теперь живи и грызи себя.
И даже Жандармов-отец. Тебе подсунули компромат, ты и рад стараться, столько рвения проявил, всех своих дру¬зей столичных и связи задействовал. А ты проверял эти факты? Или ставим вопрос иначе - нужна ли аффинажка области? Нет вопроса - нужна. Сам знаешь, как обманыва¬ли, давили, задерживали расчет с нашими горняками мате- риковские аффинажные заводы. Ну и что же, что из бюдже¬та - ты сам директор, мало тебе приходилось, чтобы зашто¬пать дыру, за оплату телефонов, к примеру, заимствовать из фонда зарплаты.Ты ведь как рассуждал - не будет связи, не будет работы, не будет работы и денег на зарплату не будет. Главное, чтобы машина крутилась. И уж тут-то по¬нять руководителя можно. Не себе же в карман эти деньги он положил.
Муторно было у меня на душе. Когда и как я перешаг¬нул эту невидимую грань, отделяющую меня от нормаль¬ных людей. И даже дело не в том, что грехи свои совершал
я в болезненном состоянии — значит, я был готов их совер¬шить. Ведь даже под гипнозом обычный человек не может, не способен, к примеру, ударить ножом другого.
Я оказался способен.
И ребят тех, будь у меня вместо газового настоящий ствол, как пить дать, завалил бы.
Ставим вопрос так... Борясь со злом, уменьшил ли его я?
Ответ отрицательный.
Кому-то лучше стало от моих действий? Не говорю о тех, кого ты не уважаешь, но даже твоим близким - им сча¬стья прибавилось?
Ответ отрицательный.
А тебе... тебе самому лучше стало?
Вопросов было много и разные, ответ один. Все впу¬стую.
Сон разума рождает чудовищ. Я слишком долго спал. И пробуждение мое было мучительным, но неизбежным. Не химера, почудившаяся мне в книжке, - сами мы своими руками уродуем и коверкаем жизнь.
А все остальное от лукавого.
Раздираемый сомнениями, метался я по квартире.
- Успокойся,- сказал я себе.- Надо это перетерпеть. Самоедство ни к чему хорошему никого не приводило.
Кстати, трофейный пистолет надо перепрятать - он ле¬жал здесь в мусорном ведре, на самом низу. Отвезу его на дачу и там подыщу тайник.
Я вытащил пакет из ведра и развернул его.
Внешне пистолет напоминал "Макарова", но был не¬сколько меньше и легче. Я выщелкнул обойму и выключил предохранитель. И одновременно взвелся курок. Пистолет был самозарядным. И патроны были у него не в пример легче и меньше - на 5,45 миллиметра.
Прокурлыкал дверной звонок.
Я торопливо вернул обойму на место и бросил писто¬лет в сумку.
\ Сумку ногой задвинул под стол.
Интересно, кто бы это мог быть.Что эта квартира при¬надлежит мне, знали только в ЖЭУ.
Я открыл дверь - на пороге стоял Борщев.
- Саша... - Я растерялся. - Как ты меня вычислил?
- Работа такая. Мне входить или как?
-Давай-давай, только, извини, не прибрано. Я здесь по¬чти не бываю, квартира мне недавно досталась, еще не ре¬шил, что с ней делать.
- Продай, чего. А хочешь подари...
Его глаза обежали комнату.
- Ты один?
- Теперь нет, - ты пришел. Садись, чего стоишь.
Борщев послушно уселся в кресло, стоящее у окна, спросил:
- Следы убрал?
- Какие... следы?
- Там, на кухне.
Я молчал. Я был ошеломлен, но это ошеломление не парализовало меня, а наоборот - включился защитный ме¬ханизм и я, или это уже был не я, с четкостью робрта рас¬считал ситуацию.
- Так, значит, ты все знал, ты все время меня пас, - дикая ярость охватила меня и я выхватил из сумки писто¬лет. - Этот не газовый, Иуда!
- Посмотри на себя в зеркало, - тихо сказал Саша. Он даже не попытался встать.
Я невольно перевел взгляд.
Дьявольская рожа в черной щетине с нечеловеческим обрезом скул и горящими глазами вызверилась на меня из темной глубины стекла. Не помня себя, я нажал на курок и не отпускал его, пока не закончилась обойма.
Я положил пистолет на стол.
Мы долго молчали.
- Ну что ж, - наконец зашевелился в кресле Борщев,- давай убираться, а то друзья мои сейчас подъедут, наверня¬ка, кто-то из соседей уже звякнул.
- Соседи... - усмехнулся я, медленно приходя в себя, - хоть бомбу взрывай, лишь бы это их не коснулось.
- Все равно. Хоть подметем.
Мы собрали стекло, гильзы, открыли форточки, чтобы выветрился пороховой смрад.
- Пошли, - сказал полковник.
И мы пошли.
- ...И ничего я тебя не пас, - с легкой обидой сказал полковник, когда мы уже уселись в его машину. - Ты сам мне позвонил ночью и все рассказал. Так сказать, душу об¬легчил. Я с утра сразу не мог, а когда подъехал - тебя нет. Три раза подъезжал - ну, думаю, у какой нибудь молодки ошвартовался. - Ты где был, что на этот раз натворил? И прав¬да ли все, что ты рассказал?
- Я ничего не помню.
- Оно и понятно. В сомнамбулическом состоянии. Хотя имеет право на жизнь и предположение о симуляции... Чтобы ответственности избежать.
- И что ты собираешься делать? Хоть пару часов мне дашь - акции продать, деньги своим отправить...
Мы уже выехали на улицу Ленина.
- Иди, банк открыт. Я пока в "Роспечать" зайду.
Я заскочил в банк. Все необходимые бумаги у меня были приготовлены и сам процесс продажи много времени не занял. Борщев терпеливо дожидался меня в машине, лис¬тая газету.
- Теперь, если можно, к почте.
- Не стоит, - подумал он. - Сам довезешь - и дешевле, и надежней.
- Ты что же, не собираешься меня сдавать. А как же долг, присяга?
- Я со вчерашнего дня в отставке, - негромко сказал полковник. - Вольный стрелок. И потом как я объясню, что зная о преступлении, я не предотвратил его... Как ни крути, выходит соучастие.
Мы приехали ко мне домой, я быстро собрался и пока¬тили в аэропорт. Ехали молча. У каждого было о чем пораз¬мыслить.
Безусловно, одной из причин его спешной отставки мог быть и я. Встав перед дилеммой - я или закон - Борщев решил ее в пользу меня. Но, скорее всего, были и иные при¬чины. Не нравились нынешние порядки и нынешняя власть полковнику и служить ей он не захотел. Я давно замечал - как только речь заходила о бардаке в органах, Саша мрач¬нел и уклонялся от темы. Все чаще в его суждениях проре¬зались скепсис и разочарование. А саму службу иначе как "левоохранительные" органы он и не называл. Но если уй¬дут такие, как он, то кто останется?
- И куда ты теперь? Ты же без своего дела не сможешь.
- Была бы шея... Вот возьму и махну добровольцем в Югославию, - полушутя-полусерьезно ответил он. - Все не без пользы дожигать жизнь.
Регистрация уже заканчивалась. Я сдал багаж и мы об¬нялись.
- Следствие закончено, забудьте? Все уже позади...
- Нет, - серьезно ответил полковник в отставке. - Все еще только начинается.
И пошел к выходу. Я еще видел, как он толкнул стек¬лянную крутящуюся дверь, повернул к автомобильной сто¬янке, смешался с толпой пассажиров, выгрузившихся из автобуса, и пропал...
Больше я его не встречал.
- Пассажиров, следующих рейсом номер шестьдесят два Магадан - Москва, просьба пройти на посадку.
ЭПИЛОГ
Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
Поздней осенью я возвращался домой.
Я летел в первом салоне, в бизнес-классе. Я позволил себе эту маленькую роскошь, хотя бизнес-класс вряд ли чем отличался от остальных. Разве что спиртное давали бесплат¬но, но от этого соблазна я воздержался. Достаточно погу¬лял.
Мои остались в Беларуси. Если бы я не привез тогда этих денег, ничего бы не случилось отдохнули бы у Макси¬мовны и вернулись восвояси.
Но тут подвернулась трехкомнатная квартира всего за
три тысячи баксов. И когда мы - сначала любопытства ради - пошли посмотреть, то отказаться уже не смогли.
Квартира располагалась на втором этаже старого проч¬ной постройки трехэтажного дома. С одной стороны при¬мыкал к дому старый парк, а прямо из окон открывалась гладь Днепра и бесконечная зеленая пойма на другом берегу.
Меня очаровал вид из окон, жену - просторная с выхо¬дом на застекленную лоджию кухня, а ребят дом и то, что рядом парк. И мы решились - оседать все равно где-то надо,
почему не здесь.
За несколько дней мы одолели все формальности куп¬ли-продажи и справили новоселье. Остаток денег ушел на мебель.
На семейном совете ребята наотрез отказались возвра¬щаться в Магадан. Жена помалкивала, но ее желание мне
тоже было ясно.
Максимовна давила на то, что сейчас с Севера все бе¬гут и что рядом Гомель с его институтами и университета¬ми. А сыновьям надо учиться.
В душе мне тоже нравился этот маленький древний го¬родок. Но слишком много нитей связывало меня с Магада¬ном, чтобы вот так, в одночасье я мог порвать их.
Остановились на том, что я полечу один, уволю жену, продам квартиру, рассчитаюсь сам. О работе я не беспоко¬ился - в городке на русском языке выходило пять газет и я полагал, что место старому газетному волку в них найдет¬ся.
Я глядел в иллюминатор, но внизу насколько хватало глаз тянулась облачная равнина. Ярко светило солнце и не верилось, что подо мной больше десяти километров высо¬ты и случись что, от нас и косточек не останется.
Я думал, что наше поколение запросто можно назвать летающим. Еще отец мой в жизни ни разу не побывал выше крыши своего дома, разве что во время войны, когда их сбра¬сывали в немецкий тыл. Но то можно считать исключени¬ем. А я за свою жизнь намотал по воздуху куда больше пол¬миллиона километров только до Москвы и обратно.
А полетов стал бояться еще больше, чем в первый раз.
Умом все понимаю. И что аварийность здесь в десятки раз по сравнению с автотранспортом меньше, и надежность выше. А вот спать в самолете не могу и от каждого толчка и воздушной ямы чуть ли не холодным потом обливаюсь. Всем своим хребтом я ощущаю неестественность и беспо¬мощность своего положения. Ведь на самом деле я не лечу - я как мышь в консервной банке, которую запулили с одного края земли на другой. Я бывал в авариях на земле, тонул на рыбацком сейнере, в страшный тайфун у Курил, но такого унизительного страха никогда не испытывал.
Небо для нас стихия враждебная - человек вышел из воды и освоил землю, но крыльев у него никогда не было. И здесь я полностью завишу от мотора, от керосина, от того, не выпил ли сегодня на службе диспетчер и не сидит ли за штурвалом маньяк.
А состояние нынешей российской авиации таково, что у самолетов крылья на лету стали отваливаться, а горюче¬го часто еле хватает до порта назначения.
Надежда только одна - на Бога и, прочитав про себя молитву, сцепив зубы, ты считаешь часы до долгожданно¬го - "наш самолет начал снижение". Как только в иллюми¬наторе я вижу близко землю, все мои страхи улетучивают¬ся, хотя тут-то именно - на посадке и взлете — и происхо¬дит большая часть катастроф.
Но мне на эти расчеты наплевать. Главное, что земля родная - вот она, под носом. И чтобы там ни суждено, про¬изойдет все быстро и не предстоит кувыркаться с высоты поднебесной, позоря свои последние минуты паническим страшным криком.
Последнего я боялся больше всего.
Однажды зимой вместе с Сашей Светченко, нынешним начальником областного Центра занятости, мы летели в столицу. Он - в отпуск, я в командировку. Нас долго не выпускали из Магадана - только что в сторону материка прошел сильный циклон и на летном поле гудела снегоочи¬стительная техника.
После набора высота мы расставили шахматы - у Саши первый разряд, он прекрасный знаток дебютов, но мне не
терпелось доказать, что теория в этой игре не самое главное.
Мы разыграли ферзевый гамбит. У меня были черные и вопреки все канонам я решил сохранить лишнюю пешку. Завязалась интереснейшая интрига.
И тут самолет резко тряхнуло и через секунду камнем, не побоюсь этого слова, он пошел вниз.
Не успевшие застегнуться пассажиры вываливались из кресел, сверху посыпались сумки, пакеты, кто-то истошно завопил.
Потом точно с такой скоростью и легкостью самолет подкинуло вверх, да так, что я почувствовал себя в невесо¬мости.
- Самолет проходит район со сложными метеусловия- ми, просьба всем пристегнуться, детей взять на руки, - раз¬дался встревоженный голос стюардессы.
А мы летали то вверх, то вниз, как на гигантских каче¬лях. Ощущение полной неуправляемости судна, как будто это не многотонный Ил-62, а перышко, попавшее в ураган, овладело мной.
Я почувствовал обреченность.
А самолет бросало так, что фюзеляж - я это слышал явственно - начал трещать. Какую перегрузку он мог вы¬держать, я не знал, но каждый пируэт мог стать последним.
Я закрыл глаза и вцепившись в подлокотники молил только об одном, чтобы скорее все кончилось. Я чувство¬вал, что вот-вот закричу, наверное, только присутствие
Саши сдерживало меня.
Через двадцать минут, показавшиеся мне вечностью, болтанка прекратилась. По трансляции раздался голос ко¬мандира:
- Самолет неожиданно попал в хвост циклона. От име¬ни экипажа приношу извинения за причиненные неудоб¬ства. - На остальной части маршрута погода хорошая.
Мы подобрали рассыпанные шахматы, но играть я уже не мог. Саша вытащил из дипломата бутылку водки и мы молча выпили. Молча потому, что каждый знал за что, но говорить об этом не хотел.
В этот раз полет проходил без приключений. Грозы уже отошли, а пора осенних циклонов еще не наступила. Стро¬го по расписанию мы вышли на дальний привод и вот уже щелкнули, открываясь, шасси и нос самолета нацелился на посадочную полосу.
Я включил транзистор и ведущий Магаданских ново¬стей Бухаркин - привет, старина! - сообщил:
- Нами получено приятное известие. Президент подпи¬сал Закон о свободной экономической зоне города Магада¬на. Теперь перед магаданцами открываются широчайшие перспективы.
Но это был один источник. Два остальных - народный и забугорный сообщали совсем о другом. Бюджет оголен, трансферты разворованы, цены на золото стремительно падают и возможно Магадан ожидает судьба брошенных городов.
Представить себе я этого не мог.
Неужели труд, усилия многих тысяч и миллионов лю¬дей, невиданные жертвы и лишения, положенные на алтарь Севера судьбы, в том числе и моих друзей, и моя - все впустую!
Это невозможно.
Должен же быть какой-то выход. Люди со здравым смыс¬лом. Не все же сошли с ума и продались!
Проклятие... по привычке подумал я и сплюнул. Какое там проклятие, все от нас самих - нашего равнодушия, лени... ожидания, что придет добрый дядя и все за нас ре¬шит. А мы тем временем в теплые края. А еще считаешь эту землю своей родиной...
Но ведь я еще не сбежал.
И кто знает...
Легкий толчок и за иллюминаторами побежали ангары, самолеты, здание аэропорта и люди возле него.
Меня не встречали, но я шел сквозь толпу и видел зна¬комые лица, улыбался и мне улыбались в ответ, жал руки, меня похлопывали по плечу и говорили: привет, с прилетом!
Да, я прилетел. Я был дома.
И как это говорил Борщев...
- Все еще только начинается.
Маленькая человеческая фигурка наконец-то вскараб¬калась на вершину, секунду помаячила на молочной пло¬скости неба и с криком ринулась вниз...
- Есть упоение...
Крик и полет оборвались вместе. Только снежный фон¬тан ударил и, вынырнув из него, стремительно покатилась
вниз красная лыжа...
- Цел? - Я помог Володьке выбраться из сугроба.
Он что-то буркнул, отряхиваясь, и заковылял за лыжей. Потом опять полез вверх.
- Есть упоение...
- Может, хватит?
- Нет, ты понимаешь, в чем тут дело! Главное, допеть фразу, и будешь уже внизу. Пока поешь - удержаться на ногах?'Всего две секунды - "Есть упоение в бою и мрачной
бездны на краю".
- Лучше ори "мужик что бык"! Короче и точней.
- Нет, это не то, как-то не вдохновляет.
Шут с тобой. Я расчистил площадку, собрал сушняк. Благо в русле и на островах Детрина его пропасть.
- Есть упоение в бою...
- Трах-бах, - машинально отметил я.
В большой закопченный чайник натолкал снега, при¬строил его на рогатину, чиркнул спичкой. Слабенький за¬дыхающийся огонек нерешительно подрожал, лизнул бере¬сту, сухие ветки - пых-пых-пых - прямо на глазах стал ра¬сти, раздуваться, с победным гулом- замахал дымным хво¬стом.
- И мрачной бездны...
- Трах-бах!
Тут до меня дошло, что песня стала куда длиннее. Я с любопытством приподнялся.
- Есть упоение в бою и мрачной бездны на кр-р-ры... ах. Чуть-чуть не устоял. Самую кручу пролетел, а на со¬членение горы с берегом не среагировал.
И все-таки он допел. Лихо развернулся на вираже и под¬катил к костру. Весь в снегу, с царапиной на щеке, но сча¬стливый - как международное первенство выиграл.
- Хочешь попробовать?
- Слуха нет, - отшутился я, всей спиной вдруг почув¬ствовав громадину склона.
...Забулькал на костре чайник. Мы долго смотрели на огонь и пили черный обжигающий чай. До тех пор пока наверху, на сопках, не зашумели лиственницы.
- Ветерок пошел, - перехватил мой встревоженный взгляд Володька,- Пурга будет.
Быстро собрались, погасили костер. Что такое мартов¬ская пурга на Колыме - мы знали. А до жилья километров десять по целине.
Накрыло нас на полпути. Будто хлестнуло по долине, и в снегу мгновенно исчезли, пропали и небо, и земля. Ветер летел с такой силой, что казалось - ляг на него - удержит.
- Может, закопаемся, - прокричал я на ухо Володьке.
Он отрицательно мотнул головой и опять пошел впе¬реди, пробивая сугробы.
Так продолжалось час, два... вечность.
Я устал уже проклинать себя за эту легкомысленную вылазку, за то, что поддался уговорам, что вообще связал¬ся с Володькой, как вдруг ткнулся носом прямо в его спи¬ну.
- База, - постучал он лыжной палкой по высокому де¬ревянному забору. - Сейчас ко мне, отогреешься.
Скорее в тепло. Сбросить рюкзак, лыжи, сесть, а еще лучше бы лечь, упасть...
Жил Володька в одном из балков, щедрой пригоршнью рассыпанных по окраине нашего маленького северного го¬родка. Вагончик, а к нему уже сам он соорудил пристройку - коридор и комнатку для себя. Был в комнатке стол, скамей¬ка, накрытая толстым войлоком. На полу двухпудовка, на стене гитара и цветные картинки из журналов.
Пока я негнущимися пальцами расстегивал пуговицы и замки, Володька зашел в балок и вернулся с подносом, за¬ставленным тарелками. Из ниши в стене - чем не холодиль¬ник - вытащил заиндевелую бутылку.
- Мои уже спят, - вполголоса сообщил он, - придется самим хозяйничать.
Ухала за тонкими стенками пурга.
- Прекрасно погуляли, - заключил Володька.
- Да уж!..
