Он был безобразен. Настолько, насколько вообще отталкивающе может выглядеть человек. И он это понимал и даже не пытался выглядеть как-то иначе.
Он был карликом. С большой, относительно пропорций нормального человека, головой, короткими ногами и руками с узловатыми суставами пальцев. Черты откровенно некрасивого лица были непомерно крупными, и это делало его еще более отталкивающим. Лицо это, испещренное морщинами, с длинным крючковатым носом, большим тонкогубым ртом с опущенными уголками губ и косматыми бровями, казалось какой-то древней маской, вырезанной из дерева и почерневшей от времени. Глаза… Обычно он открыто смотрел на окружающий его мир и людей, но никто не смог бы описать его глаза, ибо скользнув по его облику, прохожие старались поскорее отвести взгляд…
Завершал весь этот жутковатый облик огромный горб, скрыть который не могло даже бесконечное количество складок грязного балахона, в который он был одет. Иногда, когда карлик сидел, прислонившись к стене, казалось, что балахон зацепился за какой-то крюк и карлик повис на нем, запутавшись в тряпье. А иногда казалось, что под этим тряпьем прячется некий паразит-симбионт, питающийся соками тела и выкачивающий из него жизнь и здоровье.
Возраст карлика определить было невозможно. Он казался настолько древним, что египетские фараоны годились ему во внуки. Но было страшно даже подумать, что можно прожить столько времени и выжить в таком облике среди людей… Просто потому, что люди не очень любят себе подобных, если они не подходят под некий средний стандарт…
О железо кружки звякнула монетка.
Карлик беспокойно завозился под своим тряпьем. Узловатые пальцы рук вцепились в край накинутого на лицо капюшона и потянули вверх закрывающую обзор ткань. Глаза зашарили по людскому потоку, пытаясь нащупать бывшего владельца монетки.
У него были серые глаза. Ясные и умные. Но в этих глазах жила усталость.
На мгновение карлик замер как принюхивающаяся к обстановке гончая, а через мгновение он весь обмяк и неспешно завозился укутываясь обратно в тряпье.
Жалость…
Он сидел на углу Невского проспекта и набережной Фонтанки, вжавшись в небольшой угол, образованный выступом на фасаде дома Белосельских-Белозерских под пристальными взорами безногих торсов атлантов, поддерживающих балконы. Старожилам этих мест казалось, что он был там вечно. Люди, ежедневно пользовавшиеся маршрутом, пролегавшим через Аничков мост, уже и не помнили, были ли когда-нибудь времена, в которых не жил в этих местах горбатый карлик.
Он сидел там грязной кучей белья, скрывая лицо под огромным капюшоном, иногда выглядывая из-под него, чтобы проследить взглядом за прохожим, у которого он расшевелил в душе какие-то струны и тот стыдливо бросил монетку или купюру в стоявшую перед карликом железную кружку. Услышав звон, за секунду до этого казавшийся неподвижной грудой мусора карлик живо, но при этом, сохраняя некое величие и достоинство, являл себя миру и, нашарив глазами виновника его беспокойства, долго провожал его цепким взглядом, пока тот не скрывался за углом или не растворялся в людском потоке.
И каждый, кто проявлял благородство или пытался откупиться от стыда, опуская деньги в кружку карлика, потом переживал несколько неприятных мгновений, чувствуя на себе этот взгляд. Взгляд, который не замечал подробностей внешнего облика, но видел глубоко в душах, выворачивая их на изнанку, и обнажая то, что человек пытался скрыть от самого себя. Наверное, поэтому никто, никогда не подавал карлику дважды. Более того, те, кто осмелился это сделать единожды, старались больше не ходить по этой стороне проспекта.
Иногда, в те дни, когда обычно беспокойная поверхность Фонтанки в силу нетипичного стечения природных остоятельств разглаживалась, превращаясь в жидкое черное зеркало, его видели неподвижно стоящим у парапета на набережной и смотрящим в воду. Если вдруг какой-то прохожий, заинтригованный неподвижностью странной фигуры, бросал взгляд за парапет, он видел вяло волнующуюся черную поверхность Фонтанки, плавающий в ней мусор и отражение свинцовых облаков, безмолвно скользящих в бездне то ли повинуясь течению воды, то ли поперек его воле.
