Рассказ-быль
Сколько я помню своего отца, он не любил обращаться к людям за помощью, делать это ему не позволяла врождённая скромность, гордость, уверенность в своих силах, его собственное Я. Только в исключительных случаях, когда действительно невозможно было обойтись без постороннего вмешательства, отец просил помочь. Просил машину, чтобы привезти дрова или уголь на зиму, привезти железо для перекрытия крыши дома, распилить на пилораме толстенное бревно на плахи.
Всё в доме делал сам. Не было такого дела, которое он бы не сделал своими руками. Для нормального человека в этих словах нет ничего необычного, но у отца была одна рука, левая. Правая от середины предплечья навсегда осталась на фронте возле фашистского блиндажа.
Алексей Кузьмич Акулов с 21-летнего возраста был профессиональным военным, а потому не вёл оседлый образ жизни. Служил в Бийске, Чите, Новосибирске, из Новосибирска ушёл на фронт в первые дни войны. Награждён орденом Боевого Красного Знамени, орденом Красной Звезды, несколькими медалями.
В феврале 1943 года наши войска теснили фашистов на одном из участков, отец был на передовой линии фронта. В пылу атаки отец вместе с другими бойцами добежал по отбитому у фашистов ходу сообщения до фашистского блиндажа, рванул дверь блиндажа на себя и… раздался взрыв!
Блиндаж был заминирован, мина сделала своё дело.
После госпиталя отец приехал в Бийск, где жила наша семья с 1941 года. В собственном домике, имея свой огород в 8 соток, выжить – так считалось – было легче.
Началась трудная гражданская жизнь, тем более трудная, когда «в руках» нет никакой гражданской специальности, да и рук-то нет, есть рука. Отец был человеком здоровой, крепкой закваски, поэтому унынию не поддавался, он постоянно искал и находил возможности сделать жизнь лучше. Обзавёлся через Новосибирский центр протезирования протезом, который, как оказалось, не был пригоден для компенсации действенных функций отсутствующей руки, а был пригоден лишь для закрепления и ношения муляжа руки.
Отец подготовил чертежи нужного ему протеза и обратился в упомянутый центр протезирования с просьбой изготовить такой протез, который был ему нужен. Просьба удовлетворена не была. Тогда он обратился письмом с этой просьбой на завод-изготовитель протезов в г. Омске и получил приглашение посетить завод.
Эта поездка в Омск может служить примером отношения Советской власти к фронтовикам: на заводе выполнили все его пожелания, в считанные дни изготовили нужный и даже усовершенствованный совместными усилиями отца и КБ завода протез, оплатили проживание в г. Омске и дорогу до Бийска в оба конца. Самое же главное и очень лестное для отца состояло в том, что завод принял его протез в качестве образца новой продукции и запустил в производство.
Постепенно, по мере возникновения необходимости выполнения той или иной работы, отец в творческих муках и физических стараниях, иногда с привлечением родного предприятия Управления дороги Чуйского тракта, где работал, изготавливал навесные комплектующие к протезу. Эти комплектующие необходимы для того, чтобы работать лопатой, тяпкой (мотыгой), граблями, вилами двумя руками, пилить дерево ножовкой правой рукой, строгать рубанком, фуганком, фасонными строгательными инструментами, пилить дрова с использованием «Дружбы-2» как заправский пильщик, уверенно работать напильником и ножовкой по металлу, работать молотком правой рукой, долбить лёд с помощью лома, держа его двумя руками…
Перечислить всё – это назвать буквально все работы, которые выполняет обычный человек, живущий в частном доме. Особенно интересно то, что с помощью своих «приставок» отец правой рукой мог писать карандашом, а когда появились шариковые ручки, то и ручкой, играл на балалайке «Калинку», «Катюшу», «Барыню». Да что там балалайка! Лепил домашние пельмени! Лепил так сноровисто и быстро, что мог и посоперничать с остальными домочадцами. Уверенно и почти виртуозно ездил на мопеде «Рига-5».
Отец хранил чувство благодарности к Омскому заводу, гордился связью с ним, по мере изготовления и опробования в деле своих «приставок» скрупулёзно готовил чертежи, нередко за этим занятием просиживал до часу, а то и до двух ночи, и отсылал их на завод. Однажды, получив с завода благодарственное письмо, не один день был в приподнятом настроении, был необычайно разговорчив, делился радужными планами на будущее, чувствовал себя Человеком.