- Что ты, что ты! - загорячился он, - Ведь это же здоро¬во, когда пурга, дождь, гроза. По мне хуже нет, когда пого¬да стоит монотонная, серая, как мертвая. А тишина, туман - знаешь, как они давят. Будто гирю на шею положили и сги¬бают, сгибают. Любую речку переплыть можно, с любой пургой побороться. А как бороться с тем, что нельзя ухва¬тить, а?
В чем-то я его понимал.
- Да ты, никак, поэт.
Володька замолчал, будто споткнувшись. Потом, поко¬лебавшись, достал толстую общую тетрадь.
-Давно хотел показать, да как-то не решался. Посмот¬ришь?
Он робел. Чувствовалось, как важен для него этот шаг и как страшно ему услышать приговор.
...Всего - кроме робости - я мог ожидать от Володьки Рудакова. Помню, как впервые появился он в нашей редак¬ции. Я как раз расшифровывал диктофонную запись. Пере¬бивая диктофон, рявкнул селектор:
- Зайди ко мне!
Рявканье редактора меня не напугало. Все знали, что у него неладно со слухом.
Но сейчас шеф был явно рассержен. Перед ним лежал вчерашний номер газеты, и я увидел, что мой очерк - на целую полосу - которым я втайне гордился - густо пере¬крещен красным.
- Ошибка? - виноватым и в то же время будничным голосом спросил я. Когда ошибка, то только так и надо. Мол, виноват, но в нашей работе без накладок не обойдешься. Так что явление нормальное.
- Вранье! - раздался молодой басок, и тут только я за¬метил незнакомца. В углу сидел коренастый паренек в бе¬лом подшлемнике и рабочей спецовке. - Но не по вашей вине, - заторопился он и поднялся. - Вас просто ввели в заблуждение, обманули.
Это он по наивности своей думал, что если журналист наврал потому, что его обманули, кому-то легче. Мало того, что для читателей в любом случае ты так и останешься лже¬цом, а для обманувших и для себя самого ты еще и дурак.
- В общем, разбирайтесь,- сказал редактор,- Потом до¬ложишь.
- Я из этой бригады, - представился паренек,- Рудаков. А дело тут такое.
Он стал рассказывать...
Да, провели меня как мальчишку.
То, за что я хвалил бригаду, оказалось липой и элемен¬тарной припиской. На выемке грунта работал экскаватор, а показали ручной труд. Жилой дом по Советской и вправ¬ду бригада раньше срока сдала - только до сих пор там одно звено держат - недоделки устраняют.
- Ну и насчет хозрасчета,- закончил Володька. - Со¬всем перебор. Никто и никогда не считал, сколько мы рас¬ходуем бетона, досок, энергии. Выводят средний, а для "ма¬яков" чуть-чуть и натягивают. Да у нас на площадке даже счетчика нет, о чем речь.
- Ваши замечания все?
- А это не мои замечания,- чуть обидевшись, сказал Володька. - Бригады.
- Ну уж, бригады. Что ж вы, о липовых нарядах только узнали? А когда в ведомости расписывались, что же не воз¬мутились?
- ...Словом, так,- заключил редактор,- пусть бригада соберется и обсудит очерк. Я с управляющим трестом до¬говорюсь. Думаю, им самим интересно будет...
Бригада отделывала школу и собралась прямо в одном из классов. Для начальства притащили откуда-то стол, на¬крыли газетами. Положили доски на козлы, и начальник участка сказал, что очерк вызвал споры и надо обменяться мнениями.
- Дак я-то что,- простодушно развел руками Антоныч.- Сказали - зачитай, я исполняю.
Рабочие засмеялись. Бригадир аккуратно свернул лис¬точек и спрятал его.
- С приписками надо кончать. Мне-то старому (он про¬пустил крепкое словцо - начальник укоризненно покачал головой), а вот молодых портим. Они уже иногда - и рабо¬та есть - не работают: напишут, говорят.
Но тут поднялся начальник планового. Я знал, о чем он будет говорить.
- Стройка, мужики, процесс сложный. Где-то что-то не состыковалось у одного -из наших субподрядчиков, а стра¬даем мы. Цемент на район не дали, техника поломалась. Да, приходится иногда выводить, брать, так сказать, в долг у будущего. Но давайте сделаем перерасчет хотя бы за пос¬ледний месяц. Хотите, скажу, чем все это кончится.
- Давай, чего уж.
- Из нас кое-кого накажут, так. Вас попросят доброволь¬но вернуть незаконно полученные деньги - премии, так! Зар¬плата будет тю-тю! И вы со стройки побежите, так? Ведь побежите?
Собрание молчало.
- А значит, и школу эту вовремя не сдадут. И дом,, где многие из вас, в том числе Рудаков, ждут квартиры,- тоже.
- Это что? - опять не выдержал Рудаков,- вы припис¬ки, махинации оправдываете?
- Ну, насчет махинаций еще надо доказывать. Тут пока ты один, Рудаков, это утверждаешь. А Антоныч, он больше об этом в целях профилактики, что ли. Теоретически.
Антоныч только головой дернул да шеей покрутил, буд¬то воротник ему мал стал, но смолчал.
И все смолчали. А потом недовольный чей-то голос пробурчал:
- Давай завязывай. На смену завтра.
И все собрание. Я облегченно вздохнул. В решении, копию которого мне вручил потом секретарь парткома, толь¬ко и было: "обсудили, сочли правильным... решили рабо¬тать еще лучше".
А Володьке я сказал, что в общем-то он во многом прав, но плетью обуха не перешибешь, нет. Тут система нужна и долгая кропотливая работа.
Вряд ли он тогда внял моему совету. Но отношения наши заладились... мы оказались соседями, оба любили по сопкам в выходные побродить, в футбол погонять.
...И вот стихи. Я перевернул несколько страниц. Конеч¬но, "кровь-любовь", страсти-мордасти, весь набор из же¬стокого романса поэта-дилетанта.
- Ты не здесь, - поморщился Володька, - в покое.
Тетрадь я захватил с собой.
Разумеется, на следующий день мне выпала команди¬ровка на отдаленный прииск, а потом надо было срочно писать в номер, после в другой, пока еще свежи в памяти лица, звучат в ушах голоса, пока еще можно остановить фразу, так удачно подслушанную в поездке. А потом при¬спели другие дела... и не было, не было времени взяться за Володину общую тетрадь. Да мало ли подобных тетрадок и стихов прошло через мои руки. Десятки, сотни. Школьни¬цы, торопящиеся загнать в клетку рифм свою весну, пенси¬онеры с поэмами-инструкциями... Боже, что это за тяжкий труд искать в них поэзию, да просто живое человеческое слово. И отвечать...
"Уважаемый товарищ имярек. Внимательно прочел Ваши стихи. Что-то понравилось (а что, убей Бог, не ска¬жу!). Но поэзия - дело нелегкое (в грамм добыча - в год труды). Надо учиться, читать классиков.
Ждем новых писем..."
Я столкнулся с Рудаковым уже весной, на депутатской сессии. Володька, оказывается, депутат горсовета.
Крепкий, плотный, Володька навис надо мной, на его лице читалась робкая надежда.
- Ну как?
- А знаешь, ничего,- нахально соврал я,- Кое-что, мо¬жет, отберу для публикации. Но, понимаешь, стихи - дело серьезное.
Дотронулся до его плеча и - как откровение:
- Учиться надо.
Именно так - похлопать по плечу и дать мудрый совет - назидание старшего товарища: учиться надо.
Он радостно встряхнул своим белобрысым чубчиком, заторопился:
- Да я понимаю, читаю - поступать надумал и...
Ах, каким счастьем бывает иногда звонок даже на очень
скучное совещание.
А на совещании он отчудил. Уже и проект прочитали. "До¬полнения есть?" - спрашивает председательствующий. - "Нету!" - хором кричат все. Но тут поднялся Володька. "Как это нет? - говорит, - я сказать хочу".
Председательствующий пожал плечами. Дело-то обсуж¬далось простое - помещение для спецмагазина выделяли. Для обслуживания ветеранов войны.
Начал Володька странно - с вопроса:
- А куда сначала это помещение хотели?
Заместитель председатели горисполкома Анохин - до¬родный, умный мужик, давно бы в председателях ходил, если бы за браконьерство не погорел, властно оборвать хотел:
- Товарищ... э Рыбаков. Мы же договорились - вопро¬сы в письменном виде.
- Рудаков я. А магазин этот под молочную кухню пла¬нировался. Я-то строил, знаю. И знаю, что в нынешней мо¬лочке творится. По два часа женщины с колясками - на ули¬це - в очереди.
Помолчал и совсем тихо:
- На месте фронтовика, если он настоящий, я бы в та¬кой магазин не пошел.
И все - сел.
Ну тут ему и досталось. Во-первых, он еще не на месте, во-вторых, недопонимает, в-третьих...
Мне его даже жалко стало. И досадно. Аника-воин вы¬искался.
Так я ему потом, на бегу - торопился в номер отчет сдать с сессии - и сказал:
- Аника-воин!
А потом меня перевели в областную газету, и все дела, в том числе и стихи в общей тетради, были отложены и... забыты.
...После долгого отсутствия всегда находишь переме¬ны. Как похорошел, подрос мой городок. Пятиэтажки шаг¬нули и самому берегу. И на том месте, где стояли балки строителей, уже зиял громадный котлован.
Я порадовался за Володьку - теперь квартиру точно по¬лучил. Двое детей, да и на стройке лет восемь - имеет пра¬во.
Но несколько вагончиков, в том числе и его, примет¬ный, стояли на окраине, правда, уже не на северной, а на южной стороне.
Он был дома. Строгал какой-то брусок.
Поздоровались. Выглянула из балка его тонкобровая Ольга, кивнула и исчезла.
- Дуется, - сказал Володька. - Что квартиру не полу¬чил. А чего - так когда-нибудь нас и в Сочи завезут. А там знаешь сколько такой вагончик, да с пропиской - ого! Вот только стенки ободрали, без меня перетаскивали.
- А ты где был?
- На установочной сессии, - небрежно сказал Володь¬ка. - В Дальневосточный, на филфак поступил.
Но слова эти он произнес и поздравления мои принял как-то слишком уж ровно. Равнодушно, точнее. Что-то его мучило, и даже о стихах своих, к моему облегчению, не спросил.
Это "что-то" я узнал от других. При распределении жи¬лья против Володькиной кандидатуры был Анохин. Есть, мол, более нуждающиеся. Рассказали и о причине. В соста¬ве комиссии Володька проверял мясозавод. Выяснил, что уплывает "налево" мясо-колбаса. Прижатая к стенке, дирек¬тор огрызнулась: "Вы же и берете, Анохин, к примеру".
На очередной сессии молодой депутат Рудаков встал и громогласно все изложил.
Возмущенный Анохин потребовал разбирательства.
Районная комиссия обвинения Рудакова не подтверди¬ла.
Я представил себе, как оно шло, это разбирательство. Директор мясозавода от своих устных обвинений отказа¬лась, конечно, а взять с нее письменное объяснение еще при проверке - у Володьки опыта не хватило. Наверное, Думал, что если в присутствии людей один что-то скажет, то сказанное всегда легко подтвердить. Он вообще хорошо о многом думал.
Но я уже влезать в это дело не стал, слава Богу, уче¬ный. Да и что я мог поделать - рядовой газетчик.
А тут отпуск, командировки одна за другой - оглянуть¬ся некогда.
И то ли от переутомления, то ли от чего другого, но я вдруг надолго заболел, и сразу появилась уйма времени - читай, решай кроссворды, смотри телевизор, а надоест - спи.
И"тогда-то, перебирая бумаги, наткнулся я на общую тетрадь.
Взглянул мельком. И этого было достаточно, чтобы тре¬нированный взгляд схватил строчку:
Я сюда прихожу не просто...
Дальше уже сработало любопытство. Куда это "сюда" и почему "не просто"?
Я сюда прихожу не просто посидеть, посмотреть в ручей - здесь слезает с меня короста всяких жизненных мелочей.
Да! Я даже на обложку тетради посмотрел. Точно - В. Ру¬даков.
Стал читать все подряд.
"Нас нельзя упрекнуть неудачной судьбой - сами выбрали путь к высоте голубой. Ясно видим мечту - хоть глаза завяжи - высоту, высоту, этажи, этажи..." "Дом скри¬пел, гремел, работал. Брызги, стружки, перестук. "Не ро¬бей! - хохочет кто-то. - Подходи, закурим, друг!"
Это были стихи.
"Жизни его этап - упрямые этажи. Строил дома прораб - сам во времянке жил. Строил в жару и снег, наперекор дож¬дям, строил прораб для всех - и не успел для себя!"
Болван, что мне стоило заглянуть тогда дальше первых страниц - тут же наверняка его ранние стихи. Ну да, вот и дата - 1970 год. Это ему лет шестнадцать было...
А вот еще: "Летят над миром чьи-то жены, стучат на стыках их вагоны... Глаза их строги и ясны. Мужья в беде - о женах сны. К ним тянутся чужие руки - стареет женщина в разлуке".
Я вижу дыма жирный жгут.
И мечется огонь проворный
Архивы жгут...
Архивы жгут!
Архивы жгут, и дым их черный
Страшнее мне, чем крематорный.
Я читал долго. Почти всю ночь. И люто завидовал. И по¬том, даже не пытаясь заснуть, думал. Конечно, у него недо¬стает техники. Техника есть у меня, но так я писать ни¬когда не буду...
Конечно же, я заторопился ему ответить. Сразу. Немед¬ленно. Откровенно и подробно. Испортил несколько ли¬стов и остановился.
Как я ему объясню, почему больше года держал тет¬радь... не читал? А если читал, то где были мои восторги раньше? Чем я оправдаюсь за то, что у него - поэта! - ук¬рал его Время.
Нет-нет, надо сначала дать подборку в газете. Тогда Во¬лодьке можно заявить, что боялся высказать свое мнение, ждал вывода редколлегии. Да он тут, после публикации, на седьмом небе от радости будет. Еще бы - сразу в област¬ной газете, а то и в альманахе.
Я сделал эти подборки. Почистил по мелочам, отпеча¬тал в двух экземплярах и, как только выздоровел, разнес по редакциям.
В альманахе сказали "почитаем", а в газете взяли, и вско¬ре в праздничной полосе вышли Володькины стихи.
И на следующий же день с первым утренним автобусом ехал я к Рудакову. В портфеле лежали свежие, еще краской пахнущие газеты.
В городке, на автобусной остановке, встретил бывшего своего соседа, лейтенанта милиции Петра Кулешова. Он был на машине.
- О, как кстати. Помоги добраться до южной окраины. У меня встреча с Рудаковым, а времени в обрез.
- С кем-с-кем встреча? - переспросил он.
- С Рудаковым. Да ты знаешь его.
Петр секунду поразмыслил и газанул. Но вырулил по¬чему-то в другую сторону.
- Он что, уже не живет там?
- Не живет.
- Квартиру получил?
Кулешов опять как-то непонятно буркнул:
- Получил.
И тут же резко, так что я в ветровое стекло лбом въе¬хал, остановился.
- Вылазь.
Я оцепенело сидел. Мы были у ворот кладбища.
Какая-то надежда еще догорала во мне, и я жалко, глу¬по, по инерции продолжал:
- Они что тут, работают?
- Нет, - философски сказал Кулешов. - Они свое отра¬ботали.
Он провел меня к могилке, без него я бы не нашел. Маленький деревянный обелиск безо всяких надписей и знаков.
- Фотография была, - вздохнул Кулешов, - Да видно, ветром сорвало.
...В маленькой тесной кухоньке Кулешова мы пили вод¬ку и он рассказывал:
- Тут вообще-то темная история: убийство - самоубий¬ство. Жену с детьми к родным отправил, а сам "загудел". Прогулы. С работы раз приходят - закрыта дверь. Второй раз - тоже. Обратились в милицию.
- Постой, он не пил вроде.
- Это он до отсидки не пил.
- Какой... отсидки?
- Ты и этого не знаешь! На учебу он поехал во Владиво¬сток. Подрался. Как он объясняет, кого-то обидели, он вме¬шался, но свидетелей, доказательств - нет. Свидетелей нет, а парень он здоровый, знаешь. Словом, зацепил одного. Полгода железную дорогу строил.
Вернулся, а тут ему наплели - Ольга твоя, мол, гуляет.
Ну, представь его состояние. То депутат, уважаемый чело¬век, счастливый муж и отец и вдруг... такое. Ты же знаешь, как у нас любят: падающего - толкнуть. Закон самбо. Вся¬кая шваль, что и пальца его не стоит, грязь на него лила.
"А как бороться с тем, что нельзя ухватить", - вдруг вспомнилось мне Володькино...
- Так что косвенные доказательства его самоубийства есть.
- А убийства?
- Пил он не один - еще трое. Все птахи перелетные, та еще публика. И ушли почему-то через окно. И магнитофон его забрали.
- Нашли их?
- Нашли. Думаешь, Кулешов зря свой хлеб ест? В Ха¬баровске взяли. Ну и что! Магнитофон Рудаков им продал - и правда в квартире деньги обнаружили. Через окно выле¬зали, потому что хозяин ключи спьяну не мог найти. И глав¬ное - время их ухода и смерти не совпадает. Не намного, может, часов на пять-шесть, но не совпадает.
- Ну а твое, личное мнение?
- Мое? Как бы там ни было, погиб он потому, что один остался. Совсем один. И он к этому шел.
- Ольга-то как?
- Ольга замуж вышла через месяц,- жестко сказал Петр и в свою очередь спросил:
- А тебе-то зачем он вдруг понадобился? Ты послед¬ний год тоже не здорово с ним контачил.
Я попытался объяснить.
- Да-а,- протянул Петр,- Все мы...
И пошел отсыпаться перед дежурством.
...Цветов в поселке я не нашел и перед отъездом поло¬жил на могилу газеты с его стихами, крепко придавив их тяжелым камнем.
"...Прощаясь, не видел я взлетных полос, и поезд не бро¬сил мой крик под откос. На шумный перрон не ступила нога, не сдвинул винтами корабль берега..."
Бежали за окном автобуса волны сопок.
И все звучало его, мной полузабытое:
- Главное, пока поёшь, - удержаться на ногах! Я знаю, почему ты не удержался, Володька! Как жить
теперь мне?
...К счастью, все это вскоре прошло.
В то лето мы рыбачили на полуострове Кони, на речке со странным названием - Умары. Прямо у ее устья возвы¬шался над волнами залива одноименный остров - тесанная со всех сторон каменная громада. В туман остров был по¬хож на линкор, полным ходом прущий на таран.
От материка остров отделяла узкая перемычка. В от¬лив она обнажалась досуха, зато в полную воду здесь мог спокойно пройти средней руки траулер. Как и многое на Севере, приливной перепад тут был необычайно большим - до десяти метров.
То ли мы приехали рано, то ли опыта не хватало, но рыбалка не клеилась. В закидной невод, который мы, обли¬ваясь потом, тягали без передышки, горбуша почему-то не шла, а ставник мы нашли в таком виде, что на ремонт его требовались недели, да и вряд ли был среди нас специалист по такому тонкому делу.
Разве что бригадир, Старый Мангут, - бронзоволицый узкоглазый бурят. Но ему и так хватало хлопот. С раннего утра до темноты гонял он нас с неводом по берегу залива, сам, никому не доверяя, чинил засольные чаны, ремонти¬ровал то и дело ломавшийся старенький ДТ-54.
Никто не видел, когда Старый Мангут отдыхал. При¬корнет на косе во время перекура минут на пятнадцать и тут же, сна ни в одном глазу, бодро вскакивает:
- Кончай ночевать, сон на ходу. Давай шлюпку - заво¬ди.
- Это же зверь, - плевался Коляня,- я в лагерях и то таких не видел.
