5 Глава

Татьяна Богдан
 

               
   Как сейчас, Ганна помнит, только успела она уложить спать своих деток – Хвилю с Тасюшкой, как откуда-то прибежал запыхавшийся муж, Ефрем.
 - Дети уже спят? – шепотом спросил он.
 - Уснули, а тебя где леший таскал?
 - Погодь, кричать-то, лучше сбирайся и пойдем тихонько, батюшку по – людски cхороним.

 - Ай, мамоньки, ты чо, сказился? Совсем бошка пуста, да? А как и в нас пулять начнут, на кого деток оставим? Хошь, чоб и мы там же рядком полёгли, как Тонька?
 - Да, не трохти ты! Болоболка, – c укоризной возмутился Ефрем, - накаркаешь!
 - А мне и каркать не надобноть, сама не пойду и тебя не пущу!

  - Э-э, ты себя то слышь, а? Там же батюшка лежит с нашими сельчанами, вспомни, сколько они нам добра сделали, а мы их, как скотину, под забором бросим? Да и иконы тоже собрать надобно, большой грех это, когда святыни на земле валяются. Не бойся, я уже сбегал, посмотрел, где эти изуверы. У Семки пьют с горя, что не удалось церкву нашу им обобрать. Бери мешки, а я возьму лопату с носилками, нас там уже Николка ждет.

  - Ай, мамоньки, пострелят нас, как есть пострелят, - причитала Ганна и выбежала в сенцы за мешками.
Подходя к храму и увидев красноармейца с Николкой, от страха Ганна чуть не закричала.
  - Это кто еще с тобой? – спросил Николку Ефрем.
 - Это двоюродный брат, Федор, в городе живет. Вы его не бойтесь, он нам свою помощь предложил. Да и одним нам не справиться. Вот жизнь пошла, своих уже боимся.
 - Ладно, давайте быстро кладем на носилки, - прервал Николку Ефрем, - и несем на утес, лучшего места нам не найти. Пусть лежат и любуются красотой родного края.
 - Да, но там, возле Антонины, ейный пес лежит и никого к ней подпускат.
 - Откуда он взялся? – удивленно спросил Ефрем.
 - Оторвался, так с цепью и прибёг.
 - Это наверно он, какие сутки завывал, предчувствовал беду. Жалко пса, ну, ничего, я его к себе заберу. Погодь, токмо з ним малец побалакаю.

  Ефрем подошел к собаке, которая слегка поскуливая лежала возле хозяйки и лизала ей руки. Увидев собачью преданность, к горлу подкатил комок.
 - Хоро-оший, - начал говорить он, но чувствуя, что от спазма в горле, ничего не может больше сказать, присел, слегка почесал у пса за ухом и наконец проглотив комок, сказал:

  - Ты же понимаешь, что нам ее нужно унести, схоронить, разреши это сделать.  Я обещаю, мы с тобой часто будем к ней приходить. А сейчас нам нужно торопиться. Ну, что скажешь?
 
  Пес не моргая, слушал Ефрема, потом тяжело приподнялся, сел и задрав голову, завыл так, что мурашки у всех пробежали по спине. Потом немного отошел и стал внимательно наблюдать. Николка с братом быстро положили Антонину на носилки и скрылись в ночной мгле. Собака побежала за ними.

  - Ганна, ты что там возишься?
 -Да, как же енто, - всхлипывая, отозвалась жена, - как же так можно, - аккуратно обтирая икону от грязи и копати, возмущалась она, - псина и та плачет, а им горя мало, как их ще земля носит?
 - У нас нет времени на слезы, нужно быстрей все собрать и унести подальше от глаз. Торопись.

  - А куда?
  - Я знаю одно место, мы там с Фролом в детстве прятались. Пойдем, - и взвалив мешок с иконами, исчез в темноте.

   Женщина быстро сложив в мешок последние три иконы, спрятала его в кустах с остальными мешками и пошла вслед за мужем, неся тяжелое распятие. Подойдя к крутому берегу реки, Ефрем опустил ношу на землю,  достал откуда – то веревку и стал по ней спускаться вниз. Через 10 метров он твердо встал на выступ горы и дернув веревку, сказал жене:

  - Привяжи мешок и тихонько спускай его мне.
Ганна молча обмотала мешок веревкой и подтащив его к обрыву, стала опускать вниз. Приняв груз, Ефрем его развязал и отнес в пещеру, размером с небольшую комнату. Туда же поместили распятие и все остальные мешки, которые были спрятаны в кустах возле храма.

