Село Ивановка хоть и небольшое, зато растянулось на два километра. Название свое получило еще в казацкие времена. Заведено здесь: как только мальчик родился – он уже Иван. Подрастают, разлетаются по свету, а Иванов не становится меньше. На то оно и село Ивановка…
Как же отличить Иванов между собой? Вам ответят: очень просто, по принадлежности к жене – Машкин, Анькин, Надькин… А если маленький, то по матери: Ванька Катеринин, Ванька Светланин.
Знаменита Ивановка еще и тем, что за ее околицей есть огромное болото, Крыжневым называется. Наверное потому, что дикие селезни – крыжни - вместе с самочками повесне возвращаются из теплых краев именно в этот уголок. Охотники не часто их тревожат, больше мечутся по полям, за зайцами. Грызуны уже всякий страх потеряли, нападают на молодые деревца, лакомятся капустой и морковкой, норовят и дынькой поживиться.
Итак, о болоте. Воды в нем вроде бы и мало, но ложбинка посредине всегда полная. Пастухам приходится следить за стадом, чтобы охочие к сочной зелени буренки не попали в западню. Такое случалось редко, но спасать коров сбегалось все село. И днем, и ночью здесь квакают лягушки, носятся комариные стаи, прыгают длинноногие водяные жуки, кружатся бабочки и стрекозы.
Очень выгодно жить у болота: можно разводить гусей да уток и не заботиться об их кормежке. Только с приходом морозов, когда болото превращается в тугой прозрачный панцирь, и сквозь лед виднеются замерзшие мелкие рыбешки, вовремя не ушедшие на глубину – можно забыть о дармовщинке. Зато доступными становятся камыши. Сюда приходят мужики, делят болото на участки, вырезают длинные упругие стебли. Сушат, оббивают, обирают лишнее и поручают готовое сырье тем, кто умеет крыть кровлю.
Крыжневое болото дало прозвище и околице. Ее называют Крыжневщиной. Отсюда школьникам во все времена очень сложно было добираться до школы. Их возили крытым грузовиком вместе с колхозными механизаторами. Машина будила улицу очень рано, кто опоздал – добирайся, чем хочешь.
В один из таких рассветов, после скрывшегося в полутьме грузовика, к болоту спускалась Настя Гнидиха. Здесь хоть и укрывалась инеем прибрежная трава, все же домашняя птица продолжала ночевать, сбившись в плотный ворошащийся ковер. Собаки неустанно лаяли во дворах, чуя отвратительный дух степных лисиц, а гуси и утки не страшились нисколько. Где-то заблудил Настин селезень. Пропажу хозяйка заметила еще с вечера, но не решилась идти искать его ночью.
Баба, подбирая длинный подол, осторожно двигалась вдоль болота, всматривалась в камыши. Вдруг ей послышалось, будто кто-то визжит, пискляво воет, как собачонка. Настя сдвинула платок, открыла ухо – вой не прекращался. Может, волк забрел да и застрял в болоте? Ишь, какой шкодник! Наверное, и селезня подмял!
Двинулась на воющий звук, вооружившись длинной камышинкой. Ближе, ближе и… обомлела. Возле самого берега, возле мутной воды сидела Нинка Дерега – пышнотелая молодка в полинявшей вязаной кофте с засученными рукавами. Из ее припухших губ, из глубины расстегнутой на груди одежды доносился заунывный стон. Она голосила, раскачиваясь в такт своим невеселым раздумьям. Ее страдания в столь ранний час могло видеть только болото с его глупыми жабами и сонными крыжнями.
- Ой, Господи, за что же ты меня караешь? – рыдала, сидя на заиндевевшей траве, Нинка. – Мамка мне говорила, что он вернется… Погуляет и вернется… Ой, пропала моя бедная головушка! Осталась я одна-одинешенька, даже сыночков своих не пожалел, бросил и ушел к ней…
Бабка Настя спрятала свое ухо в платок, осторожно приблизилась к Нинке:
- Бог с тобой, горемычная моя! Не топиться ли надумала?