Наш дом отапливался кухонной плитой (очагом), сблокированной с отопительным щитком, который с целью обогрева «большой» комнаты одновременно служил частью стены, разделяющей дом на две комнаты. Плита была старая и имела ряд недостатков: её кирпичи лежали неровно, некоторые выступали кнаружи на сантиметр или более, некоторые настолько же утопали в боковой поверхности плиты; доступ в духовку находился в «большой» комнате, что обуславливало неудобство пользования духовкой из-за беготни из кухни в комнату; так же неудобно в «большой» комнате располагалась и заслонка перекрытия отопительного щитка на тёплый период года; в конструкции печи не были предусмотрены окна для удаления сажи из внутреннего пространства дымоходов; самое же плохое качество плиты состояло в том, что не во всякую погоду она хорошо растапливалась, и в такие дни дым при растопке выходил частично на кухню, что приносило нам всем немалые огорчения. В дополнение к этому отопительный щиток прогревался очень медленно и неполностью, поэтому в отопительный период в «большой» комнате всегда было весьма прохладно.
Отец не был печником, но однажды в доме появилась книжка с описанием кладки печей и альбом со схемами печей разных конструкций. Отец вечерами изучал по этим изданиям печное дело и, как оказалось позже, одновременно конструировал свою печь, конкретную, предназначенную для нашего дома.
В нашем хозяйстве в короткий промежуток времени появились: печной молоток, кирочка, кельма, лопатка-мастерок, кирпичи (посчитаны поштучно, отсортированы), глина, отец даже попросил мать сшить ему из грубой ткани фартук печника. За кирпичами и специальной глиной отец съездил в соседнее село Сростки, где находился кирпичный завод и глиняный карьер.
Старую печь отец с нашей помощью разобрал за неполный день, разобрал полностью, от трубы до фундамента. Проверил фундамент, сделал разметку в соответствии со своими эскизами, и деловито, спокойно, с полным пониманием предмета своего труда, ряд за рядом (на каждый ряд был заготовлен отдельный эскиз) сложил культурную кухонную плиту так же с отопительным щитком. За четыре дня сложил, из них один день целиком потратил на выдалбливание паза для верхнего чугунного настила. Сделал эту работу так, что и непосредственно после сооружения печи, и после во время её эксплуатации многие восторгались филигранностью соединения чугунного настила с кирпичной кладкой.
На пробную растопку появились двое соседей, которые не верили в отца и сильно сомневались в работоспособности его самодельной печи. Ну, как же, внутри печи столько секретов, недаром ученики печников годы на учёбу тратят, а тут, вот тебе, не печник, а печь сложил! Отец большим ножом-тесаком настрогал лучинок и положил их в топку, сверху на них положил мелкий хворост, на него – покрупнее. Хотя и был закоренелым атеистом, перекрестился протезом (читай: «правой рукой»), и чиркнул спичкой. Я помню, как засветились его отражающие пламя спички глаза, когда он увидел, что пламя отклонилось в сторону топки – это свидетельствовало о наличии тяги воздуха через печь. Отец первым понял, что печь работоспособна, он встал с корточек, распрямился, произнёс:
– Ну, вот и всё. Не боги горшки обжигают!
Действительно, пламя весело перепрыгнуло на сухие лучинки, выросло и вот уже объяло все дровишки.
Сосед Василий (Васька, как называет его мой старший брат):
– Алексей Кузьмич, я Вас поздравляю, Вы сработали как настоящий Мастер! Мастер с большой буквы! Мне приходилось видеть печников, так они больше тайны из своей работы делают, чем самой работы. Тоже мне, мастера, да их печи рядом с Вашей не стояли!
Соседка тётя Катя:
– Кузьмич, правду говорят, что у тебя руки золотые. Я, старая, думала, посмотрю, насколько они у тебя золотые с новой-то печкой! Грех на душу взяла, плохо о тебе подумала. Прости меня Господи! И ты прости, Кузьмич, правду народ говорит, всё ты умеешь.
И дальше, обращаясь к матери:
– Вот и конец твоим мучениям, Поля, не будет больше дыма на кухне, да и духовка теперь рядом, удобно. Зови на пироги из новой духовки!
Смеётся.
Печь в самом деле получилась на славу! От недостатков старой плиты и следа не осталось, преемственности в этом случае не произошло.
Бийск в то время – «большая деревня», и молва о появлении нового великолепного печника разнеслась по нему с помощью «сарафанного радио». Приходили чужие люди, смотрели, нравилось, иногда спрашивали:
– А русскую печь такого же качества можете сделать?
– Могу и русскую, принципы те же самые.
– А с камином?
– Могу и с камином.
Получив согласие на кладку печи, некоторые заказчики при согласовании сроков отказывались от услуг отца. Недальновидные торопыги! Велика ли разница в историческом плане буквально, 1-2 или 4-5 дней? Зато печь великолепно работает и глаз радует долгие годы, может быть, до конца дней.
