Заметки на полях – 2
Несколько вступительных слов
Вам почитать, что-нибудь?
Что-нибудь для души? тогда возьмите детектив. Вы их терпеть не можете? Но ведь речь идет о душе? Вот именно, о душе, а вы со своим детективом! Но, разве детектив не имеет отношения к душевному миру? Имеет, кто бы спорил, имеет. Если даже камни находят свое место в душе, что уж говорить о детективах.
Но есть же правила! Правила, помилуйте, какие?
Вот они, самые первые правила, правила-ожидания.
Он высок, широкие плечи, лицо загорелое, стрижка, понятно, короткая. Очень скоро, какой-то год, и он разменяет пятый десяток. Самый подходящий возраст, для чего? Чтобы взойти на вершину «избранной карьеры». Действительно, если ты в шаге от сияющей вершины, почему бы не сделать этот последний шаг.
Кажется, он создан для подвигов.
Он = герой детектива. Поскольку меня интересуют правила, не буду злоупотреблять его именем. Для моих целей достаточно той маски, которую ему великодушно предоставил автор. Здесь это – Газетчик. Итак, он создан для подвигов, по крайней мере, для славных дел. И это все? Разумеется, есть и обратная сторона. Он не создан для жертвоприношений, он не может быть жертвой, хотя бы потому, что быть жертвой ему не подходит, не "по нутру". Нужны ли здесь правила, какие-то другие правила?
Раздел 1
1.
Ну что ж, вернемся к началу.
Кто он, этот крепкий широкоплечий малый?
Он = Газетчик, приехал на юг Италии. Он готовится опубликовать статью, статья полна разоблачений. Это будет сенсация, настоящая. Он смотрит на отдыхающих, статья для них, но вот станут ли они читать эту статью? Да им это неинтересно, просто не нужно, но тогда зачем писать? Ему достает мужества обратиться с подобным вопросом к самому себе. Когда-то он выбрал профессию, но что это такое, выбрать профессию? Если стремится к краткости, то лучше воспользоваться формулой:
Профессия = Карьера + Блага + Ограничения.
Это верно для любой профессии, скажем, на месте Газетчика – Уборщица?
Тогда здесь правило. Но, если это верно только для публичных профессий, тогда это правило страны. Публичная профессия невозможна, если а) невозможны карьера + блага и б) возможны любые ограничения. Или в обратной формулировке, Карьера + Блага = возможны, но не обязательны. Напротив, Ограничения = обязательны, но не беспредельны. Правила начинаются как ожидания? Скорее, напротив, ожидания ведут к правилам, если угодно, первый шаг навстречу ожиданиям и означает встречу с правилами.
Говоря образно, первый зал, куда мы входим, это зал ожидания.
Вы хотите выйти из зала? Соблюдайте правила.
Что же в сухом остатке?
Профессия = Ограничения. Любая профессия возможна лишь при условии тех или иных ограничений. Некоторые из них, помимо этого, несут Блага. И уж совсем немногие, обещают Карьеру. Не вернутся ли нам к Уборщице. Образование? Конечно, это важно, но не значимо. А подготовка? Мы вам сейчас все объясним. Ах, вы не знаете языка? Не страшно, мы вам покажем, смотрите, как просто. Да, тут нет Карьеры, нет Блага. Но и Ограничения едва заметны, их способен выдержать практически любой претендент. Но едва шаг, даже не шаг, а шажок, к Карьере, как сразу возникают Барьеры. И чем выше вершина, тем выше Барьеры. Но если Барьеры слишком высоки?
Чем ниже, чем глубже вниз, на пути вниз, тем ниже барьеры.
Чем выше, вверх, тем выше барьеры. Не только человек, вся страна может остаться за барьерами. По крайней мере, может попробовать, как это попыталась однажды сделать Япония. Но закрыть всю страну полностью, абсолютно, невозможно. Поэтому ставят Фильтры и Шлагбаумы. "Фильтры" – ведут селекцию. "Шлагбаумы" обеспечивают пропуск нужных.
Скажем так, своих.
2.
как преодолеть барьеры?
Для начала неплохо получить хоть какое-то представление об этих барьерах.