Нинка содрогнулась всем телом, оглянулась, увидев Настю, закрыла лицо одеревенелыми ладонями:
- И-и-и… - слышалось жалобное рыданье. – Кабы кто знал… Кабы кто знал!
- Да знали мы все, - подошла поближе Настя и обняла за плечи несчастную молодку, присев рядышком. – Гулял твой Иван с бухгалтершей, чтоб ей провалиться! Забеременела она, ходит – гора-горой… Ни совести ей, ни стыда!
- Как же! Стыда… Да вы знаете, что в эту ночь она родила ему двойню! Ой, горюшко мое горькое! – рыдала Нинка. – Я сынишку послала, старшего. Говорю, беги к отцу, пусть домой возвращается, пусть крольчиха эта сама свой выводок растит! Понадеялась, что он в роддом не пойдет, одумается. А Иван обнял сыночка, плачет и повторяет свое: может, раньше и воротился бы, а сейчас, дитятко мое, оставайтесь с матерью, без меня! Я, говорит, связан навеки! Горе мне, горе! – раскачивалась в рыданиях брошенная жена. – Как же дальше жить?
- Не ты первая, голубка моя, не ты и последняя! – хриплым голосом успокаивала ее Настя.
– Пошли домой, простудишься! Дети, небось, уже в школе?
- Вывела их к машине, а сама сюда вот…- всхлипывала Нинка. – Готова распрощаться с белым светом!
- Что ты такое говоришь, Господи помилуй! Надумала… Мыслимо ли? А дети? Кому они останутся? Тяжело тебе, никто не позавидует! Но ты знай, жены без мужей живут и выживают… И детей в люди выводят. Только бессердечные в детдом отдают!
- Нет! Я не отдам! – резко запахнула кофту на груди зареванная Нинка. – Хоть как будет тяжело – вынянчу, выучу, на ноги поставлю! Мои сыновья расскажут отцу, когда вырастут!
Что они расскажут, Настя уже не слышала, молодка свернула к себе во двор.
Многое в селе говаривали: кто-то жалел Нинку, кто-то, тайком – Ивана… Жилось мужику, судачили, не весьма благополучно. Нинка ведь никогда ему ласки не уделяла. Была вечно недовольна, ворчала, что у других жен настоящие мужья, а у нее – не разбери кто: ни сноровки, ни мастерства. Все приходится одной: нанимать да платить. Ведь он с утра до ночи – на тракторе, а приходит, едва голову к подушке – сразу же засыпает! Надо сарай крыть, зима – на пороге, а колодец так и вообще расшатался, скоро завалится! Ворота новые ставить надо, калитка перекосилась… Жена, знай, бубнит, а мужик нашел себе кралю в другом селе. Уговорил пойти на колхозную работу, вскоре ее и жильем обеспечили, она ведь нужный специалист. Вот и получилось, что Иван с Галей стали неразлучными, о собственной семье и не думал, будто ему память отшибло…
Нинке не верилось. Советовалась с матерью. Она успокаивала дочку: пусть гуляет, нагуляется когда-нибудь. От и нагулялся. Поминай, как звали!
Зато Галина расцвела, как маков цвет. Ванюшей зовет своего тракториста, соколиком… А он и рад-радешенек. Едва забрал двойню из роддома, стал добиваться у Нинки развода. Надумал крестины и свадьбу с Галиной – в один день.
Выпал снег. В колхозном дворе, возле дома Галины – гора дров, куча угля. Иван начал строить сарай для коровы – маленьким дочкам молоко нужно свое, а не покупное. С ног сбивается хозяин: и на работе, и во дворе у любовницы. А усталости на нем нет – весь радостью светится. Где же тот неумеха, где несноровистый?
Так бы и рады спросить у Нинки некоторые жены, привыкшие своих мужей почитать да беречь. Есть такие, что замуж за красивых выходили, чтобы не стыдно по улице прогуляться. Никто из них не доводил дело до ссор и скандалов. Все ладком да лаской: не сделал сегодня, значит, завтра управишься. Рубашка на таком красавчике – всегда чистая, чуть свет ему уже варенички готовы! А если с друзьями где-то перепьет, наутро - рассольчик чуть ни не в постель. И опохмелиться дают, чтобы голова не болела.