Воду для питья и полива мы брали из колодца у нас в огороде, да и не только мы, ближайшие соседи, дворов шесть-восемь, тоже пользовались водой из нашего колодца. Воды не хватало, особенно в засушливый период, поэтому её запасали впрок с утра для вечернего полива. Вода, что накапливалась в колодце за ночь, к обеду уже заканчивалась, накапливалась медленно, держала всех «на голодном пайке». Никто ничего разумного не мог сделать или, хотя бы, предложить.
Отец обратился с этой проблемой в Горисполком (Исполнительный комитет городского Совета депутатов трудящихся), но действенной помощи там не получил. Пошёл ещё раз, потом ещё, и добился-таки! Не помощи, а результатов геологических изысканий площадки, на которой стоит город. Оказалось, что водоносный слой находится на глубине 11 метров, а глубина нашего колодца составляла всего 9 метров!
Вот теперь, когда стало понятно, что надо делать, отец со старшим сыном моим 22-летним братом Виктором и таким же молодым и крепким соседом Василием, который пользовался водой из колодца и, естественно, был заинтересован в постоянном наличии в нём воды, принялись углублять колодец. В колодце работал только сам отец, грузил грунт в бадью, наращивал сруб, а брат и сосед вытаскивали грунт наверх, спускали в колодец заготовки сруба, крепёжные изделия, инструмент, оснастку.
В первый вечер, во время ужина отец сильно удивил меня: он сказал, что из колодца видел звёзды на небе! И это средь бела дня? В такое верится с трудом, и, поскольку уже тогда мне звёздное небо было интересно, я рассказал об этом в своей начальной школе. Соклассники подняли меня на смех, заявив, что мой отец – лгун, но я не сдавался и стоял на своём и отца защищал, как мог.
Наш спор разрешила моя первая учительница Мария Николаевна Зарубина. Она объяснила всем, что звёзды на день никуда не исчезают, но мы не видим их из-за засветки наших глаз солнечным светом, а в глубокий колодец солнечные лучи не проникают, поэтому оттуда глаза могут видеть звёзды и днём.
В конце второго дня пошла синяя глина, «синюха», такая плотная, что её можно было взять только тонкими ломтиками. Три дня строгали и долбили «синюху», казалось, конца ей нет, хотя прошли всего сантиметров пятьдесят-шестьдесят. Сняв очередной слой, решили приостановиться до завтра. Пока бадья шла вверх, пока её меняли на полено (на нём спускали и поднимали отца), пока спускали полено в колодец, отец выкопал на глубину штыка лопаты небольшое углубление, посмотреть, а не кончается ли «синюха»? Сел на полено, бросил взгляд на свою работу и заметил, что в углублении чуть-чуть заблестело.
На следующий день с утра обнаружили, что в колодце четыре метра воды! Чтобы пройти «синюху», кинули клич соседям: «Помогайте вычерпать воду, берите как можно больше!», но вода не убывала, как люди не старались.
Доведённый отцом «до ума» колодец так и служил людям с той поры без каких-либо ограничений. Служил, пока в Заречье не провели водопровод, уже в новом тысячелетии.
Наш дом имел тесовую крышу, отслужив известное время, крыша стала протекать. Поначалу, когда протечки были единичными и небольшими, отец её ремонтировал, менял тесины на новые, которые кромил, строгал и дорожил сам. Но долго это продолжаться не могло, поскольку крыша полностью была старая и «дышала на ладан».
Действительно, вскоре со всей очевидностью встал вопрос о полной замене кровли. Отец взвесил все «за» и «против» применительно к тесовой, толевой, рубероидной и жестяной кровле и склонился в сторону последней. Она сильно привлекала своей долговечностью, но обходилась немного подороже. Вот это самое «подороже» в то время мы уж смогли «вытянуть» – жизнь неуклонно следовала сталинскому: «Жить стало лучше, жить стало веселей».
Пришла грузовая машина, отец с Виктором, водитель и я, в меру своих силёнок, разгрузили 107 листов кровельного железа размером 710х1420 мм. Буквально со следующего дня я и моя сестра-двойняшка по заданию отца начали олифить это железо во избежание его ржавления. Как тяжело далась нам эта работа! В жару, под палящим солнцем, чтобы олифа лучше растекалась, большими и тяжёлыми самодельными кистями мы мазали и мазали… казалось, конца-края не будет этой работе. Каждый лист с обеих сторон, тщательно, без огрехов.
Отец времени даром не терял – изготавливал гибочный станок, с помощью которого впоследствии сам же, не доверяя никому эту довольно тонкую работу, соединял отдельные листы железа в длинные полосы размером по длине ската крыши. Также с помощью этого станка он отгибал кромки этих длинных полос для возможности соединения полос между собой уже на месте укладки их на крыше. И эту последнюю операцию отец механизировал: изготовил специальной формы оправку, с помощью которой в неудобных условиях на крутом скате крыши довольно легко, быстро и просто соединялись полосы между собой.
