Наде Брагинцевой в это утро хотелось одного: вечность лежать и лежать именно так, уткнувшись лицом в подушку, накрывшись простыней, одеялом, покрывалом и не убранным вчера с кровати свитером. Она знала, чем все это чревато на работе: ежеминутными звонками, вечно озабоченных какими-то мелочами клиентов, нервным начальником, который, как всегда будет кричать на весь этаж «где эта манда?» и сердобольной секретаршей Анечкой, которая изо всех сил будет придумывать ей оправдание. Она все знала, но предпочитала не думать об этом. Надя впервые так задвигала на работу. Не по главной уважительной причине — похмелья, не из-за чудом появившегося в её постели мужика, не даже тупо из-за болезни. Она попросту проснулась утром, проснулась вовремя, и решила своей свежей, настроенной на адекватную волну головой, что никаких сил идти куда-либо, у неё нет.
Дышать становилось все тяжелее и тяжелее, но Надя боялась, что в её нос, высунутый из этого кокона, сиганет прямо по ноздре воздух, исполненный совестью и здравым смыслом. А этого она не могла допустить.
В жизни Нади ничего не случилось. Это и было трагедией. Она отчаянно пыталась за что-то зацепиться, но в голову лезли только шершавые руки её бабушки, и воспоминания о том, как укутанную в шаль, её везли на санках в детский сад, окна которого были синими и безжизненными. Какая-то леденящая тревога провела длинными ногтями по её спине.
Потом Надя отчего-то вспомнила Ренату из параллели, с которой она пьяной целовалась в подъезде перед дискотекой в десятом классе. Ей было настолько стыдно после этого, что любые воспоминания о Ренате она пресекла на всю жизнь. А сегодня, почему-то, вспомнила. И её косуху, лопнувшую от мороза, и черную помаду, парафиновый вкус которой, кажется, на губах Нади остался все еще. Ей захотелось найти Ренату, и сказать, что этот отвратительный поцелуй, накаченных крепким пивом малолеток — единственное настоящее, что случилось с ней в жизни.
«Какой бред» — сказала вслух Надя, и перевернулась на бок, случайно открыв свое лицо. За окном осуждающе торопились по своим неотложным делам машины, громко стучали колесами трамваи. Вот почему она боялась освобождать нос из своих подушек – этот воздух суетящегося города так и сиганул, засранец, по ноздре. Наде не понравился свой голос, поэтому она продолжала думать по-тихому, про себя.
Она вспомнила своего бывшего. Естественно, без этого никуда. Как он уходил от неё, а она, вся такая гордая и спокойная мыла посуду. Всем видом показывая, как ей все равно. Все нутро ее кричало: «Не уходи! Пожалуйста, не уходи! Ну, я люблю же тебя, как этого можно не видеть? Какой ты мудак! Дурак дурацкий. Я люблю тебя, да остановись ты!». Все это крутилось в её голове, когда она с улыбкой шизофреника закрывала дверь, и роботоподобным голосом говорила «пока-пока», нервно проглатывая литры слюней, собравшиеся у неё во рту.
«Дурак дурацкий. Что за проклятие? Детский сад!» — снова вслух подытожила Надя, и ей стало тревожно, что она говорит сама с собой. Наверняка, это уже какой-то звоночек, что ты ку-ку. Того-с.
«Может быть, стоит позвонить ему? — подумала она — ну и что с того, что пять лет прошло? Просто сказать то же самое. Дурак дурацкий, не уходи. Блин, так он же уже давно ушел. Ну, сказать, мол, я люблю тебя. Так это уже и не правда. Или найти Ренату в одноклассниках, например, и написать ей, мол, Рената, твой поцелуй — это самое настоящее, живое, сумасшедшее, что произошло в моей жизни. Ну, то есть не по факту. По ощущениям. Да, именно так: не по факту, а по ощущениям. Самое живое, самое настоящее. Хорошо звучит».
Надя вспомнила, как на прошлой неделе в курилке коллега рассказывала, что её старая знакомая внезапно написала ей смс, и через месяц повесилась. На похоронах оказалось, что она нашла практически всех своих старых знакомых, и написала им какие-то не обремененные смыслом послания.
«Да ну нафиг… не, это не про меня!» — настойчиво декларировала вслух Надя и вновь уткнулась в свои подушки. Она вспомнила историю, от которой ей больше всего было жаль себя в этой жизни. Вспомнила этого миловидного парня, который обаял её в пивном ресторане и пригласил домой. По-пути он долго расспрашивал, чего бы Надя хотела, купил дорогого шампанского. И дома, с двумя своими друзьями мерзавцами, издевался над ней и унижал. Как закрывал свою дверь с ухмылкой, что-то рассказывая про свои связи в ментовке и рассыпаясь в благодарностях за прекрасный вечер. Как она ехала на трамвае убитая, оплеванная, а люди безмятежно и буднично ехали на работу. И ей казалось что все – все вокруг все знают. Ломило все тело, скальп, как будто стянуло вместе с волосами…
«Тебя просто берут и окунают в бочку с говном» — прокряхтела Надя. Вся подушка была уже насквозь соленой от таких воспоминаний. Она редко себе такое позволяла, но сегодня вот, проперло.
«Боже. Господи, мне уже под сраку лет, а я сплю… сплю одна. Сплю одна в пижаме. Зачем? Нахера мне пижама?» — Надя легла в позе зародыша и просто захлебнулась в жалости к себе.
Трамвай кому-то недовольно бренчал за окном, как огромный будильник. Как бы говоря ей, да очнись ты, дура! Надежде и самой начала надоедать вся эта утренняя мелодрама. Какая-то, несуществующая в природе, часть её приподнялась к потолку и посмотрела на это трясущееся, жалкое тельце беспозвоночной креветки.
«Какой ****ец. Какая низость! Я такая жалкая! Да я же должна найти их. Всех троих. Найти их с огнеметом и сжечь. Пусть они сдохнут все, уроды. Пусть сдохнут. Найти и вставить огнемет прямо в задницу. Всем! И поджечь. Чтобы еще одними уродами, после которых никому, НИКОМУ не хочется верить, стало меньше. Гореть им в аду! Всем! Найти и сжечь!»
Надежда уже натягивала на себя колготки, джинсы, прыгала по комнате, чтобы их застегнуть.
«Але, Надя, ну ****ый в рот, что опять?» — абсолютно спокойным голосом транслировал в телефон начальник.
«Да что-что? В пробке я, что!»
«Да ****и больше. Все нормально у тебя?»
«Нормально»
«Жду»
Надя уже даже не задумывалась, толкала ли ее рутина в этот кипящий котел безнадеги, или же, напротив, протягивала свою сухую тощую руку помощи. Скорее и то, и то.
«Да и плевать, честно говоря» — подытожила, любуясь в зеркало припудренная Надежда. Трамвай ехал и ехал, бренчал подрезающим машинам, люди торопились, и мысли её были все ближе и ближе к реалиям именно этого дня.
Легкой походкой, задорная и чудаковатая Надя Брагинцева, из отдела продаж, цокала невысоким каблучком по своему этажу. Проходящие мимо коллеги язвили по поводу опоздания, компрометирующе щелкая по подбородку, а сердобольная Анечка виновато что-то шептала и сигнализировала ей, показывая на кабинет начальника. Надя Брагинцева шла к директору за получением формальных ****ов и списком дел первостепенной важности.
Утро медленно перевалило в полдень. И жизнь её продолжалась.