Когда мне было двадцать, моей маме сказали, что для меня есть девочка.
– Не девочка, а клад, – сказали ей. – Умненькая, воспитанная. Порода, экстерьер – всё на пять. Берите даром!
– Не девочка, а клад, – пересказывала мне мама за обедом. – Умненькая, воспитанная. Порода фокстерьер – на пять. Бери даром!
– Девочка? – переспросил я.
– Умненькая, – подлила мне чайку мама.
– А окрас?
– Тёмненькая.
– Странно, – говорю. – Вы же всегда были против. Что ж теперь?
– Теперь ты вырос, – отирая мне салфеткой губы, сказала мать. – Теперь тебе можно.
Я посмотрел на неё искоса.
– Хорошо, но что мне с ней делать?
– Ну, ты как маленький. Что там сложного? Погулял, покормил, вывел в парк...
– И она будет жить дома?
– Ну конечно! А где ж ей ещё жить?
– И папа не против?
– Папа «за».
– Но он же всегда был категорически.
– Ой, кто его будет слушать?
Я отпил чаю.
– Ну, не знаю, – говорю. – Это серьёзный шаг. Я, конечно, всегда хотел породистую, но это же требует времени.
– Какое там время, я тебя умоляю. Пару раз сводить на выставку? Что ты вечно делаешь из мухи?
– Ну, а какая она хоть: маленькая, большая?
– И что ты перебираешь?
– А имя у неё есть?
– Ида.
– Ида?! – переспросил я. – Что это за имя такое, Ида?
– Нормальное еврейское.
– У неё еврейское имя?!
– Говорят же тебе: породистая.
– И что я буду кричать ей на улице: «Ида, Ида!»?
– Зачем ты ей будешь кричать? Ты что дикий? Не знаешь, как ухаживают?
– Ой, мам, я тебя прошу, тоже мне – дрессировщица!
Теперь уже мама посмотрела на меня искоса.
– Всё-таки ты какой-то дикий, – говорит. – Я тебе предлагаю хорошую девочку, а ты такой дикий!
– Ида! – повторил я. – Ида, ко мне! Ида, иди сюда!.. Да я этого просто не выговорю. У меня рот треснет! Дай лапу, Ида! Что за имя?! Ну, хорошо, – говорю, – а если она станет лезть?
– Лезть? – ахнула мама. – Почему она должна лезть, она же приличная?!
– Поверь мне, – говорю, – все суки лезут!
Мама всплеснула руками:
– Боже, какой же ты всё-таки дикий!
И вышла из кухни, хлопнув дверью. Впрочем, через полчаса она вернулась.
– Договорилась. Заберёшь её в шесть от «ДК железнодорожников», у неё там курсы.
– Охотничьи? – усмехаюсь.
– Изобразительные!
– Ну, слава богу – не балет.
– Да, и вот пять рублей, возьми с ней такси. Девочка она домашняя, привыкшая к комфорту...
– Понятно, – говорю, – ещё одна принцесса. Но хоть намордник-то к ней дадут?
– Боже! – схватилась мама за сердце. – Ты такой дикий, что я уже за неё боюсь!
В шесть я был на Подоле.
У афишного столба приметил брюнетку. Она кого-то высматривала. Стал высматривать и я. Минут через десять девушка робко спросила:
– Извините, вы случайно не Эдик?
– Случайно, – киваю. – А вы, стало быть, та самая хозяйка?
– Ну... – смущённо опустила глаза брюнетка, – я, конечно, помогаю маме…
– Так, значит, мама хозяйка?!
– Ну, вообще-то бабушка. Но мы с мамой ей помогаем...
– Господи, – улыбаюсь, – сколько же у этой принцессы помощников?! Вы, верно, её балуете, да?! Признайтесь, со стола кормите?.. Надеюсь, мебель она не грызёт?!
Девушка побледнела.
– Да вы не волнуйтесь, – успокаиваю, – я животных люблю. Она ведь не кусачая, правда? Кстати, как у неё с прививками? Глисты там, блохи?
Глаза собеседницы совершенно округлились. Видя, что разговор не клеится, я взглянул на часы.
– Так, может, давайте того… – говорю, как можно непринуждённее, – пойдём уже?
– Куда?! – жмётся девица к афише.
– К вам, разумеется. Где вы её держите? Не на цепи ж она у вас?
Собеседница попятилась.
– Постойте, – подхватил я её по локоток. – Мама говорила, что вы бесплатно даёте, но если вам денег, то у меня вот, – полез я в карман и достал пять рублей. – Этого хватит? Да куда же вы?! Да скажите хоть куда приходить!
Домой вернулся без настроения.
– Всё сорвалось! – прокричал с порога. – Её не привели!
– Не привели? – ахнула мама. – Она, что – инвалид?!
– Да я не знаю, инвалид, не инвалид, но девица явно бешеная! Я её о прививках, она белеет. Я о глистах, таращится! Говорю тебе, тут что-то не так. Либо эта собака тапки грызёт, либо в прихожей гадит! И, вообще, – беру маму за руку, – честно признаться, я больше мальчиков люблю… Особенно боксёров.