Урод

Урод.
Он опять видел карлика. Карлик стоял в грязном узком проходе между высоткой и забором стройки. Проход этот выходил на одну из центральных улиц Столицы. Мимо карлика тек многоликий поток прохожих, однако абсолютно никто не обращал внимания на застывшего в сумраке мелкого уродца. Хотя тот и выглядел дико даже по меркам ко всему привыкших жителей Столицы.
Карлик был одет в черный сюртук с длинными узкими фалдами, из-под которого виднелась красная рубашка с некогда белым жабо. Штаны в красно-серую шотландскую клетку обвисали истрепанными складками. На голове был криво нахлобучен помятый цилиндр, а на ногах – стоптанные остроносые штиблеты. Но апофеозом нелепости была носатая венецианская маска, скрывавшая лицо человечка. Вся одежда карлика была настолько помята и грязна, что было совершенно непонятно, как только что мимо него с невозмутимым видом прошел наряд полиции.
- Алексей! – громыхнула трубка у уха, приводя застывшего мужчину в чувство, - Что вы замолчали?... Или вам нечего мне сказать?... Как вы вообще собираетесь…
Так, если Вадим Моисеевич начал «выкать», да и еще таким ядовито-учтивым голосом, то настроение у него очень плохое. Говорить с этим старым хрычом сейчас было смерти подобно, причем в прямом смысле. Алексей оторвался от созерцания карлика и зашагал в сторону темно-алой «БМВ Икс-Шесть».
- Извините, Вадим Моисеевич! – ответил Алексей, пытаясь закончить неприятный разговор побыстрее. Нужно было вообще трубку не брать. – Я не могу сейчас говорить. Очень важная встреча, как раз по данному вопросу. Я вас уверяю, что все под контролем и положительные результаты будут уже на этой недели.
После промозглого осеннего сквозняка Столицы в машине было жарко. Алексей, устраиваясь, поерзал на коже обивки, задумчиво крутя телефон в руке. В соседнем кресле проводила какие-то косметические манипуляции Елишка, посматривая то в зеркальце, то на жидкокристаллический экран. На экране трясла силиконом в разных полуприкрытых частях тела губастая негритянка в блёстках. Вокруг нее извивались полуголые накаченные европеоиды в нарочито грубых ошейниках. Все это действо происходило под цветные всполохи и пару однотипных зацикленных семплов.
-Как все прошло, Лешенька? – томно и с фальшивым интересом спросила Елишка, не отрываясь от зеркальца.
Это была не девушка, а ходячий копипаст гламурного глянца. Весь этот глянец был навален в кучу на заднем сиденье Алексеева джипа. И хоть каждую неделю он выбрасывал эту макулатуру, куча не становилась меньше.
По российскому паспорту ее звали Елена, по другим паспортам – Елишка. Она была русско - чешско – еврейского происхождения. Её бабушка, в честь которой Елишку и назвали, до сих пор жила в Карлсбаде. Будучи студенткой юридического факультета МГИМО, Елишка периодически жила в Столице и за свои двадцать лет успела увидеть почти весь мир. До занятий в вузе ей не было никаких дел, и переползала она с курса на курс благодаря лишь инвестициям отца в ее обучение. Насколько Алексей знал, подобным же образом панночка Елишка училась и в нескольких других престижных учебных заведениях Европы.
Что она нашла в нем, довольно обеспеченном, но потрепанном жизнью сорокалетнем мужике до сих про оставалось для него загадкой. Деньги, власть и наркотики? Но это и так все у нее было. Про любовь смешно было даже и думать. Подобные ей девушки знали это слово исключительно, как ярлык одного из шаблонов манипулятивной техники общения. Как говориться, no personal only money.
– Бля…че он лыбится то, урод, сука? – прошипел сквозь зубы Алексей, проигнорировав вопросЕлишки. Девушка оторвалась от гримировки и подняла на него свои синие глаза.
– Ты о ком?
– Да вон клоун у забора. Карлик такой носатый с тростью. – После порошка его потянуло на откровенность. - Последнее время часто его вижу. Что-нибудь делаю, а  потом раз, посмотрю по сторонам и пидора этот неподалеку наблюдаю. Стоит и на меня таращится, не мигая. А рот растянет от уха до уха, словно лягушка. И улыбка противная у него такая, липкая и холодная, аж озноб по спине.
Елишка посмотрела в ту сторону, куда Алексей мотнул головой, а потом вернула взгляд на него. В ее глазах читалось легкая обида и укор.
 - Леша, а разве Рамзан не вечером тебе должен был подгонать? Да ты же и сам говорил, что разгоняться с утра вредно для бизнеса!