По окончании укладки железа по настоянию и под действием личного примера отца мой старший брат и я новую крышу быстро покрасили суриком на два раза. С тех пор наш дом стал издалека заметен своей новой яркой блестящей крышей.
В целом, отец выполнил львиную долю работы по замене крыши, причём он лично выполнял каждую операцию полностью или частично, показывая примером, что и как надо делать. Я же в процессе участия в этой большой работе познакомился с новым словом «клямер».
Однажды отец сообщил нам всем, что наш дом покосился и его надо поправить. Помню, усомнившись, я сбегал на ближайшую горку «Изюмиху» и посмотрел на дом со стороны пристрастным взглядом. Действительно, невооружённым глазом видно, покосился. Для меня это было откровением: дом – это что-то незыблемое, вечное, прочное и надёжное, это столп… и вдруг покосился!
В Бийске преобладают западные ветра, поэтому нижний венец западной и частично северной и южной стен дома находится в самых тяжёлых условиях – на него со стен стекает дождевая вода. Венец подгнил, дом осел с западной стороны.
Сказал «Поправить», за этим без проволочек следуют действия. Отец заготовил новый лиственный венец, привёз два двадцатитонных домкрата, перетаскивать которые под силу лишь двум мужикам, подготовил специальные упоры для домкратов и объявил, что в ближайшее воскресенье будем поднимать дом.
Работа прошла «как по маслу». Посередине западной комнаты стоял стол, на нём – тарелка с водой до краёв, и я в процессе подъёма бегал смотреть по этому уровню, насколько горизонтально устанавливается дом.
Ещё длительное время после выравнивания дома я входил в него с благоговением по заново установленным ступенькам, ходил по горизонтальному полу с чувством гордости за своего отца. Сбегал и на «Изюмиху»: хорошо, ровнёхонько стоит.
Чтобы впредь дом не оседал из-за гниения нижнего венца, отец своеобразно защитил его от воздействия дождя – пристроил к западной стороне дома сарай, чем решил и ещё одну давно назревшую проблему, а именно: оборудовал в нём для себя мастерскую, о которой много раз возникал разговор.
В мастерской поставил столярный и слесарный верстаки, изготовленные «по своему вкусу» собственноручно и оборудованные необходимыми приспособлениями для работы. Навесил стеллажи в таком месте и таким образом, чтобы взять с них необходимый инструмент во время работы можно было одним коротким движением. Установил также собственноручного изготовления большой токарный деревообрабатывающий станок с ножным приводом (электродвигателей в то время не было). Разместил на стеллажах и в тумбах верстаков инструмент в строгом порядке.
Самым популярным и, пожалуй, наиболее интересным инструментом был, конечно, токарный станок. Первым изделием, которое сошло со станка, была скалка с двумя ручками. Мать пользовалась скалкой с одной ручкой и давно хотела настоящую, с двумя ручками. Отец точил на своём станке всё: от ручки для ножа или напильника до головоломки, даже оголовок для перехода от трубы-тубуса к окуляру для моего самодельного телескопа выточил!
Огурцы мы солили в небольшой, литров пятьдесят, бочке, которая от долгого использования стала протекать. По просьбам матери отец подправлял её несколько раз, подбивая обручи, но постепенно это перестало приносить результат. Отец тогда разобрал её, хотел прострогать рёбра клёпок и уплотнить днище, но оказалось, что и стенки и днище бочки сгнили и к дальнейшему использованию непригодны.
Со всей очевидностью встал вопрос о новой бочке. Отец сказал:
– Покупать не будем, сделаю сам.
Мне тогда непонятно было, ведь бочки делает бондарь, а отец бондарем не был. Как же он сделает бочку сам?
Большую кедровую тесину отец распилил на подходящего размера заготовки, одну, внутреннюю, сторону которых оставил плоской, прострогал, а вторую, наружную, сделал овальной, по образующей будущей бочки. Прострогал и рёбра заготовок под определённым углом к поверхности внутренней стороны, контролируя заранее рассчитанный угол малкой. Ширина каждой изготовленной таким образом клёпки была сделана неравномерной, один конец был немного шире другого.
Собрав все клёпки узкими концами в одну сторону, отец скрепил их двумя заранее рассчитанными и изготовленными из стальной ленты обручами. Получилась этакая деревянная коническая труба. Предусмотрев необходимость установки днища, отец также заранее изготовил пилу для пропиливания паза под днище в такой деревянной трубе. Пропилил со стороны большего диаметра. Тщательно и скрупулёзно измерил диаметр бочки по пропилу, изготовил такого диаметра днище. Разобрал трубу и вновь собрал уже с днищем. Подтянул обручи постукиванием, «сильно стягивать не надо, дерево размокнет и ещё уплотнится».