Из сил выбивались, с ног валились, а рыбы все равно не было...
С очередным рейсом катера, доставившего нам соль, продукты и бочки, появился в бригаде Вовик. До нас он был здесь, на базе госпромхоза, сторожем, поранил руку и Долго лежал в больнице - оттого и опоздал к началу рыбал¬ки. Я уже слышал о нем - и слышал разное. И что он слав¬но браконьерничал здесь зимой, и что трактор угробил, и
что сам - как трактор - моторку один поднимает... Говори¬ли даже, что необычайно удачлив в рыбалке Вовик и даже слово какое-то знает. И все Вовик да Вовик. Представлялся мальчишка, несерьезный и хулиганистый.
Старый Мангут как-то послушал и сказал:
- Моя с Вовиком вместе работал, только у нас его Нер¬пичий Король звали.
За что, почему? - ничего не объяснил Старый Мангут.
Некогда, говорит.
Вовик оказался здоровенным мужиком, метра под два ростом, белесое безбровое лицо - и вдобавок говорлив и любопытен.
- Э, ребята,- оценил обстановку Вовик. - Без ставника мы каши не сварим.
Будто мы и сами не знали.
Но растерзанный вид невода Вовика не смутил. Тракто¬ром вытащил его из сарая, расстелил прямо на косе и начал латать. Бригадир посмотрел, как лихо, не уступая языку, летает его игла, и дал в помощь еще двоих. Впрочем, у меня до сих пор осталась уверенность, что Вовику нужны были не столько помощники, сколько слушатели.
Через пару часов я знал о Вовике, о его жизни, взглядах на природу, женщин и события в Латинской Америке все. Могучий фонтан красноречия извергался из Вовика вне за¬висимости от времени, места и обстоятельств. О каком-либо сопротивлении этому стихийному явлению не могло быть и речи.
- Жизнь пролетела, - начинал он очередную свою бай¬ку, - как птичка мимо окна. Жалею только, что много сил потратил на город и баб. Уж на что моя последняя вроде ничего была, а приехал с охоты и нашел в квартире только дырки от гвоздей, на каких ковры висели. С тех пор я на это дело плюнул - сам себе хозяин.
- Вовик,- спрашивали у него, узнав, что до рыбацкой своей жизни был художником на фабрике сувениров, - как же ты такую клевую работу бросил?
- Заболел,- серьезно рассказывал Вовик,- И как! Чув¬ствую, что поправляться начал, затяжелел, как на сносях. В ба¬не взвешусь - опять на три килограмма. Не верите - полто¬ра центнера уже тянул, каждый месяц новый костюм шил, бабу чуть раз не задавил, она из-за этого и сбежала. Такси¬сты не брали - рессоры ломал. Пришлось к врачу идти. А тот молодой, но дока: только глянул - каменная болезнь, говорит. Пыль на работе жрете, а она потом внутри оседа¬ет. Порошок мне давали, чтобы камень этот вынести. И точ¬но, пуда три песка с меня вышло, дорожку потом возле боль¬ницы посыпали.
Мы гоготали. Довольный, улыбался и Вовик.
- А почему Нерпичий Король? - вспомнил я слова Ман- гута.
Тут Вовик неожиданно смутился и, пробормотав что-то вроде "брешут тут всякое, а ставник еще латать да латать", углубился в работу.
Ставник был вскоре готов и установлен в маленькой, облюбованной бригадиром бухточке. И уже к вечеру, гля¬дя на всполошенных чаек, снеговым облаком кружащихся над наплавами, Старый Мангут заторопился:
- Однако, рыба есть.
Он не ошибся. Отборная горбуша - настоящая сереб¬рянка - заполнила тракторную тележку до краев, и до са¬мых поздних звезд мы шкерили, мыли, солили нашу добы¬чу. Холодильника у нас не было и оставлять работу на утро было рискованно - рыба могла испортиться.
Наверное, мне было тяжелее всех. Нож, неудобный, тяжелый, то и дело выскальзывал из мокрых от рыбьей кро¬ви пальцев, надрезы шли вкривь и вкось... с каждой рыби¬ной я возился вдвое дольше, чем остальные.
В артели это опасно, засмеют и выгонят.
- Давай-ка махнем, - Вовик протянул мне свой ножик - обычный, магазинный. Изолентой к ручке со стороны, про¬тивоположной лезвию, была прикручена столовая ложка из нержавейки.
- Смотри, - он прижал горбушину носом к упору, од¬ним точным движением располосовал ее, а вторым - об¬ратным - ложкой выгреб внутренности и кровь. - И все
Дела! А если самка - ястык с икрой двумя пальцами подце¬пил и... ' '
Пораженный изяществом и легкостью проделанного, я заторопился.
- А ну-ка, дай, я сам.
Вовик еще не раз подходил ко мне, поправлял и, убе¬дившись, что я освоил эту нехитрую науку, похваливал:
- Ну молодец, Студент. Влет схватил.
Теперь мы вообще не разгибались днями, но настрое¬ние у всех поднялось. Рыба шла хорошо, пласт за пластом укладывали мы в чан и вскоре забили его доверху. Три чана - план. План - две с половиной тысячи на нос. Есть за что и пахать.
И вдруг что-то произошло. Не кружили уже чайки над ставником, рыбы попадалось в него все меньше и меньше, и все чаще обнаруживали мы в неводе большие - метр на метр - дыры. Спешно латали, но дыры, словно кто смеялся над нами, на другой день появлялись вновь.
- Нерпы, - сплюнул после очередного просмотра бри¬гадир. И погрозил кулаком в сторону моря, на спокойной глади которого круглыми поплавками качались десятки нер¬пичьих голов. Словно со всего залива собрались к нам стаи этих глазастых тюленей. Я-то считал, что из любопытства.
С этого часа Старый Мангут распорядился охранять ставник. В шторм, в дождь, днем и ночью кто-то из нас, во¬оруженный дробовиком, в лодке, привязанной к ставнику, должен дежурить на море. Мы поворчали, но деваться не¬куда - да и прав оказался бригадир: опять наш невод был полон.
А потом Коляня застрелил молодую, слишком неосто¬рожную нерпу и забагрил ее. Вечером на ужин повариха приготовила жаркое из нерпичьей печени.
Все ели и похваливали. Только Вовика почему-то за сто¬лом не было.
Нашел я его на косе... В редкую свободную минуту я любил побродить здесь. Море выкидывало на песок стек¬лянные шары наплавов, обрывки чьих-то сетей, доски, на которых еще заметны были неведомые разноязыкие надпи¬си. Ночами морская вода странно горела голубоватым ис¬кристым пламенем - это светился планктон. И фантасти¬ческий этот огонь, и вечный шум моря, и бесцельные мои шатания по тугой широкой полосе косы были после трудов и суеты дня как прохладная повязка на разгоряченный лоб, как прикосновение к чему-то, чего никогда не постичь на¬шему праздному уму.
Вовик .сидел на перевернутой шлюпке, у самой воды. Легкие волны облизывали носы его рыбацких сапог.
- Т-ш,- прошипел он, заслышав мои шаги, и указал на лодку, - садись.
Я послушно сел.
Вовик приложил к губам какую-то травинку и засви¬стел. Слабая нежная мелодия родилась в тишине, дрогну¬ла, выправилась и, набирая силу и высоту, пролетела над светящимся в ночи морем.
Ничего подобного я до сих пор не слышал - а от балагу¬ра, весельчака и тертого жизнью мужика Вовика - и не ожи¬дал услышать
Была в этой мелодии печаль. И надежда. Будто до того человеку стало невмоготу, что крикнул он, призывая на помощь близкую душу, — так крикнул, что все, что в этом мире было: звезды, трава, волны и скалы, - дрогнуло на миг.
И откликнулось. Такой же слабый, будто вздох, донес¬ся до меня ответный звук.
И еще, но уже значительно ближе, и еще.
- Нерпы, - прошептал Вовик. - Знаешь, как они музы¬ку любят. Коляня их на транзистор и подманивал...
Последние слова он произнес с такой болью, что мне стало стыдно - всего час назад я уплетал эту печенку так, что за ушами трещало, а сейчас разнюнился. Нарочно гру¬бо сказал:
- Фигня все это. Так и рыб, и свиней - и все жалеть? Жить надо проще.
- Просто живет скот. Пожрал, на самку вскочил... что там еще - сортир да логово.
Ничего больше словоохотливый Вовик не сказал. Встал и ушел в палатку. На леске валялся листок чозении - узкий и длинный, как лезвие ножа. Неужели этим он свистел?
Только полвоскресенья Старый Мангут дал нам пере¬дохнуть, и мы устроили баню.
Отмывшись и вдоволь напарившись, я решил познако¬миться с островом Умары. Был час отлива, и широкая, ров¬ная, как шоссе, перемычка соединила его с материком. Я не¬торопливо побрел к острову, мимо морских звезд и раку¬шек, широких листьев морской капусты.
А подойдя к острову, ахнул от изумления.
Глазам моим предстали огромные каменные валы, ярус за ярусом переходившие в широкую удивительно ровную площадку. Тысячи и тысячи лет неутомимое море шлифо¬вало камень, и теперь он был гладким и сверкающим. Буд¬то на лету остановленный, замер и обратился в камень ги¬гантский водяной вал.
Над площадкой угрюмо возвышались утесы, и, поколе¬бавшись мгновение, я начал карабкаться вверх. От старо¬сти узкие пластины сланца прямо под ногой ломались, как пересушенная бумага, и мелкой крошкой осыпались вниз. Осторожно, тщательно выбирая площадку для следующего шага и зацепки, я медленно шел все выше и выше.
Вдруг огромная глыба, казавшаяся такой надежной, под моей ногой дрогнула и вначале со змеиным шипом, а потом с гулким грохотом обрушилась вниз. Падая, глыба, как но¬жом бульдозера, срезала на своем пути все островки и кус¬тики, цепляясь за которые я поднимался сюда.
Затылок мой похолодел - назад дороги не было.
Но не было ее и вперед. Угрюмые каменные глыбы - прямые родственники рухнувшей - нависали надо мной. Ду¬маю, тут дрогнул бы и видавший виды альпинист. Я ткнул¬ся влево, затем вправо и после одного из отчаянных прыж¬ков понял, что еще шаг и все - сорвусь. До земли не мень¬ше пятидесяти метров: мне, чтобы разбиться, хватило бы и куда меньшей высоты.
Руки и ноги мелко дрожали, мысли путались. Еле-еле я заставил себя успокоиться, отдохнул и стал обдумывать ситуацию...
- Ий-йя, - в лихом вираже скользнула мимо чайка, и неощутимый для меня воздушный поток легко подкинул ее
вверх, к облачку, безмятежно плывущему над заливом Одян.
С легким шорохом из-под моей ноги скатился камешек и улегся где-то там, в россыпи.
Увы, я - не чайка, не облако и не камень. Никак не ре¬шалась моя задача. А время шло. Пробил час отлива, и вол¬ны с шипением наступали на землю. Полоска к берегу ста¬новилась все уже и уже.
Лагерь был не так уж и далеко, но кричать, звать на помощь мешали стыд и глупое самолюбие, да, наверное, и не долетел бы мой крик, не пробил слитный шум моря, вет¬ра и птиц.
Вдруг я заметил, как от палаток отделился человек, стол¬кнул в воду лодку, через минуту синим дымком стрельнул мотор, и лодка, поставив перед собой белые усы, ринулась к острову. Я угадал в ней Вовика. Он что-то крикнул мне и повернул за остров.
Я растерялся. Неужели Вовик не сообразил, в какую ситуацию я попал?..
Вдруг услышал близкий голос:
- Эгей, Студент! Держи.
Вовик восседал на ближайшем гребешке, крепко осед¬лав его ногами, и - удивительное дело - ни один камешек не осыпался от его движений.
Шлепнулась рядом веревка, и через минуту я уже был возле Вовика, в безопасности.
- Я за ставником смотрел, - предварил мои расспросы Вовик. - Биноклем повел - дела! Надо было предупредить тебя, а я не допетрил. О, здесь горы коварные. Я раз за ба¬ранами пошел, тоже - как ты попал, пришлось до морозов сидеть.
- Почему до морозов? - не понял я.
- Осыпь смерзлась, - серьезно пояснил Вовик, - и я по льду, как в этом... бабслее... А еще, был случай...
Я даже и не помню - сказал тогда хоть "спасибо", так Вовик заговорил меня...
В нашей разношерстной бригаде особо выделялся Ко- ляня - профессиональный охотник и рыбак. Впрочем, на¬счет рыбака крепко сказано - для этого Коляня был слиш¬ком ленив, он постоянно увиливал от тяжелой работы. Вме¬сто шкерки и заметов то помогал поварихе, то вызывался топить баню, то возился в цеху... Ребята ворчали, но боль¬ше за глаза - Коляню побаивались. От уголовника и психо¬пата держаться лучше подальше.
На Умары Коляня прибыл с тремя собаками. Шустрые голосистые лайки целыми днями шастали по тайге вокруг лагеря, появляясь возле кухни точно в часы обеда и ужина. Собаками Коляня очень дорожил.
Из-за них вся эта история, собственно, и случилась.
В тот день я дошкеривал последнюю партию серебрян¬ки, а все остальные работали на берегу. Надвигался шторм, и надо было отодвинуть подальше от наката наши припасы - доски, бочки с горючим. Из-под навеса цеха я хорошо ви¬дел косу, суетящихся на ней рыбаков и тихое, как всегда в отлив, море, на глади которого то тут, то там показывались нерпы. В редкие перекуры я снимал с гвоздика бинокль и с любопытством, пробудившимся во мне после рассказа Во¬вика, рассматривал их. Были в стае и седые, видно, старые самцы, эти старались держаться подальше. Беспечно рез¬вился, посвистывая, молодняк. А самые маленькие и любо¬пытные подплывали совсем близко. Один из малышей и выбрался на перемычку. Заглазелся на странные двуногие существа на косе и не заметил, как стремительно отошла вода. Пока сообразил что к чему, пока развернулся нерпе- нок, его учуяли собаки и с громким лаем помчались по пе¬ремычке. Это были хорошие собаки, и бежали они, отсекая
нерпенка от моря.
Малыш с тревожным писком заметался, и расправа была бы короткой и кровавой. Но тут подоспел Вовик. Как он, немолодой уже, грузный, в тяжелых сапогах, угнался за
лайками - ума не приложу.
С ходу, сапогом, он и подцепил передовую, самую злоб¬ную старую суку Дайну, прикрикнул на остальных и осто¬рожно перенес нерпенка к воде.
И тут-то на нег о налетел Коляня.
Вопя "Собаки! Мои собаки!", Коляня вдруг нагнулся и что-то поднял с земли. "Камень", - понял я.
Вовик, защищаясь, поднял руки и громко, отчаянно крикнул:
- Не надо, Коляня! Не надо!
Но, похоже, Коляню это только подстегнуло. Беспо¬мощность жертв всегда подхлестывает подлецов, и молить их о пощаде - пустое дело. Он, как-то странно подпрыги¬вая, чтобы достать, ударил Вовика в лицо - раз, другой. И только когда Вовик, шатаясь, побежал от него, остано¬вился, подозвал собак и стал осматривать их, демонстри¬руя свою заботу и любовь.
Все это произошло в минуты.
Никто не успел вмешаться. Старый Мангут как стоял, приподняв доску за один конец, так и застыл.
Широким шагом, прижимая ладонь к лицу, Вовик про¬шел через цех в нескольких метрах от меня, и я услышал его задыхающийся, рвущийся болью голос:
- Да когда же это... когда подлая эта жизнь кончится?!
Меня он не заметил.
В этот же день Вовик ушел к сенокосчикам. Они давно звали его.
Подошел попрощаться:
- Ты все видел, Студент?
- Видел,- жестко ответил я,- Тряпка ты, а не мужик. Глянь на лопаты свой - разок бы двинул...
- Нет, Студент, - грустно покачал он головой, - не могу я, да и не знаешь ты Коляни - он бы за ружье сразу, и в конторе у него родичи, и...
Он махнул рукой, поправил рюкзак и пошел по косе. Я глядел на его широкую, чуть сутулящуюся под рюкзаком спину, на старенькую шапку, вороньим гнездом черневшую на голове, на всю его маленькую на огромном простран¬стве моря фигурку, и чувство жалости к этому бездомно¬му, безалаберному и беззащитному человеку все больше и больше захватывало меня.
Кому он нужен на этой земле?
И вдруг... Я глазам своим не поверил: все нерпы, до этого беззаботно кувыркавшиеся в волнах, большие и малые, и всякие, вдруг кинулись к берегу, туда, где шел Вовик. Они Дюжинами выныривали из воды и, шустро перебирая ласта¬ми, выползали на песок, а сзади появлялись всс новые и новые.
Это был мираж, сон... Неужели нерпы вылезли прощать¬ся с Вовиком, со своим защитником, а может быть, и впрямь - Королем!!
Но тут Вовик повернулся, показал на море рукой и что-
то прокричал. Я глянул.
Недалеко от берега черным парусом стремительно ре¬зал волну острый плавник касатки - самого страшного вра¬га нерп. Это ее испугавшись, кинулись они на берег.
Хотелось думать - к своему защитнику.
Только какой уж из Вовика защитник, за себя постоять
не смог.
...Когда на другой день Коляня, как всегда, с деловым видом пробегал мимо цеха, заваленного рыбой, - после шторма мы взяли хороший замет, - мимо нас, уже обалдев¬ших от нудной и тяжелой работы, я остановил его.
- Кончай филонить, становись к станку.
- Пошел ты, бугор нашелся! - привычно огрызнулся Ко¬ляня.
Сам не понимаю откуда - наверное, злость прибавила - взялись во мне силы. Я сбил Коляню с ног, подтащил к боч¬ке, куда мы сбрасывали рыбьи кишки и кровь, и несколько
раз с головой окунул в нее.
Не знаю, что сделал бы Коляня, когда вырвался нако¬нец из моих пальцев. Может быть, схватился за нож и впрямь побежал за ружьем. Но вокруг плотным кольцом встали рыбаки, и выражение их лиц было на редкость оди¬наковое.
Коляня ополоснул с себя рыбьи потроха и молча взялся за работу.
- Однако, - подвел итог Старый Мангут, - шибко ты нехороший человек, Коляня. Катер придет - уезжай в сов¬хоз.
...Много воды утекло с той рыбалки на Умарах. Вовика я больше не встречал, а от рыбаков, которых иногда видел в городе, слышу разное. Кто говорит, что спился Нерпичий Король, кто - замерз, кто - утонул. И это успокаивает: если говорят разное - значит, неправду. Значит, жив Вовик, жив
Нерпичий Король.
И от этого у меня на душе хорошо.
Веру Андреевну он, конечно, застал врасплох. Вот, раз¬ложила на столе зеркальце, помаду и всякие другие при¬чиндалы. Красу наводит.
- Добрый вечер, Вера. Есть кто? - кивнул он на плотно прикрытые двери кабинетов.
- Ой, Иван Михайлович! - удивилась Вера. - Как вы рано. Нет уже никого - Сергей Сергеевич в Москве, Топ- ков в отпуске. Все в порядке - распишитесь.
В порядке-то в порядке, а проверить надо. Печати, па¬кеты, ключи. Сейф. Как сейф? Один раз шифр сбили, потом месяц вскрывали. Иван Михайлович в армии служил, зна¬ет, как пост принимать.
Удаляясь, благодарно процокали каблучки Веры. Иван Михайлович вытащил детектив, заварил чай и, покончив с этими приятными хлопотами, включил настольную лампу - за окнами уже синими тенями легли северные сумерки.