Что видел в грязной черной воде Фонтанки безобразный карлик, было ведомо только ему…
Людской поток лился бесконечной рекой по руслу Невского проспекта. Поток этот жил своей жизнью, то ускоряясь, то замедляя бег, то останавливаясь и бурля небольшими водоворотами, то наполняясь мощью огромной людской массы, то почти иссякая. И каким бы ни был этот поток, он всегда аккуратно огибал небольшой островок, на котором жил карлик.
Звякнула монетка.
Карлик поднял глаза, и они на мгновение встретились с глазами теперь уже бывшего обладателя металлического кружочка. Тот поспешно отвел взгляд и торопливым шагом пошел прочь к мосту.
Карлик опустил глаза, но мысль его потянулась вслед за человеком, проникая вглубь его эмоциональных оболочек, раздевая душу. Тот чувствовал непонятное беспокойство, а карлик читал его, пытаясь понять, что побудило человека…
Опять жалость…
Жалость, отвращение, страх…
И снова жалость, отвращение, страх…
И ничего больше… Иных эмоций он у людей не вызывал. А эта пища была не самого высокого качества и только множила его безобразность. Каждая новая монетка в кружке добавляла ему морщин или отбирала жизненную силу…
Карлик устало вздохнул и замер неподвижной грудой тряпья на берегу реки изобилия.
День давно уже миновал свою середину, но лето в Питере размывает границу между днем и ночью. Было светло, несмотря на грязно-серую пелену, закрывающую от людских взоров закатное солнце и накрапывающий из нее дождь.
По Невскому проспекту размашистой походкой шел молодой парень в выцветшей рубашке с коротким рукавом и светлых джинсовых шортах. Самый обыкновенный обитатель огромного города в привычном потоке таких же обыкновенных песчинок, перекатываемых ветром судьбы. Но в отличие от большинства обитателей муравейника он был счастлив.
Счастье – это не состояние, в котором можно пребывать долго. Это мгновения, секунды, минуты… Часы? Может быть. Дни? Иногда. Но никогда годы. И еще реже – жизнь.
Парень, летевший душой над парящим асфальтом Невского проспекта, пребывал в том самом состоянии, когда веришь в исключительную важность самых бессмысленных поступков. Когда становишься центром мироздания и весь мир, включая даже спутники Юпитера, вращается только вокруг тебя. Более того – только для тебя. И вращение это порождает завораживающую музыку, которая звучит, заглушая все звуки вокруг, только для тебя. Только в тебе. Заставляя вибрировать в такт ей каждую клетку, наполняя ее энергией восторга, и выстраивая молекулы организма в хоровод причудливого танца, который уносил попавшего в его ловушку все дальше и дальше от реальности.
Да, парень был счастлив.
В правом кармане его штанов лежал жетон метрополитена, который он машинально поглаживал пальцами. Его счастливый жетон, с которым он никогда не расставался с тех пор, как получил его из рук той, которая несколько минут назад согласилась стариться вместе с ним.
Он вспомнил, как увидел ее рядом с окошком кассы метро на одной из станций, стоя в очереди за звонкими пропусками в подземный мир. Она шарила по карманам, в которых, видимо должен был находиться жетон на проезд, и не находила его, и на лице ее была написана растерянность и обида. Он сразу решил, что она потеряла заранее припасенный жетон, а денег на покупку другого, у нее нет. И еще он сразу решил, что не может отпустить ее просто так…
Сейчас, вспоминая те давние события, он уже не мог воскресить в себе то ощущение, которое возникло у него при виде нее. Он оценивал тот момент сегодняшними мерками и убеждал себя, что это была любовь с первого взгляда. Что с первого мгновения он был готов отдать все ради нее. Хотя возможно так оно и было.
Так или иначе, но он купил вместо одного жетона два и, подойдя к ней, молча протянул ей медный кругляшок, наблюдая при этом как она выуживает из глубин кармана свою, заранее припасенную монетку. Потом их глаза встретились и он, неловко улыбаясь, растерянно выдавил из себя первое, что пришло в голову: «Давайте хотя бы поменяемся ими, чтобы моя жертва не пропала совсем даром…»
Она машинально положила ему на ладонь свой жетон, взяла его монетку и только тут осознала происходящее. Они одновременно улыбнулись друг другу, и, не сговариваясь, двинули к турникету. На эскалаторе он решился с ней заговорить, и этот разговор превратился в бесконечный диалог двух половинок одного целого. Потом он напросился проводить ее до дома. Потом, когда они поднимались на эскалаторе он взял ее за руку и больше уже не отпускал…
С тех пор он всегда носил тот жетон с собой, считая его счастливым талисманом.