Еще когда я учился, преподаватели нам разъяснили: Революция потому и победила, что разрушила все барьеры, закрывавшие людям дорогу к хорошей жизни. Как это доходчиво, где-то впереди есть хорошая жизнь, на пути к ней встали барьеры. Нужно лишь уничтожить эти барьеры, и все, дорога к хорошей жизни будет открыта, шагайте ребята. Мы, подростки 60-х, не подозревали, что не столь уж давно, каких-то 40 лет назад, подобные слова воспринимались буквально. Говоря коротко, самые первые барьеры, с которыми нам пришлось повстречаться – это были уже преодоленные барьеры. Это сделали отцы и деды, нам же осталось просто идти навстречу хорошей жизни, кто ж откажется.
Слово популярному писателю тех лет.
Вернее, это не слова, а сомнения, высказанные писателем самому себе в те же 60-е, но пробившиеся в публичную (= открытую) политику гораздо позднее, на исходе Перестройки. В центре сомнений два образа. Былой кумир, «не было авторитета выше», Ленин. И Семья = Глава семьи + Муж + Сын. Простые люди, от сохи (= Глава семьи), от станка (= Муж), пошедшие в ту же самую публичную (= революционную) политику по зову Вождя, встретившиеся благодаря Революции, сотворенной Вождем, даже ребенок появился у них на "свет божий" чуть ли не партийном собрании. На этом собрании Главу семьи, она же Глафира, принимали в партию, приняли. А далее Муж «прямо с собрания отвел ее в родильный дом … Родился мальчик, и Глафира назвала его Максимилианом – в честь Робеспьера» (Тендряков, с.7). Тогда еще нужно было вести, хотя бы и в родильный дом. Шли, наверное, долго, не спеша, дошли.
А в начале их общей пролетарской судьбы была трагедия.
Военный коммунизм, военная организация жизни.
Девчонка, сирота. Всю жизнь по чужим углам. И везде суют куски, да и попрекают каждой крошкой. Как тут не взвыть от такой жизни. Но вот в деревню прибыл продотряд (= хлебный отряд). Мужики, те, как могли, приготовились. Спрятали зерно, ищите, помогать не будем. И тут раздался голосок сироты: «Пошли. Уж я-то знаю, где у кого лежит» (Там же). Уходил отряд с хлебом, вместе с отрядом из деревни скрылась и воспрянувшая духом сирота, не то убили бы.
Так сирота, голь перекатная взяла первый барьер.
Нищая духом, но сильная криком Глафира пробилась в город.
А в городе, в самой Москве, там куда? Поначалу пристроили в женский отдел котельного завода. В том отделе все бабы «крикливые, тертые». Слушать какую-то девчонку?! И снова раздался голосок сироты: «Пусть нам наганы дадут и ружья … хлебный бабий отряд организуем» (Там же). Понятно, бабий отряд не получился, но «крику о нем было много». И свершилось, обратили внимание, стали выдвигать в комиссии всякие, на учебу послали. Главный барьер взят, а где тертые? Они все там же, на котельном заводе. А наша сирота, через пару лет, «уже заведовала» женскими организациями «одного из районов Москвы». В чем же смысл, или как говорили в шестидесятые, где мораль?
Он банален, в этом его и значимость.
Революция не отменила барьеры, отсюда первое правило.
Лишь старые барьеры заменила новыми. Нашлись и новые люди, стали лихо брать эти новые барьеры. Так зачем же обществу нужны барьеры? Может быть для того, чтобы растить людей? Прыгай, взял? Ты уже отправился к вершине, шагай. Как говорил вождь, ставший к тому времени диктатором, есть одно чудесное средство: поставить бедноту к рычагам управления. Первое время, вождь только и делал, что в руки бедных вкладывал разные рычаги, потом начал бить по тем же бедным рукам, освобождать рычаги. А куда деваться, ведь сами-то люди были освобождены еще Революцией. Так что же такое правила? В первом приближении: это ошибки диктаторов, ставшие для подданных обязательными.
К руководству и исполнению.
Раздел 2
1.
итак, Общество = Барьеры + Фильтры + Шлагбаумы ; Карьера.
Иным общество быть не может, невозможно, иначе массы начнут делать карьеры в массовом порядке. Опыт есть, еще по СССР. Такая массовая карьера называлась движением за коммунистический труд. Как и в случае с бабьим хлебным отрядом, "крику было много". Но, действительно, нашлись люди, которые сумели (= успели) сделали карьеру на этом движении, на руководстве этим движением. Иначе говоря, все эти люди сами становились "барьерами". Потом "фильтрами", некоторые даже "шлагбаумами".