Резкий электрический свет вырубил из темноты прием¬ной громадную плоскость полированного стола. Полукру¬гом на нем поблескивали телефоны. Черные, белые, крас¬ные, с клавишами и запоминающими устройствами, обыч¬ные и специальные. Пожелай он, и в любую минуту могли они соединить с любой точкой огромной области, передать его слово и принести ответное.
Строгая тишина, подчеркиваемая мерным ходом наполь¬ных в человеческий рост часов да посвистом начинающей¬ся пурги за стеклами, властвовала в комнате. Это была со¬всем особенная тишина, ни капельки не похожая на сонный покой и мертвенную глухоту безлюдных кабинетов. Она заставляла напрягать чувства, как перед столкновением с чем-то никогда заранее неизвестным.
В эти ночные часы именно сюда из горняцких поселков и совхозов, из городов и деревень, с моря и тундры тяну¬лись все нити... Ему докладывали о всех происшествиях.
Все, случись и самое страшное, он узнал бы первым.
К полуночи мягко протарахтел городской телефон.
"Началось", - подумал Иван Михайлович.
- Дежурный по обкому Лясота слушает. - Он был уже наготове записывать. Если что важное, конечно.
Все звонки-сообщения Иван Михайлович разделял на три разряда.
Звонок-глупость.
Эти самые частые. Звонят среди ночи по поводу того, что под окнами работает машина - спать мешает. Второй день не приходит слесарь. Не могут заказать такси. Поздно поступает почта. Продали в магазине кислое молоко. Обе¬щали шторм, а его нет.
Если голос в трубке не заплетается, Иван Михайлович терпеливо объясняет гражданину или гражданке, что надо обратиться туда-то, дает номера телефонов.
Пьяным Иван Михайлович сурово говорит, чтобы от¬сыпались и не мешали ему работать, а иначе ему не стоит труда установить номер телефона, и угроза срабатывает безотказно.
Звонок-беда.
Он раздается, когда несчастье уже произошло и дежур¬ный ничего не может сделать - только записать о случив¬шемся с точностью до запятых. И когда он пишет, рука его словно спотыкается на пожарах, авариях, смертях...
В селе Чаун в 20.00 пожар в Доме культуры. Погибли двое рабочих - Рякокин и Тыненет.
На лодке унесло четверых школьников. В поиске уча¬ствуют пять судов и четыре на подходе.
Столяр стройцеха Иван Михайлович Пуговкин, 1951 года рождения, на кухне обвязал шею детонатором и под¬ключился к сети. Жена спала.
"Эх, Иван Михайлович, Иван Михайлович, - жалеет тез¬ку Лясота. - На кого же ты так обиделся, что такую муче¬ническую смерть решился принять? А эта дура - спала. Да разве жена она, что мужнину беду не чует".
- Исчез самолет ледовой разведки Ил-14. На борту во¬семь человек.
"Может, еще найдут,- надеется дежурный,- Хотя вряд ли... В наше время просто так самолеты не исчезают".
Потом, через день, Иван Михайлович узнает: найдены обломки на Шантарах, люди погибли.
- На АЭС рядовая авария. Пострадало двое.
- Балда, - в сердцах выругался Иван Михайлович пря¬мо в трубку. - С каких пор тебе беда человеческая рядо¬вая?
И так без конца. На тысячи километров раскинулась громадная область. Морозы и огонь, горные реки и штор¬мы, неосторожность одних и злоба других множат, множат печальную статистику. Кто же это не закрыл люк нефтеот- стойника, в котором утонул семилетний мальчик, и кто под¬сунул бутылку "неизвестной" жидкости четверым скотни¬кам?.. Одного только и откачали.
Жизнь в такие моменты кажется Ивану Михайловичу гигантским вращающимся маховиком, густо облепленным людьми. И с каждым оборотом кто-то, кто ближе к неведо¬мому никому краю, срывается и падает в темноту.
Иное сообщение так действует на Ивана Михайловича, что у него начинает болеть сердце. И долго еще после де¬журства ходит он угрюмый, будто по близким горюет.
И еще звонки-просьбы.
Не разгружается теплоход с яблоками. Трюмы откры¬ты, а на улице минус сорок.
Тут у дежурного самая работа.
- Диспетчер порта, в чем дело?
- Пятая колонна не поставила машины.
- Ждите на проводе. - Взлетает трубка второго теле¬фона: - Пятая? С вами говорит дежурный по обкому. С кем?.. Сторож? Начальство спит? Дайте номер домашне¬го. Нет... Тогда адрес. Да-да, там в дежурке у вас список должен висеть, поторопитесь, пожалуйста.
Теперь звонок в дежурную часть милиции:
- Выручайте - надо разыскать начальника пятой авто¬колонны. Вот адрес - пусть патрульная завернет и в порт его подбросит. Да, очень срочно.
Диспетчеру:
- Сейчас к вам привезут начальника автоколонны. Как разберетесь - доложите.
...Заливает подвалы аппаратной телефонной станции.
- В водоканал звонили?
- Они уже здесь, но не могут обнаружить течь. Воды по колено, а у их машины откачка не работает.
- А что же у "их работает"? - беззлобно передразнива¬ет Иван Михайлович. Задумывается.
И тут на память ему очень удачно приходит случай... Правда, тогда полигон заливало, но какая разница...
Торопясь, он набирает 01.
Командир пожарной части в нерешительности. А если в то время, когда машины будут работать у телефонки, по¬жар?
- Зальет телефонку - полгорода сгорит, вы и не узнаете.
Действует.
Но этот, первый сегодняшний звонок привел Ивана Ми¬хайловича в недоумение - в рамки не вписывался.
- Задержан в пьяном виде инженер Квитко из совхоза "Маяк", - доложил дежурный горотдела милиции.
- Ну и что,- пробурчал Лясота,- вы мне намерены о каждом пьянице сообщать?
- При нем три знамени... он их вроде в облисполком
вез.
- Как-как? - ахнул от удивления Иван Михайлович. Раз¬ное приходилось слышать, но чтоб такое! Он покрутил го¬ловой.
- Знамена в сейф, инженера в вытрезвитель.
- Они у него вокруг тела обмотаны,- ухмыльнулся ми¬лиционер. - Так что повредить боимся, не дает.
И смех и грех. Герой. Его любопытство разобрало.
- А ну-ка, соедините меня с ним... Инженер Квитко, с вами говорит дежурный по обкому. Прошу вас сдать зна¬мена под расписку, а сами отдыхайте.
- Не-е-т. Прав не имею. Только в общую часть облис¬полкома.
"Что-то непонятно,- насторожился Лясота. - По голо¬су непохоже, чтобы очень уж пьяный. Хотя, какая тут раз¬ница, очень или не очень. Знамена!"
Придется ехать. То есть идти - до горотдела три шага. Хоть и не положено отлучаться, но случай-то какой.
Попросил свободного от смены постового минутку по¬дежурить, поднял, поколебавшись, заведующего общей ча¬стью облисполкома - тот чертыхнулся было, но, уловив суть, сказал: бегу.
И вправду, видно, бежал. У входа в милицию встрети¬лись. Вот он, голубчик, - инженер-знаменосец Квитко при¬горюнился за решетчатой дверью. Высокий, плечистый, с непомерно толстым - от знамен - торсом. И не пьян, не пьян. Запашком, правда, навевает, ну и что?
- Поужинал в ресторане, а эти... - зло крутнулся Квитко.
"Эх ты... может, ребята и перегнули палку, а может,
они тебя от больших неприятностей спасли".
Пока облисполкомовец писал расписку, а инженер Квит¬ко раскручивал знамена, милиционер спросил тихонько и вроде виновато:
- А с ним как?
- В гостиницу устройте. Пусть отдохнет... перед завт¬рашним.
...Наконец-то пауза. Второй час ночи, а детектив так и не раскрыт. Тут жизнь почище детективов винты крутит. Налил в стакан чай,.но и глотнуть не успел.
- Вы простите за беспокойство, - старчески дребезжа¬щий голос заставлял напрягать слух,- тут мальчик позво¬нил, 4-20-20 телефон, просто случайно. Лет пяти, видимо. Плачет, говорит мама с работы не вернулась, отца нет, а с ним еще ребенок, совсем малыш.
- Спасибо... что-нибудь придумаем.
"Но что? Как там... четыре-двадцать-двадцать..."
- Как тебя зовут? Рома? Добрый вечер (хотя какой уж тут вечер), Рома, с тобой говорит самый главный ночной начальник. Ну-ка не хнычь и рассказывай, что случилось.
- Мама не пришла.
- Так... а папа где?
- В больнице.
- Ты с братиком?
- Он уже спит, а мне страшно.
- А вот это ты зря... Ты не бойся, я рядом. Писать циф¬ры умеешь? Ну вот, напиши-ка мой номер. А теперь про¬верь - набери эти цифры и попадешь ко мне.
- Дежурный по обкому слушает (ах, черт, это же ма¬лыш. Долго, однако, он набирал). Видишь, я всю ночь буду рядом с вами. А мама скоро вернется. Она, должно быть, во вторую смену осталась.
"Сучка,- думает про себя Иван Михайлович. - Муж в больнице, а она детей бросила. Или алкоголичка - еще страшнее".
Несчастья он не хочет и подразумевать: хватит их, не¬счастий!
- Рома, телефонный шнур длинный? Ну вот, поставь аппарат возле кровати, ага, на тумбочку, молодец, ложись, и я тебе сказку расскажу... В некотором царстве, в некото¬ром государстве...
Все, по этому телефону теперь долго не позвонят. Рома слушает, иногда переспрашивает, но голос его все реже и тише, и наконец Иван Михайлович с удовлетворением слы¬шит далекое ровное дыхание - спит.
Он хотел было опустить трубку, но подумал, что тогда там, на другом конце провода, раздадутся гудки, и они раз¬будят мальчика. Бог с ним, с телефоном, их тут и так мно¬го. Кому надо - дозвонятся.
Потревожил телефонную, выяснил фамилию владельца телефона четыре-двадцать-двадцать. Затем милицию - не случилось ли что с Эльвирой Николаевной Николаевой?
Таких сведений нет.
Утром, когда приходит уборщица, Иван Михайлович встряхивается от дремоты - предутренний сон только-толь¬ко настиг его.
Уборщица старенькая, худенькая и любит поговорить.
- Что это у вас трубка лежит?
- А... эта, - Иван Михайлович только теперь услышал короткие гудки. Значит, Николаева вернулась и положила трубку.
Дежурство закончилось. За ночь выпал свежий снежок, и теперь, после бессонной ночи, блеск его режет глаза. Можно бы уйти домой, да в девять важная планерка, попросили присутствовать, а сейчас восемь - ни туда ни сюда.
И тогда он едет к Роме. Ему хочется знать, что же там все-таки произошло.
Дома никого нет. Вышла соседка, сказала, что они уже ушли в садик. Спрашивает у заведующей, в какой группе Рома Николаев.
- А вот его мама, - показывает заведующая на моло¬денькую полную женщину с темнеющим над верхней гу¬бой пушком.
- Я Николаева. А что вам надо? - раздраженно спраши¬вает она.- Мне некогда.
- Я ночью тоже был занят, Эльвира Николаевна, - гово¬рит Иван Михайлович и представляется. - ...Но пытался вместе с милицией разыскать вас.
Мгновенная, кирпичной густоты краска вспыхивает на щеках и шее женщины. Она хватает Ивана Михайловича за рукав, тянет в сторону, умоляюще шепчет:
- Ради Бога! Ради Бога! Простите - подруга подвела: обещала переночевать и не пришла, подвела.
Иван Михайлович осторожно освобождает рукав и ухо¬дит. Винить, осуждать - да кто он и что знает? Просто кра¬ешек чужой жизни на мгновение приоткрылся перед ним. Приоткрылся и исчез.
На планерку Иван Михайлович опаздывает и получает первое замечание. Второе - за неправильно - не в тот ад¬рес - составленную бумагу. День еще только начинается, значит, не миновать и третьего... Сердце у Ивана Михайло¬вича начинает болеть, он слушает, слушает размеренную речь своего начальника, но совершенно ничего не понима¬ет. Перед ним цветным калейдоскопом проходят события сегодняшней ночи, слышатся другие, расчеркнутые теле¬фонными звонками, голоса.
- Иван Михайлович! - неожиданно обращается к нему начальник.
- Дежурный по обкому слушает,- автоматически отве¬чает он.
Все смеются, а начальник безнадежно вздыхает. Как раз вчера в конфиденциальной беседе решался вопрос о Лясо- те. Рекомендовали выдвинуть его на самостоятельную ра¬боту. Заведующий это предложение не поддержал: нере¬шителен, рассеян, словом, не потянет. Теперь видит - не
ошибся.
После планерки к Ивану Михайловичу подходит со¬служивец, Юрий Иванович Чагип.
- Выручай, Лясота.
- Сколько тебе? - полез тот за бумажником.
- Да не... я тебе еще и так должен. Ты подежурь за меня завтра, а? День рожденья у меня, понимаешь.
Чагин врет. День рождения у него в этом году уже был. Иван Михайлович помнит об этом, но все равно соглаша¬ется, и сослуживец долго с преувеличенной благодарно¬стью тискает его руку и говорит:
- А впрочем, дай еще десяточку. Для ровного счета.
ДЯДЯ КОЛЯ
Как всегда мой приезд вызывает маленький переполох. Как-никак единственный брат, к тому же из Магадана. У моей сестры, когда она говорит о Магадане, делаются та¬кие глаза, словно речь идет о том свете. И тогда Зина жале¬ет меня и при встрече всегда плачет, сотрясаясь своим боль¬шим рыхлым телом.
- Ну-ну, Зин, успокойся. Не умер пока.
- Занесло тебя, чертушку. Люди вон и тут устраивают¬ся. А это разве жизнь.
Из своей комнаты выходит Аленка, моя племянница. В де¬вятом классе девка, а ростом скоро меня догонит, - а во мне как-никак сто восемьдесят четыре.
- Все растешь, Аленка. Ох, будут твои женихи пла¬кать.
- Отстаете, дядь Валер, от жизни. Я в классе самая ма¬ленькая.
- Да неужто,- удивляюсь я. - Ну, если ты самая ма¬ленькая, то вот тебе самый большой на свете шарф.
Ослепительно белой шерсти, он так велик, что им мож¬но обмотаться с головы до ног.
Аленка упорхнула к зеркалу.
Сестре - панно, красивое, из кусочков меха сделано.
- Надо было тебе деньги тратить,- ворчит Зина.
- Ты только Верке не отдавай,- предупреждаю я. - Для нее у меня само собой есть.
Но знаю, что предупреждаю напрасно. Такая уж у меня старшая племянница - все выцыганит у матери. И откуда это - в нашем роду вроде не было. Может, отпечаток про¬фессии - она в торговле работает. Кооперативная кварти¬ра, всего в ней хватает, а Верка тащит и тащит. Муж - ви¬дел я его всего один раз - был наладчиком пианино, так она его погнала на автобус - зарабатывай, мол, деньги.
- А Василий где?
- Спит. Ждал-ждал тебя, чекушку уговорил и улегся. Он слабый стал, Валер, на водку. Стареет.
Спит и ладно. А то бы сейчас: "Давай разливай! Не хо¬чешь со мной, да, зазнался!" Шум, гром, пьяные пустые раз¬говоры. Сколько помнил Василия, трезвым не видел его ни разу. И иногда думаю - какие же силы потратила Зина, живя с ним, чтобы дом вести, дочек на ноги поставить. Да и мне, в нищей моей юности, чем могла помогала.
- Куда сейчас? - спрашивает сестра. Знает, что в столи¬це я бываю или по делам, или проездом.
- В Чебоксары, там у нас семинар.
- От Павлово это далеко?
- Кажется, нет. Аленка, а ну-ка, дай географический ат¬лас.
По карте выходит километров двести.
- А зачем тебе Павлово?
Сестра задумывается. Потом говорит:
- А ты знаешь, что в Павлово наш дядя живет?
Сказанное не сразу доходит до меня.
- Что еще за дядя?
- Дядя Коля, родной брат матери.
Вот те раз!
- А... почему же я о нем никогда не слышал?
- Да так... Как уехал он в сорок девятом, так и порва¬лось все.
- А откуда ты знаешь, что он в Павлово? - что-то, ка¬жется мне, недоговаривает сестра.
- Он тете Марусе пишет.
Я молчу, соображаю. День заезда на семинар - поне¬дельник. Сегодня пятница. На дворе осень - с билетами про¬блем не должно быть.
- Билет я тебе на завтра на пять взяла,- читает мои мыс¬ли сестра. Я не удивляюсь, слишком хорошо она меня зна¬ет. - До Горького, а там час автобусом.
Признаться, планы у меня на эти дни были другими. Повидать друзей, походить по магазинам - жена заказов надавала.
- Что тебе надо купить в Москве? Ты списочек оставь и деньги.
- Ну, Зин, ну, сестренка, - я растроганно и неловко чмо¬каю сестру в щеку. - Куда Кулешовой до тебя.
- Это кто еще?
- Да так, телепатка одна.
Утром меня бесцеремонно будит Василий. Сестры уже нет, она поднимается в пять утра - два часа на дорогу. Трам¬вай, автобус, метро. Я иногда удивляюсь, неужели нельзя работу поближе найти.
- Привыкла,- объясняет сестра,- четверть века на фаб¬рике.
Недавно медалью ее наградили "За трудовую доблесть". Я горжусь, я-то знаю, чего это ей все стоило.
- Ты что, спать сюда приехал?! Давай-давай, поднимай¬ся.
- Василий, еще восьми нет - магазин закрыт.
- Для меня открыт. Эт-та моя Москва!
Приходится вставать. Впрочем, сейчас финансирую его
и наверняка полдня не увижу. Вытаскиваю червонец.
- Не надо. Ты пока закусь приготовь.
И исчезает.
Это что-то новое. В прежние приезды Василий стрелял у меня безбожно, да и Зинка держит его в черном теле.
Не проходит и получаса, как Василий возвращается с бутылкой.
- Василий, ты сейчас в каком министерстве работаешь? - выражаю я изумление.
- На хлебовозке.
Все становится ясно. Водку дала продавец ближайшего гастронома, куда он поставляет хлеб, а деньги... деньги тоже от хлеба.
- Понятно, - говорю я Василию. - Грузчики на хлебоза¬воде дают на три-четыре ящика больше, чем записано в накладной. Ну а в магазине за эти ящики ты получаешь на¬личными. Так?
- Во, угадал.
- Засыпешься - три года.
- Шиш,- говорит Василий,- Я и с охраной делюсь. Ну чего телишься, наливай. Я в отгуле нынче.
Я разливаю и, дождавшись пока Василий опрокинет свой стакашек, лицемерно вздыхаю:
- Эх, жалко, улетаю я в обед. Сам знаешь, как в само¬лет - выпивши не пустят.
Раньше бы Василий не отстал от меня - пей и все. А сей¬час, похоже, даже доволен - больше достанется. Торопясь и расплескивая, наливает еще.
Я гляжу на его красное опухшее лицо, помутневшие глаза, наполовину уже седые волосы и вспоминаю летний день, когда Зина со своим мужем, с ним то есть, приехала в деревню.
Широкоплечий веселый парень в тельняшке, с лопата- ми-ручищами сразу полюбился мне. Он подарил мне неви¬данный фонарик-жужжелку, вместе с отцом перекрыл све¬жей соломой крышу избы, а потом вообще подвиг совер¬шил - опустился в колодец и отремонтировал его. Заодно выбросил оттуда новенькое цинковое ведро, неделю назад упущенное мной. За ведро мне уже влетело, и я пожалел, что Василий не приехал чуть-чуть раньше.
Я даже спать порывался на сеновале вместе с Зинкой и Василием, но сестра, не церемонясь, оттуда меня выперла.