Бочка получилась на славу, без огрехов, проверку наливом выдержала с первого раза, а после покраски наружной поверхности заиграла радостными солнечными бликами. Весь процесс изготовления бочки проходил на моих глазах и к окончанию его я уже и удивляться перестал – как это не бондарю изготовить бочку – настолько простыми оказались все операции. В очередной раз подтвердилась любимая отцом истина: «Глаза боятся, а руки делают».
При ведении домашнего хозяйства возникает настоятельно, хотя и не часто, необходимость резать стекло.
Отец был нашим домашним стекольщиком, причём настолько хорошим, будто резка стекла – его призвание и любимое дело. Роликовый стеклорез он не признавал и пользовался только алмазным стеклорезом, который именовал коротко: «алмаз». Алмаз перешёл к нему в качестве наследства от его отца Акулова Кузьмы Григорьевича, моего деда. Алмаз был старым добротным надёжным инструментом, но постепенно его режущие свойства стали ухудшаться.
Отец «прикипел» к нему и не мог отказаться от такого хорошего инструмента. Он с помощью увеличительных стёкол разной кратности и с помощью разных подсветок долго и скрупулёзно разглядывал алмазное зёрнышко своего заветного "помощника". В конце концов, понял, что режущая кромка зёрнышка притупилась, «пробежав» по стеклу длинный путь. Ситуация выглядела финишной для жизни алмаза.
Такое отец принять не мог! Он нашёл простое и великолепное решение для восстановления любимого инструмента до первоначальной работоспособности.
Мало кто не знает, как устроен алмаз. Монолитный латунный корпус с плоской деревянной ручкой, в корпусе имеется сквозное косое отверстие квадратного сечения со стороной 4 мм. В отверстие вставлена со скользящей посадкой оправка и зафиксирована стопорным винтом. Нижний конец оправки имеет форму конуса с углом при вершине 120 градусов, на вершине имеется небольшое углубление – гнездо, в котором закреплено алмазное зёрнышко.
Уяснив, что алмазное зёрнышко зафиксировано в гнезде оправки мягким белым сплавом, предположительно припоем, отец нагрел оправку обычным паяльником, расплавил сплав и извлёк зёрнышко из гнезда. Как он и предполагал, зёрнышко оказалось гранёным вкруговую крохотным алмазным камешком размером в поперечнике 1,5 мм. С помощью лупы большой кратности отец выбрал не работавшую кромку зёрнышка, поместил зёрнышко в зачищенное гнездо этой кромкой вверх, сориентировал по направлению резки, прижал специально изготовленным проволочным жимком и залил полость гнезда припоем с избытком. Затем аккуратно, «не дыша» удалил избыточный наплыв припоя острым, как бритва небольшим ножом так, чтобы в вершине выстроганного конуса находилась чуть возвышающаяся над припоем режущая кромка алмазного зёрнышка.
Во время испытаний обновлённого алмаза, отец при резке наклонял его под разными углами и по направлению резки, и в поперечном направлении. И выбрал-таки самое удачное положение инструмента, при котором каждый проход давал отличный, 100-процентный результат.
Демонстрируя домочадцам восстановленные великолепные качества алмаза, отец отрезал от стеклянного листа полоску шириной миллиметров десять и длиной миллиметров четыреста: приложил к листу обрезиненную линейку, провёл алмазом, захватил конец будущей полоски большим пальцем и ручкой алмаза, стал отгибать полоску книзу. Весело щёлкнув, по алмазному следу пробежала прямолинейная трещина и стеклянная полоска, отделившись от листа, оказалась в руке отца. Потом другая, третья… вот они, наглядные сто процентов!
Отец очень трепетно относился к алмазу, хранил и переносил его только в самодельном аккуратном деревянном обитом внутри бархатом футляре с ячейкой, в точности повторяющей контуры инструмента. Крышка футляра закрывалась на тугой крючок, который случайно или, тем более, самопроизвольно никогда не открывался. Прежде чем произвести рез, отец тщательно очищал на стекле дорожку, по которой пойдёт алмаз. Выполняя рез, всегда держал алмаз здоровой левой рукой – «алмаз надо чувствовать!».
По своему детскому безрассудству однажды я задал домашнему стекольщику Кузьмичу непростую задачку.
Я рос не хулиганистым мальчишкой, но и не был тихоней и маменькиным сынком. Рогатка у меня была, хорошая, с качественной красной резиной от противогаза, симметричная, красивая, боевая. Пришла мода на рогатки из собственных пальцев – привязываешь к концам указательного и среднего пальцев тонкую резинку и рогатка готова! Спрятать такую от взрослого надзирателя – пара пустяков, карман не оттопыривается. В качестве снарядов использовали перегнутые надвое бумажные скрутки, надломленные спички или деревянные прутики, случайные кусочки проволоки и любые другие мелкие предметы, которые удавалось зацепить за резинку.
