Антон ТЮКИН
РАСКОЛОТОЕ ВДРЕБЕЗГИ СТЕКЛО
(попытка психологического портрета)
Мое поколение смотрит вниз.
Мое поколение не смеет петь.
Мое поколение чувствует боль,
Но снова ставит себя под плеть.
Эй, поколение ответь,
Слышно ли меня?
Слышно ли меня?!
Я – здесь!
Константин Кинчев, лидер группы “Алиса”
Что же мне рассказать вам о нас? Обо мне?
Так не много, так скудно, чуть – самую малость.
Жили – были – вначале,
Потом – понеслось, потекло.
Телевизоры и радиоточки на кухнях кричали,
Да мечталось глупо о том, что на век не сбылось.
Но… расколото камнем тяжелым стекло,
Прямо вдребезги.
* * *
Вдребезги,
Вольный ветер да шум уходящей до срока погони,
Да тот Дом, над которым не взвился до времени дым.
Хриплый голос Высоцкого.
Рвались резвые кони,
Да Аксёнов в растрепанной книжке журнальной…
Когда то любил - молодым.
Наше странное детство, как девство, разорвано грубо,
Меж надеждами разных невежд, горькой правдой,
Слепым ожиданием чудных принцесс…
Помню – шепчут кому – то, чего – то, неверные, детские губы.
Помню дым над водою да черный, таинственный лес.
Ныне он за колючками зон и границ, недоступен.
Города где гостил – обгорелые, в смерть и в обломки сошли.
На краю, в страшном отблеске, в дальней дали,
В недосыпе, в недюже, в безденежном, подлом неку’пе.
Не воротишься в дом, что покинут однажды тобой.
Что же скажут потом про “такое” потомкам – потомки?
Так за что ж завязался тот яростный бой?
И зачем же те кони так рвали узды и подстремки?
* * *
Как там было в начале?
Тогда говорили все - “на’чать”.
И куда же завел всех нас “про’цесс”,
Иль все же “проце’сс”?
Вот и загородь в лес.
И оставлен тот город.
И нет в этом мире принцесс.
Но все это – ничтожно. Так мало теперь это значит…
А когда - то хотелось – огромно,
Как выдох и вдох…
Да и ты ль это нынче?
Еще, старина, не издох?
Бог не съест тебя, видно,
И сви’нья не в выдаст?
А, впрочем, опять незадача…
* * *
Я мечтаю спалить этот злой балаган,
Разбросать к черту ворохи грязно - горелого хлама.
Мы не звери, мы просто созрели,
К бл…м и му…м -
Бесконечную ту мелодраму.
“Санта - Барбару” – к ляду.
Так было бы даже довольно смешно?
Напустили мол пыли и всех объегорив уплыли.
Мол, живите без нас, как хотите, хрен с вами?..
Разбитая жизнь – не стекло.
Прокатились года – чередой,
В бесконечные, серые были.
Ты не склеишь ее изолентой любой - никакой.
Те осколки из смыслов,
Те скудного детства фрагменты,
Что уже с малолетства к нам в сердце так больно вросли,
Вот поэтому рыбою мы – на мели,
Сушим жабры касаясь мертвящей земли,
Не войдешь в эту мертвую реку,
И не перекрутишь назад кинолентой.
Вот осколки стекла. По которым в юнце - октябре корабли,
В непроглядную осень к далекой Элладе ушли,
Навсегда.
Как же жить человеку?
Как евнуху и импотенту?
* * *
Резво мчался по августу век – мерседес.
Нам на горло – топор и удавка стальная.
На багряном закате, на краешке нашего рая,
В том шажочке от смертного, страшного края,
По которому душу свою транспорантиком глупым подняв до небес,
Мы таскали.
Я помню, как глупо болтали про какой - то “грядущий процесс”,
С ударением правильным снова на месте.
Про какой - то “прогресс”…
Но вздувался абсцесс,
Как то круглое брюхо, –
Не к месту невесте.