А пил как! Ведрами, и никакой хмель его, казалось, не сокрушит.
Но, как говаривал мой отец, "нет молодца, чтобы одо¬лел винца".
Когда я ухожу, Василий уже дремлет, грузно навалйв- шись на стол. Проспавшись, он опять пойдет в магазин и опять купит вина - и так будет до тех пор, пока не кончатся деньги.
И пока не кончится жизнь...
На материке я езжу только поездами. Люблю сидеть у окна, слушать перестук колес и смотреть, смотреть на ти¬хие поля, зазолотившиеся перелески, на белые церкви, при¬зраками мелькавшие на дальних холмах. Соскучился я по этой земле.
И хотя уже давно не пишу стихи, как-то сами собой на¬чинают складываться строки:
"Мне снятся все чаще и слаще - боюсь даже' веки раз¬нять - поляны с травой настоящей и звонкий сквозной березняк. Я думаю: что за провинность меня завела в эту даль - где радость бедней вполовину и вдвое печальней печаль?.."
Громада Горького, вольно раскинувшегося в долине, поражает меня. Эх, было бы время - побродить, посмот¬реть.
Надо торопиться. Вперед - к дяде Коле. Кто он, этот неожиданно объявившийся родственник?.. Что он расска¬жет мне о моей матери, слишком рано ушедшей из этой жизни, о моем детстве? Подгоняемый нетерпением, от Горь¬кого я беру такси. Смешно, но это удовольствие обходится мне почти вдвое дешевле, чем от Домодедово до Москвы.
- Переулок Кирпичный, дом семь, не подскажете? - обращаюсь я к седоголовому грузному, рослому мужчине лет под шестьдесят. Присев на корточки, он докрашивал дверь гаража, и мои слова заставили его распрямиться.
- А кто вам нужен?
- Николай Федорович Щедрин.
Какое-то мгновение, охваченный догадкой, я вглядыва¬юсь в его спокойное усталое лицо и...
- Валерка, что ли,- неверяще выдыхает дядя.
И крепко обхватывает меня.
Как, как мы смогли угадать друг друга! Ну я-то ладно - ехал к нему, ждал этой встречи. А он?!
- Я гляжу-гляжу,- после улегшейся суматохи в кото¬рый раз рассказывает дядя Коля,- что-то знакомое в лице. Ну прям Нюра-покойница. И сердце, сердце как током - племяш.
И опять счастливо обнимает меня. И в этой искренно¬сти, открытости я опять угадываю наше родовое, и мне ста¬новится легко, будто попал я в свою семью. Родня.
Жена его, тетя Тина, вовсю хлопочет, собирая на стол. Пошептавшись с ней, дядя Коля поднимается:
- Я сейчас, на минуточку.
Идем вместе. Не могу я отпустить его - столько вопро¬сов! И просто - хочу на него смотреть.
В магазине расплачиваться я ему не позволяю. По об¬становке дома, по одежде понял: не густо живут. Знаю я эти стариковские пенсии.
- Ну смотри,- смиряется дядя Коля, и что-то гаснет в его лице.
И хотя по магаданскому времени уже утро, сна у меня ни в одном глазу. И долго, как на исповеди, рассказываю о своей жизни. Ни с кем, даже с сестрой, не говорил так ни¬когда.
А дядя Коля спрашивает и спрашивает, как будто всю жизнь мою до самой мелочи хочет понять и узнать.
- Дядя Коля,- осторожно начинаю я о самом главном,- а как же так получилось, что мы только сейчас встрети¬лись?
Лучше бы я не спрашивал.
... Листок, вырванный из ученической тетради, мелко исписан химическим карандашом. Отдельные буквы расплы¬лись, стерлись. Это письмо моей матери, незадолго до ее смерти:
"Жизнь наша не дюже веселая, Коля. Я уже третий ме¬сяц не встаю, и кружку воды некому подать. Видно, уже не встретимся. И Валерий мой без меня тоже не жилец. Боже, и зачем я его только рожала".
Потрясенный, я поднимаю глаза на дядю Колю. Ниче¬го, ни одной мелочи не осталось мне от мамы, и вдруг это письмо... как с того света.
- Я тогда сразу собрался и поехал к вам. Нюру уже по¬хоронили. Что творилось у вас дома - не расскажешь. Вас четверо - мал мала меньше. Голодные, грязные... Тебе чуть больше года было...
- Четверо? - вопросительно смотрю я на него. - У меня две сестры.
- Была еще Мира - года на три старше тебя. Она в тот же год умерла. Ошиблась Нюра. Не выдержал я тогда, - продолжает он, - обидел Мишу, убийцей прилюдно назвал. И уехал. И с тех пор все. Потом-то я понял, что не прав был. Не прав. Вас вытягивал отец, сутками на работе про¬падал. А сам-то инвалид. Какой уж тут уход за больной.
Мы бы, наверное, помирились, да тут еще удар. У нас- то с Тиной к тому времени уже четверо ребятишек было. А в день на всех иногда стакан жмыха да лепешки из мяки¬ны с корой. Про одежонку, обувку - и не говори. Из голе¬нищ своих сапог придумал я им сшить тапочки - на все времена года. И вот, помню, сижу, шью, а сосед заходит, посмотрел и спрашивает:
- А сапоги сможешь стачать? Заплачу.
- Было бы из чего,- говорю.
Принес он материалу. Сшил я ему, не помню, пар шесть или семь. И откуда же знать, что кожа та - ворованная. Как соучастнику, дали мне пять лет, и на ордена не посмотре¬ли. Тогда с этим строго было. Ну, а после отсидки и гор¬дость, и стыд; словом, откачнулся я от всех. Да и они, - усмехнулся он, - не очень-то стремились... Отец твой партийный был, зачем ему в анкетах такой родственник...
Так и не спали мы в ту ночь. А там рассвет забрезжил за окнами, и уже пора было мне собираться. До Чебоксар я решил добираться на "Ракете". Мы потихоньку шли через сонный утренний город. Дядя Коля часто останавливался, виновато поглядывал на меня, передыхали. Я знал, что он перенес инфаркт.
- Эх, посмотрела бы на тебя Нюра, - в который раз ска¬зал он уже на пристани. - Ну неужели нельзя им оттуда хоть одним глазком на деток своих, а, Валер?
Я молчал.
- Ну ладно. Вот скоро увижу ее - сам расскажу.
- Ну что вы, дядя Коля. Вам еще жить да жить.
Ни он, ни сам я не верили сказанному.
Матрос бросил сходни, и редкие пассажиры пошли на посадку.
- Деньги-то, деньги у тебя есть? - засуетился дядя Коля. Вчерашние неизрасходованные бумажки толкал мне в ла¬донь.
- Дядь Коль, - горло у меня перехватило, и я ткнулся лицом в его колючую щеку. - Мы обязательно, приедем... в отпуск, посмотрите на моих...
- Дом твой - хоть весь занимай. А пляж какой летом... золотой, Валера. На югах разве так...
И что-то еще, беспомощное, срывал с губ холодный речной ветер.
Отдали швартовы, и "Ракета", разворачиваясь, медлен¬но пошла на стрежень реки.
Удалялся причал, на котором, прощально подняв руку, стоял старик в старом черном пальто. Так неожиданно об¬ретенный родной мне человек.
Вцепившись в поручни, не отрываясь смотрел я на него. "Ракета" поддала ходу, и вот уже отодвинулся берег, при¬чал, черная одинокая фигурка, и не взглядом - сердцем уга¬дал я последний прощальный взмах.
...В Москву я опять возвращался поездом. Соседями моими оказались тоненький совсем юный парень и смеш¬ливые, шумливые девчонки. По туристическим путевкам ехали они из Удмуртии во Францию.
И, конечно же, всю дорогу распевали песни. Особенно
хорошо пел Володя.
- Володя, Володя, - стали просить девчонки, - а спой
нашу.
Володя не отказывался. Специально для меня он пере¬вел, о чем песня:
- Если у тебя в доме праздник и у души вырастают кры¬лья, вспомни, где сейчас твой брат. Не холодно ли ему, не грустно... Вспомни свою сестру - весна ли в ее сердце. Всех родственников, далеких и близких, созови в дом, на свой праздник. Никого не забудь. Ведь они - родная твоя кровь.
Как он пел!
И без перевода я бы понял - о чем. Была в песне трево¬га за близкую душу, тоска птицы, отбившейся от стаи, боль ручья, пробивающегося к реке...
Я отвернулся к окну и снова увидел, как неумолимо отлетает в заплаканную дождями даль стариковская фигур¬ка в длинном черном пальто. Вот она становится меньше, меньше, превращается в каплю и исчезает совсем.
Капля родной крови.
...С московскими заказами моими Зинка справилась от¬лично, даже слишком. Ворох пакетов, коробок, свертков возвышался в углу прихожей.
Как же я это повезу?
Верка, старшая племянница, примчалась сюда прямо с работы. Если что не возьму - ей останется. Ну что ж - при¬ятно доставить человеку радость.
Я стал перебирать покупки, освобождая их от коробок, бумаги, откладывая не очень нужное и громоздкое.
Зинка помогала мне упаковывать чемодан.
О дяде Коле я рассказал ей еще вчера. Она помолчала, а потом мягко посоветовала:
- Ты не суди их, Валер! Нам сейчас их не понять.
Судить-то как раз я никого и не собирался. Но иного,
видно, старшая сестра, верная хранительница наших семей¬ных традиций, и сказать не могла. Она не подозревала, что существует иное.
...Торопясь сами и меня подхлестывая, вприпрыжку помчались дни, недели, месяцы. Время от времени от дяди Коли приходили письма, где он передавал всем приветы и рассказывал о своей жизни. Я отвечал ему в том же духе. Поговорил я и с сестрой, по телефону.
- Я тебя понимаю, - невесело говорила она в трубку, - но жизнь сейчас такая, Валер. Мы хлебнули, помнишь, пусть хоть наши дети порадуются.
Голос ее звучал отчетливо, будто между нами и не шесть тысяч километров с хвостиком. Раньше этому факту я не придавал значения, теперь только дошло, как далеки мы друг от друга.
- Ты тоже хочешь радоваться жизни? - поймал я за ру¬кав сына. С футбольным мячом в руках он уже собирался на улицу. - Ну, готовься, поедем в отпуск... на Волгу, к дяде.
- Сейчас? - Сын отбросил мяч и уже порывался выта¬щить чемодан.
- Да не сегодня, Вань. Недельки через две - иди гуляй.
Говорил с ним, а сам поглядывал на жену. У нее были
свои планы на отпуск, и Павлово в эти планы не входило. "Сложно добираться, незнакомые люди, там плохо со снаб¬жением... чем детей кормить будем?"
- А где сейчас хорошо, Люд. И в Молдавии за мясом в очереди постоять надо, а в Крыму что - забыла? И потом - я же обещал приехать.
- А я хочу отдохнуть. Там хоть мама поможет - устала я.
Дело дошло до слез, и мы полетели в Молдавию. Съез¬дили и на Черное море, и у друзей в Киеве погостили - северный отпуск большой. Загорали, купались, наедались впрок витаминов, в дождливые дни отсыпались.
И однажды мне приснилось, будто со сцены громадно¬го концертного зала голосом давнего моего попутчика и на его языке пел дядя Коля. И как тогда горькое и одновремен¬но сладкое чувство подкатило к сердцу и, наверное, я всхлипнул во сне, потому что жена разбудила меня и веле¬ла перевернуться на другой бок... Сон переменится.
А дома, перебирая накопившуюся за отпуск корреспон¬денцию, я увидел письмо из Павлова.
Уже адрес, написанный не угловатым стариковским, а незнакомым округлым почерком, заставил насторожиться: "У нас горе, Валерий Михайлович, 22 августа умер папа. Вечером копался в огороде, потом сел на скамеечку. Мы думали, уснул. Мама пошла звать на ужин, а он уже мерт¬вый... А он до последнего все ждал вас в гости... Вот Вале¬ра приедет, посмотрю, какие там у меня внуки на Севере есть... Две комнаты наверху для вас велел убрать и никому не разрешал заходить..."
Я не суеверен, но сразу же вспомнил сон и понял, что то была последняя весть от дяди Коли.
Он со мной, значит, попрощался.
Перечитала письмо и жена, виновато помолчала, вздох¬нула:
- Ну что же теперь делать, Валер...
- Как что, - хрипло выдавил я,- продолжать радоваться жизни.
Примерно в тринадцать тридцать по местному времени старпом китобойца "Звездный" Иван Иванович возвращал¬ся с берега. Был он слегка подшофе - кореша встретил, когда-то вместе в Новую Зеландию ходили, но подшофе так, самую малость. Ни со стороны, ни вблизи ни за что об этом не догадаться... Несмотря на молодые еще годы, ходил стар¬пом так, будто каждой ногой печати ставил, говорил редко и медленно, а действовал хотя и быстро, но опять-таки по¬сле некоторого раздумья.
За это да еще за феноменальную силу его Иван Иваны¬чем и звали. В прошедшее воскресенье китобои с торгаша¬ми в волейбол схлестнулись, на пять ящиков пива. Играли торгаши лучше, да это и понятно - на их сухогрузе свой спортзал имелся, хоть весь рейс тренируйся. Но пива кито¬бои хотели больше, и потому игра шла на равных. Особен¬но когда на первую линию, к сетке, выходили старпом и радист и маркони выбрасывал старпому короткий, точный и такой низкий пас, что чужая защита и глазом моргнуть не успевала, как мяч гвоздем втыкался у ее ног.
Рядом с площадкой блестели рельсы заводской узкоко¬лейки, и договаривались в ту сторону не бить, но в горячке игры договор попрали, и был момент когда, поднимая "мер¬твый" мяч, Иван Иваныч с криком "Советский штурман рель¬сов не боится" на рельсы эти грудью и бросился.
Мяч отбили, партию выиграли, и только тогда старпом нашим просьбам внял и задрал тельник. И мы ничего не увидели... так, розовая полоса поперек бочкообразной гру¬ди.
- Н-да, - оценили соперники и пять ящиков выставили беспрекословно, а сначала, наверное, зажать хотели. Но и китобои в грязь лицом не ударили, торгашей на борт при¬гласили да еще и брикет вяленой корюшки выставили к пиву.
Протопал-пропечатал Иван Иваныч проходную порта, а тут в аккурат у третьего причала толпа рыбаков и мяука¬нье кошачье слышится. Отчаянное, как SOS.
Старпом в толпу внедрился, смотрит - метрах в шести от берега между высоченными бортами двух "бармалеев" кошка плавает, совсем котенок, и по стальной обшивке ца¬рапает.
С берега и палуб советы подают, но в воду никто не лезет: холодная в ноябре водичка в Охотском море.
Иван Иваныч тоже в море бросаться не стал, оглядел¬ся, увидел в стороне к погрузке приготовленный штабель досок, разворотил его играючи и запустил одну корабли¬ком под днище траулера. А кошка, умница, все поняла и, когда доска с ней поравнялась, цап-царап и оседлала ее.
А дальше прибой вынес к причалу доску с кошкой, и сердобольные рыбообработчицы утащили ее отогревать. Старпом тоже собрался путь свой продолжить, его короб¬ка у седьмого причала обреталась, но тут какой-то мужи¬чонка в форме за рукав его прихватил.
- А доску? - говорит.
Доска тем временем опять в море отплыла, и Иван Ива¬нович плечами пожал, но мужичонка пуще прежнего в ру¬кав вцепился и заблажил:
- Держи вора!
Отмахнулся от него старпом как от мухи, но сил не рас¬считал - вохровец кувыркнулся с причальной стенки. Для рыбаков опять развлечение - бедолагу вытаскивать.
Развлечением, однако, не кончилось. Пострадавший рапорт подал по команде, и... завели на Иван Иваныча дело. Трудно сказать, чем руководствовался следователь - оче¬редная кампания или, может, тоже на бутылку с кем поспо¬рил, а скорее всего, не понравился ему лично при первой встрече сам Иван Иваныч.
За точность не ручаюсь, но разговор так примерно про¬исходил...
После всякого рода процедурных вопросов - родился, учился, судился - "следак" пугнуть захотел и прямиком в лоб: вам грозит статья такая-то за попытку хищения и еще такая-то - за нападение при исполнении...
Иван Ивыныч подумал-подумал, а потом сочувственно спрашивает:
- Вам что, делать нечего?
И, на беду свою, угадал!
Ну, вправду, нечем было заниматься в этот день начи¬нающему следователю, студенту-заочнику Юрию Юрьеви¬чу. Серьезных дел ему как-то еще не доверяли, а тут слу¬чай подвернулся. И нахала проучить надо - на кого он это хавку раскрывает! Власть распирала Юрия Юрьевича: вче¬ра он был слесаришкой Юркой, за пузырем для старших бегал, а сегодня ого-го!
Не портной был Юрий Юрьевич, а дело на старпома сшил.
Почти полгода работал, китобоец в море дважды выхо¬дил без своего старпома - визу не открывали, а весной суд состоялся.
И присудили Иван Иванычу, учитывая его упорное не¬желание раскаяться и признать свою вину, два года условно!
Самое страшное, что с китобоя списали, товарищей потерял Иван Иваныч. Скорее всего, они и раньше товари¬щами только притворялись, а все равно обидно. Но нашлись и хорошие люди - посоветовали, подобрали адвоката опыт¬ного. И года не прошло, другой суд, более высокий, вчи¬стую оправдал старпома, во всех правах восстановил и за¬одно веру было утерянную в нашу социалистическую спра¬ведливость вернул.
Веру Иван Иванычу вернули, а на китобоец он не вер¬нулся. Перешел даже на другую базу, на обыкновенный рыбацкий сейнер.
Рыбацкая жизнь к воспоминаниям не располагает. Схо¬дили мы к Австралии, а потом в Чукотское море и в Ледо¬витый океан - надо было чукчам праздник кита обеспечить. Хотя, между нами, обеспечивали мы не чукчей, а зверо¬фермы и колотили в год не меньше сотни кашалотов вопре¬ки всем международным конвенциям и соглашениям. Но наше дело маленькое: прикажут - делаем. Забыли, словом, о старпоме.
И вот после удачной экспедиции в Чукотское море бе¬жали мы домой в Находку.
И уже после Лаперуза маркони дверь рубки открыл и зовет:
- "Туркмения" просит помощи!
Крутнул верньер, и четко послышалось:
- Пожар на борту. Всем судам в квадрате... просим ока¬зать помощь! На борту дети!
Мы далеко, к нам не относится и остается, затаив дыха¬ние, слушать, как развиваются события.
- "Вашгорск" принял! Уточните координаты! Похоже, я рядом!
- Что "Вашгорск", - пробурчал наш капитан, - сейне- ришко. А там человек триста!
Выясняется, что сейнер находится в двух часах хода от горящего теплохода. Капитан "Туркмении" решает:
- Высаживаю детей и часть экипажа на плавсредства. Огонь распространяется на верхнюю палубу!
Уже известно, что там (теплоход терпит бедствие в шестидесяти милях от мыса Поворотный) волнение три балла. Не страшно, но дети...
Еще полчаса - все в шлюпках и ботах. Огонь охватил надстройку!
Еще час - подошел сейнер. Да, теперь поднять всех на борт тоже не простая задача.
В эфире тесно. Откликнулись плавбазы "Прибалтика", "Советская Бурятия", "Рыбак Камчатки"...
Капитан "Прибалтики" предлагает пересадить детей к нему! Капитан "Вашгорска" в резкой форме:
- Вы что, того... ночью - детей! Иду на Находку!
- Это что же он, в трюм их?.. Но прав, прав, - вздыхает наш дед.
Подошли спасатели, начали тушить.