И вот сегодня, когда сбылась его мечта, он держал свою реликвию в руке и чувствовал, что больше не нуждается в ней. Ему казалось преступлением держать его дальше у себя. Он должен был передать его кому-нибудь, кто нуждается в любви и удаче больше него. Талисман не должен пылиться, подпитывая лишь память о былом, он должен работать.
Мысль о необходимости избавиться от жетона все больше овладевала парнем и, проходя по Аничкову мосту, он даже решил выбросить его в Фонтанку, но это показалось кощунственным. И тут он увидел его…
«Что ж… Пусть он принесет удачу этому забавному карлику».
Жетон звякнул о железо кружки и парень, освободившись от внезапно нахлынувшего груза, воспарил в мыслях о будущем с той, с которой ему предначертано было делить радости и множить проблемы, тут же забыв и о жетоне и о его странном новом владельце.
Жетон звякнул о железо кружки и карлик вздрогнул. Вздрогнул и замер. Впервые он не потянулся за бывшим владельцев подаяния. Он даже не поднял взгляд. Он замер и больше никто не видел, чтобы он шевелился…
В жизни даже самого оживленного места в большом городе хотя бы один раз, но бывает момент, когда ничто и никто не тревожит тишину места.
В тот самый момент, когда прохладное Питерское солнце скрылось за горизонтом, включив над городом серое марево белой Питерской ночи, такой момент настал и на углу Невского и Фонтанки. Идиллию отсутствия жизни нарушало только желтое мигание светофоров и легкое журчание черных вод одетого в камень потока Фонтанки.
Странно, но в эту ночь никто не осмелился нарушить волшебство мгновений, когда Солнце переодевается перед выходом к новому дню, ни водитель, ни пешеход. Поэтому никто так и не увидел, как груда тряпок на островке, где жил карлик вдруг зашевелилась и из-под нее, то тут, то там стал пробиваться слабый бело-голубой свет.
Сначала он едва угадывался, проглядывая сквозь щель у самого асфальта, затем вдруг ударил неярким лучиком вверх, найдя прореху в ткани. Потом вдруг лучики стали бить из груды тряпок повсюду. Сначала они множились числом, затем стали расползаться по поверхности своей темницы, пожирая ее.
Затем настал момент, когда оттеняющих свет преград не осталось совсем. Они растворились в нем без остатка, и на тротуаре остался неярко люминесцирующий шар. Его голубоватое свечение мягко озаряло неоновым светом небольшое пространство вокруг себя, оттеняя угол дома и край водосточной трубы, возле которой он покоился. Его казавшаяся на вид кожистой оболочка была почти прозрачной и испещрена многочисленными прожилками пульсирующих сосудов, напоминавших кровеносные. Под оболочкой угадывалось движение. Казалось, там жил туман. Светящееся, молочно-голубое марево. Оно постоянно перемещалось, создавая завихрения и воронки, и мешало разглядеть то, что было спрятано в его клубах.
Свечение внутри шара усиливалось и казалось, что этот свет создает дополнительное напряжение внутри загадочного сосуда.
Внезапно вся сеть прожилок на поверхности шара одновременно взорвалась, расплескав содержимое по его поверхности. То, что еще недавно видимо, поддерживало жизнь, растеклось по всей поверхности, оттенив исходящий из недр кокона свет. Затем, в считанные секунды эта жидкость истончила, разъела и растворила кокон. Он не лопнул и не опал как продырявленный воздушный шар. Остатки его поверхности до последнего мгновения сохраняли форму и просто исчезли, растворившись в воздухе.
Туман еще некоторое время после исчезновения защищавшей его оболочки также сохранял форму, но гулявший по Невскому проспекту ветер рассеял и его.
Но еще до того, как последние клочки молочного марева растворились то, что находилось внутри шара, зашевелилось.