Хотелось не тратить время на поиск или изготовление снарядов, а чтобы, не задумываясь, нырнул в карман и вот он снаряд (или пуля), стреляй. Озарение ко мне пришло при взгляде не моток гупера, хранившегося у моего отца. Диаметр алюминиевой жилы – 2 мм, резиновая и тканевая изоляция. Откусываешь кусачками 18-20 мм провода, удаляешь изоляцию, сгибаешь посередине – пуля готова! Теперь среди сверстников я выглядел маститым стрелком: мои пульки летели дальше, пробивали тройной, а если натянуть получше, то и четверной лист бумаги.
Мой уличный дружок Толян, желая удостовериться в дальности полёта алюминиевых пуль, спросил:
– А через всю улицу перелетит?
Ширина улицы 30 метров. Отвечаю:
– Запросто.
– Ну-ка, давай, стреляй!
Выстрелить из рогатки на пальцах просто, но надо убедиться, что пулька улицу перелетела:
– А как мы узнаем, что перелетела?
– А ты целься в окно – по стеклу стукнет, мы услышим.
Разговор происходил у наших ворот, а на другой стороне улицы стояла старенькая вросшая в землю избушка Анны Лукьяновны, бабушки, старенькой под стать своей избушке.
Я выстрелил. Звякнуло.
Минут через десять Анна Лукьяновна пришла к моей матери, принесла мою пульку:
– Поля, вот что я нашла на своём подоконнике. Эта пуля разбила стекло в окне и теперь в моём доме дыра на улицу. Стрелял твой сын или его дружок Толик, только они двое были у ваших ворот.
Разговор происходил в нашей ограде (читай: «в нашем дворе»), я его слушал, сжавшись в комок и притаившись за стайкой.
Взглянув на аккуратную с параллельными равной длины отогнутыми концами пульку, мать мгновенно поняла, кто её изготовитель. После визита соседки она сказала мне: «Подкинул ты отцу работу, получишь за это непременно. Хватило ума по окнам стрелять!»
Придя вечером с работы, отец на удивление спокойно отреагировал на мою проделку:
– Теперь понятно, куда убывал гупер. Я голову сломал, почему же он тает… Давай сюда твою стрелялку, и больше чтоб не повторял.
Отец ушёл к Анне Лукьяновне, замерил длину и ширину проёма с разбитым стеклом, вернулся сильно озабоченный. Оказалось, что рама конструктивно выполнена с врезными стёклами, то есть в прожилинах рамы имеются пазы, в которые стёкла и вставлены. Чтобы вставить стекло в такую раму, надо её разобрать! А рама древняя, ветхая, начнёшь вытаскивать её из оконной коробки и разбирать – развалится…
Собрав дома нужные инструменты, отец часа два «гостил» у Анны Лукьяновны. С великими предосторожностями, но работу сделал, ничего не сломал, только восстановил. На совесть.
В один из дней, когда я и моя сестра в сопровождении старшего брата Виктора пришли из детского садика, отец объявил нам:
– Сегодня будем смотреть кино. После ужина, когда стемнеет.
Кино? Дома? Невиданное событие для нас! Мы обрадовались, пытались расспросить отца, как это будет, но он коротко ответил:
– Не егозите, всему своё время, увидите своими глазами, тогда и поймёте.
С наступлением сумерек отец достал из глубин объёмистого шифоньера маленький чемоданчик с двумя скруглёнными верхними рёбрами и откидной ручкой для переноски. Щёлкнув фиксаторами, снял футляр с основания и нашим глазам предстал невиданный ранее прибор «Алоскоп». Из того же шифоньера он достал перевязанную ленточкой коробку из-под обуви и открыл её. В коробке лежали 8-10 цилиндрических баночек с рулонными диафильмами и продолговатая картонная коробочка со стеклянными окошечками-диапозитивами (слайдами).
Отец снял перемоточную камеру с обечайки конденсора, отомкнул защёлку камеры, открыл дверцу, зацепил специальными зажимами диафильм и намотал его на верхнюю катушку. Оставшийся свободный конец диафильма он зацепил зажимами нижней катушки, закрыл и установил камеру на место. Поставил на стол табурет, на него – алоскоп, включил его, направил идущий из объектива луч света на экран, отрегулировал резкость, и кино началось!
Кино мы смотрели в «большой» комнате, экраном служил отопительный щиток – его почти идеальная плоская белёная поверхность прекрасно исполняла отведённую ей роль. С момента знакомства с алоскопом мы стали смотреть диафильмы регулярно, раз в неделю, и каждый раз просмотр вызывал у нас с сестрой бурную радость, настоящий восторг. Мы, перебивая один другого, возбуждённо пересказывали содержание диафильмов, переживали за героев, обсуждали их поступки.