Алексей действительно имел выходы на очень качественные препараты, благодаря крупной афере с недвижимостью для одного восточного братства. Абреки в свое время получили много жилой и нежилой площади в Столице, а Алексей хорошие деньги, качественный порошок и напрочь отмороженных мокрушников с масляными от опиатов глазами.
И хоть порошок у него был, и он уже давно его занюхал, сообщать об этом подруге Алексей не собирался. Он уже хотел было как-нибудь съехать с разговора, как в кармане пальто завибрировал другой телефон.
- Да!  - Голос Алексея изменился, став похожим на громыхание жести на ветру. – Так… так… хорошо...Делать как? … Бля, да как обычно с алкашами. Только поаккуратнее там, что бы долго не отмывать… и не светитесь особо, а то с мусорами из ваших буду улаживать. Все давай, работайте…
Откинувшись в кресле, Алексей  с силой потер лицо холодными руками. В его работу входили и такие моменты, как организация скоропостижных смертей одиноким старикам, а так же «бытовух» алкоголикам и наркоманам. К этим обязанностям Алексей почти совсем привык. Ведь он любил красивую и расточительную жизнь, и кто-то должен был за нее платить нищетой и смертью. Но ведь это были не его проблемы.
На минуту прикрыв глаза, он хрипло сказал:
-Ну вот, а теперь можно и повеселиться… 
***
Сон кончился как – то неожиданно и вдруг. С того самого момента, когда Алексей понял, что зовущий его шепот не дремота. Сначала он подумал, что это Елишка и, бормоча что-то несвязное, попытался обхватить и прижать к себе ее молодое тело. Однако рука обняла лишь пустоту и уткнулась в скомканную подушку. Рядом никого не было.
-Алеша… Алешенька…
Тихий и очень знакомый голос. Алексей сполз с разворошенной кровати. События последних часов гулко катались в его черепе зеркальным клубным шаром, слепленным из кокаина, виски, барменов, полуголых танцовщиц, яркой толпы и музыкального грохота. Когда, как и с кем он оказался у себя в квартире вспоминалось смутно. Впрочем, такая ситуация была ему не впервой. 
Шлепая босыми ногами по паркету и плитке, Алексей обошел квартиру, но никого не нашел. Вернувшись в спальню, он уселся на постель, вперившись мутным взглядом в зеркальную дверь встроенного шкафа.
-Алеша…
Он вдруг понял, что шепот звучал из-за двери шкафа. Алексей медленно приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Среди вешалок с костюмами и пальто в лунных лучах он увидел невысокую знакомую фигуру.
-Мама? – растерянно и удивленно протянул мужчина. Слова застревали в пересохшем горле.  – Но как?… Как ты здесь?... 
-Алешенька, сыночек,- Старушка подалась вперед и обхватила его своими морщинистыми руками. – Ну как же ты так? Зачем? Что же ты людей обижаешь?
-Мама… мамочка… Я… но я же…
Пьяные слезы и стыд душили его. Он слушал мамины укоры, опустив голову, и что-то бормотал в оправдание.
- Мам… но я же не специально. Я для нас… Тебя из той нищеты вытащить… самому вылезти… прости не успел я... Прости… Зачем же ты умерла мамочка… зачем…
Алексей заплаканными глазами не видел, как лицо старушки страшно изменилось. Гладившие его руки вдруг обернулись  когтистыми лапами, и мужчину дернуло с невероятной силой в темноту.
Он истошно орал, а его крутило и таскало из стороны в сторону. Потом где - то сбоку вспыхнул тусклый свет. Мимо замелькали какие-то грязные трубы, сплетённые щупальца проводов, горы мусора, кирпичные стены и мокрые плиты, щетинившиеся ржавыми зубами арматуры.  Карлик, а это был именно он,  отвратительно щерясь маминым лицом, невероятно быстро тащил Алексея по длинным захламленным коридорам. Вид злобного лика и болтанка стали невыносимы. Алексей начал было судорожно сглатывать, но его все равно стошнило,  прежде чем он отключился.

***
Приходил Алексей в себя мучительно и долго. Вместе с  сознанием в теле пробудилась боль. Болел каждый мускул его измученного тела. Все члены были налиты свинцовой тяжестью.
Мужчина висел между полом и потолком в каком-то узком полутемном помещении. В онемевшие руки впивались витки грубой веревки. Он был подвешен за эту веревку на большой крюк с цепью, уходившей в сводчатую тьму потолка. Ноги были привязаны к вмонтированному в пол кольцу. Неподалеку от себя Алексей с ужасом увидел столик, на котором  в подносе блестели сталью зловещего вида инструменты.