  Потом они пошли к утесу, чтобы помочь похоронить земляков. Могила была уже выкопана и положив на дно доски, стали укладывать на них тела.
 - Стойте! - зашептала Ганна, - как же энто, их ведь нужно чем то сверху накрыть, я сичаз, - сказав это, бросилась бежать. Минут через тридцать, запыхавшись, она принесла ткань, которая предназначалась для  шитья задергушек.

  - Вот, держите, - сказала она, - пусть они нас за все простят.
 Николка перекрестился и покрыв всех одним саваном, вылез наверх.
 - Спите спокойно, - сказал Ефрем и поклонившись до земли, добавил, - Господи, прими убиенных раб своих в Царство Свое, прости им все прегрешения и пусть земля им будет пухом.

  И трижды кинул по горсти земли, все остальные молча подошли к могиле, перекрестившись, кинули землю. Пока мужчины закапывали яму, Ганна собрала небольшой букетик полевых цветов, чтобы потом их возложить.

  - Идем все к нам, - сказал Ефрем, - нельзя вам возвращаться в окровавленной одежде, у нас переоденетесь, а вашу одежду жена постирает, потом заберете.
 - Спасибо, - поблагодарил Федор, - если честно сказать, я уже хотел брату нос расквасить, чтобы подумали, что эта кровь, после драки.
 Ефрем позвал пса, но он даже ухом не повел. Положил голову на холмик и не шевелился.
 - Ладно, пусть попрощается, потом его заберем.
   Чтобы ни с кем не встретиться, прошли огородами и пока хозяйка доставала чистую одежду и разжигала самовар, Ефрем отмыл от крови носилки и на всякий случай, сверху накидал навоз. Потом, умывшись, все сели за стол.
 - Ну, давайте помянем батюшку нашего с братьями. Земля им пухом, - и опрокинул стакан в рот.
 - Хорошие были люди и Тонька ж, не испугалась, бросилась им на подмогу, дурында, одна против стольких разъяренных солдат.
 - Что уж теперь говорить, поторопилась к своему Антипушке, - горестно сказала Ганна.
  Долго засиживаться ночные гости не стали, немного еще закусив, засобирались уходить, чтобы еще до рассвета, попасть домой.
 - Да-а, страшный вчера был день, тяжелая ночь, а что сулит сегодня утро? – лежа в постели, думал Ефрем, - никто не сможет на это ответить, так как отвернулся от нас Господь,видно шибко мы его обидели, раз Он позволил бразды правления взять сатане, теперь он властвует над нами, а от него ничего хорошего ждать нечего. Кабы еще хуже не было.

  Тяжелые мысли были у него, рядом лежала и сладко посапывала жена, а он так и не смог даже на минуту сомкнуть глаза, пролежав до утра, пока кто-то не поскребся в дверь. Ефрем, только успел снять крючок, как в дом ввалилась обессиленная Санька. За одну ночь она сильно осунулась и вся почернела.

  - Ефремушка, - с болью прохрипела она, - мово Фролку кто-то украв, даже захоронить не можно, как же енто, чо тапереча делать – то?
Слезы градом катились по щекам женщины. Она сидела и тихонько раскачивалась из стороны в сторону, казалось, никого перед собой не видела.

   - Я хотела сразу его с батюшкой забрать, но мне не дали, казали потом отдадуть и выгнали, даже попрощаться не пустили. Пошла седня с утреца к храму, глядь, а там никого нет. Как же мне теперече жить то? Ефремушка, помоги, ради памяти Фрола мово, подскажи, куда идтить? шо делать?

