ДГ11а Ясеремшан
Тьма такая плотная, что кажется бархатной на ощупь. «Нет, караин Изиран, я не могу вас здесь оставить. Уехал я с вами, а вернусь без вас? У нас не любят геверов! А если вас убьют?» «Представляю агонию Дорилина, когда он поймет, что его опередили.» - Похлопав Триарля по плечу, я отправляю его домой, а сам иду по темнеющей улице на запах отчаяния.
Отчаяние распространяется по воздуху намного быстрее, чем запахи других эмоций. Их источник где-то за углом. Уже близко. Он стоит с закрытыми глазами, и вспоминает, как следил за тенью от птицы, летевшей над землей – быстро, как годы, не заполненные пониманием. И также быстро эти годы растворяются в небытие, оставляя невыносимо горький привкус.
Он только вкладывал не то значение в слово «понимание». Дурачок думал, что пришел в этот мир, чтобы другие поняли его. Нет, мы приходим сюда, чтобы учиться понимать других. Только и ислючительно за этим.
А крики «Как же ты меня не понимаешь?!» - это бессмысленая борьба против течения. И всякий раз, когда мы выражаем свое недовольство по вопросу того, что нас никто не понимает, мы расписываемся под «двойкой» по очередному уроку от Высших Сил.
Но теперь уже поздно. Он все решил. И это правильно. Я подхожу сзади, и обнимаю его. Чтобы толкнуть в пропасть. И потом ринуться за ним. И на краткий миг омыть его страданием свои собственные раны.
Он вздрагивает, но не сопротивляется. От него пахнет вином, но также цветами и дождем, как будто он только что вышел из лета. Его зовут Канаиш. Обычное пеневельское имя. Обычный молодой мальчишка, напившийся от боли.
Мое напряжение нарастает, и с предвкушением наслаждения уже нельзя бороться. Я слышу в голове слова Релемилла о том, что мы не должны потакать своим нездоровым страстям, особенно таким, и он прав. Но запах отчаяния самоубийц – это то, с чем я не могу справиться. И даже не знаю, почему я должен с этим справляться? Механизм самоуничтожения запустил не я. Я пришел закончить дело.
- Если ты больше не хочешь жить, то я сделаю твою смерть быстрой. Или долгой. Как захочешь. – Шепчу я ему на ухо, и он оборачивается в ужасе, смазанном большим количеством алкоголя и синисарана.
- Хорошо. – После паузы отвечает юноша дрожащими губами. Но взгляд его голубых глаз непроницаем. Уже взял себя в руки, и больше не умоляет мир о понимании. – Только пообещайте передать сообщение человеку по имени Ясеремшан... Пусть знает...
Я киваю. Энергия во мне уже почти достигает смертоносного уровня, когда я слышу стук каблуков по мостовой.
- Канаиш!!!
Крик отдается во мне разочарованием. Я все еще могу забрать его жизнь. Так легко. Так приятно сделать глоток из этого сверкающего озера его страдания посередине непролазного бурелома моей души.
Но на уже идущую кровавой рябью поверхность падает розовый лепесток, и скользит, скользит. Такой беззащитный, такой непрочный – письмо, написанное слезами утренних рос, и осенней измороси, и желаний сердца в луговых разноцветных переливах, бросивших вызов ледяному дыханию смерти.
К нам подбегает высокий пеневел средних лет в приметной, дорогой одежде, но с растрепавшимися волосами и грязными брюками. Он издает вопль при виде меня.
Я смущаюсь, и отвожу взгляд.
- Извините, это просто... Концентрированная энергия влияет на диафрагму глаза... Это сейчас пройдет.
Но они уже не слушают моих сбивчивых объяснений. «Ясеремшан!!!» - Шепчет юноша, и бросается к так вовремя появившемуся другу.
- Я везде тебя искал, где ты был? – Богато одетый пеневел смотрит на меня, и уводит парня.
Ну вот. Я вздыхаю, и ухожу в темноту незнакомой улицы, коря себя за нерешительность. Треклятый Релемилл пробрался в мое сознание со своими проповедями, осевшими в душе повсюду, как легкий и пушистый первый снег покрывает осеннюю грязь, создавая впечатление чистоты. Хотя внизу все равно черно и топко. «Надо с чего-то начинать» - говорит его глубокий, спокойный голос.