Диафильмов было мало, мы в течение двух-трёх месяцев их все просмотрели, но как такое радостно-щемящее дело остановить? Никак! Начался повторный просмотр, потом и третий… Родители понемногу, изредка и по счастливому стечению обстоятельств прикупали новые диафильмы, что доставляло нам с сестрой хороший всплеск радости.
В то же время наши окошечки-диапозитивы лежали без использования, поскольку конструкция алоскопа предусматривала лишь просмотр рулонных диафильмов. Однако отца это обстоятельство не смутило, он критически отнёсся к разработке автора алоскопа: изготовил деревянную камеру со щелевой поперечной прорезью и сквозным осевым отверстием соответствующих диаметров на концах. Проще говоря, трубу с прорезью, у которой отверстие круглого сечения, а внешняя поверхность – квадратного. Снял перемоточную камеру с обечайки конденсора и вместо неё надел на обечайку одним концом самодельную деревянную. Причём щель, предназначенная для помещения в камеру и перемещения окошечек-диапозитивов, оказалась как раз в той же плоскости, что и плёнка диафильма, установленного в перемоточную камеру. В качестве заключительного действия отец вынул съёмный объектив из патрубка перемоточной камеры и вставил его в отверстие своей самоделки со второго конца.
Такая переналадка алоскопа с показа рулонных диафильмов на показ окошечек-диапозитивов заняла целых… 30 секунд! Не считая времени изготовления новой деревянной камеры. Простая и незатейливая самоделка счастливо реализовала наши с сестрой мечты просмотреть те несколько диафильмов, которые были представлены на окошечках-диапозитивах.
На этом история с алоскопом не заканчивается: благодаря этому прибору, отец познакомил меня с токами Фуко.
При включении наш алоскоп начинал гудеть, явственно, хотя и не громко. Отец объяснил нам, что в алоскопе используется 12-вольтовая лампочка, а напряжение для неё даёт трансформатор, который понижает сетевое напряжение 220 вольт. Он и гудит и ничего страшного или опасного в этом нет.
Однако судьбе было угодно, чтобы и у нас воочию подтвердилась истина ремесленника «Хороший стук наружу вылезет!»: трансформатор гудел, гудел, да и сгорел. Во время просмотра очередного диафильма лампочка фильмоскопа ярко вспыхнула и погасла, из алоскопа повалил дым.
После разборки выяснилось, что произошло короткое замыкание в первичной обмотке трансформатора, провод обмотки в одном месте перегорел, концы оплавились. Да и уцелевшая часть провода к дальнейшему использованию стала непригодна: из-за сильного нагрева лаковая изоляция потемнела, стала хрупкой, местами осыпалась. Дня через два-три отец принёс большую катушку нужного провода, достал с вышки (читай: с чердака) намоточный станочек, изготовленный годами ранее старшим сыном Валентином, и стал мотать катушку сгоревшего трансформатора. Я крутился возле него и норовил чем-нибудь помочь, сделать из этого интересного хоть что-то своими руками. Но помощь отцу не требовалась, он скрупулёзно, вдумчиво и аккуратно мотал провод, укладывая его виток к витку ровными слоями, разделяя последние бумажной изоляцией.
На следующий день я обнаружил, что катушка готова, но трансформатор не собран, видимо, отец закончил мотать поздно, и отложил работу на следующий день. Рядом с катушкой лежали тёмно-серые до чёрного, а местами и рыжие от ржавчины Ф-образные пластины сердечника разобранного трансформатора. Ага, вот это точно надо сделать! Приведу-ка я это железо в красивый вид! Вооружился листом мелкой наждачной бумаги и часа через два упорной, но нужной работы все трансформаторные пластины заблестели как новые.
Вечером отец пришёл с работы, я ему ничего не сказал, готовя приятный сюрприз. Когда дошла очередь до алоскопа, отец недовольно хмыкнул, подозвал меня:
– Ты зачем вычистил железо?
Я, недоумевая от недовольного вида отца, говорю очевидное:
– Оно было ржавым.
Но отец «гнев на милость» не сменил:
– Ржавчины на нём почти не было, а все пластины были покрыты слоем окалины, которая является электрической изоляцией и не позволяет токам Фуко перетекать из одной пластины в другую. Понимаешь, когда работает трансформатор, в сердечнике возникают паразитные токи, они протекают в массе железа и очень сильно ухудшают работу трансформатора. Он не столько трансформирует одно напряжение в другое, сколько греется, требуется его искусственно охлаждать, или изменять конструкцию для улучшения охлаждения. Чтобы уменьшить паразитные токи, сердечник делают не сплошным, а из пластин, электрически изолированных друг от друга. Тогда эти токи протекают только внутри отдельной пластины, являются очень маленькими и почти не вредят работе трансформатора. Впервые паразитные токи подробно исследовал учёный Фуко, поэтому их так и называют: «Токи Фуко». Теперь ты понял, что натворил?