Напротив Алексея, перед оббитой металлическими полосами деревянной дверью, застыл карлик. Его носатая маска нетопырем - альбиносом зловеще белела в полутьме. Слева и справа на стенах свисали грязные бархатные портьеры. Карлик потянул за спускающуюся от портьер цепочку и те пыльными крыльями собрались за спиной Алексея. Обнажились стены, оббитые проклепанными металлическими листами. На каждой из стен висели картины в фигурных рамах. На картинах с трудом различались очертания чих-то лиц и фигур на фоне темных декораций. Так писали в ранней голландской традиции.
Карлик, цокая тростью, проковылял к столику. Позвякав страшными инструментами, уродец взял большой разделочный нож. Алексей задергался в путах и попытался закричать, но из легких лишь с легким хрипом вышел воздух.
 - Алеша, Алеша… - голос карлика уже ничем не напоминал мамин, а был скорее похож на воронье карканье. – Ты боишься меня и правильно делаешь. Но ты потеряешь скорее не целостность своего тела, а нечто большее. Но и обретешь многое. То, что многие люди пытаются добиться всю жизнь и даже за ее пределами… Ну что ж приступим, не будем затягивать.
Карлик подошел к самой первой картине с изображением танцующего женского силуэта.
 - Елишка… Да…- Человечек застыл, выписывая ножом в воздухе плавные восьмерки. - Вот ты все думал, а зачем ты ей такой нужен. Голову всё ломал, но даже ни разу не попытался проанализировать, зачем она нужна тебе. Зачем тебе эта тупая, избалованная и с пеленок прококаиненная ****ь? Не знаешь? А давай я расскажу.
Ведь ты давно понял, но не смог принять то факт, что, трахая эту дуру, ты е*ал в одном, так сказать, лице все к чему так рвался, но в глубине своей ненавидел. Ведь ты не выносишь всю эту гламурную шваль, которая если немного поскрести, ничем не отличается от быдла. Но, в отличие от плебса, эти твари сочатся гноем Излишества так мерзко и обильно, что противней всякого обосранного и облеванного люмпена.
Все эти мальчики и девочки в тесных блестящих шмотках. Они готовы сосать и давать во все дырки своего организма не только за бабки, бухло и дозу, но и просто потому, что модно. Модно е*ать и быть выебанным непонятно кем и чем. Свингеры видите ли они, бля! Модно быть упоротым в хлам тем, что разъедает твои кости и внутренние органы, и из-за чего мозг покрывается гниющими ранами. Мерзкие твари, а не люди!
Карлик полоснул по картине ножом, и из нее во все стороны брызнула темная, почти черная кровь. В это мгновение Алексей, словно своими глазами, увидел Елишку. Она сидела в каком-то очередном челауте на кожаном диване, наклонившись над зеркальным столиком, и втягивала носом порошок. В тот момент, когда лезвие вспороло ткань картины, девушка дернулась, ее зрачки вмиг остекленели.  Из носа на стекло стола упало несколько тяжелых бордовых капель. Ее молодое, но уже мертвое тело, глухо  ударившись о стол головой, рухнуло на пол, вызывая визг и панику.
 На этом видение исчезло, а карлик, поигрывая окровавленным ножом, перешел к следующей картине.
- А так называемые люди, возведшие всю эту мерзость в культ и мечту большинства населения… Они противны тебе до тошноты. И все эти зажравшиеся ворюги, с сальными глазами и сытыми мордами. Разодравшие страну на части ради нефти, газа и леса. Напившиеся крови молодых пацанов - срочников  и обычных вояк в горячих точках. Настроившие финансовых пирамид на спинах доверчивых бабок, что прошли Великую Войну.
Лезвие вспороло картину с пирующим толстяком, и перед взором Алексея предстало новое видение. Он увидел Вадима Моисеевича, сидящего на заднем сиденье своего бронированного «Лексуса». Машина неслась по ночной набережной, как вдруг предсмертная судорога вывернула руки водителя и представительский седан, пробив ограждение, ушел в черную речную воду. Вадим Моисеевич заметался по салону, пытаясь выбраться, но тяжелые бронированные дверцы не поддавались. Поняв тщетность своих поступков, босс принялся набирать чьи-то номера на своей платиновой «Верту».
 Образ агонизирующего Вадима Моисеевича развеял голос карлика.
- Да-а-а, тяжеловато ему будет докричаться до людей с заблокированными дверцами и отключившимися телефонами.  – Противно хихикал уродец, переступая через натекшую из картины бордовую лужу.- Он даже застрелиться не сможет - его и водителя пистолеты заклинят. И ожидает Вадима Моисеевича медленная и мучительная смерть от удушья в комфортабельном бронированном гробу. Еще и обосрется почти под конец, прости уж за подробности. А вот когда его найдут… ну там вообще неаппетитная история выйдет…
На следующей картине, к которой приковылял карлик, блистали вечерними огнями громады небоскребов, у их подножья извивались гигантскими скользкими клубками то ли щупальца, то ли змеи.