  Ефрем молча слушал жену друга и не знал, как ему поступить, рассказать ей о ночной их вылазке, или промолчать? Ведь давно известно, что если хочешь, чтобы все что-то узнали, скажи об этом по большому секрету этой балаболке, завтра же будет знать все село. Жалко и горько было глядеть, как горем убитая женщина, c большой надеждой смотрела на него, ожидая ответа. Здесь с постели поднялась Ганна, молча села на лавку и обняв подругу, тихо сказала:

  - Успокойся, родная, при мести  твой Фрол и вси ужо при мести лягли. На утесе. Только не ходи туда пока, не гневи нову власть. Завтра, я кумекаю, чо завтра будет ужо можно.
Услышав такую весть, вдова упала на грудь своей подруге и разрыдалась.
 - Ну-ну, успокойся, мы тебя не оставим, помогать будем, выживем, не правда, Бог нам в этом поможет.

  Ефрем смотрел на жену и впервые увидел, какая она сильная духом. Последнее время он боялся за свою семью, думал, что если вдруг, с ним что-то случится, как они, родные его будут жить? А теперь, увидев стойкий и твердый дух своей Ганнушки, он понял, никакие ветры судьбы не смогут сломить его тростинушку.
Немного успокоившись, Александра встала и поклонившись, с благодарностью, в пояс, слегка покачиваясь, вышла. А хозяева, обнявшись,  молча сидели на лавке. Потом, будто пробудившись от долгого тяжелого сна, Ганна сказала:

  - Все и мне пора бегить, у нас есчо Ночка с полным выменем стоит и белье замочено лежит.
 -Ты иди стирай, а я пойду корову подою. Нужно чтобы к десяти часам  уже все висело на веревке.
 Пока жена стирала, муж управлялся по хозяйству. Корову подоил, кур покормил, самовар разжег и печь затопил. На улице весело светило солнышко, летали, чирикая воробьи. Было тихо и спокойно. Но не успели они сесть за стол завтракать, как на другом конце села залаяли собаки, загоготали гуси, раздались одиночные выстрелы.

 - Господи, помилуй, - перекрестившись, испугано сказала Ганна, - дети, ешьте, ешьте быстрее, супец жирнен, скусный, - и задернула на окне задергушку.
 - Успокойся, жена, тебе нужно самой поисти.

  Кое-как перекусив, мать спрятала детей на печи, убрала со стола посуду и чтобы хоть немного скрыть дрожь, взяла вязку и стала вязать мужу рукавицу. Уже после обеда, без стука, нагло, в дом вошли председатель с красноармейцами. Степан прошел к столу, взял табурет, сел и обращаясь к солдатам, сказал:
 - Начинайте.

  Красноармейцы во все углы бросились, круша все на свете, перепугав малышей.
 - Ганна, заткни своих ублюдков, а то я щаз их сам заткну.
 Мать схватив их на руки, вынесла на улицу.
 - Тише, касатки мои, тише, а то дядя сильно рассердится на нас, - качая детей на коленях, успокаивала мать. Вслед за женой, вышел Ефрем.

  - Ты что иродов оставил однех? – возмутилась Ганна, - есчо поворуют чо!
 - А что им воровать, - нервно усмехнувшись, сказал хозяин, - оне и так берут, что им приглянулось, а что не нужно, бьют иль бросают.
 - Ай, мамоньки, ай, Матка Божья, спаси нас, горемышных, защити от ентых иродов, - причитала она.

  На крыльцо вышел председатель со своим ополчением:
 - Чтот совсем бедно живете, даже взять нечего, мелочь всяка, - сплюнув, сказал он.
 - А нам и ента мелочь даром не далась и ты не чёго не дарив, - огрызнулась хозяйка.
 - М-м, кусатся, - усмехнувшись, сказал Степан, - слышь, Ефрем, ты своей то язык укороти, а то мы зараз, укоротим, вместе с бошкой – то.

  - Что, Степан, зверь человечины опробывал, требует есчо? Знамо дело, теперь он ни перед чем не остановится. Лишь бы следующую жертву в капкан заманить.
 -Хм, зверь говоришь, - хмыкнув, сказал председатель, - а чо, зверь то оно есчо и лучше, а то все пьянь, да пьянь. Вот вы меня не оценили, а нова власть оценила и теперь вы все у меня вот, где сидеть будете! – и выкинув вперед сжатый кулак, от удовольствия загоготал.

 - Проверьте в яслях, под сеном, знаю я их, это они только с виду такие тихенькие, а копни, не остановишь. А что это у вас на веревках Николкина рубаха болтается? Я ее зараз вчера на нем видел.
 - С чёго енто Николкина, когда я сама свому сшила, у нее даже метка есть, могит показать?