Жутки пьяные с Грозного грозные вести.
Я теперь таких слов два десяточка не узнаю.
Ненавидя смеюсь и блюю, и на ветер плюю,
И чего то пою.
Впрочем, некому в гиблом, оставленном месте.
Проходя по ножу – острию нашей памяти –
Жуткому, смертному краю.
Не кого не люблю. Не прощаю и не узнаю.
И как склеить разбитое наспех?
Я тоже, как видно, не знаю.
Лишь ломаю на ломкие ломтики душу мою.
* * *
Мечем картой крапленой в клочки наших снов,
Рвем газеты и разные крупные планы,
Вот основа основ –
Вот стихия – без слов.
Подкатил завершающий акт мелодрамы.
Как галеты плеснелые c прошлой, великой войны, в несказанный поход,
Мы шагнули в тот год, как с подножечки странно - железной,
Чуть зависнув ногою несмелой над черной, бездною бездной,
Как из тамбура в тысячелетие третье - свершили великий исход.
Мы расстреляны глупой, растерянной пулей бейтаровской, русской зимы.
Упадем, засмеемся, заплачем – на грешную землю.
Нет надежд или просто Отчизны?
А, впрочем, я многого тут не приемлю.
Не ломитесь в безгрешные, юные, грязно - горячие сны.
Псы войны,
Ну, а впрочем, не все ли как - будто равно?
От кого же нам нынче снискать сорок грамм укоризны?
Мы так жаждем погибели мира – “без лести” Великой Отчизны,
Может, вы б не жалели свинца?
Ну а, впрочем, говно – есть говно.
Твари, рыла – предатели в рожи доныне плюют.
Дед и бабка в земле. Остальные как будто на месте.
На насесте, наростом поганым, как брюхо,
Не в пору та тяжесть невесте.
Не построить на страшно – горелом мещанский, подлейший уют.
Нам не выпросить ныне и капли тяжелой воды.
Где уж нам получить хоть какие – то сносные вести?
Ни в “Известьях”, ни в “Правде”,
Что обе – две – вместе.
Как основа – две ломкие грани великой беды.
Так легла на уста роковая печать.
Той порою – “не на’чать”,
Теперь говори – “не нача’ть”,
Двести граммов на грудь или в голову –
Лучше из горлышка жидкие – двести.
Все в распаде, разграблено в подлости,
Все утекло, без следа.
Даже слез, и тем более грез не осталось,
Вода – ерунда.
Крик никто не услышит. Саднит.
День промыт. Убежала без всякого сле’да –
Победа.
Караваном верблюдов – времен за больной горизонт,
Не укроешься ты.
Не найдешь хоть какой - нибудь зонт,
От дождя или просто доноса соседа.
В бесконечно – бездонную Божию колючку?
В хитоумную жимолость – жалость?
В прощающий всех черный дым?
В догорающий Понт?
Мне не быть никогда молодым,
В всемосковскую, мерзкую лужу и в ту лужниковскую случку.
Не слышим раскаты грядущих громов,
В списке жалких посудин не видели мы середины.
Наплывает в востока и тянет убийственно – смертно страмно’.
То озон или сера? Кого там на нас накатило - в окно иль в кино?
Лезут воры. Но жалобно плачут, детины…
Потому нынче страстно мяучит в ночи Бегемот.
Что ж отведает в газовой камере та или тот?
Ты не плачь, хоть ты – тоже палач. Бога нет.
Скачь – не скачь при кадилах - не люди.
А тоже - разумная, злая, дурная скотина.
* * *
Так безвольно и подло – неверно,
Так жутко и смертно вокруг.
Западня. Смертный круг.
Ледяная купель – в ледяной середине, мой друг.
Уготована новая. Опять разговоры: -
Распяты растяпы!..
Так разбиты, разомкнуты и не успеты уста.
Так какие ж изволите вызнать вы мысли того же Христа ?
И, что все же еще “не с проста”?
Не спроста?
Про монеты, моменты, гешефты и шахеры – махеры,
Или дурные приметы?