 - А город, собравший в своем бетонном лабиринте всех этих минотавров. Он похож на горящую мусорную кучу, полную копошащихся червей и жуков. Этот самовлюбленный и  блестящий Новый Вавилон мерзок, как пидор, дрочащий на собственное отражение в зеркале. Он тоже отвратителен тебе, этот город. Ты ненавидел его, когда летел на огни бульваров и проспектов, даже зная, что однажды обожжёшь крылья. Теперь, узнав его цену, ты ненавидишь этот Вавилон еще больше.
Мясницкий нож карлика оставил рваную рану на картине с городом, и Алексей увидел чьим – то угасающим взглядом, как ползут к красным отметкам показатели датчиков Столичной АЭС.
- Многие любят этот город и, поэтому покарать его будет не так-то просто, но ненависть твоя поистине запредельна и на пару кварталов ее хватит.
Карлик застыл перед Алексеем. Мужчина мелко дрожал и плакал от страха, блуждая взглядом по заляпанной кровью фигурке с мясницким ножом.
- А ты сам? Как долго ты шел ко всему этому, к своему положению в ненавистном тобой обществе. По головам, по трупам, предавая и продавая. Ты ненавидел, презирал, но все равно шёл. Как много ненависти и так мало любви.
Нож глубоко вонзился в тело Алексея. Он невольно дернулся в путах, ожидая предсмертной нестерпимой боли. Но никаких ощущений не было, только лишь с влажным хрустом ломались перерубаемые ножом ребра.  Словно во сне мужчина смотрел, как карлик, отбросив трость, достал из вспоротой груди его бьющееся сердце с обрезками сосудов и положил на столик с пыточными инструментами.
Затем уродец расстегнул свою рубашку, обнажив бледную впалую грудь на которой слева чернел большой прямоугольник. Алексей понял, что это, только тогда, когда его мучитель принялся выковыривать ножом землю из прямоугольной раны на груди. На пол посыпались влажные комья, в которых что-то копошилось. Алексей зажмурился от отвращения.
- Тебе страшно и ты хочешь знать, кто этот ублюдок, знающий все твои мысли и отобравший твое сердце. Этот ублюдок и есть ты. Я – это ты. Я – это твое отражение в кривых зеркалах отвращения к миру и людям. Воплощенная ненависть и злость. Твое альтер эго. Твой Моральный Урод…
Мужчина открыл глаза, карлик все также стоял перед ним. Рубашка на нем была уже застегнута, ни сердца, ни земли уже не было. Пропал и нож, в руках у уродца опять была лишь трость.
- А знаешь, с чего все началось?... Кроме самого себя, ты любил лишь одного человека в этом мире. Свою мать. Ты оправдывался перед собой тем, что пытался вытянуть ее из нищеты. Но ты врал. Врал и самому себе. Ты променял похороны матери на такой важный для бизнеса корпоратив, и после этого твоя ненависть стала запредельной. В этот миг и родился Я. Тот, кто упивался твоим негативом и становился все сильнее. И вот однажды настал момент, когда мир, создаваемый твоими органами чувств, стал слабее мира, созданного мной.
Карлик очертил тростью дугу в воздухе, как бы представляя Алексею сцену трухлявых декораций своего мира. Потом, развернувшись на месте, Урод заковылял к выходу по окровавленному полу, оставляя мужчину наедине со вспоротыми картинами и холодом червивой земли в груди.
 - А помнишь, когда ты еще читал, был один писатель. Это был великий человек и его книги часть того немногого, что ты тоже любил. Возможно, десяток его слова скажут тебе больше, чем сотни моих…
Уродец приостановился в дверях, заслоняя блеклый коридорный свет, и посмотрел через плечо на распотрошенную оболочку Алексея. На миг носатая маска словно подёрнулась рябью, превращаясь в знакомое по книгам худое костистое лицо с оттопыренными ушами, длинным тонким носом, тонкими губами и черными пронизывающими глазами. В сужающийся просвет влетели слова:
 «Эта жизнь кажется невыносимой, другая – недостижимой. Уже не стыдишься, что хочешь умереть; просишь, чтобы тебя перевели из старой камеры, которую ты ненавидишь, в новую, которую ты только ещё начнешь ненавидеть. Сказывается тут и остаток веры, что во время пути случайно пройдёт по коридору главный, посмотрит на узника и скажет: «Этого не запирайте больше. Я беру его к себе» .