Есть же доверенные лица, все эти устройства работают на них.
Не суть важно, Россия это или Запад.
Наш Газетчик приехал в Италию, он хорошо подготовился, он в шаге от вершины. Осталось получить пару материалов, даже не раздобыть, а просто получить. Уже обо всем договорились, когда, сколько, какая цена. Из рук – в руки, на этом все. Какие здесь правила, но волей автора он втягивается в игру правил. Не в игру по правилам, но именно в игру правил.
Вот он разговорился с барменом.
Тот не скрывает. Да, у меня семья, трое детей, скоро будет четверо. Но… не сбежать ли мне из семьи? Да, у меня хорошая работа, я не могу ее потерять, не бросить ли мне эту работу? Да, «у меня честь», я готов расстаться с этой честью «в любой момент».
Какие здесь правила, о чем вы.
Одни искушения. Неожиданно бармен спрашивает Газетчика: «Вы никогда не лжете, синьор?» (Уэст, с.7). Тот отвечает осторожно, приходится. Но из-за денег никогда. Это уже ограничение, предел. И тогда он слышит: «Каждый из нас лжет в том, что для него наиболее важно» (Там же). Заключение это, мягко говоря, спорное, но газетчик понял: бармен может и даже хочет помочь ему, но за плату. В нашем вранье нет ничего от правил, кроме нарушений этих правил. Но сам выбор «лгать – не лгать», поставленный в зависимость от платы, это уже правило. Разумеется, тот же бармен, даже после получения платы, все одно может солгать. Но тогда это будет нарушение правила. Если у него нет чести, он – вне правил.
Как будто он уже не совсем человек.
Здесь только одно «но».
Кто-то может заплатить больше.
Появляется своего рода центр, где определяется, кому (= какому клиенту) можно лгать. Но этот центр движется, от одного человека – к другому. Он даже может колебаться, сегодня сюда, завтра обратно. Но кто послезавтра предложит больше всех? Утверждать наверняка невозможно. Если следование правилам вносит определенность в нашу жизнь, то игра правил эту определенность превращает в игру случая.
Играй, Газетчик, у тебя есть то, чего нет у бармена, принципы.
Проще говоря, личные ограничения.
Игра правил набирает темп.
И человеку как-то надо приспособиться, но как? Ну, хотя бы узнать эти правила, в чем они, и что они требуют от игрока. Вернее, можно ли их переступить, пренебречь ими или нельзя? И вот еще одна маска = маленький Англичанин. Он предупреждает: «Вы должны привыкнуть мыслить парадоксами» (Там же, с.60). Привычка еще не правило, но может стать частью натуры, возможна, следовательно, эволюция. Но мыслить парадоксами прямо сейчас, немедленно, не означает ли это пренебрежение правилами? Англичанин спешит пояснить: «У итальянцев есть традиции, которые смешны для вас, но они не переступят их даже под угрозой смерти» (Там же). Если ты стоишь на «плите» традиций, а за окном век двадцатый, от парадоксов не уйти.
Это неизбежно, когда в игре правил участвует слишком много правил.
Но все же, некоторые деления остаются. Это сами люди. Одни из них ориентируются на право, этику, прежде всего, на профессиональную этику, стараются держать дистанцию, есть деловое, есть личное, между государственным и частным. Другие – они воспитаны на древних традициях. Есть кто-то, который и решает все, остальные ему служат. Делай, что хочешь, но блюди честь (= держи клятву?). Пока честь соблюдается, глава клана непотопляем, как айсберг.
Тогда что же такое честь?
Это и есть контракт между главой клана и рядовыми членами сообщества. Честь = Трамплин, который образуют рядовые, разбегайся Глава, прыгай. В этом и есть правило. Старые барьеры сняты. Теперь дерзай, сирота? Вовсе нет. Общество, тем более новое, ставит трамплин. И сироте говорят, пожалуйте, на трамплин. Таланты требуются всегда, приходится дополнять Фильтры и Шлагбаумы. Пусть прыгают, получится, пусть делают карьеру. Но ведь кого-то, это еще одна группа людей, точнее, кучка, не подпустят даже к трамплину, что делать такому? Он начинает строить трамплин, для себя, или точнее, под себя. Когда Ленин требовал принять первый параграф Устава партии в его, ленинской редакции, он готовил трамплин. Для себя, для своего прыжка во власть, на вершину власти. Точно так же и Сталин, заняв место Генерального Секретаря, начал с обновления аппарата, он готовил себе трамплин. Ему надо было обойти сильных оппонентов.