Потом мы уже узнали, что "Туркмения" осталась на пла¬ву, а "Вашгорск" благополучно доставил детей в Находку - 292 школьника!
- Э-э, - кричит нам радист. Капитан-то на "Вашгорске" Иван Иваныч!
- Ну! - изумляется дед, - то-то я чую голос похо¬жий.
Потом мы слышали, что за эту операцию Иван Иваны¬ча наградили орденом. И еще доходили слухи, что на борту сейнера не терпит капитан никакой живности. Особенно кошек.
Ну что ж, на море что ни судно, то свои правила, и у каждого свои странности. Но если когда кричит кошка ли, другая ли живая душа - надо помочь. Что бы там не думал по этому поводу Юрий Юрьевич.
Хотя сейчас он уже в чине старшего советника юсти¬ции и возглавляет городскую прокуратуру.
Молоковозку я засек километра за три. Подпрыгивая на проселочной дороге, она направлялась к шоссе. Как буд¬то яркая оранжевая капля стекала с зеленой плоскости по¬вернутого ко мне поля. Минут через пять, оставив на пере¬крестке жирную грязь, она повернет к городу.
Три километра... Чем выше скорость, тем дальше дол¬жен смотреть водитель. Если бы я проходил перекресток после молоковозки, обязательно бы учел грязь от нее, а расходясь встречными курсами, взял бы ближе к осевой, освобождая себе на всякий случай место для маневра. По утрам из деревень нередко выезжают или под легким хмель¬ком, или после вчерашнего...
- Всегда оставляй себе время для принятия решения и место для маневра, - насмешливо поучал меня хирург в те далекие дни, когда я первый раз попал в его маленькую боль¬ницу в Понырях. - Ты вот пошел на обгон телеги как мало¬подвижного объекта, а не учел того, что лошадь испугает¬ся, а конюх незнаком с Правилами дорожного движения... да что там незнаком - ему просто чихать на них.
Хирург был шахматист, но правила его подходили и для дороги. И вообще для жизни.
...Стрелка спидометра плясала на ста двадцати.
Модернизированный, с форсированным двигателем "Иж-Планета-Спорт" легко мог бы дать и больше. Но я не хотел рисковать: на шоссе еще лежала утренняя роса и на скорости заднее колесо ощутимо погуливало. Непередава¬емое чувство - будто я оседлал дикого, рвущегося из-под меня коня. Первобытная радость силы и свободы - вот чем был для меня мотоцикл, вот что ледяным душем смывало с меня накипь жизни. Час гонки по скоростному рокадному шоссе, и я возрожден, как писано, "для битв и для молитв".
- Сколько это может продолжаться,- говорила жена, и близкие слезы стояли за ее словами. - Тебе уже к сорока, солидный человек, двое детей... Всю жизнь ты меня муча¬ешь этим чудовищем, - и она с ненавистью пинала маши¬ну, отчего переднее колесо вдруг начинало медленно, сияя никелем спиц, вращаться.
- А ну-ка, - бормотал я, опускаясь на корточки, - толк¬ни еще раз: не люфт ли?
Конечно, мне было жаль ее. Конечно, я понимал, что не к лицу уже мне чертом носиться по улицам и дорогам, сшибать кур (было, было), в грязи и пыли заявляться до¬мой, когда о тебе бог весть что думают. Но поделать с со¬бой я ничего не мог.
Сильнее, чем пьяниц водка, картежников преферанс, рыбаков река, тянул к себе мотоцикл.
А началось все страхом.
Мне было лет восемь, когда прямо во дворе сбил меня пьяный или неумелый - в данном случае это не имеет зна¬чения - мотоциклист. И хотя дело обошлось царапинами, грохочущий, черный, пропахший бензином обидчик внушил такой невообразимый ужас, что стал серьезно мешать мне жить. В кошмарных снах мотоцикл сбивал меня вновь и вновь. На улице, с кем бы я ни был и о чем бы ни разговари-вал, заслышав мотоциклетный треск, шарахался в сторону. Удержаться было свыше моих сил.
Мотоцикл стал моим проклятьем, страх отравлял все радости, и надо было что-то делать.
Победить страх можно только оседлав его.
Я записался в кружок мотоциклистов.
Научился сносно водить старенький "Ковровец", но этого мне казалось мало.
Стал напрашиваться на соревнования.
Заработал, как шутила жена, одну маленькую медаль и неисчислимое множество травм.
Спорт я оставил, страх прошел, но с мотоциклом рас¬статься не торопился. Все казалось, что отпусти я его, про¬шлое опять кинется на меня.
Мои сверстники приобретали магнитофоны, кутили в ресторанах, ездили на юг - я покупал мотоциклы и запча¬сти.
...Утреннее шоссе просыпалось. С легким щелком про¬летали мимо "легковушки", ухали, направляясь в карьер, самосвалы, важно прошелестел автобус.
У развилки дежурил мой старый знакомый сержант
Пантелей. И сбавил скорость. Не потому, что боялся его - уважал. Как-то, пару раз меня оштрафовав и не добившись воспитательного эффекта, он разложил передо мной карту города и предложил:
- Слушай, давай как мужик с мужиком.
- Давай, - весело согласился я.
- Ты на Мясникова сколько шел?
- Без протокола?
-Ну...
- Минимум восемьдесят.
- Отсюда выскакивает малыш. Тут садик, он в дырку - и бегом.
Я пожал плечами. Ушел влево, вот и весь маневр. Для мастера спорта семечки.
- А если встречный?
- Три венка.
- Почему три?
- От работы, от соседей и от тебя.
- Я тебе дураку веник не брошу! А если и отсюда одно¬временно ребенок?
- Как это?
- Ну так. Друг другу навстречу. Что - не может быть?
Я задумался, представил ситуацию и признал:
- Сложно.
На Мясникова я больше не нарушал, сдерживался.
А когда однажды вслед за курицей с реактивной скоро¬стью вылетела на совершенно пустынную улицу женщина и, обходя ее, мотоцикл мой промчался по плетню, по ого¬роду, я вообще перестал гонять. Только в исключительных случаях.
Я приручал машину, а она, похоже, меня.
- Привет! - издали поздоровался со мной Пантелей, под¬няв руку. Его цвета яичного желтка "Урал" выглядывал, за¬маскированный травой, из кювета. Уловка для чужаков: Пантелей на этом месте дежурит уже лет десять.
Я тоже поднял левую руку и, управляя одной, лихо раз¬вернулся так, что щебень у обочины - заехал-таки - брыз¬нул веером. И пошел, набирая ход. В зеркало заметил, как выкатился на полотно "Урал". Это была наша обычная ут¬ренняя разминка. Почуяв свободу, зверь подо мной зары¬чал и кинулся вперед, глотая дорогу.
- Послушай, Люд, - сказал я однажды жене, - а ведь если бы не мотоцикл, мы бы и не встретились. Помнишь...
Я возвращался в Поныри вечером. И встретил у посел¬ка стайку девчат, видно, с электрички.
- Кого подвезти? - лихо крутнувшись на место, пред¬ложил я.
- Меня, меня, - наперебой загалдели они.
Самая смелая уже уселась сзади, и я поддал газу. Под¬бросил пассажирку до ближайшего села и вернулся за сле¬дующей.
Последняя - небольшого росточка, белые волосы до плеч, в руках тяжелый портфель - отказалась.
- Спасибо, я дойду.
- Тут волка видели, - припугнул я.
- Мне далеко... В Брусовое.
- Довезу и далеко, мне все равно обкатывать мотоцикл, так что соглашайтесь.
Двадцать километров мы пролетели одним махом. Но, наверное, в первый раз это меня не обрадовало... хотелось ехать и ехать, чтобы ты, пугливо бойкая на ухабах, крепко обнимала меня.
Я мчался назад, беспричинная радость пела в душе, и даже то, что, страшно сверкнув глазами в свете фары, ша¬рахнулась с дороги большая серая собака, обрадовало - вы¬ходит, не соврал насчет волка.
Потом мы встретились на каком-то семинаре, и я стал ездить в твое Брусовое каждый вечер. И если тебя не было в школе, разыскивал в клубе, в домах учеников, и мы воз¬вращались в твою маленькую тесную комнатку, где пахло свежей побелкой, мятой и полевыми цветами.
Боже, как я тебя любил!
Это уж потом узнал, что любил тебя не я один...
Я смотрел вперед и ничего не видел под носом.
А когда увидел - было слишком поздно.
- Если бы и знала,- плакала ты. И тут же страстно кля¬лась: - Нет, для меня был только ты, только с тобой...
Все это выяснилось, когда мы из-за идиота-педиатра едва не потеряли сына. И общая боль, а потом и радость соеди¬нили нас - не разорвать.
Места для маневра не оставалось.
И ничего не остается - как только клясть судьбу за то, что не свела нас раньше.
Кто виноват... Я поворачиваю на себя ручку газа.
Шоссе вздрагивает и ныряет под колесо...
Однажды жена подсунула мне газету. Под заголовком "ГАИ предупреждает" курсивом было напечатано:
"В последние месяцы на дорогах района участились слу¬чаи дорожно-транспортных происшествий со смертельным исходом. Так, шестого марта на участке Поныри - Курск водитель мотоцикла превысил скорость, не справился с управлением и выехал на полосу встречного движения. В результате столкновения с такси мотоциклист пронзил лобовое стекло, пролетел через салон такси и, выбив зад-нее стекло, упал на багажник бездыханным. Пассажиры не пострадали".
- Ну и что,- сказал я,- Пассажиры-то не пострадали.
- Дурак,- кратко заключила жена.
...А вот и моя старая знакомая - молоковозка. Какой-то белый туман едва уловимым шлейфом мелькнул за ней.
На подъеме легко обхожу автобус. За стеклами машут ручонками дети. Наверное, едут в пионерлагерь.
Й вдруг - огромное белое пятно на все шоссе. Не лужа - целое море!
Будто по льду, боком понесло мотоцикл. Тормозить нельзя - всем корпусом, отчаянными движениями руля ста¬раюсь удержаться, не грохнуться здесь, на виду у автобуса: испугаю детей... что от меня останется на такой-то скоро¬сти?!
Навстречу - черти тебя несут! - выныривают "Жигу¬ли". Это все. Не верю! Пронзаю такси... Обещал младшему в кино. Газ!!! Руль на себя!
Нечеловеческим усилием поднимаю переднее колесо и чувствую, как зверь подо мною отрывается от земли... пре¬вращается на миг в птицу. Легкий щелк заднего колеса по крыше "жигуленка", и я - невероятно! - приземляюсь на обе точки.
...Я сижу на обочине. Мотоцикл на боку. От него валит пар, как от заморенной лошади. Останавливается автобус. Возвращаются "Жигули". Водитель, маленький, в красной тенниске, с раззявленным от крика ртом, подбегает ко мне, зачем-то хватает за грудки и неумело тычет кулаком в лицо. Наверное, он подонок - нельзя бить в такую минуту. Но он первый человек мира, в который я вновь вернулся. Я не хочу о нем - первом - думать плохо. Я растроганно смотрю ему в глаза, и он опускает руки.
Высыпали из автобуса дети, и один, самый смелый, чем-
то смахивающий на моего Ивана, с уважением спрашива¬ет:
- Вы циркач, дядя?
Я мотаю головой. Да, я циркач. Я всю жизнь циркач, клоун, шут! Я выдумал себе страх и тешил его, тешился им. Два колеса, цепь и мотор - это же до какого идиотизма надо докатиться, чтобы всю жизнь - не мою, хрена ли моя жизнь! - на них поставить!
- Успокойся! - Рука Пантелея лежит на моем плече. - Все нормально.
Мир начинает приобретать резкость. Я с усилием раз¬жимаю губы:
- Там... молоко.
Сержант коротко кивает. Понял, мол, приму меры.
» Тогда я поднимаюсь, так же, как моя жена час назад, пинаю мотоцикл и иду в город.
Я иду домой, не знаю к какой, но другой жизни. Но - мама моя! - как же тяжела и бесконечна эта моя дорога.
Такая беспечальная у Савелия жизнь - самому не ве¬рится, не сон ли? Хорошо еще, что покойный дед Проко- фий научил явь ото сна отделять. Очень даже просто: на¬жми кончиком пальца на глазное яблоко и все предметы и люди вокруг, если они взаправду, двоятся.
- А сновидения, - внушал Прокофий внуку, - они у нут- рях человека гнездятся и никакого касательства к глазам, хучь ты их выколи, не имеют. Вот глянь ты, глянь на меня, ну,каково?
Савелий нажимал, глядел и убеждался. Два деда Про- кофия четырьмя руками вертели две самокрутки и пара си¬них дымков - столбиком подпирали крышу сарая.
- А чевой-то не ешь? - Спохватывался дед Прокофий за ужином, заметив, как прижав грязную ладошку к глазам, уставился внук на невеличкую горбушку хлеба, хрусталь¬но посверкивающую крупицами соли. И хохотал до слез, до надсадного кашля, разгадав нехитрую уловку малого.
Прокашлявшись, говорил ласково:
- Потерпи трошки, Савушка. Зиме скоро капут, солныш¬ко, вишь, как играет. Овощ всякий, травка из земли попрет, рыбачить будем. А там и вообще жизнь наладится... Отец с госпиталя придет, тебя в школу отдадим - двухэтажную, окна - во, как в Панино.
- Нет ее в Панино, - остужал внук деда. - Немцы со¬жгли, забыл, что ли.
- Построим, - божился дед. - Еще лучшей сделаем, чем была.
- Да мне, - расходился он, - пяток мужиков и через месяц под крышу поставим.
Что правда, то правда. По всей округе знали столяра- краснодеревщика деда Прокофия. До войны редко какая изба не красовалась фигурными наличниками, да резными кры¬лечками, в хату войдешь - шкафчики, столы да тумбочки хоть на выставку. Очередь была к нему не меньше, пожа¬луй, чем сейчас в зубопротезный.
Но главной своей славы достиг дед Прокофий все-таки через балалайку.
Кажись, хитрый ли инструмент. Фанерный коробок, да гриф - тонкий и долгий, как лебединая шея с тремя тугими струнами. Но до того ладны и певучи были балалайки Про¬кофия, что из далеких сел приезжали за ними. Птицами выпорхнув из рук мастера, пели его балалайки на свадьбах и вечеринках, а то и на праздничных торжественных кон¬цертах.
Над тем, кто купил бы балалайку в магазине, а не зака¬зал у Прокофия, просто бы посмеялись. На одно лицо, уны¬лые, светложелтые казенные изделия рядом с дедовскими выглядели как девы-перестарки перед юными невестами. Дошло до того, что с фабрики этой приехал к деду сам ее главный технолог.
Он долго ощупывал, крутил, только что на зуб не пре¬бывал очередную дедову работу: выспрашивал, как он клей варит, да дерево доводит, а потом прямо предложил ему ехать в город. Квартира, мол, и все, как положено, сразу.
Но и дед отказался тоже сразу.
- Э-э, милок, - сказал он, - ничего ты не понял. Я же по заказу работаю = для человека. Вот приходит он, а я уже прикидываю - какие у него руки, да характер, да манера играть. Люди разные и балалайки разные, оттого у меня интерес к ним не тупится.
- А гитару или скрипку сделать можете? - спрашивал технолог.
- Гитара, - штука нехитрая, - пускался в рассуждения дед. - Грудь у ей большая, настроить на любой голос мож¬но. И не капризная, по этой же причине к дереву. А вот скрипка, скрипка... она особых хитростей требует. Но не было заказов, не было... не идет она в нашей местности. Как мандолина, кстати.
Гость уехал, намереваясь твердо перестроить фабрику на выпуск гитар, скрипок и мандолин исключительно, а деду, чтоб секреты его не пропали, пообещал подослать учени¬ков.
Но приспел сорок первый и фабрику перестроили на выпуск ящиков для мин и снарядов, а дед Прокофий на фронт ушел вместе со своими тремя сынами.
После тяжелой контузии под Майкопом деда списали подчистую и на него-то оставила тогда дочь трехлетнего Савушку и на смертном ее одре поклялся дед Прокофий, что будет жить до тех пор, пока Савушка на ноги не встанет.
На отца к тому времени пришла уже похоронная бума¬га.
Но бумаге этой дед Прокофий не поверил, как не пове¬рил и таким же извещениям о своих сыновьях. И Савушке пока ничего не говорил, благо еще гремела война, правда уже не на западе, а наоборот - на востоке, с японцами.
И надо же - по дедову сбылось. В сорок шестом вер¬нулся отец. Без орденов, без трофеев, зато костыли - лаки¬рованные, кожей обитые - ни у кого в деревне таких нет! - привез.
Жалко, что недолго на них проходил. Маленькую, на год всего, дала ему отсрочку военная смерть.
А Савушка уже в школу пошел. Какой там двухэтаж¬ную - в колхозном правлении отгородили досками две ком¬наты, вот и вся школа. Но все равно - школа. И у деда зака¬зы появились, и смотри-к, наладилась жизнь. Как солныш¬ко тогда засветилось в душе Савушки и с каждым днем все теплее и светлее от него становилось. Не обходилось, по¬нятное дело, и без тучек, но это так - тучка. Дунуло ветром и нет ее.
...Давно уже и деда нет, успокоился за деревянной ог¬радкой кладбища рядом с дочерью - сдержал слово, до ше¬стнадцати лет внука дотянул, и теперь солнышко Савушки- но не гаснет, а наоборот, ярче разгорается,
Вот квартира хорошая в совхозном доме, карапуз Тима носится маленьким вихрем по дорожкам и жена Лена - вы¬сокая, красивая, вообще одна такая в мире, хлопочет, на¬крывая на стол. Вот столярка его с деловитым гулом стан¬ков, запахом смолы, дерева, обитая серпантином стружек, наполненная голосами друзей и товарищей.
Вот сам, крепкий и здоровый, счастливый до неприли¬чия, плотник высшего разряда, в следующем году будет сту- дентом-заочником в лесотехническом институте.
Что еще?!
Ощущение полноты жизни и счастья настолько силь¬ны, что Савелий нет-нет, да и прижмет как в детстве паль¬цы к глазам.
И все вокруг, конечно, двоится, Тимка двоится, Лена двоится и эти две Лены встревоженным голосом спрашива¬ют:
- Ты что, глаз засорил? Дай-ка посмотрю.
Не во сне, значит, взаправду счастье.
Но вот вчера приходит с работы Савелий и жена его, единственная в мире Лена, говорит:
- Давай разводиться, Тимонин. Не люблю я тебя.
На вас когда-нибудь потолок падал?
Однажды увязался Савушка с дедом на работу. Брига¬дир привел их на склад, показывает - там щиты нарастить, там балку подкрепить - ненадежна стала, изогнулась, как пузо у старого мерина.
А балку прямо на глазах и повело. Дед Савушку в охап¬ку и вместе с ним к стене.
Бригадир отскочить не успел...
Ужас у Савушки остался еще и потому, что до того слу¬чая и дом, и стены, и потолок - все казалось ему несокру¬шимым, вечным. И первые дни Савушка даже спать не мог в комнате, на сеновал перебирался, благо август стоял.
И сейчас старый страх мутной волной качнулся в его душе.
- Ты чего это? - растерялся он. - Ну, задержались нын¬че, так лес привезли, а разгружать, сама знаешь, некому.
- Да причем тут это, - вздохнула Лена. - Ты хороший человек, но я другого люблю и... любила. Ты знаешь, кого.
Савушка поник головой. Так получилось, что однажды в первые ночи еще, жарко обнимая его, все на свете забыв, шепнула Лена:
- Вовка, милый, любимый...
Обнимала его, а представляла другого.
Пасмурными, новыми глазами взглянул он на Лену.