  - Ладно, верю, но вчера на Николке точно така ж рубаха была. Чо, ничёго не нашли? – обращаясь к подошедшим красноармейцам, спросил председатель, - ясный перец, идем дальше, - и поднявшись с бревна, ни на кого не глядя, пошел к выходу. Хозяева молча посмотрели уходившим вслед и тяжело вздохнув, взяв ребятишек на руки, вошли в избу.

  - Ой, батюшки, - увидев разбросанные вещи и побитые горшки, по привычке заголосила Ганна.
 - Цыть, баба, - тихо сказал Ефрем, - радуйся, что живы остались, а это все наживное. Приберись ка лучше быстрей, а мне бегить надобно к Николке, вещи отдать. Ведь если эти изверги не обнаружат там рубахи, всем худо будет.

  - Да, беги, беги скорей, а то опоздать можешь, - быстро представив, что их может скоро ожидать, согласилась жена и поспешно выскочила на улицу снимать с веревки белье.

  Только Ефрем, отдав вещи, скрылся у Николки в зарослях сада, как к нему нагрянули с обыском.
 - Ищите везде, - закричал Степан, - а ты покажи мне рубаху, в которой вчера был, - ткнув парня в плечо плеткой, пробасил председатель.
 Николка молча вынес рубаху и отдал << гостю>>.
 - А метка кака на ней есть?
 - Нет.

 - Ладно, на, - недовольно пробурчал Степан.
В это время к нему подошел один красноармеец и что-то шепнул на ухо.
 - Где? – взревел председатель, - за мно-ой!- закричал он и выбежал на улицу.
Лихо поднявшись на утес, под плакучей красавицей, ивой, Степан увидел свежий холмик, поверх которого лежал маленький букетик полевых цветов и оскалившегося пса. Потоптавшись, соображая, что делать дальше, пробубнил:
 - Ну, чего стоите, копайте, туда что угодно можно схоронить….

  Трое молодых людей, одетые в военную форму, взяли лопаты и только поближе подошли к могиле, как с грозным рычанием, набросившись на одного из них, собака схватила мертвой хваткой. Раздался дикий вопль. Председатель заматерился и выхватив лопату у растерявшегося парня, со всех сил ударил пса ребром по голове.  От большого потрясения и увиденной, на двое, расколотой головы, солдата вырвало.

  - Да, …мать, набрали в армию красных девиц и еще с ними хотят новую жизнь строить! Тьфу, - c брезгливостью сплюнул Степан, - оттащите его от греха подальше, чтоб мои глаза его не видели! - и со злости пнул комок земли.

  - Копайте, чего рты разинули? Я что ли за вас копать буду?
Солдатики бросились копать, но и в раскопанной могиле, кроме четырех убиенных, они ничего не нашли.
 -Пошли.
 - А закопать?
 - Кому это надоть, тот пускай и закапывает, а у нас с вами нет на это время. Скоро темнять будет, а нам есчо на колокольню нужно, а то и оне пропадуть, - зло сказал председатель. И взмахнув плеткой, стал спускаться с утеса.

  Сельские мальчишки бежали по дороге и заглядывая во дворы, кричали:
 - Cейчас колокола будут сбрасывать!
Кидая работу, все спешили к храму. А на колокольне уже стояли красноармейцы и готовились к сбросу самого большого колокола, который более века, верно служил людям, на несколько верст, оповещая о горе или радости. Задрав головы, они молча смотрели вверх. И вот, в свободном полете, язык ударяется о стенку колокола и на большое расстояние раздается прощальный его звон.

  Вздрогнув, будто пробудившись от спячки, все заплакали.Вслед за большим братом полетели меньшие, четыре колокола. Вдруг, откуда ни возьмись, набежали большие темные тучи и покрыли все небо, вокруг посерело и на землю стали капать крупные капли. Казалось, плакало само небо. Евдокия, жена Семена, не скрывая рыданий, смотрела на колокола, в которые еще в детстве, с разрешения отца Неофида, звонила, зазывая земляков на службу.
 Долго стояли сельчане, глядя на валявшиеся разбитые колокола, прощаясь с ними и вспоминая свою жизнь. …

               
  ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.....http://proza.ru/2012/11/06/1029