2.
Итак, человек, предпочитающий открытую политику.
Другой человек, знающий древние традиции не понаслышке. Двое в комнате.
Все тот же Газетчик. Напротив, итальянский Аристократ. Он еще и политик, и ему нужна победа на выборах, чем не вершина? Нет, мало, слишком мало, он еще хочет войти в Правительство. А значит, нужен трамплин. Собственно говоря, таковой есть = Традиции + Связи, большие связи. Но Газетчик публикацией своих материалов может прервать это стремительное восхождение.
Почему? Победа на выборах, ваше право.
Средства, с такими средствами нельзя идти на выборы. И вот два человека начинают старую игру под названием «Дебаты». Вы меня обвиняете, в чем? Получил бюджетные средства на развитие Юга, вложил их в свои заводы на Севере. Получил зерно, для распределения среди крестьян. Но предлагал это зерно членам своей партии, да еще за плату. Активно вывозил капитал в Штаты и держал его там, в банках, под процент.
Вы все понимаете, ну что ж, защищайтесь.
Интересная символика.
Две тысячи лет назад, на этой же земле, шла точно такая же игра.
Другие люди, римляне, но игра та же самая, и правила ее были теми же самыми. И точно так же были люди, всегда находились, которые хотели бы обойти правила. Все прочие должны жить по правилам, но вот они могут их не соблюдать. Вернее, они, скажем, Катон, для того и нужны, чтобы эти правила соблюдались.
Как будто и не было этих двух тысяч лет.
Аристократ начинает.
Мы на Юге = Неграмотность + Безработица. Нет, все-таки были две тысячи лет, тогдашние римляне известны нам, как весьма и весьма грамотные люди. С семи лет они были обязаны ходить в школу, за этим зорко следили, строго проверяли успеваемость, гордились. А тут неграмотные крестьяне, регресс? А что же сохранилось? Нужны люди, смелые люди. В интересах дела «готовые преступить закон». Вернее, поставить себя выше этих писаных законов, зачем? Конечно, ради простых людей. Ради вот этих самых неграмотных крестьян. Неужели для того, чтобы они стали грамотными? Нет, чтобы они в очередной раз убедились, что принцип «гражданства – возможно, самое гениальное изобретение римлян» (Никонов, с.58). Они – граждане моего клана. Плохо ли, если мой клан станет размером с Италию, и все граждане будут под моей защитой? Плохо ли, если эти крестьяне, позабывшие о гражданстве, еще раз убедятся, что слово «данное римлянином, было железным»? Вы, должно быть, из тех, кто наивно полагает, что наш двигатель прогресса – "разность потенциалов". Мой друг, вы ошибаетесь. И я, именно я, докажу и вам, и всем прочим, что источник нашего развития – "общее дело" (= Республика).
3.
Аристократ завершил свое выступление.
Очередь Газетчика, Аристократ настаивает, дайте показания.
Газетчик может говорить лишь о себе и от себя, следовательно, мотивы. Они многочисленны, те же деньги? Да деньги, стоимость статьи достаточна, «чтобы безбедно прожить год или два» (Там же, с.84). Еще есть такая вещь как репутация. Стоит ли убеждать, что обретенная репутация «…поднимет меня на вершину моей профессии». Новая высокая репутация – новые высокие гонорары. Но и это не все, далеко не все. Ведь он профессионал, а профессионал «обязан иметь гордость», просто обязан. Это такое же условие публичной профессии газетчика, как тайна исповеди, произносимой в храме. Но гордость – хрупкий цветок, его надо не просто холить, его надо кормить. А «гордость кормится успехами» (Там же).
Неужели всем причиной его величество Успех?
И тут выясняется, Газетчик не может ограничиться лишь собой.