В другом свете предстали ее отлучки, недомолвки, присту¬пы раздражительности и холодности. И сами собой вдруг легли на стол тяжелые кулаки.
- Савушка, - печально проговорила Лена.
- Уйди! - выдавил он.
И сразу по-другому повернулась жизнь.
Тимку забрала теща, а Савелий ночевал у друга. Боялся не совладать с собой.
Но Лена пришла к нему сама.
- Понимаешь, Савушка, - обычным голосом заговори¬ла она и у него даже ноги дрогнули от близости, и от голоса ее и такого родного запаха волос. - Понимаешь, не хотят нас разводить, нет, говорят, оснований. Ты же больше зна¬ешь, подскажи, как написать заявление.
- А ты что - маленькая? - вскинулся,- Напиши, что изменял, пьянствовал, денег не давал, издевался над вами с Тимкой.
И развернувшись, ушел.
Вот как сказал, так судья на суде и прочитала. Слово в слово. А Савелия и спрашивать не стали - известно, что такой тип скажет.
- Как же вы так могли, - пробился потом к ней Савелий, - ничего не проверив!
- Иди-иди, - не в шутку рассердилась та, а то я сейчас еще тебя за хулиганство!
Савушка домой приехал, в ванну залез и, дождавшись пока она наполнится водой, полоснул себя бритвой по ле¬вой руке. Хорошая у него бритва, трофейная от отца оста¬лась, фирма "Золлинген".
Совсем не больно было Савушке.
Спасла его теща. Бог знает зачем приехала. Вызвала "скорую" - успели.
Через месяц совсем здоровым выписали Савушку.
Только солнышко его закатилось.
Но на месте его, свято место пусто не бывает, разгорел¬ся огонек нехороший. Жег он и жег Савушку, и днем и но¬чью покоя не давал. Пытался вином заливать его Савушка, но огонек от вина еще пуще полыхал.
- Пропаду, - сказал себе Савушка. - Бежать надо.
Пришел за чемоданом в бывший свой дом. После того
случая в первый раз.
Дома все оказались. Тима, увидев его, с радостным воп¬лем прыгнул на руки.
- Папка, папка, ты где так долго был. Ты больше не уйдешь? Мама, не отпускай папу-лю...
Лена озлилась, а теща от расстройства чувств заплака¬ла, она поступок дочери не одобряла.
Вытащил Савелий чемодан свой, еще из армии, дембель- ский, нехитрые пожитки собрал. А Тима помогает, от отца ни на шаг, плюшевого любимого медвежонка принес, не по¬жалел, отцу.
Кроме чемодана, взял еще Савелий балалайку дедову.
А перед тем как уйти, крепко провел ладонью по гла¬зам. Комната, теща, Тимка, жена бывшая - ничего не двои¬лось.
- Значит, сон все это, - успокоил себя Савелий. - Про¬сто сон.
И поехал, куда глаза глядят.
* * *
Что бы с вами было, дальние страны, без таких как Са¬велий Тимонин?
Редкое, очень редкое дело, чтобы благополучного строя человек отрывался от своих корней и катил в Мирный или на Сахалин, а то и на саму Колыму.
Зачем, спрашивается?
За длинным рублем... Нет, человек знающий в две ми¬нуты докажет вам, что нет его сегодня на Северо-Востоке, заработка, а коэффициент и надбавки - все уходят на фрук¬ты-овощи и отпуска. И не просто уходят: уважающий себя северянин с берегов Черного моря без тысячи другой дол¬гу не возвратится.
За романтикой... Так она давно уже понятие не модное и тем более не географическое. Еще говорят, правда, о ро¬мантике в профессии, в поиске, но даже самый безответ¬ственный болтун не осмелится приладить это слово к по¬селку Мустах, к примеру, на Колыме.
Какая там к черту романтика в этих унылых низких ба¬раках, в глыбах желтого льда возле общественных убор¬ных, в беспредельной снежной долине, насквозь продутой ветром и до звона выстуженной морозом... градусов, эдак, под шестьдесят.
Попадаются, правда, отдельные чудаки, не забывшие это слово, но погоды они не делают. Делает ее "кадр", как правило, не^юнец, огни и воды прошедший, на все руки ма¬стер. Бурить, рвать, строить, мыть.;, в шахте, на бульдозе¬ре, на деляне лесной, у монитора - нигде не оплошает.
Но никогда бы, ни в жизни не уехал из родных краев мастер, если бы... если бы. Крах в личной жизни, стукнулся с начальством, ссора с другом. И вот уже по маршруту "куда подальше", лишь бы с глаз долой мчатся в высокие широты Погорельцы Семейного Очага и Искатели Непрописных Истин.
Работал Савелий на "Мустахе", в каменной промерзшей земле шурфы бил. На Аркагале ТЭЦ строил. На Атке, в поселке колымских шоферов, директор автобазы его даже в начальники столярного цеха вывел.
И комнату дали теплую, и заработок хороший - остано¬вись, передохни, в себя приди, Савушка. Ан нет... жег его огонек и гнал все дальше и дальше.
Бывало, ночью проснется, к окну подойдет, лунку про¬дышит и смотрит. Луна огромная, на полнеба, плывет над темными тихими бараками, льет голубой мертвый свет на дикие сопки, на ледяное полотно трассы. А там, посверки¬вая фарами, идут и идут машины. Серебристые, на ракеты похожие, наливники, разноцветные рефрижераторы, пэпэ- эры, доверху груженные углем.
- Лена, - забудется он, - глянь, красота-то какая.
Или во сне почудился - пришлепает босыми ножонка¬ми Тимка, умостится под отцовский бок и легким, сладким своим посапыванием враз выстроит суматошные скачки Савушкиного сердца в спокойную и крепкую мелодию.
Черт знает, что делают после таких ночей, куда бегут иные!.. Савелий в отдел кадров.
Ну и очутился наконец у пределов Отечества.
Приехали.
Бешеным курьерским поездом пролетел над Тихим оке¬аном циклон "Беби". Вдоволь поиздевался над круизным теплоходом, как щепки разбросал зазевавшиеся рыбацкие сейнеры, пополам, навроде пирожного, переломил япон¬ский супертанкер. И теперь сам умирал здесь, у южной око¬нечности Сахалина.
Но еще круто катились на берег громадные зеленые валы, с чудовищной силой ударяя в земную твердь. И взры¬вались мириадами брызг, и в грохоте их слышалась нечело¬веческая, космическая музыка, странно подчеркнутая бабь¬ими всхлипами чаек.
- А-а-а-ах! - Со всего размаху гигантской водяной ла¬донью хлопал по скалам океан.
- И-и-и! - Голосили чайки.
А на узенькой полоске песка метался в пляске, бес¬страшно вколачивая в океанский разгул свою песню, ма¬ленький человек с балалайкой в руках.
- Сербияночка моя - дзень-брень!
- А-ах!
- И-и-и!
- Дзень-брень!
Ах, дед Прокофий, думал ли ты, что балалайка твоя в одном ансамбле с самим Тихим океаном звенеть будет.
Музыка бушевала, песок из-под сапог и пыль водяная взлетали к небу, белое холодное пламя горело на гребнях валов и бледнел, отступал перед ним жалящий сердце Са¬велия огонек.
- Силен! - Неожиданно раздался над ухом восхищен¬ный и насмешливый одновременно голос.
Савелий резко остановился и бережно положил на че¬модан балалайку. Недоверчиво взглянул.
В черном костюме с золотыми нашивками покачивался перед ним небольшого росточка, но плотный как огурец- семенник, моряк лет пятидесяти. Фуражку с крабом он дер¬жал в руках и ветер шевелил редкий венчик волос вокруг лысой макушки. Синие глаза смотрели с простодушной хитрецой.
- Пляшешь, говорю, хорошо.
- Так, нашло, - буркнул Савелий. Медленно стекало с него возбуждение. Сел, вытряхнул песок из сапог, спросил у лысого:
- Гостиница тут хоть есть?
- Есть, как же. Мест, правда, вряд ли. А что - на рабо¬ту?
Савелий помолчал. Разве не ясно.
- А специальность какая? - Не отставал моряк.
- А какую надо? Сварщик, бульдозерист, кочегар... до¬кумент есть.
Называл Савелий самые дефицитные здесь специально¬сти.
- Ну, а топор в руках держать умеешь?
- Что-о? Топор? - переспросил Савелий и засмеялся тихонько. Он же сразу понял, почувствовал, что не случай¬на встреча его с океаном. Отсюда, отсюда начнется новая - хорошая - полоса его жизни.
- Тогда давай знакомиться по-настоящему. Я капитан - директор дизель-электрохода "Чемпион". Мне нужен плот¬ник и немедленно, так как сегодня мы уходим в Нагаево. Вы мне подходите, в душу не лезу, на это есть у нас первый помощник, но предупреждаю - пароход мой за глаза окре¬стили монастырем да еще плавучим... А я этим горжусь. Так что... прикиньте, чтобы потом разговоров не было.
- Подходит, - твердо сказал Савелий. Добавил, поду¬мав: - Вы это, не смотрите, что я такой... ночевал здесь.
- Если курите, - уже на ходу наставлял капитан, - то лучше бросить. Половина пожаров на кораблях из-за это¬го.
Савелий, покраснев, заталкивал сигареты назад.
Не в монастырь ли, действительно, вели его.
Бюрократов на море меньше, это все знают. Любители согласовывать да утрясать рискуют вмиг, без всяких прово¬лочек оказаться в приемной высшей морской инстанции - Нептуна. Правда, в последнее время и бюрократ пошел осо¬бой выделки - непотопляемый. Всепогодный и с неограни¬ченным районом действия, универсальный, так сказать.
Сила его заключается в том, что в шторм он присоединяет¬ся к ветру, в жару к солнцу, застит глаза в туман и ночь. Бюрократ слился с хамелеоном и жутковатый этот симби¬оз еще только начинает расправлять окрашенные в соот¬ветствующий цвет знамена.
Но тогда Савелий всего-навсего отдал старпому (чифу, как подсказали ему) паспорт и трудовую книжку и пошел вслед за вахтенным в свою каюту.
Каюта оказалась симпатичной комнаткой с койками в два этажа, диваном и столиком, намертво вделанным в пе¬реборку.
- Вот, занимай Васину, - указал наверх вахтенный.- Сосед твой на вахте.
Очень все Савелию понравилось. И пароход, чистень¬кий, розовый, с выпуклыми бортами - ну, как поросенок с рождественской открытки. И новое жилье, и люди. Гля-ка, кровать с хрустящим крахмальным бельем, три полотенца на одного - надо же! Тишина, уют - в жизнь не уйду.
- А чего этот-то ушел, - подражая жесту вахтенного помощника ткнул.
- Кейпроллер забрал, - грустно ответил тот.
- Переманил значит, - подытожил Савелий - У нас тоже - как хороший "кадр" нужен, так и сразу и квартиру пообе¬щают и зарп...
- Салага! Кейпроллер - волна-убийца.
Савушка прикусил язык.
И как-то немного померкла его первая радость. И подо¬зрительно ненадежно стало. Стенки у кают тонкие, голоса слышны. А окна зачем такие здоровые - стукнет этот са¬мый... кролик, что ли и заберет.
Только балалайка, когда ее Савелий на стену приспо¬сабливал, бренькнула презрительно... а брось. В ванной не захлебнулся, а тут и подавно.
Где наша не пропадала!
И сон навалился непобедимый. Шутка ли - трое суток по аэропортам.
Проснулся он уже в море. Сосед, бородатый худоща¬вый мужик, с глубоко посаженными глазами, таких на ико¬нах рисовали, разбудил. Завтрак проспишь.
В столовой Савелий ел кашу и поглядывал в иллюмина¬тор. Ничего особенного - море ему показалось похожим на пашню. Только вместо борозд волны, да такими кривулина¬ми, будто пьяный тракторист напахал.
...Блеск и чистота "Чемпиона" могли обмануть только такого, как Савушка. А на самом деле "Чемпион" дохажи¬вал последние мили в своей бродяжьей судьбе. На нижней палубе и в трюмах из-под толстого слоя краски лезли грязь, ржавчина и старость. Мощные когда-то дизели сегодня всей четверкой еле-еле осиливали гребной винт. По срокам "Чем¬пион" должен был стать на капитальный ремонт, но вверху решили, что дешевле его списать и приспособить в меж¬рейсовую гостиницу для моряков.
И теперь со скоростью восьми узлов шлепал он к месту своей последней стоянки.
На вторые сутки перехода, капитан, проснувшись, дол¬го не мог выбраться из постели.
- Ишь, какой крен, - удивился он, - с чего бы это?
Но потом он о крене запамятовал и это было вполне простительно, если учесть, что и капитан - директор Полу- шин тоже совершал свой последний рейс. Как только загремит в Нагаеве якорная цепь и сойдет на берег списан¬ная команда, от звания Полушина останется только вторая половина - директор. Той самой межрейсовой гостиницы: капитаны с кораблем предпочитают не расставаться.
Именно потому и потребовался срочно Полушину плот¬ник - переделывать каюты в номера, а еще Полушин меч¬тал задействовать Савелия и как балалаешника: по линии организации в гостинице культурного досуга.
Вот как далеко вперед смотрел капитан Полушин. И, как ни странно, именно эта, чрезмерно, до ненормального раз¬вившаяся в последнее время предусмотрительность и яви¬лась главной причиной его ухода.
А началось все с пустяка... Расходясь со встречным тан¬кером в Японском море, Полушин приказал штурвальному взять правее. "Левыми бортами, - полагал он и разойдем¬ся". Но танкер почему-то шел прямо в лоб. На связь не вы¬ходил. А уклониться еще правее капитан уже не мог - ло¬ция показывала в этом районе камни.
Капитан приказал осветить рубку приближающегося судна мощным прожектором и сигналить, но и это не изме¬нило ни курса, ни скорости танкера. '
Разошлись буквально впритирку. И тут-то с мостика Полушин отчетливо разглядел, что в штурманской танке¬ра, полным ходом рассекавшего темноту и волны, не было ни одного человека. Судно шло на автомате.
- Старый болван, - выругал тогда себя капитан, - надо было предусматривать и это, знал же, что авторулевой в моде у японских и американских моряков.
С тех пор капитан старался предусмотреть.
Каждую свою команду, каждый маневр Полушин рас¬считывал как шахматист варианты в сложной позиции, ста¬раясь не упустить ничего абсолютно.
Получалось примерно так...
- Если я дам тридцать градусов вправо, волна ударит в борт, кренометр покажет пятнадцать, у Дуни... у Дусеньки на камбузе опрокинется кастрюля с борщом и вероятно, может ошпарить ей ногу. Без Дуни экипаж всухомятку не выдержит, первым сбежит Дед, у него язва, хотя язва у него оттого, что попивает втихомолку, под одеялом, но сбежит, он давно грозится, а жалко, Дед специалист хороший. Без Деда мотористы машину загубят, плана нет, заработка нет и значит, французскую дубленку жене не привезу, а она и так меня терпит только за запас плавучести... Это что же, разводиться из-за несчастного маневра?!
- Пора менять курс, - деликатно напоминает второй штурман.
"Фигушки вам, а не курс. Борщ сейчас, наверное, как кипяток".
- До тридцати ноль-ноль (пока обед не кончится) дер¬жать прежним.
Штурман почтительно смотрит на мастера. Наверное, нашел ошибку в счислении, вон как перед тем, как скоман¬довать, задумался.
Хорошо хоть, что штурман не телепат.
Но начались и неприятности. Так далеко в будущее про¬стирал свою мысль капитан, что частенько упускал из виду и само настоящее. Однажды, последовательно рассчитывая этапы отхода от причала - швартовы отдать! Малый назад! Пятнадцать влево - малый вперед, пятнадцать вправо - пол¬ный вперед! - он забылся и гаркнул именно последнюю ко¬манду: "Полный вперед!"
Машина дисциплинированно исполнила и всей своей тысячетонной грудью "Чемпион", как пьяный мужик на при¬лавок, навалился на причальную стену.
Шуму и грому было по пароходству много и тогда-то и прозвучало в первый раз роковое - берег.
Полу шин встал и тут же, чтобы сохранить ровновесие, побежал по каюте и уперся в переборку. Так сильно накре¬нилось судно.
Встревоженный, капитан быстро оделся и поднялся в рубку.
На вахте стоял третий - худощавый, носатый с чисты¬ми, почти ангельскими глазами - Жженный. Три судна сме¬нил в своей жизни капитан и так получилось, что со всех трех он Жженного списывал. Списал бы и с "Чемпиона", но, вероятно, уже не успеет.
- В чем дело?
- Горючку с левых танков съели, вот и повело.
- Механик! Закачать балласт в танки левого трюма для ликвидации крена.
- Закачать-то нетрудно, - отозвался снизу Дед, - да куда потом льяльные воды девать будем.
- В самом деле, - сообразил капитан, - куда? Но не тонуть же...
Где-то глубоко внизу в железном брюхе корабля засту¬чало, завыли насосы, нагоняя воду в пустые танки.
Прошло время и "Чемпион" потихоньку, вздрогнув, на¬чал выравниваться и вдруг, набирая скорость, с такой си¬лой ухнул на другой борт, что верхнюю палубу на мгнове¬ние захлестнуло. Полушина швырнуло к иллюминатору и так приложило головой к барашку, что перед глазами у него закружились звездные спирали.
- Машина! - Разъяренно завопил он, - почему контроль не держите!
- Как его держать, - ответила машина, - водомерные трубки все забиты.
Теперь крен уже был за тридцать и похоже увеличивал¬ся с каждым часом.
Пришел первый помощник - "первый помещик", как его прозвали. А что виноват человек, что нечем ему заняться? Сам не найдет, а подсказать некому. Сейчас на его припух¬шем лице неприкрытый страх.
- Что? Что? - спрашивал он.
Но капитану Полушину было не до него. Щелкнул в голове невидимый тумблер и помчались, обгоняя и захле¬стывая друг друга, суматошные мысли-расчеты.
"Дальше танкероваться опасно. Теперь может так сыг¬рать, что не поднимемся. А горючку жрем, все равно к точ¬ке заката ползем. А не дай Бог, ветерок".
Итогом этих мыслей было то, что на всех палубах, в каютах и отсеках залились звонки громкого боя, сея лег¬кую панику в экипаже. Семь коротких, один продолжительный.
Оставление судна.
Заслышав эту зловещую трель, каждый, где бы он не находился, бросал все и мчался на шлюпочную палубу.
Сигнал тревоги дублировался по принудительной транс¬ляции и понятное дело, Савелий тоже, неуклюже топоча по трапам, мчался со всеми, иных даже обгоняя.
- Привести в готовность плавсредства! Спустить боты и плоты на воду!
- Так мы же их рыбакам на той неделе подарили, това¬рищ капитан, - сказал вдруг Жженный, отводя глаза. - Нету ботов.
- Ка-а-к подарили? - И выскочив ошалело на мостик, Полушин оглядел корму. Точно, ни одного бота на лебед¬ках не было.
- Пропил, подлец! Спишу! Под суд отдам! - потрясал кулаками капитан.
Жженный бросил штурвал и побежал спасаться. За ним шагнул было и первый помощник, да капитан остановил.
- А вы куда? По инструкции... вместе со мной... в по¬следнюю очередь.
- Капитан! Дорогой, - рухнул вдруг тот на колени, - что я вам плохого сделал... пощади, только дачу купил.
Глядя на него, Полушин неожиданно успокоился, ска¬зал с презрением:
- Иди... комиссар. Только документы не забудь.
- А... документы... щас документы.
И кенгуриными мощными прыжками, будто ему ракету сзади приставили, он помчался в каюту.
