Живет на свете одна девушка. Живет себе, ходит, улыбается, плачет, пьет виноградный сок по утрам, натирает ноги в новых туфлях. Всё как у всех. В своей миловидной необыкновенности она была бы совершенно обыкновенной, если бы не одна необыкновенная черта. Нет, она не поет как соловей исключительным сопрано, не готовит самые вкусные медовые пироги в доме, и не носит изысканные французские шляпки с черным тюлем и атласными розами. Глаза у девушки совершенно обычного цвета: синего. И были бы они хотя бы такими же глубокими, как океан, или сверкающими как небеса: нет, друзья мои, нет! До невозможности обыкновенные глаза. Быть может, у нее густые, золотистые кудри, доходящие до самого пояса? Вот еще. Обыденные дальше некуда блёклые русые волосенки, остриженные у плеч.
А у девушки (нам, собственно, до её имени так же нет никакого дела, имя достаточно распространенное, да и порядком заезженное) той удивительные руки. Не гладкие и мягкие, как у новорожденного, не хрупкие и бледные, как у аристократки, и не ловкие, как у талантливой пианистки. Напротив, короткие, слегла широкие пальцы девушки чрезвычайно грубы, сплошь покрыты язвами, ранками и мозолями.
Все подруги приходят в дикий ужас от одного их вида.
- Какие неухоженные ужасные руку! Где ты ухитряешься резать их такое количество раз? Столько царапин и шрамов, я, пожалуй, еще ни у кого не видела.
- Возмутительно! Разве можно так неуважительно относиться к своим ручкам? Знаешь ли ты, что издревле красоту женщины определяли не по точеной фигуре и миловидному лицу, а по тонким дамским кистям, кокетливо сжимающим веер? На руки следует обращать особое внимание! Я почти каждый день массирую их в сахарном растворе, обрабатываю кремом, срезаю кутикулу и только после этого могу спокойно лечь спать.
- Огуречные маски еще лучше! Кожа освежается и увлажняется. Муж просто без ума от моих ручек!
Дело в том, что в то время, когда все остальные заняты косметическими процедурами, девушка сидит у открытого настежь балкона за швейной машинкой и шьёт паруса. Сумрачная комната погружена в белоснежные легкие полотна, словно густой лес в зимние сугробы. Усердно, смахивая с глаз надоедливую прядь, она с азартом строчит и строчит массы тканей, иногда доставая большую иголку и шелковые нити, вручную подытоживая результат. Частенько алая кровь водопадами льется из ее дрожащих рук, пачкая материал: парус остается испорченным. Тогда она берется за следующее полотнище еще более старательно, игривыми узорами прошивая каждый узелок, тут-то апсель, дымсель или брифок получаются непревзойденного качества, красоты, и легкости.
Шить паруса – это вам не простыни резать, пиджаки штопать, да рукава вымерять, когда форма известна и силуэты представимы. Одежку ветру подбирать – еще та забота.
Мама мне говорила, что паруса шьют те, кто всю жизнь летать грезил. Они сначала долгими днями и ночами сидят над чертежами своих крыльев, собирают перья нужной длины и структуры по птичьим гнездам, заказывают нетоксичный стойкий клей немецкий, осторожно цепляют своё творение булавками за упругую кожу на лопатках. И когда все силы оказываются потрачен-ными впустую, бросают они свои крылья в кладовку, в компанию детских лыж, сломанного тостера, изъеденного молью велюрового пиджака и гитары без четвертой и первой струн. Ничего беднягам больше не остается, кроме как о свободном плавании мечтать. Какая собственно разница, чем люди по вечерам заняты: крема они втирают в руки, или паруса мастерят?
А куда уплывает девушка по ночам, никто не знает, потому что все спят. Я могла бы, конечно, усесться вечером во дворе ее дома на детской площадке, притаиться и ждать, когда девушка выйдет на балкон со своими парусами, зацепит один край за старые перила, а другой за бельевую веревку. Тогда, они сразу наполнятся свежим ночным ветерком, и, сверкая своей белизной в густой темени, станут походить на упавшую с неба белоснежную пухлую звезду, или на странную рыбу-удильщика на самом дне атлантического океана. Я могла бы даже часа в три ночи постучать в двери ее квартиры. Она открывала бы каждому, если бы кроме почтальона кто-то к ней заходил. Девушка напоила бы меня чаем с тимьяном, угостила овсяным печеньем, и, быть может, в оставшееся до рассвета время, мы еще успели бы уплыть куда-нибудь недалеко, хотя бы на самый ближайший островок. Но, к сожалению, ровно в двадцать два часа тридцать минут я, с питательным кремом на лице, сладкими руками и желудком, наполненным стаканом слегка тронутого кефира, уже засыпаю в своей теплой постели. Да и скажите, зачем нам знать ее маршруты? Говорят, каждый час бессонницы приносит новую морщинку. Извините, дорогие читатели.