Он должен выйти, условно говоря, в газетное пространство. Есть три Профессии, особые профессии. Священник, в его руках священное писание. Судья, за ним святая справедливость. И, наконец, Газетчик. Он чему молится? Если воспользоваться формулой, то суть дела сводится к следующему.
Газетчик = Политика + Тираж + Правда.
Где-то в конце коридора Ее Величество Правда, сияющее лицо Истины.
Он находится между чудовищами и добродетелью, как и священник, как и судья. Куда ему влезать, в темные тайники души или в темные подвалы коррупции, решает он сам. Присутствовать на тайных советах или на тайне исповеди, решает он сам. Идти на компромиссы или стоять до конца на «последней черте», и здесь решает он сам. Понятно, что Аристократ тут же предлагает ему нужный выбор, понятно, на очень выгодных условиях.
Отсюда естественный вопрос, а почему Газетчик должен защищаться?
Почему он должен идти на перекрестный допрос, почему должен давать показания?
Ведь он-то не лезет в диктаторы, не готовит государственный переворот, напротив, четко соблюдает правила игры, к чему призывает и всех прочих. Почему же он должен защищаться? Условно говоря, здесь та точка отсчета, в которой проявляется первое, очень важное различие между Газетчиком и Аристократом.
Сошлись, встретились два совершенно разных мира.
Перед лицом одного из них Газетчик защищает не себя, но свою Профессию.
Именно по воле своей Профессии он оказался между двумя мирами. Большим миром современной и открытой публичности и закрытым миром древних традиций и столь же древних отношений. Аристократ? Он тоже защищается перед лицом нового мира. Но речь идет не о Профессии, а о чем-то несравненно большем, о Миссии. Да, он так ее понимает, но это не меняет сути дела. Он = защитник Миссии. И ему ли, носителю и защитнику самой высокой Миссии церемонится с каким-то там Газетчиком. А потому, стоит ли связывать себя выбором средств, лучше заранее развязать себе руки, что Аристократ и делает.
Отсюда его уверенность в победе.
4.
Это значит, есть еще одно, важнейшее различие, его суть?
Аристократ = Правило, это правило = Я сам, и перед этим Правилом все равны.
Газетчик = Закон, над всеми нами (или за нами?) стоит писаный закон, перед которым равны все, даже глава клана. Даже если этот клан = Италия. Конечный этап пути Аристократа – подчиниться предрассудкам его крестьян. Подчиниться или создать видимость своего полного подчинения. А последняя веха Газетчика? Отказаться от статьи, от своей выношенной статьи, следовательно, от последнего шага на вершину Карьеры. На самом деле, решает не он, ему же надо просто согласиться с отменой своей статьи. Центр определения лживости (если угодно, правдивости) в очередной раз сместился (на деле, произошло какое-то странное кругообразное движение). И его долгожданная статья стала лживой? Вовсе нет.
Она перестала быть инструментом большой политики.
Газетчик = Личные ограничения, он сам определяет и соблюдает, вне него – только Закон.
Аристократ = Внешнее ограничение для всех членов клана, это Закон, внутри которого все.
Он это прекрасно понимает, и собирается, по крайней мере, на словах, создавать своим людям столь необходимые им условия: «Главная задача правительства – создание надежной структуры, внутри которой человек может спокойно жить и пусть медленно, но улучшать условия жизни» (с.83). А его превосходство? Он играет по правилам сразу двух миров, правда, это очень удивительная, но ловкая игра.
В мире современной публичности он нарушает древние традиции.
С чего бы ему их соблюдать.
А в мире древних традиций – нормы (= этику?) современной публичности. В мире первом – долой все правила второго. С той же легкостью, в мире втором – долой правила первого. Но при одном условии, миры эти не должны соприкасаться, между ними должна быть дистанция. А вот тут-то Аристократ зарвался, миры эти вдруг увидели друг друга, глазами вполне живых и очень разных людей. Современные люди? Понятно, они обратятся в суд, что ему их суд? Что же касается носителей древних традиций, они по судам не бродят, они сами творят свой суд, в этом и состоит их сила.
Вместо заключения
1.
И вот последняя сцена.
Два действующих лица. Старик, именно он воспитывал Аристократа, служил ему, поддерживал в его доме идеальный порядок, этот старик неожиданно узнает, что его воспитанник превратил его «родную дочь в putana» (Там же, с.108). Не скрывал, даже не думал скрывать. Фотографии, заметки, газеты, об этом узнал весь мир. Но так ли это? Скажите, вы, ваше сиятельство, правда это или ложь, я поверю только вам.