– Я не хотел! Я хотел, чтобы было лучше!
После затянувшейся паузы я с огорчением спрашиваю:
– Больше алоскоп работать не будет?
В голосе отца появились благожелательные деловые нотки:
– Давай будем вместе его оживлять. Окалину нанести на пластины мы не сможем, но сможем покрыть их лаком, который тоже является электрической изоляцией. Я сегодня разбавлю лак, чтобы он ложился тонким слоем, а ты завтра покроешь им все пластины и выставишь их на солнышко. Возьми и те несколько штук, которые лежат в алоскопе, они не работали, а были под трансформатором.
«Лишние» пластины появились вследствие того, что неизвестный «мастер» собрал трансформатор небрежно (Спасибо ему за то, что сохранил неиспользованные пластины). Ф-образные пластины требуют очень аккуратной установки в катушку, а применение избыточного усилия приводит к их деформации. Именно это и произошло при сборке: эффективная толщина пластин возросла из-за деформации, центральное отверстие катушки оказалось заполненным, а несколько пластин – «лишними».
Отец выправил все трансформаторные пластины: простучал каждую тяжёлым молотком между двумя плоскими поверхностями массивных кусков железа. В корпусе алоскопа убрал суррогатное крепление трансформатора из проволочных скруток и шпагата, восстановил заводское крепление на кронштейнах длинными болтами, пропущенными сквозь пакет пластин трансформатора.
Через четыре дня лак на пластинах высох до твёрдого состояния. Отец аккуратно и бережно собрал трансформатор, все пластины (в том числе и «лишние») встали на место, закрепил его в алоскопе четырьмя болтами, расположенными по углам сердечника.
Мы снова стали смотреть кино. Теперь алоскоп не гудел.
Каким бы простым или сложным, срочным или не очень, большим или малым не было очередное дело, отец относился к нему только серьёзно и делал только основательно, так, чтобы заново переделывать не пришлось. В округе не было другого такого мастерового человека, как мой отец. Даже во всём Заречье, наверное, не было. Про таких говорят: «У него руки золотые».
Порой придёт незнакомец, цепь у его велосипеда порвалась:
– Здравствуйте, Вы Кузьмич? Мне Вас порекомендовали. Как быть?
Отец молча посмотрит на поломку, достанет недостающее звено цепи из своих «железок», мастерски расклепает сталистую ось звена, проверит, не велик ли люфт, смажет новое соединение двумя каплями масла из маслёнки и скажет:
– Вот так быть.
Забежала «на огонёк» соседка, посидели, пощёлкали семечки, в разговоре выяснилось, что у неё ножницы не режут. Отец попросил показать их. Выправил, наточил, проверил на мягкой материи, хорошо режут.
– Спасибо, Алексей Кузьмич, я уж совсем их выбросить хотела, у моих мужиков не получилось. А теперь чего ж выбрасывать, режут лучше новых.
Частенько приходила к нам жившая неподалёку старинного воспитания тётка Варвара, младшая сестра моей матери. Однажды пришла убитая горем:
– Кузьмич, у меня примус сломался, летом печку топить жарко, долго, да и дрова зря палить. Сделай, пожалуйста, я тебе в ноги кланяюсь.
– А что Дмитрий с Иваном?
Дмитрий – муж Варвары, Иван – взрослый сын.
– Сказала бы, что у них вместо рук растёт, да неудобно – баба, всё-таки. Сделай, пожалуйста, в ноги кланяюсь.
– Неси, посмотрю, сделать не обещаю.
С этим примусом отец возился вечером после работы. Два дня возился. Разобрал его «до винтика», изготовил специальный кривой шабер из толстой пружинной проволоки, выскоблил нагар из головки, отревизовал все детали, собрал. Разжёг, хорошо работает, гудит как новый, как реактивный.
Однажды на открытом воздухе во дворе пили чай с соседями. Иван Тимофеевич, интеллигент, мы гордились дружбой с ним, посетовал, что его сын Стасик потерял последний ключ от очень надёжного и прекрасно работающего немецкого замка. Замок врезной, установлен на входной двери, теперь придётся ставить другой, такого не найдёшь, дверь долбить…
Отец по-соседски:
– А можем замок снять и посмотреть, что он собой представляет?
Посмотрел, разобрал, весь вечер выпиливал что-то из толстого стального листа. Уже затемно вручил Ивану Тимофеевичу три ключа:
– Теперь будете немецкий замок открывать русскими ключами.
– Алексей Кузьмич, с одной-то рукой?!
Правильнее – с двумя руками.
22.03.2012.