Это был человек. И он медленно поднимался, выпрямляясь из неудобного сидячего положения. Сначала показалось, что усилие это дается ему с огромным трудом, но с каждым мгновением движение его становилось все более уверенным и мощным. И одновременно усиливалось исходящее от него бледно-голубое свечение, делавшее всю фигуру какой-то нереальной, как будто вырванной неведомыми силами из ткани пространства и вставленной затем обратно. Высокая фигура вроде бы заняла свое место в пространстве, но уже как будто не принадлежала ему.
Человек выпрямился и задрал голову вверх, одновременно раскинув в стороны руки. Исходившее от него свечение не давало возможности разглядеть подробности его фигуры и черт лица. Нельзя было даже понять нагой он или на нем есть одежда.
Несколько минут фигура не шевелилась, а затем вдруг за спиной у нее с негромким хлопком раскинулись крылья.
Размах их был огромен. Нижние края их, окаймленные угадывавшимися сквозь свечение огромными перьями, были абсолютно симметричны. Кончики их мелко трепетали, сдерживая предвкушаемое наслаждение полета…
Человек опустил голову. Затем руки.
Затем кончики крыльев взметнулись вверх и резко ударили по воздуху, легко отрывая мощную фигуру от стихии, пленником которой он был долгие годы.
Еще несколько мгновений и на углу Невского проспекта и набережной Фонтанки вновь настала нехарактерная для этого места тишина, чтобы через несколько мгновений спрятаться в ближайшей подворотне, уступив место какофонии первых троллейбусов и одиноких автомобилей.
Маленькая сгорбленная фигурка стояла возле каменного парапета и смотрела вниз, в темную бездну Обводного канала. Роста старушки едва хватало, и ей пришлось привстать на носки, чтобы иметь хоть какую-то возможность увидеть гладкую зеркальную поверхность воды. Тонкие скрюченные пальцы с узловатыми суставами, обтянутыми морщинистой кожей, цепко держались за край парапета, не давая нелепой, одетой в бесформенное тряпье фигуре сползти вниз. Огромный горб, казалось, тянул старушку обратно, в сторону от воды, но она с завидным упорством сопротивлялась, продлевая наслаждение тем, что открывалось ей в черном зеркале почти неподвижной водной глади.
А там, в черной бездне были звезды… Их отражения, рассыпавшись по всей перевернутой поверхности черного небосвода, мерцали и завораживали. Она никогда не видела их над собой, только там, в черной бездне воды. Просто потому, что не могла надолго задрать вверх голову – мешал горб. Поэтому когда звездная пыль рассыпалась в черных вода Обводного, старушка никогда не упускала возможность подольше полюбоваться манящими искорками.
Вот и сейчас, она не отрываясь смотрела вниз. Некрасивое, с крупными чертами лицо было спокойным и не выражало никаких эмоций. А может, разглядеть их мешало бесконечное количество морщин. Но темные чистые глаза разглядывали звезды так, будто они лежали на дне канала, а не отражались в воде.
Вдруг они оживились, и в них появилось беспокойное любопытство. В перевернутом, усыпанном звездами небе проплывала призрачная, источающая мягкий голубой свет крылатая фигура. Зрелище завораживало и старушка, не отрываясь, провожала глазами парящего в небе, пока тот не пересек границу отражения и не скрылся из виду.
Старушка закрыла глаза, и губы ее шевельнулись. Возможно, она произнесла имя… Но может быть и нет…
Она зажмурила глаза покрепче, и из них выкатилось по слезинке.
Упав в воду, они еле заметно всколыхнули ее поверхность, но этого оказалось достаточно, чтобы побежавшая по воде легкая рябь смыла с ее поверхности звезды…
Когда старушка вновь открыла глаза, в темном зеркале канала отражались серые тучи пасмурной Питерской ночи. Старушка неловко соскочила с парапета и скосила голову набок, пытаясь увидеть небо по-настоящему. Звезд она там так и не увидела, только свинцовые предвестники дождя.
Старушка опустила голову и, немного потоптавшись на месте, мелкими шажками посеменила в сторону Витебского вокзала. Начинался новый день. Нужно было занимать место у вокзального крыльца, где она обычно сидела, закутавшись в старый пуховый платок, провожая цепким взглядом тех, кто осмеливался бросить монетку в стоявшую рядом с ней алюминиевую кружку…
(СПб, сентябрь-октябрь 2012 г.)