Аристократу ничего не надо доказывать, ему надо просто сказать, да или нет.
И он подтверждает, правда, здесь все правильно.
Старик говорит несколько слов, он не оратор, но видимо, иначе не может. К чему сводятся его слова? Я снова передам их суть с помощью формулы: Человек = Крепкий дом + Незапятнанная честь. Да, мужчина может согрешить, «вне дома, но хранить ему верность». А ты? Ты «погубил дом и запятнал честь» (Там же, с.109). Ты слышишь Аристократ? Никому не позволено нарушать наши правила. Разговор отца и сына, если бы один не носил «ливрею слуги», а другой «не был аристократом».
Речь = приговор.
Аристократ гибнет, он даже не пытается защищаться.
Почему же он не солгал? Что ему стоило, не верь, тебя берут "на испуг". По той простой причине, что несет с собой (и через себя) Миссию. Какой же он носитель Миссии, если возьмется так мелко врать? Он тут же потеряет лицо, на его карьере тут же будет поставлен крест. И в последний момент жизни он ведет себя как подлинный носитель святой миссии – он встает, подставляет грудь, не пытается «отвести удар».
2.
Остался Газетчик, он стоял на черте, выстоял.
Сенсация состоялась, последний шаг сделан, статью можно печатать.
И вот находясь на вершине, Газетчик слышит от Редактора, «она уже не нужна». Как, почему, с каких это пор газете не нужна Сенсация? Потому что большая политика продолжает работать. И теперь президент корпорации, в которой работает Газетчик, становится послом в Италии, зачем ему этот мелкий скандал вокруг его газеты? А еще предстоит церемония, вручение верительных грамот, зачем лишние неприятности. А президент, будучи уже послом, все еще подписывает ведомости на зарплату.
Шок, Газетчик столбенеет, аналогия с женой Лота.
Стоит, сжимая трубку телефона. Никого не слышит, не может говорить, не может двигаться. Наконец, кто-то приходит ему на помощь. Берут за руку, ведут к креслу, усаживают, как маленького, успокаивают как ребенка. Кто же пришел ему на помощь? Конечно же, женщина.
Неужели правила сильнее нас?
Тогда в чем же последнее правило? Крушение – всегда драма. А любая драма, особенно яркая драма – это всегда драма «с открытым финалом». Открытый в будущее? Иначе говоря, все действующие лица сохраняют хоть какие-то шансы на успех, в недалеком будущем. При таком финале не слишком страшно честолюбие одних, предательство других, равнодушие третьих. Гораздо страшнее люди, которые могут позволить себе играть по разным правилам. Обычные люди беспомощны перед такими универсалами. И вот такой универсальный человек начинает превращать "открытый финал" – в финал закрытый, почему бы и нет, разве это не еще одна игра? Мы беспомощны, а значит, ему придется позаботиться о нас, вплоть до заботы о нашей добродетели. Если коротко, он захочет стать последним правилом.
В этом и есть наше последнее человеческое правило.
Нет людей, способных обойтись без правил, мы не боги.
Но есть люди, способные выбирать нужные им правила, даже создавать такие правила. Почему же они могут выбирать правила, а мы лишены такой возможности? Но это же банально. Мы и даем им такую возможность, мы сами благословляем их. Но тогда не поставить ли мне под сомнение тезис, вынесенный в самом начале эссе? Тот, первоначальный тезис звучал следующим образом:
Чем ниже, чем глубже вниз, на пути вниз, тем меньше барьеры.
С учетом опыта Газетчика и Аристократа этот тезис можно переформулировать: не столь важно, вниз или вверх. На пути, как на самый низ, так и на самый верх – там и стоят самые высокие барьеры. И всегда найдутся желающие взять самые высокие барьеры, если не на верху, так в самом низу.
Литература:
1. Никонов А. Судьба цивилизатора. – М.: Издательство НЦ ЭНАС, 2006.
2. Тендряков В. Революция! Революция! Революция! // Октябрь, 1990, № 9.
3. Уэст М. Сенсация. – В кн.: Агент из ресторана. Сборник. – М.: VERBA, 1993.