Нет, не будет, не грезит… -
Уже говорил. Как всегда…
Что скажу? Что “любил”…
Среди смерти и горестной грязи,
Той возни ли, резни,
В блужданье на самом краю,
Я нелепо ненужную песню уродов пою,
А допев удавлюсь на веревке украденной –
“Той” коновязи.
Что скажу я тебе, современник,
Засранец, иуда, дебил,
Трус, предатель, мечтатель - делец…
Что “не знаю!”, “не знаю?”
Что просто “любил”?
Не узнают…
И сам я “не знаю”.
Я не знаю тебя,
Отвратительный, мерзкий урод,
Идиот - верхогляд,
Знаю лишь твой оскаленный в подлости рот,
Да твой род узнаю.
Разменявший на новые деньги четвертый десяток,
Косолапое небо дождями да снегом плюет на тебя.
Проживай же до срока, издохнув, как серая тля,
Словно моль доедай и дое…й, сука, Державы остаток!
* * *
Не знаю тебя! И потомков твоих не призна’ю!
Нету сил. Испоганена юность. Истрачена жуткая боль.
На бесплодную, жалкую, подлую, пошлую роль…
На блуждания по страшному русскому раю.
Распластай же, Всевышний, над нами свой огненный протуберанец,
И спали нечестивцев и тварей с великой и грешной земли!
Не достигнут желанных брего’в корабли,
Будет вечно кружить этот горестный танец.
Не увидим мы, видно, такого вовек.
Бейте гадов! Давите! –
Хрипит из меня человек,
Из души, из груди на последнем дыхании.
Нынче как над разверстой могилой - над миром стою,
Припадая распавшейся памятью к милой,
Ныряя в “твою” и “мою”.
Бесприютного мира скиталец.
И беженец бед.
Не в жене, не в невесте, в почти что не узнанной девочке вроде,
Долетая тем звуком пронзительно - звонкой капелью хрустальной весны,
Через трели “мобил” проломлюсь в запоздалые, детские сны,
Чтоб отвесить последний поклон свой Василию или Володе.
Ярко в осени перед закатом гори – не гори,
Распластавшись стальною поземкой придут январи.
Пусть полощет – до чиста убе’лит.
Осколками времени - стэ’ков,
Вся душа, вся природа моя ныне изъязвлена,
Так осколки уж видно впились, что до самого дна,
Словно юркие пули входя в человеков.
* * *
Задохнитесь и харкайте кровью средь грязи и небыли – были.
Как былинки летучие, мелкие среди прочих и сами вы были.
Среди прочих подобных и всяких нелепых страстей,
Загляните в стальные глаза ошалевших от боли детей,
И признайтесь – вы их не любили!
Над бедой – головой нависает как будто гроза,
Пахнет порохом с в туч и шумит в небесах стрекоза,
Да по низу громовые траки штурмуют асфальтовы, новоарбатские кручи.
Не любили! – кричу –
На крутом вираже – не простят.
Слышу – хруско, как кости России хрустят,
Не прощу… не полюбят уже.
Ненавидят тебя! – неминуче.
* * *
Ненавидим ваш сор –
Там господствует вор!
Ненавидим ваш храм -
Где господствует хам!
Ненавидим ваш быт -
Он почти что испит!
Ненавидим ваш мир -
Он грязней, чем сортир!
Мы, надеемся, вас мы ничем не обидим,
Проживая на крае - в погибшем краю,
Превращаясь в сутки по трижды - в сменившую кожу змею,
Что мы вас ненавидим!
О, Господи, как же мы горестно все возлюбя ненавидим!
* * *
Благодарно и искренне в мертвенной тьме,
Распластавшись убитыми по окровавленной и оскверненной земле,
Я свидетель – средь этого ада и пыли -
Не любили вы нас! Не любили себя! –
Так я вам так говорю никого не любя -
Потому что вы нас и себя, и себя, и Отчизну свою не любили!
24 октября 2012 года