Такие жены Нинкино горе не признавали. Находили оправдание для Галины. Не сложилось у нее с первым замужеством, имеет право выйти во второй раз. И зачем при этом жалеть Нинку и ее детей… Почитала бы мужа, он бы не искал связей на стороне. А Галя такая приветливая, красивая, разговорчивая… В конторе люди ею довольны: по книгам весь учет знает, добивается, чтобы нормы не завышали… Нинка шипит: «Разлучница!», а механизаторы да доярки: «Защитница наша, умница!». Вот поди да разберись, кто прав.
Вынуждена была Нинка дать согласие на развод, хоть и продолжала слушать ночную тишину, верить в мужнино возвращение. Вот бы и язык не отсох – называла бы Ванюшей… Только злость все равно берет – ведь неумеха он, нерасторопный! Но смирилась бы… Пусть бы вернулся. Дети уже и спрашивать перестали. Встречаются с отцом в школьном дворе, почти тайком. Принимают от него гостинцы, рассказывают об успеваемости, о том, как скучают по нем…
- Ничего! – ободряет их Иван. – Вот ваши сестрички подрастут, подружитесь с ними, будете защищать в школе.
- А разве они – наши… сестрички? Они ведь не с нами живут!
- И что? Вы зовете меня отцом и они – тоже будут звать. Значит, сестрички… Понятно?
- Угу! – кивают головами ребятишки и прячут конфеты по карманам.
Хотя все же странно, что папка не с ними. Но и малышек жалко – как им без папы? Они ведь совсем маленькие! Даже ходить не умеют!
Мать злится на отца, а сыновья охотно бегут ему навстречу. Обещает, что покажет сестричек, их дом недалеко от школы.
Удалось им свидеться не раз и не два. Бегали ребята на большой перемене к тете Гале – матери их сестричек – обедали у нее: борщ, пироги с картошкой. Начались морозы, отец запретил им ездить в холодном фургоне с механизаторами. Сказал: ночуйте у нас, места хватит!
Узнала Нинка об этих ночевках, пошла к председателю:
- Что ж это такое! Вы – начальник или… кто?
Ей было сказано, что детей грех к отцу не пускать. Никто их не обидит, они – в тепле и в благополучии.
- А я? Кто обо мне подумает, каково мне в четырех стенах? – уже на выходе заплакала Нинка.
Ноги сами понесли ее на улицу, где вряд стояли дома для специалистов. В одном дворе было по-особому многолюдно, на улицу доносились крики: «Горько! Горько! Горько!»
Нинка Дерега догадалась:
- Вот где они, молодожены!
Ее знобило и колотило. Пальцы то расстегивали пальто, то снова стягивали края одежды. Тихо приблизилась к сенцам. Постояла, прислушиваясь. Гостей было не так и много. Лишь издали показалось, что полон дом. Две-три семьи друзей Ивана. Председатель профкома – с подарком. Детская коляска – двухместная. В дверную щелку рассмотрела. И своих детишек тоже увидела. Едва уложили малышек в коляску, они сразу же принялись катать их по комнате. Смеются, радуются, будто и вправду родня… Какая родня?! Той Галке, той разлучнице проклятой? Вишь, даже фату себе напялила… А он… Ее Иван – раскраснелся, будто пацан, целует Галку, за детьми гоняется, шутит, что дом становится тесным, нужно строить новый, попросторней…
Прикрыла дверь Нинка, отошла во двор. Почувствовала, что в душе уже не гнев кипит, а зависть. Разве она не родила бы ему еще двух детишек, не катали бы колясочку ее сыновья в ее доме? Слезы застилали глаза, она уже не таилась, не вытирала их. Дошла до ворот, постояла и решительно зашагала по улице.
А из раскрытой форточки доносилась песня о Гале, несущей воду, а за ней – Иванко…