Но ключ, черт подери! Куда подевался ключ от сейфа! А ведь именно в сейфе находилась та синяя папка с грифом "Для служебного пользования", за которую головой отве¬чал первый помощник и если не мог сохранить - обязан был уничтожить.
Ключ, конечно, пропал. И тогда первый помощник, рых¬лый пожилой мужик, вот уже четвертую пятилетку не под¬нимавший ничего тяжелее шариковой ручки и ложки, с нео¬жиданной силой вывернул сейф через комингс, выкатил на палубу и как макаронины разогнув сантиметровой толщи¬ны леер, столкнул его вниз.
Сейф ухнул в воду глубинной бомбой. Волна от его уда¬ра едва не захлестнула ближайший плот.- Будьте свидете¬лями, - вопил сверху первый помощник,- Я его утопил!
- Это кого он, капитана, что ли?
- Нет, наверное, третьего за боты!
Первая паника схлынула. Моряки разместились в пло¬тах. Стали было пересчитываться, но тут крутая волна уда¬рила в борт "Чемпиона" и капитан заорал в мегафон:
- Отходите, туды вашу! Разобьет!
А и орать не надо было. Волны и ветер откинули плоты и теперь уже при всем желании трудно было приблизиться к судну.
Легко крутясь на волнах, как оранжевые фантасти¬ческие птицы все три плота помчались к горизонту.
- Подберут,- спокойно проводил их капитан,- SOS дали, течение здесь к берегу гонит, прилив скоро. Все за них. Может и меня успеют.
Последнюю мысль, впрочем, он воспринял равнодуш¬но. Удивительно, но сейчас Полушин даже легкость какую- то в душе почувствовал. Страшно подумать, как давно он не отдыхал, сколько уже лет ему не удавалось побывать в такой вот покойной тишине, в полном расслабляющем оди¬ночестве.
Ага, в полном!
- Борщ-то остынет, - раздалось со вздохом над ухом.
Капитан дернул головой. У порога стояла Дуня - пова¬риха, грустно, с жалостью глядя на него.
- Как... ты здесь. Зачем же, Дуня?
- Куда я от вас, Левонтий Иванович?
Дуня подошла и с высоты своего гренадерского роста поцеловала капитана в лысину, как мальчишку прижала к себе.
- Да не боись, все одно Бога не обманешь, а людей тут нет никого.
Что-то дзенькнуло и натренированным за много лет подпольной любви движением капитан и повариха отпрыг¬нули друг от друга. Дверь рубки медленно распахнулась и, ошалело оглядывая их, появился Савушка с балалайкой.
Все долго молчали, потом Савушка счел необходимым пояснить:
- А я это, балалайку забыл. Пока бегал...
- Пойдем-ка обедать, - сказала Дуня и тронула капита¬на за плечо.
Левонтий Иванович ловко ширнул ее локотком и про¬шептал:
- Не забывайтесь, здесь команда.
И тут ему показалось, что стоять стало значительно легче. Он оглянулся и увидел, что стрелка кренометра мед¬ленно ползет к нулю.
"Чемпион", скрипя всеми шпангоутами, выпрямлялся.
А в кают-компании корабля, непонятным образом вос¬ставшего из мореной пучины, сидел Дед с мазутным пят¬ном на щеке и хмуро жевал луковицу.
- Куда это народ подевался? - спросил он у капитана.
- На соревнованиях по гребле, - подумав, сформулиро¬вал Левонтий Иванович. - Если крен совсем устранил, то пускай дизеля, собирать пойдем.
После обеда все разошлись по своим местам. Савелия капитан поставил за штурвал - если на велосипеде умеешь, то и тут справишься. Дед наддал оборотов и, описывая под рукой Савелия залихватские кривулины, "Чемпион" помчал¬ся догонять бросивший его экипаж.
Капитан тем временем прошел по палубам. В распах¬нутой настежь каюте первого помощника, на глаза ему по¬пала синяя папка с грифом "ДСП".
- Чего же он сейф топил, - удивился Левонтий Ивано¬вич и забрал папку.
Часа через два показались плоты. "Чемпион" обогнал их и остановился, подрабатывая против волн самым малым. Натерпевшиеся за эти часы страху, замерзшие и голодные беглецы и впрямь как на спортивных состязаниях, напере¬гонки погнали плоты к "Чемпиону". Скоро все уже подня¬лись на борт и разбежались переодеваться и обедать. Толь¬ко на последнем плоту стоял первый помощник, держась за трап и не решаясь ни отпустить его, ни шагнуть вверх.
- Все же видели, как я его утопил, - уныло повторял он. - Все одно не жизнь теперь.
- Да бросьте,- терпеливо уговаривал его капитан, - из- за куска железа сокрушаться. А если вы за документ бои¬тесь, так вот он - документ.
Он помахал синей папочкой и первый помощник полез вверх, не сводя с нее завороженных глаз.
И над всеми палубами прозвучало:
- Отбой учебной тревоги! Отбой учебной тревоги! Все¬му экипажу за умелые действия в условиях, приближенных к действительным, объявляю благодарность... Третьему штурману Жженному зайти в каюту капитана.
"Чемпион" выходил на прямую, в конце которой он должен был превратиться в гостиницу.
- Назову ее, - мечтал капитан, - "Плавучим монасты¬рем". Дуня буфетом будет заворачивать, Тимонин на бала¬лайке играть, на мне, конечно, общее руководство. А тулуп этот французский пусть она сама себе покупает.
...Причал был полон встречающих, но Савушке он по¬казался безлюдным, так резко в глаза, в сердце ударили эти две фигурки. Тоненькая женщина вперед выставила, будто защищаясь мальчика. И в нескольких шагах чемодан с ши¬рокими ремнями, вместе еще в Киеве покупали.
Бесконечно долго швартовались, вечность, покачиваясь как в тумане, шел Савелий по трапу пока наконец не оста¬новился, как будто в тяготение мощных планет втянутый в сияние родных глаз и лиц.
- Папка! Мы уже забегались за тобой, - по-взрослому вздохнув, сказал Тимка и мертвой щенячьей хваткой обнял отца за колени.
- Одного нет, - критически оценил ситуацию капитан - сверху ему было хорошо все видно.
- Левонтий! - вдруг раздалось на весь причал и колени у капитана предательски дрогнули. - Ну что Ты стоишь истуканом, иди сюда, я уже договорилась...
Капитан огляделся в поисках спасения. Но за спиной, насколько глаз хватало, простиралось море и кажется в его беспредельной дымке миражом таяла мечта о спокойной старости в плавучем монастыре.
А возможно в этот момент и действительно увидел Ле¬вонтий Иванович учебный парусник, гордо резавший кром¬ку моря. Но сказать себе определенно - явь или сон - капи¬тан Полушин не мог, он не знал секрета деда Прокофия.
На Кубаку мастер прилетел в субботу. Прямо на лет¬ном поле, сплошь заросшем вейником вперемешку с розо¬выми свечами иван-чая, его встретили двое.
- Стив, - представился коренастый крепыш с жестки¬ми как отлитыми чертами лица, - служба безопасности.
- Джон, заместитель директора, - протянул руку вто¬рой. Этот вроде был попроще, с лица у него не сходила мальчишеская под ихнего президента улыбка. И сложение у него было как у юнца - гибкий, вертлявый... все у него двигалось почти одновременно. Руки, язык, каждая черточ¬ка лица. Даже стоять он не мог спокойно, все пританцовы¬вал.
И чего они все улыбаются, с легким раздражением по¬думал мастер. Будто вся жизнь сплошная радость и все им братья и любимые.
Впрочем, ему они могут быть и действительно рады, если дело обстоит так серьезно, как обрисовывали ему в головном оазисе их компании.
- В гостиницу? - предложили хозяева.
- Я хотел бы сначала посмотреть, - решил Георгий Ива¬нович, - так звали мастера. После четырехчасового пере¬лета в этой громыхающей, вонючей вибрирующей консерв¬ной банке, по недоразумению называемой вертолетом, ему ужасно хотелось добраться до кровати и уснуть, уснуть хотя бы на сутки. Болела голова, иногда заглушая голоса окру¬жающих, звон наполнял уши, и он опасался, что заболеет. Да еще ломило давным-давно осколком задетую спину.
- Посмотреть, - повторил он. Даже в таком состоя¬нии привычке своей не изменял. Все равно, если не взгля¬нешь, бессонница обеспечена: будешь воображать, что да как. А воображать без конкретной, так сказать, информа¬ции, хоть и многотрудное, но пустое дело.
Не дожидаясь ответа, Георгий Иванович пошел вперед. Со спины он напоминал изработанную лошадь, которой даже этот сверкающий июньский день и луг цветущий уже не в радость.
Американцы с сомнением переглянулись. Они не ожи¬дали, что обещанный им специалист будет так выглядеть. В их представлении только молодость, во всяком случае здоровье, ассоциировали с успехом, успех с деньгами, день¬ги - с улыбкой. Русские в массе своей потому и неулыбчи¬вы, что вечно нет денег. Даже зарплату не дают - неслы¬ханное в истории человечества дело. Правда, рабам в Рим¬ской империи тоже не платили, но их кормили, одевали, давали крышу, а по праздникам расщедрившийся хозяин мог налить даже вина.
- Так что, русские хуже рабов?- в запальчивости спро¬сил как-то Стив у своего друга, миссионерствовавшего в Магадане.
- Нет,- поправил его друг, - Это жизнь у них хуже, чем у рабов. Но в таких условиях может очутиться любой из нас - и ты, и я.
- Но не нация! - твердо возразил Стив.
- Не нация,- согласился миссионер,- Вот поэтому ты и качаешь из русской земли золото, а я вычерпываю золото из русских душ.
- Считаешь месторождение перспективным?- съехид¬ничал Стив.
- Не то слово.
- Но мое золото вот, на виду, его можно пустить в дело, а пригодится ли нам твое?
- Если даже оно не пригодится нам,- веско ответил миссионер,- мы лишим его русских. И поверь, что по срав¬нению с этим даже потеря золотого запаса - пустяк.
Кстати, о золоте. Если русский не справится с этими чертовыми замками от хранилища, босс ему голову оторвет. Стив помотал головой, отгоняя неприятные мысли, и до¬гнал Георгия Ивановича и Джона, когда они уже садились в машину.
Можно было бы сказать, что это комната, но на самом деле это был громадный сейф с бронированными стенками, толщина которых смутно угадывалась массивной, будто утопленной в бетон громадой куба. Дверь охраняли два кодовых замка. Код в свою очередь блокировался зам¬ком механическим. Если у Стива был ключ, то Джон вла¬дел шифром. Только вдвоем могут они открыть дверь, то есть, тьфу, могли. В прошедшем времени. Потому что один из замков заклинило. Во второй раз, месяц назад, прилетел специалист из Аляски, провозился три недели, получил пятьдесят тысяч баксов, а ровно через неделю замок опять тю-тю.
Тогда вот босс и сказал им, Стиву и Джону:
- Еще раз пятьдесят тысяч платить я не намерен, ищи¬те выход. Разрешаю за свой счет.
- Сэнкью вери матч!
Так что хоть как ни крути, выход в этом божьем одуван¬чике, Георгии Ивановиче, которого кто-то из русских руко¬водителей компании аж через ФСБ (говорят, такие специа¬листы, или, как их странно зовут "медвежатники", стоят на учете) отыскал.
Георгий Иванович равнодушно осмотрел замки - и сло¬манный и исправный, и они отправились в гостиницу. По лицу старика Стив прочитать ничего не мог, а спрашивать остерегался. Зато Джон не удержался:
- Ну как, старина, справимся? - и даже ручкой этак па¬нибратски похлопал Георгия Ивановича.
На руку Джона старик посмотрел как на муху, и тот ее поспешно убрал, усмехнулся:
- Ключ сильнее замка.
В номере обговорили условия. Сияя улыбкой, Джон, будто копями царя Соломона одаривал, сказал:
- Пять долларов в час. Питание, проживание, билеты - все за наш счет.
- Отсчет с момента вылета, - поспешно добавил Стив, удивляясь наглости коллеги. Перед этим они говорили о десяти.
Георгий Иванович молчал.
- Если справитесь быстрее, чем за неделю, двести бак¬сов премия, - по-своему истолковал паузу Джон.
- Считай, тридцать долларов я уже заработал, так? - спросил старик.
- Так, так, - дружно закивали американцы.
Подписали какие-то бумаги, и хозяева, облегченно вздохнув, ушли.
Оставшись один, Георгий Иванович разобрал вещи, из походного своего видавшего виды кейса достал бутылку водки "Магаданская", пакет с едой, заботливо приготовлен¬ный ему в дорогу дочерью, налил полный чайный стакан и выпил залпом. Посидел, ожидая, пока огненная жидкость дойдет по назначению, не торопясь закусил и рухнул мерт¬вым сном. Спал он, как и мечтал, ровно сутки. Номер был угловой, почти звуконепроницаемый, с кондиционером, так что отдыхалось ему без помех.
В понедельник он принялся за работу. Снял замок и на громадном два-на два метра столе, покрытом чистой про¬стыней, разбросал его на составные.
В комнату попеременно заглядывали то Стив, то Джон, и когда они сунулись к нему вместе, Георгий Иванович, по¬манив их замасленным пальцем, сказал:
- Меня не предупредили, что замок уже вскрывали. Кто?
Его-то интересовало только одно - специалист или ка¬кой-нибудь дурак с инициативой. В последнем случае при¬шлось бы идти поэтапно, а замочек ой-ой, со шкалой на¬дежности до тысячи секретов, попробуй узнай, найди, где, кто наследил. Но Джон этот вопрос понял так, что русский хочет пересмотреть цену, и от волнения заговорил на род¬ном языке.
- Э компани сикрет...
- Да какой там секрет, - досадливо перебил его Стив, он понял мастера. - Из нашей фирмы был, да толку.
Георгий Иванович успокаивающе раскрыл ладони, дес¬кать, все в порядке, ребята, и работа пошла дальше.
В сущности, замок ему был знаком - аналог японских сейфовых, небольшие изменения в механической части, но это примитив. Нечто похожее он разбирал в областной ад¬министрации. Почему же его клинит?
Прикрыв глаза, он попытался мысленно представить весь механизм в действии. Закрывается, этот цугалик под¬нимается, пружина давит на этот рычаг в форме латинской буквы "с", а вот при закрытии. "Все правильно, все сходит¬ся, но почему сразу-то замок работал, а вышел из строя толь¬ко через неделю. Значит, при динамике что-то меняется".
Регулировка!
Ну, конечно, надо смотреть свободный ход всех этих винтов, шарниров, пружин, рычагов. Где-то он ограничен и быстро теряет параметры.
Это "где-то" оказалось крошечным никелированным винтиком. Всего пол-оборота, полнитки. Почти незаметный для глаз поворот отвертки.
Произошел этот поворот на третий час. И из этих суток спал Георгий Иванович от силы часов шесть. Уходил в гос¬тиницу за полночь, а поднимался с рассветом, который, как известно, в июне на Колыме тоже начинается за полночь.
Сначала и Стив и Джон пытались протестовать против такого безумного, на их взгляд, распорядка, они тоже не имели права оставлять мастера одного, да и боялись, вы¬держит ли старик такую нагрузку. Но эта старая лошадь, как уважительно отозвался в конце работы Стив, пожалуй, переплюнет и их.
Наконец, замок вернулся в родное гнездо, пришел босс, раз пятьдесят, как капитан, крутил штурвал, открывали и закрывали замок. Но Георгия Ивановича уже не волнова¬ло, в своей работе он был уверен так же, как в том, что земля круглая, время на дворе хреновое, а без водки рус¬ский человек не живет.
Вот остаток ее той же "Магаданской" он опять вылил в тот же стакан и опять отсыпался ровно сутки. Тем более, что вертолет по причине погодных условий не ожидался.
В кассе конторы он получил валюту - шестьсот восемь¬десят баксов, цент в цент, не обсчитали капиталисты.
Перед отъездом появился в номере Стив и, протягивая ему аккуратный сверток, пояснил:
- Презент от босса.
Георгий надорвал упаковку. Камуфляжный костюм. • А что, сгодится, на рыбалку там или мусор выносить. Хотя на месте босса он бы такой мелочью не занимался.
- Слушайте,- помялся Стив,- как и где вы научились такой высокой... э квалификации. Колледж или как там у вас...
Колледж? Георгий Иванович усмехнулся. За плечами у него всего мореходка, да и та не совсем законченная по причине войны. Но тайна механизмов мучила его с детства. Как так - неживые, а живут, крутятся, работают. Начал с бабкиных ходиков, во время войны прицелы, затворы, хит¬роумные взрывные устройства - ничего по причине своего сверхлюбопытства не упускал. Дорогу одолеешь ногами, работу - руками и головой, конечно. А в замках повозиться было для него удовольствием несказанным. Где-то читал, что настоящий художник сам готов заплатить за возмож¬ность творить. Вот так и он.
- Просто я родился в Иванов день,- пояснил он оша¬левшему от такого ответа Стиву,- В этот день в полночь цветет разрыв-трава.
- Трава?
- От нее замки и запоры распадаются и клады даются. Но вам, американцам, она не доступна.
- Почему?
- Цвет на траве держится не дольше, чем успеешь про¬читать "Отче наш", "Богородицу" и "Верую"... А вы же дру¬гому богу молитесь.
- Как это другому,- слегка обиделся Стив,- У нас тоже Христос.
- Мамоне вы молитесь,- жестко сказал Георгий Ивано¬вич, но тут же пожалел,- Впрочем, вы тоже разные. У тебя, может, есть шанс найти разрыв-траву. Кстати, завтра же Иванов день! Вот те раз, дочка, наверное, именинный пи¬рог мне печет, а я тут прохлаждаюсь. Не застрять бы в до¬роге с винтолетами этими.
В дороге он не застрял и к пирогу именинному успел. А долларов хватило за квартиру заплатить, за свет (почти за год накопилось), да внуку куртку американскую купить. Но Георгий Иванович расходов не боялся, люди сегодня под замками стали жить, в сейфы все друг от дружки прятать.
И совсем, совсем другие заботы мучили Стива. Никто не знал, даже Джон, где он пробыл всю ночь на Ивана-Ку- палу. Вернулся в гостиницу под утро уставший, мокрый от росы и какой-то задумчивый. От вопросов отмахивался.
Правда, как-то при встрече с приятелем своим, миссио¬нером, во время постороннего совсем разговора вырвалось у него вдруг:
- Неизвлекаемо.
- Что - неизвлекаемо?- не понял друг.
- Золото твое,- твердо сказал Стив.
ГОРОД В ЗАКОНЕ. Триллер
Глава I 4
Глава II 14
Глава III 21
Глава IV 27
Глава V 42
Глава VI 45
Глава VII 50
Глава VIII 63
Глава IX 71
ГлаваХ 79
Глава XI 88
Глава XII 98
Глава XIII 107
Глава XIV 122
Глава XV 129
Глава XVI 136
Глава XVII 147
Глава XVIII 162
Эпилог 175
РАССКАЗЫ
Аника-воин 180
Вовик, или Нерпичий Король 193
Дежурный по обкому слушает 203
Дядя Коля 211
Кричала кошка 221
Место для маневра 226
Плавучий монастырь 232
Разрыв-трава 250
Валерий Фатеев
ГОРОД В ЗАКОНЕ
(триллер)
Редактор В. Фатеев Корректор JJ. Суслова
Сдано в набор 16.05.99. Подписано в печать 15.08.99 г. Формат 60x84/16. Бумага тип. № 3. Гарнитура тайме. Усл. печ. л. 14,99. Тираж 5000. Заказ 610.
Отпечатано о ОАО «Магаданская областная типография» 685000, г. Магадан, пл. Горького, 9.