Поминки затягивались, и Ася отпросилась, так как надо было за внуком. Из прихожей слышала, как Манылова (девичья фамилия Круглова) запела, и другие, сбиваясь, подхватили полузабытую песню:
Улетели листья с тополей –
Повторилась в мире неизбежность…
У себя дома Ася долго смотрела на тополь. Обычно он не сбрасывал всю листву: висела тут и там ржавыми клочьями, и в мае, будто враз, заменялась свежими сверкающими листьями. А в этом году, асфальтируя, из всех деревьев оставили только этот тополь. Но корни оказались подрубленными, и дерево начало желтеть уже в августе, а теперь – без единого листка.
Ася вспоминала о давнем. В начале учебного года их, техникумовских первокурсников (каждому едва по пятнадцать), направили в колхоз убирать лён. В глухой усадьбе жили в заброшенной школе: матрасы из сена.
На «запой» купили водки. Деревенская, сплошь в рыжих конопатинах, девчонка притащила из дома высоленных до горечи огурцов.
Ася и до того пробовала водку, но кто-то, в том числе Круглова, в первый раз.
Крутов, все догадывались, хотел бы целоваться с Кругловой – увалившись на сенные матрасы в потайной угол. А не вышло, так увлёк Асю. Шутил, что ей, беленькой, не подходит фамилия (тогда была она Черновой). Целовал, тискал, обшаривал настойчиво, напролом добиваясь. А с утра, не добившись лишь самого запретного, опять упорно провожал взглядом Круглову с кошачьей её грацией.
Осень стояла будто заговоренная. Колхозники радели за свои огороды, а пригнанные ребятишки ставили бабки изо льна.
И пролетали клинья журавлей, курлыкали. Может быть, от их волнующих призывов страстно, до обморока хотелось заглянуть за горизонт, в будущее…
…Крутов то увлекал её к ночи на сено, то не замечал – бренчал на гитаре, смотря в себя, и пел. Модной была тогда та рубцовская песня:
Улетели листья с тополей –
Повторилась в мире неизбежность,
Не жалей ты листья, не жалей,
А жалей любовь мою и нежность.
Да, сорок лет прошло, и, кажется, что всё-то уже известно. Вот и Крутову первые поминки.