Какое-то время я бреду мимо каменных стен, и захлопнутых ставней, как будто плыву в тряпичной лодчонке по бездонной реке, и вот-вот лодка размокнет по швам, и я утону. Сзади слышатся шаги, и кто-то кладет мне руку на плечо.
- Спасибо вам за то, что вы его утешили. Канаиш собирался что-то собой сделать, а вы его отговорили...
Я? Отговорил?! Ну ладно. Пусть так. Ясеремшан очень красив, это нужно отметить. Но зачем он подошел ко мне? Разве они не помирились? За ним идет слуга с двумя лошадьми, и высокий красавец, улыбаясь, раскрывает рот, чтобы сказать о том, что я ему понравился. Предвкушая это, я собираюсь вежливо его послать, так как на ночь я не снимаюсь, а после Обсидиана новые отношения мне совершенно не нужны. Чтобы опять мной попользовались, и бросили, хватит быть тряпкой, и вообще...
Но тут прямо между нашими лицами свистит стрела, и втыкается в ставни окна за моей спиной. Следующая попадает Ясеремшану в шею.
- Караин!!! Бегите!!!– Кричит слуга по-пеневельски, и сует ему в руки поводья, одновременно подсаживая на лошадь.
Тут же он подскакивает ко мне, и толкает ко второй лошади с умоляющим лицом. Три секунды спустя я понимаю, что у моего ночного незнакомца огромная сила воли, а стрела не задела сонную артерию, так как он пришпоривает лошадь, и исчезает в ночи. Мне ничего не остается, как последовать за ним.
Я едва вижу его впереди. Северный ветер хлещет по лицу темными прядями беспокойной тьмы, размытые всполохи факелов позади быстро исчезают, а чьи-то крики, давно стихнув в реальности, все еще звучат у меня в ушах.
Мы выскакиваем из города, и мчимся по проселочной дороге к замку с островерхими башнями, и какими-то витыми лестницами. Луна скользит по небу также быстро, как мы несемся, довершая гротескность сцены плащом из рваных облаков в осколках мерцающих звезд, и я тайно надеюсь, что еще одна стрела ударит меня в сердце, но этого не происходит.
За нами гонится один-единственный человек, как ищейка по оленьему следу. Он также спокоен, как и уверен в своем успехе, он гонит нас в единственное место, в которое, он знает, Ясеремшан помчится по наезженной дороге, и в этом как защищенном, так и уединенном месте, в этом проклятом замке, пощады не будет ни ему, ни тем, кто с ним.
Ворота открыты, и мы проскакиваем внутрь. Мой спутник едва успевает остановить лошадь, чтобы упасть с нее навзничь. Он корчится на земле, в снегу и прошлогодних листьях, а длинные стебли травы трепещут над ним, тоскуя о чем-то своем, подчеркивая пустынность и безразличие пейзажа, пока на подъездной дороге не появляется ковыляющая одинокая фигура, отчаянно и смешно бегущая к нам с единственной свечой, ослепительной, как последняя надежда, и такой же слабой.
Фигура превращается в сгорбленного старика, который вскрикивает что-то по-пеневельски, и бросается на колени перед сжавшимся от боли Ясеремшаном. А я оглядываюсь на ворота, но там никого нет. Он несся за нами со скоростью пса, учуявшего лису. Отстал? Заблудился? Передумал?
Ясеремшан стонет, и я переключаю внимание на него. Стрела попала в мышцу, порвав сосуд. Ничего серьезного. Я медленно вынимаю стрелу, и прижимаю руку к шее, останавливая кровь.
Старик причитает, и заливается слезами, беря у меня стрелу, как ядовитую змею. От этой мысли я спохватываюсь, и пробую обильно разлитую везде кровь на химический состав, страшась найти яд, который не смогу нейтрализовать, но издаю вздох облегчения. Нет, не ядовитую. Просто посланную кем-то летучую, бесшумную «змею».
А Ясеремшан открывает глаза, и я понимаю, что пойман. Зачем это нужно? Что я забыл в его душе? Но я плыву в тряпичной лодчонке по темной реке, лодчонка разваливается по швам, и я тону в бездонности его пронзительных, полных страдания глаз, и не хватает ни воздуха, ни здравого смысла, чтобы оттолкнуться от небытия, и всплыть на поверхность.
Старик помогает Ясеремшану подняться, и мы идем к замку в тенях. В предвкушении тепла и ночлега я погрузился бы в свои приятные чувства, если бы не знал, что за нами наблюдают.