12.
Аллочке не спалось. Она чувствовала, что сегодня должно ЭТО случиться, и внимательно и настороженно прислушивалась к себе, к НЕМУ, там, внутри. Она боялась, что заснет и пропустит НАЧАЛО, что не успеют довезти её.
С трудом повернувшись на бок, она слезла с кровати и пошла в большую комнату к окну. У тёплой батареи, прижавшись спиной, спал Малыш. От высыхающей шерсти попахивало псиной, и поэтому Евграф Владимирович постелил ему здесь.
Время от времени Малыш дергал задними лапами, вздыхал, его закрытые веки подрагивали.
« Сон, наверное, видит», - подумала Аллочка, и ногой погладила пса.
А в это самое время Лохматый догонял Белую Болонку. Он уже вот-вот должен был настичь её, как вдруг заметил, что она стала огромной, заполнила собой всё видимое пространство, и куда бы он ни посмотрел, везде была она – кудрявая, белая-белая. И Лохматый повалился на неё, в белую пахучую шерсть и, брыкая всеми четырьмя лапами, перекатывался через спину с боку на бок, с боку на бок. Но вдруг сверху его чем-то прижали. Он возмущенно зарычал, открыл глаза – и сразу очутился в темноте. Вскочил, лизнул хозяйкину ногу и опять рухнул к батарее.
Белый сон больше не повторился…
- Господи, только бы всё обошлось. Неужели – сегодня? Нет, боюсь, боюсь, - бормотала Аллочка и прижималась лбом к прохладному оконному стеклу. Стоять было тяжело, низ живота тянуло, и новое ощущение пугало её. Она, держась за стену, медленно пошла к себе.
У приоткрытой двери маминой комнаты Аллочка остановилась, прислушалась. Оттуда доносились странные звуки – мама то ли похрапывала, то ли посмеивалась.
А снился маме сон. Будто в выходной день все, наконец, собрались вместе и сидят в большой комнате за столом. Стол накрыт любимой скатертью Прасковьи Митрофановны, - белой с голубыми васильками, еще в девичестве вышила она их гладью. Сама же на кухне, с утра, пироги затеяла. Противень в духовке, вынимать пора. Открыла дверцу, ухватила противень, а на нем не пироги, а внучата. Маленькие, румяные – прыг на пол. Здравствуй бабушка, здравствуй, дедушка!
Аллочка наклонилась к матери, пытаясь разглядеть в темноте – может лежит неудобно? Проснулась.
- А? Что? Ты чего, дочка? Что случилось?
- Ничего, ничего… Так я подошла. Спи пока…
- Ой, какой я сон сейчас видела! Сидим будто мы все в выходной… - начала рассказывать Проша.
К старости Евграф Владимирович стал спать не крепко, часто и просто дремал, и казалось бы, сны должен видеть, как в кино сидеть, тем не менее, видел их редко. Увиденное запоминал в подробностях, долго потом обдумывал – к чему бы? И в конце концов, если что-нибудь происходило, то вот, значит, к этому и сон.
Нынешней ночью Мартыщенко сон приснился. В тот самый момент, когда у Проши с противня прыгали румяные внучата, Евграф Владимирович находился на Красной площади в Москве.
А стоит он у Исторического музея в военной форме и открывает Праздничный парад; за ним пройдет вся страна, демонстрируя мощь, единство и любовь тому, самому-самому главному человеку в СССР. И вот полилась из репродукторов торжественная музыка, затрещали в небе винтокрылые, салют бабахнул – и из стены кремлевской появился Он, в белом кителе и белой фуражке. Он поднимался на Мавзолей первым, а за Ним шли товарищи в таких же белых кителях и фуражках. От Исторического музея Мартыщенко не видел, кто они, лишь подумал: «Почему члены Политбюро все одинаковые?»
- Ааа-гом, ааарш! – скомандовал Мартыщенко, и вся площадь вздрогнула.
Строевым печатал Граня через площадь, у Мавзолея вскинул руку, отдавая честь, заворотил голову вправо и вдруг увидел, что на Мавзолее-то стоят в ряд одни Сталины. Каждому смотрел Мартыщенко в глаза и отдавал честь персонально; и, проходя от Вождя к Вождю, чувствовал, как тело наливается неведомой силой, голова пустеет до ясности, сам же растет, а пройдя трибуну, чувствовал себя огромным. Шея от напряжения затекла, шел с отвернутой головой ничего перед собой не видя: сшиб собор Василия Блаженного, провалил одной ногой мост через Москву-реку, другой вступил на Калужскую заставу, а впереди сияло Будущее, счастливое и ослепительное. Конкретно, что там, Евграф Владимирович не разглядел, но запомнил ощущение белого света, заливающего все вокруг…
Аллочка, путешествуя по ночным, тихим комнатам, окончательно замерзла, вернулась обратно, легла под одеяло, ощутив, как по коже побежали мурашки.
- Лёнь, а, Лёняаа, - тихонько потолкала мужа в бок.
А Новиков в это время сидел в кабинете, выложенном белой кафельной плиткой. Перед ним в пространстве то ли стояли, то ли висели огромные белые счёты, а он, напрягая руку, передвигал костяшку, величиною с жернов, вправо – за! «За» - на верхних осях, на нижних – «против», и их нужно было передвигать налево. И вдруг верхние костяшки превратились в лица директрисы торга, да каждое лицо было со своим застывшим выражением – внимания, печали, радости, удивления; а последнее подмигнуло аккуратно подведенным глазом и призывно разомкнуло губы. Лёня опустил глаза на те, что «против», и его аж пот прошиб! Там висели Аллочкины лица. Одно, с ненавистным плаксивым выражением обезобразилось гримасой ужаса и страдания…
- Лёняаа, кажется, началось, слышишь меня? Ты слышишь? Да проснись же!
Новиков проснулся, сел на кровати, пошарил ногами, ища тапки, не нашел спросонья, выбежал в большую комнату к телефону, набрал номер роддома. Номер не отвечал.
- Чёрт вас возьми! Спят что ли?
Набрал скорую.
- Срочно машину, у жены схватки… Родовые! Какие же ещё… Новиков говорит.
Он подумал, что не стоило говорить о схватках: не будут торопиться.
- Это – я, слышите, главный врач сэс, кто принял? – кричал Лёня в трубку, но оттуда булькали короткие гудки.
Новикову казалось, что машина должна сейчас же и приехать – он стал смотреть на улицу в окно, но там всё так же падал снег.
На схваченной морозцем земле снег не таял, укрывая белым пологом землю, деревья, город, Россию…
Продолжение: http://www.proza.ru